ь чтоб отклонил. 23.11.  Некоторый просвет: до сих пор кругом царил мрак, и среди бури, налетавшей из низины с семью холмами, сенат высился наподобие башни. Кажется, теперь башня зашаталась. Просочились сведения о том, какие требования намерен выдвинуть господин из Азии при вступлении в должность трибуна 10 декабря. Они в самом деле сенсационны: он потребует, чтобы Помпея вместе с его легионами вызвали для восстановления порядка в Италии. Высокие господа так засуетились, что сталкиваются на улицах, спеша друг к другу в носилках. Все дрожат. Сотрясается не менее пятисот центнеров жира. Внезапно изменившемуся положению и было посвящено весьма бурное заседание Катоновой клики, происходившее в загородном доме Катулла. Отцы наши в ужасе кричат: "Кто спасет нас от нашего спасителя?" 23.11. (вечером) Не могу опомниться. Цебион исчез. Он и матери ничего не сказал. Но она уверена, что он в Этрурии, в войсках Катилины. Я унизился до того, что опять пошел в контору при амбарах. Я должен выяснить, где он, Руф тоже исчез. Так я и знал; знал еще до того, как мне сообщил об этом писарь. Обоих уволили две недели назад. Правление посадило на их места рабов. Это конец. 24.11.  Сенат решил нанести Катилине смертельный удар! С нынешней ночи благодетель народа - господин Катон от сенатской партии! Подумать только! Ранним утром бурное столкновение Ц. с Крассом. Мокрица, бледный от бессонной ночи, тяжело пыхтя, ввалился к нам в дом и потребовал, чтобы Ц. вызвали из гимнастического зала. - С каких это пор ты снова в Риме? - враждебно спросил его Ц. Красс вообще не ответил. Еще в атриуме он, отдуваясь, сообщил, что полчаса назад окончилось ночное заседание сената, на котором Катон добился возобновления раздачи хлеба. - Раздачи хлеба? Теперь? - недоверчиво спросил Ц. - Ну да, - подтвердил Мокрица и оглянулся в поисках стула, - устал я, всю ночь простоял на хлебной бирже. Сенат вынес решение лишь в три часа ночи. Нет ли у тебя чего-нибудь попить? - Раздача хлеба?! И ты говоришь мне это только сейчас, в восемь утра! - закричал на него Ц. Мокрица заморгал. - Я же сказал тебе, у меня было по горло дел на бирже. Цена на зерно упала с двадцати до двух. Ты что, думаешь, это пустяки - такая операция? - Он вдруг разозлился. - Да и с какой стати я должен тебе сообщать? - негодуя, защищался он. - Почему ты сам не был в сенате? Когда делают путч, то идут не в бордель, а на биржу! - Можно делать и политику, не только свои делишки, - злобно ответил Ц. Один другого бледнее, они отправились в библиотеку, я пошел за ними. Скандал вышел ужасный. Красс признался, что предвидел решение сената. Как выяснилось, он действительно играл на понижение и нажил на этом целое состояние. Ц. обвинил его в том, что он из одних только финансовых расчетов все от него скрывал, хотя это имело большое политическое значение. Мокрица все отрицал и в оправдание себе сообщил, что только после посещения Катона принял меры. Ц. оцепенел. - Когда ты был у Катона? - спросил он. Мокрица ехидно взглянул на него. - Незадолго до того, как ты там был. - Мой визит к нему диктовался интересами нашего движения, - кричал Ц. - Мой тоже, - ответил Мокрица. Ц.: Тогда тебе должно быть известно, что Катон уперся, ни на шаг не пошел навстречу. Мокрица: Да, не пошел, но то было до выборов! Он же знал, что Сити никогда не допустит, чтобы Катилину избрали консулом. Ц.: Почему же теперь Катон идет на уступки? Мокрица сел и взглянул на Ц., как бы оценивая его, и притом неприязненно. - Ты не в курсе, дорогой Гай Юлий. Он идет на уступки потому, что полковник Непот прошел в народные трибуны, как ты, может быть, слышал в борделе, и потому, что при одном имени Помпея у сенаторов поджилки трясутся. Ц. некоторое время молчал. Вероятно, он не придал должного значения тревоге, охватившей сенат, когда пошли слухи о Помпее. - Так на Катилину ты совсем не ставил, ни одной минуты, а? - произнес он упавшим голосом. - Нет, отчего же, - возразил Мокрица, - но с точки зрения хлебных цен безразлично, кто раздает хлеб, сенат или Катилина, цена на хлеб падает, вот и все... Ц. резко повернулся на каблуках и, глядя на него в упор, в бешенстве заорал: - И Катилина вместе с ней! Людям ведь тоже безразлично, получат они хлеб от Катона или от Катилины. А что будет с нами? Не думай, что нам удастся так просто выкарабкаться! Это полный провал, а за провалом начнется следствие. До Красса это, по-видимому, дошло. Он нерешительно промямлил: - Да, дело Катилины, разумеется, дрянь. Ничего не скажешь, ловкий это ход старого пьяницы Катона. Некоторое время оба молчали. Когда Ц. снова заговорил, казалось, говорит глубокий старик, так глухо звучал его голос. - Я разорен, - сказал он, - я скупал земельные участки. Мокрица словно проснулся: - Что ты скупал? - переспросил он, будто не веря своим ушам. - Земельные участки, - повторил Ц. Мокрица был потрясен. - Вот так влип! - пробормотал он. - Как это тебя угораздило? - Земельный вопрос должен же быть когда-нибудь решен, - сказал Ц., чтобы как-то оправдаться. - Вот так влип! - повторил Мокрица не без сочувствия. - А теперь еще начнется следствие. Я свои земельные участки сбывал, где только мог, чтобы на худой конец можно было смыться. Но если начнется следствие, надо, чтобы вели его мы. - Это обойдется в десять миллионов, - раздраженно заметил Ц. - Пять, - парировал Мокрица. - Вчера это стоило бы пять, сегодня - десять! - настаивал Ц. - Каждый дурак знает, что нам это до зарезу нужно. - Ну, песенка Катилины еще не спета, - отбивался толстяк. - Многое может измениться. В конце концов, у него армия. Мне чуть не стало дурно. Ведь для меня армия Катилины - это Цебион. 25.11.  Когда я вчера утром зашел к Цебиону домой, его младший братишка сказал мне, что мать ушла в ряды - там вечером должны выдавать зерно. Мы вместе отправились ее разыскивать. Огромные дворы гудели, как улей. Десятки тысяч людей искали свое место выдачи. Беспорядок чудовищный. Раздача хлеба много лет не производилась, и никто уже толком не помнил, как это было организовано. Обливаясь потом, чиновники подтаскивали таблицы с номерами районов. Все смешалось: дети плакали, полиция натягивала канаты, чтобы направить людской поток. Какие лица! Какие типы! Сюда пришел сам голод, сюда пришел весь Рим. Несколько часов мы разыскивали мать Цебиона. Наконец мы нашли ее. Она стояла, зажав сумку под мышкой, затиснутая среди жителей своей улицы. Но адреса Цебиона она не могла мне дать, не могла даже сказать, через каких третьих лиц мне напасть на его след. В армии Катилины Цебион, словно песчинка в море. И каждый черпак зерна, выданный в Риме, - это удар меча, направленный в него. Когда я уходил, в толпе разнесся слух, что хлеб начнут выдавать только завтра утром, быть может даже только в обед. Пока еще мало подвезли. Но ни один человек не покинул своего поста. Моросило, промокшие люди молча стояли под открытым небом и ждали. Расстроенный, я зашагал в город. Он показался мне вымершим. 25.11. (вечером) Сити сегодня охвачен какой-то нервозностью: все боятся, что Катилина в один прекрасный день уже не сможет больше справляться с рабами в своих отрядах. Бесспорно, раздача хлеба расстроит его ряды, и ему придется пополнять их рабами. А среди рабов с некоторых пор наблюдается опасное брожение. Огромный приток дешевых рабов из Азии снизил их жизненный уровень. Вот и первый сигнал тревоги: крупные ремесленные союзы теперь единодушно выступают против Катилины. Там все так и бурлит от негодования по поводу его замаскированных обещаний рабам. Говорят, Катон согласился на раздачу хлеба безработным только после длительных переговоров с союзами. Азиатские бумаги падают. 25.11. (поздно вечером) Мокрица вновь подложил нам чудовищную свинью. В свое время, когда он узнал, что ремесленные союзы не клюнули на наживку и ведут с сенатом переговоры относительно раздачи хлеба, он смылся и тут же затеял свою грязную спекуляцию зерном. И это в самый разгар избирательной кампании. Но то, что он сделал с нами сейчас, уже не вмещается ни в какие рамки. Сегодня вечером Ц. твердо решил, сыграв на деморализующем влиянии, какое, несомненно, окажет раздача хлеба на уличные клубы, продиктовать банкам (группе Пульхера) новые условия, на которых он согласен продолжать подготовку к путчу. Дело это стало слишком опасным. Неделю назад Ц. получил в торговой палате урок - сейчас не время грозить Сити восстанием. Напротив, надо грозить отказом от восстания. Вечером он отправился к Манию Пульхеру на Форум. Меня он захватил с собой - я нес документы, в основном касавшиеся земельных участков. Пульхер, по-видимому, его ждал; в кабинете банкира уже собралось несколько господ из Сити. Сели. Ц. без всякого вступления перешел к делу: - Вы были столь любезны, что проявили интерес к нуждам вновь возродившихся демократических клубов. Однако руководство клубов опасается, что раздача хлеба сенатом в большей или меньшей степени деморализует их членов. К тому же политическая инициатива некоторых видных деятелей, и нередко наиболее ценных, подчас парализуется обременительными долгами. Теперь, когда принадлежность к клубу может стоить человеку головы, самое существование организации зависит от того, будут ли ее члены уверены, что победа демократии - это их собственная победа. Как человек деловой, вы изъявили законное желание - получить смету с подробным указанием сумм, необходимых клубам, их назначения и т. п. Я велел приготовить для вас несколько выкладок. Вот список самых срочных платежей. Пульхер, слушавший Ц. с непроницаемым видом, кивнул. Ц., взял из моих рук папку с документами, порылся в ней и, вытащив список недавно купленных им земельных участков, подал банкиру. Пульхер взял лист и молча принялся изучать его. Но вот он поднял голову и, отчеканивая каждое слово, сказал: - Значит, вы считаете, что, не возьми мы на себя выполнение этого санационного плана, кстати сказать, весьма щедро составленного, нечего надеяться на подлинную заинтересованность такого рода деятелей в укреплении демократии? - и передал список остальным господам. - Нечего, - убежденно ответил Ц. Пульхер пристально взглянул на него. Это - маленький толстяк с белым, как известка, лицом. Некоторое время он смотрел на Ц. так, словно тот был подагрической шишкой у него на ноге. Когда он снова заговорил, тон его был неприкрыто груб. - Итак, если мы откажемся финансировать ваши частные сделки, вы заиграете отбой, прекратите подготовку к выступлению. Так ли я вас понял? Ц. также несколько мгновений смотрел на него. Затем холодно произнес: - Нет, не так. Кажется, я вам подал не тот список. - Несомненно, - сухо заметил Пульхер, взял список у своих коллег, до сих пор не промолвивших ни слова, и через стол пододвинул его Ц. Тот встал. Вид у него был поразительно равнодушный. Он сказал: - У меня создается впечатление, что время для серьезных деловых переговоров выбрано не совсем удачно. Подобные беседы плодотворны, лишь когда они ведутся в дружеской атмосфере, каковая здесь, пожалуй, отсутствует. - Пожалуй, - сказал Пульхер, но не встал, а неторопливо продолжил: - Прошу вас подарить нам еще несколько минут вашего, очевидно, драгоценного времени. До сих пор мы имели удовольствие говорить с политическим деятелем. Но нам желательно побеседовать с вами и как с частным лицом. Мы не без интереса заглянули в этот, с позволения сказать, список, предъявленный нам, как вы изволили заметить, по ошибке. Со вчерашнего дня в наших руках находится ряд долговых обязательств за вашей подписью. Их уступил нам господин Красс, общая сумма их составляет девять миллионов сестерциев. Мы крайне поражены, что, будучи столь отягощены финансовыми обязательствами, вы еще пустились в спекуляцию земельными участками, требующую огромных вложений. Быть может, вы пожелаете нам это объяснить? Ц. стоял словно громом пораженный. Мокрица сделал свои выводы! Ц. просил его о помощи, а он бросил его на произвол судьбы! Не думаю, чтобы Ц. отдавал себе ясный отчет в том, как закончилась эта знаменательная встреча. Пульхер говорил с ним, как с каким-нибудь писарем. Банкир грубо потребовал от Ц., чтобы упомянутые им действия, направленные к усилению демократии, "какой бы характер они ни носили", неослабно продолжались "по крайней мере до 10 декабря". Ц. и пикнуть не посмел. В своих спекуляциях с земельными участками он хватил через край. Наверняка он уже даже не помнит, сколько и какой земли скупил. Разумеется, он вносил только задатки, и скорее всего деньгами Муции. И к тому же успел все заложить и перезаложить! 10 декабря - день, когда Метелл Непот вступит в должность трибуна. 26.11.  Ему все как с гуся вода! Полчаса утром в манеже - и Ц. в часы приема опять всемогущий патрон! Будто на свете не существует ни мясника с его счетами, ни Мумлия Спицера, ни банкиров, ни подготовки вооруженного восстания! У него не нервы, а воловьи жилы! Уму непостижимо, как он готовит вооруженное восстание в кварталах нищеты, хотя сам, по крайней мере после введения Катоном раздачи хлеба, не верит в его возможность. Был с письмом Ц. у Александра. В своей крохотной, тщательно прибранной каморке он вместе с Публием Мацером - нашим тайным доверенным лицом, подосланным к председателям избирательных комиссий, - организует вооруженное восстание. Мацер, долговязый, весь словно высохший, человек, сидел на кипе книг и составлял список явок - в большинстве это винные погребки, разбросанные по всему городу. Оба они сотрудничают с уличными клубами Клодия и готовят вооруженные отряди из оппозиционно настроенных членов ремесленных союзов и избирателей, числящихся по демократическим спискам. С тех пор как у них снова завелись деньги, заметно поднялась дисциплина в отрядах. В большом, красивом, но шумном особняке Красса Александр и Мацер могут работать, не вызывая подозрений. Впрочем, судя по тому, как Александр отзывался о введенной Катоном раздаче хлеба ("из двух пунктов демократической программы "земля и хлеб" этот тип безошибочным чутьем настоящего барина выбрал именно хлеб, так они и дальше будут держать народ в узде, тогда как земля сделала б его независимым"), он уже не очень верит в путч, который сам готовит. Письмо Ц., вероятно, содержало требование не спешить, так как Публий Мацер проворчал: - Каждый день что-нибудь новое. Сегодня: не спешите, действуйте наверняка. На прошлой неделе: что вы тянете? А точного срока так ни разу и не поставили. Что ж, кровавая баня должна быть так же хорошо подготовлена, как и всякая другая, и трудов она стоит не меньше любой другой бани, какую господа пожелают заказать. Заметив мое удивление, он сухо сказал: - Надеюсь, там наверху отдают себе отчет в том, что подобная затея может дорого обойтись не одной тысяче семей. Выражение лица Александра при этом говорило о том, что он не забыл выборов. Я ушел с тяжелым сердцем. 26.11. (вечером) По просьбе Ц. был с секретарем Клодия Пестом на собрании уличного клуба в погребке. Перед дверью у нас проверили документы. За весь вечер никто капли вина в рот не брал - дело, не слыханное в Риме. Обсуждался вопрос: принимать ли в клуб рабов? Один из ораторов высказался за то, чтобы принимать, но лишь в исключительных случаях. Другой, несомненно безработный, раздраженно заявил, что это бы еще ничего, если б рабы знали свое место, а дай им воли на палец - они всю руку откусят. Он - римский гражданин и не станет бороться плечом к плечу с рабами. Высокий изможденный человек с бледным лицом - мне трудно было его разглядеть из-за кухонного чада - отрезал: - Пока одни и те же пиявки из нас и из рабов кровь сосут, пора бы кончить с дурацкой болтовней о рабах. На него накинулись. Уходя, мы видели, как человек пять, пригнувшись к нему, гневно старались ему что-то втолковать. Провожая нас до дверей, старшина клуба заверил, что настроение у всех боевое. Раздача хлеба сенатом не привела к разброду. Люди восторженно приветствуют лозунг Александра: "Не дадим замазать себе глаза хлебом! Нам нужна работа, а не подачки!" Ц. хотелось знать, как повлияла на клубы раздача хлеба. Но отчет мой он выслушал довольно безучастно. Он снова впал в апатию. Лежит целый день в библиотеке и читает греческие романы. 27.11.  В старом квартале за овощным рынком мне довелось услышать любопытные рассуждения безработного каменщика. Там опять обвалился семиэтажный дом. Партия рабов разбирала обломки. Каменщик сидел на останках убогого кухонного шкафчика и наблюдал за несколькими уцелевшими обитателями, которые разыскивали свой скарб, роясь в грудах щебня. Сквозь облака пыли мы увидели, как дряхлая старуха наотмашь ударила раба кулаком по лицу за то, что он, по ее мнению, недостаточно осторожно орудовал лопатой. И тут каменщика вдруг прорвало: - Они все лупят друг друга! А пока они между собой дерутся, им из таких вот хором не выбраться. Бедняги вон у меня кусок хлеба отнимают, мне теперь в Риме ни аса не заработать. Подамся-ка я к Катилине; говорят, он вместе с рабами думает выступить. Нам этих гадов на Форуме и в Капитолии никогда не одолеть, если мы не выступим вместе с рабами. Все - и выборы и революция - без этого обман, сплошной обман. Слова его заставили меня призадуматься. Упросил Цетега, у которого был на дому, послать в лагерь Катилины с курьером запрос о Цебионе, для верности назвал и Руфа. Эти хлопоты меня немного успокоили. Был как раз у Главка; мы занимались фехтованием, как вдруг нам сообщили, что в рядах произошли беспорядки. Последние дни катилинарии призывали всех, кто не занесен в списки, явиться в ряды и тоже требовать хлеба. Списки устарели, а безработица с окончания войны на Востоке катастрофически возросла. К пяти часам дня в рядах столпилось столько народу, что вызванная полиция не смогла туда пробиться. В давке погибли десятки людей, в том числе женщины. Говорят, разъяренная толпа избила двух чиновников хлебного ведомства. Вечером я уже слышал, что их просто растерзали. Толпа очистила четыре больших склада до последнего зернышка. Уличные клубы двух районов действовали сообща с катилинариями, и опять в беспорядках, как было замечено, участвовало много рабов, которые особенно неистовствовали. 28.11.  Кровавые события в рядах толкнут массы на более решительные действия. Никто уже не говорит о "благодетеле народа Катоне". Всем очевидна полная несостоятельность системы социального обеспечения. Ведь по существу половина населения Рима - безработные. Мумлий Спицер жалуется на растущее сопротивление, которое оказывают ему и его коллегам в рабочих кварталах. Он на каждом шагу ощущает плоды агитации катилинариев. Никто уже молча не отдает ему добра, которое он приходит описывать. Совершенно обессиленный, он опустился на стул в атриуме и заявил: - Прямо вам скажу, что предпочитаю описывать имущество у вас! 28.11 (вечером) По словам Главка, в лагере катилинариев дым стоит коромыслом. В винном погребке за скотным рынком, где собирается 22-й отряд, избили сирийского раба за то, что он утверждал, будто римские легионеры, когда они ворвались в его родной город и стали насиловать женщин, поднимались и отдавали честь, если мимо проходил офицер. Инцидент произошел всего четыре дня назад, и уже девять отрядов потребовали, чтобы от них убрали рабов. То и дело вспыхивают драки, и рабы, которые нередко лучше питаются, чем безработные ремесленники, неплохо умеют постоять за себя. Руководство пытается их помирить, потому что без участия рабов не надеется на успех восстания, в чем оно абсолютно право, но наталкивается на сильное сопротивление свободных граждан в своих отрядах. С другой стороны, и рабы негодуют; их особенно возмутили слова Статилия, что римские плебеи еще не настолько низко пали, чтобы согласиться выступить вместе с рабами. Я долго беседовал с Главком на эту тему. Пусть я раб, но я не пал настолько низко, как эти обанкротившиеся аристократы и их опустившиеся бездельники-плебеи. 29.11.  Тревожный сигнал от Александра. Сегодня он сказал Ц.: - По имеющимся у меня сведениям, Голяшка получил от Катилины письмо, в котором тот доказывает, что переворот немыслим без одновременного восстания рабов. Мы на это пойти не можем. Это извратило бы наши цели, сделало бы нас шайкой преступников. Ц. увильнул от ответа. Он признал, что Катилина сам по себе на это способен, так как лишен каких-либо нравственных устоев и готов пойти на все, но ведь римские граждане в его отрядах никогда не согласятся участвовать в подобной авантюре. Но когда Александр ушел, я все же убедился, что на Ц. этот разговор сильно подействовал. Больше часу он в волнении расхаживал по саду. А за обедом, на который была приглашена Фульвия, был на редкость молчалив. Я осторожно ее выспросил. Не так давно она участвовала в попойке, где видные катилинарии, имена которых она не захотела назвать, заспорили о рабах, как видно, после обильных возлияний. Господа выражали сомнение, способен ли римский народ собственными силами справиться с сенатом. Приводились старые доводы: солдаты, под командой верных сенату офицеров, за двойное жалованье подавят любые беспорядки: половина населения состоит из арендаторов, съемщиков и лиц, так или иначе зависимых от сенаторов, о чем всякий раз красноречиво говорят выборы. Даже рабы встанут на защиту своих господ, если восстание не будет им сулить ничего, а на каждого римского гражданина приходится пять рабов. Следовательно, надо привлечь к себе рабов, посулить им, ну, хотя бы освобождение, а там видно будет. Но ведь рабы - чужеземцы? Да, они не граждане, пока они не получили гражданства, а римляне - граждане, пока их не лишили гражданства, причем худшая форма лишения гражданства - лишение жизни, например после неудачного мятежа. - Неужели чудесный дворец Лукулла, пригнавшего в Рим столько рабов, тот, что на холме Пинчо, тоже когда-нибудь достанется рабу? - взволнованно спросила Фульвия. Ц. успокоил ее, хотя сам - я это ясно видел - был встревожен. - Если рядовой римлянин, не объединившись с рабами, не может проводить никакой политики, значит, он ее и не будет проводить, - сказал он рассеянно. Когда я целиком с ним согласился, Фульвия, которая очень мила, но умом не блещет, спросила меня: - А вы разве тоже не хотите, чтобы рабов отпустили на волю? Я заверил ее, что никак этого не желаю. Ц. внимательно посмотрел на меня и добавил: - Взбунтуйся у нас сегодня рабы, милочка, они прикончили бы сперва Papa, а потом уже Цезаря. Как ни прискорбно, я вынужден был признать его правоту. Фульвия скоро ушла, явно обидевшись на то, что мы были с ней так нелюбезны, и Ц. тотчас улегся в постель. Он жалуется на сильный понос, так что мы взяли напрокат у Красса двух врачей. 29.11.(поздно вечером) Хотя два часа ночи, в библиотеке, где Ц. велел сегодня себе постелить, все еще горит свет. Ему читают вслух Аристотеля. Врачи говорят, что расстройство желудка вызвано нервным потрясением. И поделом, пусть знает, что спекуляция на "вооруженном восстании" может в любую минуту обернуться кровавым мятежом рабов. В отрядах Катилины, с тех пор как они стали все больше и больше пополняться рабами, остались лишь отчаявшиеся подонки. Уличные клубы, конечно, не допустили к себе рабов, но если дело дойдет до восстания, им руководства не удержать. А что, если рабы в один прекрасный день разобьют все оковы благоразумия и нравственности? Теперь римский гражданин, возможно, голодает, но если рабы откажутся работать, он попросту умрет с голоду. Столица двух недель не продержится без подвоза продуктов из крупных поместий, где все делается руками рабов! Ни один груженный зерном корабль не выйдет из гавани, потому что в судовой команде одни рабы. Нет, это какое-то безумие! Где-то сейчас мой Цебион? В солдатской казарме в Фезулах со всем этим вонючим сбродом? В дырявой палатке под дождем? В Этрурии тоже, наверное, льет дождь. 30.11.  Сегодня в час приема клиентов к нам пожаловал купец из Галлии. У него было рекомендательное письмо от толстяка Фавеллы из Кремоны, и он много рассказывал о надеждах, которые все еще возлагают на Катилину не только в долине По, но и во всей Цизальпинской Галлии. Ц. беседовал с ним с глазу на глаз целые полчаса. Еще до обеда он послал меня с письмом к Цицерону. Тот в моем присутствии распечатал послание, пробежал его взглядом, в котором странным образом смешивались удивление, ужас, торжество, и, не сказав ни слова, поспешно удалился в свой кабинет. Что же Ц. написал ему, хотел бы я знать? Атмосфера в городе накалена до предела. Все указывает на близость взрыва. Отряды катилинариев по ночам маршируют на Марсовом поле, а члены демократических клубов давно уже все до единого вооружены. Последнее, разумеется, не составляет тайны для полиции господина Цицерона. Но, как ни странно, господин Цицерон, видимо, удовлетворяется тем, что время от времени разоблачает готовящиеся на него покушения. Зато сенат энергичен, как никогда. С каждым днем он усиливает нажим на Цицерона. Катон требует решительной ликвидации "всей этой чертовщины" хотя бы ради того, чтобы тверже противостоять притязаниям Помпея, который наглеет с каждым днем. И в самом деле, все изумляются, почему Цицерон медлит. Уж не господин ли из Азии, не Непот ли связал его по рукам и ногам? Потому что скрытая борьба на Форуме меж тем все продолжается, и в ней новоиспеченный трибун с портфелем, набитым договорами на откупа, играет первостепенную роль. Позиция Сити для меня загадка. В свое время часть банков финансировала путч Катилины, потом внезапно отстранилась, но их место тотчас заступила другая финансовая группа, хотя и преследуя совершенно иные цели. А сейчас говорят, что не кто иной, как посланец Помпея, простер над Катилиной спасительную длань. Иначе зачем было направлять против армии Катилины в Этрурию консула Антония, который, как всякому известно, сам катилинарий! И что всего непонятнее, невзирая на все более грозные слухи о готовящемся восстании катилинариев (и демократических клубов), азиатские бумаги на бирже вдруг стали подниматься. Вот и разберись тут! 1.12.  Никаких вестей от Цебиона. Я в отчаянии. Последние дни много о нем размышлял. Также и в политическом аспекте. Что я знаю о нем, о человеке, который был мне всех ближе? Что знаем мы, живя во дворцах и состоя при великих мира сего, о сотнях тысяч обитателей этого города? Ничего! Я всего лишь раб. А он, римский гражданин, свободный человек, вынужден был потакать мне во всем потому лишь, что мне перепадают чаевые. Конечно, по своему образованию он стоит ниже меня. Но не это разбило нашу любовь: она разбилась оттого, что я вовремя не купил ему парфюмерной лавки. У безработных одна надежда на Катилину. Вчера мне казалось, что лишь отчаявшиеся подонки способны еще поддерживать Катилину, но, быть может, таких сотни тысяч? Быть может, движение Каталины все же народное движение? Подумать только, господин Цицерон разоблачает диктаторские планы их главаря, ремесленные союзы громогласно обвиняют Катилину в том, что он подымает рабов, и, несмотря на огромную награду, назначенную за выдачу заговорщиков (сто тысяч сестерциев и свобода рабу и двести тысяч свободному гражданину), не находится ни одного предателя. А ведь всем известно о заговоре! Неужели же все к нему причастны? Выступления катилинариев ждут не сегодня-завтра. Оттяжка объясняется тем, что Клодий будто бы не все еще подготовил. На самом же деле он никак не может добиться от Ц. согласия на выступление. 1.12. (вечером) Сегодня к нам опять заявился Мокрица, с тем чтобы убедить Ц. выставить свою кандидатуру в преторы (должность городского судьи). Ц. по-прежнему не говорит ни да, ни нет. Отсюда заключаю, что он, сколь это ни удивительно, все еще возлагает надежды на свою спекуляцию земельными участками. Он не хочет занимать никакой должности, поскольку членам сената воспрещается совершать подобного рода операции, что в какой-то мере совершение этих операций затрудняет. В глазах властей Мокрица, быть может, даже больше нашего причастен к заговору. Если на то пошло, всем известно, что при наших ресурсах мы никак не могли финансировать Катилину. А Красс мог. Говорят, он грузит золото на корабли, но "пол-Рима с собой не увезешь, - холодно заметил Ц., - его жалкие деревянные бараки еще при погрузке неминуемо развалятся". Мокрица отстранился от всякой политической деятельности. Нервы у него окончательно сдали. Должно быть, его замучила бессонница. Он боится полиции сената и банд Катилины. Боится даже уличных клубов теперь, когда они, как ему доподлинно известно, вооружились под лозунгом "Долой богачей!" Он боится Помпея и боится своих конкурентов в Сити. Но больше всего - рабов! Рабов - больше всего! Среди ночи он будит своего библиотекаря, сидит, обливаясь холодным потом, на узкой койке у него в ногах и до рассвета беседует с ним о том, существует ли загробная жизнь. Надо думать, он не единственный в Сити, кого терзают эти страхи. И все же непостижимо, но факт: Сити по-прежнему дает деньги... 2.12.  Представляю себе, как рвет и мечет сенат! Каток будто бы представил точные данные о суммах, которые Сити уже после выборов давало на поддержку движения Катилины! А тут еще тревожные вести из Капуи. Там в гладиаторских школах произошли беспорядки. Сегодня в городе только об этом и говорят. Да что богачи, от любого среднего римлянина слышишь: "Если начнется гражданская война, не миновать восстания рабов, и тогда всем нам крышка". 2.12 (вечером) Теперь и Сити дрожит. При возгласе "Рабы идут!" и у банкиров душа уходит в пятки. На экстренном заседании торговой палаты постановили расследовать, кто из ее членов субсидировал Катилину и "примыкающие к нему движения". Пульхер и его, кстати сказать, сильно поредевшая группировка, понятно, отсутствовали. 3.12.  И вот удар нанесен, но не Катилиной, а - Цицероном! В четыре часа утра полиция задержала у Эмилиева моста депутацию "галльских купцов" и обыскала их кладь. Найдены письма и документы самого крамольного содержания за подписью известных катилинариев. Час спустя у Цетега на дому произвели обыск и обнаружили большой склад оружия. Заговорщиков подняли с постели и под конвоем отвели в Храм Согласия, где Цицерон созвал заседание сената. Он предъявил сенату переписку Голяшки с Катилиной, где якобы подробнейшим образом говорится о привлечении капуанских гладиаторов к восстанию. Содержание документов пока что хранится в тайне. Изобличенные Лентул и Цетег под тяжестью улик вынуждены были во всем признаться. Они переданы членам совета на поруки и заключены под домашний арест. Точно так же еще до полудня к нам привели под охраной Статилия: его отдали на поруки Ц.! Сам Ц. вернулся лишь к вечеру, измученный и бледный. Он не притронулся к еде и к Статилию не зашел. Однако имя Ц. (и Красса) не упоминалось на заседании. Считают, что они серьезно не замешаны. У меня весь день не выходит из головы разговор Ц. с галльским купцом. 3.12. (ночью) Пять районов занято войсками. Солдаты (легион сформирован из крестьянских сынков Пиценума) расположились биваком прямо на улицах. Они тут же стряпают, и вокруг полевых кухонь толпится чернь. Солдаты настроены благодушно, некоторые смущены и даже напуганы, они охотно делятся своей бобовой похлебкой. Но порядочные люди ничего от них не берут и, как говорят, выбивают из рук у своих голодающих детей полученную у солдат снедь. 4.12.  Еще вчера вечером по городу снова разнеслись самые невероятные слухи. Но все затмили конфискованные документы, которые были обнародованы Цицероном в девятом часу. Сгрудившаяся у витрин и плакатов огромная толпа узнала, что в доме Цетега найдены кипы пакли и сера, а также подробно разработанный план поджога города. Рим готовились подпалить с двенадцати концов! Главк клянется, что все это сплошные выдумки. Полиция сама подбросила в дом Цетега горючие материалы, которые, кстати, легко уместились бы на ручной тележке. Документы галльским купцам подсунул провокатор, они тоже подложные. Все подлог и клевета! Но в письмах найден набросок прокламации, объявляющий свободу рабам! После этого ни один римлянин, будь у него всего лишь угол с койкой, не вступится за заговорщиков. У каждого ремесленника есть рабы. Ночью уже говорили, что заговорщики намеревались разрушить водопровод. В уличных клубах смятение. Александр созвал старшин, чтобы объявить им об отмене выступления, поскольку имеются неопровержимые доказательства тому, что катилинарии и в городе вооружили рабов. Из двадцати одного явились всего шесть старшин. Кстати, двое вначале стояли на той точке зрения, что рабы или не рабы- все равно нужно бороться. Остальные заверили, что члены клубов, несомненно, и без указаний свыше сегодня же ночью припрячут оружие. Разоблачения Цицерона, по-видимому, полностью деморализовали и отряды катилинариев. Клодий скрывается где-то за городом. Сегодня утром все же вновь всплыли имена Ц. и Красса как лиц, причастных к заговору. Некто Веттий, заведомо агент полиции, явился в квестуру и донес, что Ц. в числе других давал деньги. Во второй половине дня Ц. вновь отправился в сенат. Катулл будто бы рано утром посетил Цицерона (не дома, а в Капитолии, где тот провел ночь) и потребовал арестовать Ц. Но Цицерон на это не пошел. Ц. убежден, что против него нет улик. И в самом деле, к ночи он вернулся цел и невредим. Взволнованной Помпее он рассказал, что, когда один доносчик упомянул в сенате имя Красса, все дружно на него накинулись. Большинство сенаторов - должники Красса. Ему тоже удалось отвести от себя все подозрения. "У меня, - сказал он, - слишком много кредиторов". Однако с арестованными худо. Отцы на сей раз жаждут крови. Цицерон, конечно, и слышать не хочет о смертных приговорах, он твердит, что без санкции народного собрания казнь будет незаконной и падет на его голову. Но сейчас у него сидят Катон и еще пятеро, у которых найдется достаточно средств его убедить. Ц. с Помпеей еще разговаривали в атриуме, когда велел о себе доложить Маний Пульхер. Он вошел вместе с Афранием Куллоном, - крупнейшим финансистом Сити, имя которого редко произносят, но чей голос перевешивает все другие в финансовых кругах, - и еще тремя известными откупщиками налогов. Все были бледны и встревожены. Ц. удалился с ними в библиотеку. Господа без околичностей изложили свои требования. Я только диву давался. Они самым бесцеремонным образом предлагали Ц. завтра, на решающем заседании сената, выступить в защиту арестованных и любой ценой предотвратить смертный приговор! Ц. вначале держался с достоинством. Он указал на тяжкие провинности арестованных и на враждебность к ним общественного мнения. Афраний Куллон, маленький плотный человек лет пятидесяти, дал ему выговориться, а затем только веско повторил: "Любой ценой спасти им жизнь. Смертный приговор означал бы полную победу сената!" Ц. услал меня из комнаты. Господа пробыли у него еще добрых полтора часа. Когда я после их ухода вошел в библиотеку, Ц. истерически рыдал. Он по крайней мере три раза воскликнул: "Я ни за какие деньги этого не сделаю. За кого эти торгаши меня принимают!" Я его прекрасно понимаю: если он выполнит требования банков, каждому станет ясно, насколько глубоко демократы и, в частности, он увязли в подготовке путча, - и это в такое время, когда сенатская партия точит ножи! В одиннадцать часов явился Мокрица, который со вчерашнего дня похудел по меньшей мере на двадцать фунтов. Он просидел у нас далеко за полночь. Статилий требовал свидания с Ц. И, разумеется, напрасно. 5.12.  С раннего утра весь город на ногах. На улицах кучками собирается народ. Никто уже не вступается за Катилину. Каждый столяр глубоко убежден, что катилинарии собирались поджечь его верстак. Цирюльники отказываются брить клиентов, слывущих в квартале катилинариями. У человека с улицы точно пелена с глаз упала. В Риме от миллиона до полутора миллионов рабов. Ганнибал стоял у ворот города, а рабы - в самом городе! Перед тем как отправиться на Капитолий, Ц. послал меня с письмом к Сервилии, сестре Катона. Что бы о ней ни говорили, она его по-настоящему любит. Она прочла письмо и тут же написала и передала мне ответ. На Форуме видимо-невидимо народу. Банки закрыты. Много полиции. С раннего утра ждут решения сената. Когда я пришел на Капитолий, заседание еще было в разгаре. Мне сказали, что Ц. уже выступил, причем очень смело, "за снисхождение к катилинариям!" У меня даже дух захватило. Я. стоял в кучке молодых купчиков, все они были вооружены и принадлежали к гражданской гвардии Цицерона. Говорили они лишь о речи Ц. и возмущались его бесстыдством. "Этот Цезарь всех хуже, - заявил один. - Его, разумеется, подкупили. Он тебе задаром и рта не раскроет". А другой: "Хорошо, что деньги не пахнут. Не то с трибуны за версту смердило бы Катилиной". Я чуть не расхохотался, вспомнив визит Афрания Куллона. Наконец мне удалось переслать Ц. в зал заседаний письмо Сервилии. Только вечером я узнал, какую оно произвело сенсацию. Как Ц. и рассчитывал, это сразу привлекло внимание. Когда ему подали письмо, старый осел Катон, как раз перед тем высказавшийся за смертную казнь и весьма недвусмысленно обвинивший Ц. в соучастии, потребовал, чтобы Ц. предъявил письмо, намекая на то, что оно, наверное, прислано сторонниками Каталины. Ц. учтиво протянул ему послание его собственной сестры. Старый пьяница побелел от злости и кинул письмо под ноги Ц., обозвав его "развратником". Этого эпизода оказалось достаточно, чтобы выставить в смешном свете все подозрения Катона. В инсценировке таких мелочей Ц. поистине велик. В сущности, никто не верил, что заговорщиков казнят. Люди убежденно говорили: "Мы не в Азии". Закон ясно указывает, что римского гражданина можно приговорить к смертной казни лишь с согласия народного собрания. Когда к вечеру Цицерон отправился за арестованными и повел их по Священной улице и Форуму сквозь стоящую шпалерами молчаливую толпу, все думали, что им грозит лишь тюремное заключение. Однако там, где Священная улица выходит на Форум, Голяшка потерял сознание. Мимо запертых банковских контор его уже несли на руках. А стоявшие в первом ряду при виде слипшихся от пота волос Цетега, вероятно, начали смутно догадываться, куда движется маленький кортеж. Но никто из приговоренных не обратился ни с единым словом к народу, и никто из тех, кто еще два дня назад возлагал все надежды на этих людей, не подумал бы теперь ради них и пальцем шевельнуть. Они хотели поднять рабов! Когда консул вышел наконец из Мамертинской тюрьмы - уже не прежний Цицерон, а едва державшийся на ногах человек с капельками пота на лбу - и г