о здесь не должно быть, но Хэнзард, конечно, не мог раздумывать над этим. Он давно должен был погибнуть, но все еще бился, сопротивляясь врагу. Неожиданно руки Уорсоу разжались. Хэнзард освободился от него, всплыл на поверхность. Вода вокруг была розоватой. Неужели из раны в его плече течет столько крови? Потом его внимание привлекло темнеющее в глубине пятно. На поверхность медленно всплывало обезглавленное тело бывшего сер­жанта Уорсоу. Пузырьки воздуха цепочкой выходили из его горла. Хэнзард не сразу сообразил, что произошло, и лишь потом понял, что во время схватки их занесло внутрь передатчика. Именно в этот момент Хэнзард "ослеп", войдя в твердое вещество. Уорсоу, стремясь воспользоваться своим преимуществом, вошел в передатчик на не­сколько дюймов выше, чем Хэнзард, и пересек плоскость передачи. Возможно, он забыл, а возможно, и не знал, что передатчики на насосной станции были непрерывного действия. Во всяком случае молекулы, составлявшие прежде его голову, влились в общий поток воды и отправились на Марс, а все остальное теперь плавало непо­далеку от Хэнзарда. Найдя место, где вода еще не была загрязнена кровью, Хэнзард напился и набрал воды во флягу. Обезглавленное тело он оттащил сначала в глубь резервуара, а затем за пределы станции. Здесь он засунул труп под клумбу тюльпанов. Следует признать, что эти похороны были куда лучше тех, что готовил ему Уорсоу. Он осмотрел рану на плече. Она была поверхностной. И только теперь Хэнзард с испугом вспомнил, что вокруг станции топчется без малого десяток приятелей Уорсоу и что, услыхав вы­стрелы, они должны прибежать ему на помощь. Однако вокруг никого не было. Все это казалось более чем странным. Потом привыкший к тишине слух Хэнзарда был травмирован посторонним звуком. Казалось, по Гоув-стрит марширует сводный оркестр. Хэнзард огляделся. С высоты холма ему была видна большая часть Гоув-стрит: там не было ничего, кроме обычного потока автомобильных фар. Звуки невидимого марширующего оркестра стали очень громкими. Оркестр играл "Звезды и полосы" Джона Филипа Соузы. Глава 8 БРИДЖЕТТА Незадолго до описанных событий, в то время, когда Хэнзард, голодный, полусонный и плохо сознающий происходящее, ожидал на ступенях Арлингтонской библиотеки наступления вечера, в дру­гой части города происходил разговор, оказавший немалое влияние на ход нашей истории. Вот отрывок из этого разговора: -- В этом вопросе мы все согласны друг с другом. -- Не припомню случая, чтобы вы, прелесть моя, расходились во мнениях. Ну так вот, на этот раз мы тоже договорились друг с другом. -- Если дело только в нехватке еды, то одна из нас согласна обходиться без пищи. У нас и так вот-вот наступит перенаселение. Кому-то все равно уходить, и я думаю, что оставшимся было бы приятнее увидеть новое лицо. -- Ты ошибаешься, ежели думаешь, что я предпочту твоему лицу физиономию какого-нибудь мужлана. Дело тут не в великодушии. Просто ты мне нравишься. Как половинки гранатов ланиты твои под кудрями твоими. Как вишенка нос твой. Вся ты подобна Тыосди Вельд. -- Что ты городишь, дедуля? Тыосди Вельд скоро пятьдесят. -- Да, ты права, я дедуля. Но при этом я еще и твой муж. Иногда мне кажется, что ты этого не понимаешь и потому хочешь, чтобы здесь появился этот молодой жеребец. Ты затеяла эту историю, чтобы изменять мне. Неверность имя твое... -- Не знаю, буду ли я тебе с ним изменять, но мне бы хотелось иметь эту возможность. Чего стоит добродетель, не выдержавшая ни единого испытания? -- Я уязвлен до глубины души!..-- вяло воскликнул второй со­беседник. Он выдержал достойную паузу, чтобы показать всю глу­бину своего возмущения, а затем добавил: -- Что касается Тыосди Вельд, то это типично американское имя. Когда его произносишь, на языке появляется вкус кока-колы. -- Офицерик тоже типичный американец. А ты не хочешь дать ему даже одного шанса. -- Я уверен, дорогая, что ты сделаешь это за меня. Признайся, он тебе нравится из-за формы? -- Отрицать не стану, в форме он выглядит отлично. -- Вот-вот. А я ненавижу форму. Я ненавижу военных. Я нена­вижу их за то, что они хотят уничтожить мир. Мало того, они все для этого делают. И они хотели бы вечно держать меня в плену. К чертовой матери армию! Справедливости нет нигде, но особенно ее нет в армии. Я возмущен до глубины души. -- Если они действительно вскоре уничтожат мир,-- спокойно и задумчиво произнесла собеседница,-- то тем больше резона прояв­лять милосердие, пока для этого есть еще время. -- Ну ладно, если тебе так хочется, можешь, подобно Иродиаде, получить его голову на серебряном блюде. Я отдаю его тебе. Я с самого начала знал, что ты не остановишься, пока не будет по-тво­ему. Если ты встретишь его раньше, чем его слопают любимые тобой солдаты, то можешь привести его домой, словно бродячую собачонку, и покормить.. Но если он станет пачкать на полу и скулить по ночам, то... -- То мы от него избавимся. Конечно, дорогой, конечно... -- Тогда поцелуй меня, милая. Нет, не сюда, а в нос. Хэнзард спустился по склону, нашел свою одежду, постоял минуту на самом виду и прошел сквозь стену, окружавшую станцию. На него никто не напал -- дружки Уорсоу куда-то исчезли. Редкие поздние прохожие проплывали по тротуару, такси и ав­тобусы сквозили мимо него и все это беззвучное действо происходило под аккомпанемент несущегося неведомо откуда и дико неуместного марша Соузы. Казалось, мироздание демонстрирует фильм с непра­вильно смонтированной звуковой дорожкой. Хэнзард чувствовал себя скверно. Если бы не музыка, он, скорее всего, улегся бы спать прямо на крыше станции. Но теперь он поспешил к центру города, лавируя между прохожими, которых встречалось все больше. Проходить сквозь людей, не обращая на них внимания, Хэнзард так и не научился. Среди прочих прохожих навстречу Хэнзарду шла женщина. Даже будучи измотанным до предела, даже понимая, что женщина реальна и, значит, недости­жима для него, Хэнзард все равно не мог безразлично пройти мимо. Женщина неудержимо приковывала взгляд. При свете уличных фо­нарей ее рыжие волосы горели темным пурпуром. Лицо оставалось серьезным, но глаза улыбались чему-то, известному только ей. Ее фигура, вернее, то, что воображение угадывало под накидкой из искусственных страусиных перьев, тоже была восхитительна. Хэн­зард замер, стараясь понять, кого напомнила ему эта женщина. Женщина остановилась футах в трех от Хэнзарда. Чуть повер­нувшись, она рассматривала гладкую стену точно за его головой. Могло даже показаться, что она смотрит на него. -- Как бы я хотел, чтобы эта женщина действительно смотрела на меня,-- произнес он вслух. Тонкие губы женщины дрогнули в улыбке. Несущийся словно отовсюду марш Соузы звучал теперь очень громко, но он не сумел заглушить звук ее смеха. Это был тихий смешок, почти усмешка, которой позволили вырваться наружу, но Хэнзард ее расслышал. Дама подняла руку, одетую в перчатку, и дотронулась кончиком пальца до носа Хэнзарда. И Хэнзард почувствовал прикосновение. -- Она вас видит,-- тихо сказала женщина.-- Вы ведь этого хотели... -- Я...-- Хэнзард стоял дурак дураком. Слишком многое надо было сказать ему, и сказать все разом. В результате фраза, которую он сумел произнести, поражала банальностью: -- Я-- я очень хочу есть. -- Вы не оригинальны,-- ответила дама.-- То же самое могут сказать о себе те ребята, что, несмотря на устрашающие аккорды Джона Филипа Соузы, возможно, продолжают охотиться за нашими тушами. Так что пойдемте отсюда. Полагаю, у вас хватит сил еще на пару миль. Чтобы не привлекать лишнего внимания, пойду впе­реди, а вы за мной на приличном расстоянии. Он кивнул головой, и женщина без лишних слов направилась в обратную сторону. Хэнзард шел за ней и невпопад думал, что каб­луки на ее туфлях низкие и широкие, не гармонирующие с элеган­тностью накидки, зато подходящие для передвижения по хрупким тротуарам призрачного мира. Пройдя немного по Гоув-стрит, она сунула руку в какой-то окон­ный проем и вытащила оттуда портативный приемник с парой ми­ниатюрных колонок. Дама нажала на клавишу, музыка на улице смолкла. -- Хорошо, что передавали Соузу,-- сказала она подошедшему Хэнзарду,-- квартет Брамса был бы не столь устрашающим. Но, с другой стороны, если бы это был Мусоргский... Кстати, у меня есть плитка шоколада. Думаю, она утешит вас на время. Его руки, пока он снимал с шоколадки фольгу, дрожали. Вкус шоколада взорвался во рту словно бомба. На глаза невольно высту­пили слезы. -- Благодарю,-- выдохнул он, кончив есть. -- Я так и думала, что вы будете благодарны. Но давайте пройдем еще немного. Все-таки здесь малоподходящее место для разговоров. Чуть дальше я знаю прелестное местечко, где можно посидеть и отдохнуть. Ой, что это? У вас кровь! Давайте я перевяжу... Не надо? Ну, тогда пошли. На этот раз, пока он шел за незнакомкой, в его мозг закралось совершенно параноидальное подозрение, что она откармливает его шоколадом, как ведьма откармливала Ганзеля, чтобы он был по­жирнее, прежде чем засунуть его в котел. Ему не пришло в голову даже такое элементарное соображение, что, имея шоколадный ис­точник, ей вовсе не обязательно пожирать случайно встреченных капитанов. Подобную несообразительность отчасти извиняет только его слабость и необходимость концентрировать внимание на том, чтобы оставаться в вертикальном положении. Свернув несколько раз и пару раз сократив путь, проходя сквозь препятствия, дама привела Хэнзарда к ярко освещенному кафе "Говард Джонсон". Они поднялись на второй этаж, уселись за от­дельный столик в небольшом банкетном зале, изысканно отделанном зеленым и оранжевым пластиком. Дама протянула Хэнзарду вторую шоколадку, а сама приняла от него фляжку с водой. -- Наверно, мне надо представиться,-- сказала она. -- Ради бога, простите меня. Я, вероятно, должен вас узнать, мне кажется, что я где-то видел ваше лицо, но я никак не могу вспомнить, где. -- Нет, скорее всего, вы меня не знаете, но я хотела сказать, что не стану представляться, пока вы хоть что-нибудь не расскажете о себе. Хэнзард, проявив чудеса воздержанности, отодвинул в сторону остаток шоколада. -- Меня зовут Натан Хэнзард. Я капитан армии Соединенных Штатов. Мой личный номер... -- Господь с вами, остановитесь! Здесь не лагерь военнопленных. Просто расскажите, что с вами случилось после того, как вы прошли через передатчик. Когда Хэнзард кончил рассказывать, она одобрительно кивнула, отчего ее прическа качнулась в такт с ударом капитанского сердца. Хэнзард обратил внимание, что сейчас ее волосы куда более прият­ного оттенка, чем при свете уличного фонаря. -- Вы поступили благородно, капитан. Нет, я и не думаю шу­тить -- действительно смело и благородно. Впрочем, вы и без меня знаете это. Теперь я вижу, что зря не заговорила с вами вчера. -- Вчера? А, помню! Вы глядели на меня с другого берега пруда. Она кивнула, соглашаясь, и продолжила: -- Но вы должны признать, что нам приходится быть осторож­ными. То, что у человека приятная внешность, еще не гарантирует, что он не пожелает засунуть меня в свою кастрюлю, Хэнзард понимающе улыбнулся. Теперь, после двух плиток шо­колада, он был способен не только сознавать, что ему говорят, но и оценивать, как и кем это сказано. Внимание капитана наконец сконцентрировалось на прелестях его благодетельницы. -- Я вас вполне понимаю. Должен признаться, что я тоже имел кое-какие подозрения, когда шел следом за вами. У вас такой... упитанный вид. -- О, я дождалась комплимента! Этак, капитан, вы совсем вскру­жите мне голову. Как насчет еще одной шоколадки? -- Спасибо, пока не надо. Кстати, я ведь еще должен поблагода­рить вас за спасение. Та банда, насколько я понимаю, разбежалась из-за вашего радиоприемника? -- Да. Я ожидала вас на Гоув-стрит, надеясь, что замечу вас прежде, чем солдаты. Я не знала, где еще можно вас найти, а здесь вы должны были появиться в любом случае, ведь это ваш единст­венный источник воды. Но вы сумели пробраться к передатчику так, что я ничего не заметила. Когда я услышала выстрелы, то решила, что вы уже внутри, и врубила приемник на полную громкость. Когда привыкнешь к здешней тишине, то музыка воспринимается страшно сильно. Я думаю, здесь мы становимся способны слышать ее так, как полагалось бы. -- Я тем более должен быть благодарен вам. Спасибо, мисс?.. -- Миссис. -- Простите меня, пожалуйста. Вы в перчатках, поэтому я не мог заметить кольца. -- Вы можете называть меня просто Бриджетта. Муж называет меня Джет, хотя мне это кажется вульгарным. Он называет меня так нарочно. Он полагает, что это очень по-американски -- быть вульгарным. Он не понимает, что вульгарность уже вышла из моды. Дело в том, что он впервые приехал в Штаты в конце шестидесятых и, значит, никогда не избавится от вульгарности. -- Вы знаете,-- проговорил Хэнзард,-- боюсь, что вам нужно говорить немного помедленнее, а то я не успеваю понять. Моя голова соображает не так хорошо, как могла бы, будь у меня полный желудок. -- Простите меня, пожалуйста,-- сказала дама.-- Если угодно, я повторю медленно: Пановская. -- Пановская? -- теперь он уже совсем ничего не понимал. -- Вы спрашивали мое имя, и я его говорю. Миссис Пановская, Бриджетта Пановская, супруга Бернара Пановского. Возможно, вы слышали о моем муже. -- Черт побери,-- сказал Хэнзард.-- Черт меня побери. В мире была уйма людей -- писателей, артистов, преступников и прочих знаменитостей,-- чья известность простиралась очень ши­роко, но о чьем существовании Хэнзард знал ровно столько же, сколько и мы в нашем безнадежно отсталом прошлом. Но имя Пановского знал даже он. Пановского знали все. Все, в буквальном значении этого слова. -- Да, я о нем слыхал,-- сказал Хэнзард. Бриджетта улыбнулась, не холодно, а скорее прохладно, давая Собеседнику возможность собраться с мыслями. -- Так вот, значит, почему...-- протянул Хэнзард, поспешно припоминая, что он знает о Пановском. -- Да,-- подтвердила она.-- Мы подобны вам, потому что тоже сублимированы. -- Что?.. Боюсь, я не силен в подобной терминологии. У меня никогда не было времени почитать Фрейда. -- "Сублимированный" -- это слово, которым Берни обозначает наше состояние. Для иллюстрации она провела рукой сквозь букет искусственных цветов, украшавших пластиковый стол. -- Видите ли, Берни разрешено иметь передатчики дома, чтобы он мог продолжать исследования. Берни вообще может получить все, что угодно, если скажет, что это нужно для исследований. Единст­венное, что он не может сделать -- выехать на своей каталке через парадную дверь дома. А то, что на нашей вилле есть передатчик, это абсолютно... ну... какое слово обозначает у вас что-нибудь очень-очень тайное? -- Особо Важное,-- подсказал Хэнзард. -- Вот это самое. В кои-то веки весь ваш кошмар с секретностью сработал в нашу пользу. Никто не знает, что у нас есть передатчик, и поэтому ваши сослуживцы не навещают нас, как они это делают в госдепартаменте. -- Госдепартамент! Ну конечно, я видел вас там несколько дней назад! Теперь я вспомнил, это были вы, только волосы у вас были другого цвета. А мужчина в кресле-каталке, что был с вами, это, наверное, и есть Пановский. -- Если вы видели его в госдепартаменте, то это был Пановский суб-первый. -- Не понял. Суб-кто? -- Мы используем числовой индекс, чтобы различать всех двой­ников, которых плодит передатчик. Например, один Натан Хэнзард сейчас живет на Марсе. Это Хэнзард суб-первый. А вы -- Хэнзард суб-второй. -- Но если вы знаете, что за передатчиком госдепартамента на­блюдают, зачем же вы им пользуетесь? -- Мы ни разу не отправлялись оттуда. Мы используем его только для возвращения, это всегда вызывает такой прелестный скандаль­чик. Вы говорите, несколько дней назад? Откуда бы это мы могли возвращаться? Должно быть, из Москвы. Бороминская исполняла главную роль в возобновленном "Сиреневом саде" Тюдора. Берни потребовал, чтобы мы туда попали. Хэнзард припомнил, что в какой-то давней заметке, чуть ли не в "Тайме", он прочитал, что Пановский слывет ярым балетоманом и с помощью передатчика наносит частые и мгновенные визиты во все столицы мирового балета. Удержать дома человека, имеющего передатчик, было немыслимо, и власти вынуждены были пойти на эту единственную уступку, которая, по сути, сводила на нет все старания секретных служб. В течение театрального сезона на любом значительном спектакле можно было видеть Пановского в окруже­нии балетоманов и впавших в отчаяние телохранителей. Несмотря на инвалидное кресло, царственная фигура Пановского всегда до­минировала в этих группах. -- Скажите,-- прервала молчание Бриджетта,-- я вам больше нравлюсь рыжей? -- Трудно сказать. У каждого варианта есть свои достоинства. Она вскинула голову, улыбнулась. -- Знаете, капитан Хэнзард, я рада, что вы здесь. -- Я тоже рад. Куда приятней обедать с вами, чем попасть на обед к роте "А". -- А если вам хочется развлечений, то мы с вами обязательно поразвлекаемся. -- Но сперва закусим? -- Н-нда...-- Бриджетта наклонилась вперед, качнувшись сквозь пластиковый стол. Одетой в перчатку рукой она быстро обхватила Хэнзарда за шею, а затем медленно и демонстративно поцеловала его в губы. -- Эй, не забывай, что ты замужем! -- возмутился Хэнзард. Она рассмеялась. В этом смехе не было ни капли смущения -- слишком уверенно она держала себя, и взгляд ее был откровенно призывным. -- Ты такой старомодный,-- прокомментировала она его слова.-- Но мне это даже нравится. "Боже, этого мне еще не хватало!" -- в отчаянии подумал Хэн­зард. Он подумал это с такой экспрессией, что испугался, а не произнес ли свою мысль вслух. Моральные принципы Хэнзарда оставались нерушимы и в потустороннем мире, так что сама мысль о связи с чужой женой была для него столь же отвратительна и непереносима, как измена жены четыре года назад. Впрочем, пока он не мог считать себя впавшим в искушение... хотя бы потому, что был физически неспособен откликнуться на призыв искусительницы. Вероятно, Бриджетта поняла это, потому что при выходе из ре­сторана произнесла: -- Первым делом мы напоим тебя куриным бульоном. Потом, быть может, яйца всмятку. Жаль, но пару дней тебе нельзя никаких бифштексов. Зато что ты скажешь по поводу кэрри? Ты его любишь? Берни готовит прекрасное кэрри. -- Никак нет. Я никогда не пробовал кэрри. -- Нет, ты все-таки настоящий военный. Ты знаешь, мне всегда нравились мужчины в форме. А вот у Берни к военным совсем иное отношение. Ну что ты опять краснеешь?! У тебя сейчас так мало крови, не стоит тратить ее на румянец, капитан. -- Вам придется меня извинить,-- натянуто сказал Хэнзард,-- но таков уж я есть. -- Нет, нет,-- сказала Бриджетта, быстро сменив тон.-- Это вы должны извинить меня. Видите ли, по правде сказать, капитан, если бы вы знали, что я сегодня пережила, то вы бы поняли...-- она не закончила фразу, помолчала, выбирая иную, более удачную тактику соблазнения, потом продолжила, сокрушенно качая головой и словно злясь на собственную неловкость: -- Я просто перепугана, вот и все. Когда женщина перепугана, она ищет у кого-нибудь поддержки, а вы такой сильный, с вами совсем не страшно. Вы можете хотя бы взять меня за руку? Да, вот так. Спасибо... Некоторое время они шли молча, потом он спросил: -- Чего вы боитесь? -- Того же, чего боятся все, капитан. -- Я не понял. -- Разумеется, я боюсь смерти. Глава 9 ПАНОВСКИЙ -- Но ты должен все-таки согласиться,-- воскликнула Бриди,-- что если он и не умен, то, по крайней мере, сообразителен! -- Сообразительный, сообразительный...-- брезгливо проворчал Пановский,-- а что такое -- сообразительный? Крыса, запертая в лабиринте -- сообразительная. Я сообразительный. Президент Мэйдиген -- и то сообразительный. -- Но зато он почтительный и вежливый,-- вступила в диалог Джет, -- Это только часть его сообразительности,-- отрезал другой Па­новский.-- С таким же успехом ты можешь говорить, что он хороший человек, потому что пристойно выглядит, -- У него честное лицо,-- твердо сказала Бриджетт. -- Так кажется из-за того, что он редко улыбается,-- вставил первый Пановский. -- Ты ошибаешься, милый, со мной он был довольно весел,-- возразила Джет.-- Не стоит забывать, до какой степени ты умеешь выводить людей из равновесия. Я уверена, что капитан Хэнзард вчера вечером так и не смог понять, что ты за фрукт. -- Вряд ли капитан представляет меня фруктом. Вернее было бы сказать -- гуляш или шашлык. -- Это уже вовсе нечестно,-- произнесла Бриджетт, презрительно глядя на Пановских.-- Вы же слышали по рации, которая была у Джет, ее разговор с капитаном. Мало того, что он не каннибал, боюсь, что он к тому же и последний еще не вымерший пуританин. Две других Бриджетты дружно закивали головами, уныло согла­шаясь со своей подругой. -- Я думаю, его не стоит совсем сбрасывать со счетов,-- вступи­лась за капитана Джет.-- Ему просто надо набраться сил. -- Я думаю, ты не поняла, что имела в виду Бриджетт,-- сказала Бриди.-- Она скромно намекает на то, что ты слишком резко на него набросилась. Ты не могла повременить со своими поцелуями? Бедняга, должно быть, решил, что, вырвавшись из логова людоедов, он прямиком попал в гнездо вампиров. -- Девочки, девочки!..-- хором сказали оба Пановских. Затем тот, который был в вязаной камилавке и, значит, временно считался главным, продолжил: -- Мне совершенно не хочется участвовать в дебатах по вопросу о преимуществах различных способов соблазне­ния. Я хотел бы только посоветовать тебе не слишком увлекаться этим офицериком. Помни, что он -- часть армии. Восторгаясь кра­сивой формой -- поглядывай на кованый каблук. Возможно, Бриди права, и с ним надо помедленнее. Он сумел протянуть здесь так долго только потому, что имеет очень негибкий характер. Однако нельзя угадать, что выползет из его старой скорлупы, когда он сломается. И я меньше всего хотел бы выяснять это. Вы согласны со мной, Бернар? -- Абсолютно, Бернар. -- Тогда -- в атаку, дорогая,-- и пусть победит сильнейшая. -- Вам хорошо спалось, капитан? -- Спасибо, очень хорошо,-- Хэнзард сел на матраце, на котором провел ночь.-- Откуда у вас все это? -- Вы имеете в виду матрац? Нашим снабжением мы обязаны Берни. Этим завтраком,-- Бриджетт протянула Хэнзарду поднос,-- вы тоже обязаны Берни. Это его завтрак, но он решил, что вам он нужнее. На подносе была тарелка с яичницей из трех яиц, тарелочки с тостами и беконом, пинтовая кружка с апельсиновым соком, се­ребряная розетка с джемом и старинный кофейник из отеля "Плаза". Из носика кофейника шел пар. -- После завтрака я принесу вам воду для бритья. Если вы не собираетесь отращивать бороду, то можете побриться. -- Потрясающе! -- сказал Хэнзард. В первый момент он забыл обо всем, кроме еды. Однако, подняв глаза от опустевшей тарелки, он разглядел и ожидающую Брид-жетт. -- У вас сегодня другой цвет волос,-- заметил он. Стоящая перед ним Бриджетта была не рыжей, а светлой как лен, и волосы у нее были плотно уложены на голове в стиле ирландской крестьянки. -- Я вообще совершенно другая девушка. Вчера вас спасла Джет, она в нашей семье главная красавица. А я всего лишь Бриджетт, я занимаюсь домашним хозяйством. Кроме того, есть еще Бриди -- наша интеллектуалка. Она очень умная и рассудительная девушка. -- Но разве вы все не одна личность? Вы говорите об остальных, как о своих старших сестрах, хотя вы -- это и есть они. -- Конечно, вы правы, но нам для самоосознания важно разли­чать друг друга. Поэтому мы пытаемся путем разделения функций расщепить единую личность Бриджетты на три отдельные. Самая младшая всегда носит имя Бриджетт, потому что это не так инте­ресно. -- Самая младшая? -- Младшая -- это та, которая последней вышла из передатчика. Вы же понимаете, как это получается, не так ли? Передатчик создает что-то вроде эха. Так вот я -- то эхо, которое звучит здесь всего неделю. Джет, которая была Бриджетт до меня, живет здесь уже четыре месяца. А Бриди -- совсем старуха. Вы ее увидите, она пепельная брюнетка и ходит в старом лабораторном халате. Вы не представляете, как сильно одежда определяет поведение. -- А ваш муж -- тоже не один? -- Его двое, но мы решили представить вчера вам по одному экземпляру нас, чтобы не усложнять ситуацию. Бернар -- всегда Бернар. Он не дает себе труда дифференцировать свои личности, как делаем мы. Он настолько самодостаточен, что ничто не может поколебать его представление о себе. Скажите, капитан, а какой я вам нравлюсь больше -- блондинкой или шатенкой? Хэнзард потряс головой, словно пытаясь стряхнуть с лица паути­ну. Ему было непросто привыкнуть к столь резким переходам в разговоре. -- Вы,-- произнес он, пытаясь связать две части ее монолога,-- на минуту заставили меня поверить, что вы действительно разные девушки, но ваша последняя фраза вас выдала. -- Не сердитесь, капитан, но так трудно все время придержи­ваться своей роли. Даже у Золушки случались минуты, когда стар­шие сестры уезжали... Ой, как вы быстро все съели! Хотите еще? -- Пока нет. -- Тогда -- идемте со мной. Бернар хочет с вами поговорить. Последнее сильно напоминало забытую школьную сцену, когда учительница ведет тебя в кабинет директора. Хэнзард шел, разду­мывая, в чем он успел провиниться. Остановившись на пороге ка­бинета, он склонил голову и начал: -- Не могу выразить, насколько я благодарен за ваше гостепри­имство, доктор Па... -- Раз не можете, то и не пытайтесь, мистер Хэнзард. Обратите внимание -- я не пользуюсь вашим воинским званием, потому что считаю, что такое оскорбление было бы обидно для вас. Мой опыт общения с военными организациями: американскими, восточногер­манскими, а до этого -- Третьего Рейха, был в целом крайне негати­вен. Вы можете обращаться ко мне столь же неформально. Я всегда ощущал, что в Америке слово "доктор" имеет оскорбительный отте­нок, когда оно относится к человеку, не принадлежащему к медицине. Например, доктор Стрейнджлав или доктор Франкенштейн. -- Я постараюсь не забывать этого, сэр. И поверьте, я не хотел проявить неучтивость. -- Сколько вам лет, мистер Хэнзард? -- Тридцать восемь. -- Женаты? -- Разведен. -- Замечательно. Вы как раз подходящего возраста для моей Бриджетты. Ей двадцать семь. -- В каком смысле -- подходящего возраста для вашей Бриджет­ты? -- Вот это вопрос! -- оба Пановских хором рассмеялись. Затем, указывая на своего двойника, Пановский в камилавке сказал: -- Вы что, не видите его седые космы? А его ввалившуюся грудь? Вы не понимаете, что этот старик парализован от ног до пояса? -- Бернар, не городи ерунды,-- сказал двойник. -- Пожалуйста, не забывай, Бернар, что этот спектакль мой,-- сказал Пановский, указывая на камилавку.-- Так что позволь мне прибегать к небольшим поэтическим преувеличениям. Так на чем я остановился?.. Да, от ног до пояса. Разве вы не видите меня в инвалидном кресле? И вы еще спрашиваете, "для чего" вы нужны моей жене? Неужто вы настолько наивны, милейший капитан? -- Н-не совсем...-- пробормотал Хэнзард, смущенно переводя взгляд с одного Пановского на другого и обратно. -- Или, может быть, хотя ваша совесть позволяет вам убивать людей и даже нажать кнопку, которая уничтожит всю землю, тем не менее у вас настолько могучие моральные устои, что они не позволяют немного развлечь девочку? -- Возможно, вас это удивит, доктор, но некоторые из военных действительно обладают крепкими моральными устоями. -- А вот тут он тебя, Бернар, разделал как маленького,-- сказал Пановский без камилавки. -- Если вы, мистер Хэнзард, имеете какие-то возражения, будьте добры изложить их. -- Как бы высоко я не ценил достоинства вашей жены... -- Точнее, моих жен. В настоящий момент здесь три женщины, претендующие на это звание. -- Как бы ни были они красивы, они -- ваши жены, сэр. Я не являюсь сторонником... э-э... разврата. В любом случае, я не могу иметь какие бы то ни было отношения с законной супругой другого мужчины. -- Это правда, капитан? -- оба старых джентльмена подались вперед в креслах.-- Простите, это что, ваше искреннее возражение? -- Возможно, есть и другие причины, хотя и одного этого, как мне кажется, вполне достаточно для подобного решения. И, кстати, на каком основании вы сомневаетесь в моей искренности? -- Спроси его, Бернар, не католик ли он,-- подсказал Пановский без камилавки. -- Бернар, если ты хочешь сам вести этот разговор, то я отдам тебе мою камилавку. Или -- прекрати вмешиваться. Хотя я и сам собирался задать этот вопрос. Ну так как, капитан? -- Нет, сэр, я не католик. Меня воспитали методистом, но уже несколько лет я не был ни в какой церкви. Пановские вздохнули. -- Мы спросили вас об этом потому,-- пояснил главный,-- что в наше время крайне необычно встретить молодого человека с такими взглядами, как у вас. Их не осталось даже среди верующих. Видите ли, мы оба католики, хотя, учитывая наше состояние, я бы затруд­нился отнести нас к католической церкви. Прежде всего -- двое ли нас? И есть ли у нас душа? Хотя все это теология, а я не хочу сейчас в нее углубляться. А вот ваши сомнения и угрызения, полагаю, несложно развеять. Видите ли, наш брак, мягко говоря, фиктивного свойства. Бриджетта является моей женой только... какой там упот­ребляется изящный эвфемизм, Бернар? -- Номинально. -- Да, конечно. Мы женаты номинально. Кроме того, мы соче­тались только гражданским браком, а не церковным. Мы пожени­лись, ясно понимая, что детей у нас не будет. Даже будь у нас такое желание, крайне сомнительно, что его, принимая во внимание мой возраст, удалось бы исполнить. В глазах церкви такой брак вообще и браком-то не является. Если бы мы могли обратиться к законным органам, аннулировать наш брак было бы очень просто. Но развод -- это, в конце концов, пустая формальность, подтверждающая несу­ществование того, что не существовало никогда. Если вам будет удобнее, считайте Бриджетту моей дочерью, а не женой. Не правда ли -- это более привычно, если у старого мудрого ученого, или у старого зловредного ученого, имеется молодая очаровательная доч­ка, которую он может вручить герою. Что-то я не припомню случаев, чтобы герой от нее отказался. -- Если все обстоит так, как вы говорите, зачем вам было же­ниться на ней? -- Мой гражданский брак с Бриджеттой, которую, как вы могли заметить, я очень люблю, это типичный mariage de convenance[1]. Мне нужен кто-нибудь, кто мог бы получить после меня наследство. Я заработал у нашего правительства огроменные суммы денег. -- "Огроменные" -- как это вульгарно! -- заметил двойник. -- Разумеется, вульгарно, но зато как по-американски! Так вот, я женился на Бриджетте, которая была ассистенткой у меня в лаборатории, чтобы она могла получить после меня наследство. Иначе все достанется правительству, которое я не слишком жалую. Кроме того, кто-то должен продолжать после моей кончины начатые мной судебные баталии. -- Я веду процесс против Закона о Концентрации Ресурсов при Чрезвычайных Обстоятельствах,-- пояснил Бернар-без-камилавки. -- Бернар, сейчас говорю я! Ну и потом, мне нужен был хоть кто-то, с кем можно было бы побеседовать в моей мрачной тюрьме, среди охранников из секретных служб и болванов-лаборантов с промытыми мозгами, которых они посылают ко мне. Вы знаете, мне запрещены частные беседы с коллегами из университета, эти типы боятся, что я выдам секреты ихнего тайного оружия. Которое, между прочим, изобрел я. Вот так же власти обошлись с Прометеем за то, что он даровал людям огонь. -- Спокойней, Бернар, ты слишком возбудился. Лучше передай мне на время шапочку, и я все объясню капитану. Я полагаю, мы сумеем достичь компромисса, удовлетворяющего все стороны... Однако, прежде чем он успел приступить к своей миссии, в ком­нате появились еще одна Бриджетта, на этот раз черноволосая. Она вошла через дверь в дальнем конце комнаты. За ней на небольшом расстоянии следовали Бриджетт, Джет и Бриди. Вот увидите, она пройдет насквозь,-- объявила Бриди. Так и произошло. Черноволосая Бриджетта приблизилась к сво­ему мужу и невозмутимо прошла сквозь него. Пановский не обратил на это происшествие никакого внимания. -- Это Бриджетта суб-первая,-- пояснил его двойник Хэнзар-ду.-- Иначе она, как вы понимаете, не ходила бы по дому, открывая двери, вместо того, чтобы, как и полагается порядочному призраку, проходить сквозь них. Я полагаю, она отправляется в Париж. В Опера Комик идет "Кандид". Я решил поговорить с вами здесь, а не в моем кабинете, для того, чтобы не пропустить ее отъезда. Там, за дверью, как раз и находится наш домашний передатчик. Хэнзард удивленно глянул на дверь. Если бы минуту назад его спросили, что может скрываться за этой дверью, он бы решил, что там обычная кладовка. На двери не было никакого металла и, главное, по комнате не разгуливало ни единого охранника. Впрочем, это неудобство искупалось удвоенной охраной вокруг дома. Бриджетта суб-первая закрыла за собой дверь передатчика. Шесть пар глаз в полном молчании уставились на закрытую дверь. Через минуту сквозь дубовую филенку просунулась рука. По неуверенным движениям этой руки можно было представить, какое изумление появилось сейчас на лице самой женщины. Пановский подкатил на своем кресле к двери, коснулся дрожащей руки. Та слабо ответила на пожатие, но каждый из находящихся в комнате знал, сколько радости и облегчения было в этом непримет­ном движении. Женщина, бывшая недавно суб-первой Бриджеттой, прошла сквозь дверь. Она двигалась с улыбкой на лице, но с плотно зажму­ренными глазами, как и полагается призраку, впервые проходящему сквозь дверь. Потом она открыла глаза. -- Ой! Значит, это правда. Берни, ты был прав! Пановские снисходительно хмыкнули, словно желая сказать: "Не­ужели я бываю неправ?",-- но ничего не произнесли. Все-таки сегодня был ее день рождения, а не их. Новая Бриджетта смотрела на три свои подобия с улыбкой, к которой, впрочем, примешивалась капелька страха. Потом она под­няла глаза и увидела Хэнзарда. Улыбка на ее губах не исчезла, но стала значительно серьезней. -- Кто это? -- тихо спросила Бриджетта. Хэнзард не знал, что ответить, и никто, кажется, не собирался выручать его. Так Хэнзард и Бриджетта довольно долго стояли, молча глядя друг на друга, улыбаясь, но как бы и не вполне улыбаясь, и никто из присутствующих не вмешивался в эту многозначитель­ную сцену и не нарушал тишины. В последующие дни они немало спорили, можно ли назвать слу­чившееся "любовью с первого взгляда". И хотя во мнениях они так и не сошлись, вряд ли этот нежнейший спор следует считать раз­молвкой. После обеда с обещанным кэрри, которое Пановский приготовил в честь новой Бриджетты, после того, как распили последнюю, припа­сенную для особого случая, бутыль шампанского и выкинули бокалы сквозь окно, Пановские провели Хэнзарда в библиотеку. Они распо­ложились неподалеку от суб-первого Пановского, который, устроив­шись в углу, проглядывал изящный фолиант, заполненный, как можно было без труда догадаться, уравнениями неомондриановского вида. -- Не обращайте на него внимания,-- успокоил Хэнзарда Панов­ский.-- По совести говоря, он самый удобный сожитель в мире. Мы не обращаем внимания на него, он не обращает внимания на нас. Я привел вас сюда, чтобы продолжить нашу утреннюю дискуссию. Видите ли, Натан -- можно я буду называть вас Натаном? -- наша здешняя жизнь довольно надежна. Мы можем позволить себе неко­торую роскошь, но никаких прочных ресурсов у нас нет. Наш един­ственный источник снабжения -- Бернар и Бриджетта из реального мира. Кстати, Натан, этот ваш термин очень хорош, если вы не возражаете, я тоже буду им пользоваться. У нас есть небольшой запас консервов, копченого мяса и еще кое-каких продуктов, отло­женных на черный день. Но признайте, это не слишком прочная основа для будущей жизни. Вы вообще задумывались о будущем? Вы размышляли, что будете делать тут через год? А через десять лет? Учтите, возврата домой -- нет. Процесс, в результате которого мы возникли, необратим. Он подобен энтропии, строго говоря, мы с вами всего лишь еще одно проявление второго закона термодина­мики. Короче говоря, Натан, мы здесь застряли навсегда. -- Мне кажется, в подобных случаях лучше не мучиться буду­щими проблемами. Надо просто жить день ото дня. -- Типичная философия концлагерного типа. Да, мы обязаны делать все, чтобы выжить как можно дольше. Но раз так, то вы должны признать, что некоторые правила поведения, принятые в том мире, здесь неприменимы. -- Если вы имеете в виду мои угрызения совести, сэр, то я придумал способ, как преодолеть свои собственные возражения. Будучи капитаном вооруженных сил, я имею право при некоторых обстоятельствах проводить церемонию бракосочетания. Но в таком случае, мне кажется, у меня должно быть также право осуществлять развод. -- Как жаль, Натан, что вы служите в армии. Иезуиты нашли бы лучшее применение такому казуисту, как вы.
-- Но я должен предупредить: развод не гарантирует, что за ним немедленно последует новый роман. Хотя не исключено и такое. -- Вы намекаете, чтобы я оставил свое сводничество? Вы, аме­риканцы, презираете такую помощь, не так ли? Ну и прекрасно. Вы предоставлены самому себе, Натан. Теперь по рукам? -- Но я также хочу, чтобы вы поняли -- я не развратник! Воз­можно, четыре здешние женщины и были в свое время одной, но теперь их четверо, а я всего один. -- Ваша дилемма приводит мне на память один восхитительный отрывок из "Декамерона". Однако, как и договорились, предостав­ляю вам самим разбираться с этой девушкой, ну, или девушками, В этот момент три из четырех упомянутых девушек вошли в комнату. -- Извините, что мы вам помешали,-- сказала Джет,-- но мы решили, что вы должны это знать: Бриджетт умерла. -- Как? -- воскликнул Хэнзард. -- Не стоит волноваться, Натан,-- успокаивающе произнес Пановский.-- Ничего особенного не произошло, такое бывает. -- Видите ли, она покончила жизнь самоубийством,-- объяснила новая Бриджетта Хэнзарду, совершенно не успокоенному словами Пановского. -- Но почему? -- спросил он. -- Это предсказывал еще Мальтус,-- сказала Бриди.-- Сами по­нимаете: пищевые ресурсы ограничены, а население разрастается. Значит, кто-то должен уйти. -- Вы хотите сказать, что каждый раз, когда из передатчика появляется новый человек... вы пристреливаете кого-нибудь? -- Боже мой, конечно, нет, неужели вы думаете, что я могла бы стрелять в саму себя? -- воскликнула Джет.-- Они принимают яд и ничего не чувствуют. Понимаете, мы тянем жребий. Все, кроме Бриди, у нее самый большой опыт жизни здесь, с этим приходится считаться. Сегодня короткая соломинка досталась Бриджетт. -- Я не могу поверить. Вы что, до такой степени не цените свою жизнь? -- Вы все-таки не понимаете особенностей нашего существова­ния! -- Бриджетта положила руки на плечи своих двойников.-- Я очень ценю свою жизнь, но у меня этой жизни так много, что мне по карману расстаться с несколькими из них. Ведь я все равно останусь жива. -- Это аморально! -- другого определения Хэнзард найти не мог.-- Это так же аморально, как и людоедство, которым занимаются м