Роалд Дал. Убийство Патрика Мэлони (сборник рассказов() --------------------------------------------------------------- В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR, spellcheck: Alexandr V.Rudenko(вівторок, 10 липня 2001) avrud@mail. ru --------------------------------------------------------------- И. А. Богданов. От переводчика Роальд Даль (Roald Dahl) [1916-1990] -- один из самых удачливых, как говорит­ся в аннотациях к его книгам, английских писателей. Удачливых в том смысле, что ни одна его книга, ни один рассказ не оставались без внимания критики и читающей публики. Лишь в одном ему "не повезло" -- русскоязычный читатель с его творчеством практически незнаком. Несколько новелл, опубликованных в советских газетах с 1962 по 1989 год, -- это лишь весьма незначительная часть немалого наследия писателя, не дающая представ­ления о его многообразной литературной деятельности... Родители Роалъда Даля были норвежцами, однако ро­дился он в Англии в 1916 году. По окончании школы в Рептоне поступил на службу в нефтяную компанию "Шелл" и четыре года спустя был послан в Дар-эс-Салам; в годы второй мировой войны был летчиком и уча­ствовал в боевых действиях. Писать начал в 1942 году. Уже первый сборник рассказов -- "Перехожу на при­ем" -- принес ему успех. Последующие книги Даля принесли ему славу масте­ра "страшных" рассказов, отличающихся увлекательно­стью сюжета, неожиданной, но вместе с тем логичной раз­вязкой, оригинальным юмором, если и не "черным", то, пожалуй, несколько суровым. Как это ни странно, Роальд Даль проявил себя и как добрый сказочник. Он сочинил несколько замечательных сказок, в которых нет ничего страшного, но которые так же занимательны, как и его рассказы, и столь же попу­лярны среди читателей многих стран мира -- как детей, так и взрослых ("Джеймс и гигантский персик", "Чарли и шоколадная фабрика" и другие). В настоящий сборник рассказов Роальда Даля вклю­чены тринадцать рассказов из его книги "Кто-то вроде вас", впервые увидевшей свет в 1954 году. Кому-то эти истории покажутся лишь мастерски рассказанными анек­дотами, у кого-то появится желание сравнить их с нази­дательными новеллами,, весьма притом ироничными, ч кто-то, быть может, отыщет в них стремление автора ис­пытать своих героев в необычной ситуации и дать чита­телю возможность судить самому, уместен ли финал и по справедливости ли он неизбежен. На в любом случае, надеемся, эти рассказы не оставят равнодушным нашего читателя, который откроет для себя еще одного "забыто­го" современного писателя. Роалд Дал. Убийство Патрика Мэлони Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (вівторок, 10 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru В комнате было натоплено, чисто прибрано, шторы задернуты, на столе горели две лампы: одна -- воз­ле нее, другая -- напротив, где стоял еще один стул. В буфете, у нее за спиной, были приготовлены два высо­ких стакана, содовая, виски. В ведерко были уложены кубики свежего льда. Мэри Мэлони ждала мужа с работы. -- Она то и дело посматривала на часы, но не с беспо­койством, а лишь затем, чтобы лишний раз убедиться, что каждая минута приближает момент его возвраще­ния. Движения ее были неторопливы, и казалось, что она все делает с улыбкой. Она склонилась над шитьем, и вид у нее при этом был удивительно умиротворенный. Кожа ее -- она была на шестом месяце беременности-- приобрела полупрозрачный оттенок, уголки рта разгла­дились, а глаза, в которых появилась безмятежность, ка­зались гораздо более круглыми и темными, чем прежде. Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться и спустя несколько минут, как всегда в это время, услышала, как по гравию зашелестели шины, потом хлопнула дверца автомобиля, раздался звук шагов за окном, в замке повернулся ключ. Она отложила ши­тье, поднялась и, когда он вошел, направилась к нему, чтобы поцеловать его. -- Привет, дорогой, -- сказала она. -- Привет, -- ответил он. Она взяла у него шинель и повесила в шкаф. Затем подошла к буфету и приготовила напитки -- ему покреп­че, себе послабее; и скоро она снова сидела на своем стуле за шитьем, а он -- напротив нее, на своем стуле, сжимая в обеих ладонях высокий стакан и покачивая его, так что кубики льда звенели, ударяясь о стенки. Для нее это всегда было самое счастливое время дня. Она знала -- он не очень-то разговорится, пока не вы­пьет немного, и рада была после долгих часов одиноче­ства посидеть и молча, довольная тем, что они снова вместе. Ей было хорошо с ним рядом, и она чувствова­ла -- почти так же, как, загорая -- солнечные лучи, -- что от него исходит тепло, когда они оставались наеди­не. Ей нравилось, как он сидит, беспечно развалясь на стуле, как входит в дверь или медленно передвигается по комнате большими шагами. Ей нравился этот внимательный и вместе с тем отстраненный взгляд его глаз, когда он смотрел на нее, ей нравилось, как он забавно кривит губы, и особенно то, что он ничего не говорит о своей усталости и сидит молча до тех пор, пока виски не сни­мет хотя бы часть утомления. -- Устал, дорогой? -- Да, -- ответил он. -- Устал. И, сказав это, он сделал то, чего никогда не делал прежде. Он поднял стакан и разом осушил его, хотя тот был полон наполовину -- да, пожалуй, наполовину. Она в ту минуту не смотрела на него, но догадалась, что он именно это и сделал, услышав, как кубики льда удари­лись о дно стакана, когда он опустил, руку. Он подался вперед, помедлил с минуту, затем поднялся и неторопли­во направился к буфету, чтобы налить себе еще. -- Я принесу! -- воскликнула она, вскакивая на ноги. -- Сядь, -- сказал он. -- Когда он снова сел на стул, она обратила внимание на то, что он не пожалел виски и напиток в его стакане приобрел темно-янтарный оттенок. -- Тебе принести тапочки, дорогой? -- Не надо. Она смотрела, как он потягивает темно-желтый креп­кий напиток, и видела маленькие маслянистые круги, плававшие в стакане, -- Это просто возмутительно, -- сказала она, -- за­ставлять полицейского в твоем чине целый день быть на ногах. Он ничего на это не ответил, и она снова склонилась над шитьем; между тем всякий раз, когда он подносил стакан к губам, она слышала, как кубики льда стукаются о стенки стакана. -- Дорогой, -- сказала она, -- может, я принесу тебе немного сыру? Я ничего не приготовила на ужин, пото­му что сегодня четверг. -- Ненужно, -- ответил он. -- Если ты слишком устал и не хочешь пойти куда-нибудь поужинать, то еще не поздно что-то приготовить. В морозилке много мяса, и можно поесть, и не выходя из дома. Она посмотрела на него, дожидаясь ответа, улыбну­лась, кивком выражая нетерпение, но он не сделал ни малейшего движения. -- Как хочешь, -- настаивала она, -- а я все-таки для начала принесу печенье и сыр. -- Я ничего не хочу, -- отрезал он. Она беспокойно заерзала на стуле, неотрывно глядя но него своими большими глазами. -- Но ты же должен поужинать. Во всяком случае я что-нибудь приготовлю. Я с удовольствием это сделаю. Можно сделать баранью отбивную. Или свиную. Что бы ты хотел? У нас все есть в морозилке. -- Выброси все это из головы, -- сказал он. -- Но, дорогой, ты должен поесть. Я все равно что-нибудь приготовлю, а там как хочешь, можешь и на есть. Она поднялась и положила шитье на стол возле лампы. -- Сядь, -- сказал он, -- Присядь на минутку. Только с этой минуты ею овладело беспокойство. -- Ну же, -- говорил он. -- Садись. Она медленно опустилась на стул, не спуская с него встревоженного взгляда. Он допил второй стакан и те­перь, хмурясь, рассматривал его дно. -- Послушай, -- сказал он, -- мне нужно тебе кое-что сказать. -- Что такое, дорогой? Что-то случилось? Он сделался совершенно недвижим и так низко опу­стил голову, что свет от лампы падал на верхнюю часть его лица, а подбородок и рот оставались в тени. Она уви­дела, как у пего задергалось левое веко. -- Для тебя это, боюсь, будет потрясением, -- загово­рил он. -- Но я много об этом думал и решил, что лучше уж разом все выложить. Надеюсь, ты не слишком стро­го будешь меня судить. И он ей все рассказал. Это не заняло у пего много времени -- самое большее, четыре-пять минут, и она слушала его очень спокойно, глядя на него с ужасом, который возрастал по мере того, как он с каждым сло­вом все более отдалялся от нее. -- Ну вот и все, -- произнес он. -- Понимаю, что я не вовремя тебе обо всем этом рассказал, но у меня просто нет другого выхода. Конечно же, я дам тебе деньги и прослежу за тем, чтобы о тебе позаботились. Но не нуж­но из-за всего этого поднимать шум. Надеюсь, ты не станешь этого делать. Будет не очень-то хорошо, если об этом узнают на службе. Поначалу она не хотела ничему верить и решила, что все это -- выдумка. Ей пришло в голову, что он, мо­жет, вообще ничего не говорил и что она себе все это вообразила. Наверно, ей лучше заняться своими делами и вести себя так, будто она ничего не слышала, а потом, когда она придет в себя, ей, быть может, нетрудно будет убедиться в том, что ничего вообще не произошло. -- Пойду приготовлю ужин, -- выдавила она из себя, и на сей раз он ее не удерживал. Она не чувствовала под собой ног, когда шла по ком­нате. Она вообще ничего не чувствовала -- ее лишь слег­ка подташнивало и мутило. Она все делала механиче­ски -- спустилась в погреб, нащупала выключатель, от­крыла морозилку, взяла то, что попалось ей под руку. Она взглянула на то, что оказалось в руках. То, что она держала, было завернуто в бумагу, поэтому она сняла бумагу и взглянула еще раз. Баранья нога. Ну что ж, пусть у них на ужин будет баранья нога. Она понесла ее наверх, взявшись за один конец обеими руками, и, проходя через гостиную, увидела, что он сто­ит к ней спиной у окна, и остановилась. -- Ради Бога, -- сказал он, услышав ее шаги, но при этом не обернулся, -- не надо для меня ничего готовить. В эту самую минуту Мэри Мэлони просто подошла к нему сзади, не задумываясь высоко подняла заморожен­ную баранью ногу и с силой ударила его по затылку. Результат был такой же, как если бы она ударила его железной дубинкой. Она отступила на шаг, помедлила, и ей показалось забавным то, что он секунды четыре, быть может пять, стоял и едва заметно покачивался. Потом он рухнул на ковер. При падении он задел небольшой столик, тот пере­вернулся, и грохот заставил ее выйти из оцепенения. Хо­лодея, она медленно приходила в себя и в изумлении из-под полуопущенных ресниц смотрела на распростертое тело, по-прежнему крепко сжимая в обеих руках кусок мяса. Ну что ж, сказала она про себя. Итак, я убила его. Неожиданно мозг ее заработал четко и ясно, и это ее еще больше изумило. Она начала очень быстро сооб­ражать. Будучи женой сыщика, она отлично знала, ка­кое ее ждет наказание. С этим все ясно. Впрочем, ей все равно. Пусть это произойдет. Но, с другой стороны, как же ребенок? Что говорится в законе о тех, кто ждет ре­бенка? Они что, их обоих убивают -- мать и ребенка? Или же ждут, когда наступит десятый месяц? Как они поступают в таких случаях? Этого Мэри Мэлони не знала. А испытывать судьбу она никак не собиралась. Она отнесла мясо на кухню, положила его па проти­вень, включила плиту я сунула в духовку. Потом вымы­ли руки и быстро поднялась в спальню. Сев перед зер­калом, она припудрила лицо и подкрасила губы. Попы­талась улыбнуться. Улыбка вышла какая-то странная. Она сделала еще одну попытку. -- Привет, Сэм, -- весело сказала она громким голо­сом. И голос звучал как-то странно. -- Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку го­рошка. Так лучше. И улыбка и голос на этот раз получились лучше. Она повторила те же слова еще несколько раз. Потом спустилась вниз, надела пальто, вышла в заднюю дверь и, пройдя через сад, оказалась на улице. Еще не было и шести часов, и в бакалейной лавке горел свет. -- Привет, Сэм, -- весело сказала она, обращаясь к мужчине, стоявшему за прилавком. -- А, добрый вечер, миссис Мэлони. Что пожелаете? -- Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку горошка. Продавец повернулся и достал с полки горошек. --- Патрик устал и не хочет никуда идти ужинать, -- сказала она. -- По четвергам мы обычно ужинаем не до­ма, а у меня как раз в доме не оказалось овощей. -- Тогда как насчет мяса, миссис Мэлони? -- Нет, спасибо, мясо у меня есть. Я достала из мо­розилки отличную баранью ногу. -- Ага! -- Обычно я ничего не готовлю из замороженного мяса, Сэм, но сегодня попробую. Думаешь, что-нибудь получится? -- Лично я, -- сказал бакалейщик, -- не вижу разни­цы, замороженное оно или нет. Эта картошка вас уст­роит? -- Да, вполне. Выберите две картофелины. -- Что-нибудь еще? -- Бакалейщик склонил голову набок, добродушно глядя на нее, -- Как насчет десерта? Что вы даете ему на десерт? -- А что бы вы предложили, Сэм? Продавец окинул взглядом полки своей лавки. -- Что вы скажете насчет доброго кусочка творожно­го пудинга? Я знаю, он это любит. -- Отлично, -- сказала она, -- Это он действительно любит. И когда покупки были завернуты и оплачены, она приветливо улыбнулась ему и сказала: -- Спасибо, Сэм. Доброй ночи. -- Доброй ночи, миссис Мэлони. И спасибо вам. А теперь, говорила она про себя, торопливо направ­ляясь к дому, теперь она возвращается к своему мужу, который ждет ужина; и она должна хорошо его приго­товить, и чтобы он был вкусный, потому что бедняга устал; а если, когда она войдет в дом, ей случится обна­ружить что-то необычное, неестественное или ужасное, тогда, понятно, увиденное потрясет ее и она обезумеет от горя и ужаса. Но ведь она не знает, что ее ждет что-то ужасное. Она просто возвращается домой с овощами. Сегодня четверг, и миссис Патрик Мэлони идет домой с овощами, чтобы приготовить мужу ужин. Вот так себя и веди, говорила она себе. Делай все правильно и веди себя естественно. Делай все так, чтобы это выглядело естественно, и тогда совсем не нужно бу­дет играть. Поэтому, войдя на кухню через заднюю дверь, она что-то напевала себе под нос и улыбалась. -- Патрик! -- позвала она. -- Как ты там, дорогой? Она положила пакет на стол и прошла в гостиную; и, увидев его лежащим на полу, скорчившимся, с вывер­нутой рукой, которую он придавил всем телом, она дей­ствительно испытала потрясение. Любовь к нему вско­лыхнулась в ней, она подбежала к нему, упала на колени и разрыдалась. Это нетрудно было сделать. Игры но понадобилось. Спустя несколько минут она поднялась и подошла к телефону. Она помнила наизусть номер телефона поли­цейского участка и, когда ей ответили, крикнула о трубку: -- Быстрее! Приезжайте быстрее! Патрик мертв! -- Кто это говорит? -- Миссис Мэлони. Миссис Патрик Мэлони. -- Вы хотите сказать, что Патрик Мэлони мертв? -- Мне кажется, да, -- говорила она сквозь рыда­ния. -- Он лежит на полу, и мне кажется, он мертв. -- Сейчас будем, -- ответили ей. Машина приехала очень быстро, и когда она откры­ла дверь, вошли двое полицейских. Она знала их обоих-- она знала почти всех на этом участке -- и, истерически рыдая, упала в объятия Джека Нунана. Он бережно уса­дил ее на стул и подошел к другому полицейскому по имени О'Молли, склонившемуся над распростертым телом. -- Он мертв? -- сквозь слезы проговорила она. -- Боюсь, что да. Что здесь произошло? Она сбивчиво рассказала ему о том, как вышла в бакалейную лавку, а когда вернулась, нашла его лежащим на полу. Пока она говорила, плакала и снова говорила, Нунан обнаружил на голове умершего сгусток запекшей­ся крови. Он показал рану О'Молли, который немедлен­но поднялся и торопливо направился к телефону. Скоро в дом стали приходить другие люди. Первым явился врач, за ним прибыли двое полицейских, одного из которых она знала по имени. Позднее пришел поли­цейский фотограф и сделал снимки, а за ним -- еще ка­кой-то человек, специалист по отпечаткам пальцев. По­лицейские, собравшиеся возле трупа, вполголоса перего­варивались, а сыщики тем временем задавали ей массу вопросов. Но, обращаясь к пей, они были неизменно пре­дупредительны. Она снова все рассказала, на этот раз с самого начала, когда Патрик пришел и она сидела за шитьем, а он так устал, что не хотел никуда идти ужи­нать. Она сказала и о том, как поставила мясо -- "оно и сейчас там готовится" -- и как сбегала к бакалейщику за овощами, а когда вернулась, он лежал на полу. -- К какому бакалейщику? -- спросил один из сыщи­ков. Она сказала ему, и он обернулся и что-то прошептал другому сыщику, который тотчас же вышел на улицу. Через пятнадцать минут он возвратился с исписан­ным листком, и снова послышался шепот, и сквозь ры­дания она слышала некоторые из произносимых вполго­лоса фраз: "... вела себя нормально... была весела... хотела приготовить для него хороший ужин... горошек... тво­рожный пудинг... невозможно, чтобы она... " Спустя какое-то время фотограф с врачом удалились и явились два других человека и унесли труп на носилках. Потом ушел специалист по отпечаткам пальцев. Остались два сыщика и еще двое полицейских. Они вели себя исключительно деликатно, а Джек Нунан спро­сил, не лучше ли ей уехать куда-нибудь, к сестре напри­мер, или же она могла бы переночевать у его жены, ко­торая приглядит за ней. Нет, сказала она. Она чувствует, что не в силах даже сдвинуться с места. Они очень будут возражать, если она просто посидит, покуда не придет в себя? Ей дейст­вительно сейчас не очень-то хорошо. Тогда не лучше ли ей лечь в постель, спросил Джек Нунан. Нет, ответила она, она бы предпочла просто посидеть на стуле. Быть может, чуть позднее, когда она почувст­вует себя лучше, она сможет найти в себе силы, чтобы сдвинуться с места. И они оставили ее в покое и принялись осматривать дом. Время от времени кто-то из сыщиков задавал ей какие-нибудь вопросы. Проходя мимо нее, Джек Нунан всякий раз ласково обращался к ней. Ее муж, говорил он, был убит ударом по затылку, нанесенным тяжелым тупым предметом, почти с уверенностью можно ска­зать -- металлическим. Теперь они ищут оружие. Воз­можно, убийца унес его с собой, но он мог и выбросить его или спрятать где-нибудь в доме. -- Обычное дело, - сказал он. -- Найди оружие я считай, что ты нашел убийцу. Потом к ней подошел один из сыщиков и сел рядом. Может, в доме есть что-то такое, спросил он, что могло быть использовано в качестве оружия? Не могла бы она посмотреть: не пропало ли что, например большой гаеч­ный ключ или тяжелая металлическая ваза? У них нет металлических ваз, сказала она. -- А большой гаечный ключ? Кажется, у них нет и большого гаечного ключа. Но что-то вроде этого можно найти в гараже. Поиски продолжались. Она знала, что полицейские ходят и в саду, вокруг дома. Она слышала шаги по гра­вию, а в щели между шторами иногда мелькал луч фо­нарика. Становилось уже поздно, часы на камине пока­зывали почти десять часов. Четверо полицейских, осмат­ривавших комнаты, казалось, устали и были несколько раздосадованы. -- Джек, -- сказала она, когда сержант Нунан в оче­редной раз проходил мимо нее, -- не могли бы вы дать мне выпить? -- Конечно. Может, вот этого виски? -- Да, пожалуйста. Но только немного. Может, мне станет лучше. Он протянул ей стакан. -- А почему бы и вам не выпить? -- сказала она. -- Вы, должно быть, чертовски устали. Прошу вас, выпей­те. Вы были так добры ко мне. -- Что ж, -- ответил он. -- Вообще-то это не положе­но, но я пропущу капельку для бодрости. Один за другим в комнату заходили и другие поли­цейские и после уговоров выпивали по глотку виски. Они стояли вокруг нее со стаканами в руках, чувствуя себя довольно неловко в ее присутствии, и пытались произно­сить какие-то слова в утешение. Сержант Нунан забрел на кухню, тотчас же вышел оттуда и сказал: -- Послушайте-ка, миссис Мэлони, а плита-то у вас так и горит, и мясо все еще в духовке. -- О Боже! -- воскликнула она. -- И правда! -- Может, я ее выключу? -- Да, пожалуйста, Джек. Большое вам спасибо. Когда сержант снова вернулся, она взглянула на него своими большими, темными, полными слез гла­зами. -- Джек Нунан, -- сказала она. -- Да? -- Не могли бы вы сделать мне одолжение и другие тоже? -- Попробуем, миссис Мэлони. -- Видите ли, -- сказала она, -- тут собрались друзья дорого Патрика, и вы помогаете напасть на след человека, который убил его. Вы, верно, ужасно проголодались, потому что время ужина давно прошло, а Патрик, я знаю, не простил бы мне, упокой Господь его душу, если бы я отпустила вас без угощения. Почему бы вам не съесть эту баранью ногу, которую я поставила в духов­ку? Она уже, наверно, готова. -- Об этом и разговора быть не может, -- ответил сержант Нунан. -- Прошу вас, -- умоляюще проговорила она. -- Пожа­луйста, съешьте ее. Лично я и притронуться ни к чему не смогу, во всяком случае ни к чему такому, что было в доме при нем. Но вас-то это не должно тревожить. Вы сделаете мне одолжение, если съедите ее. А потом вы можете продолжить свою работу. Четверо полицейских поколебались было, но они яв­но уже проголодались, и в конце концов она уговорила их отправиться на кухню и поесть. Женщина осталась на своем месте, прислушиваясь к их разговору, доносивше­муся из-за открытых дверей, и слышала, как они немногословно переговаривались между собой, пережевывая мясо. -- Еще, Чарли? -- Нет. Оставь ей. -- Она хочет, чтобы мы ничего не оставляли. Она сама так сказала. Говорит, сделаем ей одолжение. -- Тогда ладно. Дай еще кусочек. ---- Ну и дубина же это, должно быть, была, которой этот парень ударил беднягу Патрика, -- говорил один из них. -- Врач говорит, ему проломили черен, точно кувал­дой. -- Потому нетрудно будет ее найти.. -- Точно, и я так говорю. -- Кто бы это ни сделал, долго таскать с собой эту штуку он не будет. Кто-то из них рыгнул. -- Лично мне кажется, что она где-то тут, в доме. -- Да наверно, где-то у нас под носом. Как по-твоему, Джек? И миссис Мэлони, сидевшая в комнате, захихикала. Роалд Дал. Гурман Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (вівторок, 10 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru В тот вечер за обедом у Майка Скофилда в его лон­донском доме нас собралось шестеро: Майк с женой и дочерью, я с женой и один человек по имени Ричард Пратт. Ричард Пратт был известный гурман. Он состоял президентом небольшого общества под названием "Эпи­курейцы" и каждый месяц рассылал его членам брошюр­ки о еде и винах. Он устраивал обеды, во время которых подавались роскошные блюда и редкие вина. Он не ку­рил из боязни испортить вкус и, когда обсуждали досто­инства какого-нибудь вина, имел обыкновение отзывать­ся о нем как о живом существе, что звучало довольно забавно. "Характер у него весьма щепетильный, -- гово­рил он, -- довольно застенчивый и стеснительный, но без­условно щепетильный". Или: "Добродушное вино, благо­желательное и бодрое, несколько, может, пикантное, но тем не менее добродушное". До этого я уже два раз обедал у Майка, когда у него был и Ричард Тратт, и всякий раз Майк с женой лезли из кожи вон, чтобы удивить знаменитого гурмана каким-нибудь особым блюдом. Ясно, что и в этот раз они не со­бирались делать исключение. Едва мы ступили в столо­вую, как я понял, что нас ожидает пиршество. Высокие свечи, желтые розы, сверкающее серебро, три бокала для вина перед каждым гостем и сверх того слабый запах жа­реного мяса, доносившийся из кухни, -- только от всего этого у меня слюнки потекли. Когда мы расселись, я вспомнил, что, когда я был у Майка раньше, он оба раза держал с Праттом пари на ящик вина, предлагая тому определить сорт вина и год. Пратт тогда отвечал, что это нетрудно сделать, если речь идет об известном годе. Майк поспорил с ним на ящик вина, Пратт согласился и оба раза выиграл пари. Я был уверен, что и в этот раз они заключат пари, потому что Майк очень хотел его проиграть, чтобы доказать, что его вино настолько хорошее, что его легко узнать, а Пратт, со своей стороны, казалось, находит нешуточное, истин­ное удовольствие в том, что имеет возможность обнару­жить свей званая. Обед начался со снетков, поджаренных в масле до хруста, а к ним подали мозельвейн. Майи поднялся и сам разлил вино, а когда снова сел, я увидел, что он наблю­дает за Ричардом Праттом. Бутылку он поставил передо мной, чтобы я мог видеть этикетку. На ней было написа­но: "Гайерслей Олигсберг, 1945". Он наклонился ко мне и прошептал, что Гайерслей -- крошечная деревушка в Мозеле, почти неизвестная за пределами Германии. Он сказал, что вино, которое мы пьем, не совсем обычное. В том месте производят так мало вина, что человеку по­стороннему почти невозможно хоть сколько-нибудь его достать. Он сам ездил в Германию прошлым летом, что­бы добыть те несколько дюжин бутылок, которые в кон­це концов ему согласились уступить. -- Сомневаюсь, чтобы в Англии оно было у кого-ни­будь еще, -- сказал он и взглянул на Ричарда Пратта. -- Чем отличается мозельвейн, -- продолжал он, возвысив - голос, -- так это тем, что он очень хорош перед кларетом. Многие пьют перед кларетом рейнвейн, но это по­тому, что не знают ничего лучше. Рейнвейн, убивает тонкий аромат кларета, вам это известно? Это просто варварство -- пить рейнвейн перед кларетом. Но вот мозельвейн именно то, что надо. Майк Скофилд был приятным человеком средних лет. Он был биржевым маклером. Если уж быть точ­ным -- комиссионером на фондовой бирже, и, подобно некоторым людям этой профессии, его, казалось, не­сколько смущало, едва ли не ввергало в стыд то, что он "сделал" такие деньги, имея столь ничтожные способно­сти. В глубине души он сознавал, что был просто букме­кером -- тихим, очень порядочным, втайне неразборчи­вым в средствах букмекером, -- и подозревал, что об этом знали и его друзья. Поэтому теперь он изыскивал пути, как бы стать человеком культурным, развить литератур­ный и эстетический вкус, приобщиться к собиранию картин, нот, книг и всякого такого. Его небольшая про­поведь насчет рейнвейна и мозельвейна была составной частью той культуры, к которой он стремился. -- Прелестное- вино, вам так не кажется? -- спросил он. Он по-прежнему следил за Ричардом Праттом. Я ви­дел, что всякий раз, склоняясь над столом, чтобы отпра­вить в рот рыбку, он тайком быстро посматривал в дру­гой конец стола. Я прямо-таки физически ощущал, что он ждет того момента, когда Пратт сделает первый гло­ток и поднимет глаза, выражая удовлетворение, удивле­ние, быть может, даже изумление, а потом развернется дискуссия и Майк расскажет ему о деревушке Гайерс­лей. Однако Ричард Пратт и не думал пробовать вино. Он был полностью поглощен беседой с Луизой, восемнадца­тилетней дочерью Майка. Он сидел, повернувшись к ней вполоборота, улыбался и рассказывал, насколько я мог уловить, о шеф-поваре одного парижского ресторана. По ходу своего рассказа он придвигался к ней все ближе и ближе и в своем воодушевлении едва ли не наваливался на нее. Бедная девушка отодвинулась от него как можно дальше, кивая вежливо, но с каким-то отчаянием, глядя ему не в лицо, а на верхнюю пуговицу смокинга. Мы покончили с рыбой, и тотчас же явилась служан­ка, чтобы убрать тарелки. Когда она подошла к Пратту, то увидела, что он еще не притрагивался к своему блю­ду, поэтому заколебалась было, и тут Пратт заметил ее. Взмахом руки он велел ей удалиться, прервал свой рас­сказ и быстро начал есть, проворно накалывал малень­кие хрустящие рыбки на вилку и быстро отправлял их в рот. Затем, покончив с рыбой, он протянул руку к бо­калу, двумя маленькими глотками пригубил вино и тот­час же повернулся к Луизе Скофилд, чтобы продолжить свой рассказ. Майк все это видел. Я чувствовал, не глядя на него, что он хотя и сохраняет спокойствие, но сдерживается с трудом и не сводит глаз с гостя. Его круглое добро­душное лицо вытянулось, щеки обвисли, но он делал над собой какие-то усилия, не шевелился и ничего не говорил. Скоро служанка принесла второе блюдо. Это был большой кусок жареной говядины. Она поставила блюдо на стол перед Майком, тот поднялся и принялся разре­зать мясо на очень тонкие кусочки и осторожно раскла­дывать их на тарелки, которые служанка разносила. Нарезав мяса всем, включая самого себя, он положил нож и оперся обеими руками о край стола. -- А теперь, -- сказал он, обращаясь ко всем, но гля­дя на Ричарда Пратта, -- теперь перейдем к кларету. Прошу прощения, но я должен сходить за ним. -- Сходить за ним, Майк? -- удивился я. -- Где же оно? -- В моем кабинете. Я вынул из бутылки пробку. Он дышит. -- В кабинете? -- Чтобы он приобрел комнатную температуру, разу­меется. Он там находится уже сутки. -- Но почему именно в кабинете? -- Это лучшее место в доме. Ричард помог мне в прошлый раз выбрать его. Услышав свое имя, Пратт повернулся. -- Это ведь так? -- спросил Майк. -- Да, -- ответил Пратт, с серьезным видом кивнув головой. -- Это так. -- Оно стоит в моем кабинете на зеленом бюро, -- сказал Майк. -- Мы выбрали именно это место. Хорошее место, где нет сквозняка и ровная температура. Извини­те меня, я сейчас принесу его. Мысль о том, что у него есть еще вино, достойное пари, вернула ему веселое расположение духа, и он то­ропливо вышел из комнаты и вернулся спустя минуту, осторожно неся в обеих руках корзинку для вина, в ко­торой лежала темная бутылка. Этикетки не было видно, так как бутылка была повернута этикеткой вниз. -- Ну-ка! -- воскликнул он, подходя к столу. -- Как насчет, этого вина, Ричард? Ни за что не отгадаете, что это такое! Ричард Пратт медленно повернулся и взглянул на Майка, потом перевел взгляд на бутылку, покоившуюся в маленькой плетеной корзинке; выгнув брови и оттопырив влажную нижнюю губу, он принял вид надмен­ный и не очень-то симпатичный. -- Ни за что не догадаетесь, -- сказал Майк. -- Хоть сто лет думайте. -- Кларет? -- снисходительно поинтересовался Ричард Пратт. -- Разумеется. -- Надо полагать, из какого-нибудь небольшого ви­ноградника. -- Может, и так, Ричард. А может, и не так. -- Но речь идет об одном из самых известных годов? -- Да, за это я ручаюсь. -- Тогда ответить будет несложно, -- сказал Ричард Пратт, растягивая слова, и вид у него при этом был та­кой, будто ему чрезвычайно скучно. Мне, впрочем, это растягивание слов и тоскливый вид, который он напустил на себя, показались несколько странными; зловещая тень мелькнула в его глазах, а во всем его облике появилась какая-то сосредоточенность, отчего мне сделалось не по себе. -- Задача на сей раз действительно трудная, -- ска­зал Майк. -- Я даже не буду настаивать на пари. -- Ну вот еще. Это почему же? -- И снова медленно выгнулись брови, а взгляд его стал холодным и насторо­женным. -- Потому что это трудно. -- Это не очень-то любезно по отношению ко мне. -- Мой дорогой, -- сказал Майк, -- я с удовольствием с вами поспорю, если вы этого хотите. -- Назвать это вино не слишком трудно. -- Значит, вы хотите поспорить? -- Я вполне к этому готов, -- сказал Ричард Пратт. -- Хорошо, тогда спорим как обычно. На ящик это­го вина. -- Вы, наверно, думаете, что я не смогу его назвать? -- По правде говоря, да, при всем моем к вам ува­жении, -- сказал Майк. Он делал над собой некоторое усилие, стараясь со­блюдать вежливость, а вот Пратт не слишком старался скрыть свое презрение ко всему происходящему. И вме­сте с тем, как это ни странно, следующий его вопрос, по­хоже, обнаружил некоторую его заинтересованность: -- Вы не хотели бы увеличить ставку? -- Нет, Ричард. Ящик вина -- этого достаточно. -- Может, поспорим на пятьдесят ящиков? -- Это было бы просто глупо. Майк стоял за своим стулом во главе стола, бережно держа эту нелепую плетеную корзинку с бутылкой. Но­здри его, казалось, слегка побелели, и он крепко стиснул губы. Пратт сидел развалясь на стуле, подняв брови и по­лузакрыв глаза, а в уголках его рта пряталась усмешка. И снова я увидел или же мне показалось, что увиден, будто тень озабоченности скользнула по его лицу, а во взоре появилась какая-то сосредоточенность, в самих же глазах, прямо в зрачках, мелькнули и затаились ис­корки. -- Так, значит, вы не хотите увеличивать ставку? -- Что до меня, то мне, старина, ровным счетом все равно, -- сказал Майк. -- Готов поспорить на что угодно. Мы с тремя женщинами молча наблюдали за ними. Жену Майка все это начало раздражать, она сидела с мрачным видом, и я чувствовал, что она вот-вот вмеша­ется. Ростбиф дымился на наших тарелках. -- Значит, вы готовы поспорить со мной на все что угодно? -- Я, уже сказал. Я готов поспорить с вами на все, что вам будет угодно, если для вас это так важно. -- Даже на десять тысяч фунтов? -- Разумеется, если вы именно этого хотите. -- Те­перь Майк был спокоен. Он отлично знал, что может со­гласиться па любую сумму, которую вздумается назвать Пратту. -- Так вы говорите, я могу назначить ставку?, -- Именно это я и сказал. Наступило молчание, во время которого Пратт мед­ленно обвел глазами всех сидящих за столом, посмотрев по очереди сначала на меня, потом на трех женщин. Казалось, он хочет напомнить нам, что мы являемся сви­детелями этого соглашения. -- Майк! -- сказала миссис Скофилд. -- Майк, давай­те прекратим- эти глупости и поедим. Мясо остывает. -- Но это вовсе не глупости, -- ровным голосом про­изнес Пратт. -- Просто мы решили немного поспорить. Я обратил внимание на то, что служанка, стоявшая поодаль с блюдом овощей, не решается подойти к столу. -- Что ж, хорошо, -- сказал Пратт. -- Я скажу, на что я хотел бы с вами поспорить. -- Тогда говорите, -- довольно бесстрашно произнес Майк. -- Мне все равно, что вам придет в голову. Пратт кивнул, и снова улыбочка раздвинула уголки ото рта, а затем медленно, очень медленно, не спуская с Майка глаз, он сказал: -- Я хочу, чтобы вы отдали за меня вашу дочь. Луиза Скофилд вскочила на ноги. -- Эй! -- вскричала она. -- Ну уж нет! Это уже не смешно. Послушай, папа, это совсем не смешно. -- Успокойся, дорогая, -- сказала ее мать. -- Они все­го лишь шутят. -- Я не шучу, -- сказал Ричард Пратт. -- Глупо все это как-то, -- сказал Майк. Он снова был выбит из колеи. -- Вы же сказали, что готовы спорить на что угодно. -- Я имел в виду деньги. -- Но вы не сказали -- деньги. -- Все равно, именно это я имел в виду. -- Тогда жаль, что вы этого прямо не сказали. Од­нако если вы хотите взять назад свое предложение... -- Вопрос, старина, не в том, чтобы брать или не брать назад свое предложение. Да к тому же пари не получается, потому что вы не можете выставить ничего равноценного. Ведь в случае проигрыша вы не выдади­те за меня свою дочь -- у вас ее нет. А если бы и была, я бы не захотел жениться на ней. -- Рада слышать это, дорогой, -- сказала его жена. -- Я поставлю все что хотите, -- заявил Пратт. -- Мой дом, например. Как насчет моего дома? -- Какого? -- спросил Майк, снова обращая все в шутку. -- Загородного. -- А почему бы и другой не прибавить? -- Хорошо. Если угодно, ставлю оба своих дома. Тут я увидел, что Майк задумался. Он подошел к столу и осторожно поставил на него корзинку с бутыл­кой. Потом отодвинул солонку в одну сторону, перечни­цу -- в другую, взял в руки нож, - с минуту задумчиво рассматривал лезвие, затем положил его. Его дочь тоже увидела, что им овладела нерешительность. ---- Папа! -- воскликнула она. -- Это же нелепо! Это так глупо, что словами не передать. Я не хочу, чтобы на меня спорили. -- Ты совершенно права, дорогая, -- сказала ее мать. -- Немедленно это прекрати, Майк, сядь и поешь. Майк не обращал на нее внимания. Он посмотрел на свою дочь и улыбнулся -- улыбнулся медленно, по-оте­чески, покровительственно. Однако в глазах его вдруг загорелись торжествующие искорки. -- Видишь ли, -- улыбаясь, сказал он, -- видишь ли, Луиза, тут есть о чем подумать. -- Папа, хватит! Не хочу даже слушать тебя. В жиз­ни не слышала ничего более глупого! -- Нет, серьезно, моя дорогая. Погоди-ка и послу­шай, что я скажу. -- Но я не хочу тебя слушать. -- Луиза! Прошу тебя! Выслушай меня. Ричард предложил нам серьезное пари. На этом настаивает он, а не я. И если он проиграет, то ему придется расстаться с солидной недвижимостью. Погоди, моя дорогая, не пе­ребивай меня. Дело тут вот в чем. Он никак не может выиграть.. -- Он, кажется, думает, что может. -- Теперь послушай меня, потому что я знаю, что говорю. Специалист, пробуя кларет, если только это не какое-нибудь знаменитое вино типа лафита или латура, может лишь весьма приблизительно определить вино­градник. Он, конечно, может назвать тот район Бордо, откуда происходит вино, будь то Сент-Эмийон, Помроль, Грав или Медок. Но ведь в каждом районе есть общины, маленькие графства и в каждом графстве много неболь­ших виноградников. Невозможно отличить их друг от друга только по вкусу и аромату. Могу лишь сказать, что это вино из небольшого виноградника, окруженного другими виноградниками, и он его ни за что не угадает. Это невозможно. -- В этом нельзя быть уверенным, -- сказала его дочь. -- Говорю тебе -- можно. Не хочу хвастать, по я кое-что понимаю в винах. И потом, девочка моя, да видит Бог, я твой отец, и уж не думаешь ли ты, что я позволю вовлечь тебя... во что-то такое, - чего ты не хочешь, а? Я просто пытаюсь сделать для тебя немного денег. -- Майк! -- резко проговорила его жена. -- Немедлен­но прекрати, прошу тебя! И снова он не обратил на нее внимания. -- Если ты согласишься на эту ставку, -- сказал он своей дочери, -- то через десять минут будешь владели­цей двух больших домов. -- Но мне не нужны два больших дома, папа. -- Тогда ты их продашь. Тут же ему и продашь. Я все это устрою. И потом, ты подумай только, дорогая, ты будешь богатой! Всю жизнь ты будешь независимой! -- Пап, мне все это не нравится. Мне кажется, это глупо. -- Мне тоже, -- сказала ее мать. Она резко дернула головой и нахохлилась, точно курица. -- Тебе должно быть стыдно, Майк, предлагать такое! Это ведь твоя дочь! Майк даже не взглянул на нее. -- Соглашайся! -- горячо проговорил он, в упор гля­дя на девушку. -- Быстрее соглашайся! Гарантирую, что ты не проиграешь. -- Но мне это не нравится, папа. -- Давай же, девочка моя. Соглашайся! Майк буквально наваливался на нее. Он приблизил ч ней свое лицо, сверля ее суровым взглядом, и его дочери было нелегко воспротивиться ему. -- А что, если я проиграю? -- Еще раз говорю тебе -- не проиграешь. Я это га­рантирую. -- Папа, может, не надо? -- Я сделаю тебе состояние. Давай же. Говори, Луи­за. Ну? Она в последний раз поколебалась. Потом безнадежно пожала плечами и сказала: -- Ладно. Если только ты готов поклясться, что про­играть мы не можем. -- Отлично! -- воскликнул Майк. -- Замечательно! Значит, спорим! Майк тотчас же схватил бутылку, плеснул немного вина сначала в свой бокал, затем возбужденно запрыгал вокруг стола, наполняя другие бокалы. Теперь все смотрели на Ричарда Пратта, след