"Morte d'Arthur" ("Смерть Артура") столь же монументально, как и тогдашняя архитектура. Слава Лонгфелло (1807--1882) была не столько славой американского двойника Теннисона, сколько его остроумного оппонента. Ранние романы были историями событий и исследованиями манер. Фанни Берни (1752--1840) уводит нас обратно в мир д-ра Джонсона. Джейн Остин (1775--1817), работая в строгих границах, продолжила традицию женских наблюдений, выраженных утонченными языковыми средствами. Английский роман постепенно освобождался от рамок и ограничений, характерных для подобного повествования о манерах и чувствах, как и сознание людей XIX в. разрывало сковывающие его путы. Выдающейся личностью, сыгравшей значительную роль в развитии романа, был немецкий писатель Жан Поль (Рихтер; 1763--1825). Повествование для него -- лишь нить, на которую, словно драгоценные камни и другие украшения, нанизаны поэтические отступления. Еще одним великим немецким автором был Гейне (1797--1856). Рихтер оказал глубокое влияние на английского писателя Томаса Карлейля. Через Карлейля дискурсивное и обогащающее влияние Рихтера достигло Чарлза Диккенса (1812-1870) и Джорджа Мередита (1828-1909). Теккерей (1811 -- 1863), великий соперник Диккенса, сбивал читателя с толку, философствовал и утомлял длинными рассуждениями, однако в манере, характерной скорее для Стерна, чем для немецких писателей. Чарлз Рид (1814--1884) в своем произведении "Затворничество и домашний очаг" затронул все еще актуальные проблемы протестантства и католицизма в Европе в ткани романтического повествования. Существует естественная и необходимая связь между великим романом английского типа и историей. Произведения Карлейля "Французская революция" и "Фридрих Великий" читались как романы, а Маколей (1800--1859), с его историей позднего правления Стюартов, имел огромный успех. Если исторические произведения не пользуются широкой популярностью, то это скорее вина историков, чем читателей. Такие блестящие писатели-историки, как Литтон Стрейчи и Беллок пользуются в Англии и Америке популярностью романистов. Во Франции те же причины, которые способствовали движению английского романа от обычного повествования к широкой картине жизни, вдохновили Бальзака (1799--1850) на создание огромной "Человеческой комедии". Значительно уступающий ему Золя (1840--1902) написал подобный бальзаковскому цикл "Ругон-Маккары" -- серию романов, прослеживающих судьбы богатой французской семьи на протяжении нескольких поколений. Виктор Гюго (1802--1885) стоит особняком; плодовитый, смелый, цветистый и иногда довольно безвкусный писатель, буквально извергающий бесчисленное количество пьес, поэм, романов и политических памфлетов. В отличие от британской школы, французский роман встретил значительные препятствия на своем пути к неограниченной свободе эксперимента. В пределах этих ограничений Флобер (1821--1880) является наиболее утонченным и совершенным из французских писателей. Томас Харди (1840--1928), последний из великих викторианских романистов, принадлежит скорее к этой французской классической школе, чем к британской традиции художественной литературы. В поздний период творчества он восстал против им же самим установленных ограничений, полностью отошел от романа как формы и в "Династах", всестороннем изображении наполеоновской авантюры в форме драмы, достиг вершин мастерства, еще раз продемонстрировав близкое родство великого романиста и талантливого историка. Желание знать жизнь и то, что в ней происходит, стремление разобраться в жизни непосредственно и глубоко, вызвавшие в британцах нетерпимость к формальным ограничениям в поэзии и поднявшие роман и родственные ему формы на вершину литературного господства, распространились по всем европейским странам. Наиболее выдающуюся литературу этого жанра дали миру Германия, Россия и Скандинавия. Наиболее заметной фигурой среди множества великолепных немецких романистов является Густав Фрейтаг (1816--1895). Норвегия дала своего Бьернсона (1832-- 1910); Россия -- целое созвездие выдающихся писателей от Гоголя (1809-1852) до Достоевского (1821-1881), Тургенева (1818-1883), Толстого (1828--1910) и Чехова (1860--1904). Сэр Вальтер Скотт (1771--1832) является личностью, огромный нынешний престиж которой, подобно престижу лорда Байрона, будет озадачивать потомков. Свою литературную карьеру он начал поэтом и написал две длинные и цветистые повествовательные поэмы; затем он написал серию исторических приключенческих романов, прославлявших романтическое прошлое, превозносивших преданность монарху и богатство традиций. Это очень понравилось знатным и преуспевающим людям, встревоженным холодной неопределенностью переменчивой и задающей вопросы современности. Он стал зачинателем романтико-ностальгической литературы не только в англоязычном мире, но и во всей Европе. Романтизм заполонил всю Европу, но особенно много и настырно о нем писали в Германии. Утверждалось, что Шекспир тоже был романтиком; существовала даже глуповатая "романтическая философия" и "романтическая теология". В Англии вовсю штамповались исторические романы, бывшие духовным эквивалентом возрождения в Англии готической архитектуры, а биржевые агенты и усталые чиновники могли забыть о своих официальных обязанностях, о том, куда и зачем они идут, и представлять себя благородными крестоносцами, солдатами, грабителями и спасителями опечаленных девиц -- персонажами этих историй. В этих костюмированных постановках и намека не было на анализ событий и значения изображаемой исторической эпохи. И в этом заключалась их привлекательность. Они были убежищем для умов, страстно не желавших мыслить. Мышление персонажей было мышлением процветающего среднего класса, только облагороженным и идеализированным. Р.-Л. Стивенсон (1850--1894), последний из основанной Скоттом династии писателей-романтиков, признал себя способным на нечто большее и обозвал себя умственной проституткой, каковой, в сущности, и являлся. "Костюмированный" роман прижился и на континенте, но там он не стал столь распространенным явлением, как в англоязычной системе, потому что там развитие процветающего и читающего среднего класса началось несколько позже и в обстоятельствах, более благоприятных для интеллекта. В качестве самой недавней тенденции можно упомянуть тот факт, что после паузы в развитии романа, отмеченной стремлением группировать романы в трилогии или писать к ним продолжения, наступила новая фаза в развитии этой формы. Похоже на то, что роман превращается в картину всего мира, увиденную глазами некоего типичного индивидуума. Наиболее интересным из этих новых длинных романов был "Жан-Кристоф" Ромена Роллана (1866--1944), выходивший десятью следовавшими один за другим томами. Эта тенденция перекликается с появлением обширных, лишенных четкой структуры, бесконечных книг воспоминаний, комментариев и описаний, типичным сочинителем которых был Пруст (1871--1922). Почти одиноко стоящей фигурой в мировой литературе этой эпохи является Анатоль Франс (1844--1924), чья эпопея про профессора Бержере демонстрирует ту же самую тенденцию к замене отдельного романа общим комментарием текущих событий. На рубеже XIX и XX столетий интересным новшеством в жанре романа стало постоянное увеличение объема социальных, политических и религиозных дискуссий. Романисты эпохи Дик- кенса и Теккерея писали для публики, воззрения и социальные ценности которой носили установившийся характер. Они не обсуждали, они проповедовали, а это совершенно разные вещи. В романе XIX века "характеры" и их поступки -- это все, из чего состоит структура произведения. Но современная интеллектуальная нестабильность нашла отражение в романе как обсуждение идей. Мысли и теории вошли в драму. Они усиливают интерес, однако они затушевывают ту эмфатическую "характеризацию" персонажей, которая делает их даже более "живыми", чем сама жизнь, что было доведено до совершенства в литературе Викторианской эпохи. До этих пор существование драмы зависело от существования упорядоченного и стабильного общества, с установившимися привычками и убеждениями, дававшего постоянную и благожелательную публику. Но в столетие социальной дезорганизации и перестройки установившаяся привычка посещать театры была нарушена, и люди мыслящие, критически и новаторски настроенные вряд ли составляли хоть какую-то часть тогдашней театральной публики. Европейский театр пережил этап тривиальности и незначительности; в своем стремлении обеспечить приятное времяпрепровождение он инсценировал популярные романы и романтические истории. Французская драма была утонченной, но бессодержательной. В Англии драма была столь же бессодержательной, но далеко не такой утонченной. Очень медленно, преодолевая неистовое сопротивление критиков, в мире драмы начали действовать те великие силы, которые настоятельно требовали дискуссий и идей. Норвежец Ибсен (1828--1906) был центральной фигурой в процессе разворота драмы к обсуждению современных реалий. В Англии милые фантазии Барри внесли большой вклад в разрушение косных традиций "ладно сработанной пьесы", а Бернард Шоу (1856--1950) постепенно завоевал господствующее положение и влияние. Гауптман (1862--1946) и Зудерман (1857--1928) являются наиболее известными немецкими драматургами этой новой эпохи искренности и мощи. На некоторое время война прервала развитие драмы, но ее "смерть" высвободила огромное количество созидательной и вселяющей надежду энергии по обе стороны Атлантики. В настоящее время, как в Европе, так и в Америке, театральная сцена находится в состоянии здорового и энергичного обновления. Когда мы говорим о развитии американской литературы, мы должны делать различие между двумя четко контрастирующими фазами -- фазой европейского господства, английского и французского, и фазой самостоятельного развития. Длительное время американская литературная деятельность была сосредоточена в Новой Англии и представляла собой лишь ветвь, хоть и весьма энергичную, общей английской и европейской литературы. Центром американской литературной жизни был Бостон. Писатели этого периода много говорили о Декларации независимости, но в том, что касается формы и стиля, они, кажется, еще не осознали, что независимость уже наступила. У Америки были свои отличительные вкусы; она быстрее восприняла Карлейля, чем Англия; она сказала свое слово в опытах Эмерсона (1803-- 1882), однако Лонгфелло был просто английским поэтом, которому выпало родиться в Америке и писать на американские темы. Эдгар Аллан По (1809--1849) по своему стилю был более европейским, чем английским писателем, а Хоторн (1804--1864) обладал как бы застенчивым тевтонским обаянием. У.-Д. Хоуэлс (1837-- 1920) написал серию прекрасных и прозрачных по стилю романов в манере, которая позволяет поставить его в общей классификации романа под рубрикой французской школы в один ряд с Томасом Харди. Генри Джеймс (1843--1916) был американцем, который писал и не как англичанин, и не как американец. Он писал, как американец, перенесенный в европейские условия; действие в его произведениях всегда происходило в Европе, а его любимой темой было столкновение наивного американца со сложностями старых цивилизаций. Из писателей XIX века самым американским по своей сути был, наверное, Марк Твен (1835--1910). Такие книги, как "Главная улица" и "Бэббит" Синклера Льюиса, а также "Американская трагедия" Драйзера, были творениями ума, искренне и непосредственно интересовавшегося Америкой и больше не поглядывающего на восток в поисках новых методов или покровительственного одобрения. Американские поэзия и художественная литература теперь действительно стали независимыми до агрессивности; такие критики, как Г.Менкен, стремились удивить мир изысканной свежестью и утонченностью восприятия, делая это очень искренне, шумно и страстно. А писатели, подобные Шервуду Андерсону и Джеймсу Кейбеллу, показали многообещающую новизну и энергию. И хотя в современной американской литературе пока нет великих имен и большого количества выдающихся произведений, тем не менее, принимая во внимание богатство, изобилие, а также неуемную любознательность этой многочисленной новой читающей публики, трудно поверить, что вскоре не появится большой массив первоклассных литературных произведений как эквивалент возросших возможностей Америки. Европейскому писателю нелегко дать оценку литературному процессу в Индии в XIX столетии. Тенденцией британского правления было игнорирование или сведение к минимуму интеллектуальной деятельности индийцев, поэтому существует мало перево- дов того значительного количества рассказов и романов о современной жизни, написанных на местных языках. Рабиндранат Тагор (1861--1941) широко известен на Западе, однако скорее как поэт, чем как романист и публицист. Восток, несомненно, следует за Западом в своем экономическом и социальном развитии, и те же силы, которые вызвали к жизни такие литературные формы, как большой роман, повесть, рассказ и лирика на Западе, вероятно, дадут похожие результаты и в Азии. В Японии и Китае уже происходит великое интеллектуальное брожение. Искусство и организация перевода и пересказа как средств взаимосвязи между Востоком и Западом развиты еще совсем слабо, однако они постоянно совершенствуются и развиваются, приближая то, может быть, недалекое время, когда хотя бы писатели-прозаики, если не поэты-лирики, с самого начала своей карьеры будут обращаться ко всемирной аудитории. Научные исследования, философская мысль и литературно-художественная деятельность рассмотренного нами периода были более многочисленными, гораздо более качественными и доступными для возросшего числа людей во всем мире, чем когда-либо прежде. И нет никаких признаков сколько-нибудь значительной паузы в этом постоянно усиливающемся потоке разума. Глава тридцать восьмая. КАТАСТРОФА СОВРЕМЕННОГО ИМПЕРИАЛИЗМА 1. "Вооруженный" мир перед мировой войной. 2. Имперская Германия. 3. Дух империализма в Британии и Ирландии. 4. Империализм во Франции, Италии и на Балканах. 5. Россия -- великая монархия. 6. Соединенные Штаты и имперская идея. 7. Непосредственные причины мировой войны. 8. Итоги мировой войны на 1917 г. 9. Мировая война от крушения России до перемирия 1 В течение тридцати шести лет после Сан-Стефанского соглашения и Берлинского конгресса Европа сохраняла нелегкий мир в пределах своих границ; за этот период не было ни одной войны между ведущими государствами. Они препирались, запугивали, угрожали друг другу, но до настоящей вражды дело не доходило. После 1871 г. все поняли, что современная война является вещью гораздо более серьезной, чем профессиональные войны XVIII в., усилием целых народов, которое может сурово сковать социальную систему, авантюрой, в которую нельзя пускаться сломя голову. Механическая революция постоянно обеспечивала появление все более мощных (и более дорогих) средств разрушения на суше и на море, а также более быстрые транспортные средства, при этом делая все более невозможным ведение войны без полной дезорганизации экономической жизни общества. Даже министерства иностранных дел чувствовали страх перед войной. И хотя войны боялись так, как нигде и никогда в мире прежде, не было сделано ничего для организации международного контроля по предотвращению сползания человечества к новой войне. Правда, в 1898 г. молодой царь Николай II (1894--1917) издал рескрипт, приглашавший другие великие державы на конференцию государств, "стремящихся обеспечить великой идее всеобщего мира триумф над элементами беспорядка и раздора". Этот рескрипт напоминает декларацию его предшественника Александра I, задававшего тон Священному союзу, и испорчен тем же предположением, что мир может быть установлен между суверенными правительствами, а не в результате максимального обеспечения потребностей и прав всех народов, составляющих человечество. Урок Соединенных Штатов Америки, который продемонстрировал, что не может быть ни единства действий, ни мира, пока над понятием "народ Виргинии" или "народ Массачусетса" не возобладает понятие "народ Соединенных Штатов", остался совершенно незамеченным в европейских попытках умиротворения. В Гааге в Голландии были проведены две конференции -- одна в 1899, другая в 1907 г.,-- и на второй конференции были представлены почти все суверенные государства мира. Они были представлены дипломатами, общее умонастроение в мире не было ориентировано на выработку всеобщих принципов, простые же люди вообще не знали, что эти конференции проводились. Собравшиеся представители по большей части мелочно торговались по каждому пункту международного закона, касающегося войны, отложив в сторону запрещение войны как жуткой химеры. Эти Гаагские конференции не сделали ничего для развенчания идеи о том, что в международной жизни неизбежно соперничество. Они приняли эту идею. Они не сделали ничего для выработки мировым сообществом понимания того, что интересы человечества -- выше интересов правителей и министерств иностранных дел. Юристы и государственные деятели всех стран, которые принимали участие в этих заседаниях, были так же мало заинтересованы работать во благо всего человечества, как и прусские государственные деятели в 1848 г.-- приветствовать общегерманский парламент, который имел верховенство над правами и "политикой" короля Пруссии. В Америке на трех Панамериканских конференциях 1899, 1901 и 1906 гг. был достигнут определенный прогресс в создании схемы международного арбитража для всего Американского континента. Мы не будем здесь подробно останавливаться на личности и доброй воле Николая II, который выступил инициатором Гаагских конференций. Возможно, он думал, что время играет на Россию. Однако не может быть никаких сомнений в общем нежелании великих держав обсуждать перспективу слияния суверенных государств, без которого проекты прочного и долговременного мира являются абсурдными. Они стремились не к прекращению соперничества между государствами, кульминацией которого всегда была война, а скорее к удешевлению самой войны, становившейся слишком дорогой. Каждый хотел минимизировать потери в локальных стычках и конфликтах и установить такие международные законы, которые сковывали бы в военное время его наиболее сильных соперников, а ему неудобств не причиняли. - Это и были практические цели участников Гаагской конференции. Они ездили на эти собрания, чтобы угодить Николаю II, точно так же, как монархи Европы подписались под евангельскими декларациями Священного союза, чтобы угодить Александру I; но, принимая участие в этих конференциях, они просто пытались, в меру своего понимания, извлечь хоть какие-то выгоды. Результатом Франкфуртского мира стала опруссаченная и объединенная Германия -- наиболее грозная из всех великих держав Европы. Франция была унижена и искалечена. Ее возврат к республике привел к тому, что у нее не осталось друзей ни в одном из королевских дворов Европы. Италия была еще подростком; Австрия быстро скатывалась до положения послушного сторонника германской политики; Россия была огромной, но неразвитой; а Британская империя была сильной только на море. За пределами Европы Германии приходилось считаться лишь с Соединенными Штатами Америки, быстро превращавшимися в великую индустриальную нацию, не имевшую, однако, ни армии, ни флота, достойных внимания по европейским меркам. Новая Германия, получившая форму созданной в Версале империи, представляла собой сложное и причудливое сочетание свежих интеллектуальных и материальных сил с самыми отсталыми политическими традициями европейской системы. В ней энергично развивалась сфера образования -- она, несомненно, была наиболее образованной страной в мире; в развитии образования она задавала темп для всех своих соседей и соперников. Когда для Германии наступил потом час расплаты, британскому читателю -- для более объективной оценки -- следовало бы напомнить про тот образовательный импульс, за который его страна должна поблагодарить сначала немецкого принца-консорта, а затем -- германское соперничество. Та подозрительность со стороны британских правящих классов к образованному человеку из народа, которую не могли преодолеть ни патриотическая гордость, ни благородные порывы, была побеждена растущим страхом перед германской мощью. А Германия приступила к организации научных исследований и применению научных методов для ускорения промышленного и социального развития с ранее не виданными энергией и упорством. В течение всего этого периода вооруженного мира она постоянно собирала урожай, сеяла и снова собирала -- богатый и надежный урожай свободно распространяющихся знаний. Она быстро превратилась в великую промышленную и торговую державу; ее производство стали превысило британское; в десятках новых отраслей производства и коммерции, где ум и системный подход играют более важную роль, чем обычная деловая хватка,-- в производстве оптики, красителей, множества химических продуктов, а также в бесконечном количестве новых технологий -- Германия стала мировым лидером. Кроме того. Германия была впереди во многих формах социального законодательства. В стране поняли, что рабочая сила является национальным достоянием, что ее качество ухудшается от безработицы и что для общего блага о ней нужно заботиться и за пределами заводов и фабрик. Германские промышленники были убеждены в неоспоримых преимуществах согласованных действий и цивилизованности; их предприятия стремились к слиянию и все больше и больше принимали характер общенациональных. Эта занимающаяся образованием, наукой и рациональной организацией общества Германия была естественным продолжением Германии 1848 года; ее корни росли еще из той восстановительной деятельности, импульсом к которой послужил позор наполеоновских завоеваний. Всем хорошим и великим, что было в этой современной Германии, она была обязана школьным учителям. Но этот дух научной организации был лишь одним из двух факторов, способствовавших образованию новой Германской империи. Другим фактором была монархия Гогенцоллернов, которая пережила Йену, обманула революцию 1848 года и воспользовалась ее плодами и которая, под руководством Бисмарка, взобралась на вершину законной власти над всей Германией за пределами Австрии. Кроме царской России, ни одно другое европейское государство не сохранило в такой степени традиций великой монархии XVIII столетия, как Пруссия. Через традицию Фридриха Великого в Германии теперь правил Макиавелли. Поэтому во главе этого замечательного современного государства находился не прогрессивный современный ум, использующий германское превосходство во благо всего человечества, но старый паук, жаждавший власти. Опруссаченная Германия одновременно была и новейшим, и наиболее древним явлением в Западной Европе. Она была самым передовым и самым опасным государством своего времени. Мы рассказали нашу историю Европы, и пусть читатель рассудит сам, действительно ли блеск германского меча был самым ослепительным. Германия была намеренно одурманена, ее постоянно держали в состоянии опьянения патриотической риторикой. Наибольшим преступлением Гогенцоллернов было то, что Двор постоянно и настойчиво оказывал тайное влияние на образование, и особенно -- на образование историческое. Ни одно другое современное государство не грешило так сильно против образования. Олигархия коронованной республики Велико- британии могла калечить образование и держать его на голодном пайке, Гогенцоллерны же развратили образование и сделали его продажной девкой. Нельзя утверждать точно, но, вероятно, наиболее важным фактом в истории пятидесятилетия после 1871 г. было то, что немецкому народу методически внушали идею основанного на военной мощи германского мирового господства, а также теорию того, что человечеству необходимы войны. Ключом к пониманию германского исторического учения является изречение графа Мольтке: "Вечный мир -- это мечта, причем отнюдь не прекрасная. Война -- один из элементов мирового порядка, предопределенного Богом. Без войны мир пришел бы в упадок и погряз в материализме". И немецкий философ Ницше был полностью согласен с набожным фельдмаршалом: "Является самообманом и красивой фантазией ожидать многого (если вообще чего-нибудь) от человечества, если оно разучится воевать. Пока что неизвестно другое средство, которое побуждало бы к действию сильнее, чем великая война. Эта грубая энергия, порожденная лагерем, эта порожденная ненавистью полная беспристрастность, эта совесть, порожденная убийством и хладнокровием, эта страсть, порожденная усилием по уничтожению врага, это гордое безразличие к потерям, собственной жизни и жизни товарищей, эта подобная землетрясению встряска души -- все это необходимо народу, когда он теряет жизненную силу". На это учение, насквозь пропитавшее всю Германскую империю, конечно же, обратили внимание за ее пределами, и оно встревожило все государства и народы мира, оно неизбежно содействовало созданию антигерманской коалиции. Это учение подкреплялось демонстрацией военных, а затем и военно-морских приготовлений, представлявших угрозу Франции, Британии и России. Оно влияло на образ мысли, манеры и мораль немецкого народа. После 1871 г. немец за границей выпятил грудь и повысил голос. Он привносил пренебрежительное к другим отношение даже в коммерческие сделки. Его машиностроение вышло на мировые рынки, его судоходство заполонило моря. Все это сопровождалось демонстративным патриотическим вызовом. Даже свои достоинства он использовал как средство оскорбления. (Большинство других народов, если бы они имели такой же исторический опыт и подверглись такой же идеологической обработке, наверняка вели бы себя подобным же образом.) Своего рода историческим несчастным случаем, из тех, которые персонифицируют и ускоряют катастрофы, было то, что правитель Германии император Вильгельм II являлся воплощением как новейшей немецкой тенденции в образовании, так и гогенцоллерновской традиции в самой что ни на есть завершенной форме. Он взошел на трон в 1888 г. в возрасте двадцати девяти лет; его отец, Фридрих III, унаследовал верховную власть от своего деда, Вильгельма I, в марте, а в июне того же года умер. По материнской линии Вильгельм II был внуком королевы Виктории, однако в его характере не было и следа той либеральной германской традиции, которая была отличительной чертой Саксен-Кобург-Готской фамилии. Его голова была забита скороспелой риторикой нового империализма. Свое восхождение он ознаменовал обращением к армии и флоту; его обращение к народу последовало тремя днями позже. В них четко звучало презрение к демократии: "Солдат и армия, а не парламентское большинство спаяли воедино Германскую империю. Мое доверие принадлежит армии". Так торжествующие Гогенцоллерны присвоили себе плоды кропотливой работы немецких педагогов. В 1895 г. Вильгельм провозгласил Германию "мировой державой" и заявил, что "будущее Германии находится на морях",-- игнорируя тот факт, что на морях уже были британцы,-- и стал проявлять возрастающий интерес к строительству крупного военно-морского флота. Он также взял под свою опеку немецкую литературу и искусство. Он использовал свое влияние для того, чтобы сохранить своеобразный и вычурный германский готический шрифт вместо римского шрифта, которым пользовались остальные страны Западной Европы. Он оказывал поддержку Пангерманскому движению, которое объявило голландцев, скандинавов, бельгийских фламандцев и швейцарских немцев членами великого германского братства, фактически предназначив им роль хорошего ассимиляционного материала для голодной и стремящейся к экспансии молодой империи. В 1890 г. Вильгельм приобрел у Британии небольшой остров Гельголанд и превратил его в мощную военно-морскую крепость. Военная катастрофа, которую потерпела Россия в Маньчжурии в 1905 г., содействовала росту агрессивности германского империализма. Угроза совместных боевых действий Франции и России против Германии, казалось, миновала. Германский император устроил нечто вроде королевского шествия по Святой Земле, побывал в Танжере, чтобы высказать султану Марокко свою поддержку против французов, и обрушил на Францию свой монарший гнев, заставив ее под угрозой войны отправить в отставку ее министра иностранных дел. Он укрепил связи между Австрией и Германией, и в 1908 г. при его поддержке Австрия, открыто пренебрегая мнением остальных стран Европы, отобрала у турок югославские провинции Босния и Герцеговина. Так своим военно-морским вызовом Британии и актами агрессии против Франции и славян он вынудил Британию, Францию и Россию к выработке совместной оборонной политики против Германии. Кроме того, аннексия Боснии содействовала отчуждению Италии, которая до этого была его союзницей. Вполне естественным было то, что финансовым и промышленным лидерам новой Германии, которые становились все богаче, коммерсантам, пустившимся в заморские авантюры, чиновникам и простолюдинам этот вождь пришелся по вкусу. Многие немцы, в глубине души считавшие его безрассудным фанфароном, на людях высказывались в его поддержку, потому что он нес с собой столь подкупающую атмосферу успеха. Hoch der Kaiser! Все же Германия не сдалась без борьбы этому мощному потоку империализма. В стране крепла новая политическая сила -- социал-демократическая партия, проповедовавшая доктрины Маркса. Эта партия росла наперекор сильнейшему противодействию официальных и религиозных организаций и жестоко репрессивному законодательству, направленному против деятельности политических объединений. Кайзер постоянно обрушивался на нее с нападками; ее лидеров арестовывали и высылали за границу. Когда он взошел на трон, эта партия не набрала на выборах и полмиллиона голосов; в 1907 г. она получила более трех миллионов голосов. Он пошел на некоторые уступки, согласившись с такими вещами, как пенсионный возраст и страховка по болезни, используя их в качестве примирительного жеста, хотя эти социальные блага и так по праву принадлежали рабочим. Его обращение в социализм было замечено, но оно не обеспечило ему новых приверженцев империализма. Его военно-морские амбиции сталкивались с умелым и жестким противостоянием; колониальные авантюры новых германских капиталистов подвергались постоянным атакам со стороны этой партии здравого смысла простых людей. Но социал-демократы оказывали умеренную поддержку армии, потому что, какое бы сильное отвращение ни вызывал у них их доморощенный деспот, гораздо больше они боялись и ненавидели деспотизм варварской и обращенной в прошлое России на их восточных границах. Прямая опасность для Германии заключалась в том, что ее чванливый империализм мог вынудить Британию, Россию и Францию к совместному нападению на нее, к своего рода превентивной войне. Кайзер колебался между жесткой позицией по отношению к Британии и неуклюжими попытками умиротворить ее, пока его флот увеличивался в размерах и пока он готовился к войне против России и Франции. Когда в 1913 г. британское правительство предложило прекратить в двустороннем порядке военно-морское строительство на год, то последовал отказ. Несчастьем кайзера стал его сын и наследник, который был даже большим Гогенцоллерном, большим империалистом и большим сторонником пангерманских идей, чем его отец. Молодой кронпринц был лишь одним из представителей молодежи правящих классов Германии весной 1914 г. Все они пили из одной и той же чаши. Их профессора и преподаватели, их гла шатаи и лидеры, их матери и возлюбленные -- все они готовили их к великому историческому шансу, который был уже близок. Они были исполнены будоражащего чувства неминуемой схватки, трубного зова грандиозных свершений, победы над всем человечеством за рубежом, триумфа над упрямыми рабочими у себя дома. Страна была напряжена и возбуждена, словно спортсмен перед выступлением. . На протяжении всего периода вооруженного мира Германия была лидером и задавала тон для остальной Европы. Особо сильное влияние ее новые доктрины агрессивного империализма оказывали на сознание британцев, которые были плохо подготовлены к противостоянию мощному интеллектуальному давлению из-за границы. Университеты Оксфорда и Кембриджа не справились с заданием модернизации образования высших классов из-за страхов и предрассудков, вызванных так называемым "конфликтом науки и религии" в представлении духовенства, которое контролировало эти университеты через попечительские советы. Народное же образование было изуродовано религиозными раздорами, исключительной скупостью муниципальных властей, стремлением работодателей использовать детский труд и индивидуалистическим нежеланием "заниматься образованием чужих детей". Старая английская традиция, традиция прямых высказываний, законности, справедливости и, в некоторой степени, республиканской свободы, значительно поблекла в тяжелые времена наполеоновских войн. Романтизм, главным пропагандистом которого был великий романист сэр Вальтер Скотт, заразил воображение нации страстью к вычурному и живописному. "Мистер Бриггс", комический англичанин из "Панча" пятидесятых и шестидесятых годов XIX в., одетый в костюм шотландского горца и выслеживающий оленя, был типичным воплощением духа нового движения. Извращенная этнология и искаженная история, старавшиеся убедить немцев, представляющих собой соединение славянских, кельтских и тевтонских элементов, что они являются совершенно особой и великой расой, были использованы и английскими писателями, которые начали превозносить новое этнологическое открытие -- "англосаксов". Эта необыкновенная этническая смесь изображалась как кульминационное достижение человечества, выдающийся результат объединенных усилий греческих и римских, египетских, ассирийских, еврейских, монгольских и тому подобных скромных предшественников этого венца белой расы. Бессмысленная легенда о германском превосходстве только усилила раздражение поляков в Познани и французов в Лотарингии. Еще более смехотворная легенда о превосходстве англосаксов не только усилила раздражение английским правлением в Ирландии, но и снизила уровень общения британцев с "покоренными" народами во всем мире. Ибо исчезновение уважения и культивирование идеи "превосходства" означает исчезновение законности и справедливости. Новый британский империализм нашел своего поэта в лице мистера Киплинга, а практическую поддержку -- среди ряда представителей финансовых и деловых кругов, путь которых к монополиям и эксплуатации освещался его блеском. Все же империалистическое движение в Великобритании не имело ни той власти, ни того единства, которые это движение имело в Германии. Оно не было естественным продуктом какого-либо из трех объединенных, но разных народов Британии. Оно не было им присуще. Королева Виктория и ее наследники, Эдуард VII и Георг V, первая из-за своего пола, двое других по стати и темпераменту и все трое в силу их традиций, не были предрасположены носить "сияющие доспехи", потрясать "бронированными кулаками" и размахивать "славными мечами" по примеру Гогенцоллернов. У них хватало мудрости воздерживаться от какого-либо открытого вмешательства в формирование общественных представлений. И это "британское" империалистическое движение с самого начала вызвало враждебность большого количества английских, уэльских, ирландских и шотландских писателей, которые отказывались признавать новую "британскую" национальность или принять теорию того, что они являются этакими "англосаксонскими" сверхчеловеками. Кроме того, многие крупные дельцы Британии, особенно в сфере морских перевозок, создали свои состояния на свободной торговле и поэтому относились к фискальным предложениям новых империалистов и к новым финансовым и торговым авантюристам, которые ассоциировались с ними, со вполне оправданной подозрительностью. Быстрыми темпами продолжало развиваться народное образование, был достигнут прогресс в сфере общественных интересов и в более справедливом распределении богатства, находившегося прежде в руках немногих. Три народа Британии вплотную приблизились к справедливому и реалистическому урегулированию давних разногласий с Ирландией. К несчастью для них, мировая война застала их в самом разгаре этих усилий. Как и Япония, Ирландия очень мало фигурировала в этом "Очерке истории" -- и по той же причине: она представляла собой страну на отделенном острове, которая много получала, но мало возвращала, поэтому ее вклад в общечеловеческую драму пока что невелик. Ее население представляет собой смесь очень разных этнических компонентов, основным из которых, вероятно, является смуглая "средиземноморская" ветвь, ненордическая и неарийская, подобно баскам, а также народу Португалии и юга Италии. Эта первоначальная основа была затоплена где-то в VI в. до н. э.-- и мы не знаем, в какой степени,-- волной кельтских народов. По крайней мере, степень ее воздействия была достаточной для укоренения здесь одного из кельтских языков -- ирландского гэльского. Между Ирландией, Шотландией, Уэльсом и Англией происходили постоянные миграции, вторжения и контрвторжения кельтских или подвергшихся кельтскому влиянию народов. Ирландия была обращена в христианство в V в. Позже восточное побережье было захвачено и заселено норманнами, но мы не знаем, насколько они повлияли на расовою характеристику. Норманны и англичане приходили в 1169 г., во времена Генриха II, и позже. В современной Ирландии тевтонская линия, наверное, столь же сильна, как и кельтская, или даже сильнее. Поначалу Ирландия была варварской страной с родовым строем и немногочисленными очагами стабильности, в которых творческие склонности более древней расы находили отражение в художественной работе по металлу и цветных иллюстрациях к священным книгам. В XII в. произошло частичное завоевание Ирландии Английским королевством, и в разных частях страны появились редкие поселения норманнов и англичан. С самого начала обнаружились глубокие различия между национальными характерами ирландцев и англичан, которые усиливались непохожестью языков и стали еще более очевидными после протестантской Реформации. Англичане стали протестантами; ирландцы, по вполне естественной реакции, сплотились вокруг гонимой Католической церкви. Английское правление в Ирландии с самого начала представляло собой то затухающую, то вновь разгорающуюся гражданскую войну из-за конфликта языков и различия в английских и ирландских законах, касавшихся землевладения и наследования. Мы не будем здесь рассказывать о восстаниях, расправах и покорении этого несчастного острова во времена Елизаветы и Якова I, однако при Якове появился новый повод для вражды -- конфискация обширных территорий в Ольстере и их заселение пресвитерианскими шотландскими колонистами. Они образовали протестантскую общину, которая находилась в неизбежном постоянном конфликте с остальной -- католической -- частью Ирландии. В политических конфликтах во времена Карла I и Республики,