планки высотой шесть-восемь дюймов, которых не заметил раньше. На мой немой вопрос Дахфу ответил: -- Правильно, Хендерсон, это рельсы. После поимки Гмило на них установят колеса, чтобы увезти клетку. После того, как парнокопытные проскочили в открытые ворота, туда, словно толпа иммигрантов, ринулась обезумевшая от ужаса мелюзга. Показалась гиена. В отличие от других, она знала о нашем присутствии и метнула в нас быстрый взгляд, сопроводив его рычанием. К сожалению, на платформе не было ничего такого, чем можно было бы в нее бросить; пришлось ограничиться плевком. -- Лев, лев!-- закричал король, вскакивая на ноги и указывая туда, где, примерно в сотне ярдов от нас, трава не затрепетала, а пошла крупными волнами от метаний крупного зверя. Я вскочил на узенький выступ -- что-то вроде подножки, с которой можно было соскочить на жердь. -- Хендерсон -- не сметь! Король бросил на меня испепеляющий взгляд, и я подчинился -- вернулся в "хижину" и уселся на пол. Король сам ступил на жердь и, развязав узел, немного намотал на руку привязанный к клетке трос. Клетка зашевелилась. Она была такой легкой, что, если бы не балласт, давно поднялась бы в воздух. Король сбросил шляпу, чтобы не мешала. Солнце обожгло мое незащищенное лицо. Я висел над загоном, как гигантская горгулья*. Несмотря на грохот, производимый загонщиками, снова стали слышны рулады насекомых. Лощина вдали алела и пенилась цветочками кактусов; даже на значительном расстоянии их шипы вонзались мне прямо в сердце. Природа вела со мной безмолвный разговор. Я мысленно задал ей вопрос о судьбе этого безумца, одержимого идеей поимки льва, но не получил ответа. Природа говорила только о себе самой. Мне оставалось только корчиться телом и душой, сидя на шаткой платформе. Страх за короля вытеснил все остальные чувства. _________________ * Горгулья -- рыльце водосточной трубы в виде фантастической фигуры (в готической архитектуре). ____________ -- Видите гриву, Хендерсон?-- вскричал король. Он по-прежнему держал трос; клетка закачалась; раздался перестук камней. Я не мог смотреть, как он балансирует на узкой рейке, с грузом булыжников над головой. Любого из них, если бы он вывалился из плетеной клетки, было бы достаточно, чтобы убить его. Снизу донеслось грозное рычание. Я опустил глаза и увидел перед собой огромную, злющую, волосатую львиную морду. Она была сплошь в морщинах; в этих складках таилась смерть. Хищник открыл пасть, и на меня дохнуло смертельным жаром. Я непроизвольно забормотал себе под нос: "Господи, как бы ты ко мне ни относился, не дай мне свалиться в эту живую мясницкую. И позаботься о короле. Яви ему милость Твою". Мне вдруг пришло в голову: может быть, это и есть то, что нужно для спасения человечества -- оказаться лицом к лицу с чем-то злобным и беспощадным, как эта львиная морда? Вспомнилось, как я бахвалился перед Лили своей любовью ко всему земному. "Я знаю реальную жизнь лучше, чем ты"! Слова, слова! На самом деле моя судьба развивалась по законам нереальности. Но теперь меня вырвала из нее кровожадная пасть льва. Его рык послужил оглушительным ударом по затылку. Гигантская заслонка опустилась, и западня захлопнулась. В траве все еще метались мелкие зверьки. Лев прыгнул под нашу платформу и всем туловищем навалился на решетку. Гмило ли это? Я слышал, будто львенок, отпущенный Бунамом, имел особую метку на одном ухе. Но, чтобы проверить, нужно было поймать зверя. Стоя за воротами, помощники короля выставили вперед копья, чтобы лев перестал бросаться на ворота. Он же норовил достать людей лапами. По сравнению с этим гигантом Атти казалась жалкой рысью. Балансируя на жерди в атласных туфлях, король снял с руки один виток веревки; клетка немного опустилась. Из-за ограды во льва полетели камни; один угодил ему в глаз. Загонщики что-то кричали королю. Не обращая на них внимания, он медленно водил клетку в воздухе. Теперь она была на уровне его глаз. Среди загонщинов находился оштукатуренный помощник Бунама. Просунув в щель копье, он ткнул им льву в морду. Лев тяжело навалился на столбики, на которых держалась платформа. Они завибрировали. Жердь под ногами Дахфу качнулась, но он удержал равновесие. Из-за забора вновь полетели камни; некоторые угодили во льва. Прыгнув в сторону, он оказался как раз под клеткой из лоз. Будьте прокляты, все лозы на свете! Будьте прокляты, все на свете ползучие растения! Стоя на задних лапах, лев вновь попытался ухватить нижний ободок клетки. На этот раз ему удалось, и он вцепился в лозы когтями. Ловким движением король набросил на него клетку. Лежа ничком на краю платформы, я протянул руку, чтобы помочь королю вернуться в безопасное место. Однако он добрался туда без чьей-либо помощи. -- Ну как, Хендерсон? Ну как? Со стороны загонщиков послышались крики. Запутавшись мордой в сетке из лоз, под тяжестью камней лев давно должен был повалиться на спину, но он все еще стоял на задних лапах. Пучки шерсти у него на брюхе и под мышками напомнили мне тот ужасный эпизод на дороге к северу от Салерно, когда санитары на глазах у всех раздели меня догола и обрили из-за вшей. -- Ну что, ваше величество? Это Гмило? -- Плохо дело,-- пробормотал король. -- Почему плохо? Вы его поймали. Какого черта? Что еще случилось? Но я уже и сам это понял. Пока задние лапы льва оставались на свободе, никто не мог приблизиться к нему, чтобы исследовать его уши. -- Да свяжите же ему лапы, кто-нибудь!-- завопил я. Стоя внизу, Бунам указующим жестом поднял вверх палку из слоновой кости. Оттолкнувшись от края платформы, король подпрыгнул и ухватился за трос, на котором висела клетка и который все еще был закреплен у нас над головой. Шкив заскрипел. Лев все еще наполовину оставался на свободе, и королю предстояло довести дело до конца. Никто не имел права встать между ним и покойным монархом. Широко расставив ноги, Дахфу стоял на середине жерди, держась за трос. И вдруг послышался треск. Трос лопнул, и Дахфу полетел вниз -- прямо в объятия льва. -- Король!-- отчаянно завопил я. Я видел, как хищник вонзил в него когти. Видел, как брызнула кровь. Все же королю удалось скатиться со льва на землю. В мгновение ока я очутился возле него. -- Беда, Сунго,-- пробормотал Дахфу. Я стащил с себя тонкие зеленые шаровары, чтобы перевязать рану. Но кровь продолжала хлестать, как из ведра. -- Помогите!-- взывал я к толпе.-- Помогите! -- Я не справился, Хендерсон. -- Ах, король, о чем вы говорите? Сейчас мы отнесем вас во дворец. Дадим антибиотик, зашьем рану. Вы сами будете подсказывать, что делать: как- никак вы -- без пяти минут доктор. -- Они не примут меня обратно. Это Гмило? Я схватил веревку и стреножил проклятого хищника. При этом я так и сыпал ругательствами: -- Мерзавец! Сволочь! Будь ты проклят! Подошел Бунам и осмотрел его уши. Потом, не оглядываясь, завел руку за спину. Помощник вложил в нее мушкет. Выстрел снес хищнику часть головы. -- Не Гмило,-- прокомментировал король. Похоже, он был рад, что тот, кто пролил его кровь, не был его отцом. -- Хендерсон. Позаботьтесь, пожалуйста, об Атти. -- Черт побери, король, вы сами о ней позаботитесь, когда поправитесь. -- Нет, Хендерсон, нет. Я больше не гожусь... в мужья. Меня полагается убить. В толпе загонщиков уже стали раздаваться воинственные возгласы. Бунам не пускал их к нам. -- Наклонитесь поближе,-- прошептал король. Весь в слезах, я предоставил в его распоряжение мое здоровое ухо. -- Ах, король, король! У меня черный глаз. Я приношу несчастье. Небо послало вам в друзья не того человека. Я -- разносчик чумы. Без меня все было бы хорошо. Вы -- благороднейший человек на свете. -- Не валите с больной головы на здоровую. Все как раз наоборот. В первую ночь... тот труп принадлежал предыдущему Сунго. Он не справился с Муммой. Дахфу с трудом поднял окровавленную руку и коснулся своего горла. -- Его задушили? Боже, какой ужас! А тот парень Туромбо, который не смог ее поднять? Ага, он не хотел становиться Сунго, это слишком опасно. Эта роль предназначалась для меня! Меня подставили! -- Сунго является моим преемником. -- Не понимаю. О чем вы толкуете, ваше величество? Он закрыл глаза и медленно кивнул. -- В отсутствие совершеннолетних детей мужского пола королем становится Сунго. -- Ваше величество!-- Я не удержался и повысил голос, в котором звенели слезы.-- На что вы меня обрекли? Нужно было предупредить меня. Так не поступают с друзьями! -- Со мной тоже... поступили... -- Слушайте, ваше величество, давайте я умру вместо вас. От меня никогда не было проку. Поздно взорвался сон души. Я слишком долго тянул и погубил себя общением со свиньями. Я -- конченый человек. Мне ни за что не справиться с вашими женами. Так что через каких-нибудь пару дней меня отправят вслед за вами. Король! О король! Но его жизнь была на исходе, и вскоре наступила разлука. Загонщики взвалили его на носилки, и мы двинулись к каменному домику в лощине, перед которым цвели кактусы. В этом домике было две деревянных двери, которые вели в две маленькие комнатки. В одной положили мертвого короля. В другую водворили меня. Я абсолютно ничего не понимал, но безропотно позволил им закрыть дверь с другой стороны и запереть на засов. ГЛАВА 21 Когда-то, давным-давно, страдание имело для меня пикантный привкус. Позднее оно его утратило и стало попросту отвратительным. Но теперь, после смерти короля, страдание перестало быть объектом анализа и сделалось совершенно нестерпимым. Заточенный Бунамом и его оштукатуренным помощником в каменную хибарку в лощине, я лил горючие слезы и без конца повторял одну и ту же фразу -- не то жалобу, не то проклятие: "Она (жизнь) досталась соломенным чучелам!" И дальше: "Ее отдали на откуп чучелам и дебилам (то есть каждый из нас занимает чужое место)!" Ябыл слишком слаб, чтобы задавать вопросы и только и мог, что проливать слезы. Неожиданно с пола поднялся человек. -- Это еще кто, черт возьми?-- вскричал я. Человек поднял обе руки в предостерегающем жесте. -- Кто здесь?-- повторил я -- и вдруг узнал эту копну курчавых волос в форме японской пихты и длинные скрюченные конечности.-- Ромилайу! -- Да, сэр. Итак, ему не позволили улизнуть с письмом для Лили -- сцапали, когда он пересекал черту города. Еще до начала охоты сделали все, чтобы мое местопребывание осталось неизвестным! -- Ромилайу, король мертв. На его лице появилось сочувственное выражение. -- Какой человек, Ромилайу! Мертв. -- Замечательный джентмен, сэр. -- Он верил в возможность моего исправления. Но было уже поздно. Мои недостатки слишком глубоко укоренились. Из одежды на мне остались только туфли, трусы, тенниска и тропический шлем. Я опустился на пол и долго-долго плакал. Ромилайу никак не удавалось меня утешить. Никогда еще я так тяжело не переживал смерть другого человека. При попытке остановить у короля кровотечение я весь перепачкался его кровью. Теперь она высохла, но все потуги стереть ее оказались напрасными. Уж не знамение ли это? Знак того, что я должен продолжить его земное существование? Но как? В полную меру моих способностей. Какие же у меня способности? За всю мою жизнь не наберется и трех вещей, которые бы я сделал правильно. Это также разрывало мне сердце. Так прошел день, прошла ночь, а наутро я почувствовал себя опустошенным. Слезы высохли. Я безвольно качался на волнах скорби, как старый, брошенный бочонок. Снаружи были свет и влага, а внутри меня было сухо и темно. Сквозь решетчатую дверь розовело небо. Наш тюремщик -- черный кожаный человек, еще не смывший с себя побелку, -- принес еду: печеный картофель и фрукты. Ему помогали две амазонки, но не Тамба с Бебу. Все обращались со мной с отменной учтивостью. Я шепнул Ромилайу: -- Дахфу сказал, вроде бы после его смерти я стану королем. -- Они звать вас Ясси, сэр. -- Это значит король? Они спятили. И что, теперь я унаследую его гарем? -- Вас это не радовать, сэр? -- Ты спятил, человече? На кой ляд мне все это бабье? У меня есть ровно столько жен, сколько требуется. Лили -- превосходная женщина. В любом случае, смерть короля для меня -- невосполнимая утрата. Я убит, Ромилайу, неужели ты этого не видишь? Сердце того и гляди разорвется от горя. Не позволяй моей здоровенной туше вводить тебя в заблуждение, Ромилайу: я очень чувствителен. Ты был прав, мне не следовало держать то проклятое пари. Как оказалось, я сделал это не совсем по собственной воле. Король, упокой Господи его душу, заманил меня в ловушку. Тот парень Туромбо вовсе не был слабее меня, просто не хотел становиться Сунго, вот и сыграл в поддавки. Слишком опасная должность. Король приберег ее для меня. -- Но и он сам -- опасная должность, сэр. -- Действительно. Почему мне должно быть легче, чем ему? Ты прав, старик. Спасибо, что поставил меня на место. Немного подумав, я спросил: -- Тебе не кажется, что эти красотки испугаются моего вида? -- Не кажется, сэр. -- Да? Так или иначе, Ромилайу, я не намерен оставаться. Пусть даже у меня не будет другого шанса стать королем. И я погрузился в глубокие раздумья. Великий человек, только что канувший в зияющую бездну, готовил меня на свое место. Однако теперь выбор за мной. Хочу ли я навсегда отречься от родных мест, где мне ничего не светит? Дахфу уверовал в то, что я скроен по королевской мерке и смогу начать жизнь с чистого листа. Мысленно я выразил ему свою признательность. -- Нет, Ромилайу, мне ни за что не стать его достойным преемником. Я бы надорвался. Кроме того, мне пора домой. И, скажу тебе, я -- не какой- нибудь племенной жеребец. Кроме шуток. Мне без малого пятьдесят шесть лет. При одной мысли об этой ораве сердце уходит в пятки. Да и как жить под пристальным оком Бунама, Хорко и прочей публики? Смотреть в глаза королевы Ясры? Я обещал ей... Ох, Ромилайу, как будто я имел право что-либо обещать! Так что давай-ка сматывать удочки. Я чувствую себя гнусным самозванцем. Единственное, за что я могу себя уважать, это что я кое-кого любил в своей непутевой жизни. Бедняга мертв. Это меня убивает. Дело даже не столько в женах, сколько в том, что мне здесь больше не с кем поговорить. В моем возрасте хочется интеллектуально общаться. Это -- все, что нам остается. Плюс доброта и любовь. Я снова впал в скорбь. Да она и не оставляла меня ни на минуту с тех пор, как я очутился в этом склепе. И вдруг меня осенило. -- Ромилайу, смерть короля наступила не от несчастного случая! -- Что вы иметь в виду, сэр? -- Это было подстроено. Я уверен. Теперь скажут -- это ему наказание за то, что держал у себя Атти. Им ничего не стоило убить короля. Решили, что я более покладист. Ты мог бы дать руку на отсечение, что это не так? -- Нет, сэр. -- Вот именно -- "нет, сэр"! Это заговор. Дай только мне до них добраться -- в порошок сотру! Я подкрепил эти слова жестами и глухим рычанием. Может, и вправду перенял что-то у львов -- не точность и изящество движений, как Дахфу, а нечто более грубое? Трудно сказать заранее, во что выльется чужое влияние. Должно быть, Дахфу было грустно наблюдать подобный результат, но он делал скидку на мой тяжелый жизненный опыт. Великодушная, благородная натура! -- Нам нужно выбраться отсюда,-- сказал я Ромилайу.-- Кстати, где мы находимся? И чем располагаем? -- Ножом, сэр,-- ответствовал Ромилайу, доставая большой охотничий нож. Он спрятал его в копне волос, когда его схватили люди Бунама. -- Молодчина! И я сделал такой жест, будто собираюсь кого-то заколоть. -- Лучше копать, сэр. -- Что ж, это не лишено смысла. Ты прав. Хотел бы я добраться до Бунама! Это стало бы роскошной удачей! Однако нужно быть осторожным. Сдерживай меня, Ромилайу. Видишь, я вне себя? Что там, вон за той дверью? Мы тщательно обследовали стену и обнаружили довольно высоко над полом, щель между камнями. Ромилайу принялся расширять ее ножом. Я то поддерживал его на руках, то становился на четвереньки, и он карабкался мне на спину. -- Кто-то подрезал трос,-- высказал я предположение. -- Может быть, сэр. -- Никаких "может быть". Иначе зачем удерживать тебя в городе? Это был заговор против Дахфу и Сунго, то есть меня. Правда, он тоже подложил мне свинью, позволив поднять Мумму. Ромилайу продолжал прилежно расширять щель. На меня летела каменная крошка. -- В то же время, король сам жил как на вулкане. Угроза его жизни была велика и постоянна. Если он как-то сосуществовал со смертью, мне сам Бог велел. Он был моим другом. -- Другом, сэр? -- Можешь назвать это любовью. Знаешь, старик, мой отец предпочел бы, чтобы утонул я, а не мой брат Дик. Значит ли это, что он не любил меня? Нет. Я тоже был его сыном, и он тяжело переживал бы мою смерть. Но, если выбирать, он предпочел бы потерять меня, а не Дика. У моего брата был только один недостаток: он покуривал травку. О, я не осуждаю. Жизнь есть жизнь; кто мы такие, чтобы осуждать? -- Да, сэр. Ромилайу усердно поворачивал в щели нож и вряд ли понимал, что я говорю. -- Что толку сетовать на жизнь? Она просто идет своим чередом, и больше ничего. Однажды я рассказал Дахфу о своем внутреннем голосе. Который заладил, как попугай: "Я хочу, я хочу, я хочу"! Интересно, чего он хотел? -- Да, сэр. -- Он хотел чего-то настоящего. Стоя на четвереньках, я ронял в пол слова: -- Принято считать, что высокие материи -- выдумка, иллюзия. Черта с два, все как раз наоборот. В человеке заключена вселенная, она требует простора. Вечность в нас заявляет о своих правах. Вот почему так трудно смириться с дешевкой. Возможно, мне следовало остаться дома. Научиться целовать землю.-- Я ткнулся губами в земляной пол.-- Но я почувствовал: еще немного -- и я взорвусь. Ах, Ромилайу, почему я не до конца открыл королю душу? Не могу спокойно думать о его кончине! Но я покажу этим подонкам! Дай только выбраться отсюда. Ромилайу перестал вычищать пальцем расширенное отверстие. -- Я видеть, сэр! -- Что ты видишь? Я приложился глазом к отверстию. На полу в соседней комнате лежало тело Дахфу. Его сторожил помощник Бунама. В данный момент он спал, сидя на табуретке. Рядом стояла корзина с холодным печеным картофелем; к ней был привязан маленький -- две-три недели от роду -- щенок льва. -- Ну, Ромилайу,-- сказал я,-- пора действовать. На сей раз мы не будем перетаскивать трупы, как того беднягу -- моего предшественника-Сунго. Прибегнем к хитрости. Я притворюсь, будто жажду взойти на трон. Они не причинят мне зла: ведь я буду подставной фигурой, номинальным королем, а они будут править в свое удовольствие. Они уже раздобыли львенка, значит, не собираются терять времени. Нужно их опередить. -- Что вы собираться делать, сэр?-- встревожился Ромилайу. -- Естественно, дать деру. Как по-твоему, мы доберемся до Бавентая на своих двоих? Он промолчал. -- Что, Ромилайу, плохи наши дела? -- Вы болеть, сэр. -- Ха! Ты не представляешь, на что я способен, если захочу! Так или иначе, у нас нет выбора. Прихватим с собой картошку. Или ты хочешь остаться? -- О нет, сэр! Меня убивать. -- Тогда будем держаться вместе. Ты ведь хочешь жить, парень? Есть в тебе "грун ту молани", а? Он не успел ответить: к нам явился Хорко, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Он улыбался, но держался со мной более официально, чем прежде. Величал меня Ясси и, как собака, высовывал толстый красный язык, чтобы немного остыть после долгого перехода через буш. Я приложил все усилия, чтобы не выдать свои истинные чувства. -- Отныне вы -- король,-- сообщил он.-- Король Хендерсен. Ясси Хендерсен. -- Да, Хорко. Жалко Дахфу, правда? -- Очень жалко, разрази меня гром. Он любил щеголять выражениями, которые подцепил в Ламу. Я подумал: человечество все еще делает ставку на лицемерие. Поздно! Даже для этого. -- Вы больше не Сунго. Вы -- Ясси. -- Совершенно верно. Ромилайу, переведи джентльмену: я счастлив стать Ясси. Когда приступим? Ромилайу перевел ответ: нужно дождаться, когда изо рта покойного правителя вылупится личинка. Она превратится в маленького льва, а тот, в свою очередь, станет Ясси. -- Если бы здесь были свиньи, лучше меня бы императора не сыскать,-- мрачно пошутил я. Жалко, что Дахфу не слышал.-- А теперь, Ромилайу, передай мистеру Хорко, что это большая честь. Покойный король был выше и лучше меня во всех отношениях, но я постараюсь оправдать их доверие. Нас ждет большое будущее. Я бежал из своей страны как раз потому, что мне было негде развернуться. Сколько нам еще оставаться в этом приюте смерти? -- Он говорить, три-четыре дня, сэр. -- О'кей?-- осведомился Хорко.-- Недолго. Вы жениться все эти леди.-- И показал на пальцах: шестьдесят семь. -- Об этом не беспокойтесь. После того, как он, церемонно откланявшись, удалился, в полной уверенности, что я у него в кармане, я сказал Ромилайу: -- Бежим нынче вечером. Он промолчал. -- Сегодня вечером! Луна нам поможет. Прошлой ночью было так светло -- хоть изучай телефонный справочник. Сколько мы пробыли в этом городе -- месяц? -- Да, сэр. Что будем делать? -- Поздно вечером поднимешь шум: меня укусила змея или что-нибудь в этом роде. Прибежит кожаный с парой амазонок -- посмотреть, в чем дело. Если он не откроет дверь, попробуем что-нибудь другое. Но предположим, что все- таки откроет. Возьмешь вот этот камень и всадишь в щель между петлями, чтобы дверь не захлопнулась. Больше от тебя ничего не требуется. Где твой нож? -- Я держать нож, сэр. -- Нет проблем. Пусть будет у тебя. В общем, ты меня понял? Ты орешь дурным голосом, что Сунго-Ясси, или кем там они меня считают, укусила змея. Нога стремительно пухнет. Потом встанешь у двери, чтобы сразу же вставить клин.-- И я дополнил инструкции жестами. Этим вечером мы не ложились спать. Я приводил в порядок мысли, одновременно ведя жестокую борьбу с лихорадкой. -- Сэр, вы не передумать?-- послышалось из темноты. -- Нет, Ромилайу. Кажется, пора. Поехали! Я снова приподнял Ромилайу, чтобы он смог заглянуть в отверстие. Парень в соседней комнате дрыхнул без задних ног. Я тяжело застонал. Он открыл глаза, встал и прислушался. Ромилайу заскулил: -- Ясси кмути. Ясси кмути. Это слово было мне знакомо: загонщики то и дело повторяли его, когда несли раненого Дахфу. "Король умирает". Между прочим, язык варири легок для усвоения. Помощник Бунама открыл дверь на улицу и что-то крикнул в темноту. -- Звать женщин-часовых, сэр. Я лег на пол и подал Ромилайу камень. -- Ступай к двери. Если сегодня не сбежим, наша жизнь не продлится и месяца. Я настроился на убийство. Как ни странно, именно это помогало мне сохранять самообладание. Я с наслаждением представлял, как возьму помощника Бунама -- хотя бы его! -- за горло. Кто-то вынул из двери одну планку и, посветив в щель фонариком, увидел меня скрюченного на полу. Отодвинули засов. Я завопил, как от боли: "Камень!"-- и Ромилайу послушно сунул его между петлями, несмотря на то, что амазонка выставила вперед острие копья. И тотчас отступил ко мне. Амазонка вскрикнула: я сбил ее с ног. Копье вонзилось в стену. Я мысленно воззвал к Богу: только бы эта железяка не ранила Ромилайу! -- и оглушил амазонку ударом камня по голове. При данных обстоятельствах я не мог делать скидок на ее пол. Бунам и вторая амазонка попытались захлопнуть дверь, но помешал камень; я успел схватиться за край. Они тянули дверь в одну сторону, я -- в другую. Мне удалось ребром ладони -- коронный трюк десантников -- вырубить вторую амазонку. Потом я в три прыжка догнал кожаного и, злобно зарычав, схватил за горло. Ромилайу взмолился: -- Нет, нет! Не убивать, сэр! -- Какого черта -- он же сам убийца! Из-за него мы лишились короля. -- Вы не убивать,-- настойчиво повторил Ромилайу,-- Бунам не устраивать погоня. -- Ромилайу, мое сердце требует мести! -- Вы мой друг, сэр? -- Позволь хотя бы сломать ему пару ребер! О да, Ромилайу, я твой друг. Но и король Дахфу был моим другом. Ладно, не буду ломать ребра, только поколочу. Но и колотить его я не стал. Просто швырнул, вместе с обеими амазонками, в ту комнату, которая еще недавно была нашим узилищем, и задвинул засов. Мы ринулись во вторую комнату. Ярко светила луна, так что видимость была отличная. Ромилайу схватил корзину с провизией, а я подошел к королю. -- Теперь можно идти, сэр? Я отогнул край савана. Лицо Дахфу раздулось и стало комковатым. Жара быстро делала свое дело. При всей любви к королю я был вынужден отвернуться. -- Прощайте, король. И вдруг меня словно что-то толкнуло. Маленький лев отчаянно брызгал слюной. Я вернулся и подобрал его. -- Что вы делаете, сэр? -- Он пойдет с нами. ГЛАВА 22 Ромилайу начал было протестовать, но я был тверд в своем решении оставить щенка у себя. Тот тихонько урчал и скреб мне грудь коготками. Я сказал: -- Дахфу был бы рад, если бы узнал, что я взял львенка. Должен же он продолжить существование -- в той или иной форме! Неужели не ясно? Ромилайу возразил: скорее всего, звереныш -- отпрыск того самого льва, что убил короля. На меня это не подействовало. -- Если уж я пощадил ту сволочь... Ромилайу, не будем попусту терять время -- я не оставлю львенка. Слушай, ведь я могу нести его в шлеме. Ночью он не нужен. Ночная прохлада помогла мне справаться с лихорадкой. Яркий лунный свет освещал окрестности до самого горизонта. В конце концов Ромилайу уступил, и наш побег начался. Из лощины мы взобрались на покатый склон холма и устремились в горы, прямой дорогой на Бавентай. До рассвета мы покрыли почти двадцать миль. Без Ромилайу я не продержался бы и пары дней из тех десяти, что потребовались нам для достижения своей цели. Он умел отыскивать воду и знал, какими корешками и насекомыми можно подкрепляться. Когда картошка вышла, пришлось перейти на червей и личинки жуков. -- Тебе следовало бы стать инструктором по выживанию в Вооруженных Силах,-- сказал я Ромилайу.-- Ну, вот я и питаюсь саранчой, как Святой Иоанн. "Глас вопиющего в пустыне". Но с нами был еще львенок, которого нужно было кормить и лелеять. Мне приходилось размельчать ножом на ладони червей и личинки жуков, чтобы угощать мясным пюре маленького хищника. Днем, когда мне был нужен головной убор, я засовывал его под мышку или тащил на поводке, а ночью он спал в шлеме, по соседству с бумажником и паспортом -- точил зубы о кожу до тех пор, пока не сгрыз целиком. Пришлось спрятать паспорт и четыре тысячедолларовых купюры во внутренний карман трусов. Мои щеки ввалились; разноцветные усы торчали во все стороны. Я подчас вел себя как ненормальный и нес всякий вздор. Или садился и играл с львенком, которого назвал Дахфу. Ромилайу занимался припасами. У меня на это не хватало ума. Зато, когда доходило до серьезных вещей, мой мозг работал с поразительной четкостью. На ночь я пел львенку в качестве колыбельных "Пьеро", "Мальбрук в поход собрался" и прочие песенки из своего детства. Я очень боялся -- а Ромилайу надеялся, -- что малыш не выдержит такой жизни, заболеет и умрет. Однако Бог миловал. У нас были копья, и Ромилайу удалось подстрелить несколько птиц. Однажды мы подбили даже пернатого хищника и устроили пир. И наконец на десятый день путешествия (так сказал Ромилайу, сам я потерял счет времени) мы добрались до Бавентая. Белые, как яичная скорлупа, каменные стены и бронзовые арабы с удивлением созерцали нашу материализацию на подступах к городу. Я, на манер Черчилля, салютовал всем и каждому поднятием двух пальцев (знак победы), время от времени разражался хриплым смехом и поднимал в воздух за шкирку маленького Дахфу -- напоказ молчаливым мужчинам в чалмах, женщинам, у которых не было видно ничего, кроме глаз, и темнокожих пастухов. -- Оркестр сюда!-- крикнул я всем сразу.-- Музыку! Вскоре я провалился в забытье, но перед этим успел взять с Ромилайу торжественное обещание позаботиться о маленьком звере. -- Он для меня -- Дахфу. Пожалуйста, Ромилайу, пусть с ним ничего не случится! Это меня убьет. Я не угрожаю тебе, старина, я так слаб, что могу только умолять. Ромилайу заверил меня, что мне не о чем беспокоиться. -- Во-кей, сэр. -- Видишь, я научился умолять. Я уже не тот, что прежде. -- Минуточку, Ромилайу,-- окликнул я его с кровати (мы остановились в чьем-то доме).-- Скажи мне -- это судьба? -- Что, сэр? -- Настоящее. Смысл. Высшая справедливость. Рано или поздно она обязательно наступит. Я -- не то, чем воображал себя. Ромилайу хотел сказать что-то утешительное, но я продолжил: -- Не надо меня утешать. Потому что сон души взорван, и я стал самим собой. И без всякого там пения мальчиков в церковном хоре. Но вот что хотелось бы знать. Почему за это нужно бороться? Ничто не требует от человека стольких трудов и борьбы, как обретение себя. Мы обрастаем болячками... Я прижал к груди львенка, отпрыска моего лютого врага, и, уже засыпая, пробормотал Ромилайу: -- Не подведи меня, дружище. Я передал ему львенка и отключился. Это был сон не сон, обморок не обморок, с галлюцинациями и видениями. Тем не менее я постоянно помнил и повторял в бреду: мне нужно вернуться к Лили и детям. Я заболел тяжелой формой ностальгии. Ибо что такое вселенная? Она огромна. А мы? Ничтожно малы. В таком случае, почему бы мне не находиться дома, рядом с любящей женой? Даже если она только притворяется, что любит, это лучше, чем ничего. В любом случае, я испытывал к ней очень теплое чувство. Вспоминал ее в разных ситуациях. На память приходили ее излюбленные сентенции о том, что такое хорошо и что такое плохо, как надо себя вести, о жизни, смерти и так далее. Но, наверное, дело было не в том, чтО она говорила, а в том, что я все равно не мог бы не любить ее. Меня не оттолкнули бы даже самые нудные ее проповеди. Часто подходил Ромилайу, и даже в худшие моменты моей горячки его черное лицо казалось мне сделанным из небьющегося стекла, прошедшего через все стадии закалки. -- Ромилайу,-- пробормотал я однажды,-- ты живешь по законам ритма. Правая рука вперед -- левая рука вперед; за вдохом следует выдох; систола сменяет диастолу; ноги выделывают танцевальные па, руки играют в ладушки. Опять же, времена года. И звезды, и все такое прочее. Приливы, отливы и прочая дребедень. Ты должен жить по их законам, иначе тебе крышка. Все мы подвластны ритму. Худшее в нас то и дело возвращается. Но король верил, что я исправлюсь. Хватит корчить из себя мученика. Мошки лесные должны стать моими кузенами. Ах, Ромилайу, даже Смерть не знает, сколько на земле мертвецов: она не проводила переписи. Но они присутствуют в наших мыслях -- это и есть бессмертие. Они живут в нас и через нас. Но у меня разламывается хребет. Я взвалил на себя слишком тяжкий груз. Это нечестно -- как же тогда "грун ту молани"? Вместо ответа Ромилайу показал мне львенка. Тот благополучно перенес лишения и имел исключительно бодрый вид. Провалявшись несколько недель в Бавентае, я пошел на поправку. И вскоре сказал своему проводнику: -- Ну, парень, мне надо сваливать отсюда, пока львенок не превратился в льва. Иначе ему путь в Штаты будет заказан. -- Нет, сэр, нет. Вы еще очень больной. -- Действительно, я далеко не в лучшей форме. Но я выкручусь. Это всего лишь болезнь. Скоро все пройдет. Ромилайу долго не соглашался, но в конце концов я уговорил его отвезти меня в Бактале. Там я купил себе брюки, а в миссии мне дали сульфа- какой-то препарат, и с дизентереей было покончено. На это ушло несколько дней. Потом я вместе с львенком завалился на заднее сиденье "джипа", и Ромилайу отвез меня в Эфиопию, в Харар. Там я истратил несколько сотен долларов на подарки для Ромилайу и завалил ими "джип". -- Я собирался заехать в Швейцарию, повидать малютку Элис, но не стоит пугать ребенка. Опять же лев. -- Вы брать его домой? -- Он теперь всегда будет со мной. И поверь, Ромилайу, мы с тобой еще встретимся в этой жизни. Современный мир вдоль и поперек пронизан связями. Можно установить местопребывание любого человека, если, конечно, он не отдал концы. Вот тебе мой адрес. Пиши. И не принимай близко к сердцу. В следующий раз я буду в элегантном белом костюме, тебе не придется за меня краснеть. Устрою тебе бесплатное угощение. -- Вы еще слишком слабый, сэр. Боюсь вас отпускать. Мне и самому было тяжело. -- Знаешь, Ромилайу, я на редкость живуч. Судьба испробовала все способы. Припаяла вышку. И вот он я, цел и невредим. Наконец мы расстались. Какое-то время он еще тайно следовал за мной; я сделал вид, будто не заметил, -- ради его же блага. В Хартуме, всходя по трапу, я увидел джип сбоку от взлетной полосы и завопил: "Ромилайу"! Пассажиры испугались, что я опрокину маленький самолет. -- Этот человек спас мне жизнь. Я занял свое место и устроил львенка у себя на коленях. В Хартуме я здорово поскандалил в американском консульстве. У них там очень строгие правила доставки диких животных в зоопарки Соединенных Штатов. Я не смогу улететь, пока зверь не пройдет карантин. Я сказал, что и сам жажду попасть на прием к ветеринару и сделать все необходимые прививки. Но мне нужно срочно попасть домой. Я только что перенес тяжелую болезнь; проволочки меня доконают. Они были непреклонны. Я напустил на них львенка. Он прыгнул на стол, опрокинул скобосшиватель и вцепился острыми когтями сотруднику в одежду. Тогда эти ребята дрогнули. Они были готовы на все, чтобы от меня отделаться. В тот же вечер я очутился в Каире и оттуда позвонил Лили. -- Детка, это я! В воскресенье буду дома. Наверное, у нее дрожали губы, потому что ей так и не удалось произнести что-нибудь вразумительное. -- Детка, я возвращаюсь. Да скажи хоть что-нибудь внятное, не мямли. Наконец ей удалось более или менее разборчиво пролепетать: -- Джин!.. Дальше возникли шумы на линии, но я все-таки прокричал: -- Милая, я исправлюсь! Я уже исправился! Из ее ответа я разобрал только два-три слова -- кажется, это было что- то о любви. Потом она начала читать нотацию и одновременно молить меня вернуться. -- Для такой крупной женщины ты слишком писклява,-- ответил я.-- В общем, встречай меня в воскресенье в Айлдуйлде. И прихвати с собой Донована. Донован -- старый адвокат, который был поверенным моего отца. Ему что- то в районе восьмидесяти. Я подумал, что мне могут понадобиться его услуги в связи со львом. Это было в среду. В четверг мы совершили посадку в Афинах, где я предпринял не особо удачную -- из-за моего нездоровья -- экскурсию в Акрополь, а в пятницу -- в Риме. Дальше -- Париж, Лондон, и вот мы уже летим над Атлантикой. Я прильнул к иллюминатору. Вид океана доставил мне несказанное наслаждение. Остальные пассажиры с головой ушли в чтение. Не понимаю такого равнодушия. Правда, они возвращались не из самого сердца Африки, как я, и все время своего путешествия не порывали с цивилизацией. Зато я, Хендерсен, не мог налюбоваться водой! Видя мое возбужденное состояние, стюардесса предложила мне журнал. Она знала, что я везу в багажном отделении львенка: туда по моей просьбе то и дело доставляли молоко и мясо. Да и сам я путался у всех под ногами, время от времени совершая туда паломничества. Но это была славная, чуткая девушка. Я объяснил ей, что везу львенка домой -- жене и детям. Он для меня -- что-то вроде сувенира на память о друге. Я не стал объяснять, что в каком- то смысле львенок был новой, загадочной формой существования этого друга. Хотя, не исключено, что она поняла бы -- милая и доброжелательная. Родом из Рокфорда, штат Иллинойс. У нее были изумительные тугие щеки и вьющиеся золотистые волосы. Зубы -- безупречной белизны. И вся она словно была сделана из молока и сахарной кукурузы. Да будут благословенны ее бедра. Да будут благословенны ее нежные пальчики! Я сказал: -- Вы напоминаете мою жену. Мы очень давно не виделись. -- Сколько же? Я затруднился с ответом, так как понятия не имел, какое нынче число. -- Что у нас сейчас, сентябрь? Она страшно удивилась. -- Как -- вы не знаете? На следующей неделе будем отмечать День благодарения*. ________________________ * День благодарения -- официальный праздник в честь первых колонистов Массачусетса, отмечаемый в последний четверг ноября. __________________________ -- Так поздно?!.. Видите ли, в Африке я заболел и довольно долго провалялся без сознания. Совсем потерял представление о времени. Подумав, я добавил: -- Вместо того, чтобы учиться быть собой, мы обрастаем болячками и пороками. В ожидании великого дня. -- Какого дня, мистер Хендерсен? -- Идемте, я вам спою. Мы пошли в багажное отделение. Я стал кормить Дахфу запел: "Ибо кто дождется пришествия Его? И кто переживет.." -- Это Гендель?-- спросила она.-- Мы проходили в Рокфордском колледже. -- Умница! У меня есть взрослый сын Эдвард, так ему все эти джаз-банды отшибли мозги. Я сам проспал свою молодость... Знаете, мисс, почему мне не терпится увидеться с женой? Хочу посмотреть, как все будет теперь, когда взорван сон души. И с детьми... Я их очень люблю... наверное. -- Почему "наверное"? -- Видите ли, мы -- странная семья. Мой сын Эдвард нарядил шимпанзе в ковбойский костюм. Потом моя дочь Райси притащила домой ребенка. Естественно, пришлось его отобрать. Надеюсь, львенок заменит ей младенца. -- На борту есть маленький мальчик,-- сказала стюардесса.-- Вот он-то уж наверняка обрадуется львенку. Он такой грустный! -- А кто он такой? -- Его родители были американцами. У него на шее письмо, в котором рассказывается эта история. Мальчик не говорит по-английски. Только по- персидски. -- Продолжайте,-- попросил я. -- Его отец работал на нефтяную компанию в Персии. Ребенка растили слуги-персы. А теперь он осиротел, и его отправляют к дедушке с бабушкой в Карсон, штат Невада. В аэропорту Айдлуайлда я должна его кому-то передать. -- Бедняжка! Давайте его сюда, покажем льва. Стюардесса привела мальчонку. Он был такой бледненький, в коротких штанишках на помочах и зеленом свитере. Чернявый, как мои ребята. Он пришелся мне по сердцу. -- Иди сюда, мальчуган,-- сказал я и вручил ему львенка, а затем обратился к стюардессе:-- Виданное ли это дело -- гонять пацана одного по свету? Наверное, он и не знает, что это лев. Думает -- котенок. -- Главное, он в восторге. Действительно, благодаря львенку Дахфу у мальчика заметно повысилось настроение. Потом я взял его с собой в салон и показал картинки в журнале. Ночью он уснул у меня на коленях. Я попросил стюардессу присмотреть за львенком. На этом-то этапе полета память и преподнесла мне приятный сюрприз. Оказалось, долгая жизнь имеет свои преимущества. В моем прошлом отыскались и положительные моменты. Вспомнилось, как после смерти Дика, в неполные шестнадцать лет -- я был на первом курсе колледжа, и у меня уже росли усы -- мне пришлось уйти из дома. Я просто не мог видеть душевные терзания отца. Он недвусмысленно дал понять: род Хендерсонов кончился в тот момент, когда Дик пробил злополучный кофейник в том несчастном греческом ресторанчике. Дик был широкоплеч, с курчавой шевелюрой, как все мы. Он утонул близ Платсберга, штат Нью-Йорк, а папа стал смотреть на меня безумными глаза