Роберт Рид. Девочка-птичка
Robert Reed "Birdy Girl"
© 2000 by Robert Reed and SCIFI.COM.
© 2001, Гужов Е., перевод
Eugen_Guzhov@yahoo.com
--------------------------------------------------------
Посыльный у ворот. Пакет для жены, как обычно. Эта женщина чертовская
транжира. Я расписался на квитке. Коробка, наверное, дюймов двадцать, самое
большее. Совсем не тяжелая. Я занес ее внутрь, и коробка сказала: "Выпустите
меня". Поэтому я взглянул на обратный адрес. О, боже! Но посыльный, не теряя
времени, уже укатил. Что было делать? Положить коробку в шкаф, решил я. И
вернуться к своей жизни, какая она ни есть. И притвориться, что не слышал
голоса, зовущего меня из-под белой упаковочной бумаги.
Жена вернулась с работы домой, и я сказал ей: "Загляни-ка в шкаф." Она
легонько присвистнула и спросила: "Где твой нож?" Я дал ей тот самый старый
охотничий нож, которым мы пользуемся для открывания пакетов. Словно
ошкуривая оленя, она разрезала ленточку, открыла клапаны и развернула
аэрогель, потом вытащила свою куклу и с внезапной нежностью сказала:
"Женевьева". "Это мое имя", отозвалась кукла, глядя на нас обоих. У нее были
большие, пребольшие глаза. И я обратил внимание - зеленые. А я не из тех,
кто обычно замечает цвет глаз. Эти глаза светились в несоразмерно крупной
голове на верхушке незрелого тела, напомнившего мне ребячье. Но волосы
просто громадные. Такие волосы - предмет мечтания каждой женщины - богатые и
вьющиеся с истинно верным количеством локонов. И я обратил внимание -
каштановые. Пластиковая кожа казалась сильно загорелой. И что-то взрослое
было в голосе, даже когда он доносился из тела не совсем достигавшего
восемнадцати дюймов росту.
"У меня есть платья", сказала кукла. "Чудесные маленькие платья!" И
поэтому моя жена провела следующий час, играя со своей новой игрушкой и с ее
модным гардеробом. Она позвонила своим подругам из клуба по интересам. Все
прибыли по голографу. Нашу гостиную заполнили взрослые женщины со своими
куклами-птичками. Я прошелся там, просто чтобы взглянуть. Просто пошпионить.
"Что случилось со стеганием?", спросил я. На прошлой неделе группа
занималась стеганием старомодных материй. С квазикристаллическим рисунком. В
общем, довольно изящно. Одна из присутствующих женщин фыркнула и подняла
глаза от своей полуодетой куклы, сказав мне: "Мы продолжаем стегать. Мы
занимаемся всеми нашими наследственными ремеслами." Другая женщина
засмеялась и добавила: "Просто теперь мы все делаем медленнее." А жена так
по особенному взглянула на меня и спросила: "И как тебе?"
Ее кукла одета в короткую юбку и шелковистую блузку, туфельки ее с
острыми шпильками, а в манере носить волосы было нечто. В общем-то, слегка
пугающее. Мне пришлось сказать: "Боже, да у нее большая задница!" После чего
кукла улыбнулась, подмигнула мне и сказала: "Весьма благодарна, добрый сэр."
Когда смех замер, я спросил: "И к чему такой прикид?" Жена засмеялась и
ответила: "Она идет гулять. По клубам." Что я принял за шутку. Я не
слишком-то много знал об этом новом хобби. Этой новой причуде. Но чуть
позднее я услышал, как входная дверь открылась и закрылась, сошел вниз и
нашел только жену. Проекции женщин растаяли. И все их куклы тоже. "Где же
твоя новая игрушка?", спросил я. Жена складывала мусор в пустую коробку. "О,
она ушла по клубам, как я и сказала." "Что это за клубы?", спросил я. А она
ответила: "Надо выбросить коробку." Так что я потащился наружу к бакам
рецикла и стоя под уличным фонарем пролистал буклет к птичке-девочке.
Просто, чтобы немного узнать.
У меня есть свои друзья и свои маленькие хобби. Поэтому меня заедает,
когда жена говорит: "Ты должен чем-то занять свое время. Создавать что-то
конструктивное." Она повторяет это все время. Она не слишком высоко ставит,
что я играю в софтбол, вожусь в огороде, или что я часами смотрю передачи
про спорт, развалясь на диване. Она забывает, что непосредственно
конструктивного в наши дни осталось не так уж много. Я не ленив. У меня была
работа и зарплата. Но потом ИИ-технология совершила Большой скачок и вся
трескотня о том, что машины освобождают людей для лучшей работы, пришла к
бесславному концу. Я хочу сказать, зачем ложиться под нож хирурга-человека,
когда робот гораздо более искусен? Зачем делать что-то важное, когда
приходится состязаться с искусственными жужжалками, что учатся быстрее и
лучше нас, и которые сами являются всего лишь прототипами дальнейших чудес,
непрерывно сходящих со сборочных линий? Жена забывает об этом. Она работает
на государство, потому что правительство еще никто не заменил машинами. И,
кроме того, с ее зарплатой и тем солидным куском пирога, что я получил в
качестве выходного пособия, у нас все прекрасно. Так в чем же проблема?
Когда ее кукла вернулась домой, был практически час ночи. Она на
четвереньках вползла в кошачью дверцу, а жена соскочила с постели и
направилась в кухню, спрашивая: "Ну и как же там было?" Она принесла свою
новую подружку в нашу спальню. От куклы несло сигаретами и мне показалось,
что на нее пролили пиво. "Спи, давай", сказала мне жена. Потом расстелила
постель кукле, разложив в открытом ящике комода свое самое тонкое
квазикристаллическое стеганое одеяло. Как и люди, девочки-птички нуждаются
во сне. В снах. Я прочел об этом в брошюре. Прикидываясь спящим, я
прислушивался к шепоту о ее приключениях в баре колледжа под названием
"Теплица". Всякое случалось в баре колледжа в те времена, когда я еще
обращал на это внимание. Может быть, и до сих пор случается. По рассказу
похоже было, что там вместе сидят настоящие люди и машины. Кукла жены
встретила там кукол других женщин, они хорошо провели время, и ее кукла
хочет снова пойти туда завтра вечером. "Мне можно, ну пожалуйста?", сказала
она. И жена ответила: "Можно пойти туда, или куда-то еще, где лучше. Можно
все, что ты захочешь, Женевьева."
Я понимаю, к чему все это. У меня не философский склад ума, но я и не
полный идиот. Мы обсуждали вопрос, иметь ли нам детей, но, принимая во
внимание все обстоятельства, меня это не привлекало. Ребенку, определенно,
нужно что-то такое, чего у меня попросту нет. Но даже если моя жена и
согласилась со мной, я все равно видел сомнение в ее глазах. И это говорю я
- человек вовсе не настроенный на эмоции. Даже на свое собственные.
Кукла проспала почти до полудня. Пару раз я заходил в спальню и видел,
как она шевелит во сне глазами. Когда она поднялась, то надела новые джинсы
и майку с надписью: "Целуй меня, я ненасытна". "Я иду гулять", сказала она
мне. Я не произнес ни слова. Что явно возымело эффект. У машин свои способы
добиваться реакции от людей: за этими сонными глазами скрывается
математическое обеспечение общительности. Но мне удалось ничего не сказать,
и она отстала, а я посмотрел половину игры Кардиналов, утратив интерес после
того, как покончил с завтраком, и совсем перестал смотреть, когда другую
команду попросту исхлестали. Игра в одни ворота всегда неинтересна. Вместо
этого я вышел наружу, чтобы немного поработать. Полить и выполоть. Я все
делаю своими руками. Не надо мне никаких садовых жужжалок, спасибо. Работал,
пока не спала жара, потом сидел в одном из адирондайков, что соорудил в
прошлом году. Столярничество звучит как благородное, прекрасное хобби, пока
не сделаешь свое первое кресло-качалку. Я сидел в тени, покачивался, и
мельком заметил какое-то небольшое движение. Лицо над виноградником у
дальней ограды. Лицо, смотрящее на меня. На мгновение мне показалось, что
это еще одна девочка-птичка. Но потом она мне помахала, и я понял, что нет,
не похоже. Она помахала, и я помахал в ответ, а потом нашел какую-то
причину, чтобы встать, потянуться и направиться в дом.
Наш кот развалился на полу в гостиной. Кукла сидела рядом с ним,
почесывала ему за ушами и говорила, какой он хороший, милый котик. Красивый
котик. Потом она подняла глаза на меня и заметила: "Вас терзает любопытство.
Так спросите же меня." И я ответил: "Не хочу." Тогда она мне сказала:
"Женевьевы любознательны и любят приключения. Мы все видим и все запоминаем.
И в нас присутствует явственное, весьма причудливое чувство юмора". Поэтому
я сказал: "Докажи-ка". И как только сказал, кукла потянулась под диван и
вытащила охотничий нож, которым я разрезал ленточки на коробках. Загорелое
лицо улыбнулось, показав большие белые зубы. И она подняла оружие обеими
руками, говоря: "Как насчет небольшой поножовщины перед обедом?"
Что мне было делать? Я засмеялся. Не смог удержаться. И кукла
засмеялась вместе со мной, аккуратно перевернула нож и, держа его за лезвие,
протянула мне рукояткой. Она его отдавала. Тогда-то я впервые начал думать о
ней не как о машине, и тогда-то и состоялся наш первый разговор.
Когда Женевьева снова ушла в клуб, я заметил жене: "Кто-то живет в доме
Голдсмитов". Она спросила: "Кто?", глядя на свою вышивку - изображение
фермерского дома и фургона с лошадьми. Я сказал: "Там ребенок на заднем
дворе. Девочка. Лет пяти или меньше". Что заставило ее посмотреть на меня.
"Только один ребенок?", спросила она. "Я видел только одного", отчитался я.
Она хотела подробностей, но не спросила. Все очевидные вопросы имели
очевидные ответы, а какой смысл выслушивать то, что ты и так знаешь? Поэтому
голова ее снова опустилась, руки снова принялись за работу с иглой.
Был третий час ночи, когда Женевьева наконец вернулась домой. Это я
услышал кошачью дверцу, жена спала как мертвая. Я выскользнул из постели,
влез в шорты, и встретил девочку на полпути. Она несла свои шпильки в руках,
пытаясь не шуметь. Короткая юбка казалась подоткнутой слишком высоко, а
волосы требовалось хорошенько расчесать. И это было далеко не все, о чем я
тогда подумал. Она же просто стояла улыбаясь, маленькие туфельки качались в
ее вытянутых руках. И она словно знала, что происходит в моей идиотской
голове.
В конце концов, я шепотом спросил: "Было весело?"
"Как всегда", ответила она.
И я прямо предупредил ее: "Никогда ничего мне об этом не рассказывай.
Никогда. Договорились?"
Девочка ничего не ела, но пробовать могла. Ее маленький розовый язычок
оставлял следы на моем завтраке. Не знаю, почему, но мне это нравилось.
Почему-то я находил это очаровательным. Она сказала: "Все вкусно", и я
согласился: "Да, в данном случае ИИ мне нравятся. Когда готовят." Прошлой
весной мы с женой купили лучшего шеф-повара. "А нюхать ты умеешь?", спросил
я, и она устроила представление с нюханьем, а потом пустилась в легкий
лающий кашель, закрывая ладошкой крошечный рот, словно манерная леди.
Как и вчера, она выбралась через кошачью дверь. Я не знал, куда она
направилась. Но когда снаружи я пропалывал грядку, она вдруг встала рядом. Я
не заметил, когда она появилась. Улыбаясь и продолжая работать, я сказал ей:
"Такая работа тебе была бы скучна". Она посмотрела, как мои руки дергают
сорняки, кивнула и сказала: "Но если позволят, я бы ею занялась". Тогда мне
в голову пришла идея: "Тут есть одна работенка", объяснил я, "и она может
оказаться восхитительной". Ей захотелось узнать, что это. "Думаю, ты сможешь
забраться на это дерево, если я тебя подсажу". Я показал на большое рожковое
дерево в центре двора. "Белки ободрали кору с верхней ветки и она
засохла..." "Ты хочешь, чтобы я убила твоих белок?", спросила она. Шутя.
"Может быть, как-нибудь потом", ответил я. "Сегодня просто отпили
мертвую ветку. Окей?"
Она почти ничего не весила. Я смог забросить ее практически туда, куда
надо. И она оказалась сильнее, чем на первый взгляд, двигаясь вверх с нижних
ветвей и неся за лямку мою пилу с алмазными зубьями, зажав лямку большими
белыми зубами.
Пилить легко. Она держала пилу обеими руками и вела лезвие сквозь
мягкую мертвую древесину, сосредоточенно высунув свой розовый язычок. Потом
раздался треск, когда древесины осталось слишком мало, чтобы удержать ветку,
и она потеряла равновесие. Рывок пилы захватил ее врасплох, дернул вперед, и
я увидел, как она выронила пилу, как обе закувыркались, и, не успев
задуматься, я подпрыгнул. Чтобы дотянуться. Думаю, мой план был схватить ее
и спасти. Но она весила так мало, что воздух замедлил ее падение, и, пока
она визжала от удовольствия, я шарахнулся руками о ствол дерева, а потом
слишком жестко приземлился на плечо. Я лежал там, постанывая, когда увидел,
что она стукается о землю рядом со мной, а потом хлопает меня по спине. Она
спросила участливо: "Ты в порядке?" Я проворчал что-то, в том смысле, что
достаточно крепок. И она радостно напомнила мне: "Пластик тоже очень крепок.
Это на будущее."
Жена так и не услышала всю историю. Она заметила мои поцарапанные
ладони и медицинскую повязку, да прошлась возле сухой ветки, лежащей во
дворе. Ничего не спросив, она сама заполнила пустоты. Я идиот - простая
история. Этой версии я и придерживался.
Снова заявился посыльный. И опять коричневая жужжалка укатила прежде
чем я обратил внимание, что адрес-то наш, но имя не моей жены. И не мое.
Фамилия та же, но кто такая Карен? На это ответил городской регистр. Первая
мысль была позвонить в службу доставки и отругать их за ошибку. Вторая мысль
была такой же. Но почему-то до дела так и не дошло. Утро превратилось в
день, и во мне проснулось любопытство. Возьми-ка дело на себя. Прежде чем
выйти из дому, я взглянул на куклу. Женевьева пришла почти в четыре утра.
Она мирно спала, глубоко погрузившись в свои сны, и я не мог удержаться,
чтобы немного не поразмышлять, что же она видит сейчас.
Наша улица ответвляется от предыдущей и номера домов повторяются. Вот
почему это выглядело безвредной ошибкой. И, возможно, ею и было. Мой план,
насколько я могу сказать, был оставить посылку рядом с парадной дверью и,
самое большее, позвонить перед тем, как удалиться. Но на передней веранде
уже сидел ребенок. Лет четырех, если я сужу правильно. Он сидел на старом
диване, вытянув ноги прямо и глядя в ридер у себя на коленках. Потом он
поднял глаза, и что-то вроде улыбки пробежало по его лицу.
"Вам-доставили-посылку-по-ошибке", заметил он слишком частым голоском. Почти
сливая слова вместе, он сказал: "Спасибо-что-принесли".
Мне это не понравилось. Но я не мог просто швырнуть ему коробку и
убежать. Поэтому я поставил ее на веранду и, стоя на ступеньках, заметил
своим медленным и глупым голосом: "У нас одна фамилия".
"Она очень распространена", последовал единственный возможный ответ. И
я сказал: "Что бы ни было в твоей коробке, надеюсь, это не слишком
противозаконно". Что было шуткой. Ничем более. Но он больше не улыбался. Он
выждал полсекунды, что для него было долгим временем. Потом сказал: "В
спешной почте превосходные ИИ безопасности и самые лучшие сенсоры, а я не
преступник, сэр". Созданию, скорее всего, только три года, понял я. Они еще
умнее, чем четырех-пятилетние чудеса, от чего только хуже. Они умнее и
меньше хотят прикидываться, что это не так. И он снова сказал: "Сэр", и
жестко посмотрел на меня. У него были громадные черные глаза, врезанные в
крошечное круглое личико, и он продолжал пристально ими смотреть, говоря:
"Если вы не против, то теперь я бы хотел сосредоточить все свое внимание на
моей работе".
Не знаю, почему, но я спросил создание: "А над чем вы работаете?"
Если мой новый сосед и задумался над моим вопросом, то не более чем на
микросекунду. С самодовольной маленькой ухмылкой, он заметил: "Я не думаю,
что существует хоть какой-нибудь мыслимый способ, которым я мог бы объяснить
вам, что я делаю."
Женщины из клуба снова заявились, только на сей раз для настоящего
дела. Они стегали, одевали своих чудесных кукол и чудесно проводили время,
говоря все вместе, словно щебечущий шторм, пока я не ввалился в комнату.
Тогда все замолчали. Даже куклы. Даже Женевьева. Ее голос был слишком
громким, и на нее я смотрел, обращаясь ко всем: "Над чем это вы смеетесь?"
Жена спросила: "Милый, ты не подслушивал?"
Я не хотел представляться полным дураком, но все-таки спросил: "О чем
это вы, леди, толкуете?" Ответила Женевьева: "О прошлом вечере". Тогда
другие куклы зашикали не нее. Она стояла в новом прикиде, такого я еще не
видел. Юбка с цветами доходила до лодыжек, и вместе с жакетом они были
светло-пурпурного цвета - кажется, его называют лавандовым -большие зеленые
изумруды были в ее чудесных волосах и покрывали плоскую маленькую грудь.
"Я ухожу", сказал я жене. И в присутствии всех она спросила: "Куда?"
Поэтому я ответил: "Не помнишь? Парни сегодня играют в турнире." Я имел в
виду банду с моей прошлой работы; от нашей компании не осталось ничего,
кроме команды для игры в софтбол. "Как твоя рука?", спросила она, и я
ответил: "В целом, лучше."
"Не думаю, что тебе надо играть", сказала она, определенно не слишком
счастливая.
"Думаю, ты ошибаешься", ответил я, несколько темня. Но удостоверился,
что она не станет ждать меня домой чересчур скоро.
Человеческие существа никогда еще не играли в лучший софтбол. Это мы
говорили себе, когда выходили играть в такие светлые и теплые вечера, как
сегодня. Вот для чего именно освободили нас ИИ, хвастались мы. Громко
хохоча. Лазая за пивом в холодильник. Каждый крепко был по медленному
толстому мячу, а потом несся к базе быстро, как черт.
Сегодня тоже игрался лучший софтбол в человеческой истории, но не на
этом поле. И не нами. Мы были просто стаей мужиков среднего возраста, у
которых слишком много времени на еду, и нет на кону ничего действительно
важного. Ничего хоть наполовину важного. Через пару минут после игры я не
смог вспомнить, кто выиграл. Через полчаса лишь я, да пара приятелей
остались посидеть на открытой трибуне, приканчивая остатки пива и болтая
одновременно обо всем и ни о чем.
Включились огни над полем. Ночь была ясной и, подняв глаза, мы видели
города, сверкающие на Луне, и города, летающие на своих орбитах. Там,
наверху, ИИ и наши собственные маленькие детишки плюс ребята постарше с
достаточным гением, чтобы удержаться среди них, и все до одного они смотрят
на нас свысока.
"Они теперь строят звездные корабли", сказал приятель. Что заставило
другого возразить: "Нет, я читал, они строят что-то другое. Эти штуки даже
не похожи на корабли, которые мы знаем." И, будучи решающим голосом, я их
упредил: "Нет ни малейшего понятия, что они делают там, наверху." Потом я
рассказал свою историю о посылке и моих новых соседях. "Так что", спросил
первый приятель, "теперь рядом с тобой живут двое таких?" Мне не понравился
его тон. Не знаю почему, но от такого тона я поежился. Тогда другой сказал:
"Они слишком странные. Даже пугающие. Может, у тебя по-другому, но я бы не
вынес, если б они жили ко мне так близко..."
У парня двое детей. Им, кажется, двенадцать и четырнадцать. Им довелось
родиться нормальными, но это не значит, что они останутся таковыми. Если вы
достаточно молоды и этого желаете, то можете соединить свои мозги со
всевозможными сортами ИИ-машинерии. Когда он в последний раз говорил о своих
детях? Я не смог вспомнить. И тогда я вдруг понял, что, наверное, случилось,
и что заставляет его сейчас мурзить.
Я прикончил свое пиво и швырнул пустую банку за барьер. Сегодня вечером
аккуратные роботы-уродцы пробегут по всему полю, и так же будет завтра
вечером, и всегда. Почему бы не дать им чего-нибудь немного пособирать?
После доброй минуты молчания я сказал ребятам: "Мы подумываем завести
ребенка". Что не было полной правдой. Просто я подумывал об этом сам.
"Понимаю, что так просто не получится", признался я. "Понимаю, что, скорее
всего, наш выпорхнет из гнезда еще до того, как ему стукнет три."
"Скорее, два", сказал второй приятель. Он не был женат и не имел детей.
Покачав головой, он бросил свою пустую банку вслед за моей, и сказал мне:
"Не пожелал бы никому такого. Эти детишки, они больше машины, чем люди."
После чего первый распсиховался: "Я не думал, что зайдет так далеко",
прорычал он. Потом встал и запустил свою банку в пустой мусорный бак. И
подобрал одну из наших титановых бит. В лунном свете я видел его лицо. Я
видел, что он думает о собственных детях. Обо всем. Потом он высоко поднял
биту и шарахнул ею по алюминиевому ограждению, вызвав ужасный грохот. Он все
долбил и долбил по ограждению, оставляя громадные вмятины и заставляя
звенеть воздух, по нему текли реки пота, а два его приятеля старательно
смотрели на пустое поле, притворяясь, что ничего не замечают.
В прежние дни в "Теплице" было душно. И до сих пор так и осталось, от
чего почему-то было легче. Лучше. Я и наполовину не почувствовал, что
выпадаю из этого места, как ожидал почувствовать. Шагая по дымным залам.
Глядя на людей и на тех, кто уже не был людьми. Я даже, что оказалось
большим сюрпризом, был не самой старой скрипелкой в этом заведении.
Музыка засасывала, музыка баров всегда засасывает.
Здесь обосновалось, наверное, с полсотни девочек-птичек. По пять-шесть
за столиком, вместе с таким же количеством детишек колледжева возраста. Эти
дети были слишком стары, чтобы имплантировать ИИ, но они носили ультрамодные
машины на лицах. И в волосах. У некоторых было по четыре-пять таких машин,
наверное дающих советы. Машины щебетали и басовито жужжали. Девочки-птички
говорили нормальными голосами. Ребята из колледжей были самыми тихими,
прислушиваясь, попивая пиво и покуривая эти новые сигареты. Не делая ничего,
как казалось на первый взгляд.
Я не прислушивался. Я просто охотился, пока не увидел ее в центре
круглого стола танцующей с другой девочкой-птичкой. Если не считать, что это
была не она. Я понял это по одежде и по разным другим признакам. Поэтому я
остановился на полпути. И стал медленно поворачиваться, разыскивая вторую
Женевьеву. Здесь такой не было. Два полных поворота и я убедился. Потом
подумал, как же это выглядит, если хоть кто-то озаботится обратить на меня
внимание. Взрослый человек вытворяет такое, и ради чего? Но в общем-то мне
было начихать на то, что подумают, поэтому я подошел к круглому столу и
громко позвал: "Эй, там!". Я едва узнал собственный голос. Когда смуглое
лицо повернулось и на меня уставились зеленые глаза, я спросил: "Есть здесь
другая Женевьева? Кто-нибудь видел?"
Эта Женевьева ответила: "Нет", и подобрав двумя руками чью-то
оставленную сигарету, слегка затянулась. И еще мне ответил один из
ребят-студентов, закинув голову назад и выдувая со словами голубоватый дым:
"Была одна. С группой. Минут десять назад." Один из его ИИ-советчиков что-то
прожужжал, и он добавил: "Двенадцать минут назад." Поэтому я спросил, в чем
она была одета? В длинной юбке с украшениями? Машина снова пожужжала и
парень широко мне улыбнулся. Он выглядел как обычный парень из студенческого
братства, с которыми я ходил в колледж. Самоуверенный и красивый. И
достаточно пьяный, чтобы быть счастливым, или опасным, или и тем и другим
одновременно. "Ваша девочка", сообщил он, "вышла отсюда с каким-то
стариканом." И с жестоким удовольствием добавил: "Почти таким же старым, как
вы."
Было приятно оказаться снаружи. И мучительно. Я стоял в центре
автостоянки, глядя на пустые квадраты и припаркованные машины. Я хотел,
чтобы она увидела, как я заезжаю. Но сидения моей машины были пусты. Тогда я
сказал себе, что она со своими маленькими друзьями уже ушла, потому что уже
пошел второй час ночи. Разве не поздно? Чтобы убедиться, я сделал круг по
стоянке. В дальнем углу, самом темном, стоял старый минифургон. С опущенными
стеклами. Я ничего не увидел внутри, но услышал голоса. Хихиканье. Не могу
вспомнить, решил ли я подойти к фургону, но, должно быть, решил. Решил.
Потому что я уже там. Прижимаю лицо к переднему стеклу. Слабый свет
вспыхивает внутри и, сощурившись, я вижу, что кто-то вытащил задние сидения
и на полу нет ничего, кроме узкого матрасика, да мужчины, лежащего на спине
с руками, сцепленными за склоненной головой, все выглядит так, словно он
пытается приподняться и снова сесть, голова наклонена и его выпученные глаза
следят за всем, что с ним происходит.
Ну так вот, ручка от дверцы в моей руке. Боковая дверца широко
распахивается. И если я уж зашел так далеко, то вполне смог выволочь
сукиного сына за лодыжки. В воздухе мелькают девочки-птички и ноги в штанах.
Я пинаю его по заднице. Боже, я чуть на размазал его. Но тут он вопит,
умоляет, закрывая руками сморщенное лицо. Лысую и старую харю. Такой же
через двадцать лет будет моя физиономия. Я не смог по ней врезать. Я даже не
смог прикинуться, что этого хочу. Поэтому я бросил его и начал охотиться за
Женевьевой. Потом я увидел ее лицо, глядящее на меня, ее рот, крошечный и
твердый, и я начал оглядываться на то, что я делаю, и почему, и мой
собственный голос спросил меня: "Что, черт побери, здесь происходит?"
Женевьева ответила: "А вы не знаете?" А потом обратилась к своим
подругам: "Был кайф. А теперь его нет."
Слишком поздно по любым меркам я заметил, что украшения в ее волосах не
те, и что прическа отличается, и что одежда другая. И я сказал сам себе
тихим и глупым голосом: "Я идиот."
"Точно", согласилась чужая Женевьева. "И вы совсем не делаете из этого
секрета."
Обе женщины дожидались меня дома. Одна сказала: "Ты словно дрался", а
другая добавила: "Наверное, еще та была игра". Не знаю, какая из них
испугала меня больше. Вместо ответа я долго стоял под душем в ванной
комнате, вытерся насухо и надел чистые шорты перед тем, как войти снова и
обнаружить их спящими в моей постели, одна свернулась на груди у другой.
Когда я очнулся, стоял почти полдень. В гостиной, на диване. Медленный,
тупой поиск по дому никого не обнаружил. Только я и мое похмелье. Одевшись и
поев, я вышел на задний двор, думая, что на воздухе станет лучше. Но солнце
палило, яркое до слепоты, и в конце концов я уселся в тенечке, на своем
шатком адирондайке, надеясь, что никто не найдет меня неделю-две.
Потом раздался голос. "Благодарю вас", сказал он. Может, дважды, а,
может, и трижды. Потом она произнесла мое имя, и тогда я, с трудом разлепив
глаза, медленно сфокусировал их на молодом лице, смотрящем поверх ограды. Я
мог бы уйти в дом. Прикинуться, что не расслышал, или попросту сыграть
грубо. Но потом она сказала: "Я - Карен из посылки". И не переводя дыхание
продолжила: "Мой брат был груб с вами. Но, поверьте мне, я благодарна вам за
помощь, добрый сэр."
Чтобы подойти к дальней изгороди, заняло у меня неделю. Год. Вечность.
Я поднял глаза на личико маленькой девочки с умными глазами женщины. Чтобы
заглянуть, она забралась по лозе. Если ей пять лет, она одна из самых
старших среди этих ребят. И самая медленная, самая простая. Наверное,
поэтому я остался поговорить с нею. И опять же, она назвала меня по имени.
Потом как-то вдруг она сказала: "Мы с вами родственники. У нас есть общий
предок в конце 1800-х годов." И я спросил: "Как так?" А потом еще спросил:
"Откуда ты знаешь? По нашей фамилии?" Но, нет, она покачала головой и
сказала: "По вашей ДНК. Я сделала анализ..."
"Моей ДНК?", промямлил я. "Откуда ты ее взяла?"
"С посылки. На липучке остались чешуйки мертвой кожи..."
"Не трогай мою ДНК", сказал я ей. Практически, я это выкрикнул.
"Никогда больше не буду", пообещала она. Потом повесила голову,
опечаленная, что заставила меня злиться. На самом-то деле, она была сама
прелесть. Пять лет, с вьющимися светлыми волосами и надутыми губками, а за
этими большими голубыми глазами работал мозг, у которого, вероятно, было уже
больше мыслей, чем будет у меня за всю мою жизнь. Но девочке не приходило в
голову, что она что-то делает неправильно. Она просто была любопытной. Была
собой. Поэтому я сказал: "Ладно, забудь." А она, повесив голову еще ниже,
печально ответила: "Я не могу забыть."
Она милая, милая девочка, подумал я.
Потом несколько секунд прошло в молчании и я понял, что она скучает.
Вот почему я спросил: "Так что же было в той посылке? Что-то важное?" И она
не ответила. Смотрела на меня и не отвечала. На ее свежем маленьком личике
ничего не отражалось. Потом, когда я уже подумывал, что она меня не
услышала, она спросила: "Вы счастливы?"
"Ты о чем?", спросил я. "То есть... счастлив ли я своей жизнью?"
Она кивнула. Закусив нижнюю губу и снова смутившись. "Если не хотите
отвечать...", начала она, но я сказал: "Нет." Я сказал: "Нет, я не
счастлив." Сказал через забор. Говоря с абсолютным незнакомцем, я
признавался: "Последнее время просто тьма всего по-настоящему сосет меня.
Если хочешь знать правду."
"Хочу", ответила она. "Очень хочу."
Потом она сказала: "Посылка, которую вы мне принесли... она связана с
моей работой. С работой моего брата. Мы относимся к группе думающих
созданий. Мы поняли теперь, что ИИ-технологии были трагической ошибкой.
Трагической." И повторила снова, в третий раз: "Трагической." Потом покачала
головой, говоря: "Очень немногие люди счастливы. Даже мое поколение
страдает. Нам здесь скучно. С новыми технологиями возникли тонкие,
неожиданные проблемы. Людей с воображением это заставляет задуматься: не
будет ли лучше, если мы сможем откатить все к прежнему состоянию? Ко времени
до Большого Скачка?"
Девочка прилагала большие усилия говорить медленно. Но я словно не мог
понять, что она говорит мне. Мне пришлось заново прокрутить ее слова у себя
в голове, чтобы вычленить из них смысл. Прошло еще несколько секунд
молчания, пока я наконец спросил: "Что ты мне говоришь? Что можешь
действительно все изменить?"
"Сама не могу, нет." Она глубоко вздохнула, явно пытаясь найти
наилучший способ, чтобы сказать последующее. "Как откатить назад?", спросил
я. Мне хотелось знать. И она объяснила. "Думаю, именно так, как это звучит.
Буквально откатить назад. Время - это летящая стрела, и удивительно легко
обмануть эту стрелу, заставив ее повернуться. Но, конечно, никому не станет
лучше, если мы просто доставим ее назад, к месту, где начали. Туда, где
Большой Скачок неизбежен, если хоть кто-то построит хоть одну дешевую и
простую думающую машину..."
Я продолжал смотреть на нее. Выжидая.
"Самое сложное", сказала она, "это изменить некоторые существенные
законы вселенной. Конечно, не везде. Это так же невозможно, как и аморально.
Нет, то что мы хотим - это сделать невозможным никому в нашем мире и вокруг
него... скажем, на расстоянии светового месяца от Земли... сделать для них
невозможным построении ИИ-машинерии, которая работает." Она оглянулась,
убеждаясь, что здесь их только двое. "Конечно, у такой громадной проблемы
имеется не одно решение. Существует тысяча маленьких способов, и если
воспользоваться ими всеми с осторожностью, это даст человеческим существам
еще одну тысячу лет, чтобы подготовиться к подобному моментальному
изменению. Что должно быть добрым делом. Вы тоже так думаете, добрый сэр?"
Я сказал: "Конечно", слегка задохнувшись.
Тогда она снова вздохнула, посмотрела на меня и ничего не сказала.
Потому я спросил: "Если это произойдет, что случится с вами?.." И она
ответила прямо: "Меня не будет. Земля отпрыгнет назад на семь лет от
сегодняшнего дня, никогда не произойдет Большого Скачка, компьютеры
останутся быстрыми, но глупыми, и никто, вроде меня, никогда не родится.
Никогда."
"Как скоро?", спросил я.
"Думаю, очень скоро", ответила она. И на следующем выдохе добавила:
"Думаю, сегодня ночью."
"И вы сможете сотворить с собой такое?", спросил я. "Сможете заставить
себя не быть, и даже не сморгнете?"
Девочка долго смотрела на меня. Маленький рот подрагивал. Потом замер,
и она сказала мне тихим голосом: "Если что-то верно, то это и делаешь. Какой
здесь может быть выбор, добрый сэр?"
Она обнаружила меня перед телевизором, попивающим холодное пиво. "Кто
играет?", спросила она, и я ответил: "Кардиналы и Кабсы". И она спросила: "А
кто лучше?" Я ответил: "В этом году Кабсы." Что заставило ее спросить:
"Тогда почему же они проигрывают... на три очка?" Я не ответил. Тогда она
взглянула на мое пиво, но ничего не сказала о времени дня. Я понимал, о чем
она думает, но она молча села рядом и долго смотрела игру, прежде чем в
конце концов сказать: "Так ты не дашь девушке попробовать?"
Я наклонил банку. Пиво запенилось и наполнило ее рот, она покатала его
язычком перед тем как выплюнуть обратно в банку.
При следующем глотке я почувствовал вкус пластика. Или мне так
показалось.
Она вытерла рот уголком диванной подушечки. На ней моя жена вышила
картинку толстого кота. "Это ее первая вышивка", сказал я своей подружке.
"Черт побери, даже я вижу затяжки."
Девочка-птичка кивнула, не глядя на подушку. И на игру по телевизору.
Когда я наконец взглянул в ее зеленые глаза, она сказала: "Такой приятный
день сегодня." И когда это ни к чему не привело, добавила: "В той стороне
есть игральная площадка", и показала, махнув рукой. "Пойдем вместе, если
хочешь. Или я пойду сама. Но я не останусь здесь с тобой взаперти. Ты же
знаешь, что ты не слишком большое развлечение."
"Знаю."
Мы пошли гулять. Конечно, шел я, а она ехала. Она стояла на моем
поясном ремне, обеими руками держась за ворот моей рубашки. Пара соседей
увидели меня, узнали и помахали руками. Но я прошел мимо и они увидели
девочку-птичку, плотно прижавшуюся ко мне. Мне не понятно, почему это было
так забавно. Но я тоже засмеялся. По крайней мере, это интереснее, чем в
одиночестве наливаться пивом.
Игровая площадка ныне не используется. Уж сколько лет, как ее не
ремонтировали. Городские власти, или кто-то другой, установили вокруг нее
оранжевую пластиковую изгородь, да знаки, говорящие, что там опасно и
запрещено находиться. Надписи угрожали вызвать полицию. Я погрозил знакам.
Потом отогнул изгородь там, где это делали другие, перебросил через нее
ноги, и Женевьева спрыгнула с меня и побежала, смеясь, и подпрыгивая, и
оглядываясь на меня. "Попробуй съехать с горки! Я встану внизу и поймаю
тебя!"
Я не стану доходить до точки, решил я, однако с изумлением потом
следил, как дохожу до этой точки, только другим способом. Я взобрался на
деревянную башню и через ее дверной проем, слишком узкий для меня, пропихнул
свою жирную задницу на серебристый скат, который на летнем солнце раскалился
до тысячи градусов. Он меня изжарил. Но она внизу смеялась и махала мне,
приговаривая: "Вниз! Съезжай вниз! Разве ты не играл в эти штуки раньше?" И
я пустился вниз, гравитация тащила меня по горячему металлическому скату, и,
наверное, я тоже смеялся. То есть, это несколько напоминало смех. Но потом я
оказался внизу, сидя на жарком конце ската, я молчал и тяжко думал про себя,
а она дергала меня за руку, гладила и говорила: "Вон там стоят качели! Ты
взберешься на один конец, я на другой, а потом я подброшу тебя до неба!"
Не сами слова, а, скорее, интонация, доконала меня. Меня словно
прорвало.
Тогда она замолчала, глядя на меня, ее улыбка постепенно исчезла,
смуглое пластиковое лицо стало озадаченным, встревоженным и немного
печальным. Наконец, она сказала: "Знаешь, ты плачешь."
Ага. Я истекал слезами, словно маленький ребенок.
Она спросила: "Что же так ужасно?"
Я не хотел ей говорить. Я решил, что это будет неправильно. Поэтому я
просто пожал плечами и ответил: "Да просто я кое о чем подумал."
Для девочки-птички это не было проблемой. "Просто думай о чем-то
другом", таков был ее легкий совет. "Выбери что-нибудь по-настоящему
радостное. То, что ты просто любишь. Так я делаю всегда, когда заскучаю.
Тогда я думаю о чем-то другом!"
Жена вернулась домой и обнаружила, что я стряпаю у очага. Не наш
ИИ-шеф-повар, а я сам. Соус из наших огородных помидоров, наверное, слегка
недозрелых. И, как всегда, я до тех пор варил спагетти, пока они не
разварились. Но я сделал все сам, даже накрыл обеденный стол, убил несколько
цветов на заднем дворе и поставил их трупики в праздничную хрустальную вазу,
установленную в центре.
Она должна была спросить, по какому случаю, и я приготовил ответ. Я
сказал: "Нам что, нужен специальный повод, чтобы побыть вместе?" Что
прекрасно ее устроило. Потом я насухо вытер руки и шагнул в спальню,
спрашивая: "Ну, и какое ты выбрала?" Женевьева стояла на комоде, глядясь в
зеркало и держа перед собой платье. Она ответила: "Мне кажется, одно из этих
двух." Я сказал: "Мне нравится длинное." Она сказала: "Жеманство", и
засмеялась. Потом вышла моя жена и спросила: "Чем это вы двое заняты?" Я
сказал: "Выбираем." Женевьева добавила: "Для вечера." И моя жена так на нас
посмотрела, а потом, слегка фыркнув, сказала, обращаясь к девочке-птичке:
"Ты - моя!" И повторила: "Ты - не его. Ты - моя."
"Я твоя", согласилась Женевьева, счастливо улыбаясь. Потом она надела
свое длинное платье, сказав: "Я и другие девочки хотим посмотреть футбол
низшей лиги." Когда голова вылезла из ворота, она добавила: "Потом мы хотим
совратить одного-двух игроков. По крайней мере, таков план."
Я ничего не ответил. Не мог, и не хотел. Я страшно терзался, стоя здесь
и наблюдая, как эта маленькая машина надевает маленькие туфельки на
маленькие ножки.
Женевьева сказала: "Бай!"
Я не плакал, но чувствовал, что хочу это сделать. Я смотрел, как она
выползает в кошачью дверь, потом, когда зашел в гостиную и посмотрел в окно,
убедился, что в такси почти полдюжины девочек-птичек уже стоят на заднем
сидении, их большие прически прыгают, а на некоторых надеты высокие до неба
бальные шапочки.
В последний раз жена сказала: "Я взяла ее себе. Это моя кукла!"
"Она твоя", согласился я. "Я никогда больше даже не взгляну на нее."
Мы ели за столом в большой комнате. На обед была каша из спагетти, но
это была вкусная каша. Моя каша. Потом мы впервые в этом месяце занимались
любовью, и это было весьма приятно. На самом деле, лучше, чем весьма
приятно. Потом одному из нас захотелось поговорить, а другому захотелось
послушать. Так мы и поступили. Но через некоторое время говорящая спросила:
"Ты меня слушаешь?", и я ответил: "Да, дорогая, слушаю." Честно, я пытался
слушать, но в голову постоянно лезли другие мысли. "Я просто думаю кое о
чем", признался я. Ворчливым тоном она спросила: "О чем же?" Тогда я
ошеломил ее, сказав: "Я думаю, нам надо бы завести ребенка. Или двух.
Понимаешь, до того, как станет поздно."
Получился маленький тихий домик, где никто не только не говорил, но
даже и не дышал.
Неделя пронеслась, потом она сказала мне: "Я не знаю. Я подумывала на
ту же тему. Ты знал?"
"Догадывался", ответил я.
Теперь уж она не знала, что сказать. Положив голову мне на грудь, ухом
туда, где сердце, после еще одной долгой паузы она сказала: "Да, надо бы."
Потом ей пришлось спросить: "Но почему такое большое изменение? Почему
вдруг?"
Стало поздно. Почти темно. Я лежал на спине, борясь с желанием
взглянуть на часы. Я понимал, что все равно не знаю, когда,
предположительно, это должно произойти, кроме того, я и не хотел знать,
когда. Я только предполагал. Время отпрыгнет назад на семь лет и потом снова
начнет идти вперед. Время начнется заново. И у меня не будет воспоминаний ни
о чем недавнем, ни о каких огорчениях, все начнется заново, и какого черта я
так печалюсь обо всем? В этом нет никакого смысла. Ни капельки.
"Ты в порядке?", спросила жена. Встревоженно.
"В полном", ответил я, чувствуя, как дрожит голос. Потом я заставил
себя закрыть глаза, сказав жене: "Просто сегодня у меня какое-то
предчувствие. Вот почему я хочу детей. Я просто уверен, что с завтрашнего
дня все пойдет по-другому."
Я был слишком обеспокоен, чтобы спать или даже притворяться спящим, но
потом где-то после часа ночи я вдруг провалился в темный тяжелый сон, но
проснулся от того, что услышал голос. Я знаю этот голос, подумал я. Он
сказал: "Спи, спи, извини меня", и я понял, что оторвал голову от подушки.
"Посмотри-ка, что я получила как сувенир", сказала она, подбрасывая что-то
на постель. "Один из их мячей. Я схватила его сама."
Это был жесткий белый мяч с плотными стежками и приятным ощущением от
кожи. Мяч сказал мне: "При первом угловом по мне ударили, выбили за поле и я
приземлился за воротами."
"Молчи", сказал я мячу. Тогда Женевьева сказала: "Сам молчи. Ложись-ка
снова спать."
Но я не мог заснуть. Было почти пять утра, а я никогда еще не был так
бодр. Я надел шорты, туфли, вчерашнюю рубашку, а Женевьева спросила: "Куда
ты идешь?" Я ответил: "На воздух. Посмотрю-ка, думаю, восход солнца." Она
сказала: "Ну, я устала и в плохом настроении. Можно, я пойду с тобой?" И
когда я не ответил, последовала за мной на задний двор, усевшись на один
адирондайк, пока я занял другой. Под ее небольшим весом кресло не качалось.
Она сидела на поручне и дремала, а я сидел рядом, думая обо всем. Соседская
девочка не давала стопроцентных обещаний, что это произойдет именно
сегодняшней ночью. Поэтому, они смогут это сделать и завтрашней, или
следующей за нею. Когда бы это не произошло, это всегда приведет нас к
одному и тому же месту. Потом я подумал о том, чтобы заиметь одного-двух
детишек, и будет ли это так уж плохо. Сегодня или семь лет назад - с
детишками всегда проблема. Потом я взглянул на Женевьеву, думая, какие сны
ей снятся сейчас. Мне было любопытно, но я не хотел спрашивать. Потом я
полуприкрыл глаза, а когда открыл, наступил рассвет, и я увидел маленькое
личико, поднявшееся над задней изгородью.
Маленькая ручка помахала мне.
Я оставил спящую девочку-птичку. Прошел в конец двора и спросил
шепотом: "Что?"
"Я-узнал-что-она-вам-сказала", в спешке произнес он, словно одно
громадное и страшное слово. В мягком первом свете утра я видел его
младенческое лицо. Розовые ладошки крепко держались за верхушку деревянной
ограды. Он сказал: "Карен поступила неправильно, введя вас в заблуждение, и
я хочу передать свои глубочайшие извинения." Потом он вздохнул и сказал:
"Поверьте мне, сэр, нет ни слова правды в том, что она говорила."
В основном я думал, что почему-то совсем не удивлен. Глубоко внутри я
даже ожидал чего-то подобного. Наверное, часть меня - тайная часть - не
хотела потерять эти последние семь лет, хотя и дурные, какими они казались в
то время. Я решил ничего не отвечать. Я просто стоял перед ним, обдумывая
все, и он, должно быть, подумал, что я его не понял. Потому что он повторил
еще раз, теперь помедленнее. "Никто не может повернуть назад время", сказал
он мне, сопровождая паузой каждое слово. "И никто не может совершить ничего
из того, о чем говорила вам моя жестокая, ребяческая сестра."
"Может, вы и не можете сделать такое", прямо сказал я ему, "но откуда
вы знаете, что этого вообще нельзя сделать? Может, когда вы начнете иметь
своих детей и они будут в тысячу раз умнее вас всех вместе, то это будет
сделано. Ты когда-нибудь задумывался над этим, паренек?"
Они почти стоили того, эти последние поганые годы. Чтобы вот так просто
стоять и смотреть в большеглазое лицо, глядящее на меня, никак не
меняющееся, только еще более самодовольное.
Я повернулся и пошел обратно в дом.
Птичка-девочка пошевелилась на подлокотнике кресла, бормоча: "Еще. Еще,
еще."
Я оставил ее там.
Я вошел внутрь и уселся на краешек постели, глядя на спящую жену. В
конце концов она открыла глаза и я сказал: "Я оказался прав." Я сказал ей:
"Не знаю почему, но за ночь все изменилось и, весьма возможно, к лучшему."
Last-modified: Fri, 30 May 2003 04:26:44 GMT