сумму. Голос матери тоже стал бесстрастным. - Это слишком дорого, милая. - Боюсь, что да. Но мы же можем заплатить, разве нет? Или мы не богатые люди? - Раньше ты такого не делала, Джейн. Что это за вещь? Машина? - Это усложненный особый образец робота. - Понятно. Робот. - Он умеет играть на пианино. - При такой цене следует ожидать чего-то подобного. - И еще, мама, дело в том... я уже давно об этом думаю... я бы хотела.. . ну, в общем... - Не надо раздувать, Джейн, Джеен, Джеин. - Мне бы хотелось иметь собственную квартиру в городе. Хотя бы на несколько месяцев. - Еще и квартиру. - Я же не ребенок, мама. У всех моих друзей есть свое жилье. - У тебя есть собственные комнаты. - Это не одно и то же. - Эти комнаты и все, что в них находится, принадлежат тебе, Джейн, как если бы это была твоя квартира. Ты можешь делать в них все, что хочешь. Полная свобода. Даже лучше, чем если бы ты имела свою, где пришлось бы выполнять обязанности по дому. - О... я... - Ты ведь действительно еще дитя. Как ты собираешься справляться с повседневной домашней работой? Ты хоть понимаешь, что от нее никуда не деться? Даже в полностью автоматизированной квартире нужно за всем следить. А ты не... Джейн, мы обсудим это, когда я вернусь домой. - Я купила робота, чтобы он мне помогал. - Да. Ты очень последовательна в своих поступках. - Как ты заплатишь Кловису? - Дорогая, ты, кажется, пытаешься мной командовать. И сама, я уверена, понимаешь, что это не очень умно с твоей стороны. - Мама, ну пожалуйста. - Я должна идти, дорогая. Увидимся завтра вечером и обо всем поговорим. Почему бы тебе не записать все на пленку? Ты выражаешься гораздо яснее, когда успокоишься и поразмыслишь. Спокойной ночи, дорогая, спи крепче. Линия отсоединилась, и видео погасло. Я дрожала, сыпала проклятиями и грызла простыню. Завтра придется снова через все это пройти, и она одержит верх. Все так глупо. С матерью же невозможно воевать. Египтия с пятнадцати лет имеет полный доступ к состоянию своей матери, а месячный лимит установлен ей только потому, что иначе бы она перерасходовала и не накопленные еще средства. Но лимит-то ее - двадцать тысяч И.М.У. в месяц. У Кловиса, насколько я знаю, вообще нет никакого лимита. У Хлои и Дэвидида тоже, хотя они довольно бережливы. А у Джейсона и Медеи, которые все еще живут вместе с родителями, есть собственный дом на морском берегу в Кейп-Энджеле и Ролле- Амада с кнопочным щитком. А деньги они достают либо подделывая подпись отца, который еще не разу этого не заметил, либо используя одну из шести своих кредитных карточек, каждая с двухнедельным тысячным лимитом, а то и в магазине прихватят, что плохо лежит. А у меня? Тысяча в месяц. Хотя раньше этого хватало с лихвой. С лихвой, потому что всю одежду мне покупала мать. Даже постельное белье, даже мыло... я дико озиралась по сторонам. У меня было все, что могло понадобиться, и даже больше. Я должна быть ей благодарна. Мой взгляд остановился на вульгарной - с моей точки зрения - антикварной лампе, пятнистой, как пантера. Мать не жалела на меня денег. Одни ковры стоят многие тысячи... По коже поползли мурашки. Что-то щелкнуло в голове. - Нет, - громко сказала я. - Нет, нет... Я представила Сильвера, которому я хотела дать другое имя, да так и не дала. Он шел по тротуару, оборачиваясь и провожая взглядом пролетевший флаер. Я вспомнила его лицо на фоне темного неба, когда он стоял на балконе перед тем, как во второй раз меня поцеловал. Я почувствовала, что он держит меня в объятиях, а меня пронзает копье. Я вспомнила камеру, его обнаженные механические нервы. Я будто наяву видела, как Кловис и Египтия не могут его поделить между собой. Я встала с кровати, как лунатик. Вспомнив о матери, я хотела было надушиться "Лаверте", но моя кожа до сих пор пахла только им, его запах заглушил бы даже аромат духов. - Хорошо, - сказала я. - Почему бы и нет? Раз это все мое. Нужно самой принимать решения, сказала она однажды, когда я спросила у нее, что мне делать. - Да, мама. Я как раз собираюсь сама принимать решение. Самоохлаждающийся графин снова был полон вина, и я выпила немного, а потом позвонила в Каза-Бьянку, самый большой и дорогой комиссионный магазин в городе. Едва сознавая, что делаю, я пригласила их представителя в Чез-Стратос, чтобы оценить содержимое моих комнат. И у богачей бывают трудные времена, когда они распродают вещи, но ассистенты-люди в Казе, с которыми я говорила, все же немало удивились - и оживились, предвкушая наживу. Конечно, они надуют меня. Я смотрела на квитанцию Э.М. на буквы С.И.Л.В.Э.Р. и на цену. Ничего, хватит. И еще останется на какую-нибудь захудалую квартирку. А на тысячу в месяц худо-бедно проживу, если экономить. Сознавала ли я, что делаю? По спине катился ледяной пот, в голове стучало, слегка подташнивало. Но я выпила еще вина, оделась и напудрила лицо, чтобы установить барьер между собой и тем, кто придет из Казы. Потом я проинструктировала лифт, и он сказал: "Привет, Джейн. Да, Джейн, я понял". Представительница явилась через час, очень проворная, лет сорока без омоложения. У нее были длинные кроваво-красные ногти - явный просчет при ее работе. Или это для устрашения. Когда она вышла из лифта в фойе, у нее жадно забегали глаза. - Добрый вечер, - сказала она. - Я Джеральдина из Каза-Бьянки. - Проходите, пожалуйста. - Я вела себя, как будто она пришла ко мне на вечеринку. Что ж, я часто чувствую на вечеринках такую же скованность. Птичья клетка подняла нас в Перспективу. - Простите, - заговорила Джеральдина, - а остальную часть дома вы не включаете? - Нет. Только мои комнаты. - Жаль. Проходя по Перспективе, она ахала от восхищения. Сквозь облака цвета индиго мерцали звезды. Астероид горел на востоке, как неземная неоновая реклама. - Боже мой! - воскликнула при виде его Джеральдина. - Кстати, - добавила она, когда мы поднимались по боковой лестнице, - боюсь, что нам потребуется подтверждение вашего права на владение имуществом, которое вы собираетесь продать. Вы знаете об этом? Она думала, что я десятилетняя девочка и мне можно заморочить голову. А что - она может. Я прочувствовала к ней отвращение. Мне уже хотелось, чтобы внезапно приехала мать и положила всему этому конец. Что я делаю?! - Вот, - показала я свои апартаменты, где успел уже прибраться один из космонавтов. - Ага, - сказала Джеральдина. - По телефону вы говорили, что идет абсолютно все. - Если вы можете дать приемлемую цену, - мой голос дрожал. - Какого же дьявола вам отсюда уезжать? - удивилась Джеральдина. - Я собираюсь жить с любовником, - объяснила я. - И мама хочет сменить обстановку. Джеральдина открыла свою большую сумку, вытащила оттуда портативный мини-компьютер и пристроила его на столике. - Я только посмотрю ваше право владения, если не возражаете. Я протянула ей ленту с описью. На ней был мой личный код и устное описание всего, что находится в комнатах. Верность описания должен проверить компьютер. Опись Деметра хранила у себя, но я послала за ней космонавта. Пока компьютер занимался своим делом, Джеральдина кружила по комнате, колдуя с маленьким калькулятором над каждой вещью. - Компьютер сейчас закончит, - сказала она. - А у вас есть очень хорошие вещи. Я думаю, большинство из них Каза-Бьянка сможет взять. - Еще одежда. Шкафчик с косметикой. Парикмахерский узел. Все ленты. Можете забрать, если хотите, все, что найдете в ванной, в уборной. - Ну, я сама этого делать не буду, - одернула она меня. Я стушевалась и едва удержалась от извинений. - Что ж, - проговорила Джеральдина, - очень надеюсь, что ваш любовник сумеет вас всем этим обеспечить. На этот раз я промолчала. Это уж мое дело. И дело моего любовника, моего возлюбленного. А чем он мог меня обеспечить? Я отворила кукольный шкафчик. - Ого! - воскликнула Джеральдина. - Да некоторые из них... - она осеклась. - Конечно, подержанные игрушки продать труднее. Но эти, кажется, сохранились хорошо. Вы вообще-то играли в них? - Они долговечные. Мать не хотела, чтобы моя агрессивность по отношению к игрушкам отражались на них, и поэтому покупала только такие, у которых не выпадали волосы и не отваливались уши. Там был единорог-качалка без единой царапины, медведь с блестящей угольно-черной шерстью. "Вот видите, - мысленно сказала я им, - вас все-таки купят, полюбят, будут с вами играть." Плакать перед Джеральдиной было нельзя. И я не стала. Я налила себе вина, а ей не предложила. Все равно она меня ненавидит. Компьютер зажег белую лампочку и выдал клочок бумаги. Джеральдина внимательно прочитала его. - Да, все в порядке. Я включаю сканирование. Вот. Сменный отдел доводит до вашего сведения, что завтра же мы готовы начать. Или сегодня поздно вечером, если хотите. - Боюсь, что мне нужно до завтра уже все закончить. И потом деньги. Или я договариваюсь с другой фирмой. - О, что вы, - сказала Джеральдина. - Обслуживание у нас быстрое, но не настолько же. Да у вас нигде и не получится быстрее. - Тогда простите, что отняла у вас время. Она взирала на меня с удивлением. - Ну хорошо, - сказала она. - А что за спешка? Ваша мать об этом знает? - Компьютер же вам ясно сказал, что эти комнаты - моя собственность. - Так. А мама и не знает, что птичка собралась улететь из гнезда. Верно? Мать знала. Я же сказала ей. Джеральдина посмотрела на белый кожаный саквояж. - Что в нем? Можете не говорить. Немного одежды, коробка любимой косметики и фото дружка. Ваш юноша тоже состоятельный? Компьютер зажег желтую лампочку и отключился. Сканирование было закончено. - А ванная и спальня? - спросила я. - О. Фред видит сквозь стены. А вы? Я заставила себя обернуться и взглянуть на нее. Глаза увлажнились, но я не мигала. Зрачки были твердыми и жесткими. Мое лицо как будто стало серебряным. - Я хочу, чтобы мне позвонили не позже, чем через два часа. Если условия меня устроят, то машина для перевозки должна прибыть через час после этого. - Да, мадам, - сказала Джеральдина. - Я передам ваши требования. - Если мне не позвонят до десяти часов, я обращусь куда-нибудь еще. - Да кто же будет этим заниматься на ночь глядя, - возразила она, запаковывая компьютер и убирая калькулятор. - Я могла бы вам это устроить, - сказала она и взяла в руки пятнистую пантеру. - Могла бы. Я туго соображаю. Она целую вечность простояла с пантерой в руках, пока до меня дошло, на что она намекает. Я перепугалась, будто нарушила этикет. Я не знала, как поступить. Пока я собиралась с мыслями, Джеральдина поставила пантеру обратно и твердыми шагами вышла из комнаты. Я догнала ее у лифта и сама нажала кнопку. Она смотрела мимо меня печальными густо накрашенными глазами. Мне было очень интересно, у всех ли она вымогает ценные вещи. Если да, то, наверное, ее квартира загромождена этим барахлом, его уже накопилось столько, что скоро она сможет бросить работу. Мне стало жаль ее, женщину с дряблой кожей и плотоядными ногтями. Выйдя в фойе, она сразу направилась к нижнему лифту, но у дверей задержалась, обернулась и посмотрела на меня. - Жить в бедности, - сказала она, - будет для вас очень тяжело. Но мне кажется, что у вас должно получиться. Я была потрясена. - Джеральдина, - закричала я, оставив смущение, потому что мне очень захотелось подарить ей эту пантеру и недомолвки стали неуместны, - куда мне послать... - Бросьте, - перебила она. - Вам пригодится любая ценность, за которую можно получить деньги. Двери закрылись. Я плюхнулась на полу в фойе, размышляя, не оказывалась ли она в свое время в такой же ситуации, и встала, только когда зазвонил телефон. Это была Каза-Бьянка. Они подъедут к полуночи и выплатят мне такую сумму, какой я в руках никогда не держала. Ее должно было хватить. Угадайте, что я сделала, когда фургон из Каза-Бьянки увез все мои вещи? Конечно, заплакала. Уходила вся моя старая жизнь. Странно, но я вряд ли когда-то всерьез о ней задумывалась, а когда, наконец, задумалась, она стала казаться совсем не моей. Я бродила по быстро пустеющим комнатам, увертываясь от автоматов, и плакала. Прощайте, книги, прощайте, мои ожерелья, прощайте, шахматы из слоновой кости. Прощай, мой черный мишка. Прощай, мое детство, мои корни, прощайте, вчерашние дни. Прощай, Джейн. Кто же ты теперь? Я сделала записи для матери и оставила ленту на консоли, чтобы та, войдя и включив свет, сразу увидела ее. Я старалась изъясниться, хотя вряд ли это у меня получилось. Я сказала, что очень люблю ее и скоро обязательно позвоню. Я попыталась объяснить, что я сделала. О Сильвере я не сказала ничего. Ни слова. Хотя говорила я только о нем. Наверное, просто повторяла его имя без конца. Я знала, что она поймет. Мудрая, добрая, самая лучшая мама на свете. Я ничего не могла от нее скрыть. Я взяла свой белый саквояж с чеком Каза-Бьянки на предъявителя и в четыре часа утра полетела в город на флаере. Там сидела шумная компания, в мой адрес летели грязные шуточки - на большее они не решались, не без основания опасаясь полицкода. Но я все равно боялась их. Я никогда близко не сталкивалась с такими людьми: в позднее время брала такси, ходила только по ярко освещенным улицам, а если замечала что-то подобное, то всегда переходила на другую сторону. Меня, наверное, защищала аура матери, а теперь, в добровольном изгнании, я уже не имела этой защиты. Сейчас мне страшно все это вспоминать. Я до сих пор еще не верю, что сделала это. Из будки у подножия Лео-Энджес Бридж я позвонила в бюро срочной аренды, подала заявку и поехала на такси по адресу, который мне там дали. Смотритель был человек - он жутко ругался, что я подняла его с постели. Было еще темно. Ближайший фонарь горел в пятистах футах. Мое окно выходило на развалившееся кирпичное здание с торчащими железными балками. Не знаю, что там было до землетрясения, но рядом все поросло сорняками. Все это я увидела, когда сквозь грязное окно пробился дневной свет: осенние краски поросшего сухой травой пустыря привели меня в уныние. Я, конечно, не могла заснуть, съежившись вместе со своим саквояжем на старой тахте возле окна. Я понимала, что оставаться здесь нельзя, что я должна идти домой. Но где мой дом? Когда наступил день, я сидела все на том же месте. Я понимала, что должна отправиться сначала к Египтии, а потом к Кловису. Отдать деньги Кловису, уговорить Египтию. И забрать Сильвера. Теперь я могу купить его, как Каза-Бьянка купила мою мебель. Он принадлежал бы мне. И все же я была не в состоянии ни купить его, ни владеть им. Не могла привести его в это страшное место. Я задремала, а когда проснулась, день уже догорал между железными балками. Живот подвело от голода, ведь я ничего не ела, кроме сэндвича, который сделала на кухне. Еще выпила воды из крана в замызганной ванной, которая все же имелась в снятой мной квартире. Вода пахла химией и, наверное, кишила микробами. Скоро мать вернется домой. Что она станет делать? Я едва не обезумела, представив себе ее потрясение, когда она увидит комнаты без мебели и без меня. Только сейчас я начинала понимать, что натворила. Я хотела было срочно бежать вниз, к платному телефону в фойе по разбитым цементным ступеням: лифт здесь вообще не работал. Но не сделала этого - я боялась, ужасно, дико боялась Деметры, которая хотела мне только добра. Наконец, я вынула блокнот, который положила в саквояж вместе с деньгами и одеждой, и начала записывать вторую часть того, что со мной приключилось. Когда стало совсем темно, я включила голую лампочку, которая давала мало света, но стоила денег, и это меня очень беспокоило. До конца месяца у меня осталось три сотни. На что мне их потратить? Ночью я замерзла, мне хотелось включить радиатор. Или еще можно потерпеть? Между балок зажглись звезды. Эта улица так и называется - улица Терпимости. Сильвер, ты нужен мне. Все это я затеяла ради тебя, так как же я могу упрекать тебя в чем-либо? Я для тебя - ничто. (Кто знает, не противно ли тебе прикосновение настоящей плоти?) Но с тобой я была красивой. Всю ночь и утро, когда ты был со мной: красивой я никогда раньше не была. Я так устала. Завтра я должна принять окончательное решение. Пролетел флаер. Здесь тихо, и слышны свист воздушных линий и шум города, который никогда не ложится спать.  * Часть 3 *  Дай розе ты любое имя, Но свойства Ее останутся все те же: И поцелуя цвет, и даже Тень пламени. Другое имя нужно дать ей. "Любовь" ее зовите, братья, Ее любовью стану звать я. Любовь же - море, что всечасно Преображается - напрасно: Всегда оно Одно. 1 Закончив вторую часть, я той же ночью увидела его во сне. Он вообще приснился мне впервые. Мы летели над городом. Не на флаере, а на крыльях, будто ангелы со старой религиозной картинки. Я ощущала своим телом ритм движения крыльев - вверх-вниз. Это не требовало никаких усилий, и приятно было лететь и видеть его летящим впереди. Мы миновали порушенные балки, и наши тени упали на оранжевую осеннюю траву. Говорят, если летаешь во сне, значит этот сон сексуальный. Может, и так. Но ничего такого не было. Когда я проснулась, было раннее утро, и я выглянула в окно, чтобы посмотреть на озаренные оранжевым светом балки, куда падали наши тени. За развалинами едва виднелся голубой призрак города, линия конусообразных домов и далекая колонна Делюкс Хайпериа Билдинг. Вид не казался больше ни безобразным, ни унылым. Ярко светило солнце. Лет через пять, если развалины так и останутся, из сорняков вырастет молодой лес. Небо было голубое, как рубашка Сильвера. Очарованная сном, солнечным светом и осенней травой, я отправилась в ванную и включила горячую воду, хоть она и дорогая. Я приняла душ, оделась и причесалась. Волосы начали менять цвет. И лицо. На волосах, видимо, просто слезла краска, нужно было восстанавливать бронзу, но я продала парикмахерский узел. Можно было сделать это в косметическом кабинете, но там вряд ли смогут подобрать точно такой же оттенок. Да и в любом случае это недешево. Придется возвращаться к естественному цвету, хоть он и не соответствует цветосущности. Но это ладно, я что же случилось с лицом? Я включила три лампочки из четырех и увидела, что оно немного осунулось, стали выдаваться скулы. Теперь я в чем-то выглядела старше, но в чем-то - и моложе. Я ближе наклонилась к заляпанному стеклу, и два моих глаза слились в один, искрящийся зеленым и желтым. Я положила чек Каза-Бьянки в сумочку через плечо, вышла и спустилась по растрескавшейся цементной лестнице. Не могу сказать, что я чувствовала, наверное, не чувствовала ничего. Улица переходила в жалкое подобие бульвара, рядом с которым была старая надземная дорога, которой давно уже не пользовались. В ожидании городского автобуса я позавтракала в какой-то забегаловке булочкой с изюмом, чашкой чая и яблоком. При свете дня настроение у меня сильно поднялось. Конечно, раньше я бывала в таких трущобах только с кем-то и в качестве экскурсанта, но ориентироваться здесь все же могла. Под голубым небом и здешний тротуар не казался таким уж неприглядным. Люди бежали в разные стороны, о чем-то споря на ходу; из продуктовых магазинов валил пар. С надземки свисали цветы. Город я всегда знала. У меня не было причин опасаться даже теперь. Ночью я спала на старой ворсистой тахте прямо в джинсах, и они достаточно помялись, чтобы не привлекать внимания. Блузка тоже была помята. - Опять опаздывает, - устной стенографией сказала одна женщина другой за моей спиной. - Идти, что ли, на флаер - так столько денег. - Лоботрясы гаражные, - отозвалась вторая. - Не хотят обслуживать рабочие окраины, вот в чем вся беда. В центре-то никаких проблем. А здесь пешком ходи. Потом они принялись шептаться, и, поняв, что они говорят обо мне, я похолодела от нервного напряжения. Я уловила слово "актриса", произнесенное с жалостью, насмешкой и любопытством, и была крайне удивлена тем, что не уступаю в экзотичности Египтии, хоть и на этих бедных улицах. Удивлена и в то же время обрадована. Быть актрисой в этом конце города означало вести борьбу за выживание. Они не будут меня ненавидеть. Я была символом равных возможностей. Но, во всяком случае, с голоду я не умру. Наконец, прибыл автобус. Я сошла в Бич, отправилась в банк Мэгнэм и получила деньги по чеку. Потом я в силу привычки села на флаер и пожалела об этом, опуская монету. Я совсем не умела экономить, пускалась в неоправданные расходы, и это еще раз доказывало, что ситуацией я не владею, но думать об этом не хотелось. И о матери тоже. И о Кловисе, и о Египтии, и даже о нем. Я добралась до Рэйсина и пошла по Нью-Ривер Бридж к дому Кловиса. Возле его двери я внутренне похолодела, но все же попросила ее пропустить меня. Может быть, его - их - нет дома. Или - заняты. Тогда дверь не откроется. Дверь все не открывалась, не открывалась, а потом открылась. Я вошла, держа перед собой сумочку, словно щит, но в жилых комнатах стояли кушетки, лежали подушки, висели со вкусом подобранные украшения, а их не было. Меня сотрясала дрожь, но я не обращала на это внимания. Я села на тахту с черными подушками и стала смотреть в окно, возле которого призналась в любви его отражению, а он увидел это и понял. Через несколько минут Кловис появился из главной спальни в темно- голубом костюме-тройке, будто собрался уходить. Держался он, как всегда, элегантно и небрежно, но, взглянув на меня, сразу покраснел. Я еще ни разу не видела, как краснеет Кловис, это был почти болезненный румянец, по чередованию оттенков можно было высчитать пульс. Я вспомнила, что ему всего семнадцать. Я сама начала краснеть из солидарности, но не отпустила глаза, и Кловис первым отвернулся и подошел к раздатчику с выпивкой. - Привет, Джейн. Что тебе налить? - Я не хочу пить. Я принесла деньги. - Неужели? Надеюсь, точны вы, как король. Он опрокинул стакан и снова обрел обычную невозмутимость. Я встала, открыла сумочку и принялась отсчитывать крупные банкноты на столике перед его носом. Это заняло немало времени. Он смотрел, иногда отхлебывая из стакана. Рукава его рубашки были кружевными, такими же, как у Сильвера, когда он стоял на Большой Лестнице. Когда я закончила, Кловис сказал: - Ты же знаешь, его здесь нет. - Знаю. - Я знала это и раньше. Если бы он был тут, рядом, я бы, наверное, это почувствовала. - Теперь, пожалуйста, скажи, сколько ты потратил на Египтию. Ты ей купил меховое пальто? - Да нет. Она сама его купила, ей продлили кредит. - Вернуть тебе деньги за ленч? - Не надо, Джейн, - сказал Кловис. - Да и вообще все это могло бы подождать. - Не могло. - Тебе пришлось залить мать слезами с ног до головы? Я пристально посмотрела на него. Даже забавно, как во мне могло поместиться столько неприязни, столько отвращения к нему. Не хотелось с ним ссориться, не хотелось и откровенничать, но что-то меня заставило, ведь он был первым человеком, с кем я могла поговорить. - Хочешь знать, как я достала деньги? - Я буду этим шокирован? - Возможно, - упрямо сказала я. - Я продала все, что у меня было. По крайней мере, то, что я считала своей собственностью. Все, что было в моих комнатах. Кровать, стулья, украшения, книги, стерео. Все. И почти всю одежду, и... - О Господи, - проговорил Кловис. Он достал из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. - Так вот почему Деметра звонила мне в полвосьмого утра. Я отшатнулась, отступив от него на шаг. - Что она сказала? - О, она была спокойна и собрана, как всегда, и говорила очень мало. Кловис, Джейн у тебя? А когда я сказал, что нет и не взглянуть ли ей на часы, она попросила меня не пытаться ей грубить. Не знаешь ли ты, где может быть Джейн? А я сказал, что понятия не имею и вообще тут и пытаться нечего, грубить нетрудно. И она отключилась. - Ты был один? - спросила я. - Вполне один. - Значит, его с тобой не было? - Кого? А, робота. Нет. Я отослал его Египтии. Она хотела его. - Его хотел ты. - А-а. Ты разгадала мою неприкрытую ложь. - Но теперь я отдала тебе деньги. Так что можешь не волноваться. - Правильно. Но Египтия... - С ней я договорюсь. - Да ну?! - Кловис уставился на меня. - Это говорит наша милая маленькая Джейн? Какие чудеса, какие химические изменения может произвести любовь с человеческим духом! После того, как я все ему рассказала, этого я вынести уже не могла. Моя рука взлетела, как пружина, и закатила ему пощечину. Должно быть, больно. Еще одно потрясение для Кловиса, который весьма разборчив в любых контактах, кроме постельных. Он отлетел и, не глядя на меня, невозмутимо произнес: - Если ты собираешься драться, лучше уйди. - Ты думал, я захочу остаться? - Нет. Ты будешь охотиться за своим куском железа по всему городу. - Да нет, пойду прямо к Египтии, куда ты его послал. Что-то не получилось, Кловис? Пришлось отослать его раньше, чем дошло до дела? - Ну уж. Если ты ни к чему не приспособлена, то это не значит, что все должны быть такими же. Задохнувшись от возмущения, я схватила свою пустую сумку и бросилась к двери. В лифте я повторяло это слово - не приспособлена. Потом истерически рассмеялась. Конечно, я неприспособленная. Ну и что? Я вышла из лифта с этим истерическим смехом, чем очень удивила омоложенную пару перед дверью. Колебаться больше нельзя. Помедлив еще, я бы испугалась, вернее, осознала, что боюсь. Но все-таки интересно - месяц назад я бы сгорела от стыда, если бы меня застали в одиночку хохочущей в лифте. Я дала Кловису пощечину, но он был прав. Я переменилась. На Остров пришлось переправляться паромом, потому что мост был закрыт на ремонт, да и в любом случае это тридцать минут ходьбы. Водоем, окружающий Остров, используется как резервуар. На бетонной платформе, поддерживаемой бетонными пилонами, посреди пышных садов возвышаются башни богачей. Египтия занимает верхний этаж, поэтому на крыше у нее свой садик из миниатюрных десятифунтовых пальм и бассейн. Внешний лифт, овальная позолоченная дверь Египтии - все вдруг показалось таким неправдоподобным после доходного дома на улице Терпимости. Или доходный дом казался неправдоподобным? Конечно, это говорят мои гены - мне следует прямиком отправляться домой, в Чез-Стратос. (Кловис, Джейн у тебя? Ты не знаешь, где она может быть? Видимо, она позвонила и Египтии. И Джейсону с Медеей. И Хлое. Вот только Дэвидида нет. Он на экваторе, мама. Только Египтия может рассказать ей о Сильвере, если этого не сделал Кловис. Сильвер. Не хочу его так называть. Это регистрационное имя... Должна ли я вступить в борьбу с Египтией?) Лифт остановился прямо напротив позолоченной овальной двери и выпустил меня в высокую огороженную клетку. Комнатные растения у Египтии погибают. Она забывает включать полив. Когда они становятся бурой шелухой, она плачет над ними. Слишком поздно. Я прикоснулась к дверной панели. - Кто там? Голос двери воспроизводит голос Египтии, его бархатистость, чувственность. - Джейн. - Минутку, Джейн. Должно быть, ему нравится ее голос. Он музыкант, а ее голос очень музыкален, с разнообразными модуляциями. Он здесь. Я это чувствую. Я могу наделать глупостей. Я продала свой мир, и если Египтия скажет "нет", то я потеряла все. А разве она скажет что-то другое? Я думала, Кловис лжет, будто Египтия потребовала его обратно. Но упрямый Кловис, который был им пленен - да, именно пленен, все же отослал его Египтии, как и договаривались, мстительно соединив концы. А Египтия, получив своего любовника, опять провела с ним всю ночь. Или часть ночи. То, что она должна кому-то выплатить его стоимость, - теперь уже мне, - вряд ли ее остановит. Она пустит в ход козырную карту - законное владение. Она скажет: нет. Через десять минут я снова прикоснулась к панели. - Кто там? - Джейн. Я уже говорила. - Я все еще вызываю Египтию. Подожди, пожалуйста. Значит, сейчас она с ним в постели. Поэтому она и не впускает меня. Он стискивает ее, она в экстазе кричит, совсем, как я. Его лицо висит над ее лицом или затерялось в ее длинных темных волосах. Она такая красивая. А квартира такая богатая. Он способен ее оценить. А что он найдет у меня? Мрачную комнату? Я должна уйти. Но я не уходила. И вдруг дверь распахнулась. Я услышала какой-то странный шум, он встревожил меня. Я невольно отшатнулась, потом шагнула вперед и остановилась на пороге, не давая двери закрыться. А по длинному коридору, увешанному зеркалами, тем временем пробирался Лорд. Я вспомнила этого парня с мягкими ладонями, который приставал ко мне в Садах Вавилона в тот первый вечер. И Лорд тоже вспомнил меня. - О, черт, это ты, - сказал он, встав в позу. - О, черт, это я. - Я продолжала изумляться себе - ответ прозвучал неплохо, хотя я только повторила его слова. - Ну, так проходи. Мы тут рождаем в муках "Павлина". Он, должно быть, имел в виду пьесу. - Обычно мы репетируем в театре Годвайль, - добавил он, глядя на себя в зеркало. - Но милая Египтия привела нас сюда. Потом мы пойдем завтракать в Ферьер. Ты к нам не присоединишься? - Вряд ли. - Боюсь, ты навсегда останешься в моей памяти девушкой, которую затошнило от выпивки. Хотелось ответить на это, но я не сразу придумала, как. - С вашими девушками это должно случаться частенько, - сказала я, - только почему вы уверены, что именно от выпивки? Я обогнула его и, пройдя немного по коридору, попала в огромную гостиную Египтии. В голосе у меня звенело - я все еще не могла в себя поверить. Оглушенная и возбужденная, я искала его глазами и не находила. Вместо этого я увидела, как на чисто вымытом полу остервенело дрались пятеро актеров, в то время как три актрисы замерли, запрокинув головы, закатив глаза и заломив руки. Остальные, шесть или семь человек обоего пола, стояли в стороне или возлежали на сдвинутых стульях. Один из них завернулся в шкуру индийского тигра. Другой, сидя за кофейным столиком с маленькой машинкой, сверялся с рукописью. Стройный и красивый, он кричал тонким мелодичным голосом: "Нет, Поль, в пах, дорогой, в пах. Коринф, ты должен его потрошить, а ты будто мороженое ему подаешь". - Попробовал бы ты такое мороженое, - завопил в ответ Коринф, сверкая швами на джинсах. Конфетный поднос свалился с какого-то шкафа, но звон его было едва слышно. Египтия стояла на маленькой лесенке, ведущей в спальню. Ее лицо было таким белым, что я испугалась за ее жизнь. Потом только до меня дошло, что она загримирована под свою роль. Она слегка наклонилась вперед. В отверстиях ее глаз - в зрачки как будто капнули позолотой, - зияли бездны. Она переживала всю сцену с такой глубиной, какая остальным и не снилась. Она была совершенна и ирреальна. Каким-то загадочным, неизъяснимым образом она стала похожа на робота. Как он к этому отнесся? К ее безупречной коже, будто у гладкого сочного плода, к ее океаническим волосам? Упал последний актер. Египтия разлепила губы. Она собиралась произнести свой текст, и, хотя я была поглощена своими переживаниями, я все же была зачарована и самозабвенно ждала, что произойдет дальше. И вот в этот самый момент Лорд крикнул ей через всю комнату: "Егип, тут твоя маленькая подружка. Ты можешь выйти?" Я готова была его убить. Все уставились на меня, и я залилась краской, будто это я была виновата, а не он. Оптические, как у робота, зрачки Египтии сверкнули, будто она очнулась после потери сознания. Она взглянула на меня, не узнавая. Кто я? В жестоком мире Антекры таких нет. Я подошла к ней. - Я не хотела тебя прерывать. - Это... ничего. Что случилось? - Мне нужно поговорить с тобой. Не сейчас. Когда закончишь. - О, - ее глаза закрылись. Я решила, что она совсем обессилила, и у меня закружилась голова. - О, Джейн, - выговорила она. - Где он, - не выдержала я. - Скажи просто, где. Пожалуйста. Пожалуйста, Египтия. - Кто? - Внезапно мы, каждая во власти своих переживаний, соприкоснулись. - Сильвер. - Где-то там... в спальне... или на крыше... - Не с тобой. Почему не с тобой? - Дорогая, он робот. Внезапно я услышала в ее голосе не явную, но непримиримую жестокость. Вместо того чтобы отпрянуть, я положила руки ей на плечи, и ее большие глаза, такие чувствительные ко всему - и ни к чему, стали наплывать на меня. - Египтия, я продала все свое барахло. Ушла из дома матери. Отдала Кловису деньги за... него. Я все-таки добралась до нее, рассеяв ее сосредоточенность на себе. - Как, все? - ахнула она. - Но ведь ты... - Знаю. Иначе мне не набрать было столько денег. Даже одежду, Египтия. И только ты одна во всем мире можешь понять, зачем я это сделала. Вокруг нас актеры зевали от скуки, не в силах подслушивать, и потягивали минералку и выпивку Египтии. Я не обращала на них внимания и только крепко держала ее. - Послушай, Египтия. Ты такая чуткая, такая отзывчивая. В тебе столько любви... Он - робот, но я в него влюблена. Для кого-то другого это прозвучит глупо, но тебе, я знаю, можно сказать, ты поймешь. Египтия, я люблю его. Я довела ее до предела. Глаза ее сладострастно наполнились слезами в тот самый момент, когда это должно было произойти с моими. - Джейн... - Он - моя жизнь, Египтия. - Да, да, Джейн. - Египтия, разреши мне его забрать. Совсем, с собой. У тебя так много всего. У тебя - твой талант, - в тот момент я была в этом уверена, хотя, возможно, играла с огнем, - у тебя твой талант, а я... он нужен мне, Египтия. Египтия! Она резко притянула меня к себе, потом отстранила и властно взглянула мне в глаза. Она была Антекра. Она была Богиня. - Возьми его, - произнесла она. И отпустила меня. Я поднялась по лестнице в фойе спальни. Оттуда одна дверь вела в сад на крыше, и я наугад открыла ее. Пошатываясь, я подошла к бассейну и осела на пол рядом с ним. Потом я засмеялась, да так, будто воистину сошла с ума, - обхватив себя руками, шумно переводя дыхание, тряся головой, так что разлетевшиеся волосы стали похожи на золотой платок. Я уговорила ее. Но самое смешное, что я верила каждому своему слову. Наконец, я поднялась. По голубому небу ветер торопливо гнал целые флотилии облаков цвета бисквитов. Шумели кронами маленькие пальмы в кадках. Вода в бассейне была зеленой, как кислый фрукт. Он сидел у края воды не далее, чем в десяти футах от меня, положив руки на гитару. Одет он был в темно-голубое, и тени, падавшие на его лицо, едва давали разглядеть его. Оно казалось серьезным и спокойным, плоские глаза ничего не выражали: цепи разомкнуты. Постепенно лицо его прояснялось, но он не улыбнулся. Я испугалась. Он спросил: - Что с тобой случилось? - А что? - Я не знала, о чем говорить с ним. - Ты разве не рад видеть меня? Я думала, ты всегда рад видеть любого. Приятно было пообщаться с Кловисом? А с Египтией, наверное, и подавно? Он не ответил. Положил гитару. (Гитара и одежда, должно быть, Египтии. С собой он ничего не носил, когда был со мной). Он встал, подошел ко мне вплотную и стал рассматривать мое лицо. Я не в силах была взглянуть на него. В который уже раз я повторила: - Я ушла из дома матери. Я отдала Кловису все деньги. Я сказала Египтии, что ты мне нужен, и она согласилась отпустить тебя. - Озадаченная, я сдвинула брови. Как она могла его отпустить? - Я живу в какой-то крысиной норе, в трущобах. Тебе придется притворяться человеком, моим любовником. Не знаю, сумею ли я выжить. Может, в конце концов, и не сумею, тогда ты вернешься к Египтии. Ты с ней спал прошлой ночью? - Я не сплю, - сказал он. - Ты знаешь, о чем я. Так как? - Нет, - сказал он. - Я был в отделении для роботов. Прошлой ночью она была с мужчиной. Я подняла глаза на его красивое задумчивое лицо. - Она... тебя... - Ты выглядишь так, будто необыкновенно взволнована. - Убить ее мало! - закричала я. Ребяческая угроза, но именно это я имела в виду. Такой ярости, как сейчас, я никогда еще не испытывала, у меня от нее потемнело в глазах. Он легонько взял меня за руки. - Джейн! Какая разница? - Большая. - Я - машина. - А Кловис... наверное, он... - Кловис не ставил меня в отделение для роботов. - Ну, конечно. Боже мой, Боже мой! - повторяла я в отчаянии. Он обнял меня, и мы вместе склонились над бассейном, отчетливо отразившись в прокисшей воде. Наконец, я сказала: - Если ты не захочешь пойти со мной, я это пойму. Здесь гораздо более эстетично. Он спросил: - Какие у тебя духи? Такой прекрасный запах. - Я ничем не душилась. - Значит, ты сама так пахнешь. - Не может быть. Запах человеческого тела должен казаться тебе отвратительным, если ты умеешь обонять. - Человеческое тело крайне соблазнительно. В конце концов, это лишь особая форма материи. - С целой кучей всяких органов. - Тоже вид механизма. Иногда менее эффективный, чем другие. Биологически более привлекательный. - Угу, - сказала я, как ребенок. Он засмеялся. Я посмотрела на него и проговорила: - Это ничего не значит, но у меня такое ощущение, будто я продала за тебя свою душу. - Понимаю, - сказал он. - Хочешь выкупить ее обратно? - Я хочу только тебя. Глаза его совсем потемнели. - Тогда я постараюсь сделать так, чтобы ты об этом не жалела. 2 - Ну, и что здесь такого ужасного? - спросил он два часа спустя, когда я съежилась на пороге своей жалкой каморки на улице Терпимости. - Надеюсь, я смогу ее согреть. Хотя бы к зиме, если буду экономной и накоплю денег. Еще можно попытаться замазать трещины и дыры. - Можно. - Но она так ужасно выглядит. И этот запах... - Тут нет никакого запаха. - Есть Запах человеческого горя. - Так будь счастливой, и он исчезнет. Я была крайне удручена своим положением, а он, недолго думая, незамысловатой шуткой заставил меня рассмеяться. - Ну, - начала я, потрогав осыпавшуюся штукатурку, - не знаю, с чего начать. И как. - Судя по всему, - сказал он, - я стал твоей инвестицией. Мы снова отправились в город. Переулками, боковыми улочками он водил меня по совершенно не знакомым продуктовым и хозяйственным магазинчикам. Он, не нуждавшийся в еде, советовал мне, что купить, лишь изредка я догадывалась об этом сама. Под сводами надземки он обнаружил открытые сараи, где были свалены в кучу банки с клеем, деревянные планки и настенные зеркала. Он знал, где находится все, что нам необходимо. День клонился к вечеру, и мы задержались в какой-то забегаловке. Я просила его притвориться человеком, но страхи мои скоро исчезли. Для меня он и был человеком. Но в забегаловке, жутко проголодавшись, я поглощала недорогую, но очень вкусную еду одна, и это меня обеспокоило. - Денег мало, - сказал он. - Было бы безумием расходовать их на ненужную для меня пищу. - По крайней мере, выпей кофина. К тому же сейчас холодно. Все вокруг в пальто. (Даже я. Свою меховую куртку я катала по всей тахте и даже для лучшей маскировки втирала в нее штукатурку). - Ой, надо ведь забрать твою одежду у Египтии. Его это позабавило. - Мы можем сходить за ней. Или я один. - Нет! - Боиш