горна. - Вот это работа, - в восхищении промолвил Миротворец. - Ничего получилось, - кивнул Элвин. Он подошел к плугу и нагнулся. Тот сам прыгнул в руки к Элвину, причем тяжести его ничуть не ощущалось, но если Миротворец и заметил, что плуг пошевелился еще до того, как Элвин дотронулся до него, то не сказал ни слова. - У меня здесь куча ненужного лома, - сказал Миротворец. - Я даже не прошу, чтобы ты делился со мной половина на половину. Оставь пару-другую пластинок, после того как превратишь все в золото, мне хватит... - Я больше не стану превращать железо в золото, - покачал головой Элвин. - Да это же _золото_, дурак! - пришел в бешенство Миротворец. - Выковав такой плуг, можно больше не голодать, а о работе и не вспоминать даже. Мы заживем так, как тебе и не снилось! Прикупим новых платьев Герти, может, пошьем сюртук мне! Люди в городе будут говорить мне "доброе утро" и снимать шляпы, будто я настоящий джентльмен. Я буду ездить в коляске, как доктор Лекаринг! Я смогу отправиться в Дикэйн, в Карфаген, куда угодно, и не думать о том, сколько это стоит. И после этого ты говоришь мне, что не будешь превращать железо в золото? Элвин понимал, что объяснять кузнецу что-либо бесполезно, и все же попробовал: - Это не совсем обычное золото, сэр. Это живой плуг, и я не позволю расплавить его, чтобы начеканить монет. Кроме того, насколько мне известно, этот плуг просто так не расплавишь, даже если очень захочешь. Поэтому не приставайте ко мне с глупыми просьбами и позвольте спокойно уйти. - А что ты будешь делать с этим плугом? Дурак, да мы с тобой могли бы править миром! - Но когда Элвин молча протиснулся мимо него, направляясь прочь из кузни, Миротворец перестал упрашивать и перешел к угрозам: - Это ведь из моего железа ты выковал золотой плуг! Это золото принадлежит мне! Работа, которую выполняет подмастерье, перед тем как уйти на вольные хлеба, всегда остается мастеру, если тот сам не решит отдать ее ученику, а я уж этого не решу, будь уверен! Вор! Ты крадешь мое добро! - А ты украл у меня пять лет жизни. Ты давным-давно мог отпустить меня, - ответил Элвин. - И этот плуг... Твои уроки здесь ни при чем. Он живой. Миротворец Смит. Он не твой и не мой. Он принадлежит сам себе. Давай поставим его на землю, посмотрим, кто его поймает. Элвин поставил плуг на траву и отступил немножко. Миротворец осторожно шагнул вперед. Плуг вонзился в почву и, переворачивая землю, подкатился к Элвину. Подобрав его, юноша ощутил, что золото нагрелось. Он догадывался, что это значит. - Хорошая земля, - сказал Элвин. Плуг подтверждающе задрожал у него в руках. Миротворец окаменел, глаза его выпучились от страха. - Боже, спаси и сохрани, да ведь этот плуг _двигался_. - Знаю, - кивнул Элвин. - Кто ж ты такой, парень? Дьявол? - Не думаю, - усмехнулся Элвин. - Хотя я пару раз встречался с рогатым. - Убирайся отсюда! Забирай эту штуку и проваливай! И чтоб я никогда не видел тебя здесь! - У тебя мой контракт, - напомнил Элвин. - Отдай его. Миротворец опустил руку в карман, вытащил сложенную бумажку и бросил ее в траву перед кузницей, затем дотянулся до ручек дверей и крепко заперся изнутри, чего он не делал даже в лютые зимние морозы. Он крепко закрыл двери и заложил засовом. Глупец, как будто Элвин не сможет разнести их в щепы, если захочет проникнуть внутрь. Элвин подобрал бумагу и, развернув, прочитал написанное. Все правильно. Все по закону. Элвин стал настоящим ремесленником и мог отправляться искать работу. Солнце едва показалось, когда Элвин поднялся на крыльцо домика у ручья. Двери его были крепко заперты, но замки и обереги не могли остановить Элвина, тем более он сам их сделал. Он открыл дверь и вошел внутрь. Артур Стюарт беспокойно заворочался во сне. Элвин дотронулся до его плеча и тихонько встряхнул, затем, увидев, что мальчик проснулся, сел рядом с кроватью и рассказал Артуру о происшедшем ночью. Он показал ему золотой плуг и продемонстрировал, как тот движется. Артур в восторге засмеялся. Затем Элвин объяснил ему, что женщина, которую мальчик всю жизнь звал мамой, умерла, погибла от руки ловчего, и Артур расплакался. Но слезы вскоре высохли. Мальчик был еще слишком юн, чтобы долго переживать скорбь. - Так говоришь, она убила одного из них, перед тем как погибла сама? - Убила из ружья твоего папы. - Здорово! - яростно воскликнул Артур Стюарт. Элвин чуть не рассмеялся, глядя на мальчика. - А другого убил я. Того, который застрелил ее. Артур привстал, взял правую руку Элвина и открыл ее. - Вот этой рукой? Элвин кивнул. Артур поцеловал его открытую ладонь. - Я бы исцелил ее, если б мог, - признался Элвин. - Но она умерла слишком быстро. Даже если бы я находился рядом, когда в нее попала пуля, и то ничего не успел бы сделать. Артур Стюарт обвил ручонками шею Элвина и снова заплакал. Днем старушку Пег опустили в землю на вершине холма, рядом с могилами ее дочерей, брата Элвина Вигора и мамой Артура, которая умерла совсем молодой. - Здесь покоятся люди великого мужества, - напутствовал доктор Лекаринг. Он был прав, хотя и не подозревал о лежащей здесь чернокожей беглянке, девочке-рабыне. Элвин отмыл с пола и лестницы гостиницы кровавые разводы. При помощи своего дара он отчистил кровь, которую даже песок не мог взять, как бы им ни терли. Это было последнее, что он мог сделать для Горация и Пегги. Маргарет. Мисс Ларнер. - Мне нужно ехать, - сказал он. Они сидели на стульях в гостиной, куда сегодня приходили люди, желающие выразить скорбь. - Я отвезу Артура к моим родителям, в Церковь Вигора. Там он будет в безопасности. А затем отправлюсь дальше. - Спасибо тебе за все, - ответил Гораций. - Ты был нам хорошим другом. Старушка Пег любила тебя. И он снова разрыдался. Элвин похлопал его по плечу, после чего повернулся к Пегги. - Всем, что я есть, я обязан вам, мисс Ларнер. Она молча покачала головой. - Я помню, что сказал вам тогда. И повторяю это сейчас. Она снова покачала головой, но он не удивился ее ответу. После того как ее мать сошла в могилу, так и не узнав, что ее дочь вернулась домой, Элвин даже не надеялся, что Пегги согласится поехать с ним. Кто-то ведь должен помогать Горацию Гестеру управлять гостиницей. Это справедливо. И все же сердце его защемило, потому что сейчас он снова осознал - он любит ее. Однако она не пара ему. Это ясно с первого взгляда. Такая женщина, образованная, милая, прекрасная, - она могла быть его учителем, но она никогда не полюбит его так, как любит ее он... - Что ж, тогда я прощаюсь, - сказал Элвин. Он протянул руку, хотя понимал, что глупо пожимать руку человеку, который так тоскует. Ему очень хотелось обнять ее и прижать к себе, как он прижимал Артура Стюарта, когда тот плакал, но сейчас объятия он заменил рукопожатием. Она взяла его руку в свою. Но не для того, чтобы попрощаться, а чтобы удержать, крепко сжать ее. Это удивило его. Не раз за последующие месяцы и годы Элвин вспоминал, как она держала его. Может, это означало, что она его любит. А может, она просто беспокоилась о нем как о своем ученике или благодарила за то, что он отомстил за смерть ее матери? Кто знает, что означал этот ее жест? Однако он запомнил, как она держала его за руку, - на всякий случай, вдруг это означало, что она любит его. И пока она держала его пальцы в своих, он дал ей обещание, поклялся перед ней, хотя сам не знал, хочет ли она, чтобы он выполнил свою клятву. - Я вернусь, - произнес он. - И то, что сказал прошлой ночью, повторю снова. - Наконец, собравшись с мужеством, он назвал ее именем, которым она разрешила себя называть. - Да хранит вас Господь, Маргарет. - Да хранит тебя Господь, Элвин, - прошептала она. После того как Артур Стюарт тоже попрощался, Элвин взял мальчика за руку, и они вышли во двор. Обойдя гостиницу, они приблизились к сараю, в котором в бочонке из-под бобов Элвин спрятал золотой плуг. Сняв крышку, он протянул руку, и плуг сам скользнул навстречу, блеснув солнечным светом. Элвин взял его, обернул в холст и засунул в холщовый мешок, который забросил за плечо. После этого Элвин встал на колени и подставил руку, помогая Артуру Стюарту забраться на спину. Артур немедленно воспользовался возможностью поиграть и проехаться на спине Элвина - мальчики его возраста не умеют горевать дольше часа или двух кряду. Он запрыгнул Элвину на шею, смеясь и пинаясь пятками. - Нам предстоит долгий путь, Артур Стюарт, - сказал Элвин. - Мы направляемся ко мне домой, в Церковь Вигора. - И что, мы пойдем туда пешком? - Я буду идти. А ты поедешь. - Ур-р-ра! - закричал Артур Стюарт. Элвин легко побежал вперед, но не прошло и минуты, как он уже бежал в полную силу. К тому же дороги ему не требовались. Он свернул прямо в поля, перепрыгнул через изгородь и скрылся в лесах, которые огромными заплатами усеивали территории Гайо и Воббской долины и отделяли его от дома. Зеленая песня звучала намного тише, чем во времена, когда земля принадлежала краснокожим, но по-прежнему звенела в ушах Элвина Кузнеца. Юноша поддался ее течению, следуя ей, как следовали краснокожие. И Артур Стюарт - может, он тоже слышал ее, потому что вскоре, покачиваясь на широкой спине Элвина, заснул крепким сном. Окружающий мир потонул вдали. Остались только Элвин, Артур Стюарт и золотой плуг - все остальное затопила зеленая песня. "Я пустился в путь, чтобы искать себе работу. И это мое первое путешествие". 20. ДЕЯНИЕ КЭВИЛА У Кэвила Плантера наметились в городе кое-какие дела. Ранним весенним утром он оседлал лошадь и спокойно направился прочь, оставив позади жену и рабов, дом и землю. Он знал, что все на его плантации течет своим чередом, все это принадлежит ему. Около полудня, нанеся массу приятных визитов и заключив несколько удачных сделок, он заглянул в лавку почтмейстера. Там его ждали три письма. Два - от старых друзей-приятелей и одно - от Филадельфии Троуэра, из Карфагена, столицы Воббского штата. Друзья подождут. В письме же от Троуэра могут содержаться какие-нибудь известия о ловчих, которых нанял Кэвил, хотя почему письмо послал священник, а не сами ловчие? Может, какая беда случилась? Может, ему придется отправиться на север, чтобы засвидетельствовать, что мальчишка принадлежит ему? "Что ж, если надо будет, я поеду, - подумал Кэвил. - Как напутствовал Иисус, я оставлю своих девяносто девять овец и отправлюсь искать заблудшую" [Библия, Евангелие от Матфея, глава 18, 12]. Новости оказались неприятными. Оба ловчих погибли, как и жена хозяина гостиницы, которая заявляла, что усыновила украденного первенца Кэвила. "Так ей и надо", - подумал Кэвил, а о ловчих больше и не вспоминал - они нанялись к нему на работу и в число его рабов не входили, стало быть, ему не принадлежали. Нет, хуже были последние новости, вот эти новости были поистине ужасны. Руки Кэвила задрожали, дыхание перехватило. Человек, который убил одного из ловчих, подмастерье кузнеца по имени Элвин, сбежал, не дожидаясь суда... сбежал и прихватил с собой сына Кэвила. "Он забрал моего сына..." И вот что говорил в конце письма Троуэр: "Я знавал этого Элвина, когда он был совсем ребенком. Уже тогда он служил и поклонялся злу. Он заклятый враг нашего общего Друга, а сейчас он завладел твоим самым ценным приобретением. Жаль, что не могу ничем утешить тебя. Мне остается лишь молиться, чтобы твой сын не обратился в опасного и непримиримого противника святого дела нашего Друга". Узнав такие новости, разве мог Кэвил продолжать наносить визиты? Не сказав ни слова ни почтмейстеру, ни кому-либо еще, Кэвил сунул письма в карман, вышел на улицу, забрался на лошадь и отправился домой. Сердце его терзали ярость и страх. Да как позволили эти эмансипационисты, это северное отродье, похить его раба, его сына?! И кто его похитил - заклятый враг Надсмотрщика! "Я сам отправлюсь на север, я заставлю их заплатить, отыщу мальчишку и..." Внезапно его мысли обратились к Надсмотрщику. "Что Он скажет, когда появится вновь? Возможно, Он воспылает ко мне презрением и больше никогда не придет? А может, случится самое страшное - Он проклянет меня за то, что я лишил Его слуги? Что если Он сочтет меня недостойным и запретит прикасаться к чернокожим женщинам? Вся моя жизнь была посвящена служению Ему... Зачем мне жить, если я никогда не увижу его вновь?" Затем в нем снова проснулся гнев, ужасный, святой гнев, и он вскричал про себя: "О мой Надсмотрщик! Почему же Ты позволил этому случиться? Ты ведь мог остановить их одним Своим словом, если Ты истинный Господь!" Но гнев тут же сменился ужасом: "Да как я посмел сомневаться в могуществе Надсмотрщика! Нет, нет, прости меня, я Твой презренный раб, о Повелитель! Прости, я лишился всего, прости меня!" Бедняга Кэвил, вскоре ему предстояло узнать, что на самом деле означает "лишиться всего". Подъехав к плантации, он направил лошадь по дорожке, ведущей к дому. Укрывшись от палящего солнца в тени дубов, растущих вдоль южной стороны аллеи, он не торопясь поехал к своему особняку. Может, если бы он ехал посредине дорожки, его бы заметили раньше. Может, тогда, вынырнув из-под ветвей деревьев, он не услышал бы донесшийся из дома крик женщины. - Долорес! - позвал он. - Что случилось? Никакого ответа. Это напугало его. Он вообразил, как бандиты, воры или еще какое отребье вламываются в его дом, пока он находится в отлучке. Может, они убили Кнуткера, а сейчас терзают его жену. Он пришпорил лошадь и помчался к черному ходу. К дому он подъехал как раз вовремя, чтобы увидеть, как из дверей выскользнул здоровенный чернокожий и со всех ног помчался в сторону рабских бараков. Лица чернокожего Кэвил не увидел, а все потому, что его закрывали портки, хотя сам раб был абсолютно гол - штаны чернокожий держал над головой как знамя, они развевались и хлопали его по лицу, пока он удирал прочь. "Голый чернокожий выскочил из моего дома, откуда только что донесся крик женщины..." Кэвил разрывался между желанием броситься за негодяем в погоню, убить его голыми руками и обязанностью проверить Долорес, убедиться, что с ней ничего не случилось. Вовремя ли он поспел? Не осквернил ли ее тело насильник? Кэвил стрелой взлетел по лестнице и распахнул дверь в комнату жены. Долорес, натянув простыни до подбородка, лежала в постели и смотрела на него расширившимися, испуганными глазами. - Что случилось?! - закричал Кэвил. - С тобой все в порядке? - Разумеется! - резко ответила она. - Почему ты дома? Что ни говори, а такого ответа никак не ожидаешь услышать от женщины, которая секунду назад в страхе кричала. - Я услышал твой крик, - объяснил Кэвил. - И закричал в ответ. - Я слышала. Я все здесь слышу, - отрубила Долорес. - Мне больше ничего не остается делать, кроме как лежать и слушать. Я слышу все, что говорится в этом доме и что здесь делается. Да, я слышала тебя. Только говорил ты не со мной... Кэвил был поражен. Голос ее звучал зло. Он никогда не видел, чтобы она злилась. В последние дни они вообще не обменивались ни словом - когда он завтракал, она спала, а обеды проходили в полной тишине. И вот теперь эта злость... откуда? Почему? - Я видел, как из дома выбежал чернокожий, - пробормотал Кэвил. - И подумал, может, он... - Может, он что? - насмешливо спросила она, будто бросая ему вызов. - Может, он сделал с тобой что-нибудь отвратительное? - О нет, ничего особенно отвратительного он со мной не делал. Тут в голову Кэвила пробралась одна страшная мыслишка, настолько страшная, что он сначала даже не воспринял ее. - И чем он тогда здесь занимался? - Он исполнял тот же самый святой труд, который исполняешь ты, Кэвил. Кэвил потерял дар речи. Она знала. Она все знала. - Прошлым летом, когда сюда пожаловал твой дружок, преподобный Троуэр, я лежала в постели и слышала, о чем вы разговаривали. - Ты спала. Твоя дверь была... - Я все слышала. Каждое слово, каждый звук. Я слышала, как вы ушли из дома. Слышала, о чем вы говорили за завтраком. О, как мне тогда захотелось убить тебя! Долгие годы я считала тебя любящим мужем, настоящим христианином, а все это время ты кувыркался с чернокожими бабами, после чего продавал своих детей в рабство. Ты настоящее чудовище. Настолько отвратительное и грязное, что своим существованием оскверняешь весь свет. Но мои руки не могут удержать нож или нажать на курок. Поэтому я принялась размышлять. И знаешь, что я придумала? Кэвил ничего не ответил. Судя по ее словам, он совершал нечто грязное и постыдное. - Все было не так, я исполнял святой труд. - Это был разврат! - Мне явилось видение. - Ну да, твое видение... Какое замечательное видение тебе явилось, мистер Кэвил Плантер! Видите ли, теперь тебе разрешено плодить детей-полукровок. Так вот тебе одна новость. Я тоже могу родить полукровку! Картина начала обретать смысл. - Он изнасиловал тебя! - Он не насиловал меня, Кэвил. Я пригласила его в дом. Сказала, что надо сделать. Заставила назвать меня самкой и помолиться вместе со мной до и после, чтобы сей акт был так же свят, как и твои действия. Мы помолились твоему проклятому Надсмотрщику, только он почему-то не объявился. - Этого не было, нет... - Каждый раз, когда ты уезжал с плантации, мы встречались - всю зиму, всю весну. - Я не верю. Ты специально лжешь, чтобы причинить мне боль. Ты _не можешь_... доктор сказал... это причиняет тебе страшную боль. - Кэвил, я считала, что познала всю боль на свете, - до того, как узнала, что ты вытворяешь с чернокожими женщинами. Так вот, те страдания ничто по сравнению с моими нынешними муками, слышишь меня? Дни, когда меня терзала болезнь, теперь мне кажутся праздником. Я беременна, Кэвил. - Он изнасиловал тебя. Вот что мы скажем людям, а чернокожего повесим, чтобы неповадно было и... - Повесим? Но что он совершил? На этой плантации насильник только один, так что не думай, что я буду говорить то, о чем ты меня просишь. Если ты попробуешь хоть пальцем тронуть отца моего ребенка, я всей стране расскажу, чем ты тут занимаешься. В воскресенье я встану и объявлю об этом в церкви. - Я совершал это, служа... - Думаешь, тебе поверят? Не больше, чем я. То, что ты делаешь, называется вовсе не святостью. Это разврат. Адюльтер. Похоть. А когда о нас с тобой распространится, когда я рожу чернокожего малыша, против тебя ополчатся все, все до единого. Тебя выгонят в шею отсюда. Кэвил знал, что она права. Никто ему не поверит. Ему конец. Если только не... Он вышел из комнаты. Она лежала и издевалась над ним, смеялась вслед. Он зашел в свою спальню, снял со стены ружье, насыпал в ствол пороха, забил пыж, зарядил двойной порцией дроби и забил второй пыж. Когда он вернулся, она уже не смеялась. Повернувшись лицом к стене, она плакала. "Поздно плакать", - подумал он. Она не стала поворачиваться к нему, когда он подошел к постели и одним движением сорвал одеяла. Она осталась голой, как ощипанная курица. - Закрой меня! - прохныкала она. - Он быстро убежал и не успел одеть меня. Холодно! Закрой меня, Кэвил... И тут она увидела дуло ружья. Ее искалеченные руки взлетели в воздух. Тело изогнулось. Она мучительно вскрикнула, потому что резкое движение причинило ей боль. Тогда он нажал на курок, и ее тело упало обратно на кровать, испуская последний вздох. Кэвил вернулся в комнату и перезарядил ружье. Когда он нашел Толстого Лиса, чернокожий был уже одет и с невинным видом полировал коляску. Наверное, этот лжец считал, что может надурить Кэвила Плантера. Но Кэвил даже слушать не захотел его вранья. - Твоя самка зовет тебя, - сказал он. Толстый Лис продолжал все отрицать, пока не очутился в спальне и не увидел на постели мертвую Долорес. После этого чернокожий запел другую песенку. - Она меня заставила! О хозяин, куда мне было деваться? Она захотела, чтобы я совершил с ней то, что вы делаете с чернокожими женщинами! Какой выбор был у чернокожего раба? Я ведь должен повиноваться! Кэвил умел распознавать речи дьявола, так что пропустил слова Толстого Лиса мимо ушей. - Снимай одежду и сделай это еще раз, - приказал он. Толстый Лис скулил, Толстый Лис ныл, но когда Кэвил ткнул ему под ребра ружьем, раб мигом все исполнил. Он закрыл глаза, чтобы не видеть то, что сотворило ружье Кэвила с Долорес, и последовал приказу хозяина. Затем Кэвил снова нажал на курок. Спустя некоторое время прибежал Кнуткер с дальнего поля - надсмотрщик запыхался и дрожал от страха, ведь ружейные выстрелы разнеслись по всей округе. Кэвил встретил его внизу. - Запри рабов, а затем приведи сюда шерифа, - велел он. Когда приехал шериф, Кэвил отвел его на второй этаж и показал картину в спальне. Шериф аж побледнел. - Боже милосердный... - пробормотал он. - Это убийство, шериф? Это я сделал. Вы теперь бросите меня за решетку? - Нет, сэр, - ответил шериф. - Это никто не назовет убийством. - Затем он повернул перекосившееся лицо к Кэвилу. - Что же вы за человек такой, Кэвил? Сначала Кэвил не понял вопроса. - Вы не колеблясь показываете мне свою жену в таком положении. Да я бы скорее умер, чем позволил людям увидеть свою жену вот такой... Шериф уехал. Кнуткер заставил рабов убрать комнату. Торжественных похорон решили не устраивать. Тела Толстого Лиса и Долорес похоронили неподалеку от могилы Саламанди. Кэвил не сомневался, что ночью на могилах упокоятся несколько курочек, но ему уже все равно. Он приканчивал десятую бутылку бурбона и десятитысячную молитву Надсмотрщику, который, похоже, предпочел держать нейтралитет в этом деле. Примерно неделю спустя, а может, больше, снова появился шериф. На сей раз он привез с собой священника и баптистского проповедника. Троица разбудила Кэвила, храпящего в пьяном сне, и показала ему расписку на двадцать пять тысяч долларов. - Ваши соседи решили сложиться, - объяснил священник. - Мне не нужны деньги, - буркнул Кэвил. - Они выкупают вашу плантацию, - сказал священник. - Плантация не продается. - Вы неправильно поняли, Кэвил, - покачал головой шериф. - Здесь случилось страшное, мерзкое деяние, но вы со спокойной душой выставили его на всеобщее обозрение... - Трупы видели только вы. - Вы не джентльмен, Кэвил. - Кроме того, поднят вопрос о детях ваших рабов, - вступил в беседу баптистский проповедник. - У них на удивление светлая кожа, учитывая, что все ваши рабы до единого черны как ночь. - Это чудо, сотворенное руками Господа, - возвестил Кэвил. - Господь осеняет расу чернокожих. Шериф кинул бумагу Кэвилу на грудь. - Согласно этому документу ваша собственность - рабы, постройки и земля - переходит во владение компании, состоящей из ваших бывших соседей. Кэвил внимательно прочел документ. - В акте говорится, что им переходят рабы, находящиеся на земле, - сказал он. - А у меня еще есть один беглый раб, который скрывается где-то на севере. - Пусть скрывается и дальше. Он будет вашим, если вы сумеете найти его. Надеюсь, вы заметили, что в документе имеется пункт, согласно которому вы до скончания жизни не имеете права возвращаться в наши края. - Я видел этот пункт, - кивнул Кэвил. - Так вот, я должен уверить вас, что, если вы посмеете его нарушить и вас поймают, на том ваша жизнь и закончится. Даже такой справедливый и чтящий закон шериф, как я, не сможет защитить вас от того, что случится. - Вы же обещали, никаких угроз... - пробормотал священник. - Кэвил должен знать все последствия договора, - возразил шериф. - Не беспокойтесь, я сюда не вернусь, - успокоил Кэвил. - Молите Господа о прощении, - посоветовал проповедник. - Всенепременно. Кэвил подписал бумагу. Тем же вечером, оседлав лошадь, он покинул поместье. В кармане у него лежал вексель на двадцать пять тысяч долларов, а в дорожном мешке находились смена одежды да провизия на неделю. Никто не пожелал ему доброго пути. Рабы, сидящие в своих бараках, пели вслед радостные гимны. Лошадь уронила "лепешку" прямо у парадного подъезда. Но ум Кэвила занимала одна-единственная тревога. "Надсмотрщик ненавидит меня, иначе этого не произошло бы. Есть только один способ завоевать Его любовь. Надо найти Элвина Кузнеца, убить его и вернуть моего мальчика, последнего раба, который остался у меня. Может, тогда, о мой Надсмотрщик, Ты простишь меня и исцелишь ужасные раны, которые нанес Твой кнут моей душе?" 21. ЭЛВИН-ПУТЕШЕСТВЕННИК Все лето Элвин пробыл в Церкви Вигора, вновь привыкая к своей семье. Его родные изменились, очень изменились - Кэлли вымахал с него ростом, Мера обзавелся женой и детьми, близнецы Нет и Нед нашли себе в жены двух сестер-француженок из Детройта, а мама и папа поседели и стали передвигаться с места на место медленными, маленькими шажками. Но кое-что осталось, как прежде, - веселое настроение, которое было свойственно семье. Тьма, которая пала на Церковь Вигора после бойни на Типпи-Каноэ, не то чтобы рассеялась, но превратилась в смутную тень, которая маячила за спиной, так что на ее фоне яркие краски жизни казались еще ярче. Артура Стюарта приняли радостно. Он был очень юн и охотно выслушивал каждого, так что постепенно все мужчины города поведали ему о случившемся на Типпи-Каноэ. Он же в ответ делился с ними своей повестью, которая на самом деле представляла собой мешанину из других историй. Артур рассказывал о своей настоящей маме, которая бежала из рабства, об Элвине, о ловчих и о том, как его белая мама убила одного из негодяев, после чего погибла сама. Элвин предпочел не уточнять некоторые детали повествования Артура Стюарта. Артур Стюарт так любил рассказывать свою историю - зачем же портить мальчику удовольствие и перебивать на каждом слове, поправляя? Кроме того, в душе Элвин немножко жалел о том, что Артур Стюарт теперь говорит своим голосом. Местные жители никогда не узнают, каково это, услышать свою речь из уст Артура Стюарта. И все же они любили слушать мальчика, потому что Артур в точности помнил, что ему когда-либо говорили, и не забывал ни словечка. Это все, что осталось у Артура от прежнего таланта, так зачем же портить пареньку удовольствие? Помимо этого, Элвину была хорошо известна истина: "чем меньше болтаешь, тем легче живется". Дело в том, что у него имелся некий холщовый мешок, и Элвин при посторонних никогда его не развязывал. Незачем распускать слухи о том, что в Церкви Вигора появился некий золотой предмет, иначе в город, в который со времен жестокой бойни на Типпи-Каноэ почти никто не заглядывал, вскоре толпой повалят всякие нежелательные типы, которых ведет лишь жажда золота и которым ровным счетом наплевать, если кто-то из местных жителей вдруг пострадает. Поэтому Элвин ни единой живой душе не рассказывал о золотом плуге. Секрет Элвина знала лишь его сестра Элеанора, которая умела держать рот на замке. Однажды Элвин заглянул к ней в гости, в лавку, которую она и ее муж Армор держали на городской площади, причем магазинчик их стоял еще с тех пор, когда городской площади не было и в помине. Некогда в эту лавку съезжались со всех окрестностей и белые, и краснокожие, чтобы приобрести карты или послушать новости, - в те годы земля между Миззипи и Дикэйном была покрыта непроходимыми лесами. Сейчас жизнь в лавке кипела, как и прежде, однако посещали ее исключительно местные поселенцы, которые заходили что-нибудь купить и разузнать сплетни большого мира. Поскольку Армор был единственным мужчиной в Церкви Вигора, на которого не пало проклятье Тенскватавы, только он мог без проблем ездить в другие города за товарами и новостями, которые привозил фермерам и ремесленникам Церкви Вигора. Случилось так, что в тот день, когда в лавку заглянул Элвин, Армор как раз уехал, направившись в городок Мишивака купить кое-что из стеклянной и фарфоровой посуды на радость домохозяйкам. Одним словом, магазинчик остался на попечении Элеаноры и ее старшего сына Гектора. Здесь тоже кое-что изменилось. Элеанора, которая обладала в сотворении оберегов и заклятий не меньшим талантом, чем Элвин, уже не прятала свое мастерство среди цветочных корзинок и трав, развешанных по кухне. Так что теперь заговоры стали куда сильнее и четче. Армор, должно быть, перестал ненавидеть скрытые силы. Этому Элвин только порадовался - в прежние времена Элеаноре приходилось притворяться, будто она ничего не ведает в оберегах и вообще ими не пользуется, так что порой было больно на нее смотреть. - Я здесь кое-что принес... - начал было Элвин. - Вижу, - кивнула Элеанора. - Это твое "кое-что" завернуто в холстину, оно твердо, как камень, однако мне почему-то кажется, что в мешке у тебя скрывается нечто живое. - Тебе это лучше не видеть, - сказал Элвин. - То, что там хранится, я не хочу показывать ни единой живой душе. Элеанора не стала задавать лишних вопросов. Она сразу поняла, почему он принес к ней этот таинственный мешок. Она оставила Гектора в лавке, на случай если кто из жителей вдруг задумает что-нибудь купить, и провела Элвина в новую кладовую, где хранились всевозможные бобы в бочонках, соленое мясо в банках, сахар в бумажных кульках, порох в водонепроницаемых мешочках и многочисленные специи в разнообразных склянках. Она подошла к одному из бочонков с бобами, который был заполнен почти доверху, - здесь хранился какой-то странный, неизвестный Элвину сорт зеленых в крапинку бобов. - На эти бобы спрос не очень велик, - объяснила Элеанора. - Вряд ли мы когда-нибудь увидим дно этого бочонка. Элвин поставил завернутый в холстину плуг на горку бобов, затем заставил бобы расступиться, пропуская плуг внутрь, пока мешок не упокоился на самом дне бочонка. Элвин даже не попросил Элеанору отвернуться, поскольку сестра узнала о силах Элвина, когда тот был еще маленьким мальчиком. - Что бы живое там ни хранилось, судя по всему, оно не должно задохнуться под весом бобов, - заметила Элеанора. - Оно не может умереть, - сказал Элвин. - Оно не стареет и не умирает, как стареют и умирают люди. Свое любопытство Элеанора выразила лишь напоследок, сказав: - Надеюсь, ты пообещаешь мне, что когда решишь рассказать кому-нибудь о своем секрете, то поделишься им и со мной? Элвин кивнул. Это обещание он сдержит. В тот день он даже представления не имел, как и когда он покажет плуг людям, но если кто и умеет хранить тайны, так это молчунья Элеанора. Дальше жизнь потекла своим чередом. Элвин глазом не успел моргнуть, как наступил июль. За то время, пока Элвин жил в Церкви Вигора и спал в старой спаленке в родительском доме, он никому не рассказывал о том, что с ним случилось за семь лет обучения кузнечному делу. По сути дела, он говорил, только когда возникала необходимость. Вместе с папой и мамой он навещал знакомых, потихоньку исцеляя зубную боль и сломанные кости, заращивал раны и расправлялся с болезнями. Он помогал на мельнице, нанимался на работу к другим фермерам; в маленькой кузнице, которую он себе выстроил, Элвин чинил всякую мелочь и ковал то, что может выковать кузнец без настоящей наковальни. Все это время Элвин открывал рот, лишь когда к нему обращались, и старался не трепаться без дела. Нет, мрачным он не был - над шутками он радостно смеялся и сам порой шутил. Да и людей он не чурался - не раз выходил на городскую площадь, чтобы доказать самым сильным фермерам Церкви Вигора, что руки и плечи кузнеца справятся с любым в борцовском поединке. Он просто не позволял распространяться слухам и никогда не болтал о своей жизни. Если его собеседник не поддерживал разговор, Элвин вскоре умолкал и молча делал свое дело или смотрел в пространство, будто и вовсе забыв о присутствующих рядом людях. Кое-кто заметил молчаливость Элвина, но юноши слишком долго не было в Церкви Вигора, да и вряд ли будешь ожидать от девятнадцатилетнего парня, чтобы он вел себя как одиннадцатилетний пацан. Люди просто решили, что Элвин вырос и стал молчаливым. Но кое-кто слишком хорошо знал Элвина. Мать и отец не раз говорили друг с другом о сыне. - Наверное, с мальчиком в прошлом случилось что-то очень плохое, - предположила мать. Но отец придерживался иной точки зрения: - Скорее, с ним случалось и хорошее, и плохое, как со всеми нами. Элвин, наверное, отвык от нас, ведь он отсутствовал целых семь лет. Пускай пообвыкнется, он ведь стал мужчиной, и вскоре, вот увидишь, Элвин так будет чесать языком, что не остановишь. Элеанора также отметила молчаливость Элвина, но она-то знала, что за тайна хранится у нее в бочонке с бобами, а потому не пришла к выводу, что с Элвином что-то неладно. Как-то ее муж Армор упомянул при ней, что от Элвина и пяти слов за раз не услышишь. - Он думает о чем-то своем, - ответила тогда Элеанора. - Он решает свои задачи, и мы здесь ему не помощники. Ничего, ты вскоре сам убедишься, что он умеет говорить, когда знает, о чем вести речь. Оставался еще Мера, старший брат, вместе с которым Элвин попал в плен к краснокожим и который познакомился с Такумсе и Тенскватавой почти так же близко, как и сам Элвин. Конечно, Мера сразу догадался, что малыш Элвин старается не вспоминать годы ученичества, но если кому Элвин и откроется, так только Мере, - вполне естественное предположение, учитывая, как Элвин раньше доверял брату и сколько они пережили вместе. Просто Элвин чувствовал себя неловко при старшем брате, видя, как тот любит свою жену Дельфи. Любой дурак заметил бы, что двое влюбленных на пару шагов друг от друга отойти не могут; Мера был необычайно нежен и осторожен с ней, он все время ухаживал за ней, оберегал ее, включал в разговор, если она была поблизости, и с трепетом ждал ее возвращения, когда она куда-то отлучалась. Откуда было Элвину знать, осталось ли и для него местечко в сердце Меры? Нет, даже Мере Элвин не мог рассказать свою повесть. Примерно в середине лета Элвин отправился в поле строить изгородь вместе со своим младшим братом Кэлли, который сильно вытянулся и выглядел настоящим мужчиной - ростом он был с самого Элвина, хотя не так широк в плечах. Братья нанялись на неделю к Мартину Хиллу, чтобы построить тому забор. На долю Элвина выпало расщеплять бревна и делать доски. Он, конечно, мог заставить расщепиться все бревна сразу, но к помощи своего дара Элвин старался не прибегать. Нет, он прилежно вбивал клинья в бревна, расщепляя дерево, - скрытой силой он пользовался разве в тех случаях, когда бревно вдруг намеревалось треснуть под неудачным углом, испортив доску. Они работали и работали, протянули уже полмили изгороди, когда Элвин вдруг понял, что Кэлли за это время ни разу не отстал от него. Элвин расщеплял дерево, а Кэлли ставил столбы и прибивал планки, но ни разу младший брат не попросил помощи, хотя земля встречалась всякая - и чересчур твердая, и слишком мягкая, и каменистая, и топкая. Поэтому Элвин решил понаблюдать за юношей - вернее, при помощи своего дара посмотреть за тем, как Кэлли работает. Вскоре он заметил, что Кэлли и в самом деле обладает частью возможностей Элвина. Он действовал так, как давным-давно действовал сам Элвин, даже не понимая, что он делает. Кэлли находил хорошее место под столб, затем приказывал земле размягчиться, после чего возвращал ее в первозданное состояние. Насколько понял Элвин, Кэлли делал это как нечто естественное. Скорее всего его младший брат считал, что просто умеет находить места, где лучше всего поставить столб для изгороди. "Вот оно, - подумал Элвин. - Вот что я должен сделать. Я должен научить людей быть Мастерами. А если и есть на земле человек, которого мне следует учить первым, так это Кэлли, поскольку он также владеет моим даром. Кроме того, он, как и я, седьмой сын седьмого сына, потому что я родился, когда Вигор был еще жив, а Кэлли появился на свет уже после его смерти". Поэтому Элвин принялся рассказывать Кэлли об атомах. Он поведал ему о том, что атомам можно показать, какими ты хочешь их видеть, и они последуют твоему приказу. Впервые Элвин попытался объяснить это другому человеку. Последний раз он говорил об атомах с мисс Ларнер - с Маргарет, - так что сейчас слова отдавались сладостью у него во рту. "Вот она, работа, для которой я был создан, - подумал Элвин. - Я рассказываю моему брату, как устроен мир, чтобы Кэлли мог понять его и научиться им управлять". Но Элвин был немало удивлен, когда Кэлли внезапно поднял столб над головой и со всей силы швырнул к ногам брата. И швырнул он бревно с такой силой - или Кэлли в гневе невольно прибег к своему дару, - что столб расщепился, ударившись о землю. Кэлли полыхал яростью, хотя Элвин никак не мог взять в толк, что же рассердило его брата. - Что я сказал? - спросил Элвин. - Меня зовут Кэл, - сказал Кэлли. - Меня перестали называть Кэлли, с тех пор как мне исполнилось десять лет. - Я не знал, - пожал плечами Элвин. - Извини, теперь я буду звать тебя Кэл. - Называй как вздумается, - заорал Кэл. - И вообще можешь убираться отсюда! Только сейчас Элвин понял, что Кэл не звал его с собой на работу - это Мартин Хилл попросил Элвина прийти, а до этого Кэл работал над изгородью один. - Я не хотел вмешиваться в твою работу, - объяснил Элвин. - Мне даже не приходило в голову, что ты не желаешь, чтобы я тебе помогал. Я просто думал поработать с тобой немножко. Однако каждое слово, произнесенное Элвином, еще больше распаляло Кэла. Лицо младшего брата покраснело, а кулаки стиснуты так, что могли выжать воду из камня. - У меня здесь было свое место, - крикнул Кэл. - А потом заявился ты. Такой ученый, такой умный, слова всякие мудреные знаешь. И можешь исцелять людей, даже не прикасаясь к ним. Ты заходишь в дом, произносишь свое заклятие, а когда уходишь, оказывается, что все излечились сразу от всех болезней... Элвин решил было, что люди ничего не замечают. Поскольку ему никто и словом не обмолвился, он счел, что люди думают, будто хвори проходят естественным путем. - Почему это так злит тебя, Кэл? Что дурного в том, что исцеляешь людей? Внезапно по щекам Кэла потекли слезы. - Даже когда я касаюсь их руками, и то у меня не всегда получается, - пробормотал Кэл. - А теперь вообще никто не обращается ко мне. Элвин понятия не имел, что Кэл тоже занимается в городе исцелением. Хотя это так логично! После того как Элвин ушел отсюда, Кэл стал для Церкви Вигора тем, кем был когда-то Элвин, и исполнял работу своего старшего брата. Поскольку их силы были очень похожи, он постепенно занял место Элвина. Кроме того, он начал творить то, чего Элвин не умел, когда был маленьким, - к примеру, он научился исцелять людей. Но теперь Элвин вернулся и не только обрел прежний авторитет, но еще и превзошел Кэла. И кем теперь станет Кэл? - Извини, - сказал Элвин. - Но я могу научить тебя. Я именно это и хотел сделать. - Не вижу я твоих частичек и всяческих атомов, о которых ты толкуешь, - снова разозлился Кэл. - Я ни черта не понял из того, что ты мне пытался вбить в голову. Может быть, мой дар не так силен, как твой, а может, я слишком туп... Я сам решу, кем хочу стать. И мне не нужно, чтобы ты мне все время доказывал, что с тобой я никогда не сравнюсь. Мартин Хилл попросил тебя взяться за эту работу, потому что ему известно, что у тебя изгородь получится лучше. А ты даже не пользуешься своим даром, чтобы расщепить эти бревна, хотя я знаю, ты без труда это можешь сделать. Просто хочешь доказать мне, что и без помощи скрытых сил заткнешь меня за пояс. - Нет, я вовсе не это имел в виду, - запротестовал Элвин. - Я стараюсь не прибегать к своему дару, когда... - Когда вокруг шляются всякие тупицы вроде меня, - ядовито закончил Кэл. - Я не умею объяснять, Кэл, - сказал Элвин. - Но если ты позволишь, я могу научить тебя, как превращать железо в... - В золото, - презрительно фыркнул Кэл. - Ты за кого меня принимаешь? Хочешь надурить меня алхимическими баснями?! Да если б ты умел это, то не явился бы домой голым и босым. Знаешь, раньше я думал, что ты начало и конец мира. Я думал, когда Эл вернется домой, все