оекты. В последнее время я много общался с министром связи и телекоммуникаций, помогал ему составить новый законопроект, который касается всех телекоммуникаций, идущих через территорию Кинакуты. -- О господи! -- восклицает Джон Кантрелл. Он потрясен. -- Один бесплатный пакет акций мужчине в черной шляпе! -- говорит Ави. -- Джон Кантрелл разгадал секретный план. Джон, не объяснишь ли, в чем суть, остальным участникам конкурса? Джон снимает шляпу и проводит рукой по длинным волосам. Потом снова надевает шляпу, вздыхает. -- Ави предлагает создать информационный рай, -- говорит он. По комнате проносится восхищенный гул. Ави ждет, когда он уляжется, и говорит: -- Маленькая поправка. Информационный рай создаст султан. Я предлагаю заработать на нем деньги. УЛЬТРА Лоуренс Притчард Уотерхауз идет в бой, вооруженный четвертушкой листа британской писчей бумаги, на которой отпечатаны некие слова, делающие ее ПРОПУСКОМ в Блетчли парк. Фамилию, имя и некоторые другие данные вписал фиолетовой авторучкой какой то великосветский офицер, слова ВСЕ ОТДЕЛЫ обведены, печать на них размазана в алый поцелуй уличной девки -- бездумная небрежность куда более убедительна, чем кропотливая четкость подделки. Лоуренс огибает усадьбу и выходит на узкую дорожку между основным зданием и кирпичными гаражами (его бабушка и дедушка сказали бы -- конюшнями). Самое подходящее место, чтобы выкурить сигарету. Дорожка густо обсажена деревьями. Садящееся солнце еще достаточно высоко, чтобы простреливать через мелкие дефекты в оборонительном периметре горизонта, узкие красные лучи бьют Уотерхаузу в глаза, пока он расхаживает взад вперед по дорожке. Невидимый луч в нескольких футах над головой золотит незаметную обычно антенну -- медную проволоку, протянутую от усадьбы к ближайшему кипарису. Она вспыхивает в точности как паутинка, с которой Уотерхауз развлекался в день своего приезда. Солнце скоро сядет окончательно, оно уже село в Берлине, как и на большей части адской империи, которую Гитлер выстроил на пространстве от Кале до Волги. Время радистам браться за работу. Радиоволны, как правило, не огибают углов. Это серьезная проблема, если хочешь завоевать мир, который, как назло, круглый, поэтому твои действующие армии -- за горизонтом. Однако если ты используешь короткие волны, то информация отражается от ионосферы. Это работает гораздо лучше, когда солнце не забивает атмосферу широкополосным шумом. Вот почему радисты и те, кто их подслушивает (в Британии это Служба Игрек), -- существа ночные. Как заметил сейчас Уотерхауз, усадьба снабжена антенной другой. Однако Блетчли парк -- большой и жадный паук, чтобы прокормить его, нужна паутина размером с государство. Черные провода, взбирающиеся по стенам зданий, запах и шум телетайпов свидетельствуют, что по крайней мере часть этой паутины -- из медной проволоки. Другую часть составляют более грубые материалы, такие как бетон и асфальт. Распахиваются ворота, на дорожку круто выворачивает зеленый мотоцикл, его два цилиндра трещат так, что у Лоуренса щиплет в носу. Он пропускает мотоциклиста, потом некоторое время идет следом, пока тот не исчезает из виду. Не беда, скоро появятся новые, по мере того как нервная система Вермахта проснется и Служба Игрек начнет ловить ее сигналы. Мотоциклист проехал в ворота между двумя старыми зданиями. Над воротами небольшой купол с флюгером и часами. Уотерхауз проходит в них и оказывается на зеленом пятачке, сохранившемся, вероятно, от тех времен, когда Блетчли парк был бесценным бекингемширским поместьем. Слева продолжается ряд конюшен. На крыше, заляпанной птичьим пометом, несколько фронтонных окон. Все здание трепещет от голубей. Прямо напротив -- хорошенький тюдоровский домик красного кирпича, единственное отрадное зрелище среди всех этих архитектурных уродов. Справа от него -- одноэтажное здание, из которого поступает странная информация -- горяче маслянистый дух телетайпов, хотя стука не слышно, только высокий механический гул. Открывается дверь конюшни, выходит человек с большой, но явно легкой коробкой. Судя по воркованью, в ней голуби. Голуби, которые живут за фронтонными окнами, не дикие, а почтовые. Носители информации, нити паутины, раскинутой Блетчли парком. Уотерхауз направляется к зданию, от которого пахнет машинным маслом, и заглядывает в окно. Вечереет, окна начинают светиться, выдавая информацию немецким самолетам разведчикам, поэтому во дворе суетится сторож, закрывая тяжелые ставни. По крайней мере взгляд Уотерхауза улавливает какую то информацию: по другую сторону окна люди собрались у машины. По большей части они в штатском, и у них давно не было времени на расчески, бритвы и крем для обуви. Эти люди сосредоточены на работе, которая как то связана с большой машиной. Она состоит из стальных труб, как поставленная на попа кровать. На трубы кое где надеты металлические барабаны диаметром с тарелку и толщиною примерно в дюйм. От барабана к барабану тянется бумажная лента -- метров десять, не меньше. Один из людей поправляет резиновый приводной ремень на барабане, отступает на шаг и делает знак рукой. Другой щелкает выключателем, и барабаны разом начинают вращаться. Лента скользит через систему. Пробитые в ней дырки несут данные, которые сливаются в одну серую полосу. Лента перематывается так быстро, что как будто растворяется в сером дыму. Нет, не как будто. Из вращающихся барабанов идет самый настоящий дым. Лента тянется через машину так быстро, что вспыхивает на глазах у Лоуренса и людей в комнате, которые спокойно наблюдают за процессом, словно она горит очень необычно и интригующе. Если в мире есть машина, способная считывать информацию с такой скоростью, то Уотерхаузу ничего о ней не известно. Черные ставни захлопываются. В последний миг Уотерхауз успевает заметить еще один агрегат в уголке комнаты: стальную раму с ровными рядами серых цилиндров. В темноте через двор проносятся два мотоциклиста с выключенными фарами. Уотерхауз некоторое время трусит за ними и попадает из живописного старого дворика в мир корпусов, выстроенных за последние год два. Они чем то напоминают здание Пентагона, возведенное Военным Министерством по ту сторону реки от Капитолия, и олицетворяют тупую потребность в пространстве, не пропущенную через какие либо эстетические и просто человеческие соображения. Уотерхауз доходит до перекрестка, где, как ему показалось, свернули мотоциклисты, и упирается в стену. Под влиянием порыва он взбирается на нее и усаживается. Отсюда вид не лучше. Уотерхауз знает, что вокруг, в этих корпусах, работают тысячи людей, но не видит никого из них. Указателей тоже нет. Он по прежнему пытается разобраться в том, что видел через окно. Лента бежала так быстро, что задымилась . Нет смысла так гнать ленту, если машина не может считывать информацию с той же скоростью -- превращать узор дырочек в электрические импульсы. Но зачем, если эти импульсы никуда не попадут? Человеческий мозг не в силах воспринимать цепочку букв, мелькающих с такой скоростью. Ни один известный Уотерхаузу телетайп не успеет их напечатать. Смысл есть в одном случае: если эти люди строят машину. Механический калькулятор. Способный вбирать данные и как то их обрабатывать. Производить какие то вычисления -- вероятно, связанные со взломом кодов. Тут Уотерхауз вспоминает ряды одинаковых серых цилиндров в углу комнаты. С торца они похожи на какие то боеприпасы, но уж слишком гладкие и глянцевые. Уотерхауз понимает, что они выдуты из стекла. Это вакуумные трубки. Причем их сотни. Больше вакуумных трубок, чем Уотерхауз когда либо видел в одном месте. Люди в комнате строят машину Тьюринга! Коли так, неудивительно, что они спокойно смотрели на горящую ленту. Эта полоска бумаги -- технологическая ровесница пирамид -- всего лишь вместилище информации. Когда она проходит через машину, информация считывается и превращается в последовательность чисто двоичных данных. Прах еси и в прах возвратишься, информация же переходит из физического плана в математический, в более высокий и чистый мир, где действуют иные законы. Законы, часть которых нащупали доктор Алан Матисон Тьюринг, доктор Джон фон Нейман, доктор Рудольф фон Хакльгебер и некоторые другие, с которыми Уотерхауз общался в Принстоне. Законы, о которых сам Уотерхауз кое что знает. Как только вы перевели данные в царство чистой информации, вам нужен лишь инструмент. Плотник работает с деревом и носит при себе ящик -- там все, чем меряют, разрезают, сглаживают, соединяют. Математик работает с информацией, ему нужен свой инструментарий. Эти инструменты создаются, один за другим, уже не один год. Например, компания, выпускающая кассовые аппараты и пишущие машинки -- «Электрикал Тилл корпорейшн», -- разработала классное устройство, чтобы сводить в таблицы большое количество данных на перфокартах. Преподаватель Уотерхауза в Айове пытался решать дифференциальные уравнения по одному, потом изобрел машину, которая решала бы их автоматически, сохраняя информацию на усаженном конденсаторами барабане и пропуская ее через определенный алгоритм. Располагая достаточным количеством времени и вакуумных трубок, можно построить машину, которая суммирует колонки цифр, другую -- чтобы вести каталоги, третью -- чтобы расставлять слова по алфавиту. В любом уважающем себя учреждении могли бы стоять такие: чугунные, пышущие жаром махины с эмблемами таких фирм, как ЭТК, «Сименс», «Холлерит», -- каждая для своей определенной задачи. В точности как у плотника есть стусло, шиповочная пила и молоток гвоздодер. Тьюринг придумал нечто иное, принципиально новое. Он сказал, что математикам в отличие от плотников нужен только один инструмент. Тьюринг понял, что можно построить метамашину, способную в разных конфигурациях решать любые мыслимые задачи в области информации. Устройство Протей, способное превращаться в любое устройство, какое только может тебе понадобиться. Как орган, который становится новым инструментом, стоит установить новую комбинацию регистров. Подробности пока туманны. Это не чертеж настоящей машины, скорее мысленный эксперимент, который Тьюринг поставил, чтобы разрешить абстрактную головоломку из совершенно непрактичного мира чистой логики. Уотерхаузу это прекрасно известно. Однако, сидя на противоударной стене в темном перекрестке Блетчли парка, он не может избавиться от одной мысли: в машине Тьюринга, если бы она существовала, обязательно использовалась бы лента. Она проходила бы через машину. Несла бы информацию, нужную машине для работы. Уотерхауз смотрит в темноту и мысленно выстраивает машину Тьюринга. В памяти всплывают другие детали. Лента, как он теперь вспомнил, шла бы через машину Тьюринга не в одном направлении, а скользила туда сюда. И машина Тьюринга не просто читала бы ленту, она бы стирала метки и добавляла новые. Дырки в бумажной ленте явно не сотрешь. А лента в той машине за окном явно двигалась в одну сторону. Как ни горько Уотерхаузу признавать, рама с трубками, которую он сейчас видел, -- не машина Тьюринга. Это что то попроще, инструмент узкого назначения, как перфосчитыватель Холлерита или барабан Атанасова. И все же она больше, диковиннее, страшнее, чем все, что Уотерхауз до сих пор видел. Мимо с ревом проносится ночной поезд из Бирмингема -- везет к морю патроны. Как раз когда его грохот затихает вдали, к воротам подъезжает мотоциклист. На то время, пока проверяют документы, мотор смолкает, потом тарахтенье слышится в аллее. Уотерхауз встает на стену и внимательно смотрит, как мотоциклист проносится мимо, к корпусу в паре кварталов от перекрестка. В открытую дверь бьет свет, груз переходит из рук в руки. Дверь закрывается, мотоцикл с треском несется обратно к воротам. Уотерхауз слезает со стены и в темноте (ночь безлунная) бредет к корпусу. Останавливается перед входом, прислушивается. Потом собирается с духом и толкает деревянную дверь. Здесь жарко, как в душегубке, окна наглухо закрыты ставнями, машинные запахи мешаются с испарениями человеческих тел. Людей много, в основном женщины за исполинскими пишущими машинками. В приоткрытую дверь Уотерхауз видит, что это помещение -- шлюз для бумажных листков, примерно три на четыре дюйма, доставляемых, надо думать, мотоциклистами. У входа их сортируют и складывают в проволочные корзины, потом относят девушкам за исполинскими машинами. Один из немногих мужчин встает и направляется к Уотерхаузу. Он примерно одних с Лоуренсом лет, чуть за двадцать. На нем форма британской армии. Он держится как распорядитель на свадьбе, который следит, чтобы даже никому не ведомых родственников из других городов встретили честь по чести. Очевидно, военный из него такой же, как из Уотерхауза. Неудивительно, что вокруг столько колючей проволоки и автоматчиков. -- Добрый вечер, сэр. Чем могу служить? -- Добрый вечер. Лоуренс Уотерхауз. -- Гарри Паккард. Рад знакомству. -- Он не знает, кто такой Уотерхауз, потому что допущен к «Ультра», а не к «Ультра Мега». -- Я тоже. Полагаю, вы захотите взглянуть на это. -- Уотерхауз протягивает волшебный пропуск. Паккард внимательно изучает листок, потом фокусируется на особо интересных частностях: подписи в углу, смазанной печати. Война превратила Гарри Паккарда в машину для считывания и обработки бумаг; он выполняет свою обязанность несуетно и спокойно. Потом просит извинить, набирает телефонный номер, с кем то говорит -- судя по выражению лица и позе, с кем то важным. Уотерхауз не слышит слов за стуком и гудением пишущих машин, но видит удивление и даже растерянность на юношески открытом, розовом лице Паккарда. Слушая, тот раз или два искоса глядит на Уотерхауза. Потом произносит что то вежливо успокоительное и вешает трубку. -- Ладно. Так что вы хотели увидеть? -- Я пытаюсь выяснить в целом, как течет информация. -- Что ж, в таком случае здесь вы в самом начале -- в верховьях. Наши истоки -- Служба Игрек: военные радиоперехватчики и радисты любители, которые слушают немцев и поставляют нам это. -- Паккард берет из мотоциклетного контейнера листок бумаги и протягивает Уотерхаузу. Это бланк с прямоугольными рамками наверху. В них вписаны дата (сегодняшняя) и время (два часа назад), а также некоторые другие сведения вроде радиочастоты. Большую часть бланка занимает пустое пространство, на котором торопливыми печатными буквами накарябано: YWBP ROJHK DHAOB QTMDL TUSHI PIJS LLENJ OPSKY VZPDL EMAOU AMOG ТМОАН ЕС а перед всем этим две группы по три буквы. YUН АВG -- Это с нашей станции в Кенте, -- объясняет Паккард. -- Сообщение «Зяблик». -- То есть... от Роммеля? -- Да. Перехват из Каира. «Зяблик» имеет первоочередную срочность, поэтому сообщение лежит наверху. Паккард ведет Уотерхауза по центральному проходу, между рядами машинисток. Одна девушка только что освободилась, Паккард протягивает ей листок. Девушка кладет бумагу рядом с машинкой и начинает печатать. Поначалу Уотерхауз решил, что все эти агрегаты воплощают британские представления о том, как надо делать электрические пишущие машинки -- размером с обеденный стол, двухсотфунтовая чугунная махина с мотором десять лошадиных сил, за высокими заборами с автоматчиками. Теперь он видит, что это нечто куда более сложное. Вместо валика здесь большая шпулька, на которую намотана бумажная лента -- эже, чем та, которая бежала через машину за окном, и без дырочек. Всякий раз, как девушка нажимает клавишу, копируя напечатанную на листе букву, на ленте появляется новая. Но не та, которая стояла на листке. Буквы на ленте гласят: EINUNDZWANZIGSTPANZERDIVISIONBERICHTET KEINEBESONDEREEREIGNISSE [ДВАДЦАТЬПЕРВАЯТАНКОВАЯДИВИЗИЯСООБЩАЕТ ОСОБЫХСОБЫТИЙНЕТ (нем. ).] -- Чтобы получить эти установки, вы должны взламывать код, который меняется каждый день? Паккард улыбается. -- В полночь. Если задержитесь здесь... -- он смотрит на часы, -- еще на четыре часа, то увидите, как от Службы Игрек начнут поступать новые сообщения, которые на выходе из Тайпекса дадут полную белиберду, потому что фрицы меняют все свои шифры с двенадцатым ударом часов. Вроде как карета Золушки, которая превращалась в тыкву. Тогда мы анализируем новые перехваты с помощью «Бомб» и определяем новый шифр дня. -- Сколько времени это занимает? -- Если повезет, мы взламываем шифр к двум трем утра. Чаще после обеда или вечером. Иногда не взламываем совсем. -- Глупый вопрос, но я хотел бы выяснить до конца. Эти Тайпексы, которые выполняют механическую дешифровку, -- совершенно не то, что «Бомбы», которые на самом деле взламывают код? -- «Бомбы» по сравнению с Тайпексами -- принципиально иной, невероятный уровень сложности, -- подтверждает Паккард. -- Почти что думающие машины. -- Где они стоят? -- В одиннадцатом корпусе. Но сейчас они не работают. -- Понятно, -- говорит Уотерхауз. -- До полуночи, пока карета не превратится в тыкву и вам не потребуется взломать завтрашние установки «Энигмы». -- Да. Паккард подходит к маленькой деревянной дверце в одной из стен корпуса. Рядом с ней -- серый офисный лоток с привинченными по краям петлями, в которые продета веревка. Другая веревка висит из закрытой дверцы. Паккард кладет новую расшифровку на груду уже скопившихся на лотке и открывает дверцу. За ней -- черный туннель, ведущий из здания. -- Готово, тяни! -- кричит он. -- Тяну! -- через мгновение отзывается голос. Веревка натягивается, лоток исчезает в туннеле. -- Отправился в тройку, -- объясняет Паккард. -- Значит, мне туда же, -- говорит Уотерхауз. Третий корпус всего в нескольких ярдах, за обязательной противоударной стеной. «ОТДЕЛ НЕМЕЦКОЙ АРМИИ» -- написано на двери, в отличие от «ФЛОТА», который в четверке. Пропорция мужчин к женщинам здесь значительно выше. В военное время странно видеть в одном помещении столько здоровых, крепких мужчин. Некоторые в форме наземных или воздушных сил, некоторые в штатском, есть даже один флотский офицер. Середину помещения занимает большой стол в форме подковы, у стены другой, прямоугольный. Все стулья заняты, все, сидящие за столами, погружены в работу. Дешифровки поступают в корпус на лотке и передаются от стула к стулу по некой сложной схеме, которую Уотерхауз может понять только в общих чертах. Кто то объясняет ему, что «Бомбы» взломали сегодняшний код только в конце дня, и все расшифровки из шестого корпуса поступили в последние два часа. Уотерхауз решает пока считать этот корпус математическим черным ящиком -- сосредоточиться только на информации, которая поступает сюда и отсюда, не вникая во внутреннее устройство. Блетчли парк в целом тоже своего рода черный ящик -- в него поступают случайные буквы, из него -- стратегические разведданные, и большинству получателей «Ультра» безразлично его внутреннее устройство. Уотерхауз здесь, чтобы выяснить, существует ли еще один вектор информации, направленный отсюда, скрытый в сигналах телетайпа и поступках союзного командования. И не указывает ли этот вектор па Рудольфа фон Хакльгебера? КИНАКУТА Кто бы ни прокладывал воздушный маршрут на подлете к новому аэропорту султана, он явно в сговоре с Кинакутской Торговой палатой. Если вам, как Рэнди Уотерхаузу, посчастливится сидеть у иллюминатора левого борта, вид из самолета будет похож на рекламный буклет. Густо зеленые склоны Кинакуты встают из почти неподвижной синевы и тут же взмывают ввысь: горные вершины присыпаны снегом, хотя остров всего в семи градусах от экватора. Сразу понятно, что имел в виду Ави, когда говорил о мусульманском населении по краям и анимистах в центре. Что то похожее на современный город можно построить только в равнинной части, которая охватывает остров непрерывной, почти плоской полосой -- бежевая оправа исполинского изумруда. Она шире всего на северо восточном краю острова, где широкая пойма главной реки переходит в аллювиальную дельту, на милю две вдающуюся в море Сулу. Рэнди перестает считать нефтяные вышки за десять минут до того, как в иллюминаторе показывается город Кинакута. Сверху они похожи на горящие надолбы, сброшенные в прибойную полосу, чтобы остановить морскую пехоту. Самолет снижается; теперь это скорее фабрики на сваях, увенчанные трубами, в которых сжигают попутный газ. Возникает жутковатое чувство, что пилот летит между огненными столбами, способными зажарить «Боинг 777», как голубя, на лету. Город Кинакута куда более современный, чем все, что можно увидеть в Америке. Рэнди пытался о нем читать, но нашел совсем мало: пару заметок в энциклопедии, несколько мимолетных упоминаний в связи со Второй мировой войной, злые, хотя в целом хвалебные статьи в «Экономист». Пустив в ход изрядно подзабытые навыки межбиблиотечного абонемента, он раскопал в Библиотеке Конгресса единственную книгу, полностью посвященную Кинакуте, и заказал ксерокопию. Это воспоминания очевидца, которых столько появилось после войны, ни разу не переизданные. Читать пока было некогда, и пятисантиметровая стопка страниц мертвым грузом лежит в сумке. Ни одна из виденных им карт не дает представления о современном городе Кинакута. Все, что было тут во время войны, снесли. Реку направили в новое русло. Гору под названием Пик Элиза срыли, а обломки сгребли бульдозерами в океан, так что получилось несколько квадратных миль суши, большую часть которых занял аэропорт. Взрывы были такими громкими, что вызвали протест со стороны правительств Филиппин и Малайзии, в сотнях миль от Кинакуты. «Гринпис» возмущался, что султан распугивает китов в центральной части Тихого океана. Рэнди ожидал увидеть на месте Кинакуты дымящуюся воронку, но ничего подобного. Остатки Пика Элиза аккуратно замостили и по приказу султана воздвигли на нем Техноград. У тамошних стеклянных небоскребов, как и у остальных в городе, -- островерхие крыши. Такими были традиционные здания, которые давно снесены и пошли на строительство насыпи. Единственное архитектурное сооружение, которому на вид больше десяти лет, -- дворец султана, но он по настоящему древний. В окружении голубых стеклянных небоскребов он смотрится вмерзшей в лед красновато бежевой мошкой. Как только Рэнди видит дворец, все встает на свои места. Он наклоняется и с риском схлопотать замечание от стюардессы вытаскивает из под кресла ксерокопию. На первой странице -- карта Кинакуты тысяча девятьсот сорок пятого года, дворец султана -- точно посередине. Рэнди начинает крутить карту, как запаниковавший водитель -- баранку автомобиля. Вот река. Вот Пик Элиза, где у японцев были локаторы и подразделение радиоразведки. Вот бывшее взлетное поле японских Вспомогательных Воздушных Сил Флота. До последнего времени здесь располагался Кинакутский аэродром. Теперь это стайка желтых кранов над синей туманностью железных конструкций, освещенной изнутри белыми созвездиями сварки. И вдруг что то совсем из другого мира -- клочок изумрудной зелени длиной в пару городских кварталов, обнесенный каменной стеной. У одного края тихий прудик (самолет летит так низко, что Рэнди может сосчитать кувшинки), крохотный синтоистский храм черного камня, бамбуковый чайный домик. Рэнди прижимается носом к стеклу и поворачивает голову, пока изумрудный пятачок не скрывается за высотным домом прямо под крылом самолета. На микросекунду он видит, как в отрытом окне кухни стройная женщина заносит над кокосовым орехом топорик. Садику место на тысячу миль севернее, в Японии. Когда до Рэнди доходит, что это такое, волосы у него на загривке встают дыбом. Он сел в самолет два часа назад, в Международном аэропорту Ниной Акино. Рейс задержали, у него было достаточно времени, чтобы рассмотреть попутчиков: трех белых, включая самого Рэнди, и два десятка малайцев (из Кинакуты или с Филиппин). Все остальные пассажиры -- японцы. Некоторые, судя по виду, бизнесмены, но большинство -- организованная тургруппа, которая прошла в посадочный зал ровно за сорок пять минут до назначенного времени отлета и выстроилась позади девушки с табличкой в руке. Пенсионеры. Их цель -- не Техноград, и не какой то определенный островерхий небоскреб в деловой части города. Они направляются в японский садик за стеной, разбитый над братской могилой в том месте, где 23 августа 1945 года приняли смерть три с половиной тысячи японских солдат. ЙГЛМСКИЙ ДВОРЕЦ Уотерхауз стройными колоннами движется по тихому проулку, щурясь, читает бронзовые таблички на белых каменных домиках: ОБЩЕСТВО УНИФИКАЦИИ ИСЛАМА И ИНДУИЗМА АНГЛО САМОЕДСКИЙ СОЮЗ ОБЩЕСТВО ДРУЖБЫ «ЧАН ЦЗЕ» КОРОЛЕВСКИЙ КОМИТЕТ ПО БОРЬБЕ С ИЗНОСОМ МОРСКИХ КРИВОШИПОВ АНТИВАЛЛИЙСКАЯ ЛИГА БОЛДЖЕРОВСКАЯ АССОЦИАЦИЯ ПО РАСПРОСТРАНЕНИЮ СТРЕКОЗ СТРЕЛОК АБ'ИДИНЕНИЕ ЗА РИФОРМУ АНГЛИЙСКАВА ПРАВАПИСАНИЯ ОБЩЕСТВО ЗАЩИТЫ ГЛИСТОВ ЦЕРКОВЬ ВЕДАНТИЧЕСКОГО ЭТИКО КВАНТОВОГО СОЗНАНИЯ ИМПЕРСКАЯ СЛЮДЯНАЯ КОЛЛЕГИЯ Поначалу он принимает Йглмский дворец за сельскую промтоварную лавку. Над тротуаром, как боевой таран триремы, нависает эркер, в нем выставлены: безголовый женский манекен в чем то, связанном, по видимому, из пряденой стали (дань аскетизму военного времени?), кучка серой грязи с воткнутой в нее лопатой и еще один манекен (относительно новый, втиснутый в самый угол) в форме британского военно морского флота, с фанерным контуром винтовки в руках. Неделю назад Уотерхауз нашел в книжной лавке возле Британского музея источенный червями экземпляр «Большой Йглмской Энциклопедии», с тех пор таскает его в портфеле и впитывает по странице две, как сильнодействующее лекарство. Главенствующих тем -- три, они выпирают из каждого абзаца, как Три Схры -- из Внешнего Йглма. Две из них -- шерсть и гуано, хотя на древнем самобытном йглмском языке они зовутся иначе. Тут имеет место та самая лингвистическая гиперспециализация, которая, как уверяют, есть у эскимосов для снега, у арабов -- для песка. «Большая Йглмская Энциклопедия» никогда не использует английские слова «шерсть» и «гуано», кроме как в уничижительном смысле, для грубых подделок, экспортируемых всякими там шотландиями в наглой попытке сбить с толку наивного покупателя. Уотерхаузу пришлось прочесть энциклопедию почти от корки до корки и применить все свои дешифраторские навыки, чтобы методом сопоставления понять, о чем речь. Теперь он столько о них знает, что поневоле любуется как гордо выставлены напоказ в сердце космополитического рода кучка гуано и женщина в шерстяной одежде.1 Наряд на женщине беспросветно серый, в полном соответствии с йглмской традицией, считающей краски для шерсти порочным шотландским новшеством. Верхняя часть ансамбля -- свитер, по виду -- валяный. При ближайшем рассмотрении становится ясно, что он связан, как любой другой свитер. Йглмские овцы вывелись путем тысячелетнего массового вымирания в условиях сурового климата. Их шерсть славится густотой, штопорообразным волокном и полной устойчивостью к любому процессу химического распрямления. В изделиях она напоминает войлок, что энциклопедия считает главным ее достоинством, для описания которого существует целый обширный словарь. На третью тему «Большой Йглмской Энциклопедии» намекает второй манекен в витрине. К каменной кладке у входа прислонен старикашка в форме добровольных сил местной самообороны. Наряд включает в себя короткие штанишки и толстенные гольфы из определенной разновидности йглмской шерсти, подвязанные под коленями толстой шнуровкой с переплетением на кельтский манер. (Почти на каждой странице энциклопедия повторяет, что йглмиане -- не кельты, но изобрели все лучшее, что есть в кельтской культуре.) Такие подвязки -- непременный атрибут йглмианина; мужчины носят их под брюками. Обычно на их изготовление идут длинные, тонкие хвосты скрргов, наиболее многочисленных представителей местной фауны. Энциклопедия сообщает, что «С. -- мелкие млекопитающие отряда грызунов, семейства мышиных, которые широко распространены на островах. Питаются по преимуществу яйцами морских птиц и способны очень быстро размножаться при наличии этой или другой пищи. Йглмиане восхищаются мужественными зверьками и берут за образец их упорство и жизнестойкость». Уотерхауз несколько минут курит и разглядывает подвязки. Внезапно манекен шевелится. Уотерхауз думает, что он кренится от налетевшего ветра, но тут понимает, что старичок живой и вовсе не падает, а переступает с ноги на ногу. Дедуля замечает Уотерхауза, мрачно улыбается и произносит несколько слов на своем языке, который, как уже ясно, еще менее английского приспособлен для передачи стандартным алфавитом. -- Хэлло, -- говорит Уотерхауз. Дедок произносит что то еще более длинное и сложное. Уотерхауз (сейчас он в своей стихии; мозг извлекает смысл из случайного набора звуков, пользуясь избыточностью сигнала) понимает, что дедуля говорит на английском с сильным местным акцентом, и заданный вопрос звучит: «Из какой части Америки вы приехали?» -- Моя семья много переезжала, -- говорит Уотерхауз. -- Скажем, из Северной Дакоты. -- А а, -- неопределенно отвечает дедок и плечом наваливается на дверь. Через некоторое время та начинает двигаться, кованые петли зловеще скрипят, поворачиваясь в дюймовых отверстиях. Наконец дверь натыкается на некую непреодолимую преграду. Дедуля по прежнему удерживает ее всем телом, наклонясь под сорок пять градусов к горизонту. Уотерхауз быстро заскакивает внутрь. Крохотную прихожую украшает скульптурная композиция: две нимфетки колошматят убегающую каргу. Внизу табличка: «Выносливость и Жизнестойкость прогоняют Нужду». Операция повторяется несколько раз. Каждая следующая дверь легче, но богаче украшена. Как выясняется, первая прихожая была на самом деле четвертой с конца, и проходит немало времени, прежде чем им удается и впрямь проникнуть внутрь Йглмского дворца. К этому времени они настолько углубляются в здание, что Уотерхауз уже почти готов увидеть проезжающий мимо поезд метро. Вместо этого он оказывается в обшитой деревом комнате без окон; хрустальная люстра светит мучительно ярко, однако ничего толком не освещает. Ноги глубоко уходят в ворсистый ковер. Дальние рубежи комнаты защищены массивным столом, за которым восседает дородная дама. Расставленные там и сям виндзорские стулья черного дерева, несмотря на свою хлипкость, кажутся опасными туземными капканами. На стенах -- масляные полотна. С первого взгляда Уотерхауз разделяет их на те, у которых высота больше длины, и остальные. Высокие картины -- это портреты джентльменов, страдающих, судя по всему, тяжелым генетическим дефектом, влекущим изменение формы черепа. Широкие -- пейзажи или, не менее часто, марины, все сплошь угрюмые и бесприютные. Йглмские живописцы так любят местную сине зеленовато серую краску1, что накладывают ее лопатой. Уотерхауз пробивается по зыбучему ворсу ковра к столу. Дама пожимает ему руку и собирает лицо в легкий намек на улыбку. Следует долгий обмен любезностями, из которого Уотерхауз запоминает только: «Лорд Уайдаболот скоро вас примет» и «Чаю?» На вопрос про чай Уотерхауз отвечает «Да», поскольку ему кажется, что дама (чью фамилию он забыл) не вполне отрабатывает свой хлеб. Она с явным неудовольствием отрывается от стула и пропадает в более глубоких и узких частях здания. Дедуля уже вернулся на свой пост возле двери. На стене за столом висит фотография короля. Уотерхауз не знал (пока полковник Чаттан осторожно ему не напомнил), что полный титул Его Величества не просто Милостью Божьей король Англии, но М. Б. король Соединенного королевства Великобритании, Северной Ирландии, острова Мэн, Гернси, Джерси, Внешнего и Внутреннего Йглма. Рядом -- фотография поменьше, человека, с которым ему сейчас предстоит встретиться. Энциклопедия, изданная несколько десятилетий назад, лишь вкратце говорит о нем и его семье, так что Уотерхаузу пришлось проделать дополнительные изыскания. Человек на фотографии связан с Виндзорами невероятно запутанным родством, описать которое можно лишь с помощью расширенного набора генеалогических терминов. Он родился графом Генрихом Карлом Вильгельмом Отто Фридрихом фон Юберзецензихафенштадтом, но в 1914 году изменил свое имя на Найджел Сент Джон Глумторпби, лорд Уайдаболот. На фотографии он выглядит до последнего дюйма фон Юберзецензихафенштадтом и абсолютно не затронут черепным дефектом более ранних портретов. Лорд Уайдаболот не связан родством с первоначальными герцогами Йглма, семьей Мур (англизированное название йглмского клана Мнихррг). Этот род пресекся в 1888 году в результате совершенно невероятной комбинации шистосомоза, самоубийств, ран, полученных на Крымской войне, шаровых молний, дефектных пушек, падений с лошади, неправильно законсервированных устриц и внезапных шквалов. Чай все не приносят, лорд Уайдаболот тоже не слишком торопится разгромить фашистов, поэтому Уотерхауз обходит комнату, делая вид, что интересуется картинами. На самой большой побитые порубленные римляне несолоно хлебавши выбираются на негостеприимный скалистый берег, а море швыряет им вслед останки разбитых кораблей. На переднем плане -- римлянин, не утративший благородства, несмотря на полученную головомойку. Он устало сидит на высоком камне, держа ослабелой рукой сломанный меч, взгляд его устремлен за бурный пролив на сияющий райский остров. Остров густо покрыт высокими деревьями, цветущими лугами и зелеными пастбищами, тем не менее по Трем Схрам в нем угадывается Внешний Йглм. Склоны венчают грозные замки; на светлом, почти карибском берегу реют пестрые знамена защитников, которые (надо полагать) только что хорошенько всыпали римлянам. Уотерхауз не утруждается взглянуть на табличку, он и так знает сюжет: неудачная и, вероятно, апокрифическая попытка Юлия Цезаря распространить власть Рима на Йглмский архипелаг, самая дальняя в географическом смысле и самая опрометчивая из его затей. Сказать, что йглмцы не забыли этого эпизода -- все равно что назвать немцев малость обидчивыми. -- Где Цезарь не прошел, чего искать Гитлеру? Уотерхауз оборачивается на голос и видит невысокого роста Найджела Сент Джона Глумторпби, лорда Уайдаболота, герцога Йглмского. Уотерхауз вприпрыжку одолевает ковер, чтобы пожать ему руку. Хотя полковник Чаттан и объяснил, как обращаться к герцогу, Уотерхауз сейчас так же не в силах вспомнить все эти светлости и милости, как и воспроизвести на память график герцогского родства. Он решает строить фразы таким образом, чтобы не обращаться по имени и не употреблять местоимений. Это будет занятная игра. Поможет убить время. -- Грандиозная картина, -- говорит Уотерхауз. -- Впечатляет. -- Вы найдете сами острова не менее замечательными и по той же самой причине, -- уклончиво молвит герцог. Следующий раз Уотерхауз возвращается к действительности уже у герцога в кабинете. Видимо, по дороге происходит рутинный обмен любезностями, но такие вещи не обязательно пропускать через мозг. Предлагают чай. Уотерхауз во второй или третий раз говорит «да», но чай так и не материализуется. -- Полковник Чаттан в Средиземном море, -- объясняет Уотерхауз, -- и меня прислали вместо него, чтобы я, не теряя времени на обсуждение технических деталей, выразил признательность за щедрое предложение разместиться в замке. Вот! Ни одного местоимения, ни одной оплошности. -- Не стоит благодарности! -- Герцог воспринимает эти слова как оскорбление своему великодушию. Он говорит неторопливым, важным распевом, как человек, который мысленно листает немецко английский словарь. -- Даже не касаясь... моего собственного... патриотического долга... это уже почти... жутко модно... отдавать бравым ребятам... свою буфетную. -- Многие знатные британские семьи внесли вклад в победу над врагом, -- соглашается Уотерхауз. -- Располагайтесь... на здоровье! -- говорит герцог. -- Чувствуйте себя... как дома! Без всякого... стеснения! Устраивайте там... что вам надо! Замок выдержал... тысячи йглмских зим, выдержит... и вас. -- Мы надеемся очень скоро разместить там небольшое подразделение, -- любезно сообщает Уотерхауз. -- Можно ли... узнать... чтобы удовлетворить мое собственное... любопытство... какого рода? -- Герцог недоговаривает фразу. Уотерхауз готов к вопросу -- готов настолько, что даже делает небольшую паузу, якобы размышляя, можно ли это сказать. -- Вэ Че Эр Пе. -- Простите? -- ВЧРП. Высокочастотная радиопеленгация. Метод, позволяющий засечь удаленную радиостанцию при помощи триангуляции с нескольких точек. -- Я думал... что вам известно... где расположены... все немецкие радиостанции... -- Да, за исключением движущихся. -- Движущихся?! -- Герцог сильно морщит лоб, воображая исполинскую станцию -- здание, башню и все прочее, -- нагруженную на четыре железнодорожных платформы, как Большая Берта, и влекомую по степи украинскими бурлаками. -- Вспомните про подводные лодки, -- деликатно говорит Уотерхауз. -- А! -- восклицает герцог. -- А! -- Он откидывается в скрипучем кожаном кресле и мысленно представляет совершенно новую картину. -- Они... всплывают и посылают... радиограммы, верно? -- Да. -- А вы... перехватываете и читаете? -- Если бы так! -- вздыхает Уотерхауз. -- Увы, немцы направили весь свой прославленный математический гений на создание абсолютно невскрываемых шифров. Мы не знаем, что они передают. Однако при помощи радиопеленгации мы можем узнать, откуда они ведут передачу и соответственно проложить курс наших конвоев. -- А. -- Так что мы предполагаем установить на крыше замка большие вращающиеся антенны и разместить там специалистов по радиопеленгации. Герцог хмурится. -- Предусмотрена ли... надежная защита... от молний? -- Естественно. -- Вы в курсе... что уже в августе... можно ожидать... пургу? -- Сообщения Королевской Йглмской метеостанции дают вполне ясную картину. -- Вот и отлично! -- восклицает герцог, расчувствовавшись. -- Располагайтесь! И задайте им... перцу! «ЭЛЕКТРИКАЛ ТИЛЛ КОРПОРЕЙШН» Судя по всему, союзники намерены уничтожить страны Оси, раздавив их грудой промышленных товаров. Подтверждение этому -- пирс в Сиднее, на котором громоздятся ящики и стальные бочки, доставленные морем из Америки, Британии, Индии и гниющие здесь, потому что Австралия еще не придумала, как их переварить. Это не единственный пирс в Сиднейском порту, заставленный до отказа. Однако, поскольку именно он ни на что другое не годен, штабеля здесь громоздятся выше, а сами они старше, ржавее, сильнее изъедены крысами, гуще покрыты коркой морской соли и чаячьего помета. Между штабелями идет человек, стараясь не перепачкаться в птичьем дерьме. Он в форме майора американской армии, с тяжелым портфелем в руке. Его фамилия Комсток. В портфеле различные удостоверения личности, документы и письмо