Оцените этот текст:


     -----------------------------------------------------
     Книга: Б.У.Олдисс. Избранные произведения.
                        Том 1. "Звездный корабль"
     Перевод с английского Р.Григорьева и С.Орешко
     Издательство Эридан, Минск, 1994
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 9 октября 2001
     -----------------------------------------------------


     Жизнь пробивалась жестоко в безликих
     Космос неспешно окутывал праздных
     Звезды зловеще сияли для всех
     А Боги молчали..




     Мертвый человек медленно дрейфовал в потоке слабого ветра.  Он двигался
прямо,  как  дрессированная коза на  задних ногах,  как  ходил и  при жизни,
обычной своею  походкой,  только  теперь уже  далеко за  пределами политики,
идеологии,  нужд,  вдохновения и всего остального, чем когда-то жил. По нему
ползали  мухи,  хотя  он  и  находился  далеко  от  берега,  путешествуя  по
благодушной Южной Атлантике.  На бахрому белых шелковых брюк (он был богатым
человеком,  пока  богатство имело  смысл) время  от  времени попадали брызги
волн.
     Он двигался из Африки, медленно приближаясь ко мне.
     С мертвецами я в прекрасных отношениях.  Для них больше не было места в
земле,  как того требовал старый обычай,  но они нашли его во мне,  я имею в
виду -  в  моей памяти.  Там остались Меркатор и  старина Сандерпек,  Джесс,
который и без меня живет в звонких легендах, и, конечно же, мой любимый Марк
Джордил. В этой книге я воскрешу их.
     В  день  появления этого мертвеца дела шли  настолько плохо,  насколько
плох был я  сам.  Мое судно "Звезда Триеста" приближалось к месту назначения
на  Берегу Скелета,  но  в  последние дни плавания крошечная команда корабля
погрязла в дрязгах,  выясняя взаимоотношения. Мы удушали друг друга любовью,
ненавистью,  близостью и болезненностью.  Все это дела вековой давности,  но
мне кажется,  я  попадаю в черную угольную шахту,  описывая те дни.  Тогда я
страдал от галлюцинаций.
     Мои глаза болели,  взгляд помутился,  рот пересох,  язык обложило. Я не
ощутил и  мизерной доли  сочувствия,  когда доктор сообщил,  что  Алан Батор
прикован к постели аллергией.
     - Я устал от его аллергии,  док,  -  ответил я,  сжав голову руками.  -
Почему бы тебе не напичкать его антигистамином и не отправить на работу?
     - Я  напичкал,  но  это ничего не  дало.  Сходи и  посмотри сам.  Он не
способен даже встать на ноги.
     - И  зачем инвалиды ходят в  море?  Ты  говоришь,  у  него  аллергия на
океанские соли?
     Сандерпек развел руками.
     - Это  моя  старая теория,  сейчас я  предполагаю кое-что  другое.  Мне
кажется, у него аллергия на антигистамин.
     Я  медленно и  с  трудом поднялся.  Дальше слушать я  не мог.  Доктор -
странный и  не  лишенный очарования человек;  этакий  приземистый квадратный
мужичок;  лицо крупное,  но  на  нем с  трудом размещаются все детали.  Уши,
брови,  глаза с крупными мешками,  рот, нос, похожий на большую каплю, - все
громадных  размеров.  Вдобавок  лицо  покрыто  прыщами,  словно  полустертый
барельеф на стене старого храма.  К  концу путешествия я насмотрелся на него
достаточно. Коротко кивнув, я пошел вниз.
     Наступило время утреннего обхода,  и  никогда не  обижавшийся Сандерпек
двинулся за мной.
     То  попадая в  ногу,  то снова сбиваясь,  он спускался за мной на самую
нижнюю палубу,  в  трюм.  На  каждой палубе мерцали и  отражались сигнальные
огоньки панелей управления;  я  подумал,  что  надо  проверить главный пульт
автоматики. Старина Сандерпек плелся сзади, будто верный пес.
     - Эти корабли можно было сделать бесшумными,  - отвлеченно произнес он.
- Но конструкторы решили, что команде тишина будет неприятна.
     Ответа он не получил.
     Мы проходили между большими трюмами. В моем блокноте было отмечено, что
сигнал  отбоя  в  третьем трюме  звучит слишком тихо,  и,  заглянув сюда,  я
убедился, что здесь все в порядке.
     Третий трюм был пуст.  Мне всегда нравился вид пустого трюма. Свободное
пространство улучшало мое  самочувствие.  Сандерпек был  склонен как  раз  к
противоположному.  Док, до того как взяться за примитивную работу на "Звезде
Триеста",  знал  только городскую жизнь.  Я  же,  благодаря долгой каторге в
деревне,  свыкся с идеей открытого пространства. Нельзя сказать, что в трюме
я ощущал ностальгию по нищете пропитанных ядом полей;  трюм был как раз тем,
что мне нравится, - подходящих размеров, абсолютно чистый и полностью в моем
распоряжении.
     Я внимательно осмотрел весь трюм;  однажды я повстречал здесь Фигуру, и
с  тех  пор  при  одной мысли об  этом мой пульс учащался.  Можно,  конечно,
находить удовольствие и в пренебрежении пульсом,  но только в те дни,  когда
не слишком болен.
     - Выходи,  когда закончишь,  -  сказал Сандерпек с  порога.  Он страдал
агорафобией;  это  одна  из  многочисленных  болезней,  которую  обязательно
подцепишь в  страшно перенаселенных городах.  Ходил слух (в  таких случаях я
никогда не  докапываюсь до правды,  поскольку слишком люблю сплетни),  будто
однажды Сандерпек,  оказавшись в середине такого же пустого трюма, грохнулся
в обморок.
     Когда мы вновь двинулись по трапу, я сказал:
     - Досадно,  док,  что все эти трюмы пусты,  а корабль умирает. Красивый
корабль, но он не стоит и пенни.
     Я гнул свою линию, но он вернулся к своему.
     - Это прогресс для тебя, Ноул.
     Опять смысл ускользает от меня!  Начнем сначала. О, это заточение слов!
Они опутывают вас, пеленают, вы живете как бы вне и внутри них одновременно,
они окольцовывают саму вселенную!  Я полагаю, их изобрели в помощь. Все, что
могу сказать,  -  это то,  что я был гораздо свободнее,  когда являлся рабом
земли.  Морозный щипок.  Тяжесть койки тех темных ночей и  того,  что было в
тебе и вокруг тебя. Зловоние тракторного дыма, почти незаметного в проблеске
голубой дымки.  Нет  слов,  которые могли бы  описать ту  жизнь,  это  нечто
большее, чем простое их написание, они становятся другими, обретают какую-то
свою реальность. Но кто я такой, чтобы говорить об этом?
     Сейчас  я  назовусь.  Здесь,  в  этой  части  света,  я,  должно  быть,
единственный, кто пытается что-то записать в этот ревущий год.
     Теперь я понимаю,  почему вещи вроде письменности и цивилизации (я имею
в  виду  культуру и  границы,  которые она  налагает) были  заброшены -  они
слишком сложны.
     Меня зовут Ноул Ноланд.  Я пытаюсь оглянуться назад и описать минувшее,
когда я был молод,  холост, болен и плавал капитаном 80000-тонного грузохода
"Звезда Триеста", жемчужины Звездной Серии. Сейчас, когда я пишу эти строки,
я  по-прежнему Ноланд,  все такой же  худющий,  деревенеющий по утрам,  но с
достаточно ясным  сознанием,  с  любящей женщиной,  без  детей,  надменный и
недоверчивый;  надменным и  недоверчивым я  был и  на  "Звезде Триеста",  но
теперь для этого есть основания,  и я их знаю.  Я многое знаю, и это поможет
мне в моем рассказе.
     (В старых книгах иногда встречаются подобные отступления. )
     Итак,  в день мертвеца мы с Сандерпеком обходили корабль. Мы делали это
каждый день,  и  я,  пожалуй,  не обязан помнить в точности,  о чем мы тогда
говорили. Скорее всего, разговор был примерно таким:
     - Это прогресс для тебя, Ноул.
     Он часто так говорил;  я знаю,  он не любил прогресс, и все, что ему не
нравилось,  относил  к  прогрессу.  Поначалу  я  не  представлял,  насколько
законченным  было  его  отвращение,   а  размышлял  лишь  о  том,  насколько
проницательным оно  может оказаться;  в  то  время я  считал его чуть ли  не
дураком.  Когда начинаешь анализировать идею прогресса, выясняется, что люди
просто-напросто плодят себе подобных;  как же  можно тогда обвинять прогресс
за  то,  чем  является человек,  или  порицать этот  прогресс,  если ты  сам
человек? Однако нельзя сказать, что я не дорожил компанией доктора.
     - Это прогресс для тебя, Ноул.
     И надо что-то ответить,  проявить человечность, пробираясь тем временем
в  недрах огромного автоматизированного корабля,  который может оставаться в
море по два года без заправок и ремонта.  Мы находились в море девятнадцатый
месяц, и лишь изредка заходили в какой-нибудь порт в поисках груза.
     В старые добрые времена порты не были столь совершенны, как сейчас. Там
было все:  ручной труд на разгрузке,  какие-то странные профсоюзы,  заправка
горючим.  Вот тогда в  порту можно было провести неделю в пьянках и дебошах,
как настоящие моряки.  Я  кое-что знаю об  этом,  потому что,  в  отличие от
доктора и остальных,  умею читать.  Сейчас атомные грузоходы -  это огромные
миры,  плывущие по заданным маршрутам; им требуется всего несколько человек,
способных думать,  которым в действительности приходится только сновать, как
роботам,  по  узким потрепанным желобкам.  Неудивительно,  что  я  заработал
мигрень.
     Потом мы зашли в  машинное отделение.  Поднимаясь наверх,  я заглянул в
кубрик на  полубаке.  Там  валялся Алан  Батор,  уныло  разглядывая парусину
верхней койки.  Мы  кивнули друг другу.  Алан выглядел отекшим и,  казалось,
вот-вот развалится.  Мне хотелось поздравить его с неплохим видом, и в то же
время - зарыдать. Я не из чувствительных, но иногда и меня пробирает нервная
дрожь.
     Оставив доктора ухаживать за  Аланом,  я  поднялся на  корму.  Пока шел
наверх, весь мир вокруг окрасился в темно-коричневый цвет - переливчатый, со
всевозможными оттенками:  такие  цвета  встречаются в  пещерах и  на  старых
кельтских манускриптах.  Эти  цвета  доставляют удовольствие больному,  и  я
вспомнил  слова  величайшего  современного  мыслителя,  программиста  Эпкре:
"Болезненность - наша вековая дань преуспеянию цивилизации".
     И тут на одну леденящую секунду мне показалось, что я увидел Фигуру. Но
тени  сами собой приняли очертания полуразобранного автонавигатора.  Час  за
часом,   следуя  программе,   рядом  с  ним  суетился  робот-ремонтник.  Его
контролировал Абдул Демоне. Заметив меня, он кивнул.
     - Доброе утро, капитан.
     Вежливый молчаливый человек.  Он  страдал от  спазматических судорог и,
разговаривая со мной, никогда не убирал больные ноги с табурета.
     - Когда ты приведешь его в порядок? - спросил я.
     - Через пару часов должен заработать.
     - Хорошо. Тогда мы доберемся до берега днем.
     Я  опять занервничал.  На корабле люди находятся в  большем напряжении,
нежели в  городах.  Там  настолько все  упорядочено,  что  можно  всю  жизнь
прожить,  ни  о  чем не  задумываясь.  Это очень подходит больному человеку,
мечтающему покончить с многочисленными своими обязанностями.  Сколько раз на
своем корабле я мечтал разнести автонавигатор вдребезги, посадить корабль на
скалы и разрушить все.
     По  палубе  гулял  прохладный  бриз.  Под  тропическим  солнцем  палуба
казалась обнаженной. Ди Скумпсби с кем-то сражался у ограждения.
     Я  бросился к нему.  Но ведь ему не с кем сражаться!  Кроме доктора,  в
моей команде было еще трое -  Ди,  Алан и  Абдул.  И  я знал,  что остальные
внизу.  В  голове мелькнула мысль о  Фигуре;  я бы не удивился,  узнав,  что
нахожусь в одной из своих галлюцинаций.
     Но  Ди  не  боролся.  Он  пытался  кого-то  втащить  через  ограждение.
Оказавшись  поближе,  я  рассмотрел  лицо  незнакомца.  Оно  было  черным  и
распухшим, рот оскален.
     - Помоги, кэп. Парень мертв, - сказал Ди.
     Парень действительно был  мертв.  Одет он  был неплохо,  белые шелковые
брюки облепили тело. Мой мертвец прибыл, наши пути пересеклись.
     - Он шел по воде,  -  произнес Ди.  -  Шел прямо,  но чуть покачиваясь,
словно шагал по верхушкам волн. Черт меня подери, он так и шел!
     К  спине мертвеца был  пристегнут антигравитационный блок.  Такие блоки
начали производить совсем недавно,  и он еще был довольно громоздким. Ни Ди,
ни  я  не  знали,  как  его  выключить,  и  нам пришлось потрудиться,  чтобы
перетащить труп через ограждение.
     Наконец,  он перебрался к  нам.  Один его глаз был выклеван,  наверное,
чайкой.  Он  одарил  меня  леденящей молчаливой улыбкой,  и  мне  захотелось
закричать в ответ.
     - Давай запихнем его во второй палубный холодильник, - предложил я.
     Пока мы разбирались с антигравитационным блоком,  труп все так же висел
в  воздухе.  Это уже потом выяснилось,  что его прибытие на "Звезду Триеста"
было чистой случайностью, и что не он запустил цепочку смертей, начавшуюся в
его присутствии.
     Холодильник   обслуживался  одним   из   автоматов-уборщиков,   который
активировался каждое утро на рассвете.  Яркая машина стояла рядом,  никак не
реагируя  на  нашу  возню.  Как  только  мы  упрятали  нового  компаньона  в
холодильник,  Ди бросился к  ограждению,  зажимая руками рот.  Я  вернулся в
каюту и лег. Мой мозг пульсировал, словно сердце.
     Есть вещи,  вполне рациональные,  которые можно принять,  и есть такие,
которые принять невозможно.  Я  уже  привык  ко  всему,  что  происходило на
"Звезде Триеста",  но  появление мертвеца не укладывалось в  моей голове.  Я
вызвал Сандерпека.
     - Ди мне все рассказал, - произнес он с порога. - Лежи и не волнуйся, я
дам тебе снотворное.
     - У тебя есть что-нибудь,  чтобы законсервировать его? Будет неприятно,
если он  начнет вонять.  Ты только подумай,  в  пустом океане нас преследует
труп!
     Я запил таблетки стаканом воды, и Сандерпек мягко сказал:
     - Тебе нравится на этом корабле,  Ноул,  запомни это. И не забывай, кем
ты был, пока не примкнул к Странникам. Ведь это наказывалось смертью.
     - Не говори мне о  Странниках!  -  Эту фразу я повторял довольно часто,
так как чувствовал вину перед ними.
     - А в городе? Разве там ты был счастлив?
     - Послушай,  док,  ты прав, но я уже сказал, что меня волнует. Как сюда
попал этот труп? Только не говори, что это случайность.
     - Я ничего не говорю. Решай сам.
     Сандерпек любил меня поучать.
     - Ты  ведь  знаешь,  Ноул,  стоимость таких  антигравитационных блоков.
Только очень  богатый человек может  его  приобрести.  Их  производят совсем
мало,  и применяются они при болезнях сердца. Десятистоуновый человек, надев
такой блок и  правильно его отрегулировав,  будет весить всего два стоуна [1
стоун -  6,34 кг].  Это спасает сердце от нагрузки.  Итак, мы знаем, что наш
гость был  богат и  страдал болезнью сердца.  Все правильно.  Где чаще всего
живут такие люди? На морском побережье, это полезно для здоровья. Значит, он
умер на берегу,  ведь люди гуляют по берегу,  ты же знаешь.  А бриз доставил
его к нам.
     - Но мы направляемся к Берегу Скелетов, док! Там никто не живет! Никто,
кто в своем уме!
     - Отлично, Ноул, тебе виднее. А теперь ляг и вздремни. По-моему, у тебя
мания преследования.
     Как только он ушел,  я прилег.  Я думал о "Звезде Триеста". Корабль был
для  меня  убежищем в  гораздо большей степени,  чем  догадывался Сандерпек.
Корабль двигался и был полностью автономным - вот, что меня устраивало. Но в
это же время,  далеко на континентах, "прогресс" Сандерпека отсчитывал моему
кораблю последние дни.  Давным-давно,  когда я нанимался на работу,  порты и
судоходство  процветали.   Сейчас  все  по-другому.  Эти  великолепные  горы
металла,  почти полностью автоматизированные,  с ядерной энергоустановкой, с
зарегистрированным тоннажем в 81300 тонн, длиной 998 футов 3 дюйма и шириной
139 футов 1 дюйм, эти суперкорабли устарели. Их дни прошли.
     Некогда современный "Звезда Триеста",  спроектированный по классической
схеме,   вытеснялся   супертоннажными  гидрофойлами  и   огромными   ГЕМами,
способными пройти где угодно - по воде и по суше.
     Я  ненавидел эти  металлические пончики,  плавающие на  своих воздушных
опорах,   и  мстительно  размышлял,   что  и  они  скоро  устареют.  Недавно
изобретенные антигравы  смогут  перемещать  тяжелейшие грузы,  притом  более
экономично.
     Из-за  гидрофойлов и  ГЕМов мы  были вынуждены заходить на помойки типа
Берега Скелетов,  загружаться песком и  перевозить его производителю почвы в
Ливерпуль. Затраты на перевозку будут едва покрыты.
     Как обрабатывается песок потом,  нас не интересовало.  Мне было приятно
знать,  что из этого песка можно приготовить почву, на которой вырастет корм
для скота.
     - Мировой  голод  принимает извращенные формы,  -  сказал  однажды Марк
Джордил.
     Мы  перебирали какие-то  лохмотья,  был вечер,  и  он  говорил примерно
следующее:
     - Даже  религия подчинилась голоду,  как,  впрочем,  и  все  остальное.
Раньше,  в  малонаселенном  мире  прошлого,  во  времена  изобилия,  религия
подчинялась изобилию. Сейчас мы это понимаем, а тогда не могли.
     Песок!  Это  благородное ремесло -  свозить песок со  всего мира.  Марк
Джордил,  великий философ и  старьевщик,  оценил бы мой труд.  Джордил любил
маленькие вещи.  Его бы, несомненно, заинтересовала структура песка. Песок с
Берега Скелета состоял в основном из кварца,  гипса и каменной соли. Имелись
еще следы редких минералов -  турмалина и соединения тория,  извлечь которые
было  невозможно.  К  счастью,  из  песка можно было  сделать весь мир...  Я
начинаю входить во вкус писанины.  Это единственный способ все переиначить и
кое-чем пренебречь. Главное - не выходить за размерность действительности.
     Пожалуй, я не смогу не упомянуть слова одного оратора, произнесенные по
поводу голода:
     - Наш голод - это сущность нашей цивилизации. Из него мы черпаем силу и
красоту!
     Тогда мне было девять лет, и я был сиротой. Мы с Хаммером стояли позади
толпы.  Хаммер,  дослушав речь,  взглянул на  свой живот,  раздутый язвенным
стоматитом, рассмеялся и, ударив меня, убежал.
     Когда вот так сидишь и вспоминаешь, перед глазами проходит вся жизнь. Я
помню...  нет,  я  ощущаю сырую подстилку под столом,  которую несколько лет
делил  с  Хаммером.  Но  если  записывать подряд  все  мысли,  то  получится
путаница.
     Я  прислушивался к  шорохам  корабля,  разглядывал размазанные цветовые
пятна,  которые сами  собой возникали в  затуманенной голове.  Мой  мозг  не
справлялся со всеми тонкостями производства почвы,  пасовал перед наукой,  о
которой так часто говорят в голодающих городах. Почва... грязь... нудные дни
ландсмена на ферме...  мрачные койки...  Газовый Дом...  истощенная земля...
работа под  незримым надзором Фермера.  Меня до  сих  пор преследуют кошмары
из-за этого Фермера - он преследует меня, словно Фигура!
     Старые  детские стишки,  сочиненные в  годы  сиротства,  не  забываются
никогда. Мы прыгали и считались, кому быть Волком следующий раз:

     Фермер, Фермер землю жрет
     И в гробу своем живет.
     Шлет еду нам и напасти.
     Он создатель всех нес-час-тий!
     [Перевод стихов Ермолая Шакуты]

     И никогда мне не забыть того человека, которого я предал (правда, не по
своей воле), будучи у Странников. В свое время доберемся и до этого. Снова и
снова возвращает меня память в  те дни,  когда я  был в  полном сознании,  и
нечто огромное, темное и страшное ревело ночными кошмарами и галлюцинациями.
     С трудом поднявшись с койки, я влез в ботинки. Ноги, ботинки, держатель
койки, пол, тени - все это вдруг сложилось в причудливый узор. Какой запах я
чувствовал?  Иногда это был запах лука, иногда - аромат фиалки. Мне кажется,
я помню этот запах с момента сотворения мира.
     Снаружи  каюты  находились все  те  же  декорации  -  картонная палуба,
пластиковое море.  Солнце  заливало  их  неестественно ярким  светом,  какой
бывает в киностудиях. Встревоженный этим, я зашагал вперед.
     "Я снова очень близко подошел к разгадке. Теперь я знаю, что все вокруг
- иллюзии.  Это обман,  а  на самом деле я нахожусь в каком-то другом месте.
Где  угодно,   но  не  на  корабле.  Стойки  истончились!  Корабль  движется
неправильно,  тени находятся не  на  своих местах.  Наверное,  тот мир лучше
этого!  Я  постепенно продираюсь в  реальность.  И  к палубному холодильнику
номер два... Лежит ли где-нибудь истина? Может ли истина лежать?"
     Я  забыл,  что находится в холодильнике номер два.  На палубе никого не
было, по морю никто не шел. Я открыл холодильник.
     Он  улыбался,  и  эта  улыбка  выражала нечто  большее,  нежели  просто
веселье.  Его губы морщились и кривились, обнажая эмаль зубов и кожу десен в
страшной, зловещей издевке! Это был... Это был Фермер!
     - Ноланд,  номер 14759180!  Ты ведь знаешь, что я постоянно нахожусь на
корабле, не правда ли? - сказал он.
     Я не помню,  чтобы хоть раз видел его таким большим.  Весельчак.  И чем
дальше, тем свирепее становилось его веселье.
     - Я знаю, что здесь что-то неладно.
     - Не  совсем  правильно,   Ноланд,  насчет  "неладно".  Просто  ты  сам
нереален, понимаешь?
     У меня на поясе висел матросский нож. Но если я нереален, разве я смогу
причинить ему неприятности?
     - Ты пришел из-за того, что я предал Джесса?
     - Не только. У тебя много грехов.
     За  Фермером был  не  холодильник,  а  что-то  другое.  Глаза не  могли
справиться  с   этим.   Там   была  пустота,   но   какая-то   искаженная  и
неестественная. Словно во время разговора с приятелем вдруг замечаешь сквозь
его глаза то, что находится за ним. Значит, нереален Фермер?
     С  этой мыслью я  бросился вперед,  выхватывая в  прыжке нож.  Мы  были
совсем рядом,  и  я  всадил лезвие под  ребра Фермера.  Это  было достаточно
реально!  Но  он  продолжал смеяться,  смеялся над  тем,  как  мы  рухнули и
покатились по  палубе.  Его  улыбка...  нет,  мир  завертелся...  его улыбка
воняла,  а  глаза...  Глубина  взгляда заворожила,  увлекла меня  внутрь,  в
аккуратные глазные впадины, куда вползали, продираясь сквозь грязную пелену,
белые изящные червячки. Сквозь эту пелену я внезапно провалился в сознание.
     Когда пелена спала,  оказалось,  что я  лежу на  палубе.  Еще не открыв
глаза,  я  ощутил под  собой ее  теплоту,  почувствовал на  щеке луч солнца.
Собрав силы,  я  открыл глаза.  Рядом со мной,  страшно зевая в  вечном сне,
лежал  пристегнутый  к  антиграву  труп,   который  мы  недавно  затащили  в
холодильник.   Атакуя   Фермера,   я,   наверное,   случайно   отключил  его
антигравитационный блок.  Я  поблагодарил свою счастливую звезду за то,  что
галлюцинация была такой короткой.  Иногда, когда подступают головные боли, я
проваливаюсь в  мрачное подземелье своей  души  на  долгие часы.  При  этом,
бывало, я еще и ходил.
     Окинув  взглядом  палубное оборудование,  я  заметил  Ди  Скумпсби.  Он
перегнулся через ограждение и изумленно глядел в воду.  Может,  высматривает
следующий труп?
     Не  обращая внимания на  головную боль,  я  присел рядом с  покойником.
Похоже,  Сандерпек был  прав.  На  палубе лежал старик в  дорогой одежде,  с
красивым кольцом на  испещренной прожилками руке.  Кем  был  этот несчастный
старый тюк,  выбравший прогулку у моря для своего последнего вздоха?  Отведя
глаза,  я засунул руку под пиджак мертвеца и нашарил внутренний карман.  Там
оказались бумажник и  тонкая стопка писем,  стянутая резинкой.  Я  взял их к
себе.
     Под правой рукой трупа виднелся красный рычаг пуска антиграва. Я плавно
потянул его.  Послышалось гудение,  почти неразличимое в шуме корабля.  Труп
зашевелился,  начал подниматься. Я крепко обхватил его, переправил обратно в
холодильник и запер дверь. Потом вернулся в каюту, чтобы просмотреть письма.




     К  обеду я  был  полностью очарован письмами.  Еда  пахла,  как всегда,
чересчур пронзительно - искусственный запах, герметичная упаковка. Да и сама
она была искусственной, так что я регулярно глотал на десерт пару витаминов.
Это хоть как-то поддерживало обмен веществ в измученном организме.  Несмотря
на  снотворное Сандерпека,  уснул я  не  сразу,  настолько меня взбудоражили
письма.
     Их  было шесть и  еще одна телеграмма.  Все написаны девушкой по  имени
Джастин. Это были любовные письма.
     Впрочем,  не  совсем  любовные.  Многие  затрагивали  политику  и  дела
некоторых африканских республик.  Я мало смыслил в политике и еще меньше - в
запутанном африканском многообразии. Эти места я пропускал.
     Во  времена описываемых мною событий на  планете был мир.  Тогда против
нашей   мрачной   социальной   системы   выдвигалось  множество   изжеванных
аргументов,  но я всегда повторял,  что за мир следует платить не скупясь. В
течение  нескольких  лет  мы   постоянно  слышали  об   угрозе  войны  между
республиками Африки -  возмужавшими молодыми народами,  чьи технологии часто
превосходили  европейские   и   американские.   Но,   наконец,   великий   и
могущественный Саид  Абдул  эль  Махассет стал  президентом Африки и  принес
своим народам временный мир.
     Я упоминаю о политике лишь потому,  что это пригодится позже. Но тогда,
в своих лихорадочных поисках чего-нибудь личного о Джастин, я пропускал все,
что касалось африканских дел.
     Конечно, письма были короткими. Два письма занимали всего по страничке.
Они раскрывали горячую и  сложную личность...  Нет,  не раскрывали,  а  лишь
намекали. Уже после нескольких предложений мне стало казаться, будто я очень
близок к Джастин.  Возможно,  потому,  что эти письма,  подобно всем великим
письмам о  любви,  были слегка неприличными.  Или  казались таковыми в  моем
восприятии.
     Я потратил довольно много времени, чтобы разобрать их. Джастин, конечно
же,  была  незаурядной и  образованной девушкой.  Ведь  она  умела  читать и
писать.  Когда-то  меня самого,  как ребенка,  учил Марк Джордил.  Его губы,
выделяя слога, забавно двигались. В течение многих лет моей работы на ферме,
попадая в тайник с книгами,  я был очень доволен,  что умею читать. Позже, в
море,  мне  вполне  хватило приобретенных навыков,  чтобы  делать  пометки в
блокноте. Но мой талант оказался запущенным - в пределах тысячи миль не было
ни одной книги. И сейчас чтение писем Джастин было для меня мучительным.
     Все они были адресованы человеку по имени Питер.
     "Я  совершенно серьезна,  -  писала  она,  -  и  буду  делать  то,  что
необходимо делать.  В этом, любимый, мои возможности соответствуют твоим. Ты
уже  мог,  наверное,  почувствовать,  что  мое  сердце  искренне  повинуется
твоему".
     Вероятно,  они принадлежали к какой-нибудь религиозной секте; в городах
процветали тысячи верований,  многие ничем не лучше обычных суеверий.  В том
самом письме Джастин писала:
     "Когда мы вместе, нам кажется, что нас что-то разъединяет, а когда мы в
разлуке  -  мы  оказываемся вместе!  Я  черпаю  силы  из  слабостей  мира  и
спрашиваю,  что будет тебе приятнее, Питер, чтобы я жила для тебя или умерла
ради тебя?"
     Многого я просто не понимал. Но именно эта неясность, а также близкие и
загадочные чувства женщины обдавали меня теплотой.
     Я  рисовал ее  в  своем  воображении.  Какой  она  была?  Темноволосой,
светлой,  полной  или  худенькой,  какие  у  нее  губы,  глаза?  Передо мной
промелькнули все сладострастные подробности,  но, как это ни печально, в них
наверняка не было ничего близкого к истине.
     Мне никогда не доводилось встречаться с подобной женщиной. Предчувствие
смерти,  висящее над ней,  делало ее еще более притягательной.  Я  завидовал
Питеру. Он, кажется, занимал высокое положение в Англии, но какое именно - я
не  разобрал.  Мне  удалось узнать,  что он  остался в  Африке и  должен был
принять  какое-то  опасное  и  рискованное  решение.  В  письмах  упоминался
президент Африки эль Махассет.  И хотя я не разбирался в политике, но все же
понял,  что Джастин и  Питер были замешаны в  каком-то  заговоре.  Последнее
письмо было написано позавчера.
     "Да,  ты, как всегда, прав, - так начиналось одно из писем. - Мы должны
расценивать нашу  любовь,  как  мелочь,  которая касается только  нас.  Дело
важнее.  Я пытаюсь говорить это себе,  оставаясь собой. Чтобы спасти мир, мы
должны забыть о нашей любви,  но я не смогу спасти мир, если лишусь тебя. Ты
мой  милый  и  преданный  изверг.   Я  должна  иметь  и  тебя,  и  дело.  Ты
действительно сможешь приехать сюда без самообвинений?  Я  пошила себе новое
платье для  роскошных ужинов.  Абсолютно черное,  оно  будет так  же  хорошо
утром, как и вечером. Ты должен приехать и убедиться, что я не лгу".
     Чем они занимались,  где жили,  как выглядели -  я не знал. Я установил
лишь то, что она жила в отеле, но, к сожалению, она никогда не писала своего
адреса. Я пытался нарисовать ее в своем воображении, представить себе, какой
у  нее голос,  дотронуться до нее,  одетой в платье,  которое "так же хорошо
утром, как и вечером".
     В  конце  концов я  погрузился в  сон,  а  письма,  прошелестев,  мягко
опустились на мою грудь.
     Тот день описывать легко, потому что я радовался тому, что когда-нибудь
разыщу Джастин.  (Что значили по сравнению с ней те женщины, которых я знал,
когда был ландсменом?  Все они были,  словно обглоданные кусты,  от  которых
стараешься убежать,  как можно скорее.  ) Теперь я понимаю, что мои записи -
это не только воспоминания о  прошлом,  но и  творчество ради истины.  Перед
самим собой я  должен быть честным.  Запомните это  на  тот  случай,  если я
забуду сказать об этом позже.  Но будучи абсолютно честным,  я  все равно не
могу вспомнить то, что происходило на том жутком корабле двадцать лет назад.
Двадцать лет - слишком большой срок. Я другой, я был другим.
     Но до сих пор я помнил то, что чувствовал, читая письма Джастин, до сих
пор слышал шелест страниц на моей груди.
     После сна голова стала легче. Возможно, из-за женщины по имени Джастин.
Я  был в  море уже почти девятнадцать месяцев,  и  печальный способ доставки
корреспонденции произвел на  меня сильное впечатление.  Когда я  поднялся на
мостик,   чтобы   проверить  автокапитана,   над   морем   вставало  солнце.
Приближалось тепло дня.
     Наша скорость снизилась.  Море было неспокойно,  к тому же на горизонте
виднелись рифы.  Самая  дальняя  их  кайма  скрывала мрачное северо-западное
побережье Африки -  место,  где  Атлантический океан  встречался с  пустыней
Намиба. Я вызвал корму, чтобы узнать, как идет починка автонавигатора. Абдул
Демоне ответил почти сразу.
     - Боюсь, что не очень успешно, капитан, - сказал он.
     Его лицо на экране было озадаченным. Он потер лоб и произнес:
     - Дело в  том,  что перегрелся робот-ремонтник,  и я теперь пытаюсь его
запустить. Надеюсь, вскоре справлюсь.
     - Боже  мой,  парень,  плюнь  на  работу  и  берись  за  навигатор.  Он
понадобится еще до наступления темноты. Что ты себе думаешь?
     - Я проторчал здесь все утро.
     - Меня  это  не  волнует.  Мне  нужен  результат.  Какой  ремонтник  не
задействован?
     - С главной палубы.
     - Вот его и возьми. Ты должен был доложить об этом раньше.
     - Я вызывал мостик, сэр, но там никого не было.
     - Ладно, принимайся за дело, Демоне.
     Я выключил экран.  В любой момент меня могли вызвать,  и я был вынужден
торчать на  мостике или где-то поблизости.  Как постепенно исчезали грузовые
корабли,  точно  так  же  исчезали и  люди  с  автоматизированных кораблей -
исчезали,  но не все. Последний шаг в автоматизации никогда не будет сделан.
Его, конечно, стремятся сделать, но что-то глубинное в человеческом сознании
удерживает от такого логичного и  естественного завершения.  Те обязанности,
которые лежали на нашей скудной команде,  были ничтожны и  могли выполняться
гораздо  эффективнее кибами  и  роботами.  Наверное,  людям  просто-напросто
становилось жутко при мысли об огромных серых кораблях,  бесшумно плывущих в
океане и лишь иногда заходящих в порты, о кораблях без человеческой фигуры у
штурвала.
     Так мы и жили, как паразиты, скорее мешая, чем помогая кораблю. Чувство
собственной бесполезности возрастало,  когда мы заходили в  порты.  В старые
времена,  -  я читал об этом,  -  гавань была оживленным местом. Возможно, и
грязным,  но  человеческим.  Современный док  -  это  огромная металлическая
пасть.  Вы попадаете в  нее и  проглатываетесь машинами.  Машины разгружают,
машины выплевывают новые инструкции, машины наблюдают за тем, чтобы вы снова
быстренько отправились в путь.
     Сейчас работают всего  несколько портов.  Большие доки  быстро заменяют
груз.  В  прежние времена благодаря людской неразберихе и  таким институтам,
как профсоюзы, можно было надолго застрять в порту, получив заодно береговой
отпуск перед новым рейсом.  Совсем другое дело теперь.  Вся  жуткая операция
погрузки-разгрузки занимает всего  пару  часов.  А  потом вы  снова в  своей
вечной ссылке,  часто так и  не  увидев хотя бы  одного человека,  прекрасно
зная,  что  страна переполнена людьми.  Самое смешное в  моей  работе -  это
непрерывное томление одиночеством в мире, где одиночество является ценнейшим
товаром.
     Силой,  сделавшей порты столь эффективными,  был голод.  Даже в большей
степени,  нежели автоматика.  Очень сложно объяснить,  как все страны,  даже
такие, как Америка и Европейские Штаты, стали настолько худосочными.
     Я   часто  пытался  разгадать  это,   валяясь  на  койке  и  беседуя  с
Сандерпеком.  Мы оба были образованными людьми, но я к тому же умел читать и
находил интересную информацию в книгах,  чего Сандерпек делать не мог.  Но я
все  равно  не  мог  себе  представить,  что  побуждало наших  предков столь
неразумно расходовать ресурсы.  Нам чуждо сознание людей Периода Изобилия от
18 до 21 веков.
     Я повторял, бывало, слова Марка Джордила. Был ли он прав, или ошибался,
но он был единственным из моих знакомых,  кто считал,  что ради одной только
возможности существовать можно стать другим.
     - Мы не знаем,  на что был похож мир раньше, - говорил он. - Но из книг
ясно,  что  население  резко  увеличилось в  двадцатом  веке.  В  голодающих
странах,  таких как Восток и Средний Восток,  наступил острый кризис.  Чтобы
совладать со  сверхпотреблением,  они нуждались в  четырехкратном увеличении
производства пищи.  Разумеется,  они  не  могли этого сделать.  Сдерживающим
фактором была вода.
     - Разве для пищи нужна вода?
     - Конечно,  мой мальчик.  Вода и  пища.  Ты все поймешь,  когда увидишь
землю.  Так  вот,  чтобы прокормить весь мир,  Америка и  Австралия-Зеландия
начали заниматься перепроизводством и  превратили свои  земли в  общий стол.
Земля  истощилась,   стала  вырождаться,   а  обратить  этот  процесс  почти
невозможно.  Земля болеет,  как и люди.  Это трагедия нашего времени.  Когда
долгосрочные  программы  стимулирования  себя  исчерпали,   начался  Великий
Кризис,  который сопровождался земельными войнами.  Он-то  и  сделал  Африку
политическим лидером.  История - забавная штука, Ноул. Вот-вот, кажется, она
закончится, но всегда приходит следующий импульс.
     Примерно так  говорил  Марк  Джордил.  Благодаря ему  я  понял,  почему
правители подчищают историю, как только могут.
     Оставив  воспоминания,  я  почувствовал себя  больным  и  отправился на
поиски  компании.  В  комнате  отдыха  Сандерпек  и  Ди  Скумпсби  играли  в
кибиллиард.
     Увидев лицо Ди, я замер. Заметив гримасу отвращения, он нахмурился.
     - Это временная сыпь, - сказал он. - Она не заразна.
     Его лицо было сплошь усеяно алыми пятнышками.
     - Легкая форма трупной аллергии,  -  произнес Сандерпек.  - А вообще Ди
будет свеж, как утренний дождик.
     - Трупная аллергия, - эхом отозвался я.
     И тут я оцепенел. Инстинктивно подняв руку, чтобы пощупать свои щеки, я
увидел  Фигуру,  стоявшую позади моих  друзей.  Только не  спрашивайте меня,
откуда  взялось  это  чернолицее существо!  Оно  совершенно спокойно  стояло
вполоборота в дверном проеме и,  скрестив руки на груди,  пристально глядело
на меня.
     - За нами наблюдают, - тихо произнес я. - Это знамение смерти.
     - Тебе показалось,  -  иронично ответил Сандерпек,  бросив взгляд через
плечо. - Это все твое сознание вины за предательство Джесса Странника.
     Сандерпек  не  раз  встречал  привидение,   но  отрицал  это.   В  этом
заключалась его болезнь. Доктора тоже болеют.
     Ди увидел Фигуру.  Издав леденящий душу крик,  он бросился к  ней.  Она
исчезла за дверью.  Ди последовал за ней,  я за Ди, а следом за нами кинулся
Сандерпек, призывая нас прекратить дурачиться.
     Фигура  привела нас  на  палубу,  ступила в  полосу солнечного света  и
пропала.  Мы с Ди, упав на крышку ближайшего люка, изумленно уставились друг
на друга.
     - Когда-нибудь она доберется до меня, - прошептал я.
     - Чушь. Сначала корабль, потом уже ты, - сказал Ди. - Это знамение. Наш
корабль преследуют.
     - Вы оба несете вздор, - вмешался Сандерпек. - Вы пытаетесь переспорить
друг друга в безумии.  У каждого из нас есть навязчивые идеи, и некоторые из
них приобретают реальные формы. Я вижу, пора повторить мою обычную лекцию.
     - Только не о моей вине, - взмолился я.
     - И не о том, что я склонен искать привидение, - сказал Ди.
     - Во  все  времена,  -  начал  Сандерпек,  -  часть  людей  страдала от
иррациональных  страхов.   Многие  даже  разрабатывали  специальные  теории,
пытаясь  рационализировать  иррациональное,   и   получалась  магия.   Магия
действует на  всех,  потому что  в  сознании каждого человека есть пласт,  в
котором  желание  имеет  статус  реальности,   и   желаемое  принимается  за
действительность. Как правило, этот пласт находится очень глубоко, но иногда
он становится доминирующим. Этому может способствовать, например, болезнь. У
больных гораздо чаще, чем у здоровых, желаемое смешивается с действительным.
Это по поводу ваших галлюцинаций, Ноул.
     Сандерпек, взглянув на меня, продолжал:
     - Болеют люди,  болеют целые группы людей.  Коллективы болеют по разным
причинам,  одной из которых является голод. Возможно, западная магия связана
с нехваткой картофеля,  колдовство -  с нехваткой солей,  а поклонение перед
островами Соломона -  с недостатком витамина В.  Нам не повезло,  мы живем в
один из самых голодных периодов человеческой истории.  Калорийности хватает,
но   пища  состоит  из   всевозможных  ядов.   Мы   потребляем  токсины,   и
соответственно реагирует наша психика.
     Меня распирало от смеха. Ди тоже ухмылялся.
     - Ди,  он просто великолепен! - воскликнул я. - И это человек, которого
я  считал умным.  Еда на "Бочке Триеста" паршивая,  и  Сандерпек выстраивает
целую теорию. Бросьте, док! Вы еще больший безумец, чем мы.
     - Только не  говорите мне,  что наш корабль преследуют из-за  дерьмовой
жратвы! - вскричал Ди.
     - Послушайте... - запротестовал Сандерпек.
     Но Ди уже вскочил на ноги, потрясая кулаками.
     - Это все труп в палубном холодильнике,  -  кричал он. - Вот кто наслал
беду!  Пойдем,  кэп,  выбросим кровавый подарочек за борт, а док пусть сидит
здесь со своими теориями!
     Он бросился бежать,  а я,  почему-то представив,  как Ди превращается в
Фигуру, побежал следом. Но Ди, когда мы добрались до холодильника, оставался
самим собой.
     - Слышишь!  -  вскричал он.  -  Там жужжат мухи! Эй, ты! Вылазь оттуда!
Пора купаться!
     Мы распахнули дверь, и к нам выплыл труп.
     - Сними с него сбрую и выключи антиграв,  -  сказал я.  - Эта штука нам
еще пригодится.
     - Нет, надо выключить ее и выбросить.
     - Лучше сохранить.
     - Нет выбросить.
     Мы набросились на труп с двух сторон.  Тут подоспел Сандерпек.  Пока мы
направляли к  борту  эту  жуткую связку,  док  осторожно поддерживал тело  в
лямках гудящего антиграва.
     Наконец,   используя  свою  власть,   я  заставил  Ди  выключить  блок.
Оказалось,  что  механизм довольно тяжел,  а  ремни  пропитались водой и  не
желали расстегиваться.  Но мы все же освободили труп.  Кстати,  на антиграве
стояло клеймо: "Сделано в Нигерии"; там проводились новейшие исследования, и
"Звезда Триеста" в свое время тоже сошла с верфей Харкорта.
     Мы с  доком подняли тело и  понесли к ограждению.  Ди остался на месте,
щупая свое лицо. Сандерпек пытался было протестовать, но я заорал:
     - К черту! Эта падаль означает для нас беду!
     Мы перекинули труп за борт.  Переворачиваясь,  он полетел вниз, вспенил
коричневую воду.  Коричневую!  Я вскинул голову, оценивая положение. Мы были
окружены рифами,  которые то выступали из воды зубьями, то прятались в пену.
Океан  был  белым от  пены  и  коричневым от  песка.  Спокойная голубая вода
виднелась далеко за кормой.
     - Мы идем прямо на землю!  -  закричал Сандерпек и  бросился на мостик,
карабкаясь по наклонному трапу.
     - Слезай оттуда! Там работают автоматы! Все о'кей! - заорал я.
     В  старые  времена для  этого  побережья годился только очень  надежный
корабль.  Но  теперь рифы  были слишком разрушены,  чтобы повредить грузовой
корабль.  Да  и  автоматы не дремали,  постоянно контролируя все вокруг.  Но
причина паники Сандерпека была  понятной.  Действительно,  трудно оставаться
спокойным, когда внезапно обнаруживаешь, что ты окружен рифами.
     Испуг  доктора  успокоил меня.  Не  обращая  внимания на  крики  Ди,  я
направился на мостик.
     Сандерпек склонился над приборами.
     - Отойди, - сказал я. - Это не твое дело.
     Он  даже не шелохнулся.  Я  подошел вплотную,  док выпрямился и  тут же
получил удар в солнечное сплетение.  Сандерпек не разбирался в автокапитане.
Охнув, он рухнул на колени.
     Я тут же извинился.  Старина док был мне другом, но управление кораблем
- мое дело,  мое любимое занятие,  знак того,  что я здесь нужен. Я объяснил
ему это.  Наконец,  поднявшись, Сандерпек что-то пробормотал, но я ничего не
понял.
     Включился сигнал вызова.
     - Капитан слушает, - сказал я.
     - Это Абдул,  кэп.  Со мной Ди.  Кэп, доктор сообщил, что я отключил на
время автокапитана? Мы подключаем навигатор, и чтобы не было перегрузки...
     - Что?! Ты выключил автокапитана? Боже мой!
     Теперь я понял,  почему Сандерпек полез к управлению. Меня не посвятили
в подробности ремонта. Пока я спал, Сандерпек обо всем позабыл...
     Я посмотрел вперед, но надежного прохода не увидел. На горизонте лежало
грязное пятно,  которое могло быть  либо  землей,  либо  рифом.  Существовал
только один  выход:  убрать скорость и  на  ручном управлении медленно пойти
обратно.
     Но   не  успел  я   коснуться  кнопки,   как  изнутри  корабля  донесся
металлический скрежет. Палуба задрожала. Мы задели риф!
     Думать об отступлении было поздно.
     Меня поразила одна мысль.  Долгие годы я мучился виной за предательство
Джесса Странника.  Еще дольше мучился тем, что ничего не сделал для спасения
Марка Джордила. А вот о старине Сандерпеке я ни на мгновение не задумывался.
Я все же отличался от всех остальных людей.  Я имею в виду не умение читать,
а то, что разрушил столько жизней, которые были рядом со мной.
     Должно быть,  во мне всегда жила страсть к разрушению. Если это так, то
она  никогда не  вспыхивала ярче,  чем  в  тот  миг,  когда "Звезда Триеста"
стирала рифы африканского побережья.
     То  было  побережье печальных легенд.  Я  знал,  что  здесь погиб целый
легион  кораблей.  Они  разбивались о  рифы,  пока  команда искала  проход к
берегу.
     Я  перевел  ручное  управление в  положение  "полный  вперед".  Атомные
грузоходы Звездной Серии были  огромными старыми кораблями.  Никогда ГЕМы не
будут значить для человека столько, сколько значили они.
     "Звезда Триеста",  как женщина,  послушно откликалась на  команды руля.
Море  вскипело,  мы  рванулись вперед.  Глубокое недовольное урчание  тонуло
позади корабля.
     На  контрольном пульте замигала аварийная сигнализация.  Двойной корпус
продырявило между шестым и седьмым трюмами,  в третьем трюме тоже была течь.
Я  представил,  как  туда  врывается  бушующая  вода,  и  немедленно  закрыл
герметичные люки.  За шестой и седьмой беспокоиться не стоило, поскольку там
находился балласт.  Помпы включились уже давно,  но приборы показывали,  что
они не справляются.
     Впереди вроде бы показался узкий проход.  Я повернул штурвал, направляя
корабль туда. Скорость росла.
     Как ветер паруса, меня наполнило радостное оживление.
     - Мы пойдем к берегу! - заорал я.
     - Снижай скорость, болван! - крикнул Сандерпек.
     Но я не стал этого делать. Я уже пришел к сознательному решению, и меня
переполняло безумие,  веселящее безумие разрушения.  Подо  мной был  один из
самых совершенных образцов автоматики,  и я был намерен его уничтожить.  Мир
должен увидеть, как я отношусь к его творениям!
     Доктор,   видимо,  прочитал  это  на  моем  лице  и  теперь  напряженно
вглядывался вдаль. Остальные члены экипажа - Ди, Алан и Абдул - выскочили на
палубу и с ужасом в сердцах тоже смотрели вперед.  Их волосы неистово трепал
ветер.
     Внезапно,  что-то почувствовав, я оглянулся. У нечеткого штурвала стоял
человек с темным и неясным лицом.  Это был мой двойник!  Фигура!  Мое сердце
заколотилось.  Второй  раз  я  уже  не  осмеливался оглянуться,  но  взгляд,
опалявший мои плечи, подбросил дров в огонь моего безумия.
     Впереди под зеленой водой появилась тень. Мы шли над ней. Ди бросился к
борту,  всматриваясь вниз,  -  под  нами  проходила скала.  Корабль взревел.
Впереди  взрывался  сверкающий бурун,  я  обошел  его  слева,  и,  когда  мы
врезались в линию волн,  кильватер за нами вспенился. Завыла сирена тревоги,
я разбил ее.
     Теперь  на  горизонте  лежала  полоса  желто-коричневого  песка  самого
негостеприимного уголка  Африки.  Мельком бросив  взгляд  вправо,  я  увидел
башню, но посмотреть второй раз не решился. Я стоял у штурвала и вел корабль
к гибели. Джастин, ты должна была быть с нами!
     Перед носом корабля летело черное крыло его тени,  но я  чувствовал еще
одно  крыло  -  над  нами.  Наше  странствие проходило под  тенью  сил,  нам
неведомых.  Мы ограничены тем,  что дает нам знание. Но где-то в глубине нас
самих есть одна неисследованная комната,  одна недоступная лестница, ведущая
вниз,  в дьявольские области.  Оттуда и приходят темные силы, которые растут
вместе с нами.
     Проход в  рифах оказался уже,  чем  я  ожидал.  Вода дробилась цепочкой
зазубренных кораллов,  и  я  закричал во  всю  силу  своих  легких.  Корабль
продвигался вперед с невообразимым грохотом.
     Страшное зрелище. Смятый борт, вьющаяся лента металла. Толчок сбил меня
с ног,  но я снова бросился к штурвалу. Сандерпек катался по полу, на палубе
валялись еще трое.
     Риф разрезал нос, словно корпус корабля был сделан из оловянной фольги.
     Я засмеялся.
     Спаренные винты были пока невредимы,  и я еще больше увеличил скорость.
Включил и позволил трезвонить всем сигналам, чтобы веселье было полным. Крен
на левый борт заметно усилился.
     Я  уже не  мог читать показания приборов,  но видел,  что мы несемся на
мель.  Мы  прошли  сквозь  рифы,  впереди развернулась широкая полоса пляжа.
Теперь я снизил скорость.
     По палубе пробежал Алан Батор,  неуклюже подпрыгнул и  бросился в море.
Мне понравился его прыжок.
     Мы стремительно скользили дальше.  Впереди,  как сплошной бурун, маячил
белый пляж. Дальше виднелись неприветливые дюны, которые тянулись, наверное,
в самое сердце земли. Чувствовалось горячее дыхание Африки.
     - А-а-а-а! - заорал я.
     Мы врезались.
     Под песком оказался риф или скала.  Такого я не ожидал и успел намертво
вцепиться в штурвал, как вдруг корабль свернулся вокруг меня.




     Сандерпек,  Абдул и я спустили на воду надувной плотик.  Скумпсби нигде
не было,  и мы так никогда и не узнали,  что с ним случилось.  Скорее всего,
его выбросило за борт, когда корабль налетел на мель.
     Мы затащили на плот провизию и  свалили ее вокруг себя.  Под нами,  как
огромный спящий зверь,  тяжело вздыхала зеленая вода. Меня всего переполняло
какое-то болезненное наслаждение -  ведь происшедшее было реальностью,  а не
иллюзией!  И еще я сделал один вывод:  чем бы ни являлась реальность, но это
была именно она.  Возможно,  наша авария была даже большей реальностью,  чем
сама жизнь.
     Пока мы  неслись к  берегу,  у  меня впервые возникло довольно странное
чувство.  Именно чувство,  а не мысль, потому что оно пронизывало меня столь
сильно,  что,  казалось, даже кожу пощипывает. Чувство, которое впоследствии
неоднократно  возвращалось  ко  мне  в  самых  критических  ситуациях.   Мне
показалось,  что новые события и знания приходят ко мне не сами по себе,  не
просто так,  а  специально для  того,  чтобы помочь мне  глубже проникнуть в
самого себя.
     Это  чувство меня  поразило.  Что  если  оно  ошибочно?  Куда оно  меня
приведет?
     Надвигалась ночь,  но я  пренебрег протестами своих товарищей и настоял
на высадке. Солнце уже заходило, когда мы в последний раз сошли с огромного,
сидящего на мели,  корабля.  Наконец, мы втащили плот на берег и огляделись.
Было темно.  С одной стороны от нас лежал черный океан, и даже шум прибоя не
оживлял его.  С другой - истерзанная пустыня. Где-то очень далеко - там, где
я мельком заметил башню, - мерцал свет.
     - Мы пойдем туда!  -  Меня переполняла энергия и жажда деятельности.  Я
был лидером. - Там цивилизация!
     И тут меня настигла расплата. Потеряв сознание, я упал лицом в песок.
     Очнулся я  от того,  что мне лили в  рот теплую жидкость.  Кто-то сидел
передо мной на корточках и вливал в меня нитроглицерин.  Я узнал Сандерпека,
лицо которого походило на незнакомый ландшафт.
     - Все будет в порядке, - произнес он. - Выпей это и не волнуйся.
     - Док, я ведь в своем уме, правда? Моя голова... Корабль... Он потерпел
крушение?
     - Конечно, конечно. Поднимается луна. Ты видишь корабль?
     - Это не было галлюцинацией?
     Сандерпек указал  на  огромную,  очень  близкую тень:  "Звезда Триеста"
сидела на мели.  Я  вздохнул и,  не в  силах более говорить,  послушно выпил
нитроглицерин.
     Абдул пребывал в шоке,  и пока Сандерпек хлопотал возле него,  я лежал,
разглядывая  звезды.   Почему  я   это  сделал?   Откуда  шло  то   огромное
удовлетворение,  которое я ощущал? Сейчас нас окружало множество опасностей,
однако я продолжал торжествовать, почему? Все то, чем я обладал, было только
что потеряно (кроме писем Джастин,  которые я спрятал во внутренний карман).
Почему я ни о чем не жалею?
     Я  знал,  что  корабль принадлежит компании,  которой владел Фермер.  Я
ненавидел его и, устроив крушение корабля, повлиял, хотя и незначительно, на
его подлую жизнь.  Это был единственный способ,  которым я  мог отомстить за
свои страдания и страдания других ландсменов,  работавших на его ферме. Была
и  более непосредственная причина,  хотя я и не хотел ее признавать:  Фермер
знал о моем предательстве Джесса...  Вот и все, но лежа на берегу, на земле,
еще более нищей,  чем земля Фермера,  я сумел заснуть и вспомнил те времена,
когда был ландсменом - современное изысканное название преступника.
     Возможно, сон о ферме был навеян обветшалым монстром, лежавшим на воде.
Ядерный грузоход был мощным,  но уже обреченным творением.  В этом смысле он
походил на ферму.  Но было и более глубокое сходство. И у корабля, и у фермы
имелось одно и  то же фундаментальное качество:  гигантская обнаженная сила,
рядом с которой человек не мог существовать, не изменяясь.
     Лежащего на  мели  огромного динозавра я  привел  к  смерти,  но  ферма
привела к смерти меня.
     Все поля были либо прямоугольными,  либо квадратными и  простирались на
много миль.  Там,  где  одно  или  два  граничили с  дорогой,  выстраивались
деревни.  Это старый уголовный термин -  "деревни",  на  самом деле это были
просто трудовые лагеря, куда мы, изнуренные, возвращались по вечерам.
     До сих пор я слышу крики нашей охраны в тот первый вечер прибытия.
     "Здесь ты ничтожество! Если хочешь жить, выгляди живым!"
     Взгляд назад -  на длинную машину без стекол, в которой мы приехали. Мы
ненавидели эту машину за то,  что она привезла нас полузадушенными,  но в то
же время мы желали ее страшной безопасности вновь,  именно сейчас, когда она
ревет, прогреваясь, прежде чем уползти отсюда навсегда.
     Странные ограждения,  не пропускающие испарений. Крики и срывание давно
сношенных лохмотьев одежды.  Запах наготы.  Рядом женщины,  лишившиеся своих
грязных  тряпок.   Сильнейший  удар  по  голени,  безумная  спешка  сбросить
лохмотья.  Больно, настолько больно, что я в замешательстве - хочется что-то
понять, но страшно даже оглянуться.
     Крики все громче. Их цель - вогнать нас в смятение, раздавить. Охранник
толкает,  бьет женщину в грудь,  дает затрещину мужчине,  который пытался ее
прикрыть.  Скотская тишина среди  нас,  когда  мы  бросаем свои  лохмотья за
барьер,  к  ногам  охранницы.  В  основном  охранников  набирали  из  бывших
ландсменов.  Они отработали свой срок, но были не в состоянии приспособиться
к городам и оставались в лагерях доживать свои поломанные жизни.
     Голые,  мы были лишены всего,  кроме пота,  грязи, нарывов и пятен. Нас
загоняют под холодный ливень,  плещущий в узком проходе.  Страх воды, чей-то
красный локоть,  вонзающийся в мои посиневшие ребра.  Странный запах -  вода
жалит глаза.  Какой-то  старик с  гниющими ступнями поскальзывается,  тяжело
падает,  стонет.  Тихий бесцветный голос старика,  словно водяная пленка.  В
следующей комнате снова крики, удары.
     Выдача одежды.  Униформа.  Глупая радость по  поводу синих курток.  Нам
хоть что-то дают!  Подарки Фермера.  Мы робко переглядываемся,  понимая, что
должны будем узнать друг друга.  Но  пока только думаем о  новой одежде.  На
наших лицах что-то блестит.
     Толкаясь в  крохотной комнатке,  запуганные,  мы  влезаем в  брюки и  в
блузки.  Без  различия пола  все  получили брюки и  блузки.  Сжатые со  всех
сторон,  мы  стояли,  ожидая следующей порции криков и  ударов.  Стояли,  не
решаясь   заговорить  друг   с   другом.   Охранники  толпились  в   дверях,
непринужденно болтали, смеялись.
     Мы стояли долго.  Рукава моей блузки оказались мне коротки.  Я заметил,
что человеку с родимыми пятнами на лбу блуза велика (это был Даффи,  с ним я
познакомился позже). Наши глаза встретились. Наказывалось все: выгода, риск,
инициатива.  Охранники толпились в проходе.  Я медленно стянул блузку. Даффи
кивнул, снял свою. Мы поменялись. Внезапно снова раздались крики.
     Теперь мы бежали на размещение по баракам.  Нас гнали через двери,  как
скот.  Я  не  успел  натянуть блузку на  левое плечо и,  когда проскакивал в
дверь,  один из охранников нанес мне зверский удар.  Я поскользнулся,  упал,
увлекая за  собой какого-то  парня.  Парень быстро вскочил,  побежал дальше.
Другой охранник методично бил меня до тех пор, пока я, наконец, не поднялся.
     Боль,  ярость,  шум в голове.  Из носа течет кровь.  Зажимая его рукой,
шлепаю по грязи в  общую спальню 5  блока Б.  Жалкий и  униженный,  падаю на
кровать.
     Надзиратель спальни,  живущий тут же,  у дверей,  был на месте.  Сквозь
окровавленные пальцы я смотрел, как он подходит к моей койке, чтобы сбросить
меня на пол.  Я решил напасть на него,  как только он ко мне прикоснется.  Я
отнял руку от лица... Это был Хаммер!
     - Парень,  -  сказал  однажды  Марк  Джордил Хаммеру,  -  ты  неуклюж и
чертовски примитивен,  но  у  тебя  есть  шанс  стать  неплохим гражданином.
Наверное,  это звучит не очень большой похвалой,  но,  Бог знает почему, это
видно,  стоит лишь на тебя взглянуть. Никогда тебе не будет найдено полезное
применение, но и по-настоящему плохим гражданином ты тоже не станешь, как бы
тебя к этому ни готовили.
     Хаммера подготовили для барака номер пять.  В нем,  однако, сохранилась
та  маленькая доброта,  которую когда-то разглядел Марк Джордил.  Чем больше
Хаммер над нами издевался, тем больше страдал сам. Он был грубым, жестоким и
святым. Он ничем не мог облегчить нашу сокрушающе тяжелую жизнь. Нас ни разу
даже  не  пытались лечить,  не  давали  возможности постираться,  не  меняли
одежду.
     - Здесь никто не заботится о том,  чтобы ты не умер,  -  сказал однажды
Хаммер после отбоя.  -  В человеческом теле много фосфора, так что вы ценнее
мертвые, чем живые. Посматривай на грязь, которую таскаешь с собой.
     Да,  роботы,  работавшие рядом с нами, приносили намного больше пользы.
Ободранные,  изношенные,  они  работали лучше нас.  Каждый ландсмен старался
работать настолько медленно и  плохо,  чтобы  только  не  получить плетей от
надсмотрщика.
     Я  был,  наверное,  единственным человеком во  всей деревне,  кто  умел
читать. Но даже Хаммеру я не выдал свой секрет.
     Утром нас поднимали сирены и надсмотрщики, которые приходили с заданием
на день. Монотонность жизни разнообразилась только сменой сезонов.
     Те годы прошли в  нужде и лишениях.  Летнее солнце вливало в нас жизнь,
которой нам так не  хватало зимой.  К  счастью,  в  деревне были женщины,  у
которых мы могли получить традиционное развлечение бедняков.
     И еще там была смерть -  величайший прерыватель монотонности.  Смеяться
над ней,  как мы смеялись с  Хаммером,  когда были мальчишками,  я больше не
мог.  Она  обнажила свою  истинную сущность,  с  которой невозможно прийти к
соглашению; она - грязь, внезапное крушение, странный шум, рвота, вылезающие
из орбит глаза, мгновенный понос.
     Несмотря на  все  это,  постепенно жить  в  деревне  становилось легче.
Система пыталась убить всякую надежду,  но  без надежды земля обрабатываться
не может.  Рано или поздно человек убеждался в том,  что он не сумасшедший и
ему  дана какая-то  свобода (свобода давалась лишь потому,  что  бежать было
практически некуда).
     Для человека нет ничего,  что было бы  им  абсолютно приемлемо.  Его не
удовлетворит даже  то,  что  он  считает свободой,  чем  бы  она  ни  была в
действительности.  Любой,  даже самый лучший день в жизни, все равно отмечен
печатью монотонности.  И  мой самый последний день в  деревне начался так же
заурядно, как все предыдущие.
     Будили нас  рано.  Мы  спали  в  бараках,  построенных вокруг столовой.
Бараки  были  обнесены  колючей  проволокой,   а  дальше  виднелись  гаражи,
мастерские,   административный  блок.  Потом  снова  проволока,  за  которой
простиралась земля.
     Я  вышел из барака в шесть тридцать,  натягивая на ходу одежду:  легкий
воздухонепроницаемый комбинезон с  отстегивающимся шлемом.  За  ночь  выпало
немного осадков,  день выглядел свежим,  и я не стал опускать лицевое стекло
шлема. Ранним утром Англия может показаться неплохой страной даже ландсмену.
Над  землей  висела  желтоватая  дымка,   похожая  на  пыль  от  наковальни.
Большинство людей опустили свои стекла, а я нет.
     Через герметичный тамбур я  прошел в столовую.  Здесь было шумно.  Люди
еще как следует не проснулись,  но говорили непрерывно, потому что следующая
возможность поговорить появится только вечером.  Такой шум  -  только летом.
Зимой, в темноте, разговоры намного тише. В январе столовая напоминает морг.
     Пока  живешь,  от  тебя ждут хорошей работы,  и  поэтому каждый день ты
получаешь 20  граммов животных протеинов.  В  городах же  иногда  приходится
неделями жить без мяса.
     После завтрака мы  выходим на  построение и  получаем задание на  день.
Перед выходом за внутренний периметр нас обыскивают. Обыск повторяется перед
внешним периметром, а потом лучше здесь не показываться до семи вечера.
     Мне  приказано выехать в  наряд за  несколько миль отсюда.  Для поездки
утро было прекрасным.  Я с удовольствием залез в трактор,  ввел координаты и
немедленно тронулся в путь.
     Эти  минуты  одиночества  были  мне  дороже,  чем  лишняя  миска  супа.
Вообще-то лагерные надзиратели должны ездить с нами и передавать нас полевым
надсмотрщикам.  Но,  во-первых,  штат охраны укомплектован не  полностью,  а
во-вторых,  надзиратели страшно  ленивы.  Если  они  считают,  что  ландсмен
заслуживает доверия, то отпускают его одного. Кроме того, бежать было некуда
- весь остров был превращен в огромный лагерь.
     Конечно, если верить в существование Странников, можно убежать, надеясь
на  встречу  с  ними.   Многие  ландсмены  истово  верили,  будто  Странники
когда-нибудь окружат лагерь,  перебьют охрану и  освободят всех заключенных.
Но я был скептиком - Странников ни разу не видел и потому не верил в них.
     Начал моросить мутноватый дождик.  Это  были  инсектициды:  над  полями
круглосуточно  кружили  распылители,   уничтожая  насекомых.  Мне  ничто  не
угрожало:  я был защищен спецодеждой и кабиной трактора.  Я как раз проезжал
мимо  автомата,  который  извергал навстречу дождю  плотный зеленый туман  -
хлорофилловый корректант.  Здесь  растения  погибли  от  вспышки  физихозиса
пахотного слоя.
     На  мгновение мне  показалось,  что  я  нахожусь  на  поверхности чужой
планеты. Выйти наружу незащищенным означало принять мучительную смерть.
     Большинство знакомых черт пейзажа было изуродовано или  вообще исчезло.
Пока трактор карабкался по  пологой насыпи,  я  вспомнил,  что несколько лет
назад здесь росли огромные деревья. На вершине холма стояло множество машин.
Сюда мне и приказали прибыть.  Я вышел,  отдал старшему надсмотрщику рабочую
карточку.
     Мы  много  работали в  тот  день.  Работа  была  трудной,  опасной,  но
необходимой.  По  одну  сторону от  холма проходила широкая дорога,  за  ней
начиналась чужая  ферма.  Владения  нашего  Фермера  простирались от  южного
побережья до  центральных графств,  но  ни  один человек из  деревни не имел
возможности  проверить  это.  Граница  патрулировалась быстрыми  автономными
роботами, остальным видам транспорта останавливаться там запрещалось.
     Вместе с другими ландсменами,  цепляясь за сетку,  я полез на опору. По
дороге проносились машины, перевозя пассажиров из города в город. В одном из
городов жил наш Фермер.  Его имени не знали даже охранники,  не говоря уже о
нас.
     В  интересах эффективности,  фермы  укрупнялись,  проглатывая маленькие
хозяйства.  У железных дорог обрезались боковые ветки, и стальные магистрали
превращались в прямые скоростные трассы.  Система автодорог упрощалась с тем
же  радикализмом,  в  интересах все  того же  холодного божка эффективности.
Осталось всего несколько главных дорог, которые опоясывали землю так, что их
рисунок вполне годился для учебника евклидовой геометрии.
     Уничтожение железных дорог и автострад было обдуманным решением.  Среди
фаворитов божка  эффективности есть  один,  который  зовется централизацией.
Эффективность росла  посредством проведения в  жизнь идей  централизации,  а
многие города и  поселки начали умирать.  В конце концов остались лишь очень
большие города  и  скудные деревни,  которые раньше назывались бы  трудовыми
лагерями.  Но  в  наш  просвещенный век тюрьмы были уничтожены,  а  сроки за
преступления отбывали,  работая в деревнях.  "Удаление в деревню" -  так это
тогда называли.
     Несмотря на изрядное количество автоматов,  работы в  избытке хватало и
людям.  Наш труд на опорах был пока слишком сложным для любой машины.  Опоры
стояли вдоль гряды холмов.  Нас послали на  огромную металлическую сеть,  на
высоту  около  сорока футов.  Я  цеплялся,  карабкался и  проклинал Фермера,
который сидел в своем офисе в далеком городе, перебирал бумажки и, наверное,
никогда не  видел своих зловещих владений.  В  то  время я  еще слишком мало
знал,  чтобы  проклинать  саму  систему,  использующую  ландсменов  подобным
образом.
     Подо  мной  лежала  разоренная земля.  Деревья,  которые  давали  почве
защиту,  были срублены.  Их срубили,  дабы избавиться от птиц - переносчиков
болезней.   И  сейчас  мы  монтировали  искусственные  деревья,  заменители,
призванные укрепить почву.  Никто не  думал о  том,  что  это является ярким
свидетельством нежизнеспособности системы.
     По мере того, как парень подо мной устанавливал ячейки, я, страхуя его,
поднимался все  выше  и  выше.  Вскоре сквозь дымку  показались крыши  домов
ближайшего города.  Город стоял на гигантской платформе, высоко поднятой над
землей,  чтобы в  него не попадали яды из почвы.  Хотя я  и знал,  насколько
переполнены эти центры жизни, меня пронзила острая ностальгия.
     Со своей высоты я увидел еще кое-что.  Сопротивляясь дороге,  невдалеке
лежали руины  старого города,  одного из  тех,  что  исчезли после  создания
прямоугольной дорожной сети. Такие городишки просто стирали с лица земли, но
некоторые еще оставались.
     Два года назад меня использовали на  работах по  расчистке руин.  Там я
обнаружил хранилище книг,  и  мне удалось пронести несколько штук в деревню.
Теперь они лежали в тайнике под моей койкой.
     Я  решил снова наведаться в  развалины и  поискать еще  чего-нибудь.  Я
просто жаждал совершить это.
     Мы  работали весь день,  сделав один короткий перерыв,  чтобы похлебать
привезенную  луковую   похлебку.   После   окончания  работы   мне   удалось
ускользнуть.  Из нашей деревни я  был здесь один,  и  никто из охранников не
отвечал за то,  что произойдет со мной после того, как я получу свою рабочую
карточку.
     Впереди лежали темные,  многообещающие руины. Трактор наскочил на груду
камней  перед  развалинами.  Резко  свернув,  я  вклинился  между  домами  и
остановился на останках того, что когда-то было магазином.
     Для  меня был  очень важен вопрос времени.  Вечерняя проверка в  лагере
начиналась сразу после гудка сирены,  и  если к  этому моменту я не вернусь,
то, во-первых, останусь без ужина, а во-вторых, окажусь в карцере.
     Передо мной находились останки разбитой витрины. Дальше была темнота, в
которой угадывались груды старых вещей. Дома только казались домами - целыми
оставались лишь стены,  а все,  что находилось внутри, было давно разрушено.
Чувство заброшенности усиливалось от  вида буйно разросшихся сорняков.  Но в
этом хаосе я увидел тень более человечного образа жизни.  Руины являли собой
труп города, в котором когда-то ценилась личность.
     Я  вылез из трактора и прошел между домами.  Я узнал здание,  в котором
два года назад нашел книги.  В  книгах я  встретил слова,  смысла которых не
знал: библиотека, музей, читальный зал.
     За прошедшее время фасад здания обрушился, и я забрался внутрь с другой
стороны.
     Краем глаза я  заметил какую-то тень,  мелькнувшую в проеме.  Тут же на
меня  набросились два  человека.  Грязный кулак с  силой врезался в  лицевое
стекло моего шлема.
     Тут они разглядели на моей груди желтую звезду.
     - Это  всего  лишь  ландсмен!   -   разочарованно  воскликнул  один  из
нападавших.
     Они позволили мне подняться, но держали все так же крепко.
     - Кто вы? - спросил я.
     - Вопросы здесь задаем мы.  Шагай,  ландер.  Старший хочет поговорить с
тобой.
     Второй достал нож.  Оттянув край моего комбинезона, прорезал дыру дюйма
в  три.  Я  в  ужасе схватился за края и  зажал дыру,  стараясь не выпустить
чистый  воздух.   Подобную  процедуру  проделывают  с  теми,   кто  вызывает
подозрение:  ты слишком занят своим комбинезоном и больше ни о чем не будешь
помышлять.
     Шок вызвал у меня галлюцинацию.
     Незнакомцы перевели меня в  другое здание,  которого я раньше не видел.
Оно  удивительно хорошо сохранилось.  Внутри была  обстановка прошлого века.
Повсюду  висели  картины,  написанные натуральными красками,  в  углу  стоял
большой темный музыкальный инструмент, в кадках росли настоящие деревья.
     За столом сидел очень толстый человек - такого можно встретить только в
больнице.  С  помощью каких-то  сложных инструментов он  ел  ярко окрашенную
старинную пищу. Когда я вошел, он отодвинул еду в сторону.
     - Есть что-нибудь интересное? - спросил он.
     У  меня в  кармане лежал рисованный портрет.  Это был портрет человека,
которого я  любил  и  который  от  меня  зависел.  Портрет являлся для  меня
драгоценным символом, но самого человека, изображенного там, я не помнил.
     Я судорожно сжал рисунок.
     - У меня ничего нет.
     Жирный усмехнулся.
     - Дурак,  что-нибудь у  тебя  должно быть.  Здесь двадцатый век,  а  не
двадцать первый: каждый все еще владеет чем-нибудь.
     Охранники вырвали мою правую руку из кармана,  прижали запястье к  углу
стола, и высокий с размаху рубанул ребром ладони. Боль ножницами резанула по
руке, я закричал, выронил рисунок.
     Жирный подобрал его и  подошел к  большому баку,  стоявшему у  окна.  Я
кинулся к  нему.  Из  бака  разило  знакомым запахом.  Как  часто  я  мечтал
проснуться утром и  не  чувствовать его!  Это был хлорированный гидрокарбон,
называемый обычно  оксобензином.  Мы  травили  им  самых  живучих насекомых,
разбавляя одну его часть десятью тысячью частями воды.
     Жирный бросил рисунок в бак.
     Я видел, как, кружась и растворяясь, падает на дно лицо обожаемого мною
человека. На своем пути к смерти оно казалось страдающим.
     Желая спасти его, я сунул руку в бак.
     Портрет был  рядом,  но  рука  начала растворяться.  Заорав от  боли  и
страха,  я  выхватил из  бака то,  что осталось.  Рука растворилась почти до
плеча.
     Дьявольская галлюцинация,  вспыхнув яркой картинкой, наконец, отпустила
меня, рыдающего, в реальный мир. Я лежал на ворохе грязной одежды в какой-то
полуразрушенной комнате.  Вокруг меня стояли люди. Так я оказался в компании
Странников.




     Итак,  после двух месяцев работы над рукописью, я добрался, наконец-то,
до Странников.  Возможно,  мне следовало с  них начать,  ведь они -  одна из
важнейших страниц моей жизни.  Я пробыл с ними недолго,  но меня потрясла их
непохожесть на остальных:  в них еще оставались честность и милосердие. В то
же время они были самыми гонимыми из людей.  Еще более важно,  что на земле,
полной мертвых окончаний,  они представляли собой инициативу, устремленную в
будущее.
     Нет,  с  них  я  начать  не  мог.  Чтобы  писать,  необходимо  обладать
мужеством. Мужество необходимо, потому что писать - значит исповедываться, и
самая откровенная моя исповедь появится в этой главе. Я любил Странников, но
предал Джесса!  Впрочем,  осознание того, о чем надо писать, приходит ко мне
как бы извне.  В некотором смысле я лишь воскрешаю древнее искусство письма.
Синтаксические правила и  семантические конструкции помогают мне и позволяют
излагать мысли, не адресуясь ни к кому! Может получиться так, что после этой
войны остатки человечества вернутся в  пещеры,  снова втиснут на бумагу свою
речь и снова научатся читать. (По крайней мере, в моем сердце живет надежда.
)
     Но смогут ли они понять? Достаточно ли я вложил в написанное? Должен ли
я оставить в стороне зимы в городах,  весь идиотизм моего ареста,  расчистку
снега в  деревне,  чувство безысходности и  понимание того,  что жизнь может
измениться только в худшую сторону? Должен ли я описывать свои галлюцинации,
настолько живые для меня в  то время и настолько невыносимые сейчас?  Должен
ли я исхитряться и, подражая некоторым книгам, писать примечания?
     Не  существует способа решения всех  этих проблем.  Компромиссы рушатся
подобно  старым  мостам.  По  одну  сторону -  вечная  мысль,  по  другую  -
беспокойное кровоточащее тело.  Наверное,  лучше  всего придерживаться стиля
триллеров,  которые я нашел в куче старых книг,  придерживаться тела.  Мысль
сама о себе позаботится,  как это и должно быть -  она не страдает,  подобно
телу,  и  может выжить.  А  если я  не  смогу ей  больше сопротивляться,  то
возникну снова, стану своим собственным редактором и комментатором.
     А теперь попробуйте представить мои чувства: я лежу на ворохе одежды, а
сверху  на  меня  глядят оборванные люди.  Они  молчат,  я  тоже.  Мой  мозг
ошеломлен ощущением потери руки. Наконец, подошел вожак Странников.
     Лица у Странников были тощие,  иссеченные недоеданием и нуждой. На этих
лицах  читалась решимость вырвать  у  жизни  ту  малость,  какую  еще  можно
вырвать.  Женщины, низведенные голодом и грубой одеждой почти до бесполости,
выглядели ничуть не мягче мужчин.  В  комнате был полумрак,  но я  отчетливо
видел эти лица.
     Лицо  вожака  было  несколько  иным.   Его  отличали  истощенные  линии
аскетизма,  пылающие скрытым пламенем страсти. Раньше я не улавливал разницы
между выносливостью и стойкостью, но как только увидел этого человека, понял
- вот пример духа,  который превратил страдания в нечто прекрасное.  И еще я
понял, что могу ожидать милосердия.
     Он шагнул вперед и липкой лентой заклеил порез на моем комбинезоне.
     - Ты болен,  друг,  - сказал он. - Ты что-то бормотал. Подними стекло и
позволь нам взглянуть на тебя. Ты ландсмен?
     - Я  должен вернуться назад,  я  еще успею.  Иначе меня ждет карцер или
Газовый Дом.
     - Тебе лучше остаться с нами, - ответил он.
     - Мы  не  можем отпустить его,  Джесс.  Он  видел нас.  Теперь он  тоже
Странник.
     Джесс!  Это  был  Джесс!  В  деревнях,  когда  говорили  о  Странниках,
постоянно произносили это  имя.  Для  ландсменов оно  означало надежду,  для
охранников -  смерть.  Его  жизнь  являлась легендой,  за  его  голову  была
назначена большая награда.
     Джесс сказал:
     - Мы тоже когда-то были ландсменами, но мы убежали. Мы обрели свободу и
сейчас не признаем ничьих приказов, кроме своих собственных. Ты останешься с
нами?
     - Куда убежали? - вздохнул я. - Бежать некуда.
     - Об этом мы расскажем позже. Сначала скажи ты. Ты с нами?
     Я  опустил глаза.  Заданный мне вопрос был не из тех,  на который можно
ответить свободно.  Ответ мог быть только положительным, вернуться в деревню
мне бы не позволили.
     - Я остаюсь.
     - Нам пригодится его трактор, - заметил кто-то.
     - Нет,  -  возразил Джесс.  -  Его выследят по колее. Люди больше всего
любят охотиться, в остальном они почти бесполезны. Как тебя зовут, друг?
     - Ноул Ноланд.
     - А меня просто Джесс. Мы, Странники, образуем братство. Как бы мало мы
ни имели, мы поделимся с тобой.
     - Мне знакомо твое имя. Я слышал его в деревне.
     - Хорошо,  Ноул.  А  теперь иди  и  заведи свой трактор.  Направь его в
сторону фермы, потом прыгай и возвращайся к нам.
     Я   опустил  лицевое  стекло,   ощущая   недоверие  Странников.   Молча
повернулся,  прошел через своеобразный тамбур из мокрых одеял.  На развалины
уже  опускался вечерний смог.  Двое часовых,  удобно устроившись на  камнях,
спокойно наблюдали за  мной.  Я  забрался в  кабину трактора,  завел  мотор,
медленно выехал из-под навеса и развернулся в направлении фермы.
     О  жизни Странников я знал лишь то,  что она была невообразимо трудной.
Если я  прямо сейчас вернусь в деревню,  то смогу отделаться одной неделей в
Газовом Доме.  Газовый Дом - это фабрика, через которую проходит весь урожай
перед  отправкой в  город.  Продукты  там  очищаются от  ядов,  а  сами  яды
выпускаются в воздух.  Работа не была там особенно тяжелой, но каждая неделя
в ядовитой атмосфере стоила года жизни.
     Газуя двигателем,  я  обернулся и  увидел полдюжины голов и  столько же
винтовок.  Я  находился в  пределах  досягаемости,  и  меня  запросто  могли
пристрелить.  Не раздумывая,  я  закрепил педаль газа и выпрыгнул из кабины.
Трактор, набирая скорость, удалялся по капустному полю.
     - Ты все же не так хитер,  как мне показалось, - сказал я Джессу, когда
вернулся в развалины. - След трактора отлично виден.
     - Мы  скоро уйдем отсюда.  Как только стемнеет.  А  пока поешь с  нами.
Теперь ты Странник.
     Суп оказался овощной водой,  а мясо было говядиной.  Видимо, они украли
корову  из  стада  за  несколько  миль  отсюда.  Весь  скот  выращивался  на
стилбестроле,   так  что  мясо  было  просто  кашицей,   в  которой  напрочь
отсутствовали  жизненно  важные  микроэлементы.   Сам   стилбестрол  являлся
канцерогеном,  но планета не имела выбора -  уже давно исчезла пища, которую
предки называли чистой.
     Еда была плохой, но компанию я обрел хорошую.
     Теперь изгнанники держались со  мной  легко  и  непринужденно,  как  со
своим. В отличие от меня, все они, включая Джесса, были неграмотны.
     Не могу сказать,  что я  полностью стал одним из них.  Я  пробыл с ними
слишком мало,  но жизненный опыт и навыки выживания, которые я приобрел, мне
пригодились. И ощущение свободы, поначалу меня даже испугавшее, вскоре вошло
в мою кровь навсегда.
     Как только еда была доедена, Странники собрали свои вещи и, вытянувшись
в цепочку, ушли в темноту. Я тоже поднялся, но Джесс меня остановил.
     - Хочу спросить тебя,  Ноул,  -  произнес он. - Самая большая опасность
для нас не враги,  а болезни.  К нам приходят разные люди, многие больны, но
некоторых мы вынуждены заворачивать.  Пищевые отравления нас не пугают, но с
туберкулезом и  другими  инфекциями нам  не  совладать.  Когда  ты  был  без
сознания, ты что-то кричал. Расскажи мне о своей болезни, Ноул.
     Я опустил голову, пытаясь подобрать слова. Я стыдился своей болезни.
     - Если у тебя что-то с головой,  это не страшно. У многих из нас головы
не в порядке.
     Тихим голосом я начал говорить:
     - Это отравление.  Я отравился еще ребенком в сиротском приюте.  Доктор
сказал,  что у  меня поражена часть мозга и  сетчатка глаза.  Он  назвал это
мерцающей скотомой,  кажется,  говорил что-то еще,  но я не запомнил.  Из-за
этой болезни я и попал в ландсмены. У меня была галлюцинация прямо на улице,
я вышел на проезжую часть,  а автобус был вынужден выехать на тротуар.  Меня
арестовали и направили в деревню.
     Джесс мягко произнес:
     - Ты  должен стать одним из нас.  В  этом твоя надежда выжить.  Если не
предашь,  если  станешь Странником душой и  сердцем,  то  сможешь взять себе
женщину,  а мы будем заботиться о тебе. Истинный Странник никогда не предаст
и не оставит в беде друга.
     - Я не смогу предать тебя! - вскричал я. - Я не того сорта!
     С  бесконечным  спокойствием  Джесс  посмотрел  на  меня.  Его  взгляд,
казалось, был способен проникнуть в самые сокровенные мысли.
     - Если пробудешь с  нами достаточно долго,  то возвысишься до понимания
себя  самого.  Именно  это  превращает отчаянную жизнь  Странников в  лучшую
жизнь.  И  когда этот день наступит,  ты поймешь,  в  чем коренится истинное
предательство.
     Я вспомнил эти слова слишком поздно,  но в тот момент они для меня мало
что означали. И еще скажу одно: в этой оборванной компании сохранилось нечто
такое,  что было присуще прежнему,  более человечному образу жизни. Но и оно
находилось под угрозой новых жестоких правил выживания.  Если бы  не  Джесс,
остальные Странники были бы немногим лучше волков.
     Мы шли всю ночь.
     В  темноте я  случайно натолкнулся на  Странника по  имени  Гарри.  Его
спокойствие и молчаливость меня приободрили, и далее мы двигались рядом.
     Во мне нарастала тревога. Я страстно желал вернуться в тот мир, который
знал,  - к Хаммеру, к привычной рутине. Я не хотел быть Странником, не хотел
вечно топать по вонючей земле. Но как мне сбежать?
     Странники являли  собой  свободное сообщество в  огромной  тюрьме  -  в
Англии.  Они постоянно пополнялись новыми беглецами из деревень.  Надежды на
возвращение ни  у  кого не  было.  Странники были обречены странствовать всю
жизнь, пока их не выследят роботы, собаки или люди.
     Но зато мы были свободны.  Мы шагали до самого утра,  а  потом устроили
привал в  старом заброшенном гараже рядом с главной дорогой.  Ночной переход
меня едва не  угробил,  поскольку я  не мог шагать наравне с  остальными.  Я
понял,  почему  Странники  считались  легендой.  Они  приходили  и  уходили,
бродяжничали и бездельничали,  появлялись и исчезали -  в общем, делали, что
хотели.
     - Куда мы идем? - спросил я Гарри.
     Он  назвал какое-то  место,  но  в  подробности не вдавался,  словно не
доверяя.  Потом сообщил,  что мы сопровождаем двух человек, которые пришли с
севера и хотели бы добраться до юга Англии. Они направлялись к морю, надеясь
перебраться в Африку.
     - Мы дойдем до побережья? - спросил я.
     Гарри покачал головой.  Затем,  подумав,  описал мне  море,  которого я
никогда не видел.  Бескрайнее море вдоль бесконечного берега,  закованного в
пластик,  металл  и  бетон,  -  все  древние  пляжи  были  съедены фабриками
искусственной пищи.
     Гарри уютно устроился спать. Я же, хотя и страшно устал, заснул намного
позже, когда в наше убежище сквозь щели проник дневной свет.
     За последующие дни я  многое узнал о скитальческой жизни Странников.  Я
ими восхищался,  но  не мог причислить себя к  ним.  Меня удерживал какой-то
страх.
     Джесс, хотя и был здесь главным, никогда не демонстрировал свою власть.
Он  жил  своей  отчаянной жизнью  и  наравне  со  всеми  помогал  остальным.
Некоторые Странники рассказывали,  что свободу сохранить очень просто до тех
пор, пока держишься вдали от деревень и дорог, которые охраняются роботами.
     - Роботы глупы,  - говорила одна из женщин. - Фермеры совершают ошибку,
полагаясь на роботов.
     - Что такое свобода?  - вопрошал один из Странников и сам же отвечал: -
Свобода умереть вдали от  доктора и  голодать зимой в  лохмотьях!  Пару  лет
назад я  чуть не умер.  Это чудо,  что я  выжил!  Я тебе говорю,  Странником
неплохо быть летом,  когда видишь солнце.  А  потом приходят морозы...  Зима
безжалостна. Даже в самые жаркие летние дни я помню о холодном времени.
     - Когда приходит весна,  о холодах забываешь,  - тихо произнес Джесс. -
Мы,  словно птицы,  которые всегда возвращаются,  не думая об опасностях. Мы
настоящие люди, Странники!
     Меня притягивала одна женщина по имени Нэн.  Она была моложе мужчин,  с
которыми спала,  чистоплотнее остальных,  и  у нее были удивительные голубые
глаза. Чтобы получше рассмотреть ее, я примостился рядом на земле. Мои глаза
наслаждались  прелестной  плавностью  ее  ног,  линией  живота,  груди.  Она
случайно бросила на  меня взгляд и  все поняла.  Нэн и  Джесс будили во  мне
желание стать Странником, но я по-прежнему мечтал о бегстве.
     Я  решил  поговорить  с  Нэн.   Ночью  в  тоннеле  старого  рудника  мы
встретились с  другой группой Странников и  передали им тех парней,  которые
шли  к  побережью.   Здесь  Странники  чувствовали  себя  в  безопасности  и
веселились вовсю.  Я  отвел Нэн  в  темную маленькую боковую галерею.  Здесь
сильно пахло землей, намного сильнее, чем на поверхности.
     Я положил руки на бедра,  которыми так восхищался,  я чувствовал зрелое
женское тело, я целовал ее. Она ответила на мой поцелуй, потом отодвинулась.
     - Ноул, ты не можешь! Ты еще не Странник.
     Мы заспорили.  Наконец, Нэн объяснила, что существует ритуал посвящения
в  Странники.  Кандидата  мужчину  стерилизовали,  и  лишь  после  этого  он
становился полноправным членом общества.  Только после  этого он  мог  иметь
женщину.  Дети  в  жизни  Странников  были  бы  невероятно  тяжелой  обузой.
Беременность означала бы смертный приговор для женщины-Странника.
     Это  был  самый печальный пример того,  что  в  жизни ничего не  дается
даром.
     Шок  от  этого открытия поверг меня в  галлюцинацию.  Когда я  очнулся,
передо мной на коленях стояли Джесс и Гарри. Рот у меня был замотан какой-то
тряпкой - видимо, я кричал.
     Я съел суп,  после чего мы двинулись обратно.  Стояла осень,  ночи были
холодными, и я понял, что никогда не смогу стать Странником.
     Когда  наступил день,  мы  сделали привал в  том  самом полуразрушенном
гараже.  На следующем ночном переходе я узнал местность,  по которой мы шли.
Мы проходили мимо моей деревни!  Всего лишь в миле отсюда, уютно устроившись
в бараке номер пять, храпел Хаммер.
     Предположим,  я попробую убежать...  Но как это сделать? Если Странники
почувствуют неладное,  то могут запросто меня убить.  И  вдруг я понял,  что
надо делать.
     Коротко вскрикнув, я рухнул лицом вниз.
     - Вставай, косолапый, - сказал Гарри.
     Я застонал.  Гарри наклонился. Сзади подошли и остановились еще двое. Я
стонал все громче и отчаянней,  волосы у меня зашевелились от страха. Вокруг
начали собираться Странники.
     - Переверните его, дураки! - сказала какая-то женщина.
     Кто-то грубо развернул меня на спину. Я застонал еще громче, постепенно
переходя к завываниям, которые оказались гораздо проще в исполнении.
     - У него приступ. Лучше его оставить здесь, - произнес кто-то.
     Эти слова были встречены одобрительным ворчанием.
     - Он не Странник,  а  к утру будет мертв,  -  произнес другой голос.  -
Давайте оставим его. Пусть ферма получит хоть немного настоящего удобрения.
     Раздался голос Джесса:
     - Мы заберем его с собой.  Неважно, что он пробыл с нами недолго. Мы же
не крысы, чтобы бросить его в этой канаве.
     - Не говори ерунду,  Джесс,  -  резко возразил Хаагман.  - Ты прекрасно
знаешь, что мы крысы. А он не Странник. Пойдем отсюда.
     Из темноты послышался голос Нэн:
     - Он страдает, Хаагман.
     - Ха! А кто не страдает?
     - Мы не должны бросать его, - сказал Гарри.
     И тут решительно вмешался Джесс.
     - Хаагман и Гарри, возьмите его и несите дальше. Только осторожно.
     Решение было принято,  споры прекратились.  Я  почувствовал,  как  меня
подхватывают сильные руки... И вдруг все залил яркий свет!
     Я мгновенно понял, что мы обнаружены. Быть может, мои крики выдали наше
местонахождение.  Кровь застыла в моих жилах.  Я не знал, радоваться мне или
печалиться, но тут произошло событие, окончательно сломавшее меня. Суровые и
отчаянные люди,  называвшие себя Странниками,  рухнули на землю,  завывая от
ужаса.  Я настолько испугался,  что,  забывшись,  сел и открыл глаза. У меня
тоже вырвался крик.
     Мы были окружены.
     Шестеро дьяволов,  покрытых металлом,  сияли в свете прожекторов. На их
головах  виднелись рога,  глаза  мерцали  туманной  краснотой,  напоминавшей
адское пламя.
     Я узнал их.  Это был ночной патруль из нашей деревни. Странникам просто
не  повезло.  Это  были роботы новой модели,  полученные за  месяц до  моего
ухода.  Странники никогда их раньше не видели,  и появление роботов потрясло
их.  Позади  цепочки  дьяволов маячили две  человеческие фигуры  -  командир
стражи и его заместитель. Они шагнули вперед.
     - Вы все арестованы. Одно движение, и мы стреляем!
     Один из Странников,  обезумев от страха, вскочил и бросился бежать. Тут
же на нем сошлись два огненных луча.  Бедняга рухнул на землю, и мы услышали
треск пылающего костра.
     Прикрываемые роботами,  охранники обыскали нас  и  отобрали все оружие.
Над  нами кружил прожектор,  заливая все вокруг ослепительным сиянием.  Свет
был настолько силен, что мир вне его круга стерся в ничто.
     И нас повели.
     Но  не  в  деревню,  как  я  ожидал.  Мы  шли четыре часа без перерыва.
Впрочем,  один перерыв был.  Двое Странников попробовали бежать,  рванувшись
одновременно в разные стороны, но роботы тут же поджарили их.
     Наконец,  мы подошли к  длинному зданию,  которого я  раньше никогда не
видел.  Вид  здания  заставил  стучать  мое  сердце  сильнее.  Каждая  линия
незнакомой постройки буквально кричала,  что  дом  этот создан для  скверных
целей.




     Ужас,  охвативший меня,  вызвал  очередную галлюцинацию,  которую я  не
запомнил.  Подчас, вспоминая некоторые свои галлюцинации, я как бы заново их
переживал,  страдая и  мучаясь.  Но  если я  ничего не  мог  вспомнить,  мне
казалось, будто они, затаившись, лежат в моей памяти. Холодные и страшные...
Лежат, ждут своего часа...
     Очнувшись,  я вернулся в реальность. Нас было двадцать три человека, мы
стояли   в   длинном  бараке.   Мы   были   освещены  яркими   прожекторами,
установленными в  дальнем конце  барака.  Стена позади нас  была  выщерблена
отметинами пуль.
     Мы стояли молча и неподвижно.  Я не имею понятия, сколько так простоял.
Двое надзирателей безостановочно ходили,  видимо, кого-то ожидая. Я взглянул
на бледное лицо Нэн, но она даже не повернулась.
     Наконец,  кто-то  приехал.  Сначала мы услышали шум машины,  а  затем в
барак вошел офицер в  черной форме.  Это  был  высокий человек,  с  тяжелыми
очками на тяжелом лице.  На нас он глядел без всяких эмоций. Судя по форме и
по задержке, он прибыл из города.
     Надзиратели показали ему какие-то значки.  Я их узнал. Это были значки,
выдаваемые всем заключенным.  Конечно же,  там  был и  мой значок,  снятый с
меня,  пока я был без сознания.  Офицер умел читать - он сверялся с каким-то
списком. Наконец, он подошел к нам. Его речь была краткой.
     - Вы  все  ландсмены.  Вы  сбежали.  Наказание за  побег вам известно -
смерть.  Я  имею  полномочия  привести  приговор  в  исполнение.  Вы  будете
расстреляны там, где стоите.
     Пока мы  переваривали эту новость,  один из  надзирателей что-то шепнул
офицеру.  Тот  кивнул.  Странники безумными глазами  смотрели на  выход,  но
роботы не оставляли никаких надежд.  Закаленные и мужественные люди ничем не
выдавали своих чувств, своего страха. Только одна из женщин сплюнула на пол.
     Офицер снова вышел вперед.
     - Среди вас находится Джесс,  за поимку которого назначена награда. Кто
из вас Джесс? Шаг вперед.
     Никто не  шелохнулся.  Я  начал медленно поворачивать голову,  но  меня
кто-то толкнул в спину, и я замер. Тишина.
     - Выходи, трусливый пес!
     Никто не шевельнулся.
     - Очень  хорошо!  -  рявкнул офицер.  -  Приговор остается в  силе,  но
сначала мы вас отправим в Подгород на допрос.  Может,  кто-нибудь знает, что
это такое?
     Я знал.  Подгородом называли огромные пространства под платформами,  на
которых стояли города. Было известно, что там располагаются камеры допросов,
о которых ходили жуткие легенды.
     - У вас единственный шанс. Джесс должен выйти.
     Угроза оказалась действенной. Кто-то вышел... Потом еще кто-то... Еще и
еще! Все Странники шагнули вперед. Я тоже.
     Офицер побагровел, ткнув пальцем в ближайшего Странника, и спросил:
     - Твое имя!
     - Джесс.
     На самом деле его звали Берджессом.
     Офицер спросил второго, третьего, и все ответили:
     - Джесс.
     Странники защищали своего вожака единственным доступным им способом.
     - Очень хорошо,  -  ледяным тоном произнес офицер.  - Я прикажу роботам
стрелять по  вашим ногам.  Вы  будете очень медленно умирать.  Мы  освободим
одного человека. Того, кто выйдет и укажет на Джесса.
     О  Боже!  Сколько раз  потом я  задавал себе вопрос,  почему вся  жизнь
человека должна оцениваться по одной такой минуте!  Но я сам себе судья, и я
сам выбрал этот критерий, и тоже спрашивал - почему?
     Я бросился к офицеру,  крича,  что могу показать, что я здесь случайно,
что я... Впрочем, нет разницы, что я там кричал.
     Они были ловкими ребятами,  эти Странники.  Их обыскали, но двое сумели
утаить ножи. И оба мгновенно метнули их в меня.
     Офицер  не  знал,  что  своим  жестоким  предложением навлечет на  себя
смерть. Выбегая вперед, я споткнулся и рухнул на пол, услыхав, как надо мной
просвистели ножи. Оба воткнулись в грудь офицера.
     Он судорожно взмахнул руками,  задел очки, отправив их в полет. Тяжелое
лицо исказилось, офицер упал. Но еще до того, как он коснулся земли, один из
надзирателей отдал приказ роботам,  которые открыли огонь мгновенно.  Нэн...
Джесс...
     Когда все закончилось, меня вывели наружу, в темноту. Там стояла машина
на  воздушной подушке.  Внутри сидел еще  один  офицер.  Я  помню его  лицо.
Кажется, он был напуган больше меня. На руки мне надели наручники, запихнули
внутрь.
     Я не могу в точности вспомнить сумасшествие следующих недель.  Я всегда
думал о том времени,  как о неделях,  но это могли быть дни или месяцы. Меня
привезли в  Подгород.  Иногда водили на допросы,  остальное время я  сидел в
одиночестве.  Там не  было окон,  но  зато был унитаз и  нары.  Меня раздели
донага,  не  дав взамен никакой одежды.  Это было очень эффективное средство
для укрощения духа человека. Но все же я был счастлив: меня не пытали.
     Меня  не  пытали,  но  я  сам  себя  пытал,  пытаясь понять,  как  стал
предателем...  Но  я  и  так  исписал уже  кучу бумаги своими мыслями,  пора
вернуться к главному.
     Однажды пришел охранник,  бросил мне  штаны и  сразу вытолкал,  так что
одеваться пришлось на  ходу.  Вместо камеры допросов,  меня  вывели наружу и
передали другому охраннику.  Тот усадил меня на небольшой мотороллер,  и  мы
сразу тронулись в путь.  Помню, смотрел наверх, на огромное темно-коричневое
облако,  нависшее  над  головой.  Поначалу  я  не  обратил  внимания на  эту
штормовую тучу,  мои мысли вертелись вокруг собственных невзгод, но потом до
меня  дошло,   что  я   вижу  город  таким,   каким  его  никогда  не  видят
добропорядочные граждане. В моем униженном положении город меня раздавил.
     Меня привели к Фермеру.
     Это  было  самое страшное,  что  могло со  мной  случиться.  Фермер был
воплощением Дьявола,  виновником всех  наших бед...  И  вот  я,  трепещущий,
нахожусь в пустой комнате Фермера.
     - Сядь на стул и перестань трястись, - сказал он.
     Каким я себе его представлял раньше?  Я видел его огромным и клыкастым.
Но это оказался невысокий человек,  опрятно одетый и  несколько напряженный.
Борода и брови были темными, нос орлиный, рот твердый. В моем сознании облик
смерти немедленно принял все эти черты.
     Фермер,  осмотрев меня,  нажал кнопку на столе.  Распахнулась дверь,  в
комнату вошла  женщина.  Фермер попросил ее  принести одеяло.  Пока  она  не
вернулась,  он  молча наблюдал за  мной.  Не в  силах вынести его взгляд,  я
опустил голову. Когда появилось одеяло, Фермер приказал подать его мне.
     - Укройтесь, - сказал он.
     Я  закутался,  и он начал разговор.  Сначала расспрашивал о Странниках,
потом о  жизни в деревне.  Постепенно я стал говорить свободнее,  рассказал,
что умею читать, что нашел в руинах книги.
     - Я редко ходил туда,  сэр. Поэтому, наверное, и не встречал Странников
раньше.
     - Но вы, Ноул, все же отважились туда пойти?
     - Да, сэр.
     - Вы встречали книгу с названием "1984"?
     - Нет, сэр.
     - Это книга о молодом человеке,  которого правительство считало врагом.
Он тоже ходил на тайные встречи, встретил там женщину, которую полюбил. А вы
встретили только книги. Вы всегда были одиноки?
     Я  не понимал,  о  чем он спрашивает,  и не мог ответить.  Тогда Фермер
резко изменил тон.
     - Вы  всего  лишь  дурак,  Ноланд.  И  вы  бы  никогда не  смогли стать
Странником.  Кстати,  у меня есть доклад доктора,  в котором указано, что вы
страдаете какой-то формой галлюцинации. Это так?
     Я не знал, что он хочет услышать, и ответил уклончиво.
     - Да или нет, дурак? Бывают у тебя галлюцинации или нет?
     - Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
     - Я  склоняюсь к тому,  чтобы отпустить тебя,  Ноланд.  Если я этого не
сделаю, ты проведешь остаток жизни под городом. Понимаешь?
     - Да, сэр.
     - Сомневаюсь.  Впрочем,  ладно.  Я вступлюсь за тебя, поскольку в твоем
деле записано, что ты предал Джипси Джесса. Ты ведь предал его, Ноланд?
     - Не совсем так, сэр. Я...
     - Молчать!  Ты помог правительству и  за это представлен к  награде.  Я
собираюсь предложить тебе работу. У тебя есть семья?
     - Нет, сэр.
     - Родители?
     - Я вышел из сиротского приюта, сэр.
     - У тебя есть какие-нибудь соображения о работе, к которой ты пригоден?
     - Нет, сэр.
     - Парень,   слушай  меня  внимательно.   Я  знаю,  что  с  тобой  плохо
обращались,  но  сейчас я  пытаюсь тебе  помочь.  Дай  мне  понятие о  своих
способностях.
     - Я не хотел предавать Джесса, сэр.
     - О Господи! Чем меньше ты говоришь, тем лучше. Видимо, тебе лучше быть
за пределами страны. Ты видел когда-нибудь море?
     - Нет, сэр.
     - Скоро увидишь.
     - Как прикажете, сэр.
     Он  снова  вызвал  женщину.  Именно  тогда  я  впервые услышал название
"Звезда Триеста".  Потом меня  снова отвезли в  Подгород.  Я  гнил  там  еще
несколько дней,  а  затем мне выдали одежду и  отправили на грузовое судно в
один из северных портов.
     Больше я  не  видел Фермера.  Но я  сохранил то самое шерстяное одеяло.
Одеяло все  еще  было  со  мной,  когда я,  спустя двенадцать лет,  выбросил
корабль Фермера на побережье Берега Скелета.




     В  небе сияли звезды.  Я  лежал на  палубе "Звезды Триеста" и  медленно
растворялся в звездном небе.
     Я перевалился на бок, встал. Грузоход плыл, тяжело продвигаясь к сердцу
Африки. Наш киль резал землю, винты перемалывали песок.
     Наконец, я понял, что это иллюзия. Корабль сидел на мели, впереди лежал
пляж,  переходящий в  пустыню,  которая простиралась в глубь страны на сотни
миль.
     Некоторые приборы на  мостике все  еще  работали.  Их  звук и  создавал
иллюзию,  будто мы до сих пор в море.  Я подумал о многоэтажных палубах подо
мной.  Там  работали автоматы,  будто  ничего  не  случилось!  Я  глянул  на
приборную панель  атомной  энергетики.  Стрелки  многих  приборов находились
далеко  за  красной чертой.  Чувствительные сервометры,  управлявшие работой
реактора,  вышли из строя при ударе.  Вскоре ядерное топливо реактора дойдет
до критической массы, и наш корабль разнесет на куски по всей Африке.
     Но  меня  это  не  беспокоило.  Сейчас я  вернусь к  своим  друзьям,  к
Сандерпеку и  Абдулу Демоне.  Меня беспокоил тот  факт,  что  я  оказался на
мостике.  Кажется,  я начал засыпать под воркование Сандерпека. Потом бредил
Странниками и,  наверное,  в  этом бреду вернулся на  корабль.  Но  почему я
решил, что корабль движется?
     Где-то гудел какой-то механизм.  Я  посмотрел вперед.  Над пляжем висел
легкий туман,  я  увидел своих друзей и  патрульный вездеход.  От него и шло
гудение.
     Над  вездеходом  развевался  флаг  Новой  Анголы.  Рядом  стояли  шесть
вооруженных людей  и  мои  друзья  с  поднятыми руками.  Один  из  ангольцев
приступил к обыску, ударил Демоне, который сразу упал.
     Дальше я не стал смотреть.
     Вероятно,  это был мобильный береговой патруль.  Где-то  в  этих местах
находилась   граница   Анголы   с   недавно   образовавшимся   Ватербергским
государством.  Патруль торопился,  и это означало, что он будет безжалостен.
Кроме того, грузоход был для них драгоценным трофеем, и они, конечно, вышлют
группу осмотреть корабль.
     Наш корабль был всего лишь грузоходом, но в капитанской рубке находился
небольшой арсенал оружия.  Я  спустился вниз,  на  палубу "А".  Там  усердно
трудился один из палубных уборщиков, и я его возненавидел.
     Привычная обстановка рубки вызвала у меня ностальгию.  Впервые я ступил
на корабль самым младшим членом команды, а через четыре года стал капитаном.
Этот титул мало что  значил,  но  все же  это был титул,  а  рубка была моим
домом. Моя рука непроизвольно полезла в карман, коснулась писем Джастин. Эти
письма тоже были лучшим из всего, что я пережил.
     Я  открыл дверцу оружейной секции.  Там  находились пара сасеров против
корабельных роботов и  винтовка,  стрелявшая трассерами.  Я  взял  винтовку,
прихватил коробку с патронами и помчался на мостик.
     Я никогда не стрелял из такой винтовки, но, как с ней обращаться, знал.
И я знал, что мне никак не удастся перестрелять ангольцев, не попав при этом
в Сандерпека.  Я приготовил оружие к бою, наблюдая, как издеваются над моими
друзьями.
     Неожиданно ситуация изменилась.  Двое солдат повели Сандерпека и Абдула
к вездеходу,  остальные двинулись к берегу. В этот момент над туманом взошло
солнце, ударив лучами прямо мне в глаза.
     Я  проклинал солнце и всю планету,  пока не понял,  что надо делать.  Я
разглядел  четырех  солдат,  которые  уже  подплывали на  плотике  к  нашему
кораблю.  Они могли подняться на  судно только с  правого борта по свисавшей
веревочной лестнице. Подхватив винтовку, я поспешил к левому борту.
     Моя идея была проста.  Чтобы сохранить элемент неожиданности,  я должен
попасть на берег и занять позицию где-нибудь позади вездехода. Когда солдаты
будут возвращаться, солнце окажется на моей стороне.
     Я отвязал канат с ограждения левого борта, закрепил на конце винтовку и
опустил ее так,  чтобы она повисла над водой. Затем, вскрыв один из палубных
рундуков,  достал оттуда самонадувающийся плот,  бросил его  в  океан.  Плот
раскрылся на  поверхности воды,  подобно некоей  гротескной лилии.  Потом  я
нырнул с борта, горя желанием поскорее вступить в схватку.
     Я  взобрался на  плот,  отвязал ружье и  стал грести к  берегу.  Корпус
"Звезды Триеста" скрывал меня от ангольского патруля.
     Добравшись до берега, я двинулся по песчаному склону. Главную опасность
для  меня  представлял вездеход,  но,  видимо,  солдаты внутри были  слишком
заняты Сандерпеком и Абдулом.
     Некоторые люди действительно являются людьми действия.  Возможно,  с их
точки зрения,  мои поступки были естественными,  но для меня они даже в  тот
момент были удивительными.  Я не был человеком действия и, наверное, поэтому
испытывал острое наслаждение от  своих  коротких бросков через  белый  пляж.
Пули, брызгавшие под ногами, придавали дополнительную пикантность.
     Только когда я  плюхнулся под вездеход,  то понял,  что огонь ведется с
палубы корабля.  Мой расчет времени оказался неудачным. Трясясь от страха, я
отполз за легкий танк и принялся зарываться в песок.  Мои нервы окончательно
сдали.
     Выстрелы  привлекли  внимание  солдат   в   вездеходе.   Хлопнул   люк,
послышались возгласы.
     И в этот момент вселенная взорвалась.
     Сначала был  свет,  потом  звук,  затем  ужасный жар  опалил мою  кожу.
Сознание поглотилось черно-красным адом, я умер...
     Минутой позже я  выполз из  вырытой мною ямы.  Вездеход пылал,  "Звезды
Триеста" не  существовало.  Над  морем  плыло  грозное облако.  Я  опустился
обратно в свою песчаную нору, пытаясь совладать с охватившим меня страхом.
     Я  остался один,  без провизии,  без воды.  Облако пепла,  висевшее над
морем,  уплывало прочь,  и я посчитал это хорошим признаком. Я был абсолютно
невежественным по части радиационной опасности и понадеялся,  что не получил
смертельной дозы облучения, так как находился под прикрытием вездехода.
     Я  поднялся и  медленной рысцой потрусил вдоль пляжа.  Я направлялся на
север,  туда, где заметил башню с мостика "Звезды Триеста". Это было немного
ниже по побережью.
     Я  надеялся,  что найду город и спасусь от смерти в пустыне.  У меня не
было  ничего,  кроме  остатков одежды  и  связки писем  Джастин.  Внезапно я
остановился,  увидев скользящий по  воздуху ГЕМ.  Конечно же,  взрыв "Звезды
Триеста" привлек внимание.  Я  боялся,  что в  летательном аппарате окажется
отряд  войск  Новой  Анголы.   Впрочем,   если  ГЕМ  шел  из  Ватербергского
государства,  люди  внутри могли быть не  менее враждебными.  Африка,  после
череды гражданских войн,  с трудом находилась в мире сама с собой. Несколько
месяцев назад закончилась война в  Северной Африке,  и  лишь президент Абдул
эль  Махассет пока еще  умудрялся удерживать народы от  новой бойни.  Однако
после  случившегося  фейерверка  мне   будет  трудно  доказать  свои  мирные
намерения.
     Итак, я стоял на пляже, глядя на судно, которое приближалось. Оно имело
форму салазок с брезентовым чехлом, завернутым назад так, что я видел головы
сидящих внутри людей. В солнечном свете все было жемчужно-ясным.
     ГЕМ  выполнил эффектный разворот и  стал  опускаться на  землю.  Оттуда
выскочил высокий черный  человек в  длинном халате  и  в  цветастой шелковой
панаме.   Я  с  облегчением  отметил,   что  его  компаньоны  тоже  одеты  в
гражданское.
     Человек остановился, направив на меня автомат.
     - Кем бы ты ни был, иди за мной, - сказал он.
     - Кто вы? Откуда?
     Он шевельнул автоматом.
     - У нас мало времени.  Мы направляемся в Вэлвис Бэй. Давай быстро, а то
дождешься неприятностей.
     - Каких неприятностей?
     - Парень,  ты  хочешь,  чтобы тебя схватили ангольцы?  Делай,  что тебе
говорят!
     Я  повиновался.  В  конце концов,  они,  кажется,  не испытывали ко мне
ненависти.  Поднимаясь по металлической лестнице в ГЕМ, я оглянулся на пляж,
туда, где остался горящий вездеход.
     По направлению к нам, махая руками, двигался человек.
     Я был разгорячен,  но меня продрал озноб.  Неужели Фигура? Неужели даже
здесь я не избавлюсь от этого призрака? Потом я разглядел доктора Сандерпека
и с облегчением вздохнул.
     В  этот  момент водитель,  пробормотав ругательство,  указал куда-то  в
сторону пустыни.  На  нас мчался легкий танк,  на  башне которого развевался
флаг Новой Анголы.  Меня тут же втянули в кабину, водитель увеличил обороты,
и машина поднялась в воздух.
     - Мой друг! - заорал я. - Не бросайте моего друга!
     Высокий,   которого,  как  я  позже  узнал,  звали  Исратом,  отрывисто
переговорил с  водителем.  Мы  развернулись и,  взметая песок,  стремительно
заскользили  к  Сандерпеку.   Я  высунулся,   протягивая  руку.  Мы  на  миг
остановились и  выхватили  дока  из  песчаной  тучи.  Затем  снова  взревели
двигатели,  и  ГЕМ,  набирая  скорость,  направился  в  ту  сторону,  откуда
прилетел.
     Вездеход ангольцев на  огромной скорости направлялся наперерез нам.  Их
стратегия была  очевидной.  Если  они  смогут  сбить  под  нами  воздух,  мы
разобьемся.  Легкий танк направил на нас хазер. Хлестнуло пламя, едва нас не
задев.
     - Летательный  аппарат!   -   раздалось  из  мегафона.   -   Немедленно
остановитесь!  Вы  нарушили  договор  эль  Махассета!  Это  территория Новой
Анголы! Остановитесь или мы уничтожим вас!
     Мы  ответили увеличением скорости.  Наша  машина была гражданской и  не
имела достойного оружия для защиты.  В  последний момент водитель резко взял
вправо, и, сильно накренившись над полосой гальки, мы вылетели в море.
     Когда мы вынырнули из облака водяных брызг, я оглянулся. Танк, не сумев
вовремя сбросить скорость,  на  полном ходу  ворвался в  океан.  Я  радостно
захлопал и  оглянулся на  Сандерпека.  Но  доктор сильно ослаб и  сумел лишь
шевельнуть губами.
     Исрат  протянул мне  фляжку  с  ледяной водой.  Я  влил  немного в  рот
Сандерпека,  затем напился сам.  Когда док пришел в себя,  то рассказал, что
происходило внутри  вездехода.  Один  солдат,  услыхав  выстрелы,  высунулся
наружу,  а  второй в  это  время  пытался связать Сандерпека.  Доктор оказал
сопротивление,  и  солдат сбил  его  с  ног.  Тут  же  раздался взрыв,  танк
вспыхнул,  и Сандерпека спасло то, что, упав, он успел нырнуть под крохотный
столик.
     Когда док пришел в  себя,  Абдул и солдат горели.  Второй солдат исчез.
Полузадушенный жаром,  Сандерпек все же сумел выбраться из орудийной башни и
зарыться в песок.
     Вскоре мы добрались до города,  и я узнал Вэлвис Бэй.  Здания стояли не
на  платформе,  а  прямо на  каменном мысе,  возвышаясь над морем.  В  глаза
бросалось множество шпилей,  устремленных в небо.  В наших городах шпилей не
было, да и высоких зданий тоже.
     Путь к  городу преграждала желтая река Свакоп.  На  дальнем берегу была
натянута колючая проволока,  стоял караульный домик, виднелись огневые точки
и  прочее  традиционное оборудование границы.  Когда  сигнальщик замахал нам
флагом, мы отклонились вниз по реке и вошли в город со стороны моря.
     У  нас с  Сандерпеком не  было времени восхищаться архитектурой города.
Было ясно,  что мы в плену.  Нам связали запястья и спустили на землю. Потом
повели к высокому белому зданию.
     - Куда нас ведут? - спросил я высокого.
     - Я  получу указание от  своего начальства,  что  с  вами  делать.  Мне
бесполезно задавать вопросы.
     - Кто ваше начальство?
     - Я же сказал, мне бесполезно задавать вопросы.
     Здание,  в которое мы вошли,  не было тюрьмой.  Оно, скорее, напоминало
люксовый отель.  Фойе  было  со  вкусом  обставлено,  отделано экзотическими
сортами деревьев.  Под  потолком находилась трехмерная картина ночного неба.
Повсюду росли изумительные деревья и растения. Впечатление портили плотничьи
козлы, малярные лестницы и сваленные в кучу изоляционные панели.
     Тут  было  несколько человек,  трое из  которых курили,  привалившись к
колонне.  Они не  обратили на нас никакого внимания.  Мы поднялись на второй
этаж,  и  там нас разъединили.  Сандерпека толкнули в одну дверь,  меня -  в
другую. Человек, подобравший нас в пустыне, вошел следом за мной.
     Он  с  отвращением обыскал меня и  побросал в  сумку на столе все,  что
нашел. Я беспомощным взглядом проводил письма Джастин.
     Обобрав меня, высокий важно кивнул:
     - Оставайтесь здесь. Я скоро вернусь.
     С этими словами он забрал сумку и вышел. Я услышал, как щелкнул дверной
замок.
     Я находился в туалетной комнате.  Пошатываясь,  подошел к умывальнику и
отвернул кран  с  холодной водой.  Из  крана  закапала струйка  ржавчины.  Я
попробовал другой кран - то же самое. В раковине лежал толстый слой пыли.
     Внезапно ощутив  тошноту,  я  присел на  маленький стол,  закрыл глаза.
Реальный мир вдруг стремительно отступил от меня.  Я попытался поднять веки,
но  на  них лежал груз безмерной тяжести.  Сквозь ресницы,  как узник сквозь
решетку, я увидел приближающуюся Фигуру. Я ничего не мог сделать.
     Глаза Фигуры смотрели на меня с безмолвным упреком.
     Черное лицо... Почему оно парализует меня?
     Фигура подошла,  остановилась и  сняла оковы с  моих  рук.  Затем новая
реальность вновь отступила.  Когда я  очнулся,  меня разглядывала прекрасная
женщина.




     НЕОБЪЯТНОСТЬ.  Это  часть моей иллюзии,  поэтому мне  трудно описать ее
словами.  Даже в течение того короткого мига, когда я бежал по узкой полоске
между пустыней и  морем,  бежал,  чтобы обрести обетованный приют города,  я
успел  осознать  необъятную сущность  пустыни  и  моря.  Я  понимал,  что  в
масштабах планеты  два  этих  великих  творения  наваливаются на  человека с
активной вопиющей бессмысленностью.
     Из появления Фигуры я извлек похожее впечатление необъятного состояния,
движения,  имеющего непостижимое отношение ко  мне.  Если  Фигура была всего
лишь продуктом моего воображения, то становилось непонятно и очень неприятно
от того, что в моем сознании обосновались столь странные вещи.
     Я  почувствовал отголосок этого  беспокойства,  когда  увидел  женщину.
Может,  мне  это  только  кажется?  Ведь  приложив к  уху  морскую раковину,
человеку кажется,  что он слышит шум моря,  а  в  действительности это всего
лишь ток  собственной крови.  Определенно одно:  при виде женщины моя первая
мысль была о том, что я обладаю привилегией иного взгляда.
     Так что смысл первых ее слов почти ускользнул от меня.
     - Итак, вы из тех самых головорезов, которых использует ван Вандерхут?
     - Кто вы? - прошептал я.
     - Разве Исрат не сказал вам?
     - Пока я знаю лишь то, что в этом городе живут одни воры и хвастуны.
     - Судя по тому,  что мне рассказал Исрат,  я догадалась,  что вы знаете
гораздо больше. Вам не следует прикидываться дурачком, это не спасет вас.
     - Не спасет от чего?  Я нисколько не притворяюсь и понятия не имею, что
тут у вас произошло.  До сегодняшнего дня Вэлвис Бэй был для меня всего лишь
точкой на карте.
     Вяло махнув рукой, она сказала:
     - Мне совершенно ясно, что вы связаны с ван Вандерхутом.
     Это имя ровным счетом ничего для меня не значило, о чем я и сказал.
     С промелькнувшей на губах жестокой улыбкой она ответила:
     - Да, вы действительно в затруднении.
     Она смотрела на меня изучающе и спокойно. Мой же взгляд был иным. Более
напряженным,  что ли.  Во-первых,  если я попал в беду, о природе которой не
имел  ни  малейшего понятия,  эта  женщина,  несомненно,  могла мне  помочь.
Во-вторых, она была воплощением неотразимой красоты.
     Обычные  черты  болезненности,   свойственные  большинству  голодающего
населения планеты,  коснулись и  ее.  Только в ней они казались врожденными,
настолько  же  присущими  душе,  насколько и  телу.  Прелестные очертания ее
фигуры  были  хрупки,  и  женщина  подчеркивала  истощение  черным  платьем.
Совершенство  ее   черт   оттенялось  черными  и   почти  прямыми  волосами,
обрамлявшими тонкое бледное лицо. На глаза падал единственный светлый локон.
Она казалась молодой,  но определить возраст я затруднялся. Ее движения были
томными,  но  несмотря на всю ее хрупкость,  в  ней чувствовалась решимость.
Женщина пробудила во мне нежное и  безнадежное желание;  я понял,  что боюсь
ее.
     - Кто вы? - вновь спросил я.
     Опять презрительная усмешка.
     - Я думаю, вы прекрасно знаете, что я Джастин Смит.
     - Джастин!  Моя Джастин!  -  прошептал я,  задыхаясь,  словно слова эти
ранили губы.
     Мне показалось, она не расслышала. Отведя глаза, она сказала:
     - Перед тем,  как я  отведу вас к Питеру,  вам следует умыться.  Я велю
подать  вам   какую-нибудь  одежду  вместо  ваших  лохмотьев.   Питер  очень
чувствителен.
     Питер...  Человек,  которому она  писала письма...  И  вдруг  я  понял,
насколько естественно исходили те  письма  от  этого  прекрасного и  нежного
создания.
     - Кто такой Питер? - спросил я.
     Она не ответила.  Хлопнула в ладоши,  в комнату вбежал маленький черный
мальчик и поклонился ей. Она указала на дверь и сказала мне:
     - Идите туда  и  умойтесь.  В  ванной есть  вода.  Мальчик через минуту
принесет вам одежду.
     Я  безвольно двинулся туда,  куда она  показала,  и  очутился в  ванной
комнате.  Во  мне зашевелилось эротическое любопытство.  Я  осмотрел толстые
портьеры,  закрывавшие окно,  огромную  голубую  ванну,  зеркала  и  шеренгу
флаконов всевозможных цветов и запахов. Кое-кто мог себе позволить содержать
Джастин в люксе.  И жаль,  что даже здесь, в святая святых, вода была слегка
оранжевой от ржавчины и песка.
     Я  наслаждался купанием,  но когда закончил,  в  моей голове пронеслись
дикие пугающие мысли. Я не мог определить своих чувств к прекрасной женщине,
которая оказалась автором тех любовных писем.  Я  вспомнил,  что большинство
писем было не о любви,  а о политике, которой я совершенно не интересовался.
Сейчас я  винил себя в том,  что не изучил письма получше,  они могли бы мне
дать ключ к разгадке происходящего.
     Пока я вытирался,  вошел мальчик и принес нейлоновую одежду.  Я никогда
не  носил ничего подобного,  чувствовал себя неуютно,  но  все  же  это было
лучше, чем мои лохмотья.
     Я  подошел к окну и отодвинул портьеру.  Там был океан.  Слева я увидел
балкон,   на  котором  стояла  Джастин.  Она  стояла  с  закрытыми  глазами,
перегнувшись через перила.  От ее позы сквозило глубокой грустью.  Я  понял,
что люблю ее.
     Когда я вошел в ее комнату, она вернулась с балкона.
     - Я видел вас из окна ванной. Вы выглядели очень печальной.
     - Вовсе нет. Просто у меня боязнь высоты.
     - Зачем же вы стояли там?
     - Я всегда стараюсь преодолевать свои страхи. А вы?
     Это заставило меня на минуту замолчать.
     - Джастин,  - сказал я. - Вы должны поверить, что я попал сюда случайно
и  нахожусь в  полном неведении.  Я  ничего не  знаю ни  о  том,  что  здесь
происходит, ни об этом ван Вандерхуте. Поверьте мне.
     Ее глаза пробежались по мне сверху донизу.
     - Вы  плебей,  -  сказала она.  -  Вы настолько очевидно впутаны в  эту
интригу, что просто нелепо надеяться найти выход.
     Я  гневно шагнул к ней и схватил ее за руки.  Она попыталась вырваться,
но я держал крепко.
     - Я повторяю вам, что ничего не знаю. Кто такой Вандерхут?
     - Он,  как и  вы,  шпион,  нанятый Новой Анголой.  Это старик с больным
сердцем.  Он ходит в одной из этих новых антигравитационных упряжек. Это его
Исрат искал в пустыне, а поймал вас.
     Вот  теперь  появился  какой-то  проблеск.  Ван  Вандерхут  и  был  тем
мертвецом, который прибыл на "Звезду Триеста".
     - Ван Вандерхут мертв! - воскликнул я.
     - Значит, вы знаете его!
     - Нет, нет. Я не знаю его. Если бы я был вашим врагом, то разве отдался
бы с такой легкостью в руки Исрата?
     Кажется, она заколебалась, и я приободрился.
     - Выслушайте меня,  Джастин!  Этот человек был уже мертв,  когда я  его
обнаружил.  Он  умер,  и  антиграв понес его в  океан.  Его принесло на  мой
корабль.  Я  вытащил из  его кармана письма и  прочитал их.  Ведь это вы  их
написали,  Джастин?  И  вот я  влюбился в  эти письма.  Они были странными и
завораживающими. В моей жизни было мало любви. А теперь, когда я увидел вас,
автора тех писем, я полюбил вас. Джастин, я готов умереть ради вас!
     - Ах вот как?  -  сказала она,  и  безжалостная улыбка снова тронула ее
губы.
     Я отбросил постоянно мучавшую меня мысль о том,  что не смог умереть ни
за Джесса, ни за Марка Джордила, и с жаром повторил:
     - Да,  Джастин,  если понадобится,  я могу за вас умереть.  Но сейчас я
беспомощен. Помогите мне освободиться, и я стану вашим рабом.
     Она рассмеялась тихим холодным смехом.
     - Теперь  я  вижу,   что  вы  действительно  невиновны!  Вы  совсем  не
понимаете,  что происходит!  Как же я могу вам помочь?  Я такая же пленница,
как и вы!
     Пока  я  осознавал эту  новость,  вошел Исрат и,  поклонившись Джастин,
произнес:
     - Мадам, я разговаривал с мистером Меркатором о наших новоприбывших. Он
желает видеть вас вместе с ними в своем отеле. Немедленно.
     - Великолепно. Где второй пленник?
     - За дверью.
     Она сделала мне знак следовать за ней и гордо направилась к выходу.  Мы
спустились по  ступеням широкой лестницы и  через фойе  вышли на  улицу.  На
лужах  играли  солнечные  блики.  Откуда-то  донесся  запах  жареного  мяса,
напомнив мне, что я голоден.
     Возле отеля стояли два больших старомодных автомобиля.  В  одном из них
сидел Сандерпек.  Меня втолкнули в другой, и я сел на заднее сиденье рядом с
Джастин.
     - Кто этот Меркатор? - спросил я.
     - Не  надо  думать,  что  бесконечно выспрашивая,  можно добиться моего
расположения. Договорились?
     - Джастин, не играйте со мной. Если на карту поставлена жизнь, я должен
знать, с кем буду иметь дело.
     Она взглянула на меня неприязненно и сказала:
     - Питер Меркатор - это тот человек, которому я писала.
     - Я никогда не слышал о нем.
     - Это многое говорит о вас. Меркатор один из наиболее влиятельных людей
штата Англия Соединенной Европы.
     - Я не разбираюсь в политике.
     - У  меня  такое  впечатление,  что  вы  вообще  ничего  не  знаете.  С
Меркатором надо быть чуточку похитрее.
     - Послушайте,  Джастин, ft умею читать! Невежественный человек не умеет
читать. Почему вы обо мне такого плохого мнения?
     Она взглянула на  меня,  как будто видела впервые.  Ее  милые надменные
губки надулись.
     - Вы плебей, - сказала она. - А я вообще плохого мнения о людях.
     Меня охватило бешенство.
     - Джастин,  я не собираюсь идти на убой, как ягненок! И не хочу идти на
встречу с Меркатором неподготовленным.  Если вас хоть что-то волнует, если у
вас есть сердце, помогите мне, чтобы потом я мог побороться за нас обоих!
     Но она отмахнулась.
     - Почему вы не должны умереть?  Почему я  не должна умереть?  Мир и так
переполнен полулюдьми-полуживотными.  Их двадцать два миллиарда. Вы думаете,
меня беспокоит, что сделает Питер?
     - Если не вас,  то меня уж точно беспокоит!  Всю свою жизнь я  боролся,
чтобы выжить,  и  теперь сдаваться не намерен.  Помогите мне,  Джастин,  и я
клянусь, что помогу вам!
     - Я уже сказала, что помочь не могу.
     - Можете!  Я открою дверь и выпрыгну,  а вы помешайте Исрату,  когда он
будет в меня стрелять. Тогда мне удастся скрыться.
     - Предупреждаю, я сама неплохой стрелок.
     - Вы  не  сможете застрелить меня,  Джастин.  Вспомните,  я  читал ваше
сердце. Я знаю, что вы слишком добры. Ударьте его по руке, когда я выпрыгну.
     - Перестаньте ломать комедию. Благоразумнее повидаться с Питером.
     - Где он живет?
     - В Северо-Атлантическом отеле.
     - Увидимся там, моя любимая!
     Я распахнул дверь автомобиля и выпрыгнул.
     Это  было  не  очень опасно.  Водитель ехал медленно,  поскольку дорогу
загораживали фургоны строителей.
     Рядом находился магазин скобяных изделий.  Я бросился через распахнутые
двери внутрь.  Рядом с  моим плечом просвистела пуля и,  зарывшись в  стену,
взорвалась снопом искр.  Я слыхал о зажигательных пулях, но никогда не видел
их  в  действии.  Вспышка была настолько яркой,  что я  на  мгновение ослеп.
Значит, Джастин не отвела руку Исрата!
     В  магазине находилась согнутая болезнью пожилая женщина.  Пронзительно
вскрикнув,  она побежала к задней двери. Я помчался за ней, выбежал на узкий
двор,  залитый отвесными лучами  солнца.  Я  разогнался и  перепрыгнул через
стену.
     Приземлился я  на голову какого-то изможденного араба,  сбив его с ног.
Быстрым шагом направился в проход между двумя пристройками без окон. Миновал
человека в феске. Когда он повернулся ко мне спиной, я сорвал с него феску и
напялил на себя. Хоть какая-то маскировка.
     Не доходя угла здания, я перешел на более спокойный шаг. Погони не было
слышно.
     Я  оказался  в  довольно странном месте.  Кругом  валялись строительные
материалы,  ведра,  доски, пластик, кирпич. На мгновение мне показалось, что
площадка,  на  которой я  находился,  обнесена неровной стеной.  Но  потом я
понял, что это линия фальшивых магазинов. Я оказался между их фасадами. Меня
наполнила тревога, но не по поводу погони. Это была тревога иного свойства.
     Я  опять начал сознавать призрачность реальности.  В  этот момент жизнь
казалась мне чем-то вроде пошлой афишки,  которую расклейщик одним движением
может сорвать со стены и  обнажить действительность.  Я закачался,  выставил
вперед руки.
     Мои  ноздри уловили странный сладковатый запах.  Что это было?  Фиалки?
Домашние цветы?  Жареный лук?  Я говорю о странных вещах, но мне казалось, я
знаю этот запах,  чувствовал его раньше,  только не помню где.  Я  уже почти
падал, когда кто-то коснулся моих пальцев.
     Это была Джастин.
     - Ноул, я покажу вам дорогу, - сказала она.
     - Вы? Но я думал...
     - Нельзя терять время!
     Она побежала вперед и  открыла одну из  фальшивых дверей.  Мы  кинулись
через фальшивый коридор без потолка, открытый небу. Он был странно наклонен,
и  я  видел океан.  Под  ногами был пляж.  Мы  перебежали к  другому зданию,
которое вначале показалось мне церковью.  Но это был отель. Джастин казалась
неутомимой,  взлетая по лестнице.  Наконец,  она остановилась перед какой-то
дверью, и я ее догнал. Я задыхался, мне было страшно.
     - Входите, - сказала она, открывая дверь.
     Мы  оказались в  гостиной,  полной  деревьев  и  декоративных растений.
Некоторые росли прямо из пола.
     Были  здесь и  машины,  которые передвигались между растениями,  вращая
крошечными крыльями.  Меня напугала листва,  затемнявшая дальнюю стену,  и я
почувствовал себя в опасности.  Взглянув на Джастин, я увидел, что она очень
бледна.  Я потянулся к ней, чтобы обнять и защитить, но внезапно передо мной
выросла Фигура! Наверное, она пряталась за каким-нибудь деревом.
     Я  в  бешенстве схватил ее за ворот,  но она вдруг исчезла,  и  я  лишь
ощутил на своей щеке ее дыхание.
     - Кто это был? - спросил я Джастин.
     - Она просто пришла взглянуть на тебя, ведь ты так близок к смерти.
     - Тогда при чем здесь ты?
     Опять эта безжалостная улыбка.
     - Я всегда возле смерти. Я ненавижу жизнь, а смерть мой союзник.
     Между деревьев стояла кушетка, освещенная тусклым светом. Я посоветовал
Джастин прилечь и  отдохнуть.  Она согласилась,  сказав,  что сначала должна
полить растения. Она взяла ярко-красный кувшин с длинным носиком и принялась
ходить между деревьями,  поливая корни. Я прилег на вторую кушетку, наблюдая
за действиями Джастин.
     Закончив работу,  Джастин  подошла  к  своей  кушетке,  поставила рядом
кувшин,  легла. Я захотел встать и подойти, но обнаружил, что не в состоянии
этого сделать.  Казалось,  что причина в кувшине:  у Джастин он был,  у меня
нет.
     И  тут  я  увидел,  что  с  деревьями происходит что-то  неладное.  Они
беспорядочно  корчились.   Я  догадался,   что  они  умирают,  вздрагивая  в
смертельной агонии.  Случайно или  намеренно,  но  Джастин отравила деревья.
Листья чернели, стебли и ветви болезненно содрогались.
     Я в отчаянии потянулся к Джастин. Она казалась очень маленькой, бледной
и незаметной.  Ее губы были слегка приоткрыты,  и я со слезами бросился к ее
кушетке.
     Кушетка тотчас превратилась в грубую белую поверхность.  Я медленно и с
трудом поднял глаза.
     Я  лежал  внутри  бетонной  трубы.  Плечи  упирались в  стенки,  я  мог
повернуть  лишь  голову.   Во   мне  росло  ощущение  упущенной  возможности
что-нибудь понять.  Будучи ничем, я был всюду. Даже внутри бетонной трубы. Я
мог бить струей через сточные трубы нереальности.
     Хотя  главная  цель  этого  повествования -  показать картину эпохи,  в
которой я жил, и лишь затем - самого себя, я не могу показывать себя вне тех
ситуаций,  где  находил временный приют.  Возможно,  мой скелет живет внутри
меня  своей  жизнью,  глядя  на  вселенную  своими  глазами.  Когда  человек
представляет себе образ скелета,  мыслящего о  космологии и о первопричинах,
это увеличивает чувство ответственности.
     Итак,  я  лежал в  бетонной трубе,  постепенно возвращаясь в нормальное
состояние.  Повернув голову,  я увидел снаружи стену магазина и строительный
мусор,   по  которому  недавно  ходил.   Я  подумал,  что  стало  еще  одной
галлюцинацией больше. Сколько же мне осталось жить до окончательного ухода в
нереальный  мир?   После  последнего  своего  сна   я   ощущал  необъяснимое
отвращение.
     Однако,  откинув от себя весь этот самоанализ, я понял, что Исрат и его
приятели наверняка обыскивают эту территорию. Мне следовало убираться отсюда
и поскорее.
     Но мужество покинуло меня.  Я  не мог решиться выйти и  подставить себя
под зажигательные пули.  В  конце концов,  я  должен был считаться со  своим
скелетом.  Действуя по  линии наименьшего сопротивления,  я  медленно пополз
вниз по трубе.
     Темнота впереди,  по  мере  моего продвижения,  густела,  а  круг света
позади уменьшался.  Я полз, пока, наконец, не натолкнулся на что-то твердое.
Мои  пальцы  ощутили  металл.   Я  надавил,  и  заслонка  открылась.  Я,  не
раздумывая, выскочил.
     Я  оказался в  большой пустой комнате.  У  противоположной стены  стоял
телефонный распределительный щит, на полу лежали катушки с кабелем, валялись
инструменты.  Видимо, я полз по трубе, в которой должны были проложить линию
связи.
     Было тихо, и я подумал, что сейчас, наверное, полдень, и все ждут, пока
спадет жара.  На  другой стороне комнаты была дверь;  я  вышел,  спустился в
коридор.  Проходя мимо  негритянки,  удивленной моим появлением,  я  сказал:
"Доброе утро" и пошел дальше. Наконец, я оказался на улице.
     Шагая,  надеясь обнаружить какое-нибудь надежное убежище,  я поражался,
насколько диковинным был Вэлвис Бэй.
     Город  был  явно  спланирован с  размахом,  но  не  доведен  до  конца.
Множество узких улочек заканчивались тупиками и походили на постоялые дворы.
Узкие улочки,  собираясь вместе,  образовывали площади с кафе,  магазинами и
прочими увеселительными заведениями.  Эти  кварталы казались частью  больших
кварталов,  которые  разрезались прямыми  широкими  улицами.  Были  и  вовсе
громадные кварталы,  просторные,  как парки, с бассейнами и огромными белыми
зданиями.  Но очень многое было не закончено,  не достроено.  Некоторые дома
были обозначены лишь фундаментом,  магазины были не  освещены,  в  бассейнах
отсутствовала  вода.  Молодые  деревья  погибали,  как  и  в  моем  сне.  На
совершенно новых  домах  уже  образовались трещины.  Кое-где  валялись куски
отвалившихся от стен фасадов.
     Мне  все  это  казалось цитаделью смерти.  Я  желал одного -  выбраться
отсюда.  Я  мог нанять или украсть лодку.  Размышляя об этом,  я стал искать
дорогу к побережью. Вэлвис Бэй был построен в общем-то симметрично, и вскоре
я увидел океан, блестевший в дальнем конце улицы.
     Тут  я  сообразил,  что  мне  придется  пересечь большую  площадь.  Это
громадное  и,   вероятно,   прекрасное  место  в   будущем,   со  множеством
превосходных зданий и уже распланированным парком посередине. В парке стояли
гигантские мраморные постаменты,  ожидая статуй.  Я прочитал,  что место это
называется площадью Президента.  Одно  из  боковых  зданий  было,  очевидно,
храмом - оно упиралось высоким шпилем прямо в сверкающее небо.
     Храм был  покрыт сложной мозаикой.  На  некоторых рисунках изображались
представители различных народов  Африки.  Эта  сложность находилась в  таком
контрасте с  простотой белых стен  других зданий,  что  я  невольно вспомнил
Сандерпека  в  шлюпке:   глубокие  морщины,  придававшие  его  лицу  угрюмую
серьезность, разительно контрастировали с бессмысленными движениями тела.
     На  пустом  пространстве  работали  люди.  Они  кропотливо  выкладывали
цветные  блоки,  которые  со  временем  должны  были  образовать  гигантский
рисунок, покрывавший большую часть площади.
     Я  не мог пройти здесь незамеченным.  Пока я  раздумывал,  до моих ушей
донесся звук автомобильного мотора.  Я  отступил в тень колоннады ближайшего
здания и стал смотреть на дорогу.
     Из-за  поворота медленно вывернул черный автомобиль.  Было  видно,  что
водитель внимательно просматривает аллею.
     Здание,  под  колоннадой которого я  укрылся,  походило на  отель.  Без
колебаний я  вошел  внутрь.  Когда  я  обходил стойку портье,  мое  внимание
привлекла одна табличка. Я решительно направился к лифту.
     Я  находился в Северо-Атлантическом отеле.  В том самом,  где жил Питер
Меркатор.




     Психология человека,  уходящего от  погони,  довольно любопытная штука.
Меня  потряс тот  факт,  что  я  оказался в  том  самом месте,  от  которого
стремился уйти подальше. Но в следующую секунду я даже обрадовался подобному
стечению обстоятельств.
     Почему,  собственно,  я должен бояться Питера Меркатора? Мне надо всего
лишь  рассказать ему  о  себе и  объяснить,  каким образом у  меня оказались
письма Джастин.  Я  понимал всю сложность предстоящей задачи,  но кружить по
незнакомому городу казалось мне бессмысленным.  Пока на  моей стороне эффект
внезапности,  надо встретить Меркатора лицом к  лицу,  а там уже посмотреть,
что можно сделать для улучшения моего и Джастин положения.
     Когда я  продумывал этот план,  совершенно расходившийся с  тем,  что я
хотел сделать раньше,  мне на память пришли слова моего наставника Джордила:
"Кто ты такой,  решают не другие люди.  Они лишь действуют в  соответствии с
тем,  как  решил этот  вопрос ты  сам".  Это  спорное суждение было столь же
ценным, как и многие абсолютные истины.
     Выйдя из лифта на последнем этаже,  я оказался перед входом в роскошный
ресторан.  Впрочем,  роскошным его  можно  будет назвать после окончательной
отделки. Пока что одна половина ресторана представляла собой буйство пестрых
фресок и элегантных столов,  другая же демонстрировала голую штукатурку стен
и какие-то завернутые в простыни предметы.  Но меня оглушил не вид, а запах.
Я замер на месте, ощущая зверский голод.
     Мимо меня с достоинством прошествовали четверо мужчин.  Один из них был
мулатом - сморщенный старикашка с антигравитационным блоком, похожим на блок
ван  Вандерхута.  Все  четверо были  прекрасно одеты,  их  пальцы  унизывали
дорогие перстни.  Воздух вокруг них  был пропитан властностью.  Разговаривая
между собой,  они прошли в ресторан и зашли в мужскую комнату. Минутой позже
они вышли.  Мулат оказался без антиграва, остальные - без плащей и зонтиков.
Старикашке помогли сесть за стол; судя по почтительному к нему отношению, он
являлся какой-то важной персоной.
     Я тоже прошел через ресторан в мужскую комнату.  Внутри никого не было.
На  вешалках висели  плащи,  зонтики и  антиграв.  Меня  интересовали только
плащи, и я поспешно обыскал карманы.
     Кое-какой урожай я  собрал:  темные очки и  полотняный бумажник с кучей
банкнот. Адрес на бумажнике говорил о том, что его владелец прибыл из Алжира
и являлся правительственным чиновником.  Я знал, что в настоящее время Алжир
и Новая Ангола враждовали.  Вообще-то я надеялся найти хоть какое-то оружие,
но оказалось, что для улучшения моего морального состояния хватило и денег.
     Я  дорого заплатил бы,  чтобы остаться и поесть,  но,  бросив взгляд на
четверых мужчин, удалился.
     Я  не  имел  понятия,  как  найти Меркатора.  В  конце коридора работал
робот-уборщик,  и  я направился к нему.  Иногда подобные автоматы снабжались
схемами коммутации. Табличка с надписью "Сделано в Египте" меня обнадежила -
в  последнее время робототехника Египта считалась весьма эффективной.  Но на
мой  вопрос о  номере Меркатора автомат не  ответил.  Вероятно,  он  не  был
запрограммирован на английский язык.
     Рядом висел комбинезон маляра,  и меня осенила блестящая идея.  Натянув
комбинезон поверх своей одежды, я напялил темные очки, взял стоявшее на полу
ведро и двинулся вперед. Завернув за угол, я увидел Исрата и Сандерпека.
     Выяснилось две вещи: Сандерпек - пленник, и он узнал меня. Исрат глянул
на меня два раза, и меня это обеспокоило.
     Я  пошел за  ними,  и,  как только нагнал Исрата,  врезал ему ведром по
голове.  Сандерпек открыл  ближайшую дверь,  мы  втащили  Исрата  внутрь.  В
комнате  недавно  произвели  ремонт,   мебели  пока  не  было.   Мы  уложили
оглушенного верзилу на пол,  Сандерпек подобрал пистолет, стал рядом. Я снял
очки, вытер лицо.
     - Ты  вовремя появился,  -  сказал Сандерпек.  -  Как ты  перенес такое
напряжение? Дай мне пощупать твой пульс.
     Не сводя глаз с Исрата, он взял мою руку.
     - Жить будешь.  После твоего побега они долго тебя искали. Должно быть,
они привыкли иметь дело с идиотами.
     - Куда тебя вели?
     - К Меркатору. Кажется, он тут главный.
     - Отлично. Сейчас навестим его. Где Джастин?
     - Где-то здесь, в отеле. Она оставила нас внизу, на лестнице. Послушай,
Ноул,  забудь ее.  Это опасная женщина.  Нам бы лучше убраться отсюда.  Я не
хочу  видеться с  Меркатором.  Уж  если  на  то  пошло,  лучше иметь дело  с
солдатами Новой Анголы. Здесь безжалостные люди.
     - Я должен все выяснить,  док. Если не ради себя, то ради Джастин. Если
хочешь, можешь уходить, а я пойду до конца.
     - Глупец.
     Я  похлопал дока по плечу и  присел на корточки возле Исрата,  который,
поднявшись, одурело уставился на нас.
     - Послушай,  друг,  -  сказал я. - Ты меня чуть не пристрелил, а я тебя
ударил ведром. Будем считать, что мы квиты. А теперь ответь мне на несколько
вопросов. Где находится твой босс Меркатор? На этом этаже?
     Исрат был покладистым парнем. Косясь на пистолет в руках Сандерпека, он
сказал:
     - Мы шли туда. Номер мистера Меркатора налево за углом.
     - Напротив ресторана?
     - Да. Сразу за лифтом.
     - Хорошо. Следующий вопрос. Кем был ван Вандерхут?
     - Он был секретарем мистера Меркатора. Мы слишком поздно узнали, что он
состоял на службе у премьер-министра Алжира генерала Рамаянера Курдана.  Ван
Вандерхут исчез с  очень важными письмами.  Я  искал его на территории Новой
Анголы, а нашел вас. Вы агент ван Вандерхута?
     - Оставим  это.  Почему  ван  Вандерхут  рассчитывал скрыться  в  Новой
Анголе, ведь он был агентом Алжира, а эти страны воюют.
     Исрат глянул на меня с презрительностью.
     - Потому что содержание писем могло навредить мистеру Меркатору в любом
государстве.  Ван Вандерхуту платили за то, чтобы он создавал нам трудности.
Только не надо делать вид, будто вам неизвестно об особой роли Вэлвис Бэй на
этой исторической неделе.
     Я ничего не понял и сказал:
     - Исрат,  клянусь,  что я случайно оказался втянутым в эту историю. Что
должно случиться в городе на этой неделе?
     - Мистер  Ноланд,  не  делайте  из  всех  нас  дураков,  заставляя меня
повторять хорошо известные вам  вещи.  Этот город не  принадлежит ни  одному
государству.  Независимость -  большой аргумент.  Сейчас эта земля по  указу
президента эль Махассета используется Объединенными Африканскими Нациями для
строительства большого  курорта.  Здесь  планируется вести  переговоры.  Это
огромный шаг по пути объединения нашего континента.  Но тысячи врагов мешают
нам  и  саботируют каждый этап развития.  Завтра Вэлвис Бэй будет официально
открыт президентом,  хотя строительство еще  не  закончено и  приехало всего
несколько гостей.  Вот-вот  ожидаются мировая  пресса  и  представители всех
наций. Завтра будет величайший день в истории Африки!
     Я поднялся, и мы с Сандерпеком переглянулись.
     - Величайшие дни никогда не доставляли мне удовольствия,  - сказал я. -
Док,  ты  не  мог бы  посторожить этого парня,  пока я  потолкую с  мистером
Меркатором? Если через полчаса я не вернусь, свяжи его и убирайся отсюда.
     - Ноул, ради Бога! Мы не знаем города, где мы встретимся?
     - Возле отеля находится площадь Президента,  -  шепнул я ему на ухо.  -
Там стоит высокая башня,  ее невозможно не заметить.  Если мы разойдемся,  я
буду ждать тебя у основания башни.
     Он покачал головой.
     - Безумец.
     Я  вышел из  комнаты и  двинулся по  коридору,  на ходу обдумывая слова
Исрата.  Я  воспринял Вэлвис Бэй,  как город безысходности,  а  он  оказался
городом надежды. Одного этого было достаточно, чтобы сюда съехались хищники.
Я ясно себе их представлял: подлые шайки деловых людей, политики с молотом и
наковальней,    головорезы,   извлекающие   выгоду   буквально   из   всего.
Бессознательно я уже отвел роль Меркатору.
     Свернув налево,  я  оказался перед дверью с табличкой,  на которой было
написано:  "ПИТЕР МЕРКАТОР,  АНГЛИЯ".  Я  оглянулся,  вспомнив тех четверых,
которых я обокрал в ресторане.  Вне сомнения,  они приехали либо на открытие
Вэлвис Бэй,  либо на обделку своих грязных делишек.  Я подумал о старой, как
мир,  несправедливости:  подонки  живут  припеваючи,  а  люди,  которых  они
представляют, чахнут на голодном пайке.
     Я постучал в дверь, и уверенный голос произнес:
     - Войдите.
     Я вошел и оказался в небольшом холле с несколькими дверьми. Одна из них
была приоткрыта.  Я  двинулся туда и  оказался в комнате с огромным балконом
для прогулок.  На подлокотнике кресла сидел человек небольшого роста. Словно
под гипнозом я направился к нему.
     Лицо его  было мертвенно-бледным,  волосы светлыми,  а  борода и  брови
черными,  но испещренными сединой.  Я видел это лицо всего один раз в жизни,
но мне никогда его не забыть.
     - Питер Меркатор? - спросил я.
     - Да. Входите, - ответил Фермер.




     В  детстве мы с  Хаммером часто играли в Фермеров и кого-нибудь еще:  в
Фермеров и  Ландсменов,  в Фермеров и Странников,  в Фермеров и Горожан.  Мы
представляли себе Фермеров по-мальчишески.  Они  были огромными,  сильными и
безжалостными, и нам страстно хотелось походить на них.
     Фермеры имели право преследовать, Фермеры могли избивать. Мы с Хаммером
были почти на равных,  когда приходилось бегать или бороться.  Но когда один
из  нас  играл роль  Фермера,  он  становился сильнее.  Обладая этим ужасным
титулом,  человек становился повелителем всех  остальных людей.  Наши гнилые
зубы начинали белеть, когда мы превращались в Фермеров.
     Конечно,  никто из нас не знал,  каким был Фермер в  действительности и
чем он занимался.  Но мы знали, что вся жизнь в городах зависит от Фермеров.
В  их  руках  была  сосредоточена  вся  еда.   Фермер  был  фигурой  темной,
непонятной,  и этим устрашал еще больше.  Мы видели людей, умиравших ужасной
голодной смертью, и мы обвиняли Фермеров.
     Мы с Хаммером нигде не учились,  и наша догадливость была отточена, как
бритва. Ночами наши мечты под одеялом были подобны бледным огонькам в темной
пещере.
     Я  помню один  из  дней,  когда играл роль Фермера.  Во  мне  скопилась
огромная злость,  она дала мне силу,  но  я  никак не  мог схватить Хаммера,
игравшего одного из Странников.  Мы представляли их одетыми в  яркое тряпье,
семи  футов ростом,  с  развязной походкой и  с  гривой волос,  свисавших на
кошачьи глаза.
     Странник  Хаммер  метался  по   улицам  Закрытого  Района,   неожиданно
сворачивал  в  переулки,   прятался,  ожидая,  пока  я  пройду,  с  гиканьем
улепетывал назад.  Иногда я уже протягивал руку к его воротнику,  но надежно
схватить не удавалось.  Часть города, где мы играли, несколько сезонов назад
поразила какая-то болезнь.  Люди здесь не жили, окна были заколочены, хотя в
остальных районах города царила жуткая перенаселенность.
     Да,  официально район был пуст.  Но люди,  как крысы,  жили везде, даже
хлипкий навес  служил  им  приютом.  Мы  проделали лаз  в  ограждении -  так
поступали все  истинные Отбросы города,  укрывавшиеся здесь  от  зимы.  Наша
работа была  связана именно с  этими людьми -  мы  торговали старым тряпьем,
принося  доход  своему  хозяину.  Нашей  игрой  в  Фермеров  мы  праздновали
очередную удачную сделку.
     Выбежав из-за угла,  Хаммер заскочил в  обнесенный стенами двор.  Самая
низкая стена была  не  выше  груди,  но  я  видел,  что  Хаммеру на  нее  не
вскарабкаться. Тяжело дыша, он неуклюже рухнул в угол.
     Во дворе стояло какое-то подобие лачуги, построенное из старых кирпичей
и ящиков. Оттуда вышел человек и, содрогаясь, упал на колени. Мы увидели его
смерть.
     Это была болезнь человеческого мяса. До этого ни я, ни Хаммер не видели
ее  вблизи.  Человек сильно трясся,  раздирая на  себе  одежду,  и  вместе с
ошметками тряпья отваливались куски мяса. Первыми, кажется, были щеки.
     Крови было немного, она лишь слегка покрывала остатки плоти.
     Помочь мы  ему  не  могли и  одновременно взорвались хохотом.  Это было
весьма забавное зрелище,  и оно становилось еще смешнее от того, что человек
не обращал на нас внимания. Он все продолжал свой нелепый танец, которому мы
вначале попробовали подражать,  но  вскоре устали.  В  тот момент,  когда он
упал, в нас кто-то бросил камнем.
     У входа в лачугу лежала женщина.  Мы тут же убежали,  но не от камня, а
от ее лица. Мы вновь расхохотались, как только выбежали со двора.
     Было пора возвращаться домой,  и,  проходя через город,  мы  забыли про
нашу игру в Фермера.  Мы шли,  положив руки на плечи друг другу,  отчасти из
чувства привязанности,  отчасти,  чтобы не затеряться в толпе. Как только мы
выбрались из  Закрытого Района,  люди поглотили все пространство.  Некоторые
двигались  целенаправленно,  другие  -  шаркая  ногами,  словно  подчеркивая
отсутствие всяких планов.  Если вы не нашли работу, если у вас нет денег, то
вас ждет улица,  где за  бродяжничество могут и  арестовать.  Но если работа
найдена,  то это успех,  и  у  вас будет приют.  Семья в  одной-единственной
комнатушке - это ведет к сумасшествию, к удушью, к раздорам, к скуке и снова
к  улице.  К тому же пешая прогулка заглушает чувство голода.  Усталость ног
побеждает судороги кишечника. Она притупляет взбудораженные нервы и приносит
в сознание покой. Эта уловка - способ жизни и вид смерти.
     - У  нашего поколения нет  будущего,  -  говорил Марк  Джордил.  -  Для
личности,  находящейся ниже определенного уровня жизни,  нет  ничего,  кроме
сегодняшнего дня.  Способность думать  и  планировать будущее  завоевывается
нелегко.  Когда-то  человечество обладало этой способностью,  но  теперь она
утеряна. Если человек не думает о завтрашнем дне, он не замечает взаимосвязи
между голодом и  увеличением рождаемости.  Бедняки унаследовали нищий мир  и
своим воспроизводящим органом окончательно победили его.
     Марк Джордил, старьевщик, был нашим хозяином.
     Мы продирались сквозь толпу бродяг.  Некоторые улицы раздавались вширь,
давая место людям,  некоторые сужались, давая место дополнительным крохотным
квартирам.
     Контора Марка  Джордила располагалась в  огромном доме,  отведенном под
офисы небольших компаний.  В этих офисах директора и клерки нередко ночевали
прямо под столами.  На верхнем этаже,  под прохудившейся крышей,  находилась
компания Марк  Джордил Рэгс  Корпорэйшн.  Этот верхний этаж был  моим первым
домом.
     Хаммера продали Джордилу,  а меня передали из сиротского приюта. Мы оба
понимали,  что нам повезло.  Марк Джордил был безумцем.  В условиях жестокой
борьбы за существование работать на нормального человека было бы невыносимо.
И еще нам повезло, что рядом находилась Хьюмен Вотер Девелоупмент Финанс. Мы
экономили нашу  бесценную воду,  не  позволяя пропасть ни  единой капле,  мы
собирали ее в  канистры и продавали в нижних офисах,  получая скудную плату.
Неделя такой работы делала нас богачами по  сравнению с  остальными молодыми
хулиганами, которых мы знали по улице.
     Мой  хозяин  находился на  крыше.  Когда  внизу  не  было  работы,  ему
нравилось подниматься сюда и,  развалясь в  кресле,  беседовать с кривоносой
вдовой  Лэмб,  выполнявшей множество  поручений,  начиная  с  элементарных и
кончая самыми ужасными и  интимными.  Она  работала в  надежде,  что Джордил
когда-нибудь женится на ней.
     Когда мы поднялись, Джордил сгреб нас и оглядел с головы до ног. Нижняя
половина лица Джордила была абсолютно голой.  На верхней половине находились
остатки волос,  помеченный морщинами лоб, брови, глубокие глаза, прятавшиеся
в  складках кожи,  и  тупой короткий нос.  Безгубая щель  рта  открывалась и
закрывалась, словно какая-то ловушка для мух.
     - Итак,   ребята,   вам  удалось  вырваться  из  цепких  лап  городских
мошенников и снова вернуться ко мне. Надеюсь, с барышом?
     У Хаммера не было того чувства преклонения перед хозяином, какое было у
меня. Он вырвался и отошел назад.
     - Мы принесли то, что вы велели, - сказал он.
     - Меньшего,  парень,  я  от  тебя и  не  ожидал,  -  сказал Джордил.  -
Выкладывай.
     - Хозяин, это у меня, - произнес я.
     Я  достал из-под рубахи крошечную фигурку,  которую нам дали в Закрытом
Районе  в  обмен  на  старое тряпье.  Хозяин выхватил фигурку и,  подняв ее,
засмеялся,  чудно  двигая подбородком.  Затем он  бросил фигурку вдове Лэмб.
Вдова поймала, поднесла к глазам и зацокала языком.
     - Одна из них, - сказала она.
     - Если ее продать верующим в Мэнскина, можно неплохо заработать.
     - Но  ведь  их  там  не  осталось!   -  воскликнула  вдова,  пораженная
упоминанием незаконного вероучения. - Они все давно арестованы полицией. Это
было еще до смерти Джека.
     - Я лучше знаю,  -  сказал Джордил,  смеясь. - Я всегда знаю лучше. Еще
никогда ничего  не  удавалось искоренить полностью,  Лэмб.  Мэнскинцы сейчас
стали хитрее. Рано или поздно мы с ними встретимся, и они хорошо заплатят за
этого идола.
     - Но ведь это незаконно, мистер Марк. Я боюсь за вас...
     И  они  вступили в  одну из  своих бесконечных дискуссий.  Хаммер сразу
выскочил вон,  разозленный,  что я  не пойду с ним.  Но я всегда оставался в
таких  случаях,  хотя  не  понимал  и  десятой  доли  произнесенного  Марком
Джордилом.  Я  пытался уловить смысл беседы и  сделал вывод,  что украшение,
которое  мы  принесли,  являлось  символом  запрещенного  культа.  Подобными
сектами кишело все пространство вокруг нас.
     Идол Мэнскин был уродливой голой тварью с  двумя мужскими лицами,  одно
из которых располагалось на обычном месте,  а другое -  на груди.  Ноги были
расставлены, а ягодицы перевязаны. Идол мне не понравился, но я промолчал.
     - Ничего не понимаю,  - проворчала старая Лэмб, состроив кислую мину. -
В  дни моей молодости подобных проблем не существовало.  Каждый верил во что
хотел.
     - Ошибаешься,  -  с  удовольствием  заметил  Джордил,  всегда  любивший
подмечать  ошибки  других.  -  Самосознание человека  всегда  погружалось  в
массовое сознание.  Мы признаем веру только во что-нибудь одно,  хотя внешне
маскируем это в разные формы.  Мы верим в животную тьму, из которой когда-то
поднялись.  Перенаселение принесло с собой не только кризис экономики,  но и
кризис интеллекта.  Мы снова стали животными.  Этот маленький идол намеренно
сделан отвратительным...
     - Все,  что вы говорите,  очень хорошо, но я не понимаю, почему люди не
могут  иметь столько детей,  сколько захотят.  Видит Бог,  это  единственное
право,  которое  невозможно отобрать!  -  Старая  Лэмб,  родившая пятнадцать
детей,  всегда распалялась на этом предмете.  -  Я знаю, кто виноват! Это не
чей-то промах,  это вина африканских государств.  Они никому не помогают,  а
только воюют друг с  другом.  Они не беспокоятся о более бедных нациях.  Мне
говорят,  а почему они должны беспокоиться о нас?  А я отвечаю: что мы такие
же  люди,  как  и  они!  Почему белые должны жить хуже,  чем  черные,  а?  Я
выражаюсь просто  и  прямо,  а  не  этими  высокими  материями,  которые  вы
вытаскиваете из  старых книг.  То  же  самое  я  говорила и  Джеку,  и  всем
остальным.  Я  никогда не  оставляла без ответа всякую чушь,  кто бы  ее  ни
произносил...
     - Но  надо  оставить  после  себя  что-нибудь  заметное,   чтобы  иметь
оправдание для такой щедрости на потомство, - заметил Джордил. - Ведь угроза
со стороны африканских государств -  это результат нашего падения,  а  не их
взлета.  Увы,  отречение от историчности! Человек исчерпал природные ресурсы
просто  потому,  что  не  сдерживал  свои  потребности,  а  сдерживал  своих
естественных врагов.  Сначала  истощились Восток  и  Средний  Восток,  затем
Америка и  Советы.  Нации ослабли,  упали духом,  и на сегодняшний день сила
осталась только у  африканцев.  Пахотный слой  там  достаточно богат,  чтобы
поддерживать  драчливые  государства.   Конечно,  эта  ситуация  не  вечная.
Довольно скоро  мы  увидим  закат  человеческого рода,  если  не  произойдет
что-нибудь радикальное. Но ты посмотри на чернь, которая толпится на улицах!
Разве их это беспокоит?
     - Ладно,  насчет этого я не знаю, но я постоянно твердила Джеку, еще до
того, как его растоптали в том мятеже: "Джек, - говорила я, - ты мог бы быть
вдвойне  умнее  меня,  но  у  тебя  нет  и  половины моих  мозгов,  если  ты
поклоняешься этим дурацким религиям".  Одно время он был Воздерживающимся, и
как раз тогда, когда это было не в моде. Сейчас это вроде модно, но тогда он
просто не  хотел ложиться со мной!  Конечно,  оставаясь мужчиной,  он не мог
долго воздерживаться.
     - Да,  - говорил Джордил. - Даже в самый счастливый исторический период
интеллект не был полновластным повелителем тела...
     Так и протекала их беседа,  пока я слушал,  разинув рот. Я был очарован
не  столько тем,  что  говорил Марк Джордил,  а,  скорее,  манерой его речи.
Создавалось  впечатление,   будто  он  был  из  числа  пророков.  Говорил  в
витиеватой форме,  и,  чем  дальше,  тем яснее становилось,  что говорил он,
главным образом,  для  себя.  Только гораздо позже,  когда я  был  осужден и
получил время для размышлений,  я понял,  что мой хозяин не отличался в этом
ни  от  старой Лэмб,  ни  от множества других моих знакомых.  Даже в  старых
книгах  авторы испытывали огромные трудности в  общении с  другими,  гораздо
легче разговаривая с  собой.  Вот так я и пришел к картине мира,  где каждый
подвергался нападению со стороны остальных и, защищаясь, поворачивался лицом
к  себе.  Однажды я даже подумал,  что это единственная частичка знаний,  не
перешедшая ко мне от Марка Джордила.  Теперь же я просто не понимаю,  знание
ли это вообще.
     Мой  хозяин  закончил этот  разговор,  когда  старая вдова  разразилась
запоздалыми слезами по поводу смерти мужа.  Джордил встал, повернулся спиной
к ее рыданиям и свесился через перила,  глядя на толпу внизу. Потом принялся
монотонно напевать слова,  которые прочно отложились в моей памяти.  Джордил
часто напевал их, меняя и переставляя по своему желанию:

     Всмотритесь друг в друга, люди!
     Не останавливайтесь и вглядывайтесь.
     Вы прорастаете на свободу, как
     Неухоженный сад, непохожие друг на друга.
     Освобождайтесь от детородной работы, самцы!
     Любимцы идолов, вас уже не узнать.
     Всмотритесь в себя, люди Земли!
     Всмотритесь пристально и возьмитесь за меч.
     Проложите себе дорогу к самопознанию!

     Слова плыли по  ветру,  но  не  успели они  затихнуть,  как нас позвали
стуком снизу.  Джордил опустил фигурку в  один  из  своих обширных карманов,
положил руку мне на плечо, и мы спустились вниз, чтобы встретить клиента.
     В  нашей  комнате царил  невообразимый хаос.  На  полу  валялась старая
одежда и прочий хлам, приобретенный хозяином с надеждой выгодно перепродать.
Здесь были вещи из  прошлого,  которые,  как мне кажется,  никогда не смогут
пригодиться теперь. Они создавали странное впечатление: у меня перед глазами
возникал  мир  одиноких  людей,   интересовавшихся  совершенно  бесполезными
предметами.  Было множество книг,  никому не нужных в  городе,  где никто не
умел читать.  Книги были уложены в  ящики,  свалены в  кучу,  сложены в углу
наподобие стола,  за  которым  старая  Лэмб  работала  на  швейной  машинке.
Поскольку мой хозяин был сумасшедшим,  он читал эти книги. Иногда вслух, чем
вызывал неудовольствие Хаммера, который совсем не понимал принципа чтения. Я
понимал, и Джордил меня поощрял.
     - Отсекай,  парень,  отсекай,  - говорил он. - Отсекай от себя все, что
сможешь  отсечь.  Путь  человечества оказался  ошибочным.  Что-то  гибельное
получило признание как  образец.  Человек чего-то  добивается лишь там,  где
отсекает  себя  от  окружающего  мира.   Ты  знаешь  величайшее  достижение,
сделанное нашим безволосым племенем?
     - Изобретение колеса? Я где-то что-то слышал об этом.
     - Нет,  не это,  парень.  И даже не открытие огня. Жизненно важным было
открытие,  что  пищу можно жарить на  огне.  Тем  самым маленькие тощие люди
бессознательно оградили себя от  большинства болезней.  Видишь ли,  в  сыром
мясе живут крохотные вредные существа,  и когда ты ешь,  они попадают в твой
желудок.  Но если мясо поджарить, эти существа гибнут. Тощие люди свернули с
пути   постоянного  истощения  своего  здоровья.   Племя,   которое  впервые
попробовало поджарить пищу,  было всего лишь стадом животных. Но так как они
стали лучше есть, то и жить тоже стали лучше. Именно так человек вырвался на
передний край животного мира.
     - Хозяин, мы сейчас не очень хорошо едим. Я голоден, как и все.
     - Мы сейчас не очень хорошо и живем! Вот ошибка мира. Мы истребили всех
опасных  зверей,   но   продолжали  есть   и   спариваться,   не   думая   о
наследственности... Да... О чем я говорил?
     Если Джордилу тут же не напоминали его слова, он страшно сердился и мог
даже ударить.
     - Вы говорили, хозяин, что кто-то отсекал от себя.
     - Нет. Я говорил, что люди должны себя изолировать, и приводил пример.
     Прищурив глаза, он глянул на кучу тряпья и продолжал:
     - Люди  развивались,   изолируя  себя  от  естественного  мира.  Сейчас
наступил следующий этап.  Земля доведена до полного истощения,  города стоят
на  платформах,  изолируя нас от  земли.  Но  это изолирует нас и  от нашего
прошлого.  Именно поэтому мы оказались в ловушке. Мы изолированы от мудрости
веков.
     - Мне кажется, вы говорили, что это произошло из-за большого количества
людей.
     Он  постоянно  придумывал новые  объяснения теперешнего состояния мира.
Эти  причины возникали после каждой прочитанной им  книги,  и  я  был сбит с
толку. Он взял меня за плечи, встряхнул, рассмеялся и сказал:
     - Из  тебя  выйдет  хороший спорщик.  Всегда выслушивай все  аргументы,
парень. Иногда в них бывает зерно истины.
     Порою мне казалось,  что он обходится со мной,  как с  важной персоной.
Частенько же  он  жаловался,  что  окружен такими дураками,  как  я,  Лэмб и
Хаммер.
     Хозяин завел разговор с  прибывшим клиентом,  а  я  забрался под стол и
влез под одеяло к Хаммеру.  Марк Джордил спал на столе, на толстой подстилке
из ваты. Он сильно страдал от болей в конечностях, иногда его тяжелые вздохи
даже пугали нас.  Мы лежали,  укрывшись одеялом и  прислушиваясь к торговому
диалогу.
     Им  не  удалось договориться -  клиент требовал невозможного.  В  конце
концов хозяин указал ему на дверь.
     В  этот  момент дверь  распахнулась,  и  в  комнату вошел полицейский с
оружием в  руках.  Одновременно открылся люк на  крышу,  и  оттуда показался
второй полицейский с  тюремным роботом.  Должно быть,  во  время  спора  они
приземлились на такси, и поэтому мы их не слышали.
     Марк Джордил понял,  что  попал в  ловушку.  Его лицо сразу осунулось и
постарело.  Впервые я  понял,  что  Джордил совсем  не  так  стар,  как  мне
казалось. Он был молодым человеком, знавшим всю подноготную мира. Его руки и
ноги затряслись,  совсем как  у  того человека,  над которым мы  с  Хаммером
смеялись.
     - Что вам угодно? - спросил он.
     - Марк Джордил,  вы  обвиняетесь в  нелегальной торговле по  семнадцати
пунктам, - сказал один из патрульных. - Пройдемте с нами.
     - Я хотел бы раньше выслушать обвинения, - произнес хозяин.
     Со  скучающим видом  полицейский вытащил и  включил маленький говорящий
аппарат.  Тот произнес семнадцать обвинений,  которые мы с Хаммером знали. В
них  не  упоминался идол  Мэнскин  и  кое-что  еще,  но  я  понимал,  что  и
прочитанных было достаточно, чтобы пожизненно отправить Джордила в деревню.
     В  моей  голове пронеслись какие-то  безумные идеи спасения хозяина.  Я
собрался выпрыгнуть и закричать на полицейских,  но не успел и шевельнуться,
как Хаммер зажал мне рот и  придавил меня к полу,  давая понять,  что нам не
следует даже дышать.
     Хозяина заперли внутри тюремного робота.  Этим штукам придавали подобие
человеческого  тела  и  снабжали  их  колесами.  Робот  передвигался  сам  и
доставлял арестованного в штаб-квартиру полиции под город.
     Вот и  все,  что произошло.  Через минуту все ушли,  а  я лежал,  боясь
шелохнуться.
     - Сматываемся отсюда, пока они не вернулись, - прошипел Хаммер, вылезая
из-под  стола.  -  Нас  сошлют в  деревню просто за  то,  что мы  работали у
Джордила. Пошевеливайся!
     Я вылез, жалко глядя на Хаммера.
     - Я остаюсь, а ты иди.
     - Это уж  точно,  я  уйду.  Если ты  хоть что-то  соображаешь,  ты тоже
исчезнешь. Беспризорник!
     Хаммер носился кругами по комнате, набивая сумку сколько-нибудь ценными
вещами.  Во  время  разговора с  клиентом Джордил поставил идола  на  полку.
Хаммер схватил его и тоже запихнул в сумку.
     У двери он задержался, повернулся ко мне.
     - Идешь, Ноул?
     - Да, наверное. Сейчас.
     - Выбрось все  это  из  головы.  Старика взяли  за  дело,  сам  знаешь.
Посмотри на меня, я только что стал свободным и взрослым. Пойдешь со мной?
     - Нет, нет.
     - Тогда пока!
     И он ушел, салютнув мне большим пальцем.
     Во мне все опустело.  Я  подошел к окну,  выглянул наружу.  Смеркалось.
Через минуту в тусклом свете уличного фонаря появился Хаммер. Тут же из тени
вышел одетый в  черную форму полицейский,  скрутил Хаммера и  увел с  собой.
Период свободы и взрослости закончился.
     Теперь я мог свободно уйти, но из глаз моих брызнули слезы. Я плакал по
своему пристанищу,  которое здесь у  меня было,  по  своему хозяину,  по его
речам, которых я никогда больше не услышу.
     Став  ландсменом,   я  вновь  встретил  Хаммера.  Он  уцелел,  но  стал
конвоиром,  грубым и  жестоким скотом.  На протяжении долгих лет я надеялся,
что встречу Марка Джордила,  но этого не произошло.  Вместо этого в  один из
жарких дней я  оказался в  городе Вэлвис Бэй  перед человеком,  которого все
звали Питером Меркатором.  Перед человеком,  которого я  знал  как  Фермера,
которого я ненавидел.




     Благодаря внезапности я  оказался в  выгодном положении.  Мое появление
удивило его. Я снял очки, положил их в карман и спокойно произнес:
     - Я Ноул Ноланд. Вы хотели поговорить со мной.
     Он поднялся, шагнул ко мне. Его лицо впечатляло.
     - Действительно, я хотел с вами поговорить. Проходите и садитесь.
     Войдя в  комнату,  я  увидел еще  одного человека -  пожилого мужчину с
дряблым лицом и беспокойными руками, ищущими друг друга. Судя по его облику,
это был, скорее, интеллектуал, нежели телохранитель.
     Меркатор подтвердил мое предположение, сказав:
     - Доктор, оставьте нас ненадолго.
     Доктор заколебался.
     - Помните  о  том,  что  я  вам  сказал.  Лекарства не  всесильны.  Вам
необходимо побольше отдыхать, иначе я не отвечаю за последствия.
     С еле уловимым отчаянием Меркатор сказал:
     - Еще два дня,  доктор.  Потом я постараюсь сделать все, что вы сочтете
нужным.
     Доктор неуклюже поклонился и вышел.
     Со своего места я мог видеть то,  что делалось на улице.  До земли было
далеко, я находился на семнадцатом этаже.
     - Мистер Ноланд,  вы доставили мне много хлопот,  -  произнес Меркатор,
усаживаясь напротив.  -  Я не знаю,  что заставило вас прийти сюда,  но я не
смогу вам позволить выйти отсюда свободным.  По крайней мере,  до завтрашней
ночи, а потом я уже буду находиться на обратном пути в Англию.
     - Я  пришел  объяснить,  что  в  ваши  дела  оказался втянут совершенно
случайно.  Меня  интересует,  что  вы  здесь  делаете,  но  лишь  постольку,
поскольку это касается Джастин Смит.
     Он поднял брови и задумчиво повторил:
     - Джастин?
     - Да, Джастин. Она ваша любовница!
     Со времени нашей встречи лицо Фермера еще больше осунулось. Он выглядел
постаревшим и больным.  От носа к губам пролегли глубокие морщины,  и, когда
он заговорил, морщины обозначились глубже.
     - Джастин не является моей любовницей.  Но поскольку вы так считаете, я
почти готов поверить,  что  вы  очень мало знаете о  моей организации.  Если
хотите знать,  Джастин и  не  может быть  моей  любовницей,  потому что  она
девственница. В этом смысле я тоже девственник.
     - Не пытайтесь быть смешным, - со злостью ответил я.
     - Вы находите это смешным,  так как вы плебей.  Я говорю об убеждениях.
Ради этих убеждений и затеяно нынешнее рискованное предприятие. Джастин!
     Из  соседней комнаты вышла Джастин.  Как  всегда,  она  была  холодна и
прекрасна. Она подошла к Меркатору и, не касаясь его, стала рядом.
     - Мистер Ноланд приглашает нас высказаться, Джастин.
     - Я же говорила, что он обещал именно это.
     - Джастин!  -  вскричал я.  -  Вы  же сказали,  что являетесь пленницей
Меркатора! Вы солгали мне!
     - Вы  слишком далеки  от  понимания ситуации,  в  которую вляпались,  -
ответила она,  нахмурив брови. - Когда я говорила, что нахожусь в плену, это
была  всего  лишь  метафора.  Я  нахожусь  в  плену  обстоятельств.  Что  ты
собираешься с ним делать, Питер?
     Взгляд,  которым  они  обменялись!  В  нем  сквозило полнейшее доверие,
которое исключало меня. Я не мог сдержаться.
     Я вскочил, заглянул в лицо Меркатору.
     - Вы меня не узнали,  - сказал я. - Впрочем, мы виделись совсем недолго
и  очень  давно.  Тогда  я  был  настолько подавлен длительным заключением и
допросом, что для вас был всего лишь одним из ничтожных ландсменов! Тогда вы
были для меня Фермером,  и я не знал вашего имени. Сейчас я снова перед вами
и не позволю обойтись со мной так же презрительно, как в прошлый раз!
     Поставив локоть на колено, он оперся на ладонь подбородком.
     - Как  часто  я  мечтал,  чтобы Немезида воплотилась в  ландсмена...  -
пробормотал он.  -  Ноланд, Ноланд... Да не тот ли вы человек, который помог
выявить Джесса?
     Несмотря на прошедшие годы,  мое лицо вспыхивало всякий раз, когда меня
заставляли вспомнить ту постыдную ночь. Прочитав на моем лице подтверждение,
Меркатор продолжал:
     - И вы действительно думаете,  что я отнесся к вам презрительно? Почему
же? Ведь я помог вам. Спас от решетки, дал работу.
     - Вы  послали  меня  на  "Звезду Триеста" сверхштатным матросом.  Но  я
поднялся до  капитана.  Я  пришел рассказать,  что  вчера имел  удовольствие
посадить на  мель  ваш  прогнивший корабль.  Это  совсем  близко отсюда,  на
побережье!
     - Я продал свою Звездную Серию пять лет назад, - ответил он и, взглянув
на Джастин,  покачал головой,  как бы сочувствуя мне.  -  В  настоящее время
большая часть  моего  капитала вложена в  антигравитационную индустрию.  Это
выгодное дело,  и,  если вы,  Ноланд, сохранили какие-то деньги, советую вам
поместить их в антигравы. Конечно, пока не началась война.
     Он и Джастин устало улыбнулись друг другу.
     - Меркатор, я слишком много страдал из-за вас в прошлом!
     Он поднялся и ответил:
     - Меня не интересуют прошлые страдания, я слишком поглощен нынешними. Я
не могу вам,  Ноланд,  позволить уйти отсюда.  Вы,  очевидно, ищете повода к
ссоре  и  не  несете  ответственности  за  свои  действия.   Желаете  выпить
чего-нибудь? А может, будете так любезны, что расскажете, как вы связались с
ван Вандерхутом?
     Я  не стал говорить ему,  как он мне ненавистен.  Я не только ненавидел
его,  но  и  завидовал всем  его  делам  и  качествам,  которых  никогда  не
обнаруживал в себе.
     - Ничего я вам не буду рассказывать, Меркатор. Если хотите, можете меня
убить.  То немногое,  что я  знал,  я  уже рассказал Джастин.  Наверняка она
передала это вам. И пить с вами я тоже не буду.
     Пока  я  говорил,  ярость буквально захлестывала меня.  Урчание желудка
напоминало мне о голоде.
     Меркатор вышел в  кабинет,  налил выпивку себе  и  Джастин.  Он  ничего
больше не говорил, но я с удовлетворением отметил, что руки у него дрожат.
     Джастин смотрела на меня.  Я  не мог разобраться в ее взгляде -  в моей
жизни не попадались женщины, похожие на Джастин.
     - Вы странно себя ведете,  -  сказала она мягким голосом.  -  Вы чем-то
больны? Вы не смогли бы нам помочь, если бы узнали, чем мы занимаемся?
     Я разразился гневным хохотом.
     - Джастин, что бы вы ни говорили, вас очень приятно слушать!
     Она   молча   повернулась  и   пошла   в   другую   сторону.   Меркатор
предостерегающе покачал головой,  но она не обратила внимания.  Я последовал
за ней.  Меркатор вошел следом,  вручил ей напиток в  тонком бокале и  снова
вышел, оставив дверь открытой.
     В ее голосе с хрипотцой зазвучали нотки обвинения:
     - Вы  невозможно себя ведете,  Ноул!  Попробуйте понять чувства других.
Питер,  как и вы,  гордый человек. Как же можно ожидать согласия между вами,
когда вы так разговариваете?
     - Согласия? С ним? Да он один из тех, кто сделал мою жизнь ничтожной!
     - Я  уже слышала это!  Вы ни во что не верите,  Ноул!  Ваши отношения с
людьми всегда были неудачными!
     Ее слова терзали меня.  Я не знал,  за что она меня порицает, поскольку
не имел понятия о ее вере.  Но я был сражен правдой ее слов!  Действительно,
мои отношения с людьми заканчивались либо неудачей, либо предательством.
     Теперь,  в зрелом возрасте,  я знаю,  что состояние души человека,  его
характер неизбежно связаны  со  здоровьем века.  Доверие  не  соседствует со
страхом,  отчуждение порождает отчуждение, предательство - предательство. Но
в  то время я  еще верил,  что историю делают личности,  а не всемирное зло.
Слова Джастин причиняли мне большую боль.
     Я помню, что опустил глаза.
     - Джастин,  не будем говорить об этом.  Вы не знаете его.  Именно такие
люди разрушают Англию своей жестокой эксплуатацией. Вам этого не понять.
     Ее реакция напоминала реакцию раздраженной больной.
     - Я была в Англии,  Ноланд. У нас с Питером нет секретов друг от друга.
Мы оба одной веры.
     - К черту вашу веру!  Я говорю вам, что вы понятия не имеете о том, что
он со мной сделал!
     - Я знаю,  что он спас вас от деревни.  Он так сказал,  а он никогда не
лжет.  Кроме того,  с  Англией покончено.  Она истощена и  разрушена,  как и
большинство других стран.  Вы  не имеете представления о  том,  как выглядит
мир,  потому что вы плебей.  Только Африка сохранила силу людей и земли. Как
вы думаете, почему все нищие страны, включая вашу и мою, заключили с Африкой
союз?  Потому что у  Африки можно получить помощь!  Вы,  например,  добывали
песок...
     - Песок!  Песок!  Боже мой,  Джастин,  это великолепно! Отжалеть Англии
несколько трюмов песка!  А вы знаете, сколько он стоит? Да один только Берег
Скелетов может  затопить всю  Англию песком!  Держу  пари,  ваш  приятель за
дверью на  чем-то извлекает выгоду!  Что еще он может здесь делать,  если не
заниматься финансовыми сделками!
     - Мы  здесь по другим причинам!  -  Она размахнулась и  ударила меня по
щеке.  -  Но вам их не понять! Мы ненавидим ваш род. Не он ли поглощает весь
мир?  Вас  миллионы на  миллионах!  Ваши  убогие добродетели и  глупая спесь
невыносимы. Это вы своей прожорливостью истощили землю!
     Хотя я был и задет, у меня хватило сил ответить спокойно:
     - О'кей,  Джастин,  вы  маленькие аристократы и  вы  ненавидите простых
людей. Ваш род в течение всей истории наслаждался властью. Наш род все время
подчинялся вашему.  Но я такой же человек,  как и вы. Я читаю так же хорошо,
как и вы, но не настолько самодоволен! Мое нутро отвратительно урчит, потому
что я голоден,  а вы еще говорите,  что такие,  как я,  истощили землю?  Это
сделал ваш род!
     Она повернулась и отошла к стене.
     - Я совершаю глупость, разговаривая с вами, - сказала она. - Я сразу не
поняла,  насколько вы глупы.  В  мире не осталось людей,  понимающих природу
человека и всеобщее состояние человечества.  Очень мало тех, кого привлекает
метафизический   взгляд   на   природу   человека.    Мы   -    духовные   и
сельскохозяйственные банкроты.
     Мне пришло в голову, что Джастин бессмысленно повторяет то, что говорил
ей  Меркатор.  В  то  же  время в  ее голосе вроде бы не было оборонительных
ноток.  Внезапно меня пронзило острое желание, сродни сексуальному, - узнать
и понять Джастин.
     - Джастин,  я  не  понимаю,  о  чем вы  говорите,  но  все это не имеет
никакого отношения к делу.
     - Может, вы и это сочтете неуместным?
     Она вставила кассету в  проигрыватель и включила его.  Наружу вырвались
голоса,  которые я  узнал.  Это были голоса,  на которые я  часто нарывался,
плавая на  "Звезде Триеста".  Это были англоязычные радиостанции африканских
государств: Алжира, Новой Анголы, Ватерберга, Западного Конго, Египта, Ганы,
Нигерии  и  других.  Насколько я  знал,  жизненные позиции этих  стран  были
стойкими и энергичными,  и даже немного агрессивными по отношению к Европе и
к Америке, но в еще большей степени - по отношению друг к другу.
     - Я  не  желаю  слушать эту  чушь!  -  вскричал я,  потому что  Джастин
увеличила громкость.
     - Послушайте  их,  Ноул,  мой  упрямый  мальчик.  Послушайте,  как  они
наваливаются на вас со своими прожорливыми требованиями.
     - Джастин, выключи их!
     - Они говорят то же, что и европейцы пару столетий назад. Вы знали это?
Они все хотят только одного - больше земли!
     - Выключи!!!
     - А ты знаешь,  что только один человек способен удерживать африканские
государства от междоусобиц? Это президент эль Махассет.
     Она продолжала увеличивать громкость. Низкие голоса ревели, слова стали
неразличимыми.
     - ЖЕНЩИНА, ВЫКЛЮЧИ!!!
     - ...ЗАВТРА МЫ С ПИТЕРОМ СОБИРАЕМСЯ УБИТЬ ПРЕЗИДЕНТА!
     Неожиданно ко  мне  вернулась  способность действовать.  Я  рванулся  к
двери.  На  моем  пути вырос Меркатор.  Я  с  силой врезал ему  по  челюсти,
выскочил в коридор.
     Слова Джастин все еще вертелись в  моей голове.  Они меня убедили,  что
готовится безумный заговор.
     Добежав до  поворота,  я  выглянул за  угол.  В  коридоре стоял  Исрат,
разговаривая с человеком в форме. Исрат, заметив меня, закричал.
     Они бросились ко мне, я повернулся, побежал к ресторану. Там до сих пор
торчали четверо чиновников. Они уже добрались до кофе и бренди, и лишь мулат
забавлялся со стаканом воды. Я свернул в мужскую комнату. Через минуту здесь
будут люди Меркатора, и тогда в ход пойдут пистолеты. Все эти люди собрались
здесь,  чтобы убить президента! Они выдали мне свою тайну. Мне - презренному
плебею!  Конечно,  роковая Джастин раскрыла мне тайну из-за своей ущемленной
гордости. Это и решило мою судьбу.
     Схватив одну из малярных досок,  я  заклинил ею дверь.  Это хоть на миг
задержит моих преследователей.  Подбежав к вешалке, на которой висели плащи,
я снял антигравитационный блок мулата. В дверь яростно забарабанили.
     У меня совсем не оставалось времени,  чтобы подогнать сбрую и закрепить
блок. Я подбежал к окну, распахнул его и влез на подоконник.
     К горлу мгновенно подступила тошнота, и меня охватила паника. Я никогда
не имел дела с подобными блоками,  ведь они были новинкой.  Но выхода у меня
не  было,  дверь уже  трещала.  Я  рванул рычаг запуска в  положение "ВКЛ" и
выпрыгнул из окна.
     Улица бешено рванулась навстречу. Я видел все, что происходило внизу. В
моем сознании появились какие-то  странные образы,  запахи,  и  я  с  ужасом
понял,  что  блок  не  работает.  Я  распростер  руки  и  закричал.  Ко  мне
стремительно приближался тротуар - и я ударился!




     Верил ли я в ад или в рай?  Верил ли я в загробную жизнь, в которой мое
разбитое вдребезги тело будет продолжать страдать?
     Верите  или  нет,  но  те  убедительные эмблемы  уныния,  от  которых я
отворачивался всю жизнь,  предстали передо мной во всей своей неоспоримости.
Сначала мне показалось, что это скелеты, потом - дьяволы в сияющих доспехах,
несущие горящие свечи...
     Место,  где я очутился...  однако казалось, что у него нет размерности!
Плохо  сложенная мятая  ткань  даст  наиболее  удачное  представление.  Меня
окружали улицы и дома, теснясь у самых моих глаз.
     Если  пространство  стало  неправильным,  то  только  потому,  что  мое
сознание стало неправильным.  Большая его часть не  вынесла падения.  Память
отказывалась мне подчиняться,  я не мог вспомнить, что произошло до падения.
Меня переполняло желание,  нет -  мания установить, на что же похож тот мир,
который я оставил.  Мне ничего не удалось вспомнить за исключением того, что
тот мир был совсем не похож на этот.
     Маниакальное желание терзало меня.  Каким был тот мир?  Чем он был? Кем
был я,  как я существовал!  Что являлось сущностью моего "Я", и почему я это
не выяснил, когда у меня был шанс?
     Эта навязчивая идея заставила меня двинуться вдоль по  улице.  Впрочем,
если  быть  более  точным,  она  ввела  меня  в  какое-то  состояние  улицы,
протекавшей мимо меня. Я поднял руку, давая возможность улице течь дальше.
     Рядом были существа, похожие на меня. Я понял, что есть строгий этикет,
не позволявший мне заговорить с  ними,  как бы близко я от них ни находился,
как бы остро ни нуждался в  их помощи.  В  старом мире (это я  помнил) у нас
была смерть, управлявшая нами; здесь же была лишь одна навязчивая идея...
     Я  пытаюсь донести это  до  вас спокойно и  ясно.  Конечно,  мне это не
удастся.  Кое-что вы,  возможно,  поймете,  а что-то не сможете переварить и
тогда вам останется только выплюнуть.
     Улица  текла  все  дальше  и  дальше.   Она  обогнула  здание,  которое
вертелось, словно огромный барабан, - все это проделывали мои руки. Наконец,
мое  маниакальное желание привело меня к  человеку,  который сидел на  улице
возле огня. Его лицо застилал дым, глаз не было видно, и я понял, что этикет
позволяет мне заговорить с ним.
     Я обратился к нему:
     - На что был похож мир,  который я покинул?  Я должен знать это,  чтобы
стать свободным.
     - Ты  ничего не  знаешь об  овцах и  козах?  -  спросил он.  -  Я  могу
рассказать тебе только об  овцах.  Ты  должен будешь найти другого человека,
который поведает тебе о козах.
     Казалось, нас несет очень быстро, и я не успевал осмысливать его слова.
Наверное,  я тащил его за собой.  Лица я не видел,  а он, не дожидаясь моего
ответа,  начал  рассказывать мне  об  овцах.  Видимо,  он  устал  бесконечно
повторять свою историю в течение столетий.
     - Было большое поле овец, - начал он. - У многих были овечки, и все они
жили счастливой бессмысленной жизнью.  Их не волновали никакие проблемы.  Ни
финансовые,  ни супружеские,  ни моральные,  ни религиозные. А пастбище было
хорошим.
     - Только одно беспокоило их,  - продолжал он, - железная дорога. По той
стороне поля,  где они любили лежать, проходила насыпь, по которой двигались
поезда.
     Каждый  день  по  насыпи проходило двенадцать поездов.  Они  никогда не
останавливались  и   не   подавали  гудков,   потому  что  им  незачем  было
останавливаться и  некому подавать гудки.  Поезда проносились очень быстро и
шумно.
     Всякий раз,  когда проносился поезд,  овцы  подхватывались и  в  страхе
убегали на  другой конец поля.  И  проходило много времени,  прежде чем  они
успокаивались и возвращались обратно.
     Одна  старая овца  была  значительно мудрее всех  остальных.  Когда,  в
двенадцатый раз на  день,  все панически кинулись убегать,  она обратилась к
стаду.
     "Друзья мои,  -  сказала она,  -  я  внимательно изучила путь,  который
проделывают эти чудовища,  когда атакуют наше пастбище. Я обратила внимание,
что они никогда не сходят с  насыпи.  Мы всегда гордились собой,  что бегаем
столь быстро. Ни одно из чудовищ не могло нас догнать. Но давайте рассмотрим
другую теорию, основанную на моих наблюдениях. Друзья, возможно эти чудовища
просто не могут сойти с насыпи".
     Тут же раздался ироничный смех,  исходивший в  основном от быстроногих.
Не унывая, старая овца продолжала:
     "Посмотрим,  что следует, если моя теория верна. Если страшные чудовища
не могут сойти с  насыпи,  значит,  они не охотятся за нами.  Действительно,
друзья мои,  их ощущения могут быть настолько иными, что они даже не имеют о
нас представления, когда проносятся мимо".
     Вывод был  настолько потрясающим,  что  все  начали блеять.  Некоторыми
овцами  было  отмечено,   что  если  данная  гипотеза  верна,   то   следует
предположить, что их пастбище и сами овцы не являются центром в схеме вещей.
Это  являлось  недопустимой  ересью  и  подлежало  наказанию.   Другие  овцы
возразили,   утверждая,  что  всякая  овца  имеет  право  мыслить  свободно.
Опасность же гипотезы заключается в том,  что если ей следовать,  никому уже
не  придется беспокоиться и  быстро бегать.  Как  следствие,  стадо придет в
упадок и не сможет бегать вообще.
     Когда все высказались, старая овца продолжила:
     "К счастью, мою теорию можно проверить эмпирически. Утром, когда пойдет
первое чудовище,  мы не побежим,  а останемся лежать. Вы увидите, что чудище
пронесется мимо, даже не подозревая о нас".
     Это  предложение было  встречено блеянием  ужаса  -  оно  противоречило
здравому  смыслу.  Но  когда  наступила ночь,  стало  очевидным (стадо  было
просвещенным),  что старая овца имеет право на  свою гипотезу,  и  утром все
должны будут объединиться в этом опасном эксперименте.
     Старая мудрая овца,  осознав все это,  начала сомневаться.  А вдруг она
ошиблась? Вдруг страшное чудовище всех убьет?
     Когда стадо погрузилось в  сон,  мудрая овца  решила,  что  должна одна
подняться на  верхушку  насыпи  и  изучить  вражескую территорию.  Если  она
обнаружит что-нибудь тревожное, то отменит эксперимент.
     Залезть на  вершину насыпи оказалось гораздо труднее,  чем она ожидала.
Чтобы подняться на крутой склон, пришлось преодолевать провода и продираться
через  кустарник.  Добравшись до  вершины,  старая  мудрая  овца  умерла  от
сердечного приступа.
     Проснувшись утром,  стадо заметило на  вершине насыпи зад  своей мудрой
овцы.  Состоялось совещание.  Почти  единодушно пришли к  выводу,  что  надо
подняться, почтить память умершей и поддержать эксперимент.
     В  общем,  когда  послышалось приближение первого чудовища,  все  стадо
твердо стояло на  том месте,  где лежала мертвая овца.  Металлический монстр
прогрохотал по рельсам, сбил тело старой овцы и убил все стадо.
     Рассказчик умолк.
     Я ничего не понял и спросил:
     - Что же произошло?
     - На том поле снова выросла высокая трава, - ответил он.
     Я  покинул этого человека.  А может,  просто позволил дороге унести его
прочь. Здания теперь двигались еще быстрее. У меня было такое чувство, будто
я не бежал, а меня тащило вместе с ними, но чуть медленней.
     Мною снова завладела навязчивая идея,  заставив заговорить со старухой,
которая стояла, оперевшись на палку. Ее глаза были закрыты, и она ни разу не
взглянула на меня, пока я был рядом.
     - Я  ничего не понимаю,  -  сказал я  ей.  -  Я знаю лишь то,  что есть
страдание. Почему мы страдаем, старуха?
     - Я расскажу тебе одну историю, - сказала она.
     Она говорила тихо, и я с трудом разбирал ее слова.
     - Когда  Дьявол  был  ребенком,  его  держали в  неведении относительно
горьких и  мучительных вещей.  В его присутствии дозволялось только счастье.
Грех, уродство, болезни, старость, невзгоды - все скрывалось от него.
     Однажды Дьявол убежал от своей нянечки и  перелез через садовую ограду.
Он шел по дороге, пока не встретил сгорбленного старика. Дьявол в недоумении
остановился.
     "Что ты  уставился на меня?  -  спросил старик.  -  Можно подумать,  ты
никогда не видел стариков".
     Глаза у этого человека были тусклыми, рот дряблым, кожа полна морщин.
     "Что с вами произошло?" - спросил Дьявол.
     "То,  что  происходит  с  каждым.  Это  неизлечимая болезнь,  вызванная
временем".
     "Но что же вы сделали, если заслужили такое?"
     "Ничего особенного.  Пил,  иногда врал,  спал с хорошенькими женщинами,
работал,  не напрягаясь.  Но все это не такие уж и  плохие вещи.  Наказание,
молодой человек, больше, чем преступление".
     "Когда же вам станет лучше?" - спросил Дьявол.
     Старик засмеялся.
     "За  мной  по  пятам  идет  похоронная процессия.  Взгляни!  Только это
излечит меня".
     Дьявол  остался  ждать,  и  вскоре  подошла  похоронная  процессия.  Он
взобрался на  дерево и,  когда  процессия проходила внизу,  заглянул в  лицо
мертвеца.
     Хотя труп и был тем самым стариком, выглядел он более спокойным и менее
страдающим. Похоже было, что он излечился.
     Дьявол последовал за процессией на кладбище.
     Он был удивлен,  увидев,  что тело положили в яму и засыпали. Потом все
ушли,  а Дьявол остался, ощущая странное чувство какой-то неправильности. Он
сидел на кладбище до тех пор, пока его не нашли и не отвели домой.
     На   следующий  день   Дьявол  снова  перебрался  через  стену,   решив
посмотреть, излечился ли труп окончательно.
     Разыскав на  кладбище лопату,  он принялся раскапывать могилу.  Однако,
забыв, где находится вчерашняя, раскопал множество старых. В ямах он находил
ужасные тела с лицами,  полными червей. И решил, что нет ничего худшего, чем
исцеление смертью.
     В тот день Дьявол заболел, и именно в тот день решил, кем станет, когда
вырастет.
     Я  уставился  на  отвратительную старуху.  Как  и  все  обитатели этого
чистилища, она была за пределами моего понимания.
     - И кем же решил стать Дьявол? - спросил я.
     Мои слова развеселили старуху.
     - Да ведь ты горожанин! - сказала она, смеясь.
     Меня вновь закружила дорога.  Казалось,  я  падаю со  все  возрастающей
скоростью.  Я был сбит с толку, чувствовал, что задавал неправильные вопросы
и  делал  неправильные  предположения.   Сознание  всего  этого  увеличивало
скорость падения.
     Рядом со мной летела маленькая девочка с  ярко-рыжими волосами и лицом,
похожим на пересохший пергамент. Сквозь шум я прокричал ей:
     - Как нам узнать, подходим ли мы для правды?
     Она улыбнулась беззубым ртом,  и я принял ее за карлика, перекрасившего
свои волосы.
     - Насчет этого есть анекдот,  -  сказала она. - Однажды один бедный, но
гордый молодой человек выпрыгнул из окна отеля с  высоты семнадцатого этажа.
Во  время падения он  предположил,  что  вся  его жизнь,  а  также жизнь его
знакомых основывалась не на иллюзорных представлениях. Земля приближалась, а
он...
     - Стой!  Стой!  Не надо рассказывать!  Это моя история! Я умру, если ты
скажешь еще что-нибудь. Теперь я понял, что могу сам выбрать себе кончину!
     Произнеся  эти   слова,   я   частично  вышел  из   странного  приступа
сумасшествия. Старая ведьма неслась за мной, и я понял, что улица была вовсе
не улицей. Вентиляционные люки, вертикальные конструкции, окна, ограждения -
все  это являлось частью "Звезды Триеста".  Я  покончил с  Африкой и  быстро
уплывал домой на своем судне, оставив позади все проблемы.
     До этого момента я не знал,  что мой корабль вооружен. То, что я принял
вначале за  серость улицы,  являлось щитом.  Щит делал нас непроницаемым для
всего,  кроме ядерной атаки.  Мы шли с  потрясающей скоростью,  и я прилип к
штурвалу.  Было очень трудно следить за курсом, настолько основательной была
экранировка.
     На горизонте показались очертания побережья Англии, зазвонили колокола,
послышались  громкие   возгласы  команды.   Я   добавил  скорости.   Корабль
повиновался мне,  словно женщина,  и  мы  легко  преодолели крутой береговой
склон. Только сейчас я понял, что командую десантным судном.
     Мы  достигли огромнейшего города,  который стоял на платформе шириной в
несколько миль. Я успел разглядеть умирающую землю, а потом повел корабль по
одной из улиц города.
     Матросы  моей  команды свесились за  ограждения и  приветственно махали
руками.  Мое сердце тоже всколыхнулось от  облегчения по  случаю возвращения
домой. Но на улицах я увидел то, чего видеть мне не хотелось.
     Вначале я обратил внимание на необычную конструкцию города. Специальные
обслуживающие  пути   устранили  необходимость  в   грузовиках  и   легковых
автомобилях,   которые  когда-то  заполняли  улицы.   Теперь  движение  было
незначительным, а улицы - узкими.
     По обеим сторонам улиц тянулись,  похожие на бараки,  дома плебеев. Все
районы были  похожи друг на  друга.  Правительственные и  общественные офисы
ничем  не  отличались от  домов,  в  которых жили  рабочие.  И  лишь  грубые
очертания фабрик  нарушали  тусклое  однообразие.  Вот  один  из  заводов  -
большой,   черный,   без   окон.   Здесь  производят  почву  -   впрыскивают
синтетические микроорганизмы в песок, доставляемый из Африки.
     Но люди, люди! Меня поражало то, до какого звероподобного состояния они
дошли.  Районы города захватывались машинами,  и  люди  тоже  превращались в
машины.  На худющих телах выступали суставы,  сухожилия,  кости, делая людей
похожими на роботов.
     Но  у  роботов нет ужасных кожных болезней.  У  роботов не разбухают от
голода ноги и желудки.  У них не бывает цинги, позвоночники не искривляются,
колени не подкашиваются.  Роботы не способны ходить с виноватым видом. Я все
забыл! Забыл!
     Многие из людей носили амулеты, оберегавшие их от болезней. Большинство
населения  исповедовало причудливые  культы  и  религии.  Всевозможные оргии
составляли  неотъемлемую  часть  их   существования.   Среди  элиты  (каждая
муравьиная  куча  имеет  своих  аристократов)  распространился  аскетический
культ,  запрещавший половые сношения.  "Дайте Земле выбраться из упадка!"  -
таков был их лозунг.
     Увидев  все  это,  я  зарыдал.  Штурвал,  который  я  выпустил из  рук,
подхватил кто-то из команды.  Он повел корабль еще более сумасшедшим курсом.
Мы миновали несколько городов, пронеслись над Шотландией, затем прошли через
земли  Скандинавии,  вдоль всей  Европы,  через дебри России,  над  Китаем и
Америкой.  Каждый год по  своей нищете был неотличим от другого.  Везде были
люди. Нищие, голодные, больные.
     - Хватит! - закричал я.
     Города исчезли.  Теперь вокруг было  море -  темное,  спокойно дышавшее
пространство воды. Я с облегчением повернулся к рулевому у штурвала. Это был
мой двойник. Фигура!
     Наши глаза встретились. Да, это был я сам, заточенный в ужасную темницу
греха. Это было мое отражение в грязной маслянистой луже.
     Страдания Фигуры были неотделимы от моих,  ее проклятие было моим,  и у
нее  была такая же,  как и  у  меня,  потерянная душа.  Но  во  мне не  было
сострадания - только ненависть. Я прыгнул на отвратительную тварь.
     Между  нами  завязалась  жестокая  борьба.  Мы  душили  друг  друга,  я
уклонялся от  ее клыков.  Мои глаза застлало кровавое облако,  но я  все еще
держал Фигуру мертвой хваткой.  Наконец,  свет  в  ее  глазах начал медленно
меркнуть. Я с силой встряхнул ее, и мы оба упали в лужу с маслянистой водой.
     Фигура  медленно  погружалась.   Одна  рука  все   еще   оставалась  на
поверхности, но вскоре и она исчезла.
     Я  долго стоял,  глядя,  как сморщивается и пропадает мое отражение.  В
такие  минуты бездействия наступают самые  проникновенные мгновения.  Что-то
вдруг умерло во мне, и я осознал, почему меня преследовали галлюцинации. Чем
была Фигура,  я  не  могу сказать до  сих  пор.  Возможно,  на  мой рассудок
спроецировалось желание выбраться из  гнусных условий жизни.  Возможно,  это
была попытка добиться свободы,  которой у меня не было.  Раньше Фигура могла
приходить,  но я понял,  что больше она не вернется.  Мною овладел покой - я
понял, что мне никогда больше не придется передавать Фигуре штурвал.
     Философия  не  является  моей  сильной  стороной,   хотя  я  и  пытался
неоднократно придать некий смысл своей жизни. Позже я пробовал анализировать
свои   видения,   навязанные  болезнью.   Кое-что   мне   удалось  выяснить.
Галлюцинации занимали в  моем  сознании то  же  место,  что  и  континенты в
океане.  Но  мое  внимание привлек океан,  который связывает все континенты.
Плескаясь вокруг моего  тела,  он  напомнил мне,  что  лучше бы  выползти из
него...
     Обычное напряжение мысли доставило мне  жуткую боль.  Внутри и  снаружи
моей головы кружилась темень.
     Тяжело дыша,  я  ступал по дну.  Ко мне медленно возвращался другой тип
сознания.  Казалось, его вернули тупые тяжелые удары пульса. На миг я уловил
запах цветов и  жареных луковиц,  но  он  был  настолько слабым,  что тут же
затерялся.  Мигрень была настолько сильной,  что я  не  мог сообразить,  где
нахожусь. Наконец, туман перед глазами рассеялся, и я осмотрелся.
     Невдалеке  находился недостроенный Вэлвис  Бэй.  Я  вглядывался в  него
сквозь темноту ночи.  Я стоял по грудь в воде у дамбы,  которая выступала со
стороны площадки для прогулок.  Наконец-то,  я  окончательно пришел в себя и
услышал, как ко мне кто-то крадется.




     Кто бы  ко мне ни подкрадывался,  ускользнуть я  не пытался.  Я  совсем
обессилел и желал одного - выбраться на берег.
     Я устал,  но теперь,  когда в голове перестало стучать, чувствовал себя
на  удивление хорошо -  разве  я  не  подчинил себе  своего личного дьявола?
Несомненно,  это  улучшило состояние моего здоровья.  Морально,  духовно или
физически -  я  не  мог определить,  но  уже то,  что я  не боялся человека,
прячущегося в темноте, являлось добрым знаком.
     Последнее,  что я помнил из внешнего мира, - это прыжок с антигравом. Я
был  жив,  и  это служило доказательством тому,  что антиграв аккуратно снес
меня вниз. Но как повлиял на меня этот очистительный прыжок? Успокоил нервы?
Излечил меня  от  мерцающей скотомы?  Этого  я  не  мог  определить,  но  не
характерные  для  меня  качества  недавних  галлюцинаций,  их  интенсивность
позволяли полагать, что во мне что-то изменилось необратимым образом.
     Конечно,  меня интересовало,  где я был и что делал после прыжка.  Было
ясно, что от Меркатора я ускользнул. Но где сейчас Джастин, Сандерпек?
     Я устал от вопросов.
     Набережная сверкала гирляндами огней,  там  играла музыка,  и  я  видел
множество людей.  Вэлвис Бэй заполнялся к  церемонии открытия.  Еще я  видел
человека,  наблюдавшего за  мной.  Он  стоял на берегу,  полускрытый опорами
дамбы.
     Я  выбрался на берег.  У  одной из опор,  у самой воды,  торчало что-то
длинное и темное.  Я вытащил это,  и оно оказалось тонким прутом со стальным
болтом на конце. Плавным движением я засунул прут за пояс штанов.
     - Что вы от меня хотите? - позвал я человека.
     Темный силуэт отделился от опоры.
     - Вы, наконец, пришли в себя? - спросил он.
     - Меркатор? - узнал я. - Нам лучше поговорить.
     - Я на это и рассчитывал.
     Итак,  мы встретились на берегу океана.  Мы сели,  приглядываясь друг к
другу.  Его лицо выглядело призрачным,  морщинистым, и я чувствовал, что мое
лицо было точно таким же.
     - Долго вы следили за мной?
     - Не очень.  Хотя и  держал вас под контролем несколько часов.  С  того
самого момента, как вы скрылись и удрали из отеля.
     - Я не совсем удачно скрылся.
     - Конечно.  После того,  как вы  с  безрассудной храбростью сиганули из
окна и приземлились на боковой улице,  вы пошли открыто,  вглядываясь в лица
прохожих и  разговаривая с  самим собой.  Мы с Исратом могли бы схватить вас
снова, если бы не возникли другие трудности.
     - Что за трудности?
     - За нами следили. В этом городе все против всех. Такие иностранцы, как
я, вызывают подозрение. Особенно, если они еще имеют таких знакомых, как вы.
Знаете,  чей  антиграв  вы  украли?  Он  принадлежал премьер-министру Алжира
генералу Рамаянеру Курдану.  Старый  Курдан  превращается в  опасного врага.
История Алжира за последние столетия...
     - К  черту  историю,   Меркатор!  Конечно,  они  против  вас,  если  вы
замышляете убийство Президента Африки.  Видит небо, я не связан с политикой,
но я против убийства.  Разве эль Махассет не всемирно известен?  Разве он не
является одним из самых выдающихся политиков?
     - Да, да, Ноланд, я согласен с вами, но есть один момент...
     Внезапно он  умолк и,  схватившись за  грудь,  согнулся пополам.  Когда
снова выпрямился, лицо его было жестким, а голос слабым.
     - Как видите,  вы не единственный больной на этом берегу. Вы понимаете,
что  идеал  здоровья уходит из  мира?  Ведь  быть  больным сегодня считается
патриотичным.
     - Послушайте,   Меркатор.   Мне  не  нужна  ваша  лекция.  Я,  конечно,
сочувствую вашему состоянию, но ни в какие ваши дела впутываться не желаю.
     - Вы уже впутались, Ноул. И знаете это.
     Его вновь скрутила боль, но он взял себя в руки и произнес:
     - Я так долго за вами шел, потому что хочу попросить вас кое о чем.
     - А где же ваш любимчик головорез Исрат?
     - Он освободился от вашего доктора и пришел ко мне.  Но мы потерялись в
толпе на  улице!  Мне  остается только надеяться,  что он  еще жив.  Так или
иначе,  но  он  не  мой  головорез.  Просто мы  с  ним  одной веры.  Мы  оба
Воздерживающиеся, и мы не причинили вам вреда.
     - Ха! А как насчет тех гнусных лет, которые я провел на вашей ферме?
     - Да  забудьте вы  об  этом!  Кроме того,  я  лишь  номинально управлял
фермой.  В  последнее время фермеры все больше и  больше отдалялись от своей
земли.  Это было неизбежно,  и причиной тому - так называемая эффективность.
Выходя в  отставку в  этом  году,  я  был  всего лишь делопроизводителем,  у
которого на  руках огромное количество отчетов.  Я  был  рабом своей работы.
Таким же рабом, как и вы.
     - Прежде чем так говорить, попробовали бы сами поработать на ферме.
     - Я  не  пытаюсь снять  с  себя  вину,  Ноланд,  но  и  не  могу  нести
ответственность за  карательную систему.  Мне  нечего  сказать  о  тех,  кто
обрабатывал землю. И я не защищаю систему, которую считаю отвратительной.
     Он судорожно сунул руки в песок - его снова мучили боли.
     - Ноул, ради Бога! Мне нужна ваша помощь, я умоляю вас помочь мне!
     - Извините,  но  я  не  желаю.  Давайте помогу вам добраться до  вашего
доктора.
     - Это подождет.  Ноул, я должен поверить вам. Вы мой соотечественник, а
я не могу доверить важную информацию африканцу.
     - Вы сумасшедший, Меркатор. Я отведу вас в отель.
     Я попытался его поднять, но он сопротивлялся.
     - Послушайте, Меркатор, - сказал я. - Я мог бы передать вас полиции, но
не хочу впутываться. Идея застрелить эль Махассета - чистое безумие.
     - Об этом я  и  хотел поговорить с  вами,  Ноул.  Вы достаточно упрямый
человек и не очень-то щепетильны. Я хочу, чтобы вы застрелили эль Махассета.
Поверьте, я оценю это.
     Эта новость повергла меня в изумление.  Я отпустил Меркатора. Он ползал
на коленях, кашляя и сжимая свою грудь.
     - Махассет  должен  умереть,  -  хрипел  он.  -  Без  него  африканские
государства распадутся и  начнут воевать.  Их союзники в  Америке и в Европе
тоже  втянутся  в  бойню.  В  результате начнется  последняя ядерная  война.
Современная структура общества будет разрушена... - Он запнулся. - Ноланд, я
болен.  В  моих легких раковая опухоль.  Я  не  могу полагаться на себя.  Вы
должны сделать это.
     Я упал на колени рядом с ним, потрясая кулаками.
     - Вы  сумасшедший,  Меркатор!  Неужели вы  полагали,  что я  помогу вам
швырнуть мир  в  войну?  Я  должен был догадаться обо всем с  самого начала,
когда прочитал письма Джастин. Кто еще видел эти письма?
     - Ноланд, умоляю! Выслушайте мои аргументы...
     - Я  уже  достаточно наслушался.  Мне жаль вас,  Меркатор.  Я  не  буду
стрелять в  Президента.  И  вы  не будете.  Никто.  Возможно,  вы всего лишь
безумный  идеалист,   но   есть  такие  идеалисты,   которые  приносят  миру
неприятности на несколько тысячелетий.
     Его лицо перекосилось.
     - Избавьте меня от этих проповедей, глупый плебей!
     Я поднялся.
     - Я пришлю вам доктора, Меркатор. А потом сообщу обо всем в полицию.
     Я пошел наверх. Он звал меня до тех пор, пока я не смешался с толпой на
набережной.
     Проходя через  площадь,  я  увидел,  что  часы  на  самой высокой башне
показывают за полночь. Наступил день прибытия Президента.
     Я  шел,  ощущая  странную легкость во  всем  теле,  которую  связывал с
голодом. Но больше всего я хотел пить.
     Я пытался оценить все,  что узнал от Меркатора.  Зачем этот сумасшедший
хочет разрушить мир?  Вспомнив о его денежных вложениях в антигравитационные
исследования, я, кажется, получил ответ. Меркатору необходимо спровоцировать
войну,  чтобы стать богаче и сильнее.  Мир, угнетенный голодом, все внимание
уделял  технологическим  разработкам  для  сельского  хозяйства  и   смежных
областей.    Антигравитационная   промышленность   развивалась   только    в
коммерческом  направлении.  Но  война  могла  стремительно  подстегнуть  это
развитие.  Меркатор,  поскольку был  болен,  не  мог  себе позволить долгого
ожидания плодов своей предусмотрительности.
     Я осознал ситуацию и ужаснулся.
     Но  я  сдержал свое  слово  и  пошел  сначала в  отель за  врачом.  Мне
предстояло многое сделать.
     Войдя в  номер Меркатора,  я  понял,  что  здесь был  произведен обыск.
Содержимое шкафов и  ящиков было вывернуто на  пол.  За спинкой кресла лежал
Исрат.  В  его  спине  торчал  кинжал  с  великолепно отделанной  серебряной
рукояткой.  Было видно,  что кто-то нанес Исрату пять или шесть ударов,  и я
изумился такой злобе.
     Его тело было еще теплым - убийство совершили недавно.
     Ошеломленный,  я стоял,  гадая, что случилось с прекрасной Джастин, как
вдруг услышал шум в соседней комнате. Меня пробрал мороз. Я отошел от двери,
которая медленно отворялась.
     Оттуда на четвереньках выполз доктор Меркатора. Я помог ему встать. Его
лицо было белым, и я почувствовал, как бледнеет мое. Руки доктора тряслись и
шарили по  телу,  словно в  поисках выхода.  Я  налил нам  по  стаканчику из
найденной на полу бутылки. После выпивки доктору стало лучше.
     - Это было ужасно,  -  сказал он,  прикуривая сигарету. - Он рычал, как
зверь!  Клянусь,  он знал,  что я прятался в спальне,  но после убийства он,
кажется,  удовлетворился.  Я не слышал, когда он ушел, и лежал под кроватью,
пока не пришли вы.
     - Кто это был?
     - Не  знаю.  Но он кричал Исрату о  каком-то человеке,  который украл у
премьер-министра антигравитационный блок. Это были вы?
     - Я украл антиграв, но к убийству не причастен.
     - Ничего, если я сяду? Мои ноги все еще трясутся. Вы знаете, убийца так
шумел.  Этот  алжирец откуда-то  знал,  что  Исрат был  подручным Меркатора,
который состоял в заговоре с Новой Анголой против Алжира.  Поэтому он и убил
Исрата.
     Я  выпил бренди,  и  моя голова снова заработала.  Не слушая бормотание
доктора,  я размышлял о том,  что ситуация угрожает людям,  которых я любил.
Необходимо было срочно найти Джастин и Сандерпека.
     Насчет  этого  доктор  ничего  не  знал.  Тогда  я  рассказал ему,  где
находится Меркатор, и посоветовал пойти к нему. И только тут я вспомнил, где
могу встретить Сандерпека,  если он еще жив,  -  ведь мы условились о  месте
встречи.  Я  решил,  что  дождусь ухода  старого доктора и  сразу  позвоню в
полицию. Меркатора необходимо было арестовать до того, как его безумный план
получит какое-нибудь продолжение.
     - Вы  выглядите больным,  -  сказал доктор.  -  Я  дам вам пилюлю,  она
поддержит вас. Вы будете здесь, когда мы с Меркатором вернемся?
     - Побеспокойтесь лучше о нем, а уж я посмотрю за собой.
     - Я забочусь о нем,  мистер Ноланд. Он очень болен, и эта беготня может
убить его. Но я могу помочь и вам.
     Я  взял предложенную пилюлю и  автоматически ее  проглотил,  как глотал
пилюли всю свою жизнь.  Доктор ушел,  а  я  двинулся в ванную,  чтобы выпить
воды.  Немного ржавая,  вода казалась прекрасной.  Я  выпил два стакана,  и,
когда  делал  последний глоток,  меня  неожиданно качнуло в  сторону.  Теряя
сознание, я медленно осел на пол.
     Я  допустил ошибку  -  забыл,  что  маленький доктор  являлся союзником
сумасшедшего, который всеми силами стремился разрушить мир на земле...




     Наступил рассвет.  Я скинул с себя полотенце и подивился тому, что лежу
на полу в ванной комнате. Эта ночь идеально подходила для галлюцинаций, но я
спал глубоко и безмятежно и,  проснувшись, чувствовал себя в добром здравии.
Я был ужасно голоден и находился на грани истощения.
     Реальность  быстро  входила  в  меня.  Наступил  день,  когда  Меркатор
запланировал убийство Президента Африки.  Меркатор был негодяем.  Весь отель
был  полон негодяев,  но  в  этом  отеле я  прекрасно выспался!  Я  вспомнил
мертвеца в  соседней комнате,  вспомнил,  что  должен разыскать Сандерпека и
странную Джастин Смит.
     Во  рту у  меня пересохло,  но вода из крана не текла,  и  мне пришлось
смириться.  Я  натянул чистый халат  Меркатора и,  стараясь не  думать,  что
делаю,  вытащил из спины Исрата кинжал.  Вытер его и засунул в рукав. Оружие
могло пригодиться.
     И  тут  меня  осенило,  что  доктор  с  Меркатором  давно  должны  были
вернуться!
     Я  осторожно покинул номер.  Рядом  никого  не  было  видно,  что  меня
несколько успокоило.
     Был тот прохладный и  мимолетный час,  когда солнце восходит и  вот-вот
примет на себя полное командование.  Это весна,  приходящая в тропики каждое
утро. Я люблю этот час и наслаждаюсь им, даже когда на сердце тревога.
     Мы  с  Сандерпеком договорились встретиться у  подножия  самой  высокой
башни на Президентской Площади.  Но сколько он мог ждать?  Ведь я  ничего не
знал о его действиях с того времени, как освободился Исрат.
     К  моему удивлению,  на  улицах уже  кипела работа.  Медленно двигались
грузовики,   доверху  заваленные  флагами  африканских  наций.   Эти   флаги
развешивались на  всех столбах.  На  Президентской Площади происходило то же
самое.  В центре площади возвышался большой помост, рядом с ним стоял фургон
с надписью "Всеафриканское Радио", возле которого суетились техники.
     Стараясь не  попадаться на глаза полицейским,  я  подобрался к  высокой
башне.  Никаких признаков Сандерпека здесь не было, и я понял, что мне здесь
делать нечего.  Я ненадолго задержался, прислушиваясь к шуму прибоя, который
докатывался с берега, а затем скользнул внутрь дворца.
     Насколько  я  помнил,  мы  договорились  с  Сандерпеком  встретиться  у
подножия башни,  но он вполне мог интерпретировать это буквально, тем более,
что ждать внутри было безопаснее.
     Внутри дворца было еще темно,  свет с трудом просачивался через окна. В
воздухе плавал тяжелый душистый запах.  Я  не  пошел в  главный зал,  где на
голом  полу  виднелись молящиеся фигурки людей.  Вместо этого  я  свернул за
ширму  из  сандалового дерева,  прошел через  какую-то  маленькую комнатку и
двинулся дальше.
     Я слышал поющий в соседнем помещении мужской голос. Он пел монотонно, и
ему  вторил  гудящий музыкальный инструмент,  похожий на  индийскую тамбуру.
Звук очаровал меня,  и  я приостановился,  чтобы послушать.  Странная музыка
напомнила мне,  что существуют сферы, постигнуть истинный смысл которых я не
в состоянии.
     Я  оказался в  комнате,  похожей на  гардероб.  Здесь было  чрезвычайно
темно,  сюда  попадала лишь  часть света из  колокольни,  находящейся высоко
наверху. По-видимому, данное помещение и являлось основанием башни.
     Шепотом я позвал:
     - Сандерпек!
     Когда глаза привыкли к  темноте,  я  увидел,  что подняться на  вершину
башни можно только на лифте, кабина которого находилась внизу.
     Я снова позвал. Было ли какое-то неясное движение высоко надо мной, где
занималось утро?
     Я огляделся в поисках места,  где можно было бы обождать.  Единственным
укромным местом была узкая щель за лифтом,  и  я  заглянул туда.  Мой взгляд
натолкнулся на  какой-то  предмет.  Это  был  человек,  согнутый  пополам  и
засунутый в  арабский бурнус.  К  моему горлу подкатила тошнота еще до того,
как я  развернул его и  увидел беднягу Сандерпека.  Горло у моего друга было
перерезано.
     Меня переполняло горе.  Сандерпек ожидал меня слишком прилежно,  и  это
убило его! Алжирский убийца вступил в дело еще раз.
     Голос певца поднимался к самым вершинам храма.  Это была песня,  полная
тоски.  Я  зарыдал,  слушая  ее.  Я  закрыл  лицо  руками  и  позволил своим
всхлипываниям вырваться на волю.
     Мне хотелось рассказать Сандерпеку о  своей последней схватке с Фигурой
и  узнать его предположение по этому поводу.  Никогда мне больше не услышать
его  слов:  "Это было симптомом твоей шизофрении,  сейчас она прошла,  и  ты
снова в мире с собой".
     Рыдая, я поклялся, что в будущем стану лучше.
     Меня вернул к миру шум, доносившийся из шахты. Я вытер глаза, испытывая
гордость за то, что плакал. Если убийца Сандерпека все еще здесь, он получит
по заслугам!  Я посмотрел наверх, и до моего слуха донеслось мое собственное
имя, такое пустое и странное в узкой башне.
     - Ноул!
     Наверху была Джастин!
     У меня мелькнула дикая мысль,  что, может быть, Джастин... Но нет, было
видно,  что  доктор,  чье  тело уже  остыло,  боролся со  своим противником.
Прекрасная Джастин здесь ни при чем!
     Я  забрался в  кабину лифта.  Она была крошечной и вместила бы не более
двух человек.  Лифт поднимался почти бесшумно.  Я добрался до верха,  открыл
дверцу, и Джастин бросилась в мои объятия!
     Какой бы  восторг это вызвало в  любое другое время.  Ее  темные волосы
были рядом с моей щекой,  ее нежное тело -  рядом с моим. Я не могу сказать,
как долго мы так стояли, но она, наконец, отодвинулась и взглянула на меня.
     - Итак, Питер прислал вас! - воскликнула она. - Слава Богу, а то у меня
голова кружится от высоты. Вы как раз вовремя, сейчас без четверти восемь.
     - Вовремя?
     - Да,  скоро  уже  восемь.  Сотрудники  безопасности  обнесут  кордоном
Президентскую Площадь,  после чего  туда  смогут попасть только приглашенные
гости.
     - Вы давно здесь, Джастин?
     Я жадно вглядывался в ее лицо, которое так сильно повелевало мною.
     - Я пришла сюда сразу после шести,  пока было еще темно.  Ночью я ждала
звонка Питера.  Он  не позвонил,  и  я  поняла,  что должна подняться сюда и
сделать всю работу.
     - Джастин, я не понимаю. Какую работу?
     - Ноул, что с вами? Президент появится на площади в десять часов. Когда
он взойдет на помост, мы застрелим его.
     Мы  отправили кабину  лифта  вниз.  По  короткой  деревянной лестнице я
поднялся за Джастин на платформу, над которой висел огромный черный колокол.
Джастин  принесла  сюда  коврик,  подушку,  вакуумную  фляжку  и  магазинную
винтовку с оптическим прицелом.
     Она положила свою руку на мою.
     - Все будет в порядке, Ноул? Вы хороший стрелок? Сможете попасть? Мы не
имеем права ошибиться.
     - Послушайте,  Джастин!  Или вы  сумасшедшая,  или вас загипнотизировал
этот безумец Меркатор.  Вы  же прекрасно знаете,  что Президент эль Махассет
единственный человек,  который способен поддерживать мир  в  Африке.  Мы  не
можем застрелить его! Поскольку вас интересует ваш любимый Питер, то узнайте
же, наконец, почему он хочет убить Президента!
     Она отошла и  посмотрела на меня,  чуть приподняв голову.  Единственная
белая полоса лежала на  ее  воротнике,  все  остальное платье было  строгого
черного цвета.  Возможно,  это было то самое платье,  о котором она писала в
письме.  Даже глаза ее потемнели,  когда она смотрела на меня,  и я подумал,
что из нее получился бы прекраснейший палач. Она произнесла:
     - Расскажите же мне, Ноул, почему Питер хочет убить Президента.
     И   я   рассказал.   Объяснил  ей,   что   деньги   Питера   вложены  в
антигравитационные исследования,  и в случае глобальной войны Питер извлечет
колоссальную прибыль.  Пока я  говорил,  Джастин утомленно и  с  отвращением
отвернулась. Я был не в силах это вынести, и мой голос неубедительно затих.
     - Что за пошлые материальные аргументы вы предлагаете?  -  спросила она
тихо.
     - Нет, Джастин. Не пытайтесь увернуться от правды. Вы должны забыть это
дело.  У  меня есть основания считать,  что  Меркатор мертв.  Убит вместе со
своим доктором. Забудьте его, и давайте уйдем отсюда.
     - Вам никогда не увести меня отсюда.
     - Надо  убираться,  пока  полиция не  схватила нас.  Ваши письма были у
Меркатора в кармане, и теперь вас могут обвинить.
     Она, словно не слыша меня, повторила:
     - Что за пошлые аргументы вы используете,  чтобы очернить Питера? Ноул,
выслушайте меня и  попытайтесь понять!  Вы с самого начала составили о нас с
Питером неправильное суждение.  Он  был Фермером,  и  вы  возненавидели его.
Однако он очень много работал,  чтобы облегчить жизнь в  деревнях.  Он помог
вам,  хотя вы и отказываетесь признать это. Сейчас он работает для всех нас,
но  вы не понимаете этого.  Я  чувствую,  что вы и  меня никогда не поймете.
Дайте же  мне доказать вам,  что вы ошибаетесь.  Мы с  Питером принадлежим к
одной из тайных религиозных сект. Вы слышали о культе Воздержания?
     Я  слышал,  конечно,  но  полагал,  что  это всего лишь причуда богатых
бездельников.
     - Приверженцы Воздержания,  -  продолжала она,  - делают все возможное,
чтобы  дать  людям  подходящие методы управления рождаемостью.  Некоторые из
этих методов существуют столетия,  но население не использует их, потому что
скатилось ниже среднего уровня социального сознания.
     - Интересно, а кто явился тому причиной? Джастин, вы забыли, что я умею
читать!  Я  читал исторические книги и  знаю,  что  раньше бедные люди  жили
лучше, чем сейчас.
     - Ну и  что?  -  воскликнула она с отчаянием.  -  Да,  бедные люди жили
лучше,  но  они  согнулись  под  собственной тяжестью!  Фермеры  знают,  что
неправильно эксплуатируют землю, но что они могут сделать?
     - Вы хорошо заучили свой урок, - сказал я мрачно.
     - Ничего я  не заучивала.  Я рассказываю вам о сторонниках Воздержания.
Мы поклялись воздерживаться от половых сношений и...
     - Но это невозможно!
     - Мы доказали, что это возможно. К вашему сведению, физическая близость
имеет не большее значение,  чем стакан самогона. У нас она вызывает глубокое
отвращение. Это от нее размножение человечества стало неуправляемым.
     Я не удержался от смеха.
     - Много же может сделать горсточка таких, как вы!
     - Но мы можем!  Мы можем убить Президента и  начать мировую войну.  Это
единственный шанс разорвать порочный круг. Ноул, поймите! Человеческая жизнь
больше  не  является  неприкосновенной.  Мы  находимся  в  том  историческом
периоде,  где  жизнь -  богохульство,  а  любовь -  извращение!  Весь мир  -
трагедия!  Подумайте о  городах,  в  которых вы  жили.  Вспомните ту  чернь,
которая в них обитает,  отделенная от земли и от всего прекрасного. Ведь это
же  невежественные и  суеверные рабы!  Вспомните,  на  что  похожа работа на
земле.  Вы ползали по полю,  как по поверхности Марса. Не должна ли система,
допустившая такое, превратиться в прах?
     Мы молча смотрели друг на друга. Я не помню своих мыслей, помню только,
что дрожал. Джастин налила мне кофе из своей вакуумной фляжки.
     - Подумайте о нищете собственной жизни, Ноул. О грехах, о болезнях, обо
всем остальном.
     Ее тон был сочувствующим, и я не нашелся что ответить.
     Выпив кофе, я, наконец, сказал:
     - Но если наступит война, кто останется в живых?
     Она  ласково взглянула на  меня,  и  я  впервые увидел,  что нахожусь в
присутствии женщины, которая писала любовные письма.
     - Люди подготовлены к тому, чтобы выжить, - сказала она. - Они выживут.
Я  имею в  виду тех,  кто даже в  эти зловещие годы имел мужество жить своей
независимой жизнью. Вы ведь знаете о Странниках.
     - Да, знаю.
     Она села.  Я медленно опустился рядом. Она положила руку на мое колено,
которое безвольно замерло, словно на него опустили непосильную тяжесть.
     - Мы не убийцы,  Ноул,  - сказала она. - Мы повивальные бабки. Наступит
новый образ жизни. И чем скорее уйдет старый, тем лучше.
     Она дала мне винтовку,  и я услышал,  как шумят внизу люди, собравшиеся
на площади.  Голоса, равнодушные к ужасам мира, то усиливались, то затихали.
Не  обращая внимания на ворчание своего пустого желудка,  я  взял винтовку и
пополз к ближайшей оконной щели.

Last-modified: Tue, 09 Oct 2001 19:58:58 GMT

Оцените этот текст: