ятной Сибири. В глубоких падях лежали притихшие заводы, не дымили домны, простиралось над ними чистое белесое небо, а вокруг - пушистые снега. По скатам гор виднелись заводские селения. Во вторую ночь пути в небе вспыхнуло и постепенно погасло зарево. Лишь облака, плывшие над каменным хаосом гор, нежно порозовели от еще тлевшего внизу пожарища. - Ну, теперь свои близко! - полной грудью вздохнул Грязнов. Задолго до подхода к Чесноковке ватага жигарей почувствовала близость пугачевского стана. По торным дорогам и тропам тянулись толпы заводчины, они, как первые вешние струйки с гор, вливались в работную ватажку. На пути стали встречаться конники. К полудню ватажка выбралась из чащоб, разом расступились горы, распахнулся лес, из туч брызнуло солнце, и яркое сверкание озарило укрытую снегами широкую понизь. Среди наметенных сугробов тонуло обширное селение. К сумрачному небу вились дымки. Ветер донес запах жилья, собачий лай. Жигари прибавили шагу. Сидя на коне, Ивашка издалека заметил неладное. Впереди расстилалось поле; в полуверсте от сельской поскотины двое пеших наскочили на проезжего конника и сволокли его в снег. - Никак тати? - показал вдаль бомбардир и стегнул конька. Два дюжих казака, не стесняясь набежавших конников, вытряхнули поверженного пленника из добротного полушубка. - Да что вы, братцы? - взмолился проезжий. - Да я ж тут свой!.. - Попина в свои лезет! Скидывай пимы! - озоровали казаки. - Да ведь тут разбой! Непорядок это! - не стерпел бомбардир и гаркнул на все поле: - Стой, окаянные! Что вы робите? - Отстань, пес, - огрызнулся станичник. - Не видишь, что ли, попа облегчаем... Скидывай, долгогривый, пимы! - накинулся он на поверженного, но и рук не успел протянуть, как Грязнов огрел его плетью. - Расходись, остуды! - злобясь, закричал Ивашка. - Это что же удумали? Под носом у атамана свой народ обижаете? Брысь, окаянные! Завидев бегущих на подмогу жигарей, казачишки подались прочь. Грязнов соскочил с коня и шагнул в сугроб. Из снега поднялся долговязый жилистый поп. Беглый вытаращил глаза: разом вспомнил тайгу, Кыштым... - Савва!.. Отец Савва! - Я самый и есть! - добродушно отозвался поп. - Но кто же ты? Что-то не упомню тебя. - Я беглый демидовский. Из лесных куреней. Может, и вспомнишь Ивашку Грязнова. - Не помню. Мало ли у Демидова работных, но чую, добрый ты человек! - искренним тоном отозвался Савва. Набежавшие жигари с удивлением разглядывали священника, одетого по-крестьянски. Он поднял и отряхнул от снега отбитый полушубок и облачился в него. Ивашка взобрался на коня и крикнул своим молодцам: - Братки, это бунташный поп! Нужный он человек!.. А я, батюшка, из Сибири к хозяину еду и народ привел. Хочется нам хоть одним глазком глянуть на него и перемолвиться словцом о деле. Священник подтянулся, окинул ватажка проницательным взглядом. - Его величество государь Петр Федорович далече пребывает от сих мест. А дела тут вершит его сиятельство граф Чернышев, - твердо ответил иерей. - Ой ли? Сказывали, тут атаман Зарубин проживает! - разочарованно отозвался Ивашка. - Молчи! - пригрозил поп. - Вороги его сиятельство кличут Чикой, а нам доподлинно ведомо, что он граф. Веди богатырей! Ко времени подоспели, молодцы! - Это мы и без тебя, батя, ведаем! - нахмурился солдат. - Дело у нас военное, и команду знаем. Веди! Ивашка в сопровождении священника повел углежогов в село. После лесной тишины жигарей поразило многолюдье. Они с удивлением разглядывали село. На улице суетился народ, скакали конные. В домах было шумно. Из окошек и ворот выглядывали любопытные бабы, малые ребята. Сбежавшиеся станичники, в свою очередь, глазели на черных от копоти, оборванных людей. - Что за черти? Откуда только и взялись! Но заводчина встретила своих радостно и приветствовала криками, размахивала ушанками. Грязнов, подбоченясь, выступал на коне впереди своей ватаги. Рядом с ним ехал бомбардир. Ему было лестно и любопытно. Кругом словно в котле кипело. Дворы и проулки были запружены санями, подле галдели люди. На площади перед церковью горели костры: заводчина готовила пищу. Селение походило на великое торжище. Кого только тут не было! Казалось, сюда сбежались со всего Урал-Камня, съехались со степного Яика, собрались даже с дальних лесных углов Башкирии. Больше всего было здесь уральской заводчины. Из многих горных заводов можно было встретить людей: из Белорецка, из Сатки, из Косотура, Миньяра... Их нетрудно было узнать по землистым лицам, по жилистым корявым рукам, опаленным у домен бородам, по сутулости, полученной в результате тяжелого непрерывного труда. Немало встречалось тут и приписных мужиков, беглых, крепостных; они узнавались по убогой крестьянской одежде - рваным зипунам, дерюжным сермягам и лаптям... Суетились у котлов ордынцы: косоглазые киргизы в верблюжьих бешметах и малахаях. Варили конину скуластые башкиры в остроконечных рысьих шапках. Бродили по улице лихие яицкие казаки - сильные и драчливые станичники, одетые в добрую казацкую справу. Собралась беглая голытьба, гулящие люди, сибирские варнаки и все через край хлебнувшие соленого горя, прошедшие огонь и воду, испытавшие барский гнет, плети, кабалу и тяжелую рекрутчину. Ныне все эти люди шумным потоком устремились в Чесноковку, где становились под знамена Пугачева, верстались казаками. Они прибывали каждый день, увеличивая пугачевское войско. Ивашка с любопытством разглядывал воинство, и в сердце его крепла уверенность в правоте затеянного дела. "Сермяжная Русь поднялась ноне! Как после этого устоять барам!" Отец Савва указал на высокий дом: - Туда веди жигарей. Там сам батюшка граф пребывает. - Погоди чуток, милый! - тихонько сказал солдат и глазами поманил Грязнова в сторонку. Они отъехали, и бомбардир просительно посмотрел на беглого: - Родной ты мой, связали мы жизнь нашу одной веревочкой. Ни тебе, ни мне назад ходу нет. Пойдем сейчас к этому самому графу, чую, свой он человек. Вот и скажи ты ему про меня, что я не приблудный сын, а бомбардир, русский солдат. Глаз у меня верный; фрунт держать учен и другим воинским премудростям обучен. Незадарма шпицрутенами секли не раз... Буду верой и правдой служить, но пусть оставят при тебе! - Добро! - охотно согласился Грязнов. - Быть тебе, Федор, моим военным советчиком и первым бомбардиром. - Уж не бойся, не подведу! - твердо пообещал солдат. - Верю, и потому будет так, как просишь! Они повернули коней к высокому дому. Проехали мостик, переброшенный через незамерзающий ручей, и очутились у строений. У забора топтались привязанные кони, гомонили толпившиеся казаки. Перед домом стояли две виселицы. Беглый в страхе отвел глаза, по сердцу побежал неприятный холодок. - Ништо, это только в первый раз страшенно зреть, а после обвыкнется, - угадывая его мысли, успокоил отец Савва. - По чиноположению своему я многих грешных тут напутствую в дальний и необратимый путь. Освобождаю мир от скорпионов. Айда за мною! - вскричал поп и взошел на крыльцо. В горнице шумно толпились казаки. Они бесцеремонно разглядывали пришедших. - А куда этот на деревяшке прет! - с насмешкой спросили они. - Ты не смейся. Без ноги, да с головой! - не смутился бомбардир, отряхнул снег у порога и шагнул следом за Грязновым в избу. За столом сидел кряжистый бородатый детина в казачьем чекмене. Отец Савва тихонько толкнул Грязнова и поклонился атаману: - Ваше сиятельство, еще ватага к нам прибыла! Серыми пронзительными глазами Чика уставился в беглого. - Кто такие? - строго спросил он. - Демидовские жигари, пришли под высокую руку государя, - с достоинством поклонился Ивашка. - Добро! Ко времени подоспели! Садись, молодцы, гостями будете, - радушно пригласил атаман. Казаки потеснились, дали прибывшим место. Бабы-стряпухи подали на стол миски, полные горячих жирных пельменей. Появились и штофы с вином, поднялся говорок. Атаман налил чары, одну, большую, пододвинул Грязнову. - Во здравие государя! - поднял чару Чика и поклонился гостям: - Начнем с богом! Казаки дружно осушили чары. Не отстал и беглый. - Эк, по всему видать, и ты добрый питух! - весело прищурил глаза атаман. - Это добро. Кто чару пьет, тот и в драке лих... Э, да ты еще не казак! - Он схватил Ивашку за волосы и засмеялся. Беглый смутился. Сидевший рядом с ним атаман дружески хлопнул его по плечу. - Ничо, не горюй, друг! Враз в казаки поверстаем! - Он пошарил в углу, достал ножницы. - Нагнись! Беглый покорно склонил голову. Атаман проворно подстриг его под кружок. - Ну вот, и казак ныне! - весело произнес Чика. - А теперь выпьем за поверстанного! - Ваше сиятельство! - вдруг возопил солдат. - А меня что же обошли! - Да куда тебя на деревянной ноге! - отмахнулся Чика. Солдат потемнел, просительно посмотрел на Грязнова. Беглый понял и весело сказал атаману: - То не простой человек. Он первый бомбардир. - Бомбардир! - изумленно вскричал Чика и уставился в солдата. - Да что ж ты промолчал. Пушкари да бомбардиры у батюшки царя Петра Федоровича ныне первые люди! Верстай и его в казаки! - предложил атаман, и солдату Волкову тоже подстригли волосы под кружок. В избе стало шумно, гомонили все. Потные от жары бабы-стряпухи проворно меняли миски с пельменями да подставляли штофы. Распахнув чекмень, Чика разглаживал бороду да подбадривал атаманов: - Послужим, братцы, верой и правдой батюшке государю! Побьем всех ворогов! На слом возьмем! - На слом! На слом! - подхватили атаманы. Грязнов и бомбардир неделю пробыли в Чесноковке, и каждый день атаман приглашал их к обеду. Пугачевский полковник кормил гостей изобильно. С раннего утра множество поселян из ближних и дальних слобод приходили на поклон к Чике, и каждый приносил ему дар: кто гуся, а кто поросенка. В амбаре стояли бочки с вином. Казаки потихоньку пили хмельное, но атамана побаивались. Народ любил его за справедливость и заботу о простых людях. Приказано было всем атаманам и старостам народ в обиду не давать, наборы среди жителей производить равномерно, а женкам и детям ратных людей, пребывающих в походе, отпускать провиант из казенных и мирских магазинов. В каждом селении и заводе был поставлен свой атаман или староста. Они рассылали разъезды, держали на дорогах заставы и зорко следили за каждым проезжающим. Всех своевольцев и грабителей атаман нещадно карал батогами. Шли к нему попы, он встречал их почтительно и склонял на свою сторону. Многие из них среди народа восхваляли "государя-батюшку". Из Осы приехал с поклоном воевода, привез пушку, бочку пороха и два воза медных денег. Чика принял дары, приказал воеводе по-казачьи остричь волосы: - Будь ты отныне казак, а не воевода! Полно тебе мирскую кровь-то сосать!.. Каждый день в Чесноковку подходили новые и новые толпы повстанцев, атаман верстал их в казаки. Меж тем из-под Красноуфимска прискакал гонец с радостным сообщением: Салават Юлаев со своими башкирами занял городок. Атаман задумался, дерзкие мысли пришли ему в голову: решил он захватить Кунгур да Челябу. Поручил он табынскому казаку Ивану Кузнецову принять начальство над башкирами и вести их в пермскую землю. Тут и Грязнову выпало счастье: вызвал его атаман, долго вглядывался в него пытливо, наконец сказал: - Вижу, верный ты человек! Сослужи государю-батюшке службу: веди свое воинство на Челябу, преклони ее к нашему делу! Грязнов не утерпел, подошел к атаману, обнялся с ним. Не мешкая, Ивашка с бомбардиром подняли свое воинство в поход. За околицей мела пурга, выл злобный сиверко. Но демидовские жигари, не страшась ни мороза, ни ветра, бодро тронулись по сибирской дороге на Челябу. 3 В Челябу из слободы Кундравинской прискакал купецкий сын Ануфриев и насказал разных страхов. От него узнали, что пугачевские войска заняли крепости Чебаркульскую и Верхнеуральскую. Купецкий сын заготовлял овес для торговлишки, когда пугачевцы подошли к слободе Кундравинской. Население, разодевшись во все праздничное, толпой вышло им навстречу. Слободской поп приказал ударить в колокола и собрал причт, чтобы поднять иконы и хоругви для встречи атамана Грязнова. Из-за горы показались пугачевские войска. Впереди ехал сам Грязнов - кряжистый, русобородый. На нем расстегнутая крытая шуба, под ней бешмет, обут атаман в сапоги, на голове шапка-чепан, опушенная лисицей. За ним шли четыреста бойцов с семью чугунными пушками: Бомбардир Волков любовно оглядывал их, прислушивался и время от времени покрикивал команде: - Поглядывай за голубушками! Поравнявшись с толпой слобожан, пугачевский атаман крикнул: - Здорово, детушки! Толпа дрогнула и закричала "ура". По занятии Кундравинской повстанцы разбили царев кабак, атаман забрал в свою войсковую казну деньги из конторы и пожег все бумаги: кабальные и долговые записи. Вечером кундравинцы присягали "императору Петру Третьему". Ночью спрятавшийся от расправы под стог сена купецкий сынок Ануфриев вылез и, побросав заготовленные возы с кулями овса, сбежал в Челябу... На другой день в Челябу прибыла рота тобольского батальона и с нею полевая артиллерия под начальством подпоручика Федора Пушкарева. Челябинский бургомистр встретил войска хлебом-солью. Роту на постой разместили на посадье, а орудия полевой артиллерии установили на площади против воеводского дома. Алексей Петрович вызвал к себе Пушкарева, расспрашивал его о драгоценном здоровье Чичерина. Тем временем, пока шла официальная беседа, толпа казаков собралась возле расставленных орудий и с любопытством разглядывала их. Старый канонир стал отгонять их прочь. Высокий, с окладистой бородой казак Михаил Уржумцев толкнул плечом канонира и крикнул: - Сторонись, дай я покажу, как палят!.. Он проворно бросился к пушке и быстро повернул ее на город. Часовые накинулись на зачинщика, но бывший тут же хорунжий Наум Невзоров закричал: - Казаки, пора действовать! Казаки мигом окружили орудия и повязали часовых. Солдаты тобольской роты со страху разбежались кто куда. Восставшие повернули пушки на город, приставили к ним своих часовых с зажженными фитилями, грозя в щепы разнести Челябу. Толпа устремилась к воеводскому дому. Два воеводских холопа выскочили из сеней со старыми мушкетами и дали залп, но казаки стащили их за полы с крыльца и обезоружили. Воевода выглянул в окно и ахнул. От страха он упал на четвереньки и пополз под кровать. Ворвавшиеся в горницу казаки извлекли его оттуда за ноги и потащили в казачью войсковую избу. Он упирался, но казаки били его прикладами и орали: - Иди, черт, мы еще с тобой поговорим! Подпоручик Пушкарев, услышав шум и крики у воеводской канцелярии, быстро сообразил, в чем дело. Он бросился на посадье. Угрозами он собрал полсотни штыков и внезапно окружил оставленных у пушек часовых-повстанцев. Овладев орудиями, подпоручик быстро навел их на возмутителей и, выстроив в команду, со штыками наперевес пошел к войсковой избе. Восставшие заволновались и стали разбегаться. Казак Михаил Уржумцев, размахивая дрекольем, кричал: - Куда? Куда, остуды, да мы их!.. Но его из-за крика не услыхали. Только хорунжий Невзоров с горсткой вооруженных казаков отчаянно отбивался, но тут к Пушкареву подоспели артиллерийские офицеры и купеческие сынки, и хорунжий Невзоров с горсткой людей, отстреливаясь, отступил. Воеводу немедленно освободили. Господа офицеры, рекруты, купецкая дружина и даже канцелярские служители весь день ловили по городу и на посадье мятежников. Задержали шестьдесят три повстанца. Казак Михаил Уржумцев, отрезанный от своих, убегал через площадь к воеводскому дому. Он забежал во двор, размахнулся, метил прыгнуть через дубовый тын, но, пораненный и очень ослабевший, не смог. Тогда, не мешкая, он бросился в раскрытые ворота сеновала и стал зарываться в сено. Тут его и схватили. Вечером того же дня, по указу воеводы, избитого казака Михаила Уржумцева привели в воеводскую канцелярию и подвергли строгому допросу. Отхаркиваясь кровью, казак на вопросы огрызался. Держал он себя дерзко. Уржумцев показал, что он, как и все казаки, ненавидит воеводу и прочих душителей народа, что он ходил с челобитьем к батюшке императору Петру Третьему, от которого в Челябу с указом выслано четыре человека. Где эти люди, он, Уржумцев, не знает, а хоть бы и знал - все равно не сказал бы! Казака снова истязали, но, избитый до полусмерти, он не сдавался. - Все равно хорунжий Наумка Невзоров с казаками придет! Воеводу, дворян и купцов передушит и Челябой завладеет!.. Как ни мучили казака, он стоял на своем. После долгих, нестерпимых пыток через семнадцать часов храбрый казак Михаил Уржумцев умер. Бежавший после неудачного восстания хорунжий Наум Невзоров объехал пригородные селения и, поднимая казаков, собрал отряд в сто шестьдесят сабель. В ночь на 7 января Невзоров с отрядом подошел к Челябе. Отличаясь необыкновенной храбростью, он лично подъезжал к самым пикетам, расставленным Пушкаревым. Сажен за десять Невзоров перекликался с караульными: - Бросай ружья, пускай в город! Идет государева сила в сорок тысяч!.. Караульные отвечали: - Уходи, стрелять будем!.. Перекликаясь, хорунжий все ближе и ближе пододвигал свой отряд. Заметив это, Пушкарев выставил на валу два орудия и спешно подвел тобольскую роту. Хорунжий Невзоров повернул свой отряд и в ту же ночь отправился в Кундравинскую. Пугачевский атаман Грязнов принял старого приятеля Невзорова радушно и велел накормить отряд. Дав небольшой отдых людям, он со своими войсками и с отрядом Невзорова под утро двинулся к Челябе. Утром 8 января пикеты, охранявшие подходы к городу, обнаружили, что Челяба обложена пугачевцами. Штаб Грязнова поместился в двух верстах от Челябы, в деревне Маткиной. В тот же день в воеводскую канцелярию явился крестьянин Воскресенского завода Микеров и объявил, что прислан к товарищу исетского воеводы Василию Ивановичу Свербееву от самого Грязнова. Свербеев тотчас принял посланца. Микеров вручил ему воззвание атамана. Однако товарищ воеводы не удовлетворился этим, велел немедля в своем присутствии обыскать гонца. Мужика разоблачили, сняли с него пимы и в них нашли грамоту ко всем "жителям и всякого звания людям". Свербеев прочел обе бумаги, поморщился и велел мужика отправить в подвал. Под вечер Свербееву донесли, что хотя грязновского человека и упрятали, однако посадским людям и прочим известно то, что написано в грамоте пугачевского посланца. 9 января воевода проснулся от пальбы из пушек. Атаман Грязнов, не получив от Свербеева ответа на свое послание, открыл по Челябе огонь из пяти пушек. По пригоркам разъезжали повстанцы, цепочка пеших башкир спускалась в долину. Из Челябы загремело восемнадцать орудий, стремясь отогнать противника... Четвертый день лежал избитый воевода в постели. Ныли спина, ноги, под глазами темнели синяки. Воевода приказал регистратору заготовить пакет с копией манифеста государыни от 29 ноября 1773 года, а когда пакет с печатями был готов, вызвал к себе дворового Перфильку. - Ну, холоп, - строго, но вместе с тем и милостиво обратился к нему воевода, - пришла пора, сослужи царице-матушке службу... От пушечной пальбы дрожала воеводская изба. Перфилька при каждом залпе крестился. Воевода не спускал глаз с дворового человека: - Оседлают тебе доброго коня, отвезешь пакет тому злодею, что из пушек палит. - Государь ты мой, батюшко, - нежданно-негаданно бухнулся в ноги Перфилька. - Мне эстоль годков перемахнуло, и конь добрый, почитай, разнесет меня, и очи мои слабые - стеряю пакет... Батюшко мой, ежели послать кого помоложе... На лбу воеводы надулись жилы. Он спустил ноги с постели, строго прикрикнул: - Наказываю ехать тебе! Никому боле! Слышишь ты, сыч? Обрядили Перфильку в овчинный тулуп, напялили на ноги теплые пимы и усадили на матерую казачью кобылицу. Солдаты вывели всадника за крепостные ворота, капрал хлопнул кобылицу по крупу, и она понеслась. Кругом грохотали пушки. "Осподи, осподи, вот когда конец!.. Не чаял, не гадал", - испуганно думал старик. Только он спустился в овраг, как его окружили башкиры. Старик соскочил и стал обнимать их, лез целоваться: - Слава те осподи, не убили! Жив, целехонек! Веди к вашему енералу!.. Старика привели в деревню Маткину и доложили атаману, что из Челябы прибыл переговорщик. Атаман сидел в горнице за столом в красном углу, острижен по-казацки, бородка русая, глаза голубые, веселые, смеются. - Ну как, старче, добрался? Не растресся дорогой? Может, чарку выпьешь? Совсем растерялся старик, однако с дороги хватить бы неплохо. - Премного благодарен, - поклонился Перфилька атаману. Тот мигнул хозяйке, она проворно полезла в ставец, достала оттуда штоф зелья, налила чарку. Огонь побежал по стариковским жилам... "Вот так енерал, сразу видать доброго человека!" - подумал Перфилька и попросил ласково: - А нельзя ли, хозяюшка, вторую? Атаман между тем вскрыл пакет, приказал прочитать манифест царицы и густо покраснел: - Вот как!.. Дело шло к вечеру. Пушки замолчали, пугачевцы отступили на ночлег к деревне Маткиной. Атаман все еще сидел в той самой горнице и диктовал попу Савве ответ челябинскому воеводе. Он был зол, быстр на слова, и гусиное перо в руках писаря трещало от спешки. Атаман предлагал воеводе сдаться и для этого прислать из Челябы нарочных из знатных персон, обещая отпустить их обратно. Ответ был готов, вызвали Перфильку. Сытно поевший, захмелевший, он, притопывая, подошел к столу и, заглядывая атаману в глаза, умильно попросил: - Ваше енеральское степенство, нельзя ли мне, холопу, при ваших солдатах остаться? - Что, аль хозяйка по душе пришлась? - улыбнулся атаман. - Все: и баба и то, что холопьев людями тут почитают! Дозвольте... - Нет, старче, отвези раньше депешу воеводе... Усадили Перфильку опять на кобылу и погнали к Челябе. У крепостных ворот из-за оснеженного омета выскочили люди в бараньих шапках и стащили Перфильку с коня: - Хватит, филин, доехал, а нам конь в самый раз!.. - Злодеи, ворюги! - плевался Перфилька. - Ну и пес с вами, коли так, я все равно пешком к енералу вернусь... Не получив ответа от воеводы, атаман Грязнов с пятью тысячами повстанцев при восьми орудиях повел решительное наступление на Челябу. Пять часов длилась пальба из пушек. Наскоро сколоченные отряды не привыкли к маневрированию. Грязнов на мохнатой башкирской лошади появлялся в разных местах, подбадривая воинство криками, но полевая артиллерия из Челябы без умолку слала ядра, разгоняя нападающих. Однако за все время у повстанцев были убиты только две лошади, народ же оставался цел и невредим. Хорунжий Невзоров несколько раз добирался до стен Челябы. - Сдавайтесь! - кричал он. - А то поздно будет! Царь-батюшка шлет помощь! Его отгоняли ружейным огнем. Дважды раненный, неустрашимый хорунжий продолжал подъезжать под стены и сманивать солдат. Рекруты, засевшие у заплота, восхищались хорунжим: - Храбер, бес! - Видать, за правду на рожон лезет! - А то с чего бы! Подпоручик Пушкарев заметил, что рекруты палили свинцом не по хорунжему, а в небо. "Добрый солдат, эх, жаль, куда подался!.." - с досадой подумал он о хорунжем, но тут вспомнил присягу и закричал: - Бей изменника! Коллежский асессор Свербеев вертелся тут же у градских ворот. Он подошел к подпоручику Пушкареву и, потирая руки, предложил: - А что, ежели обманом замануть соколика? - Я человек военный, обманом не действую! - сухо ответил подпоручик, круто повернулся и пошел вдоль заплота. Свербеев развел руками и с укоризной покачал головой. - Подумаешь, какие нежности, а ежели вас, господин подпоручик, вздернут на пеньковой веревочке? Ась?.. Он подошел к капралу и уговорил его отворить крепостные ворота. Когда хорунжий Невзоров вновь: подъехал и стал убеждать часовых пропустить его, ворота вдруг заскрипели и распахнулись. - За мной! - крикнул хорунжий. - Айдате! И проскочил в крепость... Но в то же мгновение ворота за конником быстро захлопнулись. Часовые бросились к хорунжему, стащили его с коня и связали... К вечеру пальба опять смолкла. Пугачевцы отошли от Челябы. Хорунжего Невзорова доставили в острог, и Свербеев наказал учинить над ним строгий розыск. Под жестоким битьем плетьми хорунжий скрипел зубами, разум его помутнел, но он ни единым словом не обмолвился. Так и погиб в застенке. Ночью 11 января атаману Грязнову донесли, что на Челябу с юга, со степей, двигается отряд генерала Деколонга. К утру пугачевские войска отошли к деревне Шерстневой, где командиры устроили совещание. Осторожный атаман решил до выяснения сил генерала Деколонга отступить к Чебаркульской крепости. 13 января генерал Деколонг с двумя легкими полевыми командами [полевая команда в те времена состояла из пятисот человек пехоты, конницы и артиллерийских служителей] подошел к Челябе. Версты за три от крепости его встретили небольшие конные ватажки башкир. Они быстро передвигались с места на место и недружно отстреливались. Сибирский губернатор Чичерин уведомил генерала, что в Челябу прибудут орудия, предназначенные для оренбургской линии. Деколонг, не подозревая, что в Челябе осадное положение, проник в город с десятою и одиннадцатою легкими полевыми командами, с тем чтобы присоединить к себе орудия и учинить поиск над мятежниками. За воротами крепости генерала Деколонга встретил воевода Веревкин. Старики облобызались. - Сам господь бог послал Челябе спасение, - воскликнул воевода и прослезился. Чебаркульская крепость была занята пугачевскими отрядами 5 января 1774 года. Духовенство и население крепости встретили пугачевцев крестным ходом с поднесением хлеба и соли. 6 января в крепости, на реке Миассе, состоялось крещенское водосвятие. Провозглашали многолетие государю Петру Федоровичу. В крепости пугачевскими отрядами был забран порох и пять пушек. В то время когда генерал Деколонг строил проекты дальнейших поисков пугачевцев, атаман Грязнов произвел переформирование отрядов, усиленно обучал их пешему и конному строю, стрельбе из ружей и пушек. Конные башкиры то и дело привозили свежие новости из-под Челябы. Окрестные деревни ждут не дождутся повстанцев, а генерал Деколонг засел за челябинские стены и вылазок не делает. В конце января атаман Грязнов с армией в четыре тысячи человек выступил из Чебаркуля по челябинской дороге. 30 января утром высыпавшие на вал жители Челябы увидели на ближайших холмах скопление конных и пеших пугачевцев. По дорогам, ведущим в Челябу, рыскали небольшие партии и останавливали идущие в город подводы с грузом и провиантом. В город были пропущены только крестьянские подводы, да и те без груза. На другой день капрал из роты подпоручика Пушкарева поймал из высланного пугачевцами дозора крестьянина Калину Гряткина. Калину тотчас препроводили в воеводскую канцелярию. Допрос учиняли товарищ воеводы Свербеев и сам его превосходительство генерал Деколонг. Глядя волком из-под мохнатых нависших бровей, мужик долго запирался. Только под битьем плетьми он показал, что к Челябе подошел с воинством сам атаман Грязнов, жительство атаман имеет в деревне Першиной. Штаб атамана Грязнова действительно остановился в шести верстах от Челябы, в деревне Першиной. Каждый день в избу, в которой жил атаман, прибывали крестьянские депутации, просили принять их под его покровительство. Приходили депутаты из Карачельского форпоста, из села Воскресенского, слободы Куртамышской и прочих окрестных с Челябой селений. Атаман принимал их, сидя в красном углу в чистой горнице. На нем был нарядный суконный бешмет, яловичные сапоги. Русая борода расчесана. Был он доходчив и приятен в разговоре. Депутатов обласкал, допытывался об их жизни и просил выслать на помощь казаков. Вечером 31 января сотники собрались в избу к атаману для неотложных дел. За окнами на выгоне тлела колкая пурга. За стеной, под поветью, ржала кобылица, лошади мерно хрупали овес. На улице под ногами прохожих скрипел снег. В горнице на столе стоял каганец с салом, слабое пламя то вспыхивало, то меркло. Печь была раскалена, в избе стояла духота и спертый от человеческого дыхания и пота воздух. На полатях, опустив вниз головы, лежали полуголые ребятишки и разглядывали сотников и безногого бомбардира. Сотники оживленно и горячо спорили с атаманом. Высокий, осповатый, с серьгой в ухе сотник, покрывая голоса товарищей, кричал: - Не любо, не могу, как баба, сидеть тут на хуторах! Пусти, атаман, на Челябу! - Ты погодь, погодь! - перебил Грязнов. - Эва, какие горячие объявились! Перво-наперво округ отрезать надо, чтобы ни туда, ни сюда... Поприедят все, тогда... - Чего годить? - выкрикнул строптивый сотник, и глаза его засверкали. - А ежели его самого в поле вымануть, не лучше ль будет так? - оглядел атаман сотников. - Вернее верного! - поддержал бомбардир. - Чего зря силу класть. Надо по крепости сначала ядрышками, огоньком их выкурить да заплоты порушить! Приспеет пора, тогда и на слом! Горячиться тут нечего. Не силой дерутся, а умением, - сказал он строго. - Атаман справедливо говорит, и слушать его надо! Умей быть солдатом! Не правда ли, братцы? - И то верно! - раздались голоса. - Правильно, Федор, не гонкой волка бьют - уловкой! - А вот... Атаман не докончил: хлопнула дверь, и в сенях завозились. - Стой, пес, куда прешь? Стой! - закричали часовые. Шум за дверью усиливался. Атаман и сотники повернули головы. - Эй, кто там? - крикнул атаман. - Впусти! Он схватился за рукоять сабли. Дверь распахнулась: в морозном облаке в горницу ввалился человек в зипунишке, повязанный бабьим пуховым платком. Лицо красно от мороза, по краям платка бахрома инея. - Перфилька! - опознал атаман. - Никак с вестями от воеводы? Старик потопал пимами, стряхивая с них снег, подул на озябшие руки. - Чертушки твои не хотели пустить! Заморозили! - пожаловался он. Сотники разглядывали старика. Он неразборчиво что-то бормотал, поглядывая на атамана; по глазам Грязнов догадался, что Перфилька имеет сообщить важное. - Сказывай, что препоручил воевода? - настойчиво повторил атаман. Старик поднял голову, с минуту пристально смотрел на мигающий огонек в каганце, потом сказал деловитым тоном: - Завтра утром ждите сюда... - Кого? - в один голос спросили сотники. - Генерал на Першину попрет! Поняли? - Не врешь? - Атаман вплотную подошел к старику и впился взглядом в его глаза. - Истин бог, правда! - улыбнулся Перфилька беззубым ртом и добавил: - Я ему боле не слуга, он мне не хозяин. Не хочу быть холуем. Хочу вольной жизни... Утром 1 февраля ворота Челябинской крепости распахнулись; из нее с развернутыми знаменами, с барабанным боем выступила армия Деколонга. В бой шли полевые команды и артиллерия. На полдороге к Першиной с холма спускалась башкирская конница. Солдаты встретили ее недружным залпом, однако башкиры повернули и ускакали за холм. Деколонг установил артиллерию, развернул колонны и повел в гору. - Погоди, супостаты, я сейчас вас малость попужаю! - вглядываясь вдаль, посулил бомбардир Волков. Он схватился за прицельные стерженьки на лафете и стал наводить орудие. Набранные из заводских работных пушкари с серьезными лицами внимательно следили за действиями своего командира. Кто-кто, а они хорошо понимали, что пушки не последней силой являются в бою. - Гляди, братцы! - выкрикнул Волков, проворно приложил тлеющий фитиль к затравке и быстро отскочил. Пушка горласто рявкнула. Облако дыма окутало бомбардира. Когда рассеялся дым, все увидели, как забегали-засуетились в одной из наступающих колонн. - Ага, угостила матушка! - радостно выкрикнул солдат и скомандовал: - А ну, по местам. Слушать мою команду! Минуту спустя дали огласились ревом орудий: то там, то здесь падали с грохотом ядра и рвались среди колонн, внося смятение. Деколонг изумился: - Мужики, а огнем донимают, будто заправские артиллеристы! Однако генералу вскоре пришлось еще более изумиться. Навстречу его войскам спускалась крестьянская пехота. Шла она нестройно, но уверенно. Было что-то новое и грозное в тяжелом шаге этой новоявленной пехоты. Генерал не ожидал такой встречи. С ближайшего холма он наблюдал, как солдаты, приостанавливаясь на ходу, с колена неуверенно и нестройно обстреливали противника. Ряды сомкнулись, и нельзя было теперь разобрать, где свои и где чужие. Кто-то кричал "ура", но кто - неизвестно. У Деколонга упало настроение. Он с тревогой поглядывал то на Челябу, то на сани с медвежьей полостью, которые поджидали его за холмом... Подпоручик Пушкарев со своей ротой обошел левый фланг пугачевцев и бросился к орудиям. - Ребятушки, не сдавай! - закричал бомбардир и с банником в руке бросился к офицеру. Подпоручик еле увернулся от страшного удара. Началась рукопашная. Бились прикладами, кулаками. Размахивая банником, бомбардир орал: "Бей супостатов! Не щади!" Он молотил направо и налево, и под его сильными ударами ложились головы. В эти минуты быстрая конница пробивалась вперед. Башкиры, сверкая саблями, поднятыми над головами, с ножами в зубах мчали на солдат. - Ал-ла! Ал-ла! - разносилось по снежному полю. С холма Деколонгу было видно, как расстроились солдатские ряды и многие стали убегать к городу. - Стой! Стой, сукины дети! - закричал генерал, но его голос затерялся среди общего шума битвы. Подпоручик Пушкарев много раз бросался в атаку, стремясь захватить пугачевскую артиллерию. В пылу рукопашной он взял у одного солдата ружье и устремился к свалке. Остервенелый, не помня себя, он добрался до бомбардира и прикладом саданул его по голове. Старик охнул и тяжко опустился в снег. - Бей! - кричал подпоручик. Увидя падение бомбардира, пушкари не струсили, а озлобились сильнее. И прошло немного времени, как они опрокинули роту Пушкарева и погнали ее прочь. Проворный канонир подскочил к орудию и послал вслед убегающим изрядный заряд картечи... Бомбардир Волков открыл глаза, и постепенно сознание вернулось к нему. Придя в себя, он огляделся. - Братцы, целы ли мортирки? - окрикнул бомбардир пушкарей. - Целы! - Ну, пошли им бог удачи! Коли целы - все в порядке! - Он, шатаясь, встал и прошел к орудию. Ласково оглядывая его, он прошептал: - Милая моя, разве ж мы отдадим тебя супостату!.. Пугачевцы дрались свирепо. И хотя к вечеру полевые команды заняли высоту и захватили сотни две пленных крестьян, генерал уныло опустил голову. Ему подали сани, он молча уселся в них, плотно укрывшись медвежьей полостью, и, сопровождаемый конниками, поехал к занятой высоте. Поднявшись на нее с подпоручиком Пушкаревым, он осмотрелся вокруг. До деревни Першиной оставалось рукой подать. Но на холме у Першиной снова загремели пушки и зашевелилась пехота. Слева по льду неслась башкирская конница. Подпоручик посмотрел на генерала: - Прикажите, ваше превосходительство... Генерал встревожился. Он пристально посмотрел в сторону Першиной: - На сегодня хватит... Да, да... Поверните к Челябе... Он, кряхтя, сел в сани и поехал в крепость. Команды с песнями возвращались в город, гоня впереди себя пленных мужиков. Стан атамана Грязнова как был, так и остался в деревне Першиной. Сидя на лохматой башкирской лошадке, Грязнов наблюдал за отбитой высотой. Он видел, как генерал вылез из саней и подошел к орудиям. Его сопровождали офицеры. Рядом в новом дубленом полушубке топтался Перфилька. - Вон наш вояка! Вон он! - кричал старик, указывая Грязнову на далекие фигурки на холме. Когда генерал сошел с холма, сел в сани и помчался к Челябе, Перфилька засмеялся презрительно: - Что, струсил?.. Кто теперича подштанники генералу отмывать будет? Чать, все холопы разбежались... Атаман улыбнулся, повернул коня и поехал вдоль фронта. Генерал не спал всю ночь. Только сейчас он понял, что Челяба почти окружена. Два последних дня в город не доставляли провианта. Утром генерал вызвал к себе бургомистра Боровинского и Свербеева. Лицо у генерала от бессонницы посерело, глаза потухли. Он держал в руках письмо. - Вот! - генерал перевел взгляд на пакет. - Вот что мною получено от полковника господина Бибикова. Тамошняя окрестность и сам Екатеринбург от злодейских покушений весьма опасен... Бургомистр переглянулся со Свербеевым. - Позвольте, ваше превосходительство, - деликатно напомнил Свербеев. - Екатеринбург, надо полагать, обеспечен воинской силой. Меж тем Челяба... - Ах, - перебил Свербеева генерал и поморщился, - знаю, что Челяба... но военная коллегия и главнокомандующий войсками озабочены защитой главнейших екатеринбургских заводов. Да-с, господа... Бургомистр и товарищ воеводы поникли головами: поняли, что Челяба будет оставлена... 7 февраля отряды Деколонга и полевые команды покинули Челябу. По зимнему сибирскому тракту на многие версты растянулись обозы. Ехали со своим скарбом купцы и прочие жители города. Под охраной выезжали возки исетской воеводской канцелярии. Впереди всех в колымаге, зарывшись в подушки и шубы, ехал воевода. Поодаль, в колымаге же, ехали воеводские дамы. Тобольская рота подпоручика Пушкарева держалась вблизи воеводских возков. За ротой шло более тысячи "временного казачества", шли рекруты, шли отставные офицеры. Стояла суровая зима, дороги перемело сугробами, под полозьями скрипел морозный снег. С полуночной стороны дул леденящий ветер. Над обозами кружилось воронье. Генерал Деколонг ехал, окруженный конниками, впереди своего войска. Возле форпоста Карачельского, деревень Сухоборской и Зайковой на отступающих напали пугачевские отряды. Еле отбились. Деколонг, пройдя полдня по тракту, свернул на торные дороги и пошел обходным путем, избегая врага. 4 Старший приказчик Кыштымского завода Иван Селезень, пробираясь на лесные курени, наткнулся на ватажку вооруженных башкир и еле унес ноги. Выручил его добрый конь, оставивший ватажку далеко позади. Башкиры осыпали демидовского приказчика стрелами. Без передышки, единым махом домчал Селезень до Кыштыма и тотчас приказал крепить заплоты, усилил караулы. Ночью на далеком лесном окоеме занялось багровое зарево. По всем приметам, горели демидовские курени. Оно так и вышло. На ранней заре в завод прибежали углежоги и принесли недобрую весть: башкиры великим скопищем напали на курени, развалили поленницы, пожгли их и разогнали жигарей, а куренного повесили на крепком сосновом суку. Башкирский удалец, тот самый, который привел ватажку, распахнул свой бешмет, выдернул из штанов очкур, подъехал на коне к дереву и сделал петлю. Испробовал ее; крепка ли? Потом проворно соскочил с коня и наказал куренному лезть в седло. Куренной охотно вспрыгнул в седло, думал убежать. Да не тут-то было! Башкиры крепко ухватили коня за повод, а старшой проворно накинул петлю демидовскому уставщику и крикнул: - Ай-яй, давай!.. Конь захрапел, взметнулся прочь, и повисший куренной забился в последней смертной судороге. - У, нехристи, что творят! Погоди, скличем из Челябы ратных людей, враз угомоним разбойников! - пригрозил Селезень. Но в полдень примчался новый демидовский приказчик из дальней деревни и со страхом рассказал: - Поднялась вся Башкир-орда, вместе с пугачами идет на заводы, будут рушить их, а русских гнать из лесов и с земель. А кто не убежит - баб в полон, а мужикам - смерть! И ведет башкир батырь Салават Юлай, безмерной храбрости человек. От этой вести помрачнел приказчик, погнал гонца в Челябу. Тем временем нежданно-негаданно в завод прибыли два всадника. Впереди ехал казак на черном коне. Лихо подбоченившись, он важно восседал в седле. Одет был конник в добрый синий чекмень, в косматой шапке с алым верхом. Позади казака на соловой кобыле трусил не то мужик, не то баба в нагольном тулупе.