аправились в Найроби, где трое суток беспробудно пили, прерываясь только на шлюх. Тристан договорился о фрахте в Сингапур, куда предстояло доставить слоновые бивни и рога носорогов, которые китайцы почитали афродизьяком[44]. В Найроби он попробовал опиум и эффект, когда мозги погружаются в сонную дымку, в целом ему понравился. По дороге обратно в порт Тристан, остановился на пункте заправки горючим и снялся на фотокарточку, держа в руках голову носорога. Обтрепанному фотографу, англичанину-алкоголику, он вручил двадцать долларов, чтобы тот послал снимок "Уильяму Ладлоу для передачи Одному Удару, Шото, Монтана, США". Подпись гласила: "Вот мертвый, который остановил поезд, пусть и на мгновение". А в Монтане снова была осень -- прошел всего лишь год, с тех пор как мальчики уехали на войну. Сюзанна оправилась от пневмонии, вызванной долгими прогулками под дождем, и они вместе с Изабель уехали в Бостон. В этом году выдалось только три дня настоящего индейского лета. В один из дней Один Удар и маленькая Изабель с серьезным видом наблюдали, как Ладлоу, сидя на веранде, возился с детекторным приемником. Когда наконец из приемника зазвучали первые звуки мелодии, передаваемой из Грейт-Фоллз, то они оба были потрясены до глубины души. Спящие на веранде собаки встрепенулись и залаяли, кобель встопорщил загривок и угрожающе зарычал. Ладлоу едва не выронил приемник, который он собирал два дня. Затем Изабель рассмеялась, захлопала в ладоши и начала кружиться в танце. После того, как Ладлоу пояснил, что все имеет свой звук, Один Удар погрузился в глубокую задумчивость. Через час он пришел к выводу, что детекторный приемник -- такая же бесполезная вещь, как и граммофон. Сюзанна провела зиму у Изабель-старшей, на Луисбург-Сквер. С родителями она держалась отчужденно -- они никак не могли примириться с тем, что она вышла замуж за Тристана -- а потому сблизившись с Изабель, Сюзанна нашла ее замечательной компаньонкой и их отношения "свекровь-невестка" переросли в тесную дружбу. В тот год Изабель решила не заводить любовника, а вместо этого направила свою энергию на изучение итальянского и французского, а также на вопросы феминизма и суфражизма[45], не забывая о традиционном посещении оперы и симфонических концертов. Она устроила ужин, в честь дальней родственницы, поэтессы Эми Лоуэлл[46], женщины скандально известной тем, что решилась публично выкурить сигару. Сюзанна, все еще слабая здоровьем, пришла в восхищение, когда величественная претенциозная женщина взяла бокал бренди, закурила сигару и прочитала ей свои стихи, изящные и хрупкие, разительно отличающиеся от их автора. Сюзанна так и не получила письма, которое Тристан направил ей из Фальмута, вместо этого от британского правительства пришло извещение, что в связи с секретным характером операции письмо задержано на неопределенный срок. Сюзанна была озадачена и расстроена, она даже думала связаться с отцом, которого проинформировали о Тристановских подвигах, правда более подробно и в похвальном ключе. Британский консул в Бостоне сообщил ему, что Тристан получит Крест Виктории[47] за выполнение задания, связанного с исключительным риском, но о характере миссии, в связи с военным временем, пока быть сообщено не может. Услышав это известие, отец Сюзанны не смог удержаться от того, чтобы пробормотать под нос что-то вроде "чертов авантюрист", хотя компаньоны, присутствовавшие при оглашении этой новости на завтраке в Гарвардском клубе, восторженно поздравили Артура с тем, какой у него замечательный зять. Артур был скроен по образцу "баронов-разбойников" Джей Пи Моргана и Джея Гулда[48], хотя и уступал им в масштабах. Война в Европе без сомнения явилась для него зенитом обогащения, и, крупно заработав на шахтах и мануфактурах, он ринулся в скотоводческий и зерновой бизнес. Он открыл представительство в Хелене, поставив там главой Альфреда, которого всячески поощрял заняться политикой, и еженедельно посылал ему отчеты об экономической ситуации на Востоке. Альфред успел зарекомендовать себя как отличный бизнесмен, виртуозно провернув сложную сделку с пшеницей, принесшую ему невероятную прибыль, и Артур постоянно ловил себя на мысли, что Альфред был бы великолепным зятем. Артур контролировал компанию "Стандард Ойл", которая перекупила у "Анаконды" права участия на разработку меди в Монтане, и, таким образом, сформировал концерн "Амальгамейтед Коппер". Альфред прекрасно понимал привилегии тех, кто контролирует крупный капитал, в то время как Ладлоу волновали условия жизни и уровень зарплаты шахтеров. Когда "бдительные" вздернули одного из "уобблиз" в Бьютте, Альфред горячо приветствовал такое решение[49]. Весной Альфред отправился на Восток, чтобы посоветоваться с Артуром относительно будущих планов, ну а также повидать свою мать и Сюзанну, в которую был тайно влюблен. По сравнению с Тристаном и Самуэлем, Альфред был несколько неуклюж, но был человеком верным и ласковым, искренне любил своих братьев и восхищался ими. Как-то вечером он поймал себя на мысли, что желает, чтобы Тристан не вернулся, и чтобы Сюзанна полюбила его; от такого он пришел в ужас и разрыдался. На самом деле он был весьма бесхитростным, каковое качество политика быстро из него вышибла. Его чрезвычайно расстроил тот факт, что на торжественном семейном обеде в Бостоне, Сюзанна, сидевшая за столом напротив него, практически не обращала на Альфреда внимания. Несколько раз Альфред гулял с ней по Бостон-Коммон, но Сюзанна оставалась сдержанной, хотя и дружелюбной. При расставании она подарила Альфреду сборник стихов Эми Лоуэлл, книгу абсолютно непонятную его занудливому характеру, и надписал форзац: "Дражайший Альфред. Ты очень хороший и замечательный человек. С любовью, Сюзанна". Автограф Сюзанны настолько взволновал Альфреда, что, устроившись в купе, на пути домой, он открыл обложку и вдохнул запах, дрожа от мысли, что он уловил аромат любимой женщины. Шхуна с грузом слоновой кости едва успела покинуть Дар-эс-Салам, как на Тристана обрушился приступ дизентерии, настолько сильный, что Тристан потерял сознание прямо у штурвала. Первая стадия болезни просто приковала его к постели с температурой, зашкаливавшей за 40°; на море штормило так, что Асгаард опасался как за корабль, так и за капитана. Не обладай Тристан и его шхуна некими сверхъестественными способностями, они бы давно покоились на дне Индийского океана. Под конец недели температура немного упала, и Тристан мог хотя бы вставать и ходить, терзаемый тропическими кошмарами. В своих видениях он пребывал у врат ада и намеревался сквозь них пройти -- один Бог знает, что его удержало однажды от падения, когда он взгромоздился на бушприт, подобно горгулье[50], чтобы брызги океана хотя бы немного его остудили. Мексиканец вколол ему расслабляющее и отволок в каюту. Потому что для Тристана мертвые присутствовали на палубе; несмотря на температуру, он пил в своей каюте, и слышал их поступь шагов. Самуэль смеялся и рассказывал о ботанике, но в его волосах лежал снег, и ветер с Цейлона ворошил его светлые волосы, когда они приближались к Коломбо. Сюзанна явилась с голубыми крыльями за плечами, а в носовой кильватерной струе завывал Один Удар. Он слышал их, видел их сквозь стены из тика и белого дуба. Он не понимал, где горячечные сны переходят в горячечные пробуждения, посему его сны и бодрствования слились для него в то, что охотится за душой. Как-то на рассвете Асгаард обнаружил его голым в трюме; Тристан прижимал к груди слоновий бивень и внимательно рассматривал потемневший корень, разивший тухлятиной. Тристан попытался выйти на палубу и выкинуть бивень, но Асгаард обуздал капитана и заключил в каюту, наказав мексиканцу быть на часах. В своем бреду Тристан вошел в состояние, о котором мечтают все мистики, однако он-то к нему был не готов: все сущее на земле, живое и мертвое было с ним, в равной степени, он не видел смысла ни в своей ноге на краю кровати, ни в океане, что плескался под ним, и где всегда была ночь, даже в самый полдень; кровь на корне бивня не принадлежала шхуне и, выкинув бивень за борт, Тристан загадочным образом вставил бы его слону обратно. Сюзанна являлась как бледно-розовый сексуальный призрак, ее чрево, соленое, как брызги океана под бушпритом, покрывало его до тех пор, пока она сам не превратился в привидение, и одновременно он был океаном и собственно Сюзанной, брыкающейся лошадью между его ног, он чувствовал под собой дерево шхуны, и ветром, рвущим паруса, луну над парусами, и свет и мрак между ними. Когда они вошли в Молуккский пролив, Тристан оправился от болезни и, подгоняемая мягким бризом, шхуна без приключений добралась до Сингапура. Слоновая кость и рога носорогов кость довольно-таки бесцеремонно были свалены перед скупщиками, заплатившими хорошие деньги, не в последнюю очередь потому, что головорезы Тристана, наблюдавшие за обменом, внушали китайцам тихий ужас. Исхудавший Тристан, хотя и валявшийся на носилках, полностью контролировал сделку, будучи подобен напряженной пружине, готовой сорваться в любой момент. Он согласился за невероятные деньги доставить чемоданчик чистого опиума в Сан-Франциско, в сопровождении одного из китайцев. Асгаард попытался протестовать, но за ужином Тристан выдал каждому члену команды его долю, полученную за слоновую кость, отложив один пай для деда, поскольку тот был владельцем шхуны. Он объявил, что столько же команда получит за опиум, и Асгаард погрузился в сладкие размышления о маленькой ферме на побережье Дании, которую в этом случае он смог бы без проблем прикупить. Радостные кубинцы прикидывали, как будут счастливы их семьи с таким нежданно свалившимся богатством. Только два неприкаянных бродяги, Тристан и мексиканец, плевали на кучу денег, лежавшую перед ними -- и тот и другой желали того, что за деньги не купишь: что касается мексиканца, то можно предположить, что он вспоминал свою далекую любимую страну, куда он не мог вернуться без риска быть убитым. И одному Богу ведомо, чего желал Тристан, помимо возвращения своих мертвых в мир живых: его мозги превратились в спаленный город и сожженный лес, остатки дикой бойни, затянутые остывшей зарубцевавшейся тканью. Шхуна направилась на север, в Южно-Китайское море, зайдя в Манилу для того, чтобы взять на борт припасы и воду. В этом порту, известном своей мрачной славой, курьер с опиумом впал в панику, и Тристан отрядил Асгаарда и кубинцев сторожить палубу с ружьями в руках. Затем он спустился в каюту и написал Сюзанне короткое письмо: "Твой муж мертв навсегда, выходи замуж за другого". Записку он отдал капитану парохода, которого повстречал, сойдя на берег вместе с мексиканцем, чтобы как следует погулять в Маниле. Перед самым рассветом, возвращаясь на корабль, они нарвались в доке на засаду из четырех бандитов и вполне могли погибнуть, если бы мексиканец не обезоружил одного, а Тристан обрушился на самого здорового. Одному мексиканец снял мачете голову, в то время как Тристан душил своего противника, двое бежали, но перед этим успели вспороть Тристану колено, задев жилу. Мексиканец наложил жгут и парочка, горланя песни, дохромала до ялика, на котором они кое-как добрались до ошвартованной шхуны. Асгаард почистил и зашил рану кетгутом, наложив узлы вокруг жилы. К тому времени, когда они пришли на Гавайи, рана зажила, хотя до конца своих дней Тристан едва заметно прихрамывал. Никто, кроме команды, не знает, где носило Тристана остальные шесть лет, разве что какие-то детали нам доступны, но именно в силу своей неполноты, они столь привлекательны: мы знаем, что Тристан прибыл в Сан-Франциско, оттуда направился на юг, в Панаму, надеясь проплыть новым каналом, но этому помешал неожиданный оползень, и Тристан пошел вкруг мыса Горн, а в Рио даже прикупил небольшой пароходик. Далее последовали три относительно спокойных года, когда шхуна ходила по Карибскому бассейну, в качестве торгового суденышка, от Бермуд и Мартиники до Картахены. Тристан приобрел небольшое ранчо (кубинцы называют его finca) на острове Пинос[51], после чего направился в Дакар, выполняя очередное задание британского правительства в последний год войны. Обогнув мыс Доброй Надежды, он опять пришел в Момбасу, где взял на борт женщину из племени галла[52], но она не выносила качки, и через неделю он ее высадил в Занзибаре, дав с собой мешочек с золотом. Он опять взял фрахт слоновой кости и опиума, пройдя тем же путем: Сингапур, Манила, Гавайи и Сан-Франциско, через открытый в 1921 году канал[53], а оттуда обратно в Гавану, где попрощался с Асгаардом и кубинцами, оставив при себе мексиканца. Несколько месяцев он провел на своей finca на Пиносе, а, вернувшись в Гавану, узнал о том, что его дед умер пять лет назад, а отец перенес удар и желает повидать сына до того, как сойдет в могилу. Тристан с мексиканцем наняли новую команду и пришли в Вера-Круз, где мексиканец уже мог не опасаться за свою жизнь, поскольку имел достаточно денег, чтобы откупиться. Шхуну Тристан оставил на попечение мексиканца и отправился на север, чередуя лошадей и поезда, прибыв в Монтану в апреле днем 1922 года, все такой же высушенный солнцем, охромевший, безутешный и глядящий на мир с ледяным прищуром. Кто бы мог передать немую радость Ладлоу, когда он, сидя теплым апрельским днем, на веранде с Одним Ударом, слушал по радио симфонию и увидел, как лошадь с Тристаном медленно бредет к воротам, огибая сугробы на своем пути. Тристан соскочил с коня и поймал своего отца в объятья, без конца повторяя "Отец, отец", но Ладлоу и в самом деле не мог сказать ни слова, потому что инсульт лиши его этой возможности. Один Удар уставился вдаль и впервые почувствовал на щеках слезы жизни, такой же суровой и непостижимой как и восторг Ладлоу. Один Удар начал песню. Из корраля прибежал Деккер, и они с Тристаном радостно пытались одновременно оторвать друг друга от земли. Заслышав шум, из кухни выглянула Пет и все время пыталась поклониться Тристану, а тот стремился ее обнять. Из-за угла появилась одетая в мужскую одежду длинноволосая шестнадцатилетняя девушка с уздечкой в руках: обветренная, но все же не совсем индианка. Она уставилась на Тристана, он взглянул в ответ, но она отвернулась и ушла. Деккер пояснил, что это его дочь Изабель, но она стала стеснительной. Пет заколола и освежевала молодого барашка, развела костер за кухней и начала жарить мясо. Они сидели на веранде, потягивая виски и вино, и молчали. Ладлоу писал мелом на грифельной доске вопросы. Волосы его совершенно поседели, но он был все такой же прямой. Деккер посмотрел куда-то в пространство, потом объяснил, что мать Тристана была в Риме, и после паузы, добавил, как бы вспомнив, что Альфред и Сюзанна поженились в прошлом году и сейчас проводят свой затянувшийся, пусть и запоздалый, медовый месяц, путешествуя по Европе, а этим летом будут на Антибах. Деккер испытал заметное облегчение, когда увидел, что Тристана данные известия оставили равнодушным, он сделал добрый глоток виски. Тристан сделал круг по лужайке и сказал, что хотел бы немного проехаться, выразив надежду, что к ужину все будут относительно трезвы. Он быстро добрался до ручья, что бил в вертикальном каньоне. На могиле Самуэля топорщились остатки сугроба; когда Тристан подъехал и спешился, с камня вспорхнула сорока. Он смотрел на невидимый узор в воздухе, оставленный птицей, летевшей к краю каньона над его головой. Он решил, что не понимает смысла могил, потому что та, что под его ногами была всего лишь снегом, землей и камнем, поблекшим от дождя и ветра. Возвращаясь назад, он заметил Изабель, чистившую жеребят; их шкура блестела на солнце. Деккер сказал, что он называет ее Вторая, чтобы не путать с матерью Тристана. Тристан поинтересовался, где барсук, и Изабель ответила, что животное исчезло, но его детеныши до сих пор живут за фруктовым садом. Изабель привела его в сарай и показала на щенка эрдельтерьера, которого Ладлоу подарил ей на день рожденья. Хотя псу было от роду всего десять недель, щенок отважно начал атаковать Тристана, грозно рыча, и тот взяв на руки, начал гладить пса, постепенно успокаивая; в конце концов тот затих и начал жевать его ухо. Затем Тристан внимательно посмотрел на Изабель, та покраснела и опустила взгляд. За ужином Ладлоу со всей церемонностью разделал баранину, затем написал на доске "расскажи нам истории" и передал доску Тристану. Подобно другим искателям приключений, которых абсолютно не интересует само понятие приключения, а гонит вперед неприкаянность души и тела, Тристан не видел в своих семилетних скитаниях ничего экстраординарного. Но у него было исключительно точное понимание того, что от него желают услышать, так что он начал рассказывать отцу о том, что с ним было, и что он видел: о том, как обезглавили филиппинского бандита; о тайфуне у Маршалловых островов; об анаконде, которую он спьяну купил в Ресифе, и которая настолько плотно обвилась вокруг мачты, что попытки снять ее оттуда увенчались успехом только тогда, когда ее подманили поросенком; о красоте лошадей, оставленных им на попечении своей команды Кубе и о том, как в Сингапуре некоторые люди едят собак. Последнее шокировало всех присутствующих, за исключением Одного Удара, который попросил Тристана рассказать об Африке. После ужина Тристан достал из седельных сумок подарки, включая ожерелье из клыков льва, которое он торжественно надел старому индейцу на шею. Несколько дней спустя Один Удар отправился на три дня в Форт Бентон, навестить Того-Кто-Видит-Подобно-Птице и показать ему ожерелье. Подчиняясь какому-то импульсу, Тристан отдал кольцо с рубином, предназначенное своей матери, Второй, поцеловав ее в лоб. За столом наступила тишина, Пет попыталась что-то сказать, но Деккер мягко прервал ее. Вечером, когда все улеглись, Тристан вышел на выгон; в свете луны пятна снега на пастбище казались мертвенно-белыми, а далеко на западе виднелись еще более белые вершины Скалистых гор. Он слушал тявканье койотов, преследующих кого-то, временами раздавался вой. На обратном пути он услышал, как в сарае скулит щенок, взял его на руки и принес в дом. Он уложил пса на оленью шкуру около кровати и устроил подобие гнезда из пледа, чтобы тот не замерз. В середине ночи Тристан проснулся оттого, что эрдель зарычал; комната была освещена лунным светом и у кровати Тристан увидел Вторую. Он взял ее за руку, и через какое-то время они слились в глубоком и лишенном сновидений забытье, обвитые вокруг друг друга, в неразрывном одиночестве, наконец-то покинувшем землю. Жизнь Тристана проходила семилетними отрезками, и сейчас для него наступило семь лет благодати; период в его жизни настолько бесподобный, что много позже он постоянно вспоминал мельчайшие подробности того времени, что было записано в книге дней; как папирус со священными письменами, чьи страницы переворачивают с таким тщанием, что с каждой перевернутой нарастает возбуждение и нетерпение. Благодать не живет сама по себе, и он делился ею с теми, кого любил, но вряд ли отдавал отчет своим действиям, когда он покидал тех, кто вел его к теплу и свету. Но в то утро, после того как Вторая накинула ночную рубашку, поцеловала и выскользнула из комнаты, он видел всех в окно: сначала это был неясный шум в дальнем конце выгона, оказалось что это урчал маленький дешевый "Форд", переваливавшийся по грязи через булыжники, за рулем которого сидел Один Удар, а рядом с индейцем, прямой как палка -- Ладлоу в своей бизоньей дохе. Деккер в своей ирландской вязаной шапочке стоял на солнечном пятачке, привалившись к амбару, и наслаждался утренним перекуром, почесывая нос герефордского быка[54], что тыкался мордой между перекладинами. Пет разбрасывала зерно цыплятам и гусям, отгоняя щенка, вздумавшего поохотиться на домашнюю птицу. Когда Тристан спустился к завтраку, печка была еще теплой, а через южное окно, выходившее на долину, в кухню тек солнечный свет. Вторая налила Тристану кофе, он глянул на фаянсовую тарелку с селедкой, которую обожал Деккер, и положил себе кусок, добавив маринованного лука. Вторая поставила перед ним жареную форель, пойманную на рассвете Одним Ударом. Тристан смотрел, как Вторая моет посуду, он глядел на ее волосы, заплетенные в косу, протянувшуюся вдоль спины. Он закрыл глаза, и на мгновение пол под ним зашатался как будто при качке, он чувствовал, как сельдь пахнет свежим морским ветром. Открыв глаза, он улыбнулся и спросил Вторую, выйдет ли она за него замуж в самое ближайшее время, чтобы ее ночные посещения перестали шокировать обитателей дома. Она вытерла руки, взяла с подоконника кольцо с рубином, как будто прикидывая шансы, и сказала, да, если он в этом уверен, и, да, если он в этом не уверен. Свадьбу решили справить в октябре, поскольку Изабель-старшая не смогла бы приехать из Европы ранее; ну, и также по настоянию Пет, боявшейся, что Тристан может сорваться в любой момент неведомо куда -- но он от подобных мыслей в этот период своей жизни был далек, как никто. Лето Тристан провел, строя охотничий дом в вертикальном каньоне у ручья. В Спокане он нанял бригаду плотников-норвежцев, а из Бьютта приехали три итальянских каменщика. Дизайн дома был простым: одна огромная комната с кухней и очагом в одном конце, и камином во всю стену в другом; в каждом из двух крыльев располагалось по три спальни. Вторая пришла в замешательство от столь огромных размеров; Один Удар и Ладлоу приезжали на своем "фордике" каждый день, привозя обед для рабочих. Ладлоу писал длинные красноречивые письма на доске, после ужина Тристан, сидя у костра, отвечал на них. В Монтану Великая депрессия[55] пришла на десять лет раньше, чем в другие концы Штатов. На восточных равнинах рынок зерна, благодаря войне поднявшийся до пика, полностью рухнул, чему способствовали два года жестокой засухи. Банки закрывались, а раздутый скотоводческий рынок начало потряхивать, поскольку говядину более не надо было поставлять в армию. Деккер сократил поголовье скота, оставив только призовых герефордов; единственный доход ранчо получало от продажи потомства жеребца-производителя, так и записанного в книгах как Артур Собачья Сыть -- Деккер скрещивал его с чистокровными кобылами. Потомство не отличалось силой или выносливостью "квотерхорса", но они были великолепными укрючными лошадьми[56], симпатичными и энергичными. На дистанции в четверть мили им не было равных, и Тристан с Деккером часто выставляли их на бегах в Монтане, Айдахо, Вашингтоне и Орегоне. На выигрыши Тристан купил для Ладлоу двухдверный фаэтон "Паккард", который Один Удар водил с осторожностью и редким достоинством, сидя за рулем в неизменном ожерелье из клыков льва. Покупатели приезжали за лошадями даже из Сан-Антонио и Кингсвилля, что в Техасе, и готовы были платить за них суммы, которые пугали Ладлоу и Деккера, но Тристан проявлял редкую расчетливость и настаивал на этих деньгах. Альфред с Сюзанной на свадьбе не присутствовали; вскоре и она отошла в историю. Более того, прошло четыре года, прежде чем Тристан увидел Сюзанну на торжественном, но, тем не менее, веселом Рождественском ужине. Иногда заезжал Альфред -- он объезжал округу, избираясь в Сенат, и в итоге уверенно победил, не в последнюю очередь благодаря деньгам и влиянию своего тестя. Только Вторая и Пет видели печаль на лице Сюзанны в тот Рождественский ужин. Она была бездетна, и когда дети Тристана, Самуэль Деккер и Изабель Третья, гладили ее золотистые волосы, она разрыдалась. Экономическая ситуация становилась все более непонятной и, по совету Артура, Ладлоу забрал свои капиталы из банка Хелены и за неимением лучшего зарыл золото под огромным валуном у очага Тристана. Тристан, со своей привычной (и втайне всеми любимой) самонадеянностью, настаивал на том, чтобы ранчо оставалось самоокупаемым. Он продолжал посылать формальные извещения и небольшую ренту за использование земли Сюзанне и ее отцу, поскольку она была в совместном владении. III Рок явил себя снова (мы не говорим о счастье, поскольку счастье -- это всего лишь безмятежно спящие эмоции, состояние которое душа принимает с легким сердцем и ноющими мыслями) в виде поездки в Грейт-Фоллз вместе со Второй и ковбоями, чтобы перегнать молодых бычков на товарную станцию. Путешествие было приятным, поскольку напоминало о старом времени. На дворе был октябрь и фондовый рынок, что бы под этим ни понималось, только что рухнул. Но Тристану удалось выручить за скот сумму в наличных, и они -- Вторая, Тристан, Деккер, полукровка-кри и норвежец, прижившийся на ранчо после того как дом для Тристана и Второй был построен -- остались в городе, чтобы отпраздновать окончание тяжелого лета. Они заказали лучшие блюда, доступные в городе, но команда с ранчо по соседству их все-таки перещеголяла в своей роскоши и трате денег -- ребята сделали неплохой капитал на контрабанде алкоголя из Канады, в обход Закона Волстеда[57]. Назавтра за Второй был должен приехать Один Удар, чтобы отвезти ее домой вместе с покупками, так что Тристан поговорил с главарем контрабандистов, что купит у него десять ящиков виски, как для личного пользования, так и для продажи соседям. Своим людям он объявил, что прибыль будет поделена честно, так что они упились от радости, думая о быстром обогащении, и заказал дополнительно партию виски, которую предстояло погрузить в короба вьючных лошадей. Караван, растянувшийся в узком каньоне, выходившем в долину у Шото, представлял собой странное зрелище: лошади плелись почти сразу же за "Паккардом", увязавшим под октябрьским дождем. У выхода из каньона, там, где дорога поворачивала на север к Шото, процессию поджидал закон, в лице двух вооруженных мужчин и "Форда-купе", блокировавшего дорогу. Пару раз они рассеяно пальнули в воздух, поскольку это вменялось им в обязанность, как федеральным служащим, ответственным за борьбу с контрабандистами спиртного. Караван, пребывая в добром расположении духа, остановился. Федеральный чиновник сказал, что им стало известно о перевозке груза, и что Тристан должен сдать виски. Они узнали Тристана и объявили ему извиняющимся тоном, что обвинения ему предъявят позже, в ноябре в Хелене, но вот виски они должны уничтожить. Заслышав вопль Одного Удара Тристан обернулся. Он подошел к "Паккарду", взглянул на лицо индейца, и перевел взгляд на Вторую, сидевшую сзади, среди провизии и подарков. Она сидела, словно высеченная из камня, с аккуратной красной маленькой, не более десятицентовика, дырочкой посреди лба, куда попала пуля, срикошетившая от стены каньона. Тристан впал в ярость и схватился было за револьвер, которого у него не было, а затем обрушился на обоих ошарашенных чиновников, жестоко избив обоих; одному пришлось несколько месяцев балансировать на грани жизни и смерти. Он вытащил тело Второй из "Паккарда" и побежал вниз по каньону, неся ее на руках. Караван последовал за ним под ледяным дождем, Тристан нес Вторую несколько миль, порой завывая на языке, неизвестном всему сущему на этой Земле. x x x Три дня спустя к Ладлоу приехал маршал и сказал, что Тристан должен провести месяц в тюрьме Хелены, за то, что жестоко избил федерального чиновника, у которого, как оказалось, проломлен череп. Необычно мягкий приговор был вынесен только потому, что в политических кругах Монтаны влияние Альфреда было огромным. В этот момент Пет перебила маршала, сказав, что Изабель Третья исчезла. Тристан проскакал добрый десяток миль, прежде чем нашел ее у ручья на опушке. Один Удар пел свою шайенскую песню смерти, а Изабель вторила ему таким высоким и жалобным голосом, что остатки сердца Тристана окончательно разбились вдребезги. Он поднял ее хрупкое тело в седло и отвез домой. Местные старики до сих пор спорят, что послужило причиной превращения Тристана в разбойника: алкоголь, тюремный срок, скорбь или же обычная жажда наживы; впрочем, это всего лишь сплетни, которые старики перетирают за стаканчиком, но то, что и сорок лет спустя, Тристан вызывает восхищение, говорит, что он был, пожалуй, последним из легендарных разбойников Запада, а не просто рядовым гангстером. После того, как он нашел у ручья шестилетнюю Изабель Третью, поющую вместе с Одним Ударом, он замолчал на несколько месяцев, не разговаривая ни с кем, кроме своих детей. Он молчал и в тюрьме, отказываясь от свиданий со всеми, включая Альфреда, который пришел выразить свои соболезнования и принес письмо от Сюзанны. Местная пресса посвятила этому событию статью, озаглавленную "Сенатор навещает в тюрьме овдовевшего брата". На самом же деле Альфред искал у Тристана помощи и поддержки. Альфред приехал на ранчо на следующий день после похорон, буквально через несколько часов после того, как маршал отвез Тристана в тюрьму. Ладлоу остался в комнате и отказался встречаться с сыном. Он нацарапал на грифельной доске свой ответ: "До тех пор, пока Альфред представляет правительство Соединенных Штатов и его порядки, Ладлоу не намерен говорить с ним о чем-либо". С этой запиской он послал Пет вниз, в гостиную к сыну. На самом же деле Ладлоу думал о Второй как о дочери и любил ее как свою дочь. Много лет назад он учил ее читать и писать, и постоянно баловал ее подарками, к вящему неудовольствию Пет и Деккера. Именно Ладлоу написал Изабель в Бостон и попросил ее привезти самое роскошное и самое дорогое подвенечное платье. Теперь же, когда он ехал с Одним Ударом в "Паккарде" к могиле Второй он чувствовал себя куда старше своих семидесяти пяти, вспоминая октябрь, когда мальчики уехали на войну, и еще один прекрасный октябрь, когда Тристан и Вторая стояли на собственной свадьбе среди тополей-трехгранников, и белое платье невесты, искрившееся на солнце, ярким пятном выделялось на фоне сдержанных красок осени, сухой травы и пожелтевших осин. Две смерти любимых людей за четырнадцать лет -- это, в общем, дело обычное, но только не для того, кто скорбит об ушедших, утратив понимание обычных и необычных вещей и погребенного в мыслях о прошлом и о том, как оно могло бы быть. Возвращаясь на поезде в Вашингтон, Альфред пребывал в бессоннице и смятении духа. С политической точки зрения Альфред считал "сухой закон" бессмысленным и циничным; единственное чему этот акт служил, так это укреплению рядов преступного мира, и годы, прошедшие с момента принятия закона, только это подтвердили. Для Альфреда его отец всегда был героем. Порой он любил цитировать в своих выступлениях в сенате слова старого элегантного колониста, хотя Ладлоу, надобно отметить, таковым себя не считал. Эти сколь популярные столь же и дурацкие понятия как "ковбои", "колонисты" или же собственно "сухой закон" появились уже после того как прошли этапы истории, связанные с ними, когда энергия общества направилась на то чтобы развешивать ярлыки и устанавливать общественный порядок. Но проблемы, волновавшие Альфреда, были куда более принципиальными, чем вопросы политики или охлаждения отношений со своим отцом. Сюзанна была больна, на самом деле она всегда была нездорова, но болезнь ее была неявной и скрытой. Вашингтонская жизнь, с ее общественными обязанностями, проистекавшими из положения жены сенатора, эти проблемы только усилила. Альфред купил загородный дом с конюшней в Мэриленде, где держал скаковых лошадей своего тестя. Большую часть времени она проводила там, два раза в неделю ее навещал профессор судебной психиатрии из госпиталя Джонса Хопкинса[58], старый французский еврей, поклявшийся хранить тайну, поскольку психически больная жена всегда расценивалась в политических кругах как помеха карьере. Ослепленный своей любовью, Альфред отказывался признавать серьезность проблемы. Как-то вечером, несколько лет назад, когда они ехали из Валлаури в Ниццу, чтобы отплыть домой, Сюзанна настояла на том, чтобы шофер остановился, после чего Альфред и Сюзанна направились в близлежащий перелесок и занялись любовью. Несколько недель после этого она выглядела счастливой, хотя это счастье порой перемежалось вспышками истерических рыданий. Несмотря на эти припадки, Альфред считал себя счастливым как никогда, но потом Сюзанна впала в терзания и отказалась покидать каюту в течение всего двухнедельного путешествия до Нью-Йорка. Избавление от напряженной вашингтонской жизни и пребывание в загородной резиденции, казалось, пошли ей на пользу. Но каждый год, за все девять лет их брака, у Сюзанны случались периоды того, что называют безумием разной степени тяжести. Ее врач избегал обнадеживающих диагнозов, хотя за это время Сюзанна стала его самым любимым пациентом. Он рекомендовал ей больше времени проводить в конюшнях, полагая, что занятия с животными благотворно влияют больного, а лошади как-то вытягивают яд из ее души, пусть и на время. Недели, последовавшие после возвращения Альфреда из Монтаны, стали сущим кошмаром. Маниакальное состояние Сюзанны достигло пика: ей казалось, что вещи в этом мире стали слишком яркими и образными, чтобы их выносить. Так, например, она ясно видела лошадиное сердце, запрятанное за шкурой, мускулами и костями, а луна находилась всего лишь на расстоянии протянутой руки от окна. Цветы в вазе для нее были мертвы, некоторые картины, привезенные из Франции, она перевернула лицом к стене; она говорила, что тоскует по своему ребенку, которого она постоянно выдумывала в своем воображении, а отказ Тристана ответить на ее письмо с выражением соболезнования явился для нее поводом для впадения в глубокую депрессию. В апреле Альфред снова приехал на запад, под предлогом встречи со своими избирателями. В Хелене он купил большой дом, посчитав, что если Сюзанна будет проводить летние месяцы в Монтане, то ей это поможет. Там будет Изабель, а Тристан и Пет возможно разрешат Сюзанне возиться с Самуэлем и Третьей. Когда Альберт наконец заехал в загон, то его сердце, и без того полное оптимизма, исполнилось восторга от задуманных планов и от красоты ранчо. У амбара Тристан и Деккер мастерили каркасы для вьючных седел, Ладлоу и Один Удар, покуривая свои трубочки, наблюдали за работой. Когда Альфред вылез из машины, Ладлоу немедленно вышел за ограду и пошел на дальний конец пастбища, сопровождаемый индейцем. Тристан, Деккер и Альфред смотрели, как Ладлоу ковыляет среди подтаявших сугробов, словно намереваясь дойти до края света. По щекам Альфреда покатились слезы, Тристан взял брата за руку. Альфред попросил о прощении, но Тристан сухо сказал: "За что прощать -- ты же не убивал мою жену". Деккер сел на козлы и наблюдал, как Тристан и Альфред пошли по пастбищу за удалявшимися силуэтами Ладлоу и Одного Удара. В печали Деккера таилась суровая нордическая беспощадность. (Три года он терпеливо ждал нужного момента; пока, оказавшись на скотоводческом аукционе в Бозмане, наконец использовал возможность пристрелить того федерального чиновника, на дороге из Бозмана в Ливингстон, по которой тот ездил ежедневно. Деккер засел на скале среди сосен, с Винчестером 270 калибра; сначала он прострелил покрышку, а когда служащий вышел из машины, то Деккер с большим удовлетворением всадил в него десять пуль. Второго федерального служащего перевели на восток, и Деккеру пришлось удовольствоваться только одной жертвой). На полпути Альфред остановился и сбивчиво объяснил Тристану, что тот должен написать Сюзане и освободить ее от извращенного чувства вины. Тристан с симпатией кивнул. Когда они дошли до Ладлоу, который устало прислонился к валуну, переводя дух, то Один Удар отошел, чтобы не слышать беседу. Тристан взял отца за руку и попросил его простить Альфреда, своего сына, а не правительственного служащего. Ладлоу поежился от холода, уставился на Альфреда ясными и немного увлажнившимися глазами, кивнул Тристану и отвернулся. Он был без своей обычной грифельной доски, так что просто обнял Альфреда и зашагал обратно к дому. Уезжая следующим утром, Альфред чувствовал себя прекрасно, хотя погода этому не соответствовала -- шел дождь. Он был прощен, и все вместе провели прекрасный вечер; Альфред усадил Тристановых детей на колени и рассказывал им о жизни в больших городах на Востоке. На пути к станции он остановился, чтобы пропустить большой караван вьючных лошадей и мулов. Ими правили два ковбоя, Альфред узнал погонщиков -- одним был полукровка, негр-кри, вторым -- гигант-норвежец. Альфред рассеянно подумал, зачем Тристану столько вьючных лошадей. В начале мая, когда стало ясно, что весна прочно установилась на землях, а грозы будут короткими и освежающими, из Форт-Бентона приехал Тот-Кто-Видит-Подобно-Птице. Взяв с собой Тристана, Деккера, норвежца и кри, он направился из Шото через Вальер и Кат-Бэнк в Кардстон, в Альберте. Там они погрузили на пятьдесят лошадей ящики с виски (по четыре на каждую) и отбыли в Грейт-Фоллз, срезав путь через Шелби и Конрад. В Грейт-Фоллз Тристан выручил за виски шесть тысяч долларов. Такая прибыль объяснялась тем, что они привезли первоклассный канадский купаж, а не ядовитое пойло для работяг, чем грешили остальные бутлегеры[59]. Вторым фактором служило то, что в северной Монтане было мало хороших дорог, что облегчало работу полиции. Но Тот-Кто-Видит-Подобно-Птице уверенно провел караван вдали от глаз закона, хотя Один Удар был опечален тем что он не мог принять участие в экспедиции -- Тристан настоял, чтобы индеец остался на ранчо и приглядывал за Ладлоу и хозяйством. К сожалению, Тристан был недоволен. Он не понимал причины своего разочарования, но дело было в его характере -- он подспудно надеялся на то, что ему доведется столкнуться с конкурентами. Тогда Деккер объяснил ему, что у Тристана есть дети, и для конкурентов найти их в малонаселенной Монтане -- пара пустяков. Тристан согласился с его доводами; на самом деле Деккер был в ярости, он огласил Тристану свои осторожные советы только по настоянию Пет, опасавшейся за жизнь своих внуков. В середине лета Тристан предпринял еще один рейс за спиртным, а когда они вернулись на ранчо, Один Удар сказал, что Пет исчезла, прихватив с собой детей. Один Удар пояснил, что последовал бы за ними, но Ладлоу заболел. Так что Деккер и Тристан направились в своем "Паккарде" в Форт-Бентон и привезли Пет и детей обратно. После этого Тристан на время прекратил свои операции, телеграфировав мексиканцу в Вера-Круз, чтобы тот пригнал следующей весной шхуну в Сан-Франциско. Он намеревался хорошо заработать. На лето Изабель приехала в Монтану, для того чтобы помочь Сюзанне подходящим образом обустроить дом в Хелене, соответствующий положению сенатора. Пет с детьми переехали на месяц к Изабель и Сюзанне, чье состояние от общения с детьми улучшилось; в свою очередь Самуэль и Третья пришли от Сюзанны в восторг. Никто не знал, что здоровье Сюзанны покоилось на хрупком непонимании обстановки. Когда Тристан по настоянию Альфреда ответил на ее письмо, в нем он более чем подробно остановился на том, что судьба их разлучила, но, несмотря на все, что было ранее, они должны жить с этим, принимая жизнь с благодарностью. На самом же деле письмо было жестоким, поскольку дало ей надежду, она снова вошла в ту фазу, когда ее мир стал ярким, так что ее дни представляли собой сплошную последовательность той внутренней сути вещей, которых она видела. Альфред запланировал большой торжественный ужин и прием для своих друзей-политиков и высшего