-----------------------------------------------------------------------
Nancy A.Collins. Aphra (1993). Пер. - И.Гурова.
OCR & spellcheck by HarryFan, 28 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Все началось с рентген-очков.
Я как сейчас вижу эту рекламу, хотя было это тридцать лет назад. Она
подстерегала меня в засаде между обложками "Счастливого Утенка". Мне было
уже восемь, и потугам говорящего утенка я предпочел бы приключения Бэтмена
или Флэша, но моя мать категорически запретила такое забористое и
потенциально опасное чтиво.
Между дурацкими выходками Счастливого Утенка и его идиота противника
Бульдо-Гса был зажат целый лист, певший хвалы великолепию новинок
олсоновской "Смехо-Магии" (Нью-Арк, штат Нью-Джерси). Лист был разделен на
клетки, и каждая иллюстрировала тот или иной "фокус-покус".
Рентген-очки значились между "Горячей жвачкой" ("Обхохочешься!") и
неизменно популярной "Веселой Пукалкой" ("Прыгнут выше потолка!"). На
схематичном рисунке заморенный молодой человек в спиральных очках с
благоговейным ужасом взирал на свою лишившуюся мышц правую руку, а со лба
у него падали капли пота. Никакой говорящий утенок не мог бы заворожить
меня так, как заворожил этот рисунок.
Впрочем, покорила меня небольшая врезка в его правом углу. На ней тот
же ошарашенный очкарик пялился на женщину в юбке почти по щиколотки.
Художник сделал эту юбку от колен и ниже совсем прозрачной, чтобы читатели
поняли, на что глазеет потеющий тип. Его лицо выражало точно то же
растерянное омерзение, с каким он глядел на кости своей руки. " Я-то знал,
на что уставился потеющий очкарик. Нас в школе как раз против этого
предостерегал физкультурник Фишер. В гимнастическом зале Фишер поучал нас,
что очень нехорошо стоять под перекладинами и заглядывать девочкам под
юбки. Пока физкультурник не запретил нам этого, у меня не было ни
малейшего желания заглядывать девочкам под юбки.
Теперь же меня пленяла возможность просто посмотреть на девочку и
увидеть ее Штучку, и я понял, что мне не жить, пока я не обзаведусь
собственными рентген-очками.
Три недели я копил карманные деньги, потом отправил заказ, а пока ждал
присылки чуда-очков, упоенно воображал, как буду небрежно прогуливаться в
них на перемене по гимнастическому залу. Никто и не догадается, что я
смотрю на Штучки девочек. Нераскрываемое Преступление Века!
Пока длились шесть-восемь недель, оговоренные в условиях доставки, я
подолгу ломал голову над тем, как выглядят Штучки девочек. Я знал, что не
так, как у мальчиков, но и только.
Физкультурник Фишер, когда кончался футбольный сезон, преподавал
гигиену и здоровье. Нам приходилось смотреть много фильмов. В одном
показывали, как выглядят люди без кожи. Это было не очень противно, потому
что там действовали всякие мультипликационные человечки. Однако имелись
кадры, снятые специальной рентгеновской камерой, и в них настоящие скелеты
поднимались по лестницам, ели и разговаривали. До конца дня я не мог
думать ни о чем другом.
Когда я пришел домой, то тихонько унес к себе в комнату старый учебник
анатомии, сохранившийся со студенческих лет моего отца, твердо решив
посмотреть на голых женщин, спрятанных внутри переплета. То, что я там
нашел, меня разочаровало, а к тому же было очень противно.
На многих картинках женщины были без кожи, с ободранными лицами и
клубками внутренних органов. Но их обнаженные мышцы и желтые слои
подкожного жира были уж чересчур. Мне гораздо больше нравились четкие
острые углы, скрытые внутри человеческой машины. Что-то в безупречности
костей заставляло потеть мои ладони, а голова начинала болеть. Я изучал
вечно улыбающихся женщин и воображал, какой замечательной станет жизнь,
когда я получу мои рентген-очки.
Больше никаких запретных тайн! Я буду видеть, что происходит внутри
людей вокруг меня! И особенно я предвкушал, как раскрою секрет, который
девочки прячут в своих Штучках. Подслушивая разговоры старшего брата, я
успел узнать, что секрет этот, каков бы он ни был, очень и очень важен. От
одной мысли об этом у меня вставало. Я слышал, как мой брат и его друзья
обсуждали, "как сбросить", но не понимал, кому это может быть нужно, да и
что, собственно, "это". Глядя на безымянную, бестелесную женщину, чьи
секреты были открыты моим жадным глазам, я внезапно обрел понимание.
По молодости и неопытности я немножко забрызгал книгу. В ужасе перед
разоблачением я вырвал запачканную страницу и вернул книгу в книжный шкаф
отца. Если он когда-нибудь и обнаружил, что книга испорчена, он ничего об
этом не сказал.
Наконец наступил день, когда почта доставила мои рентген-очки.
Оказались они совсем не такими, как я ожидал. Оправа из пластмассы, а
линзы - две картонки, украшенные кричащим "поп-артовским" узором. Надев
их, я обнаружил, что смотрю сквозь две дырочки, заклеенные красным
целлофаном. Если не считать того, что они исключили мое периферическое
зрение и придали всему вокруг вишневый цвет растворимого прохладительного
напитка, единственное, чем они меня порадовали, была отчаянная головная
боль.
Странно! Я думал, что забыл про это. Но теперь оно воскресает в памяти
- вместе со всем тайным волнением, со всеми стыдными острыми углами.
Думается, рос я нормальным. То есть таким же нормальным, как любой
американец, появившийся на свет во время бума рождаемости пятидесятых
годов. Дома мне было хорошо. Родители заботились обо мне. В школе у меня
были друзья. Я был популярен в классе. У меня были романы с девочками.
В старших классах большинство моих друзей предпочитали веселых девчонок
с большими грудями и хорошим цветом лица. Меня привлекали высокие и
гибкие. Те, которые мечтали стать манекенщицами.
В колледже у меня завязывались сексуальные отношения со многими
женщинами. На втором курсе я собирался жениться на девушке, страдавшей
анорексией. После школы она чуть прибавила в весе, но оставалась очень
худой. Мои друзья считали меня свихнутым. Месяца за два до назначенного
дня свадьбы она умерла в своей комнате от инфаркта. Врачи сказали, что
причиной была анорексия, ослабившая ее сердце. Некоторое время я был вне
себя от горя и даже пропустил семестр.
После этого в течение нескольких лет у меня случались связи, но ничего
серьезного. А потом я познакомился с женщиной, которая стала моей женой.
В то время она была красива по-настоящему. Точь-в-точь манекенщица. И
пока она не забеременела, все ей советовали бросить работу и блистать в
мире высокой моды. И у нее получилось бы. После нашей помолвки я узнал,
что у нее булимия. Она могла съесть невероятно много - казалось, подобное
количество съеденного просто не может поместиться в женщине ее
телосложения. После чего, извинившись, выходила из-за стола, чтобы в
туалете ее вытошнило. Думается, наш брак был счастливым. До ее
беременности.
Как только врач подтвердил ее подозрения, моя жена пришла в восторг.
Она ни разу даже не поинтересовалась, хочу ли ребенка я. Она без умолку
тараторила о том, какое имя дать ребенку и какую гамму цветов подобрать
для детской, но вопрос о том, чего хотелось бы мне, ни разу не встал. Я
ничего не говорил, а она этого не замечала.
Ее, казалось, не тревожило, что она все больше толстела. Но меня это
тревожило.
Я почувствовал облегчение, когда у нее произошел выкидыш. Мы оба
избавились от ненужных хлопот. Однако моя жена смотрела на случившееся
иначе. Она была совсем сокрушена, как не преминул сообщить мне ее врач,
намекнув затем, что ребенка она скорее всего потеряла из-за булимии. Он
настаивал, чтобы я увез ее куда-нибудь для перемены обстановки, чтобы мы
вместе Смогли бы Справиться с Трагедией. А потому мы уехали во Флориду на
две недели.
Пока мы были там, я подобрал на пляже возле нашего отеля кусок коралла.
Белый точно кость. Я и принял его за кость, а потому и подобрал. Он был
изящен, величиной и формой напоминая фалангу женского пальца. Мизинца. Я
долгое время держал его в руке. При ближайшем рассмотрении он утратил
сходство с настоящей косточкой. Пористый, узловатый, будто ампутированный
у старухи, страдающей артритом. Вернувшись в номер, я проонанировал под
душем. Жене я ничего не сказал.
К тому времени, когда мы вернулись из Флориды, пропасть между нами
стала еще глубже. С каждым днем мой интерес к ней угасал все больше.
Всякий раз, когда я думал о ней - в тех редчайших случаях, когда я о ней
думал, - она представлялась мне маленькой смутной фигуркой, будто я семь
лет смотрел на нее в перевернутый бинокль.
Лишний вес, который она набрала во время беременности, никуда не делся
после выкидыша. Она стала угрюмой, одевалась во все темное и ела много
шоколада. Заметную часть времени я тратил на то, чтобы избегать ее.
Одно из моих любимых развлечений - гаражные распродажи. Обожаю, сидя за
рулем машины, составлять маршруты с помощью карты города и газетных
объявлений. Иногда я оказывался в уголках города, о существовании которых
прежде и не подозревал. Что-то вроде приключений на собственном заднем
дворе.
Как-то в субботу, ускользая от жены, я наткнулся на дворовую
распродажу, которая резко изменила мою жизнь. Возможно, вы решите, что я
шучу, но я абсолютно серьезен.
В газете распродажа не упоминалась, и даже самодельные объявления о ней
не были прикноплены к деревьям и телефонным столбам. Просто куча всякого
старого хлама была сложена во дворе старого двухэтажного дома. Возле ворот
на складном стуле сидел позевывающий молодой человек.
В этом районе я вообще-то бывал редко, но мое внимание привлекли два
чучела сов, увенчивавшие кучу поношенной одежды. Старый дом, как и
большинство на этой улице, в начале века принадлежал зажиточной семье.
Теперь он нуждался в капитальном ремонте.
- Э... вещи ваши? - спросил я позевывающего молодого человека.
Он оторвался от замусоленного романа Стивена Кинга в бумажной обложке и
безразлично пожал плечами.
- Можно и так сказать. Собственно, это дерьмо моего дяди. Он
перекинулся пару месяцев назад.
- Примите мои соболезнования.
Молодой человек опять пожал плечами.
- Я даже не знал, что он еще жив, пока он не умер и не оставил мне эту
развалюху.
- А!
- Я здесь на сегодня-завтра, чтобы продать этот хлам, прежде чем
передам дом фирме по продаже недвижимости. Они думают, что смогут продать
его для перестройки в многоквартирный дом.
Я неопределенно буркнул и начал копаться в пирамидах заплесневелых
картонок и позеленелых кофров. В груде рваных номеров "Фейт" и "Кэт фэнси"
я нашел несколько книг в кожаных переплетах, в большинстве - латинских.
Если судить по пропыленности, им было по меньшей мере сто лет.
Еще я нашел сундук, полный банок с заспиртованными новорожденными
акулами, взрослыми гадюками, кальмарами разных подвидов и несколькими
собачьими эмбрионами с ярко выраженными уродствами. Я обнаружил группу
лягушек-быков в кукольных сомбреро и с миниатюрными гитарами в лапах.
Нашлась заржавевшая астролябия, надтреснутый пестик и несколько ящиков со
стеклянными колбами причудливых форм, которыми обставляются лаборатории
сумасшедших ученых во второразрядных фильмах. У дядюшки наследника вкусы
были явно эклектическими.
- А фамилия вашего дяди? - спросил я, не без труда подняв чучело юного
аллигатора, облаченное в маленькие плавки и прикрепленное к миниатюрной
доске для серфинга.
- Дрейден, - ответил молодой человек, не отрываясь от книги.
Я вспомнил, что читал в газете статью про какого-то Дрейдена,
отшельника, жившего в старинном доме в обществе нескольких кошек. Когда он
наконец умер, прошло полмесяца, прежде чем полиция об этом узнала. Когда
они взломали дверь, оттуда выскочили кошки и разбежались, кто куда. Труп
старика оказался сильно изгрызенным.
Я поднял глаза - как раз вовремя, чтобы увидеть, как по крыше гаража
рядом прокралась трехцветная кошка - запаршивевшая и худющая. Глаза у нее
были желто-зелеными и одичалыми. Я, поежившись, продолжал копаться в вещах
покойного мистера Дрейдена.
Она лежала в старом длинном деревянном ящике, завернутая в выцветшую
желтую папиросную бумагу, будто хрупкие елочные украшения, которые моя
мать привезла из Германии, когда я был ребенком.
Я с самого начала знал, что она женщина. Не скажу точно, откуда я это
знал, но знал. Я опустил руку в ящик и дрожащими пальцами погладил ее
череп, гладкий, как отполированная слоновая кость. Пустые глазницы
смотрели на меня снизу вверх, позволяя свободно заглянуть внутрь ее
черепа.
Это изысканное приобщение к тайне напомнило мне папиросную тонкость
перегородок в раковинах наутилусов, которые продаются во флоридских
ловушках для туристов.
Если не считать шва, который разъяли, чтобы извлечь мозг, череп был в
идеальном состоянии. В его затылочную кость был ввинчен небольшой крючок
из нержавейки - некогда он продевался в петельку, так чтобы скелет мог
стоять вертикально. Быстрая проверка содержимого ящика показала, что
скелет сохранился полностью, хотя руки, ноги, торс и череп были
разъединены и завернуты по отдельности. Я чувствовал себя ребенком,
который в Рождественское утро нашел под елкой игрушечную железную дорогу.
- Сколько возьмете за это? - Я пытался спрятать свой восторг, но голос
у меня дрожал. Племянник старика Дрейдена скосил глаза на разобранный
скелет и почесал в затылке.
- А! Эта штука? Ну-у... тридцать баксов? Вместе с подставкой. Она в
гараже. - Я вручил племяннику три хрустящие десятидолларовые бумажки,
подавляя радостное торжество. - Она прямо за дверью. Сразу увидите.
Валяйте, дверь не заперта.
Я прошел по растрескавшемуся бетону дорожки к гаражу, который ютился в
тени дома. Двойные двери заскрипели и открылись. Что-то маленькое,
мохнатое метнулось в глубину помещения. От вони кошачьей мочи у меня
запершило в горле. Дыша через рот, хотя заметного облегчения это не
принесло, я шагнул в полумрак.
Увидел металлическую подставку для скелета и выволок ее наружу. Она
оказалась тяжелее, чем я подумал сначала, и высотой доставала мне почти до
носа. Пришлось повозиться, чтобы уложить ее на заднее сиденье.
Я бережно опустил мое сокровище в багажник и уехал. Племянник смотрел
мне вслед скучающими свиными глазками. Странно, что я только теперь
заметил, какой он грузный.
Мой кабинет, собственно говоря, был не кабинетом, а наполовину
перестроенным полуподвалом. Агент по продаже недвижимости, когда показывал
дом моей жене и мне, упорно называл его "кутерьмовой комнатой", что бы это
ни означало. Когда мы с женой обосновались там, она решила, что это будет
мой кабинет. И у меня стоят письменный стол, пара кресел и старенький
диван-кровать. Кроме того, там имеется крохотный сортирчик и выход в
гараж. Когда моя жена впадала в депрессию или возбуждение, я отсиживался
там.
На то, чтобы собрать скелет, у меня ушло несколько дней. Это ведь
совсем не так просто, как кажется. Кости скреплялись особыми винтиками и
гаечками, и мне потребовалось время, чтобы точно во всем разобраться. И
быстроте вовсе не содействовал тот факт, что у меня руки тряслись от
возбуждения.
Потрудившись три часа без передышки, я вдруг расплакался от бессилия и
разочарования. Вероятно, я рыдал очень громко - во всяком случае, моя жена
спустилась посмотреть, в чем дело. Услышав ее шаги на ступеньках, я
кинулся к ней навстречу, чтобы помешать ей увидеть, чем я занимаюсь. Не
знаю, почему я этого не хотел. Не хотел - и все.
Когда моя жена поняла, что я плакал, она обняла меня и тоже заплакала.
И твердила, что мне не следует прятать свои чувства, что мы оба пока
молоды и можем попробовать еще раз. Я соглашался со всем, что она
говорила, лишь бы она поскорее убралась наверх. А она продолжала
настаивать на том, чтобы немедленно совокупиться. Потащила меня в спальню
и битый час пыталась вызвать у меня эрекцию. Ничто не помогало. В конце
концов она доплакалась до того, что заснула. Я оделся и ушел вниз.
Как я уже говорил, мне с самого начало было ясно, что она - женщина.
Большинство людей не умеют отличать мужские кости от женских. Как странно!
Вообразите, что вы не способны отличить нагого мужчину от нагой женщины! А
уж большей наготы, поверьте мне, не существует!
Я вычистил подставку, прежде чем водворить на нее мое сокровище. И вот
тогда-то я и узнал ее имя. Оно было выгравировано на латунной дощечке,
прикрепленной к основанию. Сперва я было подумал, что это знак фирмы, либо
изготовителя, либо поставщиков медицинского оборудования, но, не пожалев
чистящей пасты, я увидел затейливо выгравированную надпись. Она состояла
из единственного слова "Афра".
И я решил, что это ее имя. Оно мне понравилось - такое необычное и
таинственное. Я старался вообразить, кем или чем была Афра, когда еще
обладала кожей. Бродяжкой или жрицей? Нищей или проституткой? Я знал, что
теперь большая часть скелетов, используемых как учебное пособие,
импортируется из стран вроде Бангладеша, но Афра была крупнее средней
представительницы Третьего мира. Она была очень старой и одновременно -
вечно юной. Быть может, она была злополучной преступницей в царствование
королевы Виктории, чей невостребованный труп был очищен от плоти и продан
в посмертное белое рабство, чтобы вернуть деньги, потраченные на нее при
жизни.
Шаги жены на лестнице заставили меня очнуться. Увидев Афру, она
брезгливо вскрикнула:
- Господи, Редж, что это такое?
- Это... гм... скелет, дорогая.
- Я вижу, что скелет. Но что он делает здесь?!
- Я купил его сегодня на гаражной распродаже...
Жена уставилась на меня, обхватив себя руками, будто от холода.
- Ты что - с ума сошел?
- Лапочка, я все объясню...
- Ничего не хочу слышать. Я требую, чтобы этой гадости в доме не было,
слышишь?
- Но, дорогая, это же всего только скелет. Он совсем безобидный...
- Мне все равно, Редж! Ненормально, что ты купил такую вещь. Что-то
патологическое!
- Лапочка...
- Я же сказала, что не потерплю его в доме, ясно? - Она повернулась и
вышла за дверь. Разговор окончен. Я знал, что спорить смысла нет.
И виновато поглядел через плечо на Афру.
Она ухмыльнулась мне: "То, о чем она не знает, ей не повредит, Редж!"
После этого я прятал Афру в шкафу, пока не убеждался, что моя жена
заснула. Ведь у каждой семьи есть свой скелет в шкафу.
Мне нравилось ставить Афру в угол за моим столом, чтобы она могла
следить за тем, как я работаю. Было приятно чувствовать ее присутствие. Я
мог смотреть на нее, стоило мне захотеть, и она никогда не жаловалась.
Вскоре я начал лениво поглаживать изгибы ее тазового пояса. Она никогда не
упрекала меня за наглость, даже когда я трогал завиток ее копчика.
Как может поверхностная красота сравниться с поэзией кости? С тончайшим
балетом головок и ямок в сочленениях? С безупречностью запястья?
Я начал приносить домой все больше и больше работы. Отличный предлог,
чтобы засиживаться допоздна, пока жена не засыпала.
Созерцая воздушное совершенство Афры, я все больше отстранялся от жены.
Природная красота, когда-то привлекшая меня к ней, теперь скрылась под
слоями жира. Одного взгляда на ее обнаженное тело было достаточно, чтобы
мне стало нехорошо. Я все чаще ложился спать на диване в кабинете.
Все это время я воздерживался от секса, но мной владели эротические
фантазии. Хотя мое либидо словно бы застопорилось, я невольно замечал, до
чего безобразно объемными стали все мои сослуживицы. Даже те, с кем я
прежде флиртовал у охладителя воды, выглядели колоссальными, укутанными
акрами трясущегося жира.
Я перестал ходить в кафетерий во время обеденного перерыва. Зрелище
толстух, запихивающих деревенский сыр в огромные пасти, лишало меня
аппетита. Я с трудом досиживал до конца рабочего дня, чтобы вернуться в
тихий приют моего кабинета и к целительному бальзаму вечной улыбки Афры.
Но я все-таки мужчина. А у мужчин есть потребности. Потребности,
которые необходимо удовлетворять, если он хочет вести сколько-нибудь
продуктивную жизнь.
Неподалеку от места моей службы расположен один из сомнительнейших
районов нашего города. Днем он выглядит довольно пристойно, но с
наступлением вечера тротуары заполняют обитатели городского дна: сутенеры,
шлюхи, наркоманы, мошенники, алкоголики и сумасшедшие всех возрастов, рас
и сексуальной ориентации. Смотришь в их глаза и видишь, что они - только
мясо. Мясо, которого избегаешь или используешь.
Она стояла на углу с видом классической скуки на лице. Едва я ее
увидел, как понял, что должен ее иметь. Она была невысока - пять футов,
шесть дюймов, не больше, - но необычайная худоба делала ее словно выше.
Явная наркоманка. Длинные нескладные руки и ноги с нелепо выпуклыми
локтевыми суставами и коленными чашечками. Лошадиное лицо, обтянутое
кожей, из-под которой выпирают скулы. Волосы, испорченные недоеданием,
секлись на концах, что придавало им завитой вид. На ней был стандартный
костюм проститутки: мини-брючки и коротенький топ, открывавший впалый
живот и ребра-спички. Моя эрекция была мгновенной и сокрушающей.
Она наклонилась к открытому окошку машины с равнодушием продавца в
"Макдоналдсе" на углу, обслуживающего миллионы клиентов.
Сторговались мы быстро. Она села в машину, и я отвез ее к себе домой.
Если не считать наших кратких переговоров, она не сказала мне ни слова.
Час был поздний. Моя жена спала. Нас никто не мог потревожить.
На лице проститутки только раз мелькнуло что-то человеческое, когда я
вынул Афру из ее тайного убежища в шкафу и поставил в ногах постели.
Когда она разделась, все признаки ее привычки оказались налицо:
перегоревшие вены, красные следы уколов между пальцами ног. Маленькие
груди мешочками лежали на костлявой грудной клетке. Единственно живыми
казались только волосы на лобке между ее совсем птичьими ногами. Их
жизненная сила выглядела непристойной в сравнении с ее общей
истощенностью.
Когда я взял ее, она оказалась абсолютно сухой и лежала подо мной,
слабо-слабо отвечая на мои бешеные вторжения. Она была такой хрупкой, что
при каждом толчке моих бедер подпрыгивала, будто тряпичная кукла. Я
отчаянно напрягался, ушибаясь об острые углы ее таза.
В считанные секунды перед моим оргазмом ее кожа словно обрела
прозрачность, и я как завороженный смотрел на бумажное трепетание ее
легких и ритмичные сжатия сердечной мышцы. Затем моя тридцатидолларовая
эякуляция оборвала это видение, и я, содрогаясь, извлек себя из ее глубин.
Удовлетворив свою похоть, я ощутил неимоверное отвращение к этой твари.
Как я мог испытывать желание к этой дряблой толстухе? Она походила на одну
из безобразно грузных богинь плодородия, которые выставлены в
археологических музейных отделах. Одни лишь вздутые словно дрожащие
ягодицы и обвислые груди. Меня ставило в тупик, как я мог настолько себя
обмануть, что попытался найти в ней подобие ажурной чувственности Афры. Я
поспешно увез ее назад и высадил на кишевшем людьми углу.
Я остановился возле ночной забегаловки и купил бутылку дешевого виски,
решив выжечь воспоминания о том, как меня зажимали ее могучие бедра.
К тому времени, когда я доехал до дому, бутылка заметно опустела.
Короткий акт расслабил нараставшее во мне сексуальное напряжение, но
что-то все еще томительно ожидало утоления. Это был голод, превосходивший
простую физическую нужду, буйствующий в моем сердце, как угодивший в
ловушку зверь.
Афра все еще стояла там, где я ее оставил. Пустые глазницы были
устремлены на запачканные простыни. Меня терзали стыд и раскаяние. И я
заплакал. И все еще плакал, когда встал под душ и позволил водяным струям
смыть мои слезы в канализацию.
Прежде чем лечь, я вернул Афру на ее место в шкафу. Перед тем как
закрыть дверцы, я наклонился и прижал губы к жесткой плоскости ее правой
щеки. Никогда еще не целовал ее на сон грядущий. Не понимаю почему. Это же
было так естественно!
Часа через два меня разбудил какой-то стук. Я замер, все еще
одурманенный алкоголем, выпитым в машине, и попытался понять, кто стучит и
где. Мое сердце замерло - стук доносился из шкафа!
Я сел на постели, сжимая край одеяла побелевшими кулаками, и уставился
на медленно поворачивающуюся ручку. Стук в шкафу стал громче и чаще, а
затем оборвался. Ручка замерла. Я подумал, что, наверное, крючок в затылке
помешал ей освободиться. Но не успел я разобрать, происходит ли это наяву
или во сне, дверцы шкафа распахнулись и в комнату ступила Афра.
Просачивавшийся сквозь занавески бледный лунный свет озарил ее
белоснежную ключицу и погрузил пространство между ее ребрами в глубокую
тень. С изумлением я увидел над пустым треугольником ее носовой полости
два светящихся желтовато-зеленых глаза. Их не прикрывали веки, и взгляд
Афры был таким пристальным, что словно проникал в самую глубину моей души.
Она направилась ко мне, и каждый шаг был исполнен неторопливой
отточенной грации. Ее кости постукивали, мягко аккомпанируя каждому ее
движению. Разумеется, она улыбалась, умоляюще протягивая перед собой руки,
точно созданные резцом скульптора.
Я знал, что вижу немыслимое, что это может быть только сумасшедшим
сном. Но я страстно желал, чтобы он обернулся явью. Более того, все мое
существо жаждало этого. Когда Афра села в ногах постели, я не шевельнулся
из страха, что нарушу чары и очнусь. Если это был сон, я хотел, чтобы он
длился как можно дольше, прежде чем вновь столкнусь с реальностью.
Я хотел объяснить ей, что проститутка ровно ничего для меня не значила,
что моя любовь и верность принадлежат ей и никому другому - даже моей
жене. Я было открыл рот, но она прижала к моим губам тонкие веточки
пальцев. Она и так знала. Я видел это в безмятежном наклоне ее черепа, в
ее глазах без век, всепроникающих и всезнающих. Я мог не бояться упреков.
Она наклонилась, отбрасывая одеяло, прятавшее мою наготу, и сердце у
меня забилось чаще. Ее бледное бесплотное лицо коснулось моего, твердая
эмаль ее зубов прижалась к моим губам. Я нежно погладил вогнутость ее
таза. Когда я провел дрожащими руками по бедру, она затрепетала. Звук
напомнил мне перестукивание нитей с бусами, служивших мне в колледже
занавеской.
Я ахнул, когда чуткие фаланги Афры сомкнулись на моем эрецированном
члене, постукивая при каждом поглаживании, будто игральные кости.
Наслаждение было таким острым, что глаза мне застлали пульсирующие облака
черноты.
Вероятно, я потерял сознание, потому что, очнувшись, увидел дневной
свет и мою жену, которая, рыдая, выкрикивала всякие гнусности. Она успела
ударить меня раза два, прежде чем я сообразил, что происходит. Затем я
понял, что Афра все еще лежит со мной.
Жена уехала в тот же день, и больше я ее не видел, хотя все еще получаю
письма от ее адвоката. Я их не распечатываю.
С исчезновением из моей жизни жены исчезла и необходимость прятать Афру
в шкафу. Я с гордостью отнес ее в спальню наверху - в ее законную комнату.
И она, хотя ничего не сказала, пришла в восторг.
Вначале я пытался работать, но понимал, что вскоре начнутся сплетни о
том, что жена меня оставила. Мой начальник начал делать замечания,
касавшиеся моей внешности. Он спрашивал и спрашивал, достаточно ли я ем. А
я не понимал, к чему он клонит.
Едва о моем разрыве с женой узнали все, я стал объектом усиленного
женского внимания. Некоторые секретарши доходили даже до того, что
усаживались на угол моего стола, демонстрируя обширные пространства
искусственно округленных бедер. Я с трудом сдерживал тошноту. Недели через
две они поняли намек и перестали меня допекать. Некоторые выражали ту же
озабоченность относительно того, как я питаюсь. А я лишь улыбался и
заверял их, что совершенно здоров и мой аппетит в полном порядке. Я знал,
что, ответь я им правду, скажи, что еда меня больше не интересует, они не
поняли бы.
Через месяц после того, как жена меня оставила, мой жирный тупица
начальник вызвал меня к себе в кабинет. Его Тревожило Мое Состояние. Он
полагает, что Мне Нужен Отдых. Нужно Время, Чтобы Прийти В Себя. Решить,
Что Делать Дальше. И он распорядился, чтобы я взял отпуск за свой счет. Я
не возражал. Разлука с моей Афрой даже на несколько минут была несказанным
мучением.
Было это - когда?.. два?.. три?.. месяца назад. Боюсь, мне становится
все трудней помнить точные даты. Когда я рядом с моим бессмертным
сокровищем, время утрачивает для меня всякий смысл.
Я больше не подхожу к телефону, хотя иногда прослушиваю автоответчик.
Мой начальник не звонил уже очень давно. Меня это не трогает. Я не
собираюсь возвращаться на службу. Я это знал еще тогда, только себе не
признавался.
Афра теперь гораздо более подвижна, чем была, когда я ее только-только
собрал. Вначале самостоятельно она передвигалась только после наступления
темноты. Теперь она ходит по дому с утра и до утра. Я слежу, чтобы
занавески были задернуты. Соседи и так изводят меня за состояние моего
двора - не хватает только, чтобы Афра крутилась неодетая перед окнами.
Я теперь редко выхожу из дома. Да мне это и в тягость. В последний раз,
когда мне пришлось выйти, улицы были полны гигантских жирных личинок,
втиснутых в костюмы и юбки с разрезами. Кончилось тем, что меня вытошнило
под живой изгородью, и я вернулся домой, так и не добравшись туда, куда
шел.
Но еще до того я побывал возле старого дома, где нашел Афру. Хотел
узнать судьбу остальных вещей Дрейдена. Но увидел только выпотрошенные
огнем стены с забитыми фанерой оконными и дверными проемами.
Иногда Афре нравится одеваться в платья, которые не взяла с собой моя
жена. (Конечно, она в них тонет. Моя супруга могла бы соперничать со
слонихой!) Афре нравятся старые халатики моей жены - которые она носила до
беременности. Вот и сейчас, пока я пишу, она сидит в халатике - парижская
модель из лилового шифона с кружевами у горла. Я всегда предпочитал его
всем остальным.
Афра сидит перед туалетным столиком и играет с серебряной щеткой для
волос, которую жена подарила мне на мое тридцатишестилетие. Я вижу свое
отражение в зеркале, перед которым она расчесывает щеткой свои призрачные
волосы.
Кожа у меня бледная, если не считать багровых меток на бедрах, плечах и
в паху. Особенно сильно воспалена моя крайняя плоть, хотя укус на плече
тоже выглядит достаточно скверно. Моя Афра - очень страстная женщина.
Никакого сравнения с моей женой. Да и ни с какой другой женщиной тоже. Где
им!
Сегодня утром я спускался по лестнице и чуть не упал в обморок от
слабости. Вцепился в перила, чтобы устоять на ногах. А когда спустился,
нашел извещение от электрокомпании, что у меня отключат электричество.
По-моему, на дворе декабрь. Или даже уже наступил следующий год.
Афра завершила свой вечерний туалет. Она отворачивается от зеркала и
улыбается мне. Хотя она ни разу не произнесла ни слова, мы разделяем
близость, для которой не нужны никакие слова.
У меня такое ощущение, что я стою у края великой тайны и-вот-вот ее
познаю. По мере того как я слабею, мне все ясней представляется ответ.
Скоро-скоро я смогу увидеть все. Больше никаких утаек. Головокружение,
сопутствующее истинной любви, сделало меня философом.
Чтобы написать все это, мне потребовалось три дня. Ничего больше я
добавить не смогу. Держать ручку в пальцах требует чересчур больших
усилий. Я так устал, что не сумею перечитать написанное, чтобы проверить,
верно ли я все изложил. Не то чтобы это имело хоть какое-то значение.
Она приближается ко мне, халатик колеблется вокруг нее, будто лиловая
дымка, ее зубы клацают в предвкушении наших любовных объятий. Моя кожа
горит в ожидании ее острых ласк. Она обещает мне совершенство: неизменное
и вечное.
Скоро. Пусть это будет скоро.
Last-modified: Sun, 04 Mar 2001 20:41:49 GMT