лет. Именно в июле мой доктор прописал мне маленькие желтые таблетки. Сейчас на дворе январь. Я переживал один из самых тяжелых периодов в своей жизни -- по большей части это выражалось в депрессии и тревоге -- не то чтобы мне просто "было грустно". Это было нечто большее. Никакая милая чепуха, вроде дружеских объятий или связки серебристых воздушных шаров, не могла излечить от приступов, снедавших меня на протяжении нескольких предыдущих лет. Маленькие треугольные пилюли доктора Уоткина цвета детского куриного пюре существенно притупили мои ощущения -- а мне только того и было надо. Доктор Уоткин заверил меня, что эти таблетки чрезвычайно распространены и что большинству людей рано или поздно приходится к ним прибегать,-- и я должен признать, что они сделали мой характер менее колючим. К тому же я стал намного более "симпатичным" человеком (многие из моих друзей и домочадцев не пре- 216 ----------------------------- минули отметить это). В виде дополнительного преимущества я стал работать более эффективно, словом, превратился в более производительного члена общества. Полагаю, это было нечто вроде пластической операции на мозге. 217 ----------------------------- Что ж, о таблетках можно говорить долго. Но, может быть, вам тоже случалось принимать таблетки, и, может быть, когда вы делали это, то в самой глубине души не знали, зачем делаете это, просто вы были довольны, что таблетки существуют и что их можно принимать. Нечто подобное произошло и со мной. Я рассказываю вам все это, сидя на земле в лесной чаще острова Ванкувер, в моей старой бойскаутской палатке, не использовавшейся многие десятки лет. От ее клеенчатого пола слегка воняет холодильником, забитым просроченным йогуртом; руки мои прижимают к груди последнюю пачку сигарет; я сижу в пиджаке, галстуке и, чтобы согреться, кутаюсь в старое серое армейское одеяло. Я стараюсь, чтобы сигареты не отсырели, потому что дождь то и дело заливает внутрь. Спускается ночь. И как вы, возможно, догадались, одновременно происходят и другие вещи, о которых я здесь не говорю, потому что никак не могу собраться с духом. Пожалуйста, потерпите немного, не отвлекайтесь,-- и я постараюсь рассказать вам еще. 218 ----------------------------- Пожалуй, я расскажу вам о том, как странствовали по жизни с тех пор мои приятели-эмбрионы -- какими странными путями шла их жизнь. И хотя мы разошлись по тысяче разных тропинок, чтобы достичь своего, наши жизни, как ни странно, закончились в одном и том же несуществующем месте. Ну, во-первых, о Марке -- силаче Марке, человеке, который, стоило ему захотеть, мог стереть вас в порошок,-- два года назад ему поставили диагноз ВИЧ. Чувствует он себя пока вполне прилично -- по-прежнему работает брокером в центре города,-- но по очевидным причинам больше думает о Последних Вещах, чем большинство людей. Дождливыми вечерами мы устраиваем ретро-коктейли ("Формула Один", "Сингапурский Слинг") в баре отеля "Сильвия", окна которого выходят на Английскую бухту. Он рассматривает свою ситуацию своеобразно. "Если серьезно вдуматься, старик,-- говорит он,-- наши тела и сами не знают, где они начинаются и где заканчиваются. Иммунная система не столько поддерживает твое здоровье, сколько очерчивает границы твоего тела. Теперь сквозь 219 ----------------------------- меня словно просверлили дырку, и мое тело запуталось, оно не знает, где я начинаюсь и где заканчиваюсь, и то, что снаружи, свободно просачивается внутрь. Представь себе швейцарский сыр: если дырки в нем станут слишком большими, то он перестанет быть швейцарским сыром -- он попросту станет... ничем. Похоже, со мной происходит то же самое. Я становлюсь ничем. И да, это страшно". Наши разговоры никогда не получаются легкими, но по мере того, как я -- мы -- становимся старше и старее, мы все понимаем, что наши разговоры неизбежны. Мы горим желанием поделиться с другими своими чувствами. После определенного возраста искренность перестает отдавать порнографией. Как будто прохладца, которой была отмечена наша юность, это нечто вроде ретровируса, который в конечном счете опустошает тебя. Делает дырчатым. 220 ----------------------------- В другой вечер, за другими коктейлями, но все в том же баре "Сильвия", Стейси, ныне разведенная, тренер по аэробике и ассистентка адвоката, говорит мне: -- Нас научили верить, что наш мир лишен волшебства только потому, что он наш. Почему нам внушили, что волшебство -- это нечто, что происходит не с нами, а где-то и с кем-то за тридевять земель? Почему они не могли просто сказать: "Ребята, все хорошо таким, какое оно есть. Так что впитывайте его каждой клеткой, пока можете". На этом она допивает вторую порцию клюквенного мартини ("Крантини"). Стейси спилась. И еще взгляд у нее тяжелый, как у людей, которые балуются кокаином. Это печалит меня, потому что она по-прежнему красавица и я люблю ее больше, чем большинство прочих людей в моей жизни. Но я знаю, что единственный путь, на котором она может прикоснуться к волшебству, лежит через бутылку. Однако, став старше, я понял, что ни я, ни кто-нибудь другой не смог бы ничего изменить, окажись он в положении Стейси. С течением 221 ----------------------------- времени вы начинаете понимать, как случается, что жизни людей складываются наперекосяк; научаетесь видеть все повороты сюжета и все соблазны; до вас доходит, каким именно способом одни люди могут использовать других. Блеск, окружавший телесную и моральную порчу, исчезает; знание уже не радует. Вы больше не хотите попусту тратить силы, и вот вместо этого вы учитесь терпимости, состраданию и любви -- учитесь сохранять дистанцию,-- как ни тяжело мне говорить это. Впрочем, и об остальном мне тяжело говорить. 222 ----------------------------- Стейси тянет исповедаться. Она говорит: "Видишь ли, старик, между такими, как ты и я, и остальным миром -- огромная разница",-- и я спрашиваю Стейси, в чем же она. -- Ну, ты ведь знаешь, что существует точка, которой достигаешь однажды... однажды, когда ты вдруг ломаешься и понимаешь, что остался совсем один и падаешь в пропасть. -- Конечно... но разве не со всеми так? -- спрашиваю я. И Стейси отвечает: -- Видишь ли, когда это происходит, рядом с большинством людей кто-то есть, поэтому изгнание из Рая не так тяжело. Но ты и я, старик, мы -- это совсем другое. Мы прошли через все это дело в одиночку. И теперь как острова. Я не знаю, воспринимать это как комплимент или нет. А Стейси начинает сюсюкать, вспоминая Марка, к которому всегда испытывала неразделенное влечение: -- Ах, бедняжка Марки, он красивее нас всех вместе взятых, и, точно говорю, я жизнь бы отдала, только бы он прожил подольше и поукрашал 223 ----------------------------- бы мир еще несколько лет. Скажи честно, старик, ты бы ведь отдал все на свете, чтобы выглядеть как чиппендейловский танцор всего-то на каких-нибудь десять малюсеньких минуточек. Тут она замечает, что ее стакан пуст, и вертит головой в поисках официанта. "И знаешь еще что? Марк ничего не сказал даже родителям. Он решил, что они его бросят". Приносят новый "крантини", и я чувствую, что скоро мне придется выручать Стейси. А потом как-то всплывает тема Бога. Стейси поднимает на меня глаза -- все еще такая красивая, но такая пьяная -- и говорит: "Старик, Бог -- это человек, который впивается мне в шею в счастливую ночь. Бог -- это голос в ночи, который я слышу, но до которого мне нет никакого дела, потому что я знаю, кто это. Ты меня слушаешь, старик?" -- Слушаю, Стейси,-- отвечаю я. И я буду слушать дальше, хотя тот я, каким я был когда-то, сменил бы тему. Так уж случилось, что много лет назад большинство из нас порвало связь между любовью и сексом. А порванную, ее уже никогда не восстановишь. 224 ----------------------------- Джули оказалась более "нормальной", чем, скажем, Марк или Стейси. У нее двое детишек, живет она в Пембертон-Хайтс, в Северном Ванкувере, в таком очень типичном пригороде. У нее славный муж, Саймон, и она вспоминает нашу юношескую пору, когда все мы были вместе, как какое-то опасное и прекрасное приключение -- к счастью, далекое, как тигры в своем загоне в зоопарке. -- В последнее время я стараюсь измениться, старик,--говорит она мне, когда мы сидим на бетонных ступенях ее крыльца, попивая слабый кофе "Мистер Коффи".-- Ты знаешь, ирония -- это ад, из которого я пытаюсь бежать: обратить цинизм в веру, путаницу -- в ясность, тревогу -- в набожность. Но это трудно, потому что я стараюсь быть искренней в жизни, и вот стоит мне включить телевизор и увидеть какого-нибудь телеведущего, и я сдаюсь. Слишком много дешевых подделок! Все было бы куда яснее и проще, не будь кругом такого множества разрисованных знаменитостей. Ведь правда? 225 ----------------------------- Джули кричит сыновьям, чтобы те перестали драться из-за водяного пистолета (одновременно она подает реплику в сторону, сообщая мне их домашние прозвища -- "Дэмьен" и "Сатана"), и наш разговор продолжается: -- Просто не обращай внимания на эту мелюзгу. 226 ----------------------------- Иногда мы засиживаемся, если погода теплая, и город перед нами блестит, как позолота, а дюжина подъемных кранов буквально на глазах меняют его очертания. -- Тысячу лет назад,-- говорит Джули,-- люди и думать не думали, что жизнь их детей будет хоть чем-то отличаться от их собственной. Теперь уже никто не спорит, что жизнь следующего поколения -- черт побери, да просто жизнь на будущей неделе -- в корне отличается от жизни сегодня. И когда мы начали так думать? После какого изобретения? После телефона? После машины? Почему так случилось? Я точно знаю, что ответ есть! Мы продолжаем сидеть и разговаривать. Джули напоминает мне про ночь, которую довелось пережить нам семерым в 1983 году: -- Ну, еще та ночь, когда мы пили лимонный джин и каждый украл по цветку с кладбища Уэст Ван и прикрепил себе в петлицу. Полный провал в памяти. Не могу вспомнить. -- Слушай, старик, не пялься так на меня -- ты был не такой уж пьяный. Ты еще дал мне 227 ----------------------------- потрясающий совет там, в ресторане. Из-за этого совета я перешла в другую школу. Я по-прежнему тупо смотрю на Джули: -- Извини. -- Но это просто ужас, старик. Ну вспомни. Марки шел без рубашки по Денман-стрит; Тодд, Дана и Кристи нарисовали себе поддельные татуировки. -- Уф, совсем память отшибло. Хоть убей. Джули овладевает навязчивая мысль -- заставить меня вспомнить: -- В ресторане еще была такая жуткая коричневая виниловая мебель в стиле семидесятых. А ты ел живую рыбу. -- Погоди! -- кричу я.-- Коричневая мебель в стиле семидесятых -- я помню коричневую мебель. -- Слава тебе, Господи,-- говорит Джули.-- Я уж думала, что с ума сошла. -- Нет, погоди, вроде начинаю припоминать... цветы... рыба.-- С ласковой помощью Джули воспоминание о вечере удается вытянуть из памяти, как тонкую нить, дюйм за дюймом. В конце концов мне удается вспомнить все до мельчайших подробностей, но процесс оказывается на удивление утомительным. Притихнув, мы сидим на теплых бетонных ступенях.-- Так в чем там была суть? -- спрашиваю я. -- Не помню,-- отвечает Джули. Оба мы слегка поражены, я даже больше, чем Джули, природой воспоминаний -- тем, как они хранятся где-то в мозгу, но могут в любой момент потеряться, или перепутаться, или Бог его знает что еще. Если бы Джули не сидела рядом и не сопровождала меня в воспоминаниях о том 228 ----------------------------- вечере, я сошел бы в могилу, так никогда и не вспомнив, что в моей жизни был такой волшебный вечер. Тогда какой смысл был в том, чтобы прожить его? И поэтому мы оба сидим притихнув. Настанет время уезжать, и я буду уже забираться в машину в конце подъездной аллеи, где Саймон недавно посадил маленькие рододендроны. Джули скажет: -- Ну, до скорого, Джеймс Бонд. Возвращайся в свое холостяцкое Бэтменское Логово. Жаль, не могу тебя сопроводить. Я задумываюсь над ее словами и отвечаю: -- Нет, этого не надо. Я бы отдал миллион долларов, чтобы остаться в этом доме с тобой и денек побыть Саймоном. Джули помолчит, а потом скажет: -- Знаешь, это хорошая жизнь, старик, но я понемногу тоже начинаю чувствовать себя одинокой в этом доме. Не обманывайся. Потом она чмокает меня в щеку, и я возвращаюсь в город. 229 ----------------------------- И вот я снова в промокшей маленькой палатке в дождливом лесу, где сгущается ночь. После того как дневной свет скрылся за обложившими небо тучами, похолодало, но не очень. Здесь никогда не бывает слишком холодно, а этот январь так и вообще выдался теплым. Батарейки моего фонарика сели; я плоховато подготовился к этой поездке -- все делал в спешке -- позже объясню почему. Я сижу и натягиваю сухие серые рабочие носки, которые купил на заправочной станции в Данкане, и поедаю третью плитку "Кит Кэт". Теперь палатка слегка пахнет пасхальными яйцами. Стоит, пожалуй, поведать вам и о трех других эмбрионах, вместе с которыми я плавал в бассейнах моей юности. Но пока мне хочется сказать вам вот о чем: неделю назад я выбросил таблетки, которые дал мне доктор Уоткин. Теперь они погребены на городской свалке, уютно покоясь в коричневом пластмассовом пузырьке. Так что вы действительно слушаете меня. А не таблетки. Просто чтобы вы не сомневались. 230 ----------------------------- Дана. Из нас семерых Дана был самым великим экспериментатором. Мы знали, что он занимается разными темными делишками, но в нашей компании он старался вести себя "нормально" (опять это слово). Полагаю, что именно это привлекало его в нас. И только много лет спустя я выяснил, какими именно темными делами он занимался. Он привез меня в свою квартиру в Уэст-Энде на двадцать каком-то этаже бетонной "щепки" постройки шестидесятых и с покаянным видом показал мне кипу порножурналов с желтыми липучими бумажками вместо закладок, сказав: "Смотри". Я посмотрел и увидел Дану, в возрасте от подросткового и старше, сплошь загорелого, делавшего что угодно и с кем угодно. Я буквально онемел. Ну что тут скажешь? Потом он подвел меня к шкафу, где стояли пылесос и несколько коробок "Тайда". Из одной коробки Дана вытащил прозрачный полиэтиленовый мешок чего-то, что явно не было "Тайдом". Потом прошел в ванную, высыпал и смыл содержимое, равное стоимости обучения пары 231 ----------------------------- близнецов в одном из элитных университетов Новой Англии. После этого мы пошли в гостиную -- там стояли мебель из магазина "ИКЕА" и модные электронные игрушки, прожженные сигаретами, выкурили напополам последнюю сигарету и посмотрели на солнце, заливавшее серебристым светом парусные лодки в Английской бухте. -- Мне просто нужен был свидетель, вот и все,-- сказал Дана. -- Тогда я -- твой свидетель,-- ответил я. -- Я изменился,-- сказал он. -- Я рад,-- сказал я. Мы замолчали, потом неловко попрощались, я вышел из квартиры, и прошло несколько лет, прежде чем я снова встретил Дану. Это случилось на парковке возле супермаркета "Экономьте на еде" в торговом центре "Парк и Тилфорд". Дана загружал микроавтобус разными продуктами, а какая-то женщина пристегивала младенца к детскому сиденью, одновременно пытаясь угомонить ребенка постарше, стоявшего рядом. Я подошел к нему и сказал: -- Дана! Давненько не виделись. В его глазах я увидел страх. Женщина -- его жена -- бросила в нашу сторону любопытный взгляд, и Дана поспешно представил меня как "Старика": -- Мы частенько вместе играли в футбол в школе. -- Здорово,-- сказала женщина, продолжая пристегивать ребенка. -- Эй, да у вас дети,-- сказал я,-- отлично! Вы давно женаты? 232 ----------------------------- Дана словно не слышал меня. Он со стуком захлопнул багажник, отпихнул магазинную тележку, не позаботившись взять двадцать пять центов из запорного устройства, выгреб из кармана ключи и направился к передней двери. -- Я не могу говорить с тобой, старик. Просто не могу. -- Ладно, ладно. Никаких проблем, дружище,-- сказал я. Дана включил зажигание. Его жена улыбнулась, помахала мне и крикнула: "Рада была познакомиться!" -- сквозь все сужающуюся щель закрываемого Даной окна. 233 ----------------------------- Неделю спустя, часов в шесть вечера, Дана позвонил мне -- найти меня по телефону несложно: мой номер не менялся вот уже лет десять -- он явно звонил из автомата, поскольку в трубку доносился рев машин и грузовиков. -- Это я,-- сказал он. -- Да уж догадался. Как ты? Пауза. -- Порядок. Я попытался завязать разговор и смутно почувствовал, будто нахожусь в тихой комнате с человеком, которому осталось жить считанные минуты. -- У тебя симпатичная жена,-- сказал я. -- Я молюсь за тебя,-- ответил Дана. -- О,-- сказал я.-- Ну... Спасибо. -- Я молюсь за тебя, потому что ты неверующий, а значит, у тебя нет души. -- Послушай, Данстер, может, я и неверующий, но душа у меня есть. Так или иначе, я в твоем покровительстве не нуждаюсь. -- Бог нисходит в предместья, старик. Мы не ожидали Страшного Суда в наши дни, но он будет. 234 ----------------------------- -- Дана, в чем дело? -- Пришло время, старик. Тебе больше не придется жить в линейном времени, понятие бесконечности перестанет пугать людей. Все тайное станет явным. Придет время великих разрушений; небоскребы и здания транснациональных корпораций рухнут. Сон и явь смешаются. И зазвучит музыка. Прежде чем ты станешь нематериальным, тело твое вывернется наизнанку, и падет на землю, и изжарится, как мясо на дешевой жаровне, и ты освободишься и предстанешь перед Судом. -- Хм... Дана, кажется, меня просят к другому телефону. Можно я тебе перезвоню? -- Возможно, ты будешь сидеть за рулем, когда это случится. Возможно, делать покупки в фешенебельном магазине. Возможно... Эй, Дана. Мне надо идти. Чао. Вот такой вот Дана. 235 ----------------------------- Из всех нас жизнь Тодда изменилась меньше всего. Он вылетел из университета Саймона Фрэйзера уже больше десяти лет назад и с тех пор мотается между лесопосадочными работами и пособием по безработице, и нет никаких признаков, что он собирается менять этот образ жизни. Он живет в доме сорокового года постройки на Коммершиал-драйв, в Восточном Ванкувере, в постоянно обновляющейся компании разного сброда: лодырей, рохлей, квебекских националистов, владельцев горных велосипедов и музыкальных дилетантов. Больше всего нас сблизило то, что сразу после школы мы два лета подряд вместе занимались лесопосадками, бродяжничали от контракта до контракта, высаживали саженцы на просеках Британской Колумбии -- на озере Боурон, при ручье Кемпер, в Оканагане, Нельсоне, Ценцайку-те, в долине Шимахант. Пролетавшие вертолеты брызгали нам в лицо гербицидами; мы увязали в заросших клюквой болотах; мы слышали, как незнакомцы стучат в окна наших комнат в мотелях на островах Королевы Шарлотты, шепотом предлагая: "Травка... грибки... кока..."; мы прини- 236 ----------------------------- мали получасовой групповой душ в Принс-Джордже, деля на двоих драгоценную горячую воду и соскребая угольную пыль со свежих ожогов кусочками пемзы. Это было хорошее время; Тодд так и остался в нем. Я навещаю Тодда, и он излагает мне свои теории буквально обо всем. Я навещаю его всего несколько раз в год -- он же никогда не приезжает ко мне в центр. Тодд сидит, примостившись на своем балансовском кресле, на спинку которого натянута тенниска с картинкой из книжки доктора Зюсса, посасывая витамин Б12. -- Привет, Тодд,-- говорю я, перекрикивая включенную на полную катушку запись на пленке для компьютерных программ -- она служит звуковым фоном для фильма о зомби, который крутится на видеомагнитофоне с отключенным звуком. -- Старикандер, старикандер, старикандер -- не хочешь перекусить? -- И Тодд показывает мне нечто комковатое в раковине морского уха, я отвечаю: "Конечно", и он бросает мне сдобную булочку через всю комнату, на полу которой в прихотливом беспорядке валяются: бурдюк для вина, поролоновые подушки, рабочие штаны, спальные мешки, шерстяные носки, доска для серфинга, писклявые игрушки и пластмассовые ложки и вилки, какие выдают пассажирам аэробусов. На Тодде велосипедные шорты, шерстяные перчатки без пальцев и свитер из Вэлью-Вил-ледж. Мокрые свитера рядами развешаны в коридоре. Я чувствую себя безнадежно буржуазным, как бы я ни был одет, и присаживаюсь в списанное со склада сиденье из "боинга 737" рядом с тоддовским креслом. 237 ----------------------------- -- Тодд,-- говорю я,-- можно сделать музыку потише? -- А? Что ты говоришь? Я выключаю музыку, на комнату нисходит умиротворяющая тишина, и мы беседуем. -- На лесопосадках платят гроши,-- говорит Тодд. Я даже не удосуживаюсь указать ему на то, что в этой жизни можно заниматься не только лесопосадками. Тодд совершенно неугомонен. Возможно, он под действием какого-то наркотика. Стейси кончила алкоголизмом, Тодд -- наркотиками. Марк называет стиль жизни Тодда "проснись и пой". Тодд крутит ручки мотороловской рации, лежащей на стопке макинтошевских дискет. На улице подростки гоняют взапуски по соседней Коммершиал-драйв. Уличные певцы, накачавшись эспрессо, хриплыми визгливыми голосами выводят тему из фильма "Прокол" -- назойливо, как мартовские коты. Все это создает ощущение красочного, уютного хаоса. Хаоса, изнанка которого -- тревожная неупорядоченность. Мы заговариваем о прошлом, но, кажется, Тодду это не очень интересно. Я единственный из нашей старой компании, с кем он поддерживает отношения, и то исключительно благодаря моим собственным усилиям. Ну а уж о возможности собраться всем нам семерым не может быть и речи. 238 ----------------------------- Но иногда, и довольно часто, сквозь туман наркотиков и уводящую вниз жизненную спираль просвечивает настоящий Тодд, и тогда я начинаю понимать, зачем, собственно, все эти годы предпринимаю усилия, чтобы видеться с ним. Например, я спрашиваю его, о чем он думает, когда сажает маленькие деревца на не очухавшихся от лоботомии северных просеках. Он ухмыляется, смеется (зубы у него еще те!) и говорит: -- О деньгах, старичок, о деньгах,--потом резко обрывает смех и продолжает: -- Нет, вру. Ты же знаешь, дружище, что это была всего лишь неудачная шутка. Тебе действительно хочется знать, о чем я думаю, когда я там? --Да. -- Я думаю о... я.думаю,о том, как трудно -- даже при желании, даже если хватит сил и времени,-- я думаю о том, как трудно нащупать ту точку внутри нас, которая всегда остается чистой, которую нам никогда не удается нащупать, хотя мы знаем, что она есть,-- и я пытаюсь ее нащупать. 239 ----------------------------- Он кладет щепотку табака "Драм" на сигаретную машинку и бросает на меня взгляд украдкой. -- Что еще важно в жизни, приятель? Я никогда еще не прикасался к этой точке, но я пытаюсь. Он закуривает свою самокрутку и впадает в задумчивость. Потом наклоняется ко мне, все еще сидящему в кресле от "боинга", одной рукой хватает меня за плечо, а другую кладет на макушку и сильным рывком, так что я даже вздрагиваю, как бы выдергивает у меня из черепа мой дух. Потом, оглядывая мое тело, говорит: -- Вот он, ты. Вот тут у нас твое тело -- этот кусок мяса,-- а тут...-- он глядит на мой воображаемый дух, зажатый между пальцами другой руки,-- ты. У меня начинает кружиться голова. Такое чувство, будто Тодд расколол меня напополам. -- Так что же такое ты, старик? Что в тебе твоего? 1йе между ними связь? В чем твой конец и твое начало? Может быть, твое ты -- это незримый шелк, сотканный из твоих воспоминаний? Или это дух? Электричество? Что это такое? Аккуратными движениями мима он снова влагает мой дух в мое тело, и я рад. Тодд поглаживает меня по голове: -- Не пугайся так, дружище. Ты весь теперь здесь, целиком. Ничего не пропало. Какое-то время он сидит, вслушиваясь в тишину. Потом снова начинает говорить: -- Я знаю, вы, ребята, думаете, что моя жизнь пошла коту под хвост -- и что я в тупике. Но я счастлив. И вовсе я никакой не пропащий, ничего подобного. Все мы -- сраный средний класс, 240 ----------------------------- который нигде не пропадет. Чтобы у тебя что-то пропало, надо, чтобы у тебя что-то было -- вера или еще что-нибудь,-- а у среднего класса никогда по-настоящему ничего такого не было. Так что мы ничего не потеряем и никогда не пропадем. А теперь скажи мне, старик,-- что же мы такое, кем это мы стали -- раз уж не сумели пропасть? 241 ----------------------------- И наконец, Кристи. Я каждый день работаю вместе с ней в нашей компьютерной лавочке, здание которой -- блестящая, изумрудно-зеленая коробка -- стоит в деловом квартале Ричмонда, на землях дельты, недалеко от Девяносто девятого шоссе. Кристи работает в отделе маркетинга, я -- специалист по продажам, так что мы много "взаимодействуем" с ней как на работе, так и на личном уровне, переговариваясь на сложном, только нам понятном языке шуточек и сдавленных смешков во время общих собраний. Словом, дурачимся при каждом удобном случае. Сейчас у Кристи "безумная страсть" с владельцем компании Брюсом. Это длится уже по меньшей мере полгода. И хотя компания -- это огромный генератор сплетен, никто не знает об этом, кроме меня. Дело в том, что Кристи способна влюбиться в мужчину, только если он, как ей кажется, умнее ее,-- фактор, который давно уже исключил из списка претендентов Тодда, Дану, Марка и меня. Как исключает и большинство других парней. Брюс -- программист-теоретик, и это, видимо, ставит его на более высокий уровень. 242 ----------------------------- -- Он еще и женат,-- добавляет Кристи, когда мы сидим во время обеденного перерыва за джином с тоником в местном спортклубе -- месте, омываемом волнами всевозможных запахов -- лимона, махровых полотенец и дорогих, широко рекламируемых мужских одеколонов.-- Это делает его вдвойне привлекательным.-- Следует отметить, что Кристи рассматривает брак как признак высокого ума, несмотря на то что саму себя с трудом представляет под свадебной фатой. Сильнее всего Кристи тревожило то, что она так все и будет желать лишь недостижимого, и в один прекрасный день, по ее собственным словам, "моя способность влюбляться по-настоящему просто атрофируется, и мне придется заменить способность любить сентиментальностью -- ну, сам знаешь,-- буду вязать слюнявчики для своих племянников, рыдать над щенками, выпадать в осадок на Рождество, носить красные с зеленым платья и глядеться в трюмо в причудливой рамке. Если это когда-нибудь случится, старик, то, пожалуйста, умоляю, позвони в какую-нибудь освободительную армию -- пусть приедут и похитят меня". Так или иначе Кристи снова появляется в этой истории, так что я к ней еще вернусь. А теперь, я думаю, будет лучше всего рассказать, чем закончилось мое сиденье в палатке в лесу -- в костюме и при галстуке. И пожалуй, мне следует хоть немного поговорить о себе, чего я до сих пор избегал. 243 ----------------------------- Несколько фактов касательно моей персоны: я считаю себя человеком надломленным. Я серьезно задаюсь вопросом о том, в правильном ли направлении движется моя жизнь, и без конца перефразирую компромиссы, на которые мне приходилось идти. У меня ничем не гарантированная и не очень-то денежная работа в некоей аморальной корпорации, так что о деньгах я могу не волноваться. Я мирюсь с половинчатыми взаимоотношениями, так что об одиночестве я могу не волноваться тоже. Я утратил способность испытывать чистые чувства, как в юности, взамен приобретя обтекаемую ограниченность, которая, как я полагал, поднимет меня "на вершину". Смех да и только. Говорят, жизнь -- сплошной компромисс, и все же мне неприятно думать, до чего меня довели эти компромиссы: желтые таблетки, бессонница. Но думаю, все это не ново. Это вовсе не значит, что жизнь у меня плохая. Я сам знаю, что это не так... но она не такая, какую я ждал, когда был моложе. Быть может, вы преуспели в этом больше меня. Быть может, 244 ----------------------------- вам повезло и внутренние голоса не сеют в вас сомнений в правильности вашего пути,-- а может быть, вам удалось дать этим самым голосам достойный ответ и вы благополучно оказались по другую сторону. В любом случае я себя не жалею. Просто я пытаюсь привыкнуть к тому, каков мир на самом деле. 245 ----------------------------- И еще иногда я думаю, не слишком ли поздно чувствовать то, что, похоже, чувствуют другие люди? Бывает, мне хочется подойти к человеку и спросить: "Что такого вы чувствуете, что не чувствую я? Пожалуйста, это единственное, что мне нужно знать". Вероятно, вы думаете, что мне просто нужно влюбиться и что, возможно, я просто никогда не встречал подходящего человека. Или что я никогда точно не представлял, чего хочу от жизни, пока часы тикали, отмеряя время. Все может быть. Подобно большинству людей, мне несколько раз случалось добираться до сути; ну, скажем, в мотельных номерах, рядом с прижавшимися друг к другу обнаженными телами, в городах, названия которых я не могу вспомнить,-- глядя на телефон, по которому некому звонить. И мне случалось попадаться на крючок и терять месяцы, годы, но, мне кажется, эти переделки совершенно не затрагивали мои мозговые клетки. И вообще - важно ли это? 246 ----------------------------- Порой мне хочется уснуть, погрузиться в туманный мир сновидений и не возвращаться больше в этот наш, реальный мир. Порой я оглядываюсь на свою жизнь и удивляюсь тому, как мало доброго я сделал. Порой я остро чувствую, что где-то должен быть другой путь, по которому можно уйти от того человека, каким я стал -- против своей воли или по неосмотрительности. 247 ----------------------------- Но потом мне приходит в голову вот что: во время семейных обедов мама с папой часто рассказывают о том, как они встретились -- как мама однажды решила пойти в библиотеку другой дорогой и увидела папу, как они улыбнулись друг другу и сказали первые слова. Это очаровательная история, и нам никогда не надоедает снова и снова слушать ее, смакуя повторяющиеся детали их мифа о творении: какое на ней было платье, какие книги она несла, как они впервые пили вместе содовую. Отец обычно придает этой истории книжное завершение, говоря: "Вы только подумайте, детки, если бы ваша мать пошла в библиотеку обычной дорогой, никто из вас сегодня бы здесь не сидел!" Я не раз думал о словах отца, и мне они кажутся нелепыми. Каждой клеткой своего существа я ощущаю, что -- так или иначе -- я все равно оказался бы здесь. У меня забавное чувство, что я ни за что не промахнулся бы и очутился на Земле. Выходит, кое-что я все же извлекаю из этого опыта. 248 ----------------------------- Теперь о том, как же меня все-таки занесло в эту палатку, в темноту и дождь, на западное побережье острова Ванкувер: на прошлой неделе я отправился в деловую поездку в Нью-Йорк вместе с двумя другими парнями из нашей компании -- Камероном и Ширазом. Тогда я еще принимал маленькие желтые таблетки. Поездку нашу никак не назовешь шикарной: никаких коктейлей с Эндоки Дикинсон верхом на орлах крайслеровского здания или чего-нибудь в этом роде, вместо этого -- бесконечные деловые встречи и страх; угодливые проныры, превыше всего чтущие субординацию, и обеды с перепившимися коммивояжерами. Был там еще истеричный семинар по вопросам мотивации, а в промежутках между всем этим -- тайные вылазки с Камероном в порнопритоны Восьмой авеню. Наш турагент отыскал самые крохотные, самые дешевые комнатушки во всем Ман-хэттене, в которых стоял подвальный запах. Доносившийся снизу бесконечный грохот транспорта мешал мне спать даже урывками. Типичная жизнь агента по продажам. 249 ----------------------------- Вдобавок в этом январе должна была состояться президентская инаугурация; в конце недели передавали множество новостей о церемониях, которые намечались на следующую среду в Вашингтоне, и почему-то я обращал на эти новости больше внимания, чем обычно. Вообще я считаю себя вне политики; тем более для меня, канадца, американская политика могла представлять лишь отстраненный интерес. И все же я лежал в своем номере на вонючей постели, пока CNN крутила в ночи бесконечные новости, внизу выли сирены и мигали огни полицейских машин, и размышлял о передаче власти, которая должна произойти в некоем городе к югу отсюда. Я пытался представить себе, какой будет эта церемония, и это походило на мысли о коронации: король умер -- да здравствует король! Я представлял себе глашатаев, поднимавших свои трубы, толпы людей -- и думал, что в процессе мир должен вроде как обновиться. Я видел и ощущал все это сквозь туман желтых пилюль, которые прописал мне мой доктор. Я воображал, что инаугурация окажется для меня чем-то важным, что поможет мне пробиться сквозь этот туман. 250 ----------------------------- Утром в четверг я намеревался поймать такси до аэропорта "Лагвардия" и оттуда самолетом вернуться в Ванкувер. Однако вместо этого, к собственному удивлению, я отправился пешком за десять кварталов на вокзал Пенн-стейшн, где купил билет на скоростной поезд до Вашингтона, округ Колумбия. Логическим путем я пришел к выводу, что это мой единственный шанс в жизни увидеть такое зрелище, как инаугурация; вряд ли я рассматривал это в каком-то ином аспекте. Из поезда я позвонил старому университетскому приятелю моего брата Аллану, который работает во Всемирном банке,-- одинокому типу, чья комнатушка в студенческом общежитии была когда-то настоящим музеем всякой всячины, так или иначе связанной с сериалом "Стар-Трек". Аллан сказал, что будет рад меня видеть, и, поразительное дело, он даже ждал гостей сегодня вечером. Кроме того, он предложил мне устроиться на ночь на полу у него в гостиной, если я не против, и тут я понял, что даже не подумал, что стал бы делать, если бы не предложение Аллана. 251 ----------------------------- Наконец я прибыл на место. Аллан жил в квартире на третьем этаже на Капитолийском холме, за зданием Капитолия, а его оставшаяся от былых времен стар-трековская коллекция никуда не делась, разве что украсилась новыми экспонатами новых серий. Друзья Аллана, объявившиеся примерно в семь тридцать, оказались его соратниками по игре в "Подземелья и Драконы". Весь вечер напролет они говорили о черепах и уровнях и королях, заговорах и заклинаниях, мечах и кудесниках. Бражничали они разведенным водопроводной водой порошковым лимонадом "Джелло" и джином. 252 ----------------------------- Должен признать, вечер получился забавный -- я был чужаком в чужом городе среди дружелюбно настроенных людей. Моя прошлая жизнь словно бы перестала существовать -- та, другая жизнь, в которой я -- теоретически -- должен был сидеть в самолете, летящем в восьми милях над Айдахо, держа курс на Ванкувер, жизнь, которую я постепенно переставал понимать. Мне казалось, что я живу чужой жизнью. Впервые за много лет я оказался в роли человека, замешанного в историю. Мне даже не спалось в ту ночь -- не хотелось, чтобы это чувство прошло. Я действительно чувствовал себя настолько по-новому, что в первый раз за многие месяцы решил не принимать на ночь маленькие желтые таблетки. Я спал крепко, и всю ночь концентрация желтых таблеток в моей крови уменьшалась миллиграмм за миллиграммом, как уран, теряющий свою радиоактивность. 253 ----------------------------- На следующее утро, утро инаугурации, я сидел на расшатанном паркете в комнате Аллана, а светившее в окно солнце пригревало свернувшегося калачиком у меня на коленях сиамского кота. Перхоть пылинками повисала в солнечном луче, когда я почесывал его грудку. Мы с Алланом наблюдали за церемонией принесения клятвы по CNN. Кот соскочил с моих коленей, выгнул спину, потянулся и одним прыжком оказался на подоконнике, откуда принялся следить за происходящим снаружи. За окном на улицах в этой части города царила тишина, хотя еще вчера днем тут не смолкали без конца талдычащие свои партии школьные хоры из Иллинойса, ревели грузовики с оборудованием для спутниковой связи, люди из секретной службы, гудя рациями, переговаривались между собой, бегали трусцой любители здорового образа жизни и лаяли собаки. Теперь вся жизнедеятельность протекала по другую сторону здания Капитолия. После того как церемония принесения клятвы по CNN закончилась, мы вышли на улицу посмотреть, не удастся ли нам увидеть вертолет 254 ----------------------------- старого президента, покидающего Капитолий,-- и нам удалось. Люди из других домов тоже вышли посмотреть, и мы все стояли в теплых лучах январского солнца на улице без единой машины, наблюдая за тем, как вертолет поднимается, зависает в воздухе и удаляется, похожий на существо из научно-фантастического романа. Вернувшись в квартиру, я поглядел на палисадники перед домами: в этом году мороз не причинил особого вреда, и городская земля расцвела нарциссами, луком-резанцем и одуванчиками. 255 ----------------------------- Потом я надел рубашку, повязал галстук и пешком отправился на Пенсильвания-авеню, куда уже стеклись толпы горожан в ожидании парада. Погода стояла чудесная, и народ был в приподнятом настроении. Юные наркоманы, подзагоревшие, цвета молочного коктейля с ванилью, надели свои выходные бейсбольные кепки; увитые цветочными гирляндами королевы красоты уплетали пончики, которые продавали уличные торговцы. Жители пригородов, отважившиеся выбраться в город, были при жилетах, поверх которых надели лыжные куртки; кое-кто из старшего поколения облачился в твидовые пальто и умопомрачительные шляпы. По всему чувствовалось, что этот день не должен быть похож на остальные; было такое чувство, что только на один день город открыт для всех и совершенно безопасен. А какой гул прокатывался по толпе! Сколько шума! Аплодисменты, приветственные возгласы! Это было так громко -- оглушительно красиво. Я затесался в толпу напротив канадского посольства, Пе