которые с этого момента следуют друг за другом все более плотно. В ст. 14:13 звучит: "отныне блаженны мертвые, умирающие в Господе". Как и в гимне Архангела Михаила (Откр. 12:10), здесь тоже присутствует знаменательное слово "отныне" (arti). Здесь как бы чувствуется вопрос, загадка. Разве в гл. 7 Откровения не воспевалось уже блаженство мучеников и можно ли это превзойти? Почему же теперь говорится -- "отныне"? Опять же не стоит слишком напрямую, средствами привычной нам дискурсивной логики подходить к такой проблеме. В апокалиптическом сознании временные соотношения переживаются по-иному. Предыдущий раз слово arti ("ныне") встречалось в начале гимна Архангела Михаила в ст. 12:10 и, как видно из продолжения главы об антихристе (13), было "предвосхищением" -- в вышнем мире победа уже одержана. Второе "arti" (в форме "отныне" в ст. 14:13) по сравнению с первым есть "послесловие", обращение к свершившемуся. Нечто уже осуществленное только теперь высвечивается в окончательной победоносной осознанности. Так и мученики, о которых прежде шла речь, "умерли в Господе". Но когда прозвучала седьмая труба, все уже вступившее в силу опять предстает в совершенно новом свете, по аналогии с процессом познания, когда нечто давно известное вдруг как бы поворачивается новой стороной. Как и при первом явлении мучеников в ст. 6:11, в ст. 14:13 слово "успокоятся" ("Они успокоятся от трудов Своих") означает не кладбищенский покой, но некий глу- [Стр.111] бокий вздох духа. Апокалипсис вновь и вновь показывает, что умершие не пребывают в праздности. "Успокаиваются" они от "трудов", от мучений, сопутствующих любому земному деянию. Адам и Ева после грехопадения не были "осуждены к трудам" -- ведь они прежде возделывали и охраняли райский сад. Как проклятие ощущаются труды, связанные с "волчцами и терниями". Вот от этого негативного элемента земной деятельности и освобождаются святые, дабы совершать деяния, которые могут происходить в спокойной гармонии. "Покой" их не нарушается -- нет больше ни долгов, ни земных грехов. Труды, которые совершены человеком на земле, не ограничены тем, что есть, так сказать, "тело их поступка". Проистекая от человека, труды его определенным образом одушевлены сообразно его чувствам и несут в себе определенную духовную "интенцию". "Доброе дело", совершенное с эгоистической целью, не является "добрым", ибо "тело поступка", которое со стороны, возможно, и выглядит вполне благопристойно, оскверняется корыстной оглядкой на цель. Человеческие поступки суть конкретные сверхчувственные существа; следуя по пятам за совершившим их человеком, они становятся после смерти реально ощутимы. Деяния же тех, о ком в ст. 14:13 Откровения говорится как об отныне блаженных, не нарушают их покой в посмертном бытии, но, напротив, способствуют тому, что умершие праведники могут пережить в духовном покое вздох облегчения -- ибо "дела их идут вслед за ними". Обетование блаженства умершим подводит к пришествию Сына Человеческого на белом облаке, и это пришествие, как уже отмечено, не совпадает в Апокалипсисе с концом мира. Несколько видоизмененный мотив "новой песни" встречается в третий и последний раз в гл. 15, где подготавливается излияние чаш гнева Божия, которое с необходимостью предшествует последнему свершению. И снова здесь заметен шаг вперед. Впервые, в ст. 5:8, эту песнь пели вышние существа ближайшего к Богу круга. В ст. 14:2 "новую песнь" уже подхватывают более отдаленные круги, так что она достигает ста сорока четырех тысяч избранных, которые вознесены на гору Сион и учатся этой песни. Здесь под гуслистами и певцами однозначно подразумеваются [ Стр.112] христиане, "победившие зверя" (15:2) и тем вызволившие себя из области, где властвует "зверь", из области насилия, совершаемого начертанием имени его. Они стоят на "стеклянном море", чей первозданно чистый кристальный мир явлен теперь смешанным "с огнем" -- вышнее единство яснейшей чистоты и жаркого огня любви, к которому теперь продвинулось мировое бытие от своего изначально сотворенного облика. Ведь провидец впервые созерцал "море стеклянное, подобное кристаллу", в начале, в великом видении престола в гл, 4 (4:6). "Победившие зверя" играют на "гуслях Божиих". Некогда Давид своей игрой на гуслях заставлял злого духа отступить от Саула. На этот раз "новая песнь" получает другое именование -- "песнь Моисея, раба Божия, и песнь Агнца" (Откр. 15:3). Образцом эсхатологического события является в апокалиптической традиции великий переход через Чермное море после исхода из обреченного казням Египта. Исход из Египта совершался под знаком жертвы пасхального агнца. Исход из погружающегося в бездну, запечатленного "зверем" мира становится возможен благодаря жертве истинного пасхального Агнца. Словами о "победивших зверя и образ его", о вышедших из заколдованного круга, из области "зверя", и в "песни Моисея" возвещается предстоящий теперь великий "исход", "exodus", прологом которого являются все случившиеся прежде события исхода. В притче о пшенице и плевелах тому и другому дано прорастать друг в друга, пока не наступает время жатвы, когда одно отделяется от другого. Живущие на земле христиане в терпении сносят режим "зверя". Люди же, уклоняющиеся от Бога, продолжают ожесточаться (Откр. 16:9,11,21). "Великая блудница" -- "Вавилон" -- "упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых" (Откр. 17:6). В земном мире, которого не коснулось христианство, который явлен как "великий город Содом и Египет" и изображен в виде поверженного в конце концов в бездну "Вавилона", противоположного образу небесного Иерусалима, -- в этом нехристианском мире "найдена кровь пророков и святых и всех убитых на земле" (Откр. 18:24). Звучащий с неба призыв: "Выйди от нее [т. е. от блудницы, [Стр. 113] из Вавилона. -- Р.Ф.], народ (loas) Мой" (Откр. 18:4) -- знаменует последний "exodus", последний исход. Засим следует катастрофа "великого города", которая, согласно ст. 16:19, предваряется рядом стадий падения. За гл. 18 следует видение "всадника на белом коне" и его воинства. Здесь Христос именуется своим высочайшим именем -- "Слово Божие" (Откр. 19:13). "Я воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый" (Откр. 19:14). Кто же это, что это за воинство следует Слову Божию? Совершенно отчетливо сказано об этом в одном из предшествующих пассажей Апокалипсиса. После того как уже в ст. 16:16 месту решающей битвы провидчески дано имя Армагеддон, в ст. 17:14 дается предвидение самой этой битвы. Вражьи силы "будут вести брань с Агнцем, и Агнец победит их; ибо Он есть Господь господствующих и Царь царей, и те, которые с Ним, суть званые и избранные и верные". Здесь появляется тот же эпитет, что и в ст. 19:16: "Царь царей и Господь господствующих". Этот титул вполне под стать великим царям Востока -- вновь, как уже часто бывало, Апокалипсис прибегает к устоявшимся оборотам, наполняя их совершенно новым смыслом. Здесь царский титул обозначает не обладателя сверхвласти. Его нужно понимать вполне буквально: "Господь господствующих". Христос может открыть свою истинную, действующую в человеке суть, только когда Он повелевает не рабами и не попутчиками, но когда за ним добровольно идут зрелые, сознающие свое "я" люди, которые сами внутренне властвуют собою, "царствуют" в своем "я". Пролог Евангелия от Иоанна гласит, что Христос пришел "к своим" (idioi), которым именно благодаря пробудившейся в них силе "я" должно было бы стать "Его", но они, искалечив свое "я" в эгоизме, не приняли Его: "пришел к своим, и свои Его не приняли" (Ин. 1:11), -- однако это отвержение Христа не было всеобщим: "А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими" (Ин. 1:12). Принявшие Христа в свое собственное бытие как великое "самоотверженное "Я"" суть поистине "Его". Они не те, кого называют "правителями", "господами", но они поставили внутреннюю властную силу "я" на службу Христу, который, говоря словами Новалиса, есть [Стр.114] ""Я" из всех "я"". При упоминании "всадника на белом коне" порядок слов изменен, здесь начинается с "царя": "Царь царей, Господь господствующих" (Откр. 19:16). Воинство Христа в ст. 17:14 характеризуется трояко: званые -- избранные -- верные. Слова "званые и избранные" приводят на мысль финал притчи о брачном пире: "ибо много званых, а мало избранных" (Мф. 22:14). Как и у Матфея, в Откровении эти слова приведены в связи с "браком". Стихам о сидящем "на белом коне" предшествует возглас: "Ибо наступил брак Агнца!" (Откр. 19:7) Небесный жених сочетается браком с земным человечеством. Их соединение знаменуют образы брака и пира. "Блаженны званые на брачную вечерю Агнца" (Откр. 19:9). Одеяние жены Агнца описано как "виссон чистый и светлый (lampros)" (Откр. 19:8); по сравнению с упомянутым ранее "белым" (leukos) одеянием это как бы выше ступенью. Прилагательное "lampros", "сияюще - светлый", употребляется затем при описании светлой, как кристалл, реки жизни в небесном Иерусалиме (Откр. 22:1) и при описании утренней звезды -- "звезда светлая и утренняя" (Откр. 22:16) и ранее при описании семи Ангелов с чашами гнева Божия, которые "вышли из храма <...> облеченные в чистую и светлую льняную одежду" (Откр. 15:6). В такой же "виссон белый и чистый" облечено воинство Христа (Откр. 19:14). Слово "виссон" (byssinos), которое стоит здесь вместо "льняных одежд", до этого пассажа в Откровении не употреблялось для описания белых одеяний блаженных душ. Этим словом обозначен особенно тонкий лен, а значит, перед нами опять-таки новая ступень на пути к совершенству. Точно так же незадолго до того охарактеризовано брачное одеяние жены Агнца (Откр. 19:8). Согласно пророческому видению в ст. 17:14, воинство это не Ангелы, а люди, христиане. Они тоже причастны к возникновению белых льняных одежд, о чем опять-таки сообщает один из разъясняющих стихов: "И дано было ей облечься в виссон чистый и светлый; виссон же есть праведность святых" (Откр. 19:8). "Праведность святых" в оригинале буквально передается словом "dikaiomata", "признанное законным". Лука говорит о Захарии и Елисавете, что они были "dikaiomata", "праведны пред Богом, поступая по всем заповедям и уставам Господним беспорочно" (Лк. 1:6). Это "dikai- [ Стр.115] omata" святых есть материал, из которого сделано "одеяние невесты", равно как и одежды воинства Христа. И снова указано на тот важный вклад, который должен прийти от людей для того, чтобы спасительное деяние Агнца стало действительным благом. Созвучие ст. 17:14; 19:8 и 19:14 позволяет угадывать между строк Апокалипсиса продолжающееся развитие. В потустороннем бытии христиан мы вновь усматриваем более высокую ступень. Они трудом создали 6рачную одежду; как раз "виссон" приводит на ум долгую многотрудную работу, необходимую для его изготовления. И каждый из них "на белом коне". В образном языке мифов и сказок этот конь соотносится с интеллектом, с силой разума. При снятии первых четырех печатей чистая светоносная сила мысли является сначала как белый конь, затем привнесенные эмоции омрачают эту мысль -- является рыжий конь, затем мысль попадает в плен к силам земной тяжести и обнаруживается лишь в "весомом" -- является конь вороной, и наконец мысль, ставшая материалистической, подпадает под власть самой смерти-- является конь бледный". Приятие Христа должно проникнуть силы чувствования человека -- это "новая песнь", -- но не должно останавливаться и перед силами мышления и воления. Разум, которому все более грозит опасность стать добычею мертвой механической мысли, тоже будет освобожден через одухотворение. Для будущего земного человечества это чрезвычайно важно. Если человечество не устремит способности Познания к сверхчувственному, то при всей интеллектуальной рафинированности впадет в варварство. В видении Иоаннa "белый всадник" указывает на то, что новое пришествие Христа произойдет силою одухотворенного интеллекта. Орудие духовного познания, т. е. познания Святого Духа, -- меч Логоса, Слова Божия. Подобно тому как существует "вечная женственность", существует и "вечная мужественность", То и другое должно служить Христу. В следующей главе мы видим бесплотные души в их последнем восхождении. Начинает сбываться заключительное обетование посланий: "Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем" (Откр.. 3:21). Как и в великом видении престола в гл. 4, тайновидец позволяет нам шаг за шагом проследить становление созерцательного образа: сначала [Стр.116] "престолы", затем являются образы сидящих на них, и наконец можно распознать, кто же они,-- это души мучеников за свидетельство Христово. Очень важно, что здесь опять, как в начале всего ряда видений о бесплотных, употребляется слово "psychai", "души" (Откр. 6:9 и 20:4). Этот ряд образов начинают "души убиенных" "под жертвенником", затем являются те, что в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках, затем -- гуслисты и певцы "новой песни", далее -- воинство на белых конях. И теперь, в заключение, еще раз подчеркнуто стоит слово "души". Воскресение тела на Страшном суде здесь еще не состоялось. Лишившиеся плоти получают здесь обетование блаженства как причастные к "первому воскресению": "Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом" (Откр. 20:6). Однако это еще предварительная ступень -- жизнь, даже если человек "и умрет", преодоление "второй смерти", стремящейся по смерти тела омрачить душу. "Первая смерть" (прямо она так не названа, однако это название выводится по смыслу из выражения "смерть вторая"), смерть тела, может быть преодолена только через "второе воскресение" (оно тоже так впрямую не называется, однако и это название выводится из выражения "первое воскресение"), стремящееся к конечной цели. В начале гл. 20 смерть как последний враг еще не упразднена, однако "первое воскресение" внутри бытия души, как следствие мистерии Страстной субботы, когда Христос принес свет в царство умерших, -- это "первое воскресение" уже сообщает душам святых активное, осознающее свое "я" бытие по ту сторону земного существования: "они ожили и царствовали со Христом" (Откр. 20:4) долгое время. Им дано служить священниками Христа (Откр. 20:6). Христианство в представлении о "бедных душах" и "святых" предощутило, что лишившиеся телесности души могут проходить через различные промежуточные состояния. "Бедные души" -- это умершие, для которых утрата тела не компенсируется обогащением свыше. "Святые" -- это умершие, которые живут в духовном свете и в своем блаженном бытии могут излучать помощь земным людям. Апокалипсис позволяет угадывать будущее, в котором деятельность умерших во Христе будет становиться все более мощным фактором бытия. [Стр.117] Эти души, действующие как цари-священники, являются тайновидцу сидящими на престолах и судящими. Здесь в апокалиптическом изображении событий кое-кто усматривает шероховатость: то, что эти души "судят", якобы противоречит следующей вскоре сцене Страшного суда, где Судией является лишь Господь Бог. И опять-таки мы не вправе сопоставлять эти видения по законам "прагматической" логики. Оба видения Иоанна имеют свою особую правомерность и не противоречат друг другу. Когда души "святых" воссели на престолы и им "дано было судить", это означает, что они просто благодаря своей сути становятся для других душ мерилом самоосуждения. Ввиду их высшей человечности творится суд над самим собой. В свою очередь этот суд над собой, происходящий через созерцание "совершенных праведников", есть опять-таки ступень, предваряющая Страшный суд. Имагинация "престолов" со святыми претерпевает метаморфозу, превращаясь в могучий образ "великого белого престола": "И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места" (Откр. 20:11). Однако в промежутке лежит еще одно видение, которое в последний раз приводит нас на землю. Какая-то часть христианского мира еще живет "внизу", в земном воплощении. Вражьи силы вновь поднимаются в последнем усилии: выступает воинство "Гога и Магога", "число их как песок морской" -- это стоящие вне христианства массы человечества. Их полчища будто явились из подземного мира, страшное зрелище в лучах солнца. "И вышли на широту земли, и окружают стан святых и город возлюбленный" (Откр. 20:9). Святые на земле не цепляются за материальное бытие, не стремятся к оседлости и обладанию собственностью, они не имеют "здесь постоянного града" и живут как воины на биваке. Загадочные слова "город возлюбленный" опять указывают на приуготовляющийся, поэтапно возвещающий о себе небесный Иерусалим, догадкой витающий образ которого нисколько не противоречит образу подвижного "стана святых". Однако наступление вражьих сил на этот раз как будто бы отражается в легкостью. Здесь, видимо, своею силой помогают свыше -- [Стр.118] умершие. "И ниспал огонь с неба", который решил исход битвы и покончил с хаосом Гога и Магога. На этой заключительной стадии сила добра вызрела до "белой магии". Время торжества вражьих сил миновало -- после долгого развития, после многих отступлений. Теперь следует образ "великого белого престола". Сидящий на престоле, подобно "мастеру стула", творит великую белую магию, взглядом очей своих он дематериализует мир: "от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места" (Откр. 20:11). Пространство исчезает. Остаются одни только люди. И они должны стоять перед лицом Сидящего на престоле. При снятии шестой печати происходит сцена, являющая собой первое предощущение этого. Живущие на земле скрываются в пещерах и в ущельях и говорят горам и камням: "падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца..." (Откр. 6:16) Таково самое первое впечатление о том, что переживает человек, чувствуя на себе пронизывающий взор очей Божьего Лика. Стремление скрыться в ущельях гор и в пещерах и быть погребенными под камнями и скалами -- разве же это не бегство вниз, в материальное бытие, чтобы заглушить нарождающееся предчувствие близящегося Суда. Рудольф Штайнер однажды назвал материализм "феноменом страха". После того как вещественный мир растаял, возможности скрыться от очей Божиих больше нет. Материальные вещи исчезли, но дела людей, совершенные в бренном мире, не исчезли вместе с миром. Они вписались в тонкую субстанциальность, "и книги раскрыты были <...> и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими". Только теперь окончательно побеждается смерть. Смерть и ад, как при снятии четвертой печати, выступают в облике духовных существ, которые вызывают смерть тела и посмертное помрачение души. Воскресший мир является затем в образе небесного Иерусалима, где бракосочетаются "новое небо" и "новая земля". Образный ряд Откровения Иоанна наглядно показывает развитие человечества, открывающегося Христу - "Развитие" бросается в глаза, если сравнить ст. 6:9 и 20:4, где в начале и в заключение мощного поступательного преобра- [ Стр.119] зования употребляется слово "psychai" -- "души". Это развитие прослеживается не в беспрерывности, но обнаруживает себя всякий раз в отрывочных, эпизодических картинах. Однако же "за кулисами" отдельных картин кое-что происходит. От картины к картине, в постоянной смене места действия (то на земле, то на небе), высвечивается восхождение связанного с Христом человечества. Весь ряд картин сопрягается воедино, когда отдельный христианин через перевоплощение полностью вовлекается в этот калейдоскоп сцен и связанное с ним вплоть до Страшного суда взаимодействие земного (во плоти) И небесного (вне плоти) существования. Временное пространство для перевоплощения выявлено в Апокалипсисе, где эпохи отделены друг от друга куда отчетливее, чем в сжатых, спрессованных в одно-единственное видение, эсхатологических перспективах, о которых мы говорили в предыдущей главе. Здесь можно было бы возразить: после описания блаженных небесных состояний, как они, к примеру, даны уже в гл. 7, где "один из старцев" отвечает тайновидцу на собственный свой вопрос: "Сии облеченные в белые одежды кто <...>?" -- мыслимо ли после таких вершин повторное нисхождение в земное бытие? Мы уже упоминали, что в этом удивительном изложении образ: "за это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его" (Откр. 7:15), -- казалось бы говорящий о чем-то абсолютно окончательном и непревзойденном, все же не исключает другого образа, а именно что "Агнец <...> будет пасти их {блаженных. -- Р.Ф.] и водить их на живые источники вод" (Откр. 7:17). Определенные образные детали, содержащиеся в гимне блаженству, еще раз встречаются в конце, при описании небесного Иерусалима. "Сидящий на престоле будет в них" -- гласит ст. 7:15. В главе о небесном Иерусалиме (21) говорится о скинии (skene -- жилой шатер, как в ветхозаветной пустыне; для иудейского уха созвучно "shekhina", что значит "место пребывания Бога"): "Се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними" (Откр. 21:3). В гл. 7 люди, лишившиеся плоти, являются в мире Бога, в "храме Его". У небесного Иерусалима храма нет (Откр. 21:22). То, что ко времени "старого неба" и "старой земли" было, с одной стороны -- храмом небесным, а с [Стр.120] другой стороны -- храмом земным, теперь в новом Иерусалиме стало единым - и небесным, и земным -- Храмом. Небесный храм соединился с миром человека, с "городом" человека. Следует обратить внимание на одну тонкость в тексте, на различие предлогов: в ст. 7:15 употребляется слово "epi" ("skenosei ep'autous"). Бог обитает "в них". Когда же речь идет о новом Иерусалиме, вместе "epi" стоит "meta" -- "с, при". Божественное переживается как находящееся в непосредственной близости. Таким образом, изображенное в гл. 7, по тайновидцу, еще открыто дальнейшим развитиям. Повторяется и другой, необычайно проникновенный образ: "и отрет Бог всякую слезу с очей их" (Откр. 7:17 и 21:4). Явно это не просто повторение "того же самого". Если в новом Иерусалиме это переживание примирения со всею земною скорбью и возобновляется, то все же определенно на более высоком уровне. Здесь также справедливо: "настанет время и настало уже". Иные переживания регулярно повторяются, однако на все более высокой ступени. Так и "блаженство" может пройти разные ступени. Мгновения глубокого блаженства могут наступить в религиозной жизни уже во время земного бытия. Они дают предвкушение грядущего, которое еще очень далеко. Преходящность таких мгновений не довод против истинности и жизненности их содержания. Однако до поры до времени они должны дать место также и другим, менее блаженным состояниям, через которые человек тоже должен пройти на пути к зрелости. Подобное справедливо, наверное, и для потустороннего существования, когда оно созерцается in concrete. Освобождение от больного, приносящего мучения тела способно привести к истинному переживанию блаженства с предвкушением существования вне границ телесности, но, несмотря на это, в дальнейшем "развитии" после смерти, при ретроспективе прожитой жизни и обратном проживании ее от конца к началу могут с необходимостью возникнуть и очень болезненные периоды, за которыми могут опять-таки следовать более светлые эпохи. Изображенные в Апокалипсисе блаженства христиан, пребывающих по ту сторону земной жизни, не исключают их нового вступления на путь земного воплощения. Мы уже говорили о том, что человек не теряет себя в повторных земных жизнях, но в со- [Стр.121] ответствил с интенсивностью своей душевной работы делается все более подобен самому себе, все ярче проступая сквозь все природные оболочки,-- в этом смысле и открытость Христу не пропадет втуне, а от одной земной жизни к другой будет свершаться все богаче и конкретнее. Самые дальние уголки человеческого существа, задуманного столь широкомасштабно и всеобъемлюще, смогут тогда один за другим открываться Христу. А очередная эпоха по ту сторону земной жизни послужит вызреванию в духовном мире плодов нового, недавнего земного опыта и созданию новых форм "блаженства". То, что молодой Гете сформулировал так гениально -- стремление "к далекому таинственному блаженству в этом мире"22, -- вероятно, справедливо и для развитии в мире потустороннем. В своей книге "Перевоплощение" Фр. Риттельмайер приводит антропософское представление о происходящем после смерти: "Каждая душа неотъемлемо несет в себе духовную "силу подъема", поскольку она сама в глубочайшей своей сути приходит свыше. Однако от ее прошедших земных жизней зависит, как высоко, как скоро и как осознанно она сможет вступить в вышние и высшие миры, которые все ей открыты" (S. 30). "По силам притяжения, живущим в нашей душе, становится ясно, принадлежит ли она нижним или вышним областям мира. Ей не выносится некий краткий внешний приговор, но постепенно, одна за другой, меняются ее сущностные характеристики, пока она не "очистится", т. е. пока в ней не отомрет все, что более не может жить в вышних сферах. Таким образом, душа поднимается все выше и выше, к тому "небу", куда она сама определила себя своей земной жизнью" (S. 29--30). Такое переживание "неба", каким бы высокодуховным и блаженным оно ни было, все еще относительно и протекает в известных границах, смотря по предшествующей земной жизни. Оно еще не абсолютно и не окончательно. Каждый раз это некое "настало уже" как предвкушение грядущего окончательного "настанет время". Чтобы оказаться на высоте этого последнего и окончательного события, понадобятся новые, ве- ___________________________________________________________ 22 И.В. Гете. Стихотворения польского еврея. Перевод С. Герье.-- Собр. соч. в XIII тт., т. X. [ Стр.122] дущие вперед импульсы, каковые могут быть пережиты только на земле человеком воплощенным. Рассмотрим теперь, в каких местах великой драмы Апокалипсиса обнаруживаются созерцательные видения, говорящие о дальнейшем развитии уже лишившегося плоти христианина, о развитии "psychai", "душ", пребывающих в вышнем мире. Оказывается, эти видения образуют три группы, вплетаясь при этом в главные семеричные ритмы апокалиптических событий. Подобно тому как книга Бытия излагает сотворение мира в рамках семидневной недели, так и Апокалипсис разделяет ход времен вплоть до конца на три семичастные эпохи, как бы музыкальные октавы. За прелюдией семи посланий к церквам Асии следует эпоха снятия семи печатей, затем одна за другой трубят семь труб, и, наконец, изливаются семь чаш гнева Божия. Христиане, находящиеся по ту сторону бытия, впервые являются провидческому взору Иоанна при снятии пятой печати (6:9), как бы в некоторой "первоначальной" стадии посмертного существования {"под жертвенником души убиенных"), однако затем в мощной сверхчувственной форме бытия -- в грандиозной картине гл. 7 ("в белых одеждах"), между шестой и седьмой печатью. После того как вострубили трубы, взор снова обращается к земле и остается направлен туда до тех пор, пока не прозвучит седьмая труба. В ее отзвуках опять становятся зримы и слышимы христиане, живущие по ту сторону земного бытия. Они, "победившие зверя и образ его" (Откр. 15:2) и научившиеся "новой песни", стоят ныне на стеклянном море как певцы эсхатологической песни Спасения, одаренные властью и способностью играть на "гуслях Божиих". Это возрастание сверхчувственной мощи -- результат выстраданного и свершенного на земле в эпоху звучания труб. Далее следует переход к излиянию чаш гнева, которое изображается прежде всего как ряд ужасных катастроф, еще более масштабных и разрушительных, чем события эпохи труб. По завершении этой последней семерицы потусторонние христиане являются в их высшем облике -- как воинство Христа на белых конях, как цари-священники, "господствующие", сидящие на престолах [Стр.123] Очевидно, что потусторонние христиане всякий раз по завершении упомянутых трех событийных рядов обнаруживают прирост сверхчувственной способности к действию. Если не принимать в расчет перевоплощение, то получается, что изображенные в гл. 7 мученики уже достигли своей ступени становления во Христе. В потустороннем блаженстве, обретенном в результате пережитого в эпоху снятия печатей, они должны бы на этом остановиться и ждать теперь только Страшного суда. Однако в таком случае они бы со своими достижениями остановились вне того, что выпало христианам более позднего земного времени -- в эпоху трубного гласа -- как приращение духовной мощи. Изображенное в гл. 13 "царство зверя" (еще в период седьмой трубы), без сомнения, представляет собой зло более могучее, нежели то, что действовало на земле в эпоху снятия печатей. То зло, жертвами которого стали раннехристианские мученики, не достигло еще зрелой интеллектуальной рафинированности, которая позволила так превосходно организовать царство антихриста с его силами принуждения ("никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его"). Зло не достигло еще и той зрелости, чтобы с помощью черной магии "творить великие знамения". Однако это означает также, что в страдании и преодолении теперь могут быть созданы и большие силы добра, благодаря чему охватность человеческого существа, того, что есть "humanum", расширяется в сторону духовного. Если бы мученикам эпохи семи печатей должно было остаться на достигнутой ими ступени развития, то они уже не смогли бы участвовать в этом расширении и восхождении. То же было бы справедливо и для потусторонних христиан эпохи семи труб, если сопоставить их с теми, кто в дальнейшем развитии мира должен был пройти через испытания эпохи чаш гнева. Ни духовного воинства, ни царственного служения, восседания на престолах не могло бы быть без противостояния уничтожительным мировым катастрофам эпохи излияния чаш. Совершенно иная картина возникает с учетом перевоплощения. В таком случае христианское человечество в целом пройдет через все эти эпохи, участвуя и во всех ис- [ Стр.124] пытаниях, и во всех возможных достижениях. Тогда каждому христианину не будет нужды останавливаться на итогах своей единственной земной жизни и в некоем "промежуточном состоянии" ожидать Страшного суда. Он пойдет дальше вместе со всем человечеством. Без "промежуточного состояния" (ведь независимо от того, проходит ли оно во сне или в ожидании, причем даже исполненном блаженства, здесь присутствует какая-то неудовлетворенность) истинное становление христианина, приближение ко Христу, начавшееся еще на земле, будет развиваться дальше, проходя через новый земной опыт и пребывания на небе, в насыщенной, полной жизни, с постепенным "превращением в Его образ, от одной просветленности к другой". [Стр.125 ]