нный  специально для конца  света, для  конца любой
жизни. Для конца всему сущему.
     А остальное?
     Не более чем зыбкие контуры. Рисунки  из теней. Экран  не серебрист,  а
темен.  Заставь  замереть  эту убогую фальшивку, если хочешь  понять,  что к
чему.   Следи  за  прелестными  красками:  вот  они  неподвижны,  вот  снова
шевелятся. Варятся, парятся,  булькают,  брызгают. И скручиваются от жара, и
шелушатся -  как будто  разлепляются  чьи-то  разбитые  губы,  и  этот образ
отступает под натиском  чистого белого света (видишь, малыш, что  я для тебя
делаю?).
     Нет, я не он.  Я всего лишь  наблюдаю за ним. Это  случайный встречный,
человек, которого я когда-то знал.
     Думаю, я с ним еще увижусь. Позже. Всему свое время.
     Сейчас я сплю, но... Да, сейчас я сплю. И этого достаточно.
     Нет, я не знаю, где я.
     Нет, я не знаю, кто я.
     Да, конечно, я знаю: все это - сон.
     А что не сон?
     Ранним утром налетает  ветер и  разгоняет туман. Я, не разлепив  толком
глаз, одеваюсь и пытаюсь вспомнить сны. Но даже не уверен, что сегодня ночью
мне что-то снилось.
     В  небе над водой туман медленно  поднимается,  открывает  моему  взору
серые силуэты огромных раздутых пузырей. Сколько хватает  глаз,  вдоль мостя
висят аэростаты воздушного заграждения.
     Их, наверное, сотни. Они плавают в воздухе вровень с крышей, а то и над
нею. Частью они заякорены на островах,  частью принайтовлены к  траулерам  и
другим судам.
     Последние  сгустки  тумана уходят  вверх,  рассеиваются. Броде бы денек
будет недурной. Аэростаты слаженно  колышутся в небе, напоминая даже не стаю
птиц, а  скорее  косяк исполинских серых китов,  чьи могучие  тела  медленно
дрейфуют  в ласковых атмосферных течениях. Я вжимаю лицо в холодное  оконное
стекло,  осматриваю море  и горизонт, приглядываюсь под  самым острым, каким
только  возможно,   углом  к  расплывчатому  боку  моста.  Аэростаты  везде,
пересекают все небо, до ближайшего каких-то сто футов, до других - несколько
миль.
     Наверное, это для  того, чтобы  предотвратить новые авиарейды. Реакция,
как по-моему, несоразмерная угрозе.
     Приподнимается заслонка над щелью  для почты,  на ковер падает  письмо.
Это  приглашение  от  Эбберлайн Эррол. Нынче  утром она хочет порисовать  на
сортировочной  станции  в  нескольких секциях отсюда, и не соблаговолю ли  я
составить ей компанию?
     Похоже, и вправду денек намечается приятный.
     Я вспоминаю, что надо отправить письмо доктору Джойсу, написанное после
того, как я избавился от шляпы. Пусть добрый доктор узнает, что <i>я</i>  бы  хотел
отложить сеанс гипноза. Примите мои извинения, уверяю, что буду рад в  любое
время встретиться с вами  и обсудить мои сны, тем более  что они в последнее
время более  связные, а стало быть, лучше подходящие к изначально  выбранной
вами методике.
     Я  кладу  оба  письма  в  карман и гляжу напоследок в  окно.  Аэростаты
медленно  покачиваются в утреннем свете, как  будто это  огромные швартовные
бочки плавают на какой-то невидимой снизу поверхности.
     Кто-то  стучит  в дверь. Хотелось бы  надеяться,  что это  ремонтник  -
явился чинить  телевизор, или телефон, или и то и другое. Поворачиваю ключ и
пытаюсь отворить дверь, но не тут-то было. Стук повторяется.
     - Да? - спрашиваю, дергая за ручку.
     - Пришел взглянуть на ваш телевизор! - отвечает с  той стороны  мужской
голос. - Это мистер Орр?
     Я воюю с дверью. Ручка поворачивается, дверь не открывается.
     - А? Мистер Дж. Орр? - кричат снаружи.
     - Да, да. Подождите секундочку, никак не открыть чертову дверь.
     - Хорошо, мистер Орр.
     Я  тяну,  дергаю ручку, кручу ее,  трясу. До сих пор даже ни намека  не
подавала, стерва,  что  с  ней  не все ладно.  Может,  в этой квартире все с
полугодовым сроком годности?
     Начинаю злиться.
     - Мистер Орр, вы уверены, что отперли дверь?
     - Да, - пытаюсь говорить спокойно.
     - И тем ключом, каким положено? Уверены?
     - Абсолютно! - кричу.
     - Я  просто  на  всякий случай спросил.  -  Голос  снаружи мне  кажется
насмешливым. - А вы не меняли дверь, мистер Орр?
     - Нет! Нет, не менял.
     - Тогда я вот  что вам посоветую. Просуньте ключ в прорезь для почты, а
я попробую отпереть с этой стороны.
     Он пробует. Ничего не получается. Я отхожу к окну, глубоко дышу и гляжу
на  скопище аэростатов. Затем возвращаюсь  и  слышу  невнятный  разговор  за
дверью.
     - Мистер  Орр,  это телефонный мастер, -  докладывает другой голос. - У
вас что-то с дверью?
     - Он открыть не может, - отвечает первый голос.
     - А вы точно отомкнули?  -  спрашивает  телефонист.  Дверь  трясется. Я
молчу.
     - А у вас тут нет другого входа? - кричит второй.
     - Я его уже спрашивал, - говорит первый. Снова стук в дверь.
     - Что? - спрашиваю.
     - У вас есть телефон, мистер Орр? - интересуется телевизионщик.
     - Ну конечно же есть! - возмущенно отвечает спец по телефонам.
     - Мистер Орр, а  знаете что?  Позвоните  в "Помещения  и коридоры", там
дежурят ре...
     - Да как он позвонит?!! - не может поверить своим ушам телефонист.  - Я
же для чего, по-твоему, пришел? Чинить его телефон.
     Я возвращаюсь к окну - пока телефонный мастер не предложил мне включить
телевизор, чтобы скоротать время.
     Проходит еще  час.  Появляется дворник  и сносит все  наличники  вокруг
двери.  Наконец та просто  щелкает без предупреждения,  и  он с  удивлением,
переходящим в мнительность, - стоит в  изувеченном  проеме, посреди ломаного
дерева и дробленой  штукатурки.  Остальные мастера  ушли  по  своим делам. Я
выхожу из квартиры, перешагивая через планки с согнутыми гвоздями.
     -   Спасибо,   -    говорю   дворнику.   Он    чешет    себе    затылок
молотком-гвоздодером.
     Я отправляю  письмо доктору Джойсу, потом  покупаю  фрукты,  это  будет
что-то  вроде  завтрака. Из-за  всех  проволочек  есть  серьезная  опасность
опоздать на свидание с мисс Эррол.
     Вагон, в котором я еду,  битком набит людьми, и все обсуждают появление
аэростатов. У  большинства - никаких  догадок,  с  чего бы  это вдруг. Когда
трамвай выезжает из секции на малозастроенный соединительный пролет,  мы все
дружно поворачиваем головы - взглянуть на баллоны. Я потрясен.
     Они только  с одной стороны! Вниз по  течению  такая прорва аэростатов,
что просто  глазам не  верится! Вверх по  течению - ни одного. Все остальные
пассажиры таращатся  и  показывают пальцами на  скопище аэростатов, кажется,
один  лишь я  обалдело  гляжу в  противоположную  сторону,  на незапятнанные
небеса. За  перекрестьями  балок соединительного пролета  - ни единого, даже
самого захудалого аэростатишки.
     - Доброе утро.
     - И еще какое доброе, правда? Вам того же. Как голова?
     - Голова в порядке. А как ваш нос?
     - Такой <i>же</i> распухший. Но хоть не кровоточит. О, ваш платок.
     Эбберлайн  Эррол  сует  руку в  карман  жакета, достает мой платок.  Он
отстиран и накрахмален до хруста.
     Мисс Эррол только что прибыла на служебном путейском поезде.
     Мы  на  сортировочной  станции,  это самый  широкий  участок моста,  по
крайней мере  в известных мне пределах. Некоторые запасные пути выступают на
широких  платформах с кронштейнами  за  края основной  конструкции. Огромные
локомотивы, длинные составы из разнообразных вагонов,  коренастые маневровые
паровозы,  хрупкие  дрезины - все  это  шипит, лязгает  и ездит вперед-назад
среди  невообразимого  скопища  рельсов,  платформ,  семафоров   и  стрелок,
напоминая  фишки в  некой  грандиозной  медленной  игре.  В  утреннем  свете
клубится пар,  в лучах не  погашенных с ночи дуговых  ламп  на фермах витает
дым.  Мельтешат люди в форме, кричат, размахивают цветными  флажками, дуют в
свистки и что-то тараторят в расставленные вдоль путей телефоны.
     Эбберлайн Эррол сегодня в длинной серой юбке  и  коротком сером жакете,
волосы убраны под кепи строгого покроя. Она здесь для того, чтобы изобразить
весь этот хаос. Ее вольные эскизы и акварели на железнодорожную тематику уже
попали   в  некоторые   административные  кабинеты  и  фойе,  она  считается
перспективным художником.
     Мисс  Эррол  отдает мне носовой  платок. В  ее позе, в ее глазах что-то
необычное. Я гляжу на отстиранный платок и засовываю его в свободный карман.
Мисс  Эррол  улыбается,  но  не  мне,  а  своим мыслям.  Испытываю тревожное
ощущение, будто я что-то упустил.
     - Спасибо, - говорю.
     - Мистер Орр, можете понести мой этюдник. На прошлой неделе я его здесь
оставила.
     Мы пересекаем несколько  путей, направляясь к небольшому навесу ближе к
центру широкой, обнесенной перилами платформы. Вокруг нас медленно  движутся
взад и  вперед  сцепленные вагоны и  спаренные  локомотивы, в  других местах
паровозы медленно погружаются  под  настил - массивные платформы уносят их в
ремонтные цеха ярусом ниже.
     -  И что вы  думаете насчет этих загадочных  аэростатов,  мистер Орр? -
спрашивает Эбберлайн Эррол по дороге.
     - Наверное, они должны препятствовать самолетам. Хотя никак не возьму в
толк, почему только с одной стороны моста.
     -  Никто этого  тоже не  понимает, - произносит она задумчиво. - Скорее
всего очередная бюрократическая путаница. - Она глубоко вздыхает. - Даже мой
отец ничего об этом не слышал, а он обычно очень хорошо информирован.
     Под  навесом она отыскивает свой этюдник, и я переношу его к указанному
мне наблюдательному  пункту. Судя по всему,  объектом изображения мисс Эррол
выбрала  громоздкий  подъемник для  локомотивов. Она устанавливает  этюдник,
рядом с ним  -  складной  стульчик; раскрывает сумку,  и я  вижу  баночки  с
красками  и  набор  карандашей,  угольков,  восковых мелков.  Она  задумчиво
смотрит на них и выбирает длинный уголек.
     - Никаких  новых последствий  нашей маленькой  аварии,  мистер  Орр?  -
интересуется она и проводит черту на сероватой бумаге.
     - Устойчивая нервозность при звуках бегущего рикши, а больше ничего.
     - Надеюсь, это лишь временный симптом.  - Она меня одаривает совершенно
сногсшибательной  улыбкой и снова поворачивается к мольберту. - Помнится, мы
говорили о путешествиях, прежде чем нас так грубо прервали. Не правда ли?
     - Да, и я как раз хотел спросить, как далеко вам приходилось ездить.
     Эбберлайн Эррол добавляет к линии несколько кружков и дужек.
     -   До   университета,   -   отвечает   она,   быстро  рисуя  несколько
пересекающихся  штришков.  - Это  примерно... - Она пожимает плечами: -  Сто
пятьдесят... двести секций отсюда. В сторону Города.
     - А вы... случайно, не видели оттуда землю?
     - Землю, мистер  Орр?  -  оборачивается  она  ко  мне.  - Боже,  да  вы
амбициозны. Нет, землю я не видела, если не считать обычных островов.
     - Так вы считаете, Королевства не существует? И Города?
     - Ну что вы! Надеюсь, они где-то есть. - И рисует новые линии.
     - И у вас никогда не возникало желания взглянуть на них?
     - Не могу утверждать,  что возникало. По  крайней мере,  с тех пор, как
мне расхотелось стать машинистом.
     Она выбирает  на  бумаге  участок  и  начинает  его  затенять.  Я  вижу
изгибающуюся сводом шеренгу иксов, слабые контуры окутанных облаком  секций.
Рисует  она  быстро. На фоне ее бледной  изящной  шеи - несколько выбившихся
из-под кепи черных завитков, словно  вычурные буквы незнакомого  алфавита на
кремовой бумаге.
     -  Видите  ли, - говорит она, - когда-то  я  была знакома с  инженером,
причем  высокопоставленным. Так  вот, он считал,  что  мы  живем вовсе не на
мосту, а на одинокой громадной скале в центре непроходимой пустыни.
     - Хм... - говорю,  не зная, как еще на это реагировать. - Возможно, для
каждого из нас это что-то иное? А вам что видится?
     - То же, что  и  вам, -  на миг поворачивается  она ко мне. - Обалденно
здоровенный мостище. А что, по-вашему, я тут изображаю?
     - Оскорбленную невинность? - с улыбкой предполагаю я. Она смеется:
     - А вы, мистер Орр?
     - Наигранный пафос.
     Она  одаривает   меня   одной   из   своих   ослепительных   улыбок   и
сосредоточивается на работе, затем ненадолго поднимает рассеянный взгляд:
     - Знаете, чего мне после университета не хватает?
     - Чего?
     - Звезд. - Она задумчиво качает головой. - Здесь слишком  светло, и они
плохо видны. Конечно, можно уплыть подальше в море... А университет воткнули
между агросекциями, и там довольно темные ночи.
     - Агросекции?
     - Вы что, не знаете? - Эбберлайн Эррол встает, складывает руки на груди
и отходит на несколько шагов от мольберта. - Это где еду выращивают.
     - Да, понял.
     Мне и в  голову не приходило,  что какие-то  секции моста могут служить
для  сельского хозяйства, хотя  технически это, наверное, легко осуществимо.
Для многоярусной фермы, мне думается, нужны защита от ветра и система зеркал
для передачи света, их соорудить  тоже  несложно. Так что мост, должно быть,
полностью обеспечивает себя пищей.  Мое предположение, что его протяженность
ограничена  временем, необходимым поезду для доставки продовольствия, теперь
выглядит  несостоятельным.  То есть мост  может иметь любую длину, какую ему
только заблагорассудится.
     Моя собеседница зажигает тонкую сигару. Нога  в сапожке постукивает  по
металлическому  настилу.  Эбберлайн  Эррол   поворачивается  ко  мне,  снова
складывает  руки  под  обтянутой блузкой  и  жакетом грудью.  Подол ее  юбки
качается, облепляет ноги. Это плотная, дорогая ткань. К ароматному сигарному
дыму примешивается легкий запах дневных духов.
     - Так что же, мистер Орр?
     Я рассматриваю уже законченный рисунок.
     На  бумаге  была  сначала   вчерне   набросана,  а   затем  подвергнута
фантастической  метаморфозе широкая платформа сортировочной  станции. Передо
мной - необъятные  адские джунгли.  Рельсы и  шпалы  превратились в ползучие
лианы, поезда - в кошмарных узловатых тварей,  напоминающих огромные личинки
или  гниющие поваленные деревья.  Фермы и трубы наверху трансформировались в
ветви  и  сучья;  они  исчезают  в  дыму,  что  курится  над  нижним  ярусом
растительности. Один  паровоз  обернулся  рыкающим  огнедышащим драконом, от
него убегает человечек. Его крошечное лицо едва различимо, но видно, что оно
искажено ужасом.
     - Очень... своеобразно,  - по некотором  размышлении говорю я. Она тихо
смеется:
     - Вам не нравится?
     -  Боюсь, у  меня слишком...  натуралистические  вкусы.  Но  мастерство
впечатляет.
     - Да, я знаю.
     У  нее  бодрый голос,  но лицо кажется чуть  опечаленным.  Я жалею, что
набросок не понравился мне чуть больше.
     Но  до  чего же широка  эмоциональная гамма  у  серо-зеленых  глаз мисс
Эбберлайн Эррол! Сейчас они  смотрят на  меня  едва  ли не сочувственно! И я
думаю о том, что мне очень нравится эта молодая леди.
     - А  ведь  я  специально для вас старалась.  - Она  вынимает  из  сумки
тряпку, стирает угольные следы с рук.
     - Правда? - Я откровенно польщен. - Вы очень добры.
     - Спасибо. - Она снимает лист с этюдника и скатывает в трубку. - Можете
делать с этим все, что угодно, - говорит она. - Хоть бумажный самолетик.
     -  Ну что вы! - Я принимаю подарок.  Такое чувство,  будто  мне вручили
диплом.  -  Я его в рамку и на стенку. И он уже гораздо больше мне нравится,
ведь я теперь знаю, что это вы специально для меня.
     Отъезд  Эбберлайн  Эррол  опять  выглядит  эффектно.  На  этот  раз она
остановила  дрезину  инженера-путейца -  изящную,  с  красивыми  стеклами  и
панелями,  битком набитую сложными, но устаревшими  инструментами. Внутри  -
сплошь медный блеск, позвякиванье противовесов, шуршание бумажных рулонов  и
стрекот  самописцев.  С  шипением  и  громыханием  дрезина  тормозит,  дверь
складывается гармошкой, и молодой охранник отдает честь мисс Эррол,  которой
угодно позавтракать  с  отцом.  Я  стою и держу этюдник,  мне  велено  снова
спрятать его под  навесом. Ее  сумку распирают  свернутые в рулон наброски -
она рисует на заказ. Отдав мне картинку с джунглями, она занялась тем,  ради
чего,  собственно,  и   приехала.  Правда,  за  работой  она  не  прекращала
разговаривать со мной. Уже поставив  ногу на верхнюю ступеньку подножки, она
протягивает мне руку:
     - Спасибо за помощь, мистер Орр.
     -  Спасибо за рисунок, - пожимаю я ее кисть. Впервые между подолом юбки
и сапожком мелькает чулок - тонкая черная сеточка.
     Я сосредоточиваюсь на глазах Эбберлайн Эррол. В них - веселые блестки.
     - Надеюсь, мы еще увидимся.
     Гляжу на изящные припухлости под серо-зелеными  глазами. И тут сеточка!
Неужели  я попался  в  эти  прекрасные  тенета? Голова кружится  от  нелепой
эйфории. Мисс Эррол сильнее жмет мою руку:
     - Что  ж,  мистер  Орр,  если  я  наберусь храбрости,  то, может, и  не
откажусь, если вы пригласите меня на ужин.
     - Это  будет... в высшей  степени приятно.  Надеюсь, вы отыщете  в себе
неисчерпаемые запасы храбрости,  и  в самое  ближайшее  время. - Я отвешиваю
легкий   поклон  и  в  награду  получаю  еще   один   шанс  мельком  увидеть
пьяняще-чарующую ножку.
     - Коли так, до свидания, мистер Орр. Не пропадайте.
     - Не пропаду. До свидания.
     Дверь закрывается, дрезина лязгает и шипит. Ее прощальный пар окутывает
меня, клубится  вокруг, словно туман, и у  меня  слезятся глаза.  Я  вынимаю
платок.
     На  нем появилась  монограмма.  В уголке  мисс Эррол  приказала  вышить
изящное "О" голубой шелковой нитью.
     Как это мило!  Нет, я и  впрямь попался в сеть! А эти несколько  дюймов
восхитительной женской кожи под черным шелком!
     После ленча мы с Бруком сидим в "Дисси Питтоне" на подвесных  скамьях у
окна,   попиваем  подогретое  вино  с  пряностями  и  глядим  на  поредевший
рыболовецкий флот.  Уходящие  траулеры  трубят,  минуя своих  собратьев, что
застыли на противовоздушной вахте.
     -  Вряд  ли  стоит  тебя  за это упрекать,  -  ворчит  Брук. -  Я  тоже
сомневаюсь,  что этот  деятель медицины способен кого-нибудь вылечить.  - (Я
уже  рассказал мистеру  Бруку, что решил не соглашаться на гипноз у  доктора
Джойса.  Мы  оба глядим на море.) - Чертовы пузыри! - зло  высказывается мой
приятель,  подразумевая надоевшие аэростаты. Они  серебристо  отсвечивают  в
лучах  солнца, их тенями регулярно  испятнаны серые  воды -  налицо еще одна
явная система.
     - А мне казалось, ты - за... - Но я  тут же умолкаю, хмурюсь и напрягаю
слух. Брук оборачивается ко мне:
     - Не мое это дело - быть за или против... Орр?
     - Тсс! - шиплю.
     Я сосредоточиваюсь на  далеком звуке, потом отворяю  большое окно. Брук
встает. Уже отчетливо слышен гул приближающихся самолетов.
     - Только не говори, что опять летят эти  проклятые  штуковины! - кричит
за моей спиной Брук.
     - Так ведь летят.
     В поле зрения  появляются  самолеты, ниже,  чем в прошлый раз,  средняя
машина -  почти  на  одном уровне с  "Дисси  Питтоном". Они  направляются  в
сторону Королевства тем же вертикальным строем, что и прежде. И снова каждый
двигатель выпускает маслянистый дым, порцию за порцией, и в воздухе зависают
длиннейшие гирлянды темных пятен. Серебристо-серые фюзеляжи не несут никаких
опознавательных  знаков.  Фонари  кабин  блестят  в  солнечных лучах.  Тросы
аэростатов,  по  всей видимости,  лишь  чисто  символическое препятствие для
самолетов - они летят  в четверти  мили от моста, где тросов особенно много,
но только раз мы замечаем, что звену пришлось свернуть, огибая преграду. Гул
пропадает вдали, остается дым.
     Брук с размаху бьет кулаком о ладонь:
     - Сволочи наглые!
     Ровный морской ветерок медленно несет гирлянды дымовых пятен к мосту.
     После  двух энергичных  партий  в теннисном клубе  я звоню  в столярную
мастерскую,  где делают рамы для  картин. Рисунок мисс  Эррол накладывают на
фанеру, покрывают  небликующим стеклом и во  второй  половине дня возвращают
мне.
     Я подыскиваю для подарка местечко, где он будет ловить утренний свет, -
над книжной полкой, сбоку от уже починенной входной двери. Когда я поправляю
картинку на стене, включается телевизор.
     На экране все тот же мужчина в окружении  больничной аппаратуры. На его
лице  -  никакого выражения. Но освещение  чуть изменилось,  в палате  стало
темней. Скоро  надо будет заменить капельницу.  Я смотрю на бледное, дряблое
лицо.  Хочется постучать  по экрану,  разбудить бедолагу,  но вместо этого я
выключаю телевизор. Есть ли смысл проверять телефон? Поднимаю трубку. Все те
же ровные, короткие гудки.
     Я решаю отобедать в баре при теннисном клубе.
     Как уверяет тамошний телевизор, официальная версия появления  самолетов
такова:  кому-то  где-то в другой  части  моста  приспичило  вдруг  устроить
дорогостоящий розыгрыш. Но сегодняшний инцидент показывает, что "оборону" из
аэростатов необходимо усилить (и ни слова о том, почему "обороняется" только
одна сторона моста). Ведутся поиски ответственных за эти несанкционированные
полеты. Администрация просит всех нас  проявлять бдительность. Я отыскиваю в
баре знакомого журналиста.
     - Ничего не могу к этому прибавить, - разводит он руками.
     - А как насчет Третьей городской библиотеки?
     -  В  наших архивах  о ней  никаких сведений. На том  уровне был  не то
пожар, не то взрыв,  но уже  давно.  А ты уверен,  что  два  дня назад, а не
раньше?
     - Вполне.
     - Ну, может быть, до сих пор  тушат... - Он щелкает пальцами. - О, могу
сказать то, чего в новостях не было.
     - Давай.
     - Установлено, на каком языке пишут самолеты.
     - И на каком?
     - На Брайле.
     - Что-что?
     - Азбука Брайля, язык слепых. Текст местами расшифрован -  полная чушь.
Но что Брайль - это точно.
     Я откидываюсь в кресле,  напрочь сбитый  с толку уже  во  второй раз за
этот день.

        Глава вторая

     Я  стою над болотистой,  чуть  всхолмленной тундрой,  она  простирается
передо  мной к  горной  гряде  под серым,  невзрачным небом.  Землю  овевает
холодный  порывистый  ветер,  он  теребит  и  вздувает  мою  легкую  одежду,
пригибает жесткую низкорослую траву и вересковый кустарник.
     Тундра полого  уходит вниз, тает в  серой  дали  - там склон постепенно
набирает  крутизну.  Монотонность  и унылость травянистой пустоши нарушается
лишь  одним -  узкой  влажно  блестящей полоской.  Это что-то вроде  канала.
Студеный ветер гонит рябь по поверхности воды.
     С гряды раздается далекий звук паровозного гудка.
     Вдоль  горизонта виден  серый дым,  гонимый  и  терзаемый  ветром.  Над
гребнем  появляется поезд. Он приближается, и  снова звучит  гудок, резко  и
гневно. Черный паровоз и несколько темных вагонов образуют смутно различимую
черточку, и она движется прямо на меня.
     Я  опускаю  взгляд. Я  стою между  рельсами железнодорожного пути.  Две
тонкие серебристые линии ведут от меня к приближающемуся поезду. Делаю шаг в
сторону  и снова  опускаю глаза. Я по-прежнему между  рельсами. Снова шаг  в
сторону. Железнодорожный путь преследует меня.
     Рельсы словно ртутные: я движусь, и они движутся. Я все еще между ними.
Снова верещит гудок поезда.
     Я  делаю  еще  шаг вбок, и  снова  смещаются рельсы. Кажется, будто они
скользят по поверхности тундры самопроизвольно, не встречая сопротивления. А
поезд все ближе.
     Я пускаюсь бежать,  но рельсы  не отстают, один всегда впереди,  другой
всегда за  моей спиной. Пытаюсь остановиться,  падаю, качусь кувырком, но  я
все еще между  рельсами. Встаю  и бегу в  другую сторону, навстречу ветру; в
легких бушует  огонь.  А рельсы скользят впереди и позади. Поезд уже  совсем
рядом, он снова ревет. Ему нипочем все крутые повороты, все зигзаги, которые
появляются  на железнодорожном пути  из-за  моего  лавирования,  из-за  моих
судорожных метаний. А я все бегу, я взмок от пота, охвачен ужасом, не  верю,
что это  со мной  происходит на самом  деле,  но  рельсы  слаженно скользят,
выдерживают  неизменную  дистанцию. Состав  надвигается, оглушительно  ревет
гудок.
     Трясется земля. Звенят рельсы. Я кричу и обнаруживаю  рядом канал. И за
миг до того, как меня бы настиг локомотив, я бросаюсь в неспокойную воду.
     Под ее поверхностью, оказывается, есть воздух. Я тону  в густом  тепле,
медленно  переворачиваюсь  лицом  вверх, вижу нижнюю  поверхность  воды, она
блестит, как масляное  зеркало.  Я мягко  приземляюсь на  покрытое мхом  дно
канала. Тут покойно и очень тепло. Над головой - ни шевеления.
     Сверху падает  тусклый свет. Стены  здесь  из гладкого  серого камня, и
расстояние между ними очень невелико: я едва не касаюсь  обеих, вытянув руки
в  стороны.  Они  слегка  изгибаются, постепенно  исчезая  из виду позади  и
впереди меня.  Я веду  ладонью по гладкой стене и  ушибаю большой палец ноги
обо что-то твердое, скрытое подо мхом.
     Я  отгребаю мох и  обнаруживаю  блестящий  металл. Расчищаю дальше. Моя
находка длинна, как труба, и прикреплена ко  дну канала. В поперечнике у нее
форма  раздутой  буквы "I". Вскоре  оказывается,  что  она тянется подо мхом
вдоль  всей  стены,  - невысокий такой валик, едва  приметный. Вдоль  другой
стены туннеля - аналогичный гребень мха.
     Я вскакиваю на ноги, торопливо заравниваю мох над рельсом.
     И тут плотный теплый воздух  начинает медленно обтекать меня, и издали,
из-за  поворота  узкого  туннеля,  доносится  слабый  гудок  приближающегося
паровоза.
     У меня  легкое  похмелье.  Сижу в  закусочной "Завтрак  на траве",  жду
заказанную  копченую сельдь и размышляю, не  снять ли дома  со стены рисунок
мисс Эррол.
     Я  сильно встревожен сном. Пробудился весь в поту, ерзал, ворочался  на
простыне, пока наконец не пришло время  вставать.  Я  принял  ванну, уснул в
теплой воде -  и  очнулся  от  холода,  вскинулся  в  ужасе,  как  от  удара
электротоком: приснилось, что  я в туннеле, который на самом деле вовсе и не
туннель, а западня  со сходящимися стенами, а ванна  - это туннель-канал,  и
холодная вода в ней - это мой собственный пот.
     Читаю утреннюю газету и пью кофе. Автор передовицы  критикует власти за
вчерашний полет.  В  настоящее  время  обсуждаются  меры  (какие  именно, не
сказано) для предотвращения новых вторжений в воздушное пространство моста.
     Вот и нарезанная ломтиками сельдь; удаленные  косточки оставили рисунок
на  светло-коричневой рыбьей плоти.  Вспоминаю  свои  рассуждения  по поводу
общей топографии моста. На похмелье стараюсь не обращать внимания.
     Итак, возможностей три:
     1. Мост - это всего лишь  мост, связующее  звено  между двумя массивами
суши.  Они очень далеко отстоят  друг от друга,  и мост ведет независимое от
них существование, но  транспорт движется  по  нему с одного массива суши на
другой.
     2. Мост  - это, по сути, пирс: один конец примыкает к  земле, другой  -
нет.
     3. Мост вовсе  не  имеет  связи с  землей, если  не считать  крошечного
островка под каждой третьей секцией.
     Второй и третий  варианты  не исключают вероятности того, что  мост еще
находится в  процессе  строительства. Пирсом он может  быть и просто потому,
что  еще  не  достиг  дальнего  массива  суши.  А  если  у  него вообще  нет
соприкосновения с землей, то, возможно, его начали возводить в открытом море
и достраивают не с одного конца, а с обоих.
     В  случае  номер три  есть  одна  интересная возможность. Мост  кажется
прямым, но существует горизонт;  солнце всходит, описывает на небосводе дугу
и  заходит. Поэтому можно допустить, что мост в конце концов встречается сам
с собой, образует замкнутый круг.
     По пути  сюда я заглянул в библиотеку, искал учебник  Брайля, и это мне
напомнило   о  запропастившейся  Третьей   городской.  После  завтрака   мое
самочувствие  приходит  в  норму,  и я  решаю  прогуляться  до  секции,  где
расположены и  клиника доктора Джойса, и мифическая библиотека. Попытка, как
говорится, не пытка.
     День опять выдался погожий. Легкий  теплый ветерок дует против течения,
натягивает тросы -  серые  пузыри  тянутся  к  мосту. В небе появились новые
аэростаты, на больших баржах лежат полунадутые баллоны, а некоторые траулеры
держат уже  по  два  аэростата,  и  пары  тросов  образуют  гигантские  "V".
Отдельные баллоны покрашены в черный цвет.
     Насвистывая  и  помахивая  тросточкой,  я  иду  от  секции   к  секции.
Общедоступный,  хоть и отделанный  плюшем  лифт поднимает меня на высший  из
открытых  для  посещения  ярусов, который,  впрочем,  находится  несколькими
ярусами ниже самого верха секции. Мне уже  знакомы высокие, темные, пахнущие
плесенью коридоры. По крайней мере, шапочно знакомы. Их детальная планировка
остается для меня загадкой.
     Я  прохожу под  флагами, потемневшими от времени. Шагаю от ниши к нише,
где стоят  запечатленные  в камне чиновники.  Я пересекаю комнаты,  где тихо
переговариваются  опрятно и одинаково  наряженные  клерки.  На  перекрестках
коридоров  цокаю   каблуками  по  тусклому  белому  кафелю  световых  люков.
Заглядываю в замочные  скважины и вижу темные безлюдные галереи, на полу там
дюймовый слой пыли и  мусора. Я пытаюсь открыть  двери, но петли  приржавели
намертво.
     Наконец  прихожу  на  знакомое  место. Впереди,  там,  где  расширяется
коридор, на ковре  лежит большое круглое  пятно света.  Пахнет сыростью, и я
готов поклясться,  что  толстый темный ковер еле  слышно  чавкает под  моими
ногами.  Вижу  высокие  растения  в  кадках  и  участок  стены,  где  должен
располагаться вход в L-образный лифт.  В центре белого  пятна на  полу лежит
тень, которую я не припоминаю, и эта тень шевелится.
     Я  подхожу  к свету. Вижу  большое круглое окно,  оно смотрит  "вниз по
течению" и похоже на огромный циферблат без стрелок. Тень отбрасывает не кто
иной,   как   мистер   Джонсон,   пациент   доктора   Джойса,   тот    самый
маньяк-стекломой,  отказывающийся вылезать из  своей люльки. Он чистит раму,
водит по стеклам тряпкой, на лице - выражение глубокой сосредоточенности.
     Позади и  чуть  ниже его, прямо  в  воздухе, в  доброй тысяче футов над
морем, дрейфует маленький траулер.
     Суденышко  висит  на  трех  тросах.  Оно  темно-коричневое,  с  полосой
ржавчины  над  ватерлинией  и  слоем  ракушек - под. Набирая высоту, траулер
медленно сближается с мостом.
     Я  подхожу  к  окну.  Высоко  над  летящим  траулером  вижу  три черных
аэростата.  Я  гляжу  на  увлеченно работающего  мистера  Джонсона. Стучу по
стеклу. Он не обращает внимания.
     А траулер все поднимается - прямиком к нашему окну. Я колочу по стеклу,
так высоко,  как могу  достать, размахиваю  тростью и шляпой и  кричу во всю
силу легких:
     - Мистер Джонсон! Оглянитесь! Назад!
     Он  перестает  тереть,  но  только для того,  чтобы  нежно улыбнуться и
дохнуть на стекло.
     Я стучу по стеклу на уровне колен мистера Джонсона; выше мне не достать
даже тростью.  Траулер  уже  в  двадцати футах. Мистер Джонсон  самозабвенно
орудует  тряпкой.  Бью  по  толстому  стеклу  медным  набалдашником  трости.
Появляются  трещины.  Пятнадцать  футов.  Траулер  уже  на  одном  уровне  с
башмаками мистера Джонсона.
     - Мистер Джонсон!
     Я  что  есть  силы  ударяю  по  стеклу  набалдашником.  Оно наконец  не
выдерживает,  сыплются осколки.  Я  отшатываюсь от стеклянного града. Мистер
Джонсон глядит на меня и злобно щерится.
     Десять футов.
     - Сзади! - кричу я, показывая тростью, и спешу в укрытие.
     Мистер Джонсон  смотрит, как я убегаю,  затем поворачивается. Траулер в
морской сажени  от него.  Мистер  Джонсон бросается  на дно своей люльки,  а
траулер врезается  в  центр  огромного  круглого  окна,  его  киль  царапает
поручень  люльки и  осыпает мистера  Джонсона  ракушками.  Лопаются рамы, на
площадку  перед окном сыплется  блестящее  крошево.  Звон  бьющегося  стекла
соревнуется  со скрежетом разрываемого  металла. Форштевень траулера таранит
окно  в центре,  металлическая рама сминается,  точно  паутина,  с ужасающим
треском, с душераздирающим грохотом. Подо мной содрогается пол.
     В  следующий миг наступает  тишина. Траулер  чуть отшатывается, но  уже
через  секунду снова рвется  вперед  и  вверх, переваливает  через  верхушку
огромной мандалы,  обрушивая все новые  дожди осколков.  Ракушки и стекляшки
вместе сыплются на ковер, барабанят по широким листьям фикусов в кадках.
     И  вдруг, к  моему изумлению, все это прекращается. Траулер исчезает из
виду.  Перестает сыпаться  стекло.  Скрежет  удаляется  -  корабельный  киль
бороздит верхние ярусы.
     Люлька  мистера  Джонсона  качается  маятником,  колебания   постепенно
затухают.  Стекломой  шевелится, медленно  встает,  озирается; на его  спине
золотистой чешуей блестят осколки. Он лижет ранку на тыльной стороне ладони,
осторожно стряхивает  со  спецовки  ракушки  и  битое  стекло, идет в  конец
покачивающейся люльки и берет швабру с коротким черенком.
     Сметает мусор,  насвистывает  при  этом. Время  от времени он  печально
поглядывает на то, что осталось от круглого окна.
     Я стою и наблюдаю за ним. Он вычищает люльку, проверяет, целы ли тросы,
перевязывает кровоточащие руки. Затем внимательно осматривает окно и находит
несколько фрагментов, не выбитых и не вымытых. И снова приступает к любимому
делу.
     После удара траулера прошло минут десять,  а  я  в коридоре по-прежнему
один.  Никто не приходит выяснить, что случилось, не надрываются  сирены.  А
мистер Джонсон знай себе моет  и натирает. В разбитое  окно  затекает теплый
бриз, ворошит  изорванные листья растений.  Там, где была дверь в L-образный
лифт, сейчас голая стена с нишами для статуй.
     Я  ухожу.  Поиск  Третьей  городской  библиотеки  снова  прерван по  не
зависящим от меня обстоятельствам.
     Возвращаюсь в свою квартиру, но там меня ждет еще большая катастрофа.
     В  апартаменты  входят  и  выходят люди  в серых  спецовках, складывают
одежду  на  тележку.  Перед  моим  оторопелым  взором  появляется  очередной
грузчик, сгибающийся под тяжестью картин  и рисунков. Сгружает их на тележку
и возвращается в комнату.
     - Эй! Вы! Эй, вы! Что вы тут вытворяете?!
     Люди останавливаются и недоуменно смотрят на меня. Я пытаюсь вырвать из
рук  одного,  долговязого,  рубашки,  но  он  слишком  силен.  Он озадаченно
моргает, но  крепко  держится за мою одежду. Его приятель пожимает плечами и
исчезает в дверях.
     - А ну стоять! Вон отсюда!
     Я оставляю  в покое олуха с рубашками  и бросаюсь  в  комнату. А там  -
настоящее столпотворение. Всюду  мельтешат люди в  сером,  одни  опрастывают
шкаф с постельным бельем, другие выносят вещи, третьи сгребают с полок книги
и  укладывают в коробки, снимают картины со стен  и  фигурки  мостовиков  со
столов. Я озираюсь. Я в ужасе. Я парализован.
     - Прекратите! Что вы делаете? Кто-нибудь объяснит?! Перестаньте!
     Некоторые оборачиваются и глядят на меня,  но не прекращают свое черное
дело. Один вознамерился унести все три зонтика.
     - Клади назад! - кричу, преграждая ему путь и даже замахиваясь тростью.
     Он вырывает  из моей руки  трость и вместе с ней и зонтиками исчезает в
коридоре.
     -  А, так вы, должно быть, мистер  Орр. - Из спальни появляется крупный
лысый  мужчина  в черном  пиджаке  поверх спецовки. В  одной  руке он держит
черную шляпу, а в другой скоросшиватель.
     - Он самый! А кто же еще?! И что тут происходит, черт возьми?!
     - Мистер Орр, вы переселяетесь, - улыбается лысый.
     -  Что?  Почему? Куда? - выкрикиваю. У меня  дрожат ноги, в  желудке  -
тяжелый тошнотворный ком.
     - Гм... - Лысый заглядывает в папку. - Ага, вот: уровень У-семь, триста
шестая комната.
     - Что? Где это? - Я ушам своим не верю. - У-семь?
     Это же  под железной дорогой!  Но ведь там живут рабочие, простолюдины!
Что происходит? В чем я провинился? Должно быть, это какая-то ошибка!
     - Вообще-то, я не знаю, сэр, - бодро  отвечает лысый.  - Но  уверен, вы
сможете спросить дорогу.
     - Но почему? Почему я должен переселяться?
     -  Ни  малейшего  понятия, сэр, - весело  ответствует он.  - А долго вы
здесь прожили?
     - Полгода. - Из гардеробной исчезают все новые и новые предметы одежды.
Я снова поворачиваюсь к лысому: - Постойте, но ведь это мои  вещи! Зачем они
вам?
     - Возвращаем, сэр, - отвечает он с улыбкой.
     - Возвращаете?! Куда? - вопию в  отчаянии. Все это очень  несолидно, но
что еще мне остается?
     - Не знаю, сэр. Наверное, туда, где вы их взяли. Точно могу сказать: не
в мой департамент.
     - Но ведь они - мои!
     Он  хмурится,  снова   заглядывает  в  папку,  снова  шуршит  бумагами.
Отрицательно качает головой, участливо улыбается:
     - Нет, сэр.
     - Мои, черт возьми!
     -   Простите,   сэр,  но  они   не   ваши.   Собственность   больничной
администрации. Видите, вот здесь написано? - Он сует мне под нос список всех
моих  покупок  в магазинах  одежды по больничному  кредиту.  -  Видите? - Он
хихикает. -  А  я  уж  было  испугался,  сэр.  Если  б мы  и правда  забрали
что-нибудь из  вашего, это было б незаконно. Вы  б могли  заявить на  нас  в
полицию и были бы совершенно правы. Вы б могли обратиться...
     - Но мне сказали, я могу покупать все, что захочу! У меня было пособие!
Я...
     - Послушайте, сэр, - говорит лысый, глядя, как  очередная партия шляп и
костюмов  проплывает мимо  нас к выходу, и  что-то отмечая  в папке,  - я не
адвокат  и  не какой-нибудь там законник, но зато не  возьмусь и припомнить,
сколько лет  занимаюсь  вот этим делом. Если мне  не верите,  сэр, то можете
сами  проверить, что  все это барахло принадлежит  больнице,  а вы им только
пользовались. Позвоните туда, сэр, и вам скажут.
     - Но...
     - Сэр, я уж  не знаю, чего вам такого наговорили, но если мне не верите
- проверьте. Чего проще?
     - Я...  -  Мне становится нехорошо.  -  Послушайте,  а  что если  вы...
перерыв сделаете, а? Только на минутку, а? Пожалуйста! Дайте позвонить моему
лечащему врачу. Это доктор Джойс,  вы  наверняка  о нем слышали.  Он во всем
разберется. Должно быть, это...
     -  Недоразумение?  -  Лысый  от души смеется.  -  Не  обижайтесь,  сэр.
Простите, что перебил, но как тут не смеяться? Знали б вы, сколько людей мне
это  говорили!  Кабы  мне  каждый  раз  платили  по  шиллингу, давно был  бы
миллионером.  -  Он качает головой, вытирает щеку.  - Ладно, сэр, если  вы и
правда в  это верите, лучше  свяжитесь с соответствующими  инстанциями. - Он
оглядывается. - Тут где-то телефон был...
     - Не работает.
     -  Да что  вы, сэр! Работает.  Я  полчаса  назад звонил  в департамент,
сказал, что мы уже здесь.
     Я  нахожу телефон  на  полу. Он  совсем  плох, только  щелкает, когда я
пытаюсь набрать номер. Рядом наклоняется лысый.
     - Что, сэр? Отключили?  - Он смотрит на часы. - Однако рановато, сэр. -
Он делает  новую  пометку в папке. - Ну  и шустер же народ  на станции! - Он
негромко причмокивает губами и восхищенно качает головой.
     -  Послушайте,  а все-таки нельзя ли  чуть-чуть  подождать?  Дайте  мне
переговорить с врачом, он во всем разберется. Его зовут доктор Джойс.
     - Так в этом  нужды нет, сэр, - радостно заявляет лысый. И тут ко мне в
голову заползает противная до тошноты мыслишка. Лысый ворошит листы в папке,
ведет пальцем по предпоследнему. - Ну вот же, сэр. Вот сюда гляньте.
     Там подпись доброго доктора.
     -  Видите,  сэр,  он  уже в  курсе,  -  говорит  лысый.  -  Это  с  его
разрешения...
     - Да. - Я сажусь и гляжу в голую стену перед собой.
     -  Ну так что, сэр, вы удовлетворены? - В голосе лысого нет ни малейшей
иронии.
     - Да, - слышу собственный голос. Я в шоке, в ступоре, в ватном  коконе;
все чувства угасли, их пепел разворошен и залит водой.
     - Сэр, боюсь, нам все-таки придется взять и  то, что на вас. - Бригадир
грузчиков смотрит на мою одежду.
     - Не верю, что вы это всерьез, - отвечаю вяло.
     - Всерьез, сэр. Да не расстраивайтесь вы так. Мы вам спецовку принесли.
Новую, между прочим. Хотите прямо сейчас переодеться?
     - Это же смехотворно.
     - Понимаю, сэр, но ведь правила - они на то и правила, верно? Да вы  не
сомневайтесь, спецовочка вам понравится. Новехонькая!
     - Спецовочка?..
     Она ядовито-зеленая. Туфли,  брюки, рубашка  и  очень  грубое нательное
белье.
     Я переодеваюсь в опустошенной туалетной комнате, в голове так же пусто.
     Кажется,  мое тело решило  жить  по  своему разумению.  Оно, как робот,
совершает  движения,  которых  от  него  ждут, затем останавливается и  ждет
нового  приказа. Я аккуратно  складываю свою  одежду,  а когда  добираюсь до
пиджака, замечаю платок Эбберлайн Эррол. Вынимаю его из нагрудного кармана.
     Я возвращаюсь в гостиную.  Лысый смотрит  телевизор,  там идет какая-то
викторина.  Он  выключает  телевизор при моем появлении  с  охапкой  одежды.
Надевает черную шляпу.
     -  Вот  этот  платок,  - кивком  указываю на носовой  платок, венчающий
охапку. - Он с монограммой. Можно, я его оставлю?
     Лысый  взмахом руки  велит помощнику взять у  меня одежду. Сам же берет
носовой платок и сверяется с перечнем в  папке. Острым карандашом стучит  по
одной из строчек:
     - Да, тут есть носовой платок, но... насчет буквы на нем - ничего. - Он
встряхивает  платок, подносит к глазам и рассматривает вышитое синее  "О". Я
уже  начинаю опасаться, что  он сейчас вытянет нитку и отдаст мне.  - Ладно,
оставьте, -  раздраженно  говорит  он.  Я беру платок.  -  Но  вам  придется
вып