находиться в обществе этих негодяев. Говорят, будто ведьмы- варири сношаются со львами. Их дети объявляются прОклятыми. Мужчина, заподозривший свою жену в прелюбодейной связи со львом, имеет право требовать высшей меры наказания. -- Да что вы! -- Итак,-- заключил король,-- меня критикуют сразу по двум пунктам. Во- первых, я еще не поймал Гмило, моего отца. А во-вторых, незаконно держу у себя Атти. Тем не менее, я не собираюсь от нее отказываться. -- Может, вам стоило бы отречься от престола, как герцог Виндзорский*? ________________ * Имеется в виду король Великобритании Эдуард YIII, который в 1936 году отрекся от престола, чтобы жениться на разведенной женщине. Прим. переводчика. _________________ Он издал короткий смешок. -- Очевидно, я должен вам еще кое-что объяснить. Исстари повелось, что король держит здесь, в этом помещении, своего предшественника. Я часто навещал льва -- своего дедушку. Его звали Суффо. Поэтому с малых лет я изучил повадки львов и подружился с ними. После смерти моего отца Гмило, смерти, положившей конец моим занятиям медициной, мне очень не хватало общения со львом. Скажу больше: такое общение дает мне силу. Конечно, было бы идеально сразу поймать Гмило. Но вместо этого подвернулась Атти, и я не мог упустить такой случай. Впрочем, это не освобождает меня от обязанности поймать Гмило. -- Желаю удачи! Он схватил меня за руку и крепко сжал. -- Я не сержусь на вас, Хендерсон-Сунго, за то, что вы считаете это навязчивой идеей. Но во имя нашего уговора -- говорить правду -- прошу иметь терпение и немного веры. -- О, я был бы только рад, если бы это оказалось иллюзией, сном, самовнушением,-- сказал он немного погодя, по-прежнему не выпуская моей руки. -- Люди с самым большим аппетитом более других склонны считать действительность иллюзией. Для них невыносимо видеть, как надежда оборачивается горем, любовь -- ненавистью, жизнь -- смертью. Разум имеет право на сомнения. Трудно поверить, что на столь коротком витке -- длиной в человеческую жизнь -- можно свершить что-то грандиозное. Что человек может додуматься до чего-нибудь великого. И тем не менее, человек, это смертное существо, -- гений воображения. Короче говоря, Хендерсон, не сомневайтесь во мне -- друге Итело, вашем друге! -- Хорошо, ваше королевское величество. Я вас не совсем понимаю, но обещаю не спешить с выводами. Если на то пошло, мало кто в такой степени, как я, имел дело с реальной жизнью во всех ее проявлениях. И хранил ей верность. Грун ту молани. -- Воистину так. Я целиком и полностью разделяю такое отношение. Грун ту молани. Любовь к жизни. Но в какой форме? Мистер Хендерсон, вы кажетесь мне человеком с широкими взглядами и богатым воображением, но вам постоянно чего-то не хватает. -- Вот именно,-- подтвердил я.-- Мой внутренний голос то и дело твердит: "Я хочу, я хочу, я хочу!" Бывают периоды, когда он звучит во мне постоянно, не давая ни минуты покоя. Он был явно поражен. -- И что, вы его слышите? -- Абсолютно явственно. -- Что же это может быть? Я еще не сталкивался с таким феноменом. Но он говорит, чего хочет? -- Нет. Мне ни разу не удалось заставить его назвать вещи своими именами. -- Как это необычно! И, должно быть, как мучительно! Но, мне кажется, он будет упорствовать, пока вы не ответите. Голод слишком силен. Мне приходит на ум сравнение с длительным тюремным заключением. Но в чем все- таки состоит неутоленная потребность? Скажите хотя бы -- он хочет жить или умереть? -- Нет, ваше величество, я так и не понял, чего он хочет. Должен признаться, время от времени я начинал сыпать угрозами покончить с собой, но это не помогало. Вероятно, ему нужно что-то другое. -- Теперь я не удивляюсь, Хендерсон, что вы смогли поднять Мумму. Вами двигало неутоленное желание. -- Вы это поняли, ваше королевское величество? Поняли, да? Вы не представляете, как я счастлив! И к чему все эти разговоры об иллюзиях? Очевидно, в нас сидит что-то очень реальное, цепкое, и мы можем не бояться никаких иллюзий. Он подвел черту: -- Оказывается, мистер Хендерсон, мы с вами очень хорошо понимаем друг друга. -- Спасибо, король! Наконец-то мы к чему-то пришли! -- Не спешите благодарить. Пока что мне, как и прежде, нужно ваше абсолютное доверие. И еще. Знайте -- если я покинул мир и вернулся к варири, то не затем, чтобы отрекаться. ГЛАВА 17 Король сказал, что рад моему появлению из-за возможности поговорить, и это было правдой. Мы вели долгие, долгие разговоры, и я не стану притворяться, будто всегда понимал его. Могу лишь сказать, что я всеми силами воздерживался от поспешных суждений. Просто слушал и держал ухо востро, памятуя о его предупреждении, что истина может облечься в самую неожиданную форму, к которой я могу быть неподготовлен. Попробую вкратце изложить суть его взглядов на мир. Ему была свойственна убежденность в существовании тесной взаимосвязи между внутренним и внешним, особенно в том, что касалось людей. Он был весьма начитан и мог этак небрежно уронить: "'Психология' Джеймса -- увлекательнейшее чтение"! Его захватила идея преобразования человеческого материала путем неустанной работы -- идя от оболочки к сердцевине или от сердцевины к оболочке. Плоть воздействует на сознание, сознание воздействует на плоть, та вновь воздействует на сознание, и так далее. Своей убежденностью он был похож на Лили. Оба были фанатичными приверженцами каких-нибудь идей и выдвигали любопытные гипотезы. Король тоже любил поговорить о своем отце. Тот, по его мнению, был настоящий лев -- если не считать отсутствия бороды и гривы. Из скромности Дахфу умалчивал о своем собственном сходстве со львами, но я-то видел! Видел, как он вихрем носился по арене и ловил черепа на длинных лентах. Видел его прыгающим в камере с львицей. Он шел от элементарного наблюдения, которое многие делали и до него: люди гор похожи на горы, люди равнин -- на равнины, люди, живущие у воды, уподобляются воде, а разводящие скот ("Да, да, друг мой, я говорю об арневи") -- домашним животным. "Нечто подобное можно найти у Монтескье",-- разглагольствовал король и приводил бесчисленные примеры. Сколько раз он наблюдал, как у любителей лошадей отрастали челка и "лошадиные" зубы, а смех начинал напоминать ржание. Люди и их собаки становятся похожими друг на друга, а супруги -- и подавно. От волнения я подался вперед. -- А как насчет свиней? Король ответил уклончиво: -- Природа -- великий имитатор. А человек, как венец природы, -- мастер адаптации. Он -- художник с изощреннейшим воображением. И он же -- главное произведение своего искусства. Преображая свою плоть, он трансформирует душу. Какое чудо! Какой триумф! И в то же время -- какая катастрофа! Сколько слез пролито! -- Действительно, ваше величество, если это так, то это очень грустно. -- Обломками кораблекрушения битком набиты гробы и могилы. Прах поглощает прах. Но животворный поток все еще течет; существует эволюция. Вот о чем нужно думать. С его точки зрения, мало сказать, что отдельные болезни тела начинаются в мозгу, -- они ВСЕ проистекают оттуда. -- Не хочу снижать пафос нашего разговора, но даже прыщ на носу дамы -- следствие какого-то завихрения в ее душе. Более того, сама форма носа, хотя и является отчасти наследственной чертой, в значительной мере выражает ее представления о мире. Голова моя стала легкой, как плетеная корзинка. -- Прыщ, говорите? -- Да, прыщ. Он -- свидетельство рвущихся наружу желаний. При этом нельзя никого осуждать. Мы далеко не в полной мере -- хозяева положения. Главное, что я хочу сказать, -- все идет изнутри. Болезнь -- язык души. Если позволите, приведу метафору из жизни цветов. Роза говорит о любви, лилия -- о чистоте и невинности. Так же и части тела. Определенная форма щек свидетельствует о надежде, ног -- о почтении, рук -- о справедливости. Должен, однако, заметить, что душа -- великий полиглот. Одни и те же симптомы могут быть свойственны разным болезням. К примеру, страх способен принимать ту же форму, что и надежда. -- Признаться,-- сказал я во время одной из бесед,-- ваши взгляды задевают меня за живое. Разве я виноват в том, какая у меня внешность? Вообще-то я и сам немало размышлял о своем физическом облике. В этом смысле я для себя -- загадка. -- Действительно,-- ответствовал король,-- я никогда не видел такого носа. С точки зрения теории превращений ваш нос -- находка. -- Право, король, ничего более неприятного вы не могли сообщить -- разве что уведомить меня о кончине близкого родственника. Разве я несу ответственность за форму моего носа? Будь я ивой, вы бы не сказали ничего подобного. В ответ Дахфу засыпал меня рассуждениями о мозжечке, вегетативной функции и прочих малопонятных вещах. Мало того -- он завалил меня книгами. В то же время он по-прежнему очень серьезно относился к моей должности короля дождя и резко одергивал меня, если я позволял себе шутить по этому поводу. Необходимость просматривать горы специальной литературы вызвала во мне большое внутреннее сопротивление. Во-первых, я боялся разочароваться в короле. Стоило переться в самое сердце Африки, поднимать Мумму и терпеть издевательства, связанные со вступлением в должность короля дождя, чтобы убедиться в том, что Дахфу -- всего лишь маньяк или просто экзальтированная натура. Кроме того, мне присуще особо эмоциональное отношение к книгам. Какая- нибудь одна фраза способна вызвать у меня в мозгу извержение вулкана. Я начинаю думать сразу о многих вещах. Лили говорит, что я обладаю повышенной умственной энергией, а Фрэнсис -- что, наоборот, она у меня напрочь отсутствует. Я полагал, что вся эта литература, которой меня завалил Дахфу, имеет отношение ко львам, но о львах там не было сказано ни слова. Одна медицина. Я попытался было осилить первую главу книги какого-то Шеминского, так как первый абзац показался мне легким. Однако дальше пошло гораздо хуже. Во всяком случае, я думал так до тех пор, пока не наткнулся на "аллохирию Оберштейнера". Эта "аллохирия" меня доконала. Какого черта? Если я признался, что всегда мечтал стать врачом, это еще не повод забивать мне голову абракадаброй. Тем не менее, я все же не бросил читать. БОльшая (ударение на "о" -- В. Н.) часть книг была посвящена взаимозависимости тела и мозга и внушению. Например, человека с нормальной конечностью можно убедить в том, что у него -- слоновья нога. И тому подобное. * * * Однажды, когда я, отдыхая от Шеминского, отводил душу за пасьянсом, в мою комнату на первом этаже вошел дядя короля, Хорко, в сопровождении Бунама, за которым тенью следовал его помощник -- черный кожаный человек. Выстроившись у порога, они пропустили внутрь пожилую женщину, по всем признакам вдову. Она-то и была главной посетительницей. У нее было круглое асимметричное лицо, курносый нос и крупные, словно вывернутые наизнанку, губы. Несмотря на беззубый рот, по этим губам и красноватому оттенку глаз я сразу признал в ней родственницу Дахфу. "Должно быть, это его матушка". -- Ясра,-- представил ее Хорко.-- Королева. Мама Дахфу. -- Мадам, вы оказали мне большую честь,-- галантно проговорил я. Она взяла мою руку и возложила себе на голову -- разумеется, обритую наголо. Все замужние женщины варири ходили с обритыми головами. Из вежливости я снял тропический шлем и тоже положил себе на голову ее руку. -- Леди, Хендерсон к вашим услугам. Переведи, Ромилайу. И еще -- скажи ей, что у нее прекрасный сын. Мы с королем большие друзья. Я горжусь таким знакомством. Мысленно я говорил себе: "Дамочка попала в плохую компанию. Ведь это обязанность Бунама -- устранять пошатнувшегося монарха. Так сказал Дахфу. Бунам отправил на тот свет его отца. А королева, как ни в чем не бывало, наносит вместе с ним светские визиты". Должно быть, мать Дахфу прочла мои мысли, потому что на ее лице появилось выражение грусти и тревоги. Бунам пялился на меня, очевидно, надеясь когда-нибудь со мной разделаться; Хорко был мрачен. Цель их визита была двоякой: разведать насчет львицы и употребить все мое влияние на короля, чтобы он от нее избавился. Из-за Атти короля ждали большие неприятности. Хорко заговорил, мешая английские, французские и португальские слова -- должно быть, на этих языках говорили в Ламу, когда он ждал там короля. Он сказал несколько слов об этом современном городе с разноязычным говором, автомобилями, кафе и музыкой. "Tres distingue, tres chic"*,-- так и сыпалось у него изо рта. Когда я ответил ему по-французски, он значительно оживился. Чувствовалось, что он влюблен в этот город. Это был его Париж. Там он снял себе дом, завел слуг и девочек и проводил целые дни в кафе, одетый в легкий полосатый пиджак -- может быть, даже с бутоньеркой. И при этом осуждал племянника, который умотал Бог знает куда на добрых восемь или девять лет. ___________ * "Изысканно, шикарно" (фр.). (В слове tres -- надстрочный знак над "e". В.Н.). __________________ -- Уехал школа Ламу,-- рассказывал Хорко.-- Плохо, плохо. Он далеко, мы далеко. Папа Гмило умирать. Мы искать Дахфу. Один год. Заметил, что меня коробит его раздраженный тон, Хорко переменил тему: -- Вы -- друг Дахфу? -- Черт меня побери, если это не так! -- О, я тоже. Новый король. Новые цели. Не пыль в глаза. Однако опасно. -- Не понимаю, к чему вы клоните. Королева-мать неожиданно запричитала: -- Саси ай. Ай саси. Сунго. Для убедительности она принялась целовать мне костяшки пальцев -- все равно что Мталба накануне инцидента с лягушками. -- Не надо, леди! Ромилайу, скажи ей, чтобы немедленно прекратила. Что ей нужно? Эти ребята явно оказывают на нее давление. -- Спасите ее сына, сэр. -- От чего спасти? -- Она плохая львица, сэр. Колдунья. Очень, очень плохая львица. -- Запугали старушку, чертов пономарь. Навозный жук. Мало ему возни с трупами! А посмотрите на эту летучую мышь, его кожаного дружка! Мог бы играть в "Привидении оперы". Душегуб поганый! Передай им мое мнение: Дахфу -- умнейший, благороднейший человек! Пусть старая леди знает. Но, сколько бы я ни расхваливал короля, эти трое упорно возвращались к одной и той же теме -- теме львов. Они пришли меня просветить. Все львы, за исключением одного, служат воплощением душ злых колдунов. Король поймал Атти и поселил во дворце вместо своего покойного отца Гмило, который все еще бродит на воле. Они принимают это очень близко к сердцу и пришли предупредить меня, что Дахфу вовлекает меня в черную магию. -- Ну что вы,-- со вздохом произнес я.-- Какой из меня маг? Тем не менее, они довели до моего сведения: дело пахнет керосином. Народ волнуется. Львица приносит беду. У нескольких женщин, бывших в прошлой жизни ее врагами, случился выкидыш. Она же вызвала засуху, от которой я спас народ варири, подняв Мумму. Поэтому я пользуюсь большим авторитетом. (У меня порозовели щеки). Но мне не следовало спускаться в подземелье. Пока Дахфу не поймал Гмило, он -- ненастоящий король. Бедному бывшему королю приходится влачить свои дни в буше, в плохой компании. Львица хочет соблазнить Дахфу, чтобы он не смог выполнять свои прямые обязанности. И она же не дает Гмило приблизиться к городу. Я пытался втолковать им, что существует иная точка зрения на львов. Нельзя считать их всех, кроме одного, исчадиями ада. Я обратился непосредственно к Бунаму, так как, судя по всему, именно он возглавлял антильвиную коалицию: -- Вам следует поддержать короля. Он -- исключительный человек и делает исключительные вещи. Иногда великие выходят за рамки общепринятого. Например, Цезарь. Или Наполеон. Или зулус Чака. Король Дахфу увлекается наукой. И, хотя я не специалист, мне кажется, он объемлет мыслью человечество в целом. То самое человечество, которое устало от самого себя и нуждается во внутривенной инъекции, дабы избавиться от рудиментов звериной натуры. Вам бы следовало радоваться, что он -- не Чака и не посылает вас в нокаут. Когда Ромилайу кончил переводить, Бунам зловеще сверкнул глазами и щелкнул пальцами, давая знак своему помощнику. Тот вытащил из складок одежды то, что я спервоначала принял за увядший баклажан. Помощник, держа за стебель, поднес его к моему лицу. На меня смотрели два сухих мертвых глаза, а в бездыханном рту сверкали зубы. Это было черное, сухое, злобно скалящееся чучело головы то ли ребенка, то ли карлика, повешенного за шею. Мертвец что-то говорил мне невразумительным шепотом. Оказалось, что это голова одной из женщин -- ведьм, имевших сношения со львами. Она отравляла и насылала проклятия на людей. Помощник Бунама разоблачил ее. Ее пытали и удушили. Но она возродилась в облике Атти. -- Откуда такая уверенность?-- пробормотал я, не отводя глаз от скукоженной головы с застывшим выражением безысходности. Она силилась что- то сказать мне -- как осьминог за стеклом аквариума в Баньоле. И так же, как тогда, у меня мелькнула мысль: "Это уже конец". ГЛАВА 18 В тот вечер Ромилайу молился особенно горячо. Он сильно выпячивал губы; мышцы тяжелыми буграми так и ходили под черной кожей. -- Правильно, Ромилайу,-- молвил я,-- молись. Молись так, как никогда в жизни. Вложи в молитву всю душу без остатка. Мне показалось, что он недостаточно старается, и я поверг его в изумление тем, что сполз с кровати и присоединился к нему. Если хотите знать, это был не первый раз за последние годы, когда я обращался к Богу. Ромилайу взглянул на меня из-под падающей на низкий лоб копны курчавых волос, из-за чего он был похож на пуделя, а потом глубоко вздохнул, и по всему его телу пробежала судорога -- вот только не знаю, от радости ли, что во мне обнаружилась искра веры, или от моего уродства. Тот череп и вид несчастной королевы Ясры произвели на меня глубочайшее впечатление, так что я забормотал: -- Эй, там!.. Кто-нибудь!.. Помоги мне исполнить волю Твою! Ты, кто дал мне сбежать от свиней, -- не допусти, чтобы меня растерзал лев! Прости мне все заскоки и преступления и позволь вернуться к Лили и детям! Я был в полном смятении чувств, ибо ясно увидел себя меж двух огней. С одной стороны -- король, а с другой -- фракция Бунама. Дахфу с головой ушел в наш эксперимент. Он считал, что человеку даже в зрелом возрасте не поздно измениться. В качестве примера он выбрал меня и был абсолютно уверен в моей способности перенять от настоящего льва львиные качества. После визита Хорко, Бунама и Ясры я попросил об аудиенции и был принят королем в его личном павильоне. Это был своего рода садик с четырьмя карликовыми апельсиновыми деревьями по углам. Цветущие виноградные лозы оплели дворец, словно бугенвиллии. Там-то я и нашел короля сидящим под раскрытым зонтиком. На нем была здоровенная шляпа из лилового бархата с нашитыми человеческими зубами. Жены отирали ему лицо разноцветными шелковыми лоскутками, раскуривали для него трубку и подавали прохладительные напитки. При каждом глотке они закрывали его от посторонних взоров, ибо пить на людях было не принято. Под одним из апельсиновых деревьев старик играл на каком-то струнном инструменте. Очень длинный -- ненамного короче виолончели -- и закругленный снизу инструмент стоял на чем- то вроде пенька; музыкант водил по нему смычком с конским волосом. Человек этот был, что называется, кожа да кости, сморщенный, с ногами, согнутыми в коленях, и лоснящимся лысым черепом. Немногие оставшиеся седые волосы развевались на ветру тонкой паутинкой. -- А, Хендерсон-Сунго, хорошо, что вы пришли. Будем развлекаться. -- Ваше величество, нам нужно поговорить,-- сказал я, отирая лицо. -- Само собой -- но сперва потанцуем. Моим дамам хочется развлекаться. "Дамам!"-- подумал я и повел глазами по сторонам, окидывая взглядом обнаженных женщин. Среди них были довольно красивые -- высокого роста, с жирафьей грацией и декоративными шрамами на лицах. Стройность их бедер и грудей не нуждалась в одежде. У них были бархатные глаза и тонкие, трепещущие ноздри; они распространяли сладковатый запах мускуса. Некоторые носили длинные, почти достающие до пола, бусы из золоченых скорлупок грецкого ореха. Другие украшали себя кораллами и перьями. Танцовщицы надели разноцветные шарфы, развевавшиеся у них вокруг плеч. -- Дело не терпит отлагательств. -- Я так и подумал, Хендерсон-Сунго. И все же давайте сперва полюбуемся танцем. Не правда ли, Мупи восхитительна? -- О да -- и смотрит на вас таким обожанием! Однако, ваше величество... -- Какое упрямство! Ну ладно. Если это действительно так срочно, идемте туда, где можно спокойно поговорить. Увидев, что король встал, женщины заволновались. Послышались тревожные возгласы, среди которых я разобрал слово "леба" -- так варири называли львов. Жены предупреждали короля об опасности со стороны Атти и дулись на него за уход. Смеясь, он помахал им на прощанье рукой и что-то сказал -- должно быть, что любит их всех. Женщины беспокоились не зря: король действительно повел меня не в свои апартаменты, а в камеру. Поняв, куда мы идем, я взмолился: -- Поговорим лучше здесь. Это займет не более минуты. -- Извините, Хендерсон-Сунго, но мы должны пойти к Атти. -- Нет, это вы меня извините, король, но вы тоже очень упрямы. А между тем, вам грозит большая опасность! -- А, дьявол! Да знаю я, знаю, что у них на уме. -- Эти люди приходили ко мне -- показать голову Атти в прошлой жизни. Король остановился. Тату как раз отперла дверь и стояла, держась за засов, ожидая, когда мы войдем в подземелье. -- Старый, испытанный метод устрашения. Как-нибудь переживем. Иногда приходится идти на риск. Что же, они вам здорово докучают? Это оттого, что я не скрываю свою симпатию. Он обнял меня за плечи. Растроганный, я еле удержался на ногах. -- Ладно, ваше величество. Ради вас я готов на все. Жизнь меня изрядно помотала, но вообще-то я ее не боюсь. Я -- солдат, все мои предки были солдатами. Они защищали крестьян, отправлялись в крестовые походы и сражались с магометанами. С одним моим предком по материнской линии случился такой эпизод. Перед тем, как пойти в атаку, генерал Улисс Грант спросил: "Билли Уотерс здесь?"-- "Есть, сэр".-- "Можете начинать". Так что, клянусь адом, в моих жилах -- кровь, а не водица! Но, ваше величество, эта история со львом разрывает мне сердце. А что будет с вашей матушкой? -- К чертям мою матушку!-- огрызнулся он.-- Вы что, думаете -- мир -- яйцо и мы явились на свет, чтобы сидеть на одном месте в надежде что-нибудь высидеть? Я вам толкую о величайшем открытии, а вы мне -- о материнских чувствах! Мою мать запугивают, вот и все. Давайте-ка лучше переступим через порог, и пусть Тату запрет за нами дверь. Идемте, идемте! Увидев, что я словно прирос к месту, он повысил голос: -- Что я сказал?! Я нехотя последовал за ним. Когда я догнал короля, он спросил: -- Что за мрачное выражение лица? -- Оно отражает мои чувства. Король, я нутром чую беду. -- Естественно! Нам и в самом деле угрожает опасность. Но скоро я поймаю Гмило, и она исчезнет. Тогда-то уж никто не посмеет мне перечить! Сейчас ведутся интенсивные поиски Гмило. Судя по донесениям, он уже недалеко. Уверяю вас, ждать осталось недолго. Я горячо выразил свою надежду на то, что так оно и будет. Тогда эти душители, Бунам и его помощник, перестанут преследовать королеву-мать. При этом новом упоминании о матери Дахфу рассердился и впервые за все время обругал меня. Потрясенный, я последовал за ним вниз по лестнице. Вот так, мистер Хендерсон, сказал я себе. Вы не знаете, что такое настоящая любовь, если полагаете, что ее предмет можно выбрать по своему вкусу. Человек просто любит -- и все. Это -- стихия. Неодолимое влечение. Вот и Дахфу с первого взгляда влюбился в львицу... Увлеченный мысленным диалогом с собой, я споткнулся и загрохотал по лестнице вниз -- к счастью, осталась всего пара ступенек. Мы приблизились к камере. На меня вновь накатила удушливая волна страха -- сильнее прежнего. Заслышав наши шаги, львица зарычала. Дахфу заглянул внутрь сквозь зарешеченное окошко. -- Все в порядке. Можно войти. -- Как, прямо сейчас? Мне кажется, она возбуждена. Давайте, я подожду здесь, пока вы будете проверять, что да как. -- Нет, вы пойдете со мной. Неужели вы еще не уяснили, что я делаю это для вашего же блага? Вашей жизни ничто не угрожает: львица совсем ручная. - Для вас -- да, но ко мне она еще не привыкла. Я, как и всякий другой, не хочу упускать свой шанс. Но что поделаешь -- я боюсь. Король ответил не сразу, и эта пауза показала, как сильно я упал в его мнении. Ничто не могло бы причинить мне большего горя. -- Вот как,-- промолвил он наконец.-- Помнится, рассуждая об ударах судьбы, вы жаловались на недостаток смельчаков.-- И, вздохнув, продолжил:-- Миром правит страх. Его преобразующая сила уступает только силе самой природы. -- Разве к вам это не относится? Он наклоном головы выразил свое согласие. -- Относится, как и ко всякому другому. Просто страх не виден, как радиация. Все люди испытывают страх, только в разной степени. -- Думаете, от этого существует средство? -- Уверен, что существует! Иначе ни одна смелая фантазия не претворилась бы в жизнь. Ладно, не буду заставлять вас входить со мной в камеру и делать то же, что я. То, что делал мой отец Гмило. А до него -- мой дед Суффо. Не буду. Раз это для вас совершенно неприемлемо, мы можем проститься и пойти по жизни разными дорогами. -- Подождите, король! Минуточку! Я досмерти испугался. Для меня не было ничего страшнее разрыва с ним. Я чуть не захлебнулся слезами. -- Вы не можете вот так взять и отшвырнуть меня в сторону. Вам известны мои чувства. Он был непреклонен. Да, между нами много общего. Да, он питает ко мне чувство истинной дружбы и благодарности за то, что я поднял Мумму. Но разойтись будет лучше всего. Пока я не вникну в эту львиную проблему, ни о каком развитии отношений не может быть и речи. -- Минуточку, король,-- повторил я.-- Я считаю вас своим самым близким другом и, кажется, готов поверить всему, что вы говорите. -- Спасибо, Сунго. Вы мне тоже очень близки, но я хочу, чтобы наша дружба развивалась. С вами должна произойти некая метаморфоза, а это возможно лишь благодаря общению со львом. Я видел: перспектива нашего разрыва была для него почти так же страшна, как и для меня. Почти. Ибо кто может сравниться со мной умением страдать? -- Вы спрашиваете: что такого может сделать для вас львица?-- рассуждал король, осторожно вводя меня в камеру.-- Очень многое. Прежде всего, от нее не отлынить. А ведь вы -- большой любитель отлынивать. Рядом с ней вы всегда будете остро чувствовать настоящий момент. Она отшлифует вашу совесть до блеска. Во-вторых, львы -- гении переживания. Как полно они умеют переживать! Не спеша, смакуя. Поэт сказал: "Тигр гнева мудрее кобылы наставления". Да вы только посмотрите на Атти. Полюбуйтесь ею! Как она выступает! Как прохаживается взад-вперед! Как лежит, смотрит, отдыхает, дышит! Как глубоко она дышит! Свободные сокращения межреберных мышц и отменная гибкость диафрагмы обеспечивают взаимодействие всех частей тела. Отсюда -- алмазный блеск коричневых глаз. Теперь перейдем к более тонким вещам. Как она рассыпает намеки, как источает ласки! Я, разумеется, не жду, что вы сразу все заметите. Она еще многому вас научит! -- Неужели вы вправду думаете, что она способна меня изменить? -- Вот именно -- изменить. Абсолютно! Вы сбежали оттуда, где бездарно влачили свои дни. Не захотели медленно погибать. И бросились в большой мир на поиски последнего, единственного шанса изменить себя. Откуда я это знаю? Да ведь вы очень многое сказали о себе. Вы на редкость откровенны, поэтому перед вами невозможно устоять. У вас все задатки великого человека. Вам присуще благородство. Некоторые части нашего организма так долго спали, что кажется, совсем атрофировались. Можно ли их оживить? Вот тут-то и начинается перемена. -- Считаете, у меня есть шанс? -- В этом нет ничего невозможного, если будете следовать моим инструкциям. Львица расхаживала перед самой дверью. Я слышал ее низкое, мягкое урчание, почти мурлыканье. Как и в прошлый раз, Дахфу взял меня за руку и повел в камеру. Я шел на подгибающихся ногах, чувствуя холодок внизу живота, мысленно твердя: "Господи, помоги мне! Помоги, Господи!" В темноте обозначилась львиная морда. Атти дала королю себя погладить. Но гораздо больше ее интересовал я. Она стала кружить возле меня и наконец уткнулась мордой мне под мышку и замурлыкала, вибрируя всем телом, так что я почувствовал себя чем-то вроде кипящего чайника. Дахфу прошептал: -- Вы ей нравитесь. О, как я рад! Я восхищен. Как я горд за вас обоих! Неужели вам все еще страшно? Я только и смог, что кивнуть. -- Когда-нибудь вы посмеетесь над своими страхами. А сейчас они вполне естественны. -- Я даже не могу свести руки вместе, чтобы заломить их. -- Что-то вроде паралича, да? Львица пошла прочь и стала обходить камеру по периметру. -- Вам хорошо видно?-- спросил король. -- Совсем ничего не видно. -- Давайте начнем с ходьбы. -- По ту сторону двери -- с превеликим удовольствием. -- Опять отлыниваете, Хендерсон-Сунго! Так вы никогда не изменитесь. Вам нужно сформировать у себя новый навык. -- Ох, король, что я могу поделать? Все отверстия моего тела наглухо закрыты -- спереди и сзади. Еще минута -- и я взорвусь. У меня пересохло во рту; я чувствую тяжесть и ломоту в затылке. Вот-вот потеряю сознание. Он посмотрел на меня с острым любопытством, словно оценивая эти симптомы с медицинской точки зрения. -- Ваше внутреннее сопротивление достигло предела. Попробуем снять напряжение. Я уверен, вы справитесь. -- Рад, что вы так думаете. Если, конечно, меня не разорвут на куски и я не останусь, обглоданный, здесь, в камере. -- Заявляю со всей ответственностью: такой вероятности не существует. Но смотрите, смотрите, как она выступает! Причем это -- врожденная, а не благоприобретенная грация. Когда ваш страх пройдет, его место займет восхищение красотой. Думаю, в основе эстетического чувства часто лежит побежденный страх. То же можно сказать о совершенной любви. Нет, вы только обратите внимание, как ритмично она движется! Давайте последуем за ней. Он стал водить меня за львицей. Я шел, спотыкаясь на ватных ногах; шелковые зеленые шаровары больше не развевались, а липли к ногам, заряженные электричеством. Король безумолку говорил -- это служило мне единственной поддержкой. Смысл его речи временами ускользал от меня, но вскоре я понял: он хочет, чтобы я подражал движениям львицы. Это что, метод Станиславского, подумал я? Африканский МХАТ? В 1905 году моя мать путешествовала по России. Накануне японской войны она посмотрела балет с фавориткой царя в главной роли. -- Не вижу связи,-- пробормотал я непослушными губами,-- с аллохирией Оберштейнера и прочей дребеденью, которую вы обрушили на мою голову. -- Связь самая непосредственная! Скоро вы все поймете. Но для начала попробуйте с помощью льва научиться отделять естественные состояния от навязанных. Атти -- лев до кончиков когтей. Естественна на все сто процентов! Я спросил упавшим голосом: -- Если она не пытается подражать человеку, с какой стати я должен вести себя как лев? Если уж мне нужно кому-нибудь подражать, пусть это будете вы. -- Помолчите, Хендерсон-Сунго. Вы прекрасно знаете, что я сам ее во многом копирую. Передача от льва к человеку вполне возможна, я убедился в этом на собственном опыте. -- Сакта!-- крикнул он львице. Это значило: беги! И она побежала рысью по кругу, за ней король, а за королем -- я грешный, всеми силами стараясь не отставать. "Сакта, сакта!"-- подгонял он, и львица стала набирать скорость. Сейчас она бежала вдоль противоположной стены. Вот-вот догонит меня с тыла! Я завопил: -- Король! Король! Позвольте мне бежать впереди вас! Ради Христа! -- Прыгайте вверх!-- ответил он, но я, пыхтя, как паровоз, все пытался обойти его. Мысленно я уже видел огромные капли крови, которые выступят у меня на коже после того, как львица вонзит в нее когти. Я был убежден, что она воспринимает меня, бегущего, как дичь и вот-вот вцепится. Или ударит лапищей по голове. Это бы лучше. Один удар -- и ты проваливаешься в бездну. Как в ночь. Ночь без звезд. Абсолютное ничто. Я так и не смог обогнать короля и, притворившись, будто споткнулся, с диким воплем грохнулся на пол. Увидев меня распростершимся на пузе, король крикнул львице: "Тана! Тана!"-- и она отскочила в сторону, замерла и наконец прогулочным шагом направилась к деревянной платформе. Там она села на задние лапы. Потом вытянула одну лапу вперед и стала облизывать, как кошка. Король опустился на корточки. -- Вы ушиблись, мистер Хендерсон? И, не дожидаясь ответа, пустился в объяснения: -- Я хотел помочь вам расслабиться, Сунго, вы слишком зажаты. Ваше сознание имеет четко выраженную тенденцию к самоизоляции. Поэтому в следующий раз... -- Какой еще следующий раз? Чего еще вы от меня хотите? Сначала мне подбрасывают труп. Потом амазонки избивают меня и швыряют в грязный пруд. Ладно -- это чтобы вызвать дождь. Я стерпел даже зеленые штаны Сунго. А что теперь? Он терпеливо, с большим сочувствием ответил: -- Имейте терпение, Сунго. Все, что вы делали до сих пор, делалось для нас, варири. Не думайте, что я вам не благодарен. Но этот последний эксперимент направлен на ваше собственное благо. -- Вы все время так говорите. Не понимаю, каким образом гонка со львом поможет мне в решении моих проблем. -- Речь идет о достоинстве. И о достойном поведении, без которого жизнь человека жалка и никчемна. Вы сбежали из вашего родного дома в Америке, потому что были лишены возможности достойного поведения. Вы превосходно выдержали первые испытания, Хендерсон-Сунго, но нужно двигаться дальше. -- Что я должен делать? -- То же, что и я. То, что до меня делали Гмило, мой отец, и мой дедушка Суффо. Уподобьтесь льву. Вберите в себя как можно больше львиных качеств. Если бы это был сон, от него можно было бы проснуться. Но, к сожалению, это происходило наяву. Я со вздохом сел и приготовился встать, но король удержал меня. -- Зачем подниматься, Сунго: вы как раз в подходящей позиции. -- Вы что, хотите заставить меня ползать? -- Нет, разумеется: ползают другие звери, не львы. Речь идет об искусстве передвигаться на четвереньках. Вот так. Он сам встал на четвереньки, и, должен признаться, это было очень похоже на льва. -- Вот видите? -- У вас прекрасно получается, ваше величество, но вы обучались этому с детства. Это была ваша идея. Что же касается меня, то я не могу. -- Ох, мистер Хендерсон, мистер Хендерсон! Что я слышу? Тот ли это человек, который мечтал вырваться из могилы одиночества и декламировал стихи о вольной мошке в лесу? Жаждал СОСТОЯТЬСЯ! Тот ли это Хендерсон, который облетел половину земного шара, повинуясь внутреннему голосу, твердившему: "Я хочу, я хочу, я хочу!"? А теперь, когда ваш друг Дахфу протягивает вам средство достижения цели, вы обессиленно падаете на землю? Разрываете наши отношения? -- Нет-нет, король, не говорите так! Ради вас я готов на все.-- И я действительно встал на четвереньки. -- Так, правильно. Но почему вы так напряжены? Почувствуйте себя львом! Ощутите нерасторжимую связь с природой! Небо, солнце, обитатели буша -- все они тесными узами связаны с вами. Мельчайшие мошки -- ваши кузены. Небо присутствует в ваших мыслях. Листва деревьев и кустов -- ваша защита, и никакой другой вам не нужно. Ночь напролет вы будете вести нескончаемый разговор со звездами. Вы обретете неотчуждаемое от вас свойство сохранять равновесие. Но пока что вы напоминаете мне совсем другое животное -- не знаю, какое именно. Я не собирался его просвещать. -- Скажите, ваше величество: долго ли мне еще находиться в этом положении? -- Думаю, во время этой первой попытки вам стоило бы усвоить хоть какое-нибудь, присущее льву свойство. Начнем с рычания. -- Вы не боитесь, что это взбудоражит львицу? -- Нет, сэр. Ну сделайте мне одолжение -- давайте послушаем ваш голос. Он какой-то придушенный. Я уже говорил: у вас ярко выраженная тенденция к самоизоляции. Представьте, что вы лев -- настоящий лев, готовый совершить убийство. Предупредите захватчика о ваших намерениях. Рычите, Хендерсон- Сунго. Не переставайте чувствовать себя львом. Опуститесь ниже. Угрожайте мне. Рычите! Так. У вас почти получилось, только как-то жалобно. А теперь поднимите руку, то есть лапу. Нанесите удар. Еще! Еще! Станьте диким зверем! Потом вы снова станете человеком, но сейчас постарайтесь добиться полного перевоплощения! И я стал зверем. Я заполнил камеру воем, как церковный оргАн (ударение на "а" -- В.Н.), -- и наконец-то понял до конца смысл пророчества Даниила! Потому что у меня отросли когти, шерсть, клыки. Все, что во мне осталось человеческого, это человеческая тоска. Наконец я почувствовал, что больше не могу, и упал навзничь. Король испугался, что я потерял сознание, и стал хлопать меня по щекам, приговаривая: -- Ну-ну, очнитесь, дорогой друг. Вы в порядке? Я открыл глаза. -- Вполне. Как у меня получилось? -- Замечательно, брат мой Хендерсон. Поверьте, этот метод принесет плоды. А теперь я уведу Атти, и мы поболтаем. Он вновь выразил уверенность в том, что лев Гмило находится где-то недалеко и скоро будет пойман. Тогда он, Дахфу, отпустит львицу на свободу, и причина разногласий с Бунамом будет устранена. Потом он заговорил о тесной взаимосвязи между внутренним и внешним. -- Помните, вы говорили о "грун ту молани"? Так наши друзья арневи называют жажду жизни. Но какая может быть "грун ту молани" в обществе коров? "Или свиней",-- подумалось мне. Нет смысла обвинять Ники Гольдштейна. Он не виноват в том, что еврей и сообщил мне о своем намерении разводить норок в Катскилле, а я в ответ ляпнул насчет свиней. Все гораздо сложнее. Должно быть, я был обречен возиться со свиньями задолго до знакомства с Ники Гольдштейном. Две свиноматки, Эстер и Валентина, вечно таскались за мной со своими пятнистыми брюшками и жесткой, как булавки, щетиной. "Держи их подальше от подъездной аллеи",-- потребовала Фрэнсис. А я огрызнулся: "Попробуй только их тронуть? Эти животные -- часть меня самого". -- Сунго,-- сказал после продолжительной паузы король,-- слушайте меня внимательно, я хочу поделиться с вами своим самым заветным убеждением. Само развитие нашего вида -- пример того, как воображаемые образы становятся реальными. Это -- не сон, не сказка. Птицы летают, гарпии летают, ангелы летают, Дедал с сыном летали. И вот, пожалуйста, -- вы смогли прилететь в Африку. СамОй возможностью своего усовершенствования человек обязан воображению. Воображение, воображение и еще раз воображение. Оно превращает ненастоящее в настоящее. Оно поддерживает, преобразует, возрождает. Я убежден: все, что только гомо сапиенс способен вообразить, он рано или поздно осуществит на практике. Преобразит самого себя. О, Хендерсон, какое счастье, что я вас встретил! Я давно тосковал по ком-то, с кем можно было бы этим поделиться. Собрата по духу. Сам Бог послал вас! ГЛАВА 19 Дворец окружала свалка. Там среди мусора и камней росли чахлые деревца с колючками и нездоровыми наростами. И с красными цветочками. Они находились в ведении Сунго. Мои девочки время от вре