имей дело только с реальной силой... например, со мной". После этого Черневог добавил слишком самодовольно и слишком лукаво, так, что можно было бы увидеть его улыбку: "В конце концов, если ты думаешь, что я сукин сын, то что же ты скажешь о моих соперниках?" "Присоединяйся ко мне, или присоединяйся к тем, кто против меня, только помни, что у нас с тобой есть по крайней мере один общий интерес. Разве ты не хочешь, чтобы Петр освободился от меня? Я непременно хотел бы обсудить с тобой и это". И он ответил ему, возможно достаточно глупо: "Помоги мне, но только на расстоянии. Я еще не готов, чтобы вступать в соглашение с кем бы то ни было. Береги Петра, слышишь? И не позволяй ему отправиться следом за мной". Он говорил так, зная без всяких сомнений, что Петр при первой же возможности бросился бы к Ивешке. Он и сам точно так же переживал за нее и беспокоился о ней... "Не связывайся с Гвиуром", - продолжал Черневог. "Он на самом деле не мой хозяин. Он, скорее всего, работает сам на себя. Я имел с ним дело лишь один раз, и вполне естественно, что у него был при этом свой интерес, но как далеко этот его интерес распространяется и может ли он включать кого-то еще... Прими от меня урок, юный друг: никогда не проси помощи у прислуги". Вдруг Саша почувствовал, как что-то прикоснулось к его плечу. Он повернулся и с бьющимся сердцем вгляделся в темноту. Он очень испугался, решив, что это мог быть призрак Ууламетса, подслушивающий в темноте его мысли. Господи, ведь старик ненавидел Черневога. И более того, он ненавидел и Петра, с которым постоянно враждовал. Холод пронзил его словно зимняя метель, а память словно разлетелась на отдельные части, которые закружились перед ним как мозаика, вызывая то воспоминания о доме, то о молниях, то он вдруг видел перед собой водяного, то кучу грязных костей и лужу, покрытую сорной травой, сквозь которую проступала лишь тьма, бесконечно глубокая тьма, где лишь безумными голосами звучало эхо. Он почувствовал, как его колени стукнулись о палубу, а стены кладовки ускользают из-под его рук. Он ощущал себя на лодке, плавающей то взад то вперед поперек реки, а вокруг было множество странствующих людей, среди которых он норовил затеряться и сбежать от того, что преследовало его на реке... Было слишком много обрывочных воспоминаний, которые теснили друг друга, пронзительно взывая к его вниманию. Но он хотел лишь найти себя, только себя, и поэтому сел, подобрав под себя ноги и зажав руками уши, ухватился за то, что все еще было Сашей Мисаровым, едва-едва осознающим, откуда и куда он попал, а самое главное, почему. Через некоторое время, когда напряжение обрушившегося на него потока раздробленных воспоминаний спало, он подумал, что... Черневог был прав, когда говорил, что сделка должна заключаться лишь с тем, кто владеет настоящей силой, имея в виду себя. Но он хотел выйти из этого состояния. Он хотел, чтобы призрак, посетивший его, разложил все куски его воспоминаний в нужном порядке, так, как он запомнил их: дом Маленки, Драга, дом у реки... Но завывающий вихрь, круживший возле него, мгновенно нарушал этот порядок, с яростью разбрасывая все кусочки в разные стороны, вызывая у него лишь новые приступы страха... И он закричал, прямо в этот нестихавший ветер: - Учитель Ууламетс, у меня и на самом деле нет выхода: вы не хотите помочь мне, и черт возьми, что же я должен делать? Он почувствовал, как если бы вдруг Ууламетс схватил его и сильно ударил в лицо, а затем повторял и повторял свои удары. Саша почувствовал холод и подступавшую с каждым ударом слабость. Это было воровство: Саша знал, что делал Ууламетс. Он делал тот же самый грабеж, которым Саша занимался в лесу, вытягивая силы у деревьев, тот же, которым занималась русалка, вытягивая жизнь из своих жертв. Он пожелал, чтобы это прекратилось, но почувствовал лишь, как холод проникает все глубже и глубже, пока его челюсти не сомкнулись, зубы начали стучать, а пламя светильника отбрасывало на палубу дико мечущиеся под завывавшим ветром тени. - Нет, - бормотал он, - учитель Ууламетс, остановите... остановите это! Раскрытая книга упала ему на колени, ее страницы переворачивались под порывами ветра. Он хотел, чтобы Саша взглянул на них. Саша едва удерживал ее в ослабевших руках, изо всех сил прижимая к коленям и судорожно наклоняя к свету. Ветер перевернул очередную страницу, и трепещущее пламя рассыпало вокруг легкие быстрые тени. И тогда Саша прочитал: "Я не вполне уверена, что приняла нужное решение, но вокруг постоянно что-то происходит ужасное. Мне все время снится вода. Я все время вижу воду и чувствую, что меня кто-то зовет. Кто-то хочет меня. По крайней мере, сейчас я спокойна за Петра, который пока находится в безопасности. Но время, когда беда коснется его, так близко, что для меня остается единственный выход: я должна пойти и остановить это сама..." Холод становился невыносимым. Страницы книги выскальзывали из его рук, а тем временем ветер потихоньку замирал. Он уже едва удерживал книгу замерзающими пальцами, и первое слово, на котором в этот момент остановились его глаза было: "Драга". 24 Волк, должно быть, был изможден до крайности и еле передвигал ногами, проделав такой путь с двумя седоками на спине через это проклятое болото. Так думал Петр, коль скоро он вообще мог думать, но Волк, однако, не показывал даже признаков усталости, и эта совершенно неестественная выносливость начинала пугать Петра. Он делал попытки, черт побери, он действительно делал попытки шевелиться, хотя бы только затем, чтобы доставить лишнее беспокойство Черневогу, но всякий раз, как только он начинал двигаться, то тут же засыпал в его объятиях. А Волк тем временем продолжал свой путь и, насколько знал Петр, лишь медленно убивал этим сам себя. Но это очень мало заботило Черневога. Все-таки в конце концов он сказал: - Нет, нет, я не причиню ему никакого вреда, ни ему, ни кому другому из нас: это действуют самые черные заклинания, которыми воспользовался бы старый Ууламетс, или волшебство, в данном случае разницы нет. - Но лошадь не может идти бесконечно! - едва не закричал Петр. - Пока я буду желать этого, она сможет, и, обещаю тебе, что с ней не произойдет ничего страшного. Он раздумывал над этим некоторое время, пытаясь преодолеть туман, обволакивающий его мысли, но они разбегались, ненадолго останавливаясь на разном: то он беспокоился о том, куда они направлялись и где именно сейчас был Саша, и о том, действительно ли, Саша и Хозяюшка все еще оставались впереди них... - Ведь они нужны и мне тоже, - сказал Черневог. - Вспомнил? Но он сейчас не помнил ничего. Он только думал о том, что это могло быть очередной проклятой ловушкой. Он вновь чувствовал себя за игральным столом. - Все, что от него требуется, - продолжал Черневог, - это быть благоразумным и честно поступать со мной. Запомни это и ты. А Петр тем временем пытался думать, ощущая полную путаницу в голове: "Как это возможно: иметь все, что ты хочешь, тут же, по первому желанию? Так жестоко обходиться с Сашей, с Ивешкой... и Бог свидетель, как несчастны и мы с Волком в эту минуту". Он чувствовал, что силы вновь оставляют его, чувствовал резкое головокружение, и, казалось, вот-вот упадет. - Нет, - слабым голосом произнес он, сопротивляясь этому, но облегчение, однако, не приходило. Возможно, он заснул, а возможно это было сразу после того, как Волк остановился, и Черневог сказал, подталкивая его: - Теперь ты можешь слезть вниз. Сквозь деревья виднелось что-то большое и белое. Его глаза не сразу восприняли это, пока он не понял, что это был болтавшийся на ветру лодочный парус. Черневог хотел, чтобы он разведал, что было на лодке. Петру не нужно было дожидаться этого приказа. Он быстро перебросил ногу через шею коня и спрыгнул на землю, которая была достаточно сухой и твердой, бросил свободно болтающиеся поводья, полагая, что Черневог все равно взял бы их, даже если бы Петр и не слезал с лошади. Петр сам был готов подняться на борт старой лодки в надежде... на избавленье, если Саша все еще был там и думал о нем. Но в то же время он и опасался Бог знает какого поджидавшего его ужасного открытия. Но об этом сейчас он старался не думать. А Черневог продолжал, не торопясь покидать лошадь: - Парень очень увертлив, если не сказать больше. Его чертовски трудно проследить, и я не думаю, что он все еще будет здесь. Лови! Черневог бросил ему меч. Петр поймал его, к удивлению, прямо за рукоятку, так что у него возникло мимолетное жестокое желанье выхватить его из ножен и броситься на Черневога. Неожиданно его дыханье стало прерывистым и коротким. Черневог же только сказал: - Отправляйся, не следует тратить на это целую ночь. - Будь ты проклят, - пробормотал Петр, продолжая сжимать меч в руках, затем повернулся и направился прямо к лодке, куда и послал его Черневог. Ярость душила его, в то время как та самая темная и холодная пустота внутри него вдруг всколыхнулась, напоминая о себе, будто настойчиво требовала его повышенного внимания ко всему, что касалось их общей безопасности. На земле, около самой воды, виднелись многочисленные следы недавнего пребывания лошади: он был уверен, что это была Хозяюшка. Саша уже давно покинул это место, как и предполагал Черневог, но Петр некоторое время стоял и звал его, хотя с лодки не доносилось ни звука. Он разглядел место, где можно было забраться на палубу, подтянувшись, ухватил несколько свисавших ивовых веток и запрыгнул на борт. Шум от его прыжка мог разбудить любого спящего, так же как и его громкий голос. Он увидел, что дверь в маленькую кладовку была распахнута, а немного дальше разглядел и поломанный поручень, значительная часть которого просто исчезла. Эта картина никак не радовала его. - Саша? - в очередной раз позвал он, и под влиянием слабо тлеющей внутри него надежды, добавил: - Ивешка? Парус хлопал на ветру, палуба поскрипывала, вода плескалась о борта, но нигде не было ни единого признака присутствия живого существа. Он бросил рассеянный взгляд в открытую дверь кладовки, но увидев, как и ожидал, лишь знакомые корзины, завернул на корму и обратил внимание на прочную веревочную петлю, затянутую на рукоятке, что управляла рулем: это был обнадеживающий факт. По крайней мере, рука, которая последней удерживала руль, оставила ее в полном порядке. И при этом было совершенно неважно, что обломанное носовое крепление могло в любой момент свалиться, а ослабленные опоры и плохо закрепленная мачта могли раскачать и освободить лодку: чувствовалось, что она прочно села на мель и теперь лишь покачивалась на воде, лишенная возможности свободно плыть. Можно было лишь надеяться... Господи, только надеяться, что этот расколотый поручень и само положение лодки никак не означали, что Ивешка покинула лодку прежде, чем все это произошло. Расколотая часть поручня была почти в два раза длиннее, чем подпруга Волка. Он опустился на корточки, провел пальцем по кромке борта и лизнул его: вкус соли, смешанной с пылью, чувствовался совершенно отчетливо. Значит меры безопасности были приняты. Черневог ждал его на берегу, Черневог хотел ответов на вопросы. Теперь Петр убедился, что на лодке, даже случайно, никто не прятался, а тот факт, что лошади нигде не было видно, означал, что Саша давным-давно отправился вдоль берега реки. Черневог желал, чтобы Петр как можно лучше убедился в этом. Поэтому он подошел к сломанным поручням и заглянул за борт. Там он увидел лишь водяную рябь и случайные всплески, которые, возможно, могли быть от случайно взметнувшейся рыбы. А возможно, и нет. На корпусе лодки не было никаких царапин и сколов, которые подтверждали бы, что она врезалась в берег прямо бортом. Он очень внимательно вглядывался в окружавшее его пространство, чувствуя, как Черневог настойчиво поторапливает его, скорее с беспокойством, нежели с принуждением. Только бы сохранить здравый рассудок, думал он. Если Саша попал в беду, и беду именно такого рода, что она закончилась сломанными поручнями, то он готов следовать за ним. Задержавшись на этой мысли, Петр пересек палубу, ухватился все за те же ивовые ветки и спрыгнул на топкую землю, где его поджидали Черневог и Волк. - Может быть, ты знаешь, куда он отправился? - спросил он Черневога. - Я знаю лишь направление, в котором он движется. Да и то, я уверен в этом лишь относительно. Возможно, что Петр уже окончательно потерял остатки рассудка, возможно, что он даже и помыслить не мог о поисках Саши, когда тот явно не хотел, чтобы его нашли, а возможно, то, что он думал, о власти Черневога над Сашей, было всего лишь навеяно мыслями самого колдуна, который обманывал его. Но так или иначе, он протянул свой меч Черневогу, будто таково было его собственное желание, и сказал: - Если ты сможешь, Змей, то используй его, а если нет... - Оставь его у себя, если ты воздержишься от того, чтобы воспользоваться им против меня. Договорились? - Я хочу отыскать его. Мне не понравилось то, что я там увидел. - Он взялся за поводья и оглядел на Черневога, пытаясь не задумываться над тем, что происходило с Ивешкой... И.. А есть ли у нее хоть какая-то надежда, или лишь была, и достаточно ли он любил ее, пока на это было время? Он думал и о том, что он сделал или не сделал, чтобы они все попали в такую ситуацию. Это были не те секреты, в которые он мог позволить себе посвящать Черневога. Он не решился бы обсуждать их даже с Сашей. И теперь у него не было никакой уверенности, что посетившие его сомнения в таких сокровенных делах, исходят из его собственного сердца, а не вызваны усилиями Черневога. Оказывается, она ждала ребенка? Все, что он мог испытывать при этой мысли, был страх. - Ты прав, - сказал Черневог. - Ты абсолютно прав. Я не мог даже предположить, как это могло случиться, но теперь я понял... Ты полностью уверен, что это не сашин ребенок? Теперь темная пустота целиком обволокла его сердце. Он и на самом деле полагал, что это возможно, он на самом деле допускал это, и в один из мрачных моментов своей жизни со страхом понял, что не был бы ни удивлен, ни расстроен этим обстоятельством, а скорее просто затаил бы обиду. Он должен был бы понять это, учитывая, что мальчик рос, превращаясь в молодого красивого мужчину, а Ивешка частенько ссорилась со своим мужем, который явно не был (и все жители Воджвода были бы согласны с мнением Ильи Ууламетса) ей ровней. А Черневог продолжал: - И если этот ребенок его... Черневог заставлял его что-то понять, и все это только пугало его. Черневог сказал очень осторожно: - Если это так, Петр Ильич, то есть вполне объяснимая причина тому, что он избегает нас. - Это не так, черт побери, ты просто не знаешь его! - Если же это так, то никто из нас не захочет, чтобы этот ребенок вырос. Вот в чем заключается правда, Петр Ильич. Очень часто я, само собой разумеется, просто врал, но на этот раз я говорю сущую правду. Я убил Ивешку потому, что сам оказался в ловушке, потому что если не я, то тогда она убила бы меня. - Ивешка никогда никого не убивала... за всю свою жизнь, - начал было говорить он, как последний дурак. Ведь это была та самая Ивешка, которая спасала полевых мышей. Когда же она была мертва, она убивала, Бог тому свидетель. - Меня послала ее мать, - продолжал Черневог. - Такой ребенок, как она, имевший наследственность с обеих сторон, мог стать... очень сильным, со временем. Драга хотела, чтобы она умерла, после того, как не смогла забрать ее у отца. Драга пыталась убить ее еще вскоре после рождения. Я пытался удержать ее сердце, я пытался оградить ее от влияния отца, и ты знаешь, что случилось потом. И вот теперь мы здесь, в поисках ее, а она вынашивает ребенка, который, я чертовски надеюсь на это, все-таки твой. - Но почему? - воскликнул Петр. - Чем может быть опасен ребенок? Но тут он вспомнил о том, что говорил Саша: "Мать Ивешки была колдунья, ее отец тоже колдун, и она наследовала этот дар с обеих сторон..." Саша говорил, что даже Черневог опасался ее... Но сейчас он оставил вопрос Петра без ответа. Вместо этого Черневог хотел, чтобы Петр поскорее садился на лошадь, Черневог хотел, чтобы они отправлялись без лишних споров и промедлений. Петр закинул поводья на шею Волка и с болью подумал о том, что если Черневог лгал, то Петр был просто не состоянии проследить весь лабиринт движения его мыслей. Если Черневог лгал, эта ложь пугала Петра тем, что в конечном счете он и сам пропадет, как та сова, до которой Черневогу, по сути, не было никакого дела. Бог знает, чем все это кончится, если Ивешка на самом деле намеревалась бороться с Черневогом, а он так и оставался с ним с тех самых пор, как Саша бросил его, и теперь надеялся лишь на божью милость. Он помог Черневогу устроиться сзади себя, и тут же почувствовал, словно лишился желудка, как только тот положил руку ему на плечо, используя его в качестве опоры: Петр так съехал набок, что даже Волк был вынужден качнуться и переставить ноги. Не сдержавшись, Петр сказал сквозь зубы: - Сделай милость, отодвинься назад, убери руки и не посылай ко мне своих желаний. - Все, в чем я нуждаюсь, это всего лишь твоя помощь. - Черт побери, прекрати это! - закричал он, выравнивая дыханье, и напомнил самому себе о том, как он был вынужден в первый раз учить Сашу умению постоять за себя. Он ощутил боль точно так же, как тогда, когда меч старика-боярина прошел сквозь него: в первый момент был только шок, и вид укорачивающегося клинка, исчезавшего в его собственном теле. Он не мог даже сообразить, что именно ударило его этой ночью, но чувствовал себя точно так же. Когда он получил тот удар, то боль появилась значительно позже, чем меч вошел в него. Возможно, так вышло потому, что он был обычным человеком, таким же бесчувственным, как пустая порода. Он похлопал Волка по шее, и сказал, когда тот тронулся с места: - Извини, приятель. И тут до него вновь дошел голос Черневога: - Уверяю тебя, что с лошадью ничего не случиться. Я не причиню ей никакого вреда. - А что ты скажешь насчет моей жены? - спросил Петр сквозь зубы. - И что ты скажешь по поводу Саши, черт побери? Черневог ответил так же коротко: - Все дело только во времени. Все, черт возьми, заключается только в нем! Итак, Волк и все остальное, с чем бы не имел дело Черневог, все было подвластно ему. Самому же себе Черневог сказал, что... волшебство все еще сопротивлялось ему. 25 "Позабудь про все желания, дорогая", - пыталась внушить ей Драга, "и не пытайся что-либо желать... Что бы ты ни делала, радость моя, старайся быть подальновидней, не принимай ни одного решения, пока не поймешь, каковы его настоящие границы. Отгони прочь случайные мысли, отгони прочь все лишнее. Это будет самым простым желанием, которое ты хоть когда-нибудь посылала. Оно должно быть простейшим". - Иначе не будет будущего, дорогая. Ничего не будет, если ты будешь вот так сидеть до бесконечности. Ивешка продолжала сидеть, опустив подбородок на поднятые колени, с отчаянием глядя в огонь, который Драга обычно оставляла на всю ночь. Не желай ничего, пока не обретешь уверенность. Но папа говорил... и эта мысль продолжала кружиться в ее голове. Папа говорил: "Только последний дурак может пожелать волшебства больше, чем ему было отпущено от рожденья..." Папа был с ней на лодке, она искренне верила, что это был именно он, а не оборотень. Она думала и думала об этом, пока не запуталась в сомнениях. Папа не смог удержать ее от посещения этого места, папа умер, и его присутствие в этом мире было очень условным, но он все время ее путешествия оставался с ней и, изменившись после смерти, стал вновь тем самым человеком, которого она помнила в своем раннем детстве, все так же переживал за нее, следил за ней на реке, желал... Желал, чтобы она побольше спала. Но почему? Почему он делал это? Чтобы пожелать счастья ей и ее ребенку, о котором она еще не знала? Чтобы пожелать что-то против ее матери? - Твой отец мертв, - сказала Драга, подбрасывая в огонь новые сучья, а вместе с ними и горсть сушеных трав, которые искрами взметнулись вверх, подхваченные тягой, уносясь в темноту вместе с красноватым дымом. - А мертвые редко говорят правду. Твой отец не хотел выпускать тебя из собственных рук. Тебе не следует иметь с ним никакого дела. Он может лишь использовать тебя как возможность вновь вернуться в этот мир. А может быть, он хочет использовать для этой цели твоего ребенка. Не думай о нем, забудь. Мертвых следует забыть. Поговорим лучше о более насущных делах. Ивешка подумала о Петре, но тут же ее мысли переметнулись к Черневогу, у которого Петр был пленником, и не известно, какие злобные и ненавистные вещи тот мог проделать над ним. А ее мать, почувствовав это, быстро остановила ее: "Не смей так делать! Думай о цветах, только о цветах, радость моя, о голубых и белых..." ...Заклинания медленно охватывали ее, подступая шаг за шагом, притупляя память, отпугивая призраков. Они шаг за шагом уводили ее из темноты, опутывая ее то голубой, то зеленой нитью... Мертвые могли помнить эти цвета, но уже никогда не могли увидеть. Все, что было в этой тьме, должно быть мертвым, а она больше не хотела умирать, как не хотела и того, чтобы умирало все, что она любила... - Цветы! - произнесла вслух Драга. - Будь осторожна, дочка! Тогда она подумала о доме, где остался ее сад с ровными рядами грядок, вспомнила про высокое крыльцо, про вечера около горящей печки, когда они, все трое, чувствовали себя тепло и уютно в этом доме... - Саша приближается прямо сюда, - пробормотала мать, вороша угли. Дым был насыщен запахом мака и конопли, и чувствовалось присутствие еще каких-то, столь же ароматных и опасных трав, отчего ее нос постоянно щипало, глаза слезились и грудь горела изнутри. - Я знаю, что ему нужно. Он хочет получить помощь, но ведь он до этого был с Кави и тем самым скомпрометировал себя. Мне это тоже известно. - Я не знаю ничего об этом! - воспротивилась Ивешка, и на какое-то мгновенье ее мысли начали разбегаться как попало. - Он имел дело с ним только потому, что был вынужден. - Кави всегда требует очень многого. Твой молодой друг позволил Кави найти в нем поддержку, а это все, что тому было нужно. Я не знаю этого молодца, в отличие от тебя. Но эту же ошибку совершали более старые и более умудренные колдуны, разве не так? Иметь дело с Кави, когда на карту поставлена жизнь твоего мужа? Кави всегда старается быть очень благоразумным, когда хочет получить свое. На самом деле он не причинит вреда твоему мужу, нет, нет. И хотя едва ли не весь свет считает Кави сущим злодеем, это лишь кажется. Забудь о том, что он убил тебя: тогда он был молод. Он не причинит вреда Петру, и не потому, что поместил к нему свое сердце... - Ах, Боже мой! - Это на самом деле так, - сказала Драга. - Это правда, дорогая, и мне очень жаль сообщать тебе об этом. Сова мертва. Она налетела на меч, который держал Петр. - Драга тут же пожелала, чтобы Ивешка успокоилась и продолжала слушать, не отвлекаясь на эмоции. - Кави провел твоего молодого друга, нашел момент, чтобы остаться с твоим мужем наедине внутри границ, где действовало его волшебство... вот и все, что ему было нужно. - Откуда ты знаешь все это? - воскликнула Ивешка. - Помолчи и успокойся, дорогая, успокойся. Я просто знаю это, и все. Это как раз то самое, что может позволить волшебство. Я знаю обо всем, и до сих пор мое волшебство позволяло хранить мои дела в тайне. Но твой юный друг собирается пробиться сквозь этот занавес, и он вот-вот сделает это. Он направляется сюда из-за одной лишь уверенности в том, что он недосягаем для Кави, и кроме того, он рассчитывает на твою помощь. А чем ты можешь помочь ему? - Почему же тогда, он, черт возьми, сам не сказал мне об этом? Что еще ты скрываешь от меня? - Дорогая, ты не поверила мне... - Все еще нет! - ...а я не хотела ничего, что могло бы хоть как-то повредить происходящему. Теперь, по крайней мере, ты имеешь собственное представление об всем, так используй, наконец, свой разум! Твой приятель делает ошибки. Сейчас он не в состоянии освободить твоего мужа, но его побег - это не проявление трусости, ты очень хорошо знаешь, как Кави любит почитателей. Ивешка чувствовала, что вся дрожит. Она вспомнила дом... затем Петра, попавшего в руки Кави... - Но это был не единственный выбор, который мог сделать молодой Саша. Он мог бы сразиться с Кави, вместо того, чтобы мчаться к тебе за помощью. Он вспоминает о волшебстве только для того, чтобы добраться сюда, но ему одному не справиться с этим. Твой приятель делает одну за другой самые опасные ошибки. Он молод, у него нет опыта даже для того, чтобы как следует использовать то, чем он владеет. Теперь он хочет получить твой совет, а тем временем подвергает твоего мужа большой опасности... - Останови все это, мама! - Но он идет сюда, уверяю тебя в этом, и он может что-нибудь выкинуть. Кави преследует его по пятам, Кави вместе с твоим мужем, ты понимаешь меня, Ивешка? Ты должна понимать, что Кави собирается использовать его, чтобы привлечь твое внимание. Она взглянула в глаза матери, голубые, блестящие будто стекло, при свете огня. - Поверь мне, - сказала Драга. - Не делай этого, мама! - Лучше бы ты поверила хоть во что-нибудь, дочка. Сомнения - это твой враг, сомнения и страх. Любовь может наказать и тебя и твоего мужа... и очень жестоко. Ты не сможешь прожить всю жизнь с одними лишь "если-бы-я-верила". В один прекрасный день все прояснится, как под солнечным светом, и тогда тебе придется думать собственным умом. И о чем же ты будешь думать Ивешка? Только о сожалениях? - Только не подталкивай меня, мама! Я не могу думать, когда ты торопишь меня! - Я прощу тебя, радость моя, но время... оно может не простить. Пора думать собственным умом. Или ты хочешь, чтобы я помогла тебе? Я готова. Ее мать даже не моргнула при этом. Она была абсолютно уверена. "Я готова", - эти слова она произнесла с внутренней силой, будто посылала свое заветное желание. Ее мать хотела направлять ее поступки, ее мать хотела, чтобы она не повторила сашиных ошибок. - Ивешка, да слышишь ли ты меня? Кави использует этого мальчика. Он послал его сюда, чтобы открыть дверь. И он будет следовать его желаниям, и ты знаешь, что ждет затем твоего мужа. Что ты теперь собираешься делать, Ивешка? - Я не могу думать, мама, пожалуйста замолчи! - Ты так и не оставишь свои сомненья? Сомненья вредят, они одновременно и враги волшебства... и его друзья. Сомненья удерживают наше волшебство, не позволяя ему бесконтрольно распространяться, они удерживают бесполезные желанья и не дают им прорваться через границы нашего разума, ограничивая наше... жизненное пространство для наших мыслей. Но ты не можешь позволить, чтобы сомненья управляли всей твоей жизнью. Следуй за мной. Это совсем нетрудно, совсем близко, стоит сделать лишь шаг. Но она не хотела. У нее кружилась голова и поочередно пропадали то слух, то зрение. - Это совсем близко, - повторила Драга. - Все, что ты должна сделать, это захотеть обладать силой, но только захотеть этого на самом деле. - Но я не могу сделать это! - Ивешка, только следуй за мной. Одно отчетливое желание, единственное желание того, что ты действительно хочешь. Разве это так трудно? Твой муж, твой дом, в конце концов, твой юный друг, разве это не то, что ты выбираешь во всем окружающем мире? - Нет! - закричала она, и тут же прижала ладони к губам, будто ужаснувшись того, что может вырваться из нее, но когда она попыталась пожелать лишь Петра, то сомненья целым потоком хлынули на нее, они заставили ее задуматься, а любит ли она его, или все-таки больше она любит себя... и так продолжалось до боли в сердце, пока она не почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. А мать сказала, заглядывая ей в глаза: - Ведь ты любишь своего мужа, не правда ли? - Да! - Больше всего на свете? Это самое главное для тебя, Ивешка? Ты это точно знаешь? И что ты будешь делать, если решишься на это? Все в окружающем мире наталкивало ее на сомненья. Ивешка сжала ладони между коленей и попыталась ответить на это. "Спасти Петра", была ее первая мысль. Но тут же она подумала о том, что отец непременно сказал бы: "Дура!" - Когда ты пытаешься обратить свое желание в волшебство, - продолжала мать голосом, едва ли более громким, чем потрескивание горящего дерева, - ты должна быть уверена, что требуешь вполне достаточно, иначе это будет похоже на сделку. Потому что в царстве волшебства ты навечно будешь стоять на той ступени, которую выберешь сейчас. И именно сейчас ты должна решить, какую часть от мира естества ты сможешь удержать, и ты уже никогда не сможешь получить больше, чем выберешь. - Ты пугаешь меня. - Да, именно так, дорогая. Это смертельно опасный вопрос: знать, что ты хочешь. Решай же, сколь многого ты хочешь. И для чего. Хочешь ли любви? Или ты хочешь волшебства? - Я не знаю, мама, я не знаю! - Или ты хочешь лишь своего мужа? А может быть, ты хочешь получить свободу? "Свободу?" - подумала она. "Но ведь есть еще этот проклятый ребенок..." "Господи, что означает это для нее? А для Петра?" - Это означает, что ты хочешь ребенка, - сказала мать. - Но Кави определенно не хочет, чтобы он родился, если не сможет прибрать его к своим рукам. Так ты на самом деле хочешь ребенка? Вот в чем вопрос. Ты действительно хочешь вернуть своего мужа? Именно мужа ты хочешь вернуть прежде всего, или получить полную свободу от своего отца? Это у тебя теперь есть. Что ты будешь решать? - Дай мне подумать! - закричала она, с ожесточением отбрасывая волосы, которые падали ей на лицо. Она не могла освободиться ни от собственного беспокойства, ни от дурных предчувствий, и охватившие ее сомнения были все те же самые, как и всегда не позволявшие ей решиться на что-то. "Господи, да я не знаю сама, хочу ли я этого ребенка". - Защити его, - сказала Драга. - Или освободись от него, если это не так важно для твоих желаний. - Но ведь он принадлежит и моему мужу... - Тогда защити, если ты хочешь и того и другого. Я могу спрятать его, вот и все. Все это время, все эти долгие годы я ждала тебя. Мы вдвоем, дорогая, должны справиться с ним. - Что это значит, мама? - закричала она. - Оборотни и тому подобное? - Они совершенно безвредны, если ими управлять. - Но это гнусность! - Ничего нет более гнусного, чем беспомощность. Ты до сих пор держишь при себе свое сердце, и я надеюсь, ты хорошо подумала об этом. Но я надеюсь, что это не было просто непродуманным решением. Может быть, ты хочешь, чтобы я позаботилась о нем? Я могу это сделать. - Нет! - коротко ответила одна. - Или Бродячий может подержать у себя два, если только это поможет твоим раздумьям. Дорогая, пойми, что мы не можем сидеть здесь и ждать, когда мир изменится в лучшую сторону. Нужно принимать жизнь такой, как она есть. - Нет! - вновь воскликнула она. - Тогда что же ты хочешь? - Мама, только дай мне подумать, дай мне подумать! - Она опустила голову на руки и попыталась придать хоть какую-то форму своему желанию, но даже думая о Петре, она не могла обрести уверенности. Ее глаза блестели от слез, а в носу неприятно щипало. Она привела лицо в порядок и захотела... Она захотела чего-то бесформенного, недостижимого и злого, что лишь на какой-то миг мелькнуло на хвосте убегающей мысли, на самой границе изнуряющих ее навеваемых удушливым дымом видений. Захотела... Господи! Ее сердце подскочило, голова дернулась вверх, и она обнаружила, что смотрит прямо в желтые глаза, отчетливо выделяющиеся на бурой морде. Ужас сковал ее будто зимний холод. Она смотрела в глаза медведя, раздумывая: "Где он был? Откуда появился здесь?" - Он все время был здесь, - успокоила ее мать, чуть коснувшись ее руки, стараясь привлечь ее внимание. - Он все время был здесь, и не нужно бояться. Кави только этого и хочет. Но ты не должна этого делать. Но все-таки что-то еще было за дверью. Она знала, что там что-то есть, не могло не быть. Бродячий был здесь, и он был совершенно спокоен. Ведь он не допустил бы, чтобы что-то постороннее было около ее матери. - Тебе ничто не угрожает, - уговаривала Драга. - С тобой все хорошо, радость моя. Она искоса взглянула на дверь, прислушиваясь к тому, что говорила мать о ее безопасности, и вновь почувствовала, что там что-то есть. Она была уверена в этом, потому что ощущения постороннего присутствия были абсолютными и пугающими. За дверью было то, что она сама только что призвала, то, о чем говорила ей Драга, и теперь она была убеждена, что должна проверить это... - Дочка? - окликнула ее Драга. Она должна встать, подойти к двери, независимо от того, сколь ужасен мог быть ответ, все-таки это был ответ, ее ответ, раз и навсегда. Она положила руку на задвижку, подняла ее и распахнула дверь... Волки встретили ее на пороге. Целая стая их бросилась к ней. Они не нападали, нет, они не пытались кусать ее... они принимали ее, они вихрем кружились вокруг нее, осторожно дергая ее за подол платья, и лизали ей руки. Их мысли были такими же быстрыми, как их движенья: они заполонили все пространство вокруг нее и постоянно перемещались с места на место, как только Драга отступила к печке, а Бродячий отпрянул назад и ощетинился, угрожая огромной пастью... Теперь она больше не боялась. Волки со всех сторон обступили ее, они заняли все пространство двери, прижимаясь к ее ногам, и куда бы она ни посмотрела, везде были волки, но в то же время это были и не волки: это был сплошной хаос из листьев, поднятых бурей. Никто и ничто не могло поймать их. Не было такого желания, которое могло бы удержать их, ни одно желание не могло собрать их всех вместе, или направить в одно русло их мечущиеся как стрелы мысли. Она взглянула на Драгу и поняла: нечего и сомневаться в полном и самом неподходящем способе предательства со стороны ее матери. Но стоило матери произнести единственное слово: - Маленка, - как ее мысли тут же закружились и завертелись, подталкиваемые воспоминаниями об этом имени. Драга хотела того, что Ивешку вообще не интересовало. Ивешку же интересовал лишь собственный путь, который она должна наконец-то обрести в этой жизни. Главным образом она хотела того, что принадлежало ей. Она припомнила, разумеется, она никогда и не забывала об этом, что хотела Сашу. Саша должен был только подчиняться приказаниям, он должен присоединиться к ней и перестать думать, что он знает все на свете. Вероятно, где-то вдали послышался гром, услышав который, волки насторожили уши, хотя она так ничего и не смогла расслышать. Глядя на их поведение, она подумала: "Это Кави. Он хочет, чтобы Саша проник сюда и все привел в замешательство. Кави пользуется всяким, кто только хоть раз прислушается к нему". Она хотела, чтобы все, что ее окружало, принадлежало ей, все, что только попадало ей на глаза, все, что она любила. Она хотела удержать все это в одном месте, чтобы ничто и никогда вновь не причинило ей боль утраты. Вот чего она хотела сейчас. И она не потерпит никакой глупости, ни от Саши, ни от Петра. Они будут делать только то, что она скажет им, она же будет заботиться о них, и они будут счастливы. А что касается Кави, который угрожал всему, что было дорого ей... Гнев переполнял ее, он быстро разбегался сотнями лап и смотрел через сотни глаз, просто гнев, без всяких границ и без угрызений совести. Драга смотрела на нее в этот момент с чувством удовлетворения и страха, она не хотела от нее поступков, которые были не нужны самой Ивешке, но Драга надеялась, что в конце концов ей удастся заставить ее выделить из всего окружения то, что имело преимущественное значение для нее самой. Драга хотела подчинить ее себе, заставить услышать и понять собственную мать, но теперь ее голос был всего лишь составной частью общего шума, он больше не мог привлечь ни ее внимания, ни получить ее согласия, ни повлиять на ее намерения и цели, у которых теперь было множество ног и множество направлений. Она сама хотела поступков от Драги, теперь уже в своих собственных интересах, и Драга должна была все исполнить: Драга не один раз пыталась сбежать, но она в сущности являлась всего лишь одним из фрагментов в веере ее желаний, фрагментом, никак не большим, чем окружавшие ее волки, может быть лишь более конкретным, чем остальные, и, возможно, способным верно выдерживать направление. Иначе совпадения отдельных фрагментов происходящего были бы лишь простой случайностью, не давая нужного результата. В присутствии же Драги все происходило вполне согласованно. Поэтому она лишь сказала: - Продолжай. Она была уверена, что Драга знает, что делать, потому что теперь она и Драга пришли к согласию по поводу главного, а остальное ее абсолютно не интересовало. 26 Дождь моросил сквозь полог леса и в тусклом свете пасмурного дня поблескивал на зеленых листьях: так подкрадывалось сквозь заросли деревьев мрачное и сырое утро, без единого радостного проблеска солнечных лучей. Саша шел пешком, потому что Хозяюшка была очень испуганной и уставшей, зато Малыш отдыхал среди узлов, которые тащила на себе лошадь: маленький черный шар с грустными настороженными глазами. В таком виде Малыш весил очень мало, а Хозяюшке нравилось его присутствие: она знала, что дворовик всегда находится около конюшни, поэтому лошади, находящиеся вне своего постоянного места, остаются без присмотра, а этот сторож всегда остается с ней, расчесывает ей гриву и греет спину. Саша очень хорошо знал все это, читая ее мысли, и периодически хватаясь за ее гриву, чтобы удержать равновесие, потому что было не просто управлять сразу двумя своими и четырьмя ее ногами, не говоря уже о том, что она тратила массу времени на раздумья о том, что находила под ногами и вокруг себя, о том, что ее ноги болели, а живот был абсолютно пуст, если, разумеется, не считать яблоки и немного зерна: все, что она съела некоторое время назад. Хозяюшка была очень несчастна и обеспокоена, пробираясь сквозь эту густую чащу, где под любым кустом могло спрятаться что угодно. Саша тоже был обеспокоен их положением, но совсем по другим причинам, и поэтому не старался подолгу прислушиваться к переживаниям лошади, потому что очень опасался совсем других вещей, которые, сколько бы она ни старалась, никак не смогла бы заметить. Пожалуй, что только Малыш мог бы их распознать. И поэтому, когда он неожиданно зарычал и поднял голову, только что лежавшую на лапах, Саша тут же пожелал, чтобы лошадь остановилась и тихонько постояла. Он поднял руку, чтобы успокоить Малыша. Но тот зашипел, подскочил и ощетинился, и прежде, чем Саша смог погладить его по спине, Малыш лязгнул зубами и растворился в прозрачном воздухе. Нельзя сказать, что Малыш никогда не шипел на него раньше, он шипел всегда и на всех своих друзей, но он никогда не делал этого с такой злостью. И никогда не пытался укусить. Господи! - Малыш? - позвал его Саша, испуганный сейчас гораздо больше, чем в тот момент, когда спасал свою руку. - Малыш, что случилось? Как будто, подумал он, все выглядело так, что Малыш должен был рычать именно на него, как будто Малыш неожиданно не смог