авдиво отвечать на все задаваемые вопросы, - и, сказав это, он ударил своим жирным кулаком по председательскому столу. Жанна спокойно возразила: - Если вы пожелаете узнать о моих родителях, моей вере и о делах моих во Франции, я охотно отвечу; что же касается откровений, ниспосланных мне богом, то мои голоса запретили мне разглашать их кому бы то ни было, кроме моего короля... Последовал новый взрыв негодующих возгласов; священники заерзали в креслах, публика заволновалась; Жанна умолкла, ожидая пока прекратится шум; но вот ее восковое лицо слегка зарумянилось, она чуть-чуть выпрямилась, пристально взглянула на судью и звонким голосом закончила начатую фразу: - ... и я никогда не разглашу этого, хотя бы вы угрожали отрубить мне голову! Вы, вероятно, знаете, как ведут себя экспансивные французы в собраниях. В одно мгновение председатель и добрая половина членов суда вскочили с мест и, потрясая кулаками, разразились неистовой бранью по адресу подсудимой. Они кричали, ревели и топали ногами так, что нельзя было разобрать не только чужих слов, но даже собственных мыслей. Столпотворение продолжалось несколько минут, и все это время Жанна оставалась равнодушной. Невозмутимость Жанны выводила судей из себя, и они бесновались еще больше. Только один раз она промолвила с проблеском былого озорства в глазах и движениях: - Будьте любезны, высказывайтесь по одному, уважаемые господа, тогда я отвечу всем вам сразу. Три часа длились яростные споры относительно присяги, а положение не изменилось ни на йоту. Епископ все еще настаивал на безоговорочной присяге, а Жанна в двадцатый раз отказывалась ее принять, повторяя вновь и вновь свои прежние доводы. Постепенно их боевой задор угас. Измученные бесплодными препирательствами, охрипшие, осунувшиеся, судьи уселись в свои кресла, тяжело дыша. Жалкие люди! Одна лишь Жанна сохраняла спокойствие и, казалось, нисколько не была утомлена. Шум утих; все чего-то ждали. Наконец, председатель вынужден был уступить и не без горечи разрешил подсудимой принять присягу по своему усмотрению. Жанна сразу же опустилась на колени, и, когда она протянула руки к евангелию, все тот же бравый английский солдат высказал вслух свое мнение: - Клянусь богом, будь она англичанка, ее бы не держали здесь и полсекунды! Это был голос солдатской души, сочувствующей своему товарищу. Но какой это был язвительный упрек, какое порицание всему французскому народу и французскому королю! О, если бы он мог произнести эти слова так, чтобы их услыхал Орлеан! Я убежден, что этот благородный город, город, обожающий Жанну, поднялся бы весь - все мужчины и женщины - и двинулся бы на Руан. Есть слова, позорящие человеческое достоинство, - они врезаются в память и остаются там навеки. Мне не забыть тех слов английского солдата - они насквозь прожгли мое сердце. После принятия присяги Кошон спросил у Жанны, как ее имя, где она родилась, задал несколько общих вопросов, касающихся ее родителей, а также спросил, сколько ей лет. Она на все ответила. Затем он спросил, чему она училась. - Моя мать научила меня молитвам - "Отче наш", "Ave Maria" [Радуйся, дева Мария! (лат.)] и "Верую". Она была моим единственным учителем. Несущественные вопросы подобного рода задавались еще долго, К концу заседания устали все, кроме Жанны. Судьи перешептывались, собираясь расходиться. Епископ Кошон счел нужным предупредить Жанну, запретив ей любую попытку побега из тюрьмы под страхом уголовной ответственности применительно к статьям о богохульстве и ереси. Какой ум, какая логика! На это она только ответила: - Это запрещение, меня не касается! Если бы я смогла бежать, я бы не считала себя виновной. Я вам такого обещания не давала и не дам. Потом она пожаловалась, что оковы слишком тяжелы, и просила, чтобы их сняли, так как и без того ее усиленно охраняют, и цепи совершенно не нужны. Но епископ отказал ей, напомнив, что она уже дважды пыталась бежать из тюрьмы. Жанна д'Арк была слишком горда, чтобы настаивать. Поднявшись со скамьи, готовая следовать под конвоем в темницу, она промолвила: - Это правда, я хотела бежать, и все время думаю о свободе. - И, вздохнув, она добавила с такой печалью, что, казалось, не выдержит и каменное сердце: - Это право каждого пленника. Она удалилась среди всеобщего молчания, в котором еще резче, еще явственнее выделялся зловещий звон ее тяжелых цепей. Какая сила духа! Казалось, ее невозможно было застать врасплох. Ноэля и меня она заметила в толпе сразу, как только села на скамью; мы вспыхнули до ушей от волнения и трепета, а на ее лице не отразилось ничего, она ничем не выдала своих мыслей. Глаза ее, быть может, десятки раз искали нас в этот день, но, едва они находили нас, она поспешно отводила их в сторону, и в них не промелькнуло даже намека, что она узнала нас. Другая на ее месте вздрогнула бы, проявила бы хоть чем-нибудь свою радость, и тогда - тогда бы, конечно, нам не поздоровилось. Медленно брели мы с Ноэлем домой; каждый был глубоко погружен в свою печаль, и не было слов, чтобы ее выразить. Глава VI В тот вечер Маншон сообщил мне, что, по распоряжению Кошона, в продолжение всего судебного заседания в оконной нише прятались писцы, которым было поручено составить отчет, заведомо подтасовав и извратив смысл ответов Жанны. О, это был поистине самый жестокий и самый бессовестный человек на земле! Но план его провалился. У писцов оказались добрые сердца, и это гнусное поручение возмутило их. Они честно и смело составили правильный отчет, за что Кошон обрушил на них свои проклятия и велел убираться прочь, пока их не утопили, - это была его самая любимая угроза. Проделка Кошона получила огласку и вызвала неприятные для него толки, так что прибегнуть вторично к подобной подлости он уже не мог. Это меня немного утешило. На следующее утро мы обнаружили в крепости некоторые перемены. Капелла была слишком тесна для ведения процесса, и для судебных заседаний отвели одно из лучших помещений замка. Число судей было увеличено до шестидесяти двух, и лицом к лицу с такой силой - простая необразованная девушка, не имевшая возле себя никого, кто бы мог помочь ей. Ввели подсудимую. Она была бледна по-прежнему, но не казалась более утомленной, чем в первый день своего появления в суде. Не удивительно ли! Вчера она просидела целых пять часов на жесткой скамье, в цепях, подвергаясь преследованиям, травле и всевозможным нападкам этого совета нечестивых, не получив ни глотка воды, чтобы утолить жажду, ибо ей никто ничего не предлагал, а сама она, как вы знаете, не могла унижаться и просить милости у этих людей; потом она провела ночь в своей клетке в холодном сыром каземате, прикованная к постели, и все же явилась в суд, как я уже сказал, решительной, собранной, готовой бороться до конца. Да, только она одна среди всех в этом зале не проявляла ни малейших признаков утомления после вчерашнего дня. А ее глаза, - ах, увидели бы вы их - сердце ваше разорвалось бы от жалости! Вы когда-нибудь замечали этот затуманенный внутренний блеск, эту гордую скорбь оскорбленного достоинства, этот неукрощенный и неукротимый дух, что горит и сверкает во взоре орла, посаженного в клетку? Разве вы не чувствовали себя пристыженным и жалким под бременем его безмолвного упрека? Таковы были ее глаза! Как они были красноречивы, как прекрасны! Да, во все времена, при любых обстоятельствах они могли отражать всю сложность, все тончайшие оттенки ее чувств. В них таились и потоки яркого солнечного света, и мягкие спокойные сумерки, и грозовые тучи и молнии. Ее глаза несравнимы! Единственные в мире! И каждый, кто имел счастье видеть их, согласится со мною, я в этом убежден. Судебное заседание началось. И чем началось, как вы думаете? Тем же, чем и вчера, - той же скучной процедурой, с которой, казалось, следовало покончить раз и навсегда после столь бурных препирательств. Епископ начал так: - Теперь от тебя требуется, чтобы ты дала клятву, что будешь говорить правду и только правду, чистосердечно отвечая на все задаваемые тебе вопросы. Жанна спокойно возразила: - Я поклялась в этом вчера, ваше преосвященство, и этого вполне достаточно. Но епископ не отступал и настаивал все с большим упорством; Жанна сидела молча и лишь изредка отрицательно качала головой. Наконец, она не выдержала: - Я приняла присягу вчера, с меня хватит. - Потом, вздохнув, добавила: - Если говорить правду, вы чересчур притесняете меня. Епископ настаивал, требовал, приказывал, выходил из себя, но был не в силах заставить ее вторично принять присягу. Наконец, он сдался и передал допрос своему помощнику - опытнейшему мастеру в делах сутяжничества, крючкотворства, ловушек и придирок - некоему Боперу, доктору богословия. Теперь обратите внимание на форму, в какую этот хитрый ловец душ облек свой первый вопрос, брошенный небрежным тоном, способным усыпить бдительность всякого неосторожного человека: - Так вот, Жанна, дело весьма простое: говори громко, внятно и отвечай правдиво на все вопросы, какие я стану тебе задавать, как ты и поклялась. Но его постигла неудача. Жанна не зевала. Она сразу же подметила каверзу и сказала: - Нет. Есть такие допросы, на которые я не могу и не должна отвечать. Затем, поразмыслив над тем, как глупо и нагло, позоря свой священный сан эти служители бога стараются проникнуть в дела, совершенные по его велению и под печатью его великой тайны, она добавила предостерегающе: - Если вы все обо мне знаете, вам бы лучше поскорее сбыть меня с рук. Все мои поступки определялись небесным откровением. Бопер отказался от лобового удара и начал действовать в обход. Он хотел поймать ее из засады, прикрывшись невинными и ничего не значащими вопросами. - Обучалась ли ты дома какому-нибудь ремеслу? - Да, шить и прясть, - при этом непобедимый воин, победительница при Патэ, укротительница льва-Тальбота, освободительница Орлеана, национальный герой, вернувший корону королю, главнокомандующий французскими войсками гордо выпрямилась, слегка тряхнула головой и с наивным самодовольством добавила: - О, в этом занятии я могу соревноваться с любой женщиной Руана! Толпа зрителей дружно зааплодировала, и это было приятно Жанне; кое-кто улыбался ей с явным сочувствием. Но Кошон гневно прикрикнул на народ, требуя соблюдения тишины и приличий. Бопер задал еще несколько вопросов, а потом: - А еще у тебя дома было какое-нибудь занятие? - Да. Я помогала матери по хозяйству и гоняла на пастбище овец и коров. Голос ее немного дрожал, но это не каждому было заметно. И мне припомнились прежние счастливые дни; образы прошлого нахлынули на меня, и некоторое время я не различал того, о чем писал. Бопер прощупывал возможности приблизиться к запретной зоне при помощи разных вопросов и в конце концов повторил тот же вопрос, на который она отказалась отвечать незадолго до этого, а именно - принимала ли она святое причастие в другие праздники, кроме пасхи. Жанна ответила просто: - Переходите к следующему, - иными словами: оставайтесь в границах своей компетенции. Я услышал, как один из членов суда сказал своему соседу: - Обыкновенно подсудимые и свидетели - это мелкая глупая рыбешка, раз-два - и они трепыхаются в руках опытного судья. Их нетрудно запутать и запугать, но эту девчонку, право, ничем не возьмешь. Но вот все насторожились и стали внимательно прислушиваться, ибо Бопер перешел к так называемым "голосам" Жанны, - вопросу весьма интересному и вызывавшему всеобщее любопытство. Бопер стремился совратить ее на легкомысленные признания, которые могли бы указать, что эти "голоса" давали ей иногда дурные советы, а следовательно, они исходили от дьявола, - вот куда он метил!.. Признание, что она имела связь с дьяволом, быстро привело бы ее на костер, а это и нужно было суду. - Когда ты впервые услышала эти "голоса"? - Мне было тринадцать лет, когда я впервые услыхала глас божий, указавший мне путь к праведной жизни. Я испугалась. Он послышался мне в полдень, в саду моего отца, летом. - Постилась ли ты в тот день? - Да. - А накануне? - Нет. - С какой стороны он послышался? - Справа, со стороны церкви. - Сопровождался ли он сиянием? - О да! Он был озарен сиянием. Когда я позже прибыла во Францию {Прим. стр.327}, я часто слышала голоса очень ясно. - Как звучал этот "голос"? - Это был величавый голос, и мне казалось, что он исходил от бога. В третий раз, когда я услышала его, я признала в нем голос ангела. - И ты могла понять его? - Весьма легко. Он всегда был чист и ясен. - Какие сонеты он давал тебе для спасения души? - Он говорил мне, что я должна жить праведно и аккуратно посещать церковь. И еще он сказал мне, что я должна отправиться во Францию. - В какую форму облекался "голос", когда он являлся перед тобой? Жанна подозрительно взглянула на священника, а потом спокойно ответила: - Вот этого я вам и не скажу. - Часто говорил с тобой "голос"? - Да. Два или три раза в неделю, и неизменно твердил: "Оставь свое селение и иди во Францию". - Знал ли отец о твоем намерении? - Нет. Голос говорил: "Иди во Францию", и я не могла больше оставаться дома. - Что еще он говорил? - Чтобы я сняла осаду Орлеана. - И это все? - Нет, мне было велено идти в Вокулер, где Робер де Бодрикур должен был дать мне солдат, чтобы они следовали за мной во Францию, а я возражала и говорила, что я бедная девушка, что я не умею ни сидеть на коне, ни воевать. Потом она рассказала, как ее задерживали и не пускали в Вокулер, но в конце концов она все же получила солдат и отправилась в поход. - Как ты оделась в поход? Суд в Пуатье определенно установил и оговорил в своем решении, что, поскольку сам бог определил ей исполнять мужскую работу, вполне допустимо и не противоречит религии, чтобы она носила мужскую одежду; но это ничего не значило: новый суд готов был использовать против Жанны любое оружие, даже сломанное и признанное негодным, и таким оружием пользовались все время, пока не закончился этот гнусный процесс. - Я оделась, - отвечала Жанна, - в мужскую одежду и повязала меч, подаренный мне Робером де Бодрикуром, другого оружия у меня не было. - Кто посоветовал тебе носить мужскую одежду? Жанна опять насторожилась. Ей не хотелось отвечать. Вопрос был повторен. Она не отвечала. - Отвечай, суд приказывает! - Переходите к следующему, - вот все, что она сказала. И Бопер был вынужден временно перейти к другим вопросам. - Что сказал тебе Бодрикур перед твоим отъездом? - Он заставил солдат, которые отправлялись со мной, дать слово, что они будут охранять меня. Мне же он сказал: "Ступай, и будь что будет!" (Advienne que pourra!) После разных расспросов, не относящихся к делу, у нее опять спросили об одежде. Она ответила, что ей было необходимо одеваться по-мужски. - Так тебе советовали твои "голоса"? - Я полагаю, мои голоса давали мне хорошие советы, - ответила Жанна спокойно. Это все, чего можно было добиться от нее. Допрос пришлось переключить на другие обстоятельства дела. Наконец, речь зашла о ее первой встрече с королем в Шиноне. Она рассказала, что узнала короля, которого раньше никогда не видела, с помощью откровения, полученного от "голосов". После того как эта тема была исчерпана, Бопер спросил: - Ты и теперь слышишь эти "голоса"? - Я их слышу каждый день. - Чего ты просишь у них? - Я никогда не прошу у них земных благ, лишь молю о спасении души. - Разве "голос" всегда настаивал, чтобы ты не отлучалась от войска? Судья осторожно подползал к главному. Она отвечала: - Он велел мне остаться в Сен-Дени. Я повиновалась бы, если бы могла, но я была ранена, беспомощна, и рыцари увезли меня насильно. - Когда и где тебя ранили? - Меня ранили во рву, перед Парижем, во время штурма. Следующий вопрос выдал тайные намерения Бопера: - В этот день был престольный праздник? Вы поняли? Сущность уловки заключалась в том, что "голос", исходящий от бога, вряд ли посоветовал бы или разрешил нарушать святость праздника войной и кровопролитием. Жанна смутилась и, немного помедлив, ответила: - Да, это было в престольный праздник. - Теперь скажи-ка мне вот что: ты не усматривала греха, предпринимая атаку в такой день? Это был выстрел, который мог бы пробить первую брешь в стене, не имевшей до сих пор ни единой трещины. Судьи умолкли, зал притих в напряженном ожидании. Но Жанна разочаровала судей. Она сделала лишь легкое движение рукой, словно отмахнулась от мухи, и равнодушно промолвила: - Переходите к следующему! Даже самые суровые лица на мгновение озарились улыбкой; кое-где послышался смех. Западня была расставлена с большой осмотрительностью, - и вот она захлопнулась, ничего не поймав. Суд встал. Сидеть часами без отдыха было весьма утомительно. Большую часть времени заняли казалось бы пустые и явно бесцельные расспросы о происшествиях в Шиноне, об изгнанном герцоге Орлеанском, о первом обращении Жанны к англичанам и так далее; но вся эта на первый взгляд безобидная болтовня была полна скрытых ловушек. Однако Жанна счастливо обошла их все: одни - благодаря удаче, которая часто сопутствует неведению и неопытности, другие - по счастливой случайности, а большинство - при поддержке своего самого лучшего, самого надежного помощника - ясного ума и безошибочной интуиции. Эта ежедневная злобная травля, это жестокое преследование беззащитной девушки, пленницы в цепях, продолжались без конца. Достойная забава, нечего сказать! Свора кровожадных собак-волкодавов, преследующая котенка! Могу засвидетельствовать под присягой - это было так, именно так с первого и до последнего дня! Когда останки бедной Жаняы пролежали в могиле уже целую четверть столетия, папа римский снова созвал особый суд, чтобы пересмотреть это дело, и лишь тогда только справедливый приговор очистил ее прославленное имя от пятен и грязи и заклеймил приговор и поведение Руанского трибунала плевком вечного позора. Маншон и некоторые из судей, принимавших участие в Руанском процессе, предстали в качестве свидетелей перед папским судом, реабилитировавшим Жанну посмертно. Вспоминая о гнусных проделках, о которых я только-что рассказал, Маншон показал следующее (вы можете лично убедиться в этом, ознакомившись с данными официальной истории): "Когда Жанна давала показания о своих видениях, ее прерывали чуть ли не на каждом слове. Ее мучили бесконечными допросами о всевозможных вещах. Почти ежедневно утренний допрос продолжался три-четыре часа; потом из протоколов утреннего допроса извлекали наиболее трудные и щекотливые пункты, и они служили материалом для последующих допросов в послеобеденное время, также длившихся два-три часа. Поминутно они перескакивали с одного предмета на другой; и несмотря на это, она неизменно отвечала с поражающей мудростью и необыкновенной точностью. Часто она поправляла судей, замечая: "Но я уже однажды отвечала вам на этот вопрос, потрудитесь заглянуть в протокол", - и отсылала их ко мне". А вот показания одного из судей Жанны; читая их, помните, что речь идет не о двух-трех днях, а о долгой веренице тяжелых, мучительных дней: "Они задавали ей свои мудрые вопросы, и она превосходно отвечала. Иногда допрашивающие меняли тактику и, внезапно разорвав логическую цепь мыслей, переключали ее внимание на иной предмет, дабы убедиться, не будет ли она противоречить сама себе. Они изнуряли ее в течение нескольких часов беспрерывными допросами, которые даже для самих судей были утомительны. Из сетей, которые на нее набрасывали, с трудом выпутался бы самый искусный человек. Она же давала свои ответы с величайшей осмотрительностью, и ее эрудиция была совершенной в такой степени, что все эти три недели я думал, не действует ли она по вдохновению свыше". Ну что, разве не была она одарена таким умом, как я описал? Видите, что показали эти священники под присягой, эти служители церкви, избранные для ужасного суда по заслугам своей учености, опытности, остроты практического разума и непримиримого предубеждения против подсудимой. Они приравнивают эту бедную деревенскую девушку, почти подростка, к целой коллегии из шестидесяти двух ученейших мужей; более того - они ее одну ставят выше их всех! А разве это не так? Они - из Парижского университета, а она - из овчарни и коровника! О да, она была велика, она была недосягаема! Понадобилось шесть тысяч лет, чтобы породить такое чудо, но и через пятьдесят тысяч лет оно не повторится. Таково мое мнение. Глава VII Третье заседание суда происходило в том же просторном замковом зале на следующий день, 24 февраля. Как оно началось? Да так же, как и вчера. Когда все было подготовлено и шестьдесят два церковника в судейских мантиях уселись в кресла, а стража и блюстители порядка заняли свои обычные места, Кошон, обратившись к Жанне с высоты своего трона, приказал ей возложить руки на евангелие и поклясться говорить только правду, ничего кроме правды, и отвечать на все вопросы суда. Жанна вся вспыхнула и поднялась; поднялась и стояла, величественная и благородная, повернувшись лицом к епископу. - Побойтесь бога, что вы делаете, ваше преосвященство! - воскликнула она. - Вы - мой судья, а берете на себя такую ответственность! Вы слишком много себе позволяете. Это вызвало всеобщее замешательство; Кошон, заикаясь от гнева, заявил, что если она не подчинится, приговор ей будет вынесен немедленно. Кровь застыла у меня в жилах, и я заметил, как побледнели многие присутствующие: ведь это означало сожжение на костре! Но Жанна держалась гордо и отвечала ему без малейшего смущения: - Все духовенство Парижа и Руана не может осудить меня, вам не дано на это права! Поднялся невероятный шум: крики, ругань, аплодисменты. Жанна опустилась на скамью. Разъяренный епископ требовал присяги. Жанна сказала: - Я уже приняла присягу. Этого достаточно. - Отказываясь дать клятву, ты навлекаешь на себя подозрения! - завопил епископ. - Пусть будет так. Я поклялась - и этого достаточно. Кошон продолжал настаивать. Жанна ответила, что будет "говорить лишь то, что знает, однако, не все, что знает". Ее мучитель не сдавался. И тогда она тихо промолвила: - Я пришла от бога, и здесь мне нечего больше делать. Возвратите меня к богу, пославшему меня. Горько было это слышать; ее слова означали: вы хотите отнять у меня жизнь, - берите ее и оставьте в покое мою душу. Епископ все еще бушевал: - Еще раз приказываю тебе... Жанна спокойно прервала его: "Переходите к следующему", - и Кошон вышел из борьбы; но на этот раз он отступил, соблюдая видимость приличий, и предложил компромисс. Жанна, быстро сообразив, усмотрела в этом некоторую защиту для себя и охотно приняла предложение. Она должна была поклясться говорить правду "касательно всего, записанного в обвинительном акте". Теперь ее уже не могли увлечь в сторону; отныне в безбрежном море вопросов был проложен какой-то курс - и она его будет держаться. Уступка была большей, чем показалось вначале епископу; он не мог ее честно выполнить и явно досадовал. По его приказанию Бопер возобновил допрос. Поскольку в это время был великий пост, представлялся случай уличить Жанну в нарушении религиозного обряда. Я мог бы заранее предсказать ему неудачу. Еще бы, ведь ее вера была ее жизнью! - Когда ты в последний раз пила или ела? Если бы с ее уст сорвался хоть малейший намек, что она принимала пищу, то ни ее молодость, ни тот факт, что она изголодалась в тюрьме, не избавили бы ее от опасного подозрения в неуважении к уставу церкви. - Я не ела и не пила со вчерашнего полудня. Священник снова перешел к "голосам". - Когда ты в последний раз слышала "голос"? - Вчера и сегодня. - В какое время? - Вчера он послышался мне утром. - Что ты делала тогда? - Я спала, и он разбудил меня. - Как разбудил? Коснувшись плеча? - Нет, он не прикасался ко мне. - Благодарила ты его? Преклонила колени? Вы, вероятно, догадываетесь, что он имел в виду дьявола и, конечно, надеялся, что постепенно ему удастся доказать, что она поклонялась сатане и служила заклятому врагу господа бога и всего рода человеческого. - Да, я поблагодарила его, и преклонила колени на жестком ложе, к которому была прикована, и сложила руки и умоляла его ходатайствовать перед престолом всевышнего, чтобы господь просветил меня и наставил, как отвечать на вопросы в суде. - И что же сказал этот "голос"? - Он сказал: "Не бойся, отвечай смело, и господь поможет тебе". - И, повернувшись к Кошону, она воскликнула: - Вот вы говорите, что вы мой судья. А я опять повторяю вам: будьте осторожны в своих действиях, ибо я поистине послана богом, и вы подвергаете себя большой опасности. Бопер спросил: - Всегда ли советы "голоса" были постоянными, не было ли в них противоречий? - Нет, советы были неизменны. Сегодня он снова велел мне отвечать смело. - А скажи, это он запретил тебе отвечать на часть вопросов? - Об этом я умолчу. У меня есть откровения, касающиеся короля, моего повелителя, и я не могу разглашать их. И, вся затрепетав, со слезами на глазах, она воскликнула с глубоким убеждением: - Я верю, - столь же непоколебимо, как и в христианское вероучение, и в то, что спаситель являлся для искупления грехов наших, что сам бог говорит со мною через посредство таинственного голоса. На дальнейшие вопросы относительно "голосов" она отвечала, что не вправе разглашать то, что ей запрещено. - Ты думаешь, бог бы прогневался, если бы ты поведала нам всю правду? - Голос повелел мне нечто открыть королю, а не вам, и кое-что совсем недавно - вчера вечером; и мне бы хотелось, чтобы он об этом узнал. Он бы чувствовал себя гораздо лучше за обедом. - Почему же "голос" сам не обращается к королю, как это случалось раньше, когда ты была там? Разве он бы не внял твоей просьбе, если бы ты пожелала этого? - Не знаю, угодно ли это было богу. Она задумалась и сидела минуту или две, отрешенная от всего, углубившись в свой внутренний мир; потом высказала вслух одну мысль, и в ней Бопер, чуткий и настороженный, тотчас же усмотрел неожиданную возможность поставить Жанне ловушку. Не думайте, что он сразу же набросился на это, обрадовавшись удобному случаю, как это сделал бы какой-нибудь желторотый новичок в делах насилия и в умении хитрить. О нет, наоборот, он сделал вид, что ничего не заметил. Оценив всесторонне находку, он отошел от нее подальше и равнодушно стал расспрашивать о вещах, не имеющих отношения к делу, чтобы впоследствии подползти и одним прыжком напасть на свою жертву, так сказать, из-за угла; он задавал разные скучные и пустые вопросы, как например: поведал ли ей "голос", что она совершит побег из тюрьмы, подсказал ли он ей ответы для сегодняшнего заседания, сопровождался ли "голос" ярким сиянием, были ли у него глаза и так далее. Вот эта опасная мысль, высказанная Жанной вслух: "Без благодати божьей я ничего не могла делать". Судьи поняли азартную игру старого священника и наблюдали за его жертвой с жадным любопытством. Бедная Жанна отвечала рассеянно и безучастно; вполне возможно, что она устала. Жизнь ее находилась в большой опасности, а она и не подозревала этого. Но вот, улучив момент, Бопер бесшумно подкрался и быстро набросил сеть. - Находишься ли ты под благодатью божьей? Но все же в этой своре псов нашлось два-три честных, смелых человека, и один из них - Жан Лефевр, Вскочив с места, он крикнул: - Это страшный вопрос! Обвиняемая не обязана отвечать на него! Кошон побагровел от гнева, увидев человеческую руку, протянутую утопающему ребенку; он затопал ногами и завопил: - Молчать! Садитесь на место! Обвиняемая ответит на этот вопрос! Не было никакой надежды, не было никакого выхода; скажет ли она "да", скажет ли она "нет" - и в том и в другом случае ей угрожала гибель, ибо в писании сказано- этого знать никому не дано. Какие же надо иметь жестокие сердца, чтобы юную неопытную девушку с наслаждением гнать в роковой капкан, прикрываясь именем церкви! Это был жуткий, незабываемый миг. Секунды казались мне вечностью. Весь зал трепетал в возбуждении, многие злорадствовали. Жанна взглянула на эти алчные лица за судейским столом, окинула их невинным, светлым взором, потом смиренно и кротко произнесла те бессмертные слова, которые смели прочь ужасный капкан, как ветер сметает паутину: - Если я не нахожусь под благодатью господней, то молю бога, чтобы он ниспослал ее мне; если же я нахожусь под его благодатью, то пусть господь бог и сохранит меня в ней. Ах, если бы вы только видели, какой это произвело эффект! Но я слишком слаб, чтобы передать мои чувства. Воцарилась гробовая тишина. Люди в изумлении переглядывались, некоторые в ужасе крестились, и я услышал, как Лефевр прошептал: - Ее ответ превзошел мудрость человеческую/Дитя глаголет, осененное вдохновением свыше. Бопер снова взялся за свое гнусное дело, но позор поражения угнетал его; он никак не мог собраться с мыслями и продолжал допрос вяло и бессвязно. Он задавал Жанне сотни вопросов о ее детстве, о дубовой роще, о феях-волшебницах, о детских играх и забавах под нашим милым Волшебным деревом Бурлемона. Это пробудило у Жанны воспоминания прошлого, и голос ее немного дрожал, на глаза набегали слезы, но в общем она успешно вышла из всех испытаний, отвечала толково и хорошо. Заканчивая, священник снова спросил ее об одежде - вопрос, который никогда не упускался ими из виду на протяжении всей их преступной игры и всегда висел над ее головой очередной угрозой, чреватой печальными последствиями. - Ты желала бы облечься в женскую одежду? - По правде сказать, да, если бы я могла выйти из этой тюрьмы; но здесь - нет. Глава VIII Следующее заседание суда состоялось в понедельник, 27 февраля. Нет, вы только подумайте - по-прежнему епископ не хотел признавать договоренности, ограничивающей ведение дела вопросами, включенными в обвинительный акт, и опять стал требовать, чтобы Жанна приняла присягу безоговорочно. Она ответила: - Не пора ли вам успокоиться, ваше преосвященство, я уже достаточно присягала. И она настояла на своем; Кошону снова пришлось отступить. И опять ее стали расспрашивать о "голосах". - Ты показала, что, услышав их в третий раз, признала в них голоса ангелов. Каких именно ангелов? - Святой Екатерины и святой Маргариты. - Откуда ты узнала, что это были именно эти две святые? Как ты могла отличить их одну от другой? - Я знаю, что это были они. Я знаю, как их различать. - По какому признаку? - По их обращению и приветствиям. Семь лет они являлись мне, и я знаю, кто они, ибо они сами открылись мне. - Чей был первый "голос", беседовавший с тобой, когда тебе было тринадцать лет? - Голос архангела Михаила. Я видела его воочию, и он был не один, а в окружении сонма ангелов. - Ты видела архангела и сопровождавших его ангелов во плоти или духовно? - Я видела их наяву - точно так же, как вижу вас; и когда они скрылись, я заплакала, что они не взяли меня с собой. И в моем воображении снова предстал тот величественный призрак в ослепительно белом сиянии, который явился ей в тот день под Волшебным деревом Бурлемона, и трепет объял меня, хотя это случилось так давно. Давно ли? Нет, недавно. Но с тех пор свершилось столько событий, что их хватило бы на целую вечность. - В каком образе являлся тебе святой Михаил? - Мне не дозволено об этом говорить. - Что тебе возвестил архангел при первом явлении? - Сегодня я вам ответить не могу. Мне думается, это означало, что она хотела предварительно посоветоваться со своими "голосами". После ряда вопросов относительно откровений, переданных при ее посредстве королю, она с сожалением отметила, что суд понапрасну теряет время: - Я вынуждена повторить то, что говорила не раз на этих заседаниях. Я уже отвечала на все вопросы подобного рода на суде в Пуатье; и мне бы хотелось, чтобы вы распорядились доставить сюда протоколы этого суда и зачитали мои показания. Прошу вас, пошлите за ними. Ответа на просьбу не последовало. Предмет был таков, что его лучше было обойти, и протоколы первого суда предусмотрительно упрятали подальше, ибо в них были изложены факты, которые здесь могли бы оказаться очень некстати. Между прочим, там было заключение суда, утверждавшее, что миссия Жанны исходит от бога, тогда как нынешний суд, суд низшей инстанции, силился доказать, что Жанна действует по наущению дьявола. Там было также постановление, разрешавшее Жанне носить мужскую одежду, тогда как данный суд пытался использовать это обстоятельство против нее. - Почему ты решилась вдруг отправиться во Францию? Ты это сделала по собственному желанию? - Да, и по указанию свыше. Без воли божьей я бы не пришла сюда. Я бы скорее согласилась, чтобы меня разорвали на части, привязав к лошади, чем нарушать волю всевышнего. Бопер снова стал расспрашивать ее об одежде, как о чем-то особо важном и значительном; он говорил об этом торжественным тоном. Жанна потеряла терпение и прервала его: - Это мелочь, не относящаяся к делу. Я носила мужскую одежду не по совету людей, а по указанию свыше. - Робер де Бодрикур не заставлял тебя одевать ее? - Нет. - Думаешь ли ты, что поступила хорошо, облачаясь в мужскую одежду? - Я думаю, что, повинуясь во всем воле божьей, я поступала хорошо. - А в данном частном случае думаешь ли ты, что поступила хорошо, облачаясь в мужскую одежду? - Я не делала ничего без указания свыше. Бопер бросался на всевозможные уловки, чтобы заставить Жанну впасть в противоречие с собой и добиться хоть какого-нибудь несоответствия ее слов и действий словам священного писания. Но это была напрасная потеря времени. Он спрашивал о ее видениях, о сиянии, сопровождавшем их, о ее встречах с королем, о чем угодно, лишь бы запутать ее. - Был ли ангел над головой короля в первый раз, когда ты встретилась с ним? - Клянусь пресвятой девой Марией!.. - начала было она с жаром, но тут же сдержала себя и спокойно промолвила: - Если он и был там, то я не видела его. - Было ли сияние? - Там было более трехсот солдат и пятьсот факелов, сияния было много - в том числе и духовного. - Что заставило короля поверить откровениям, которые ты поведала ему? - Ему самому являлись знамения, кроме того, он пользовался советами духовенства. - Какие откровения ты поведала королю? - В этом году вы ничего больше не узнаете, - и, помолчав, она добавила: - На протяжении трех недель меня подробно расспрашивали священники в Шиноне и Пуатье. Королю было знамение еще до того, как он поверил в мою миссию; а что касается священников, то, по их мнению, мои поступки хороши, а не дурны. Короля на время оставили в покое. Бопер перешел к вопросу о чудотворном мече из Фьербуа, стараясь выискать здесь что-нибудь, уличающее Жанну в колдовстве. - Как ты узнала, что существует древний меч, зарытый в земле под алтарем церкви святой Екатерины в Фьербуа? На этот вопрос Жанна ответила откровенно: - Я знала, что меч находится там, ибо об этом мне сообщили голоса; я послала за мечом и просила вручить его мне, чтобы пользоваться им в сражениях. Я знала, что он зарыт неглубоко. Служители церкви разыскали меч и извлекли из земли; потом его очистили, и ржавчина легко сошла. - Скажи, когда тебя взяли в плен у Компьена, меч был при тебе? - Нет. Но я носила его постоянно до тех пор, пока не покинула Сен-Дени после боев под Парижем. Имелось подозрение, что этот меч, обнаруженный так таинственно и неизменно приносивший победу, был заколдован. - Был ли сей меч освящен? От кого исходило благословение и в чем его сущность? - Нет, его не освящали. Он был мне дорог потому, что был найден в церкви святой Екатерины, а я всегда любила и почитала эту церковь. Она любила ее потому, что церковь была построена в честь одной из являвшихся ей святых. - Не возлагала ли ты сей меч на алтарь, испрашивая о даровании победы? (Бопер имел в виду алтарь церкви Сен-Дени). - Нет. - Молилась ли ты, чтобы он приносил тебе удачу? - А разве это дурно - желать, чтобы мое оружие приносило мне удачу? - Так, значит, не этот меч был при тебе в сражении под Компьеном? Какой же меч ты носила тогда? - Меч бургундца Франке из Арраса, захваченного мною в плен в стычке при Ланьи. Я сохранила его, потому что это был хороший боевой меч, весьма удобный для нанесения ударов противнику. Она сказала это так естественно, так просто, и контраст между ее маленькой хрупкой фигуркой и суровыми воинскими словами, которые так легко слетали с ее уст, был так велик, что многие зрители невольно улыбнулись. - Что же стало с прежним мечом? Где он теперь? - Разве вопрос об этом включен в обвинительный акт? Бопер не ответил. Он спросил: - Что тебе дороже: твое знамя или твой меч? При упоминании о знамени глаза ее радостно заблестели, и она воскликнула: - О, знамя мое мне дороже во сто крат! Иногда я носила его сама, когда бросалась в атаку, - мне так не хотелось никого убивать! - Потом она наивно добавила, и как-то странно было слышать из уст юной девушки эти слова: - Я никогда никого сама не убила. Снова веселое оживление в зале, и это немудрено, - ее облик был воплощением женской невинности. Трудно было поверить, что она когда-либо участвовала в кровавых битвах, - до такой степени она казалась не созданной для этого. - Во время последней битвы под Орлеаном говорила ли ты своим солдатам, что стрелы неприятеля, равно как и камни из его катапульт, не поразят никого, кроме тебя? - Нет. И вот вам доказательство: более сотни моих солдат были поражены. Я говорила им только, чтобы они не поддавались ни сомнениям, ни страху, а твердо верили, что мы снимем осаду города. Я была ранена стрелой в ключицу во время штурма бастилии, господствовавшей над мостом, но святая Екатерина поддержала меня: я выздоровела через полмесяца, не покинув на это время ни седла, ни обычных занятий. - Ты знала, что будешь ранена? - Да, и я заранее предупредила об этом короля. Мне предсказали это мои голоса. - Когда ты заняла укрепления в Жаржо, почему ты не назначила выкуп за коменданта этой крепости? - Я предложила ему покинуть крепость и уйти невредимым вместе со своим гарнизоном; в случае его несогласия, я овладела бы ею штурмом. - Что ты и сделала, я полагаю? - Да. - А скажи, твои "голоса" тебе советовали взять крепость штурмом? - Я этого не помню. Так безрезультатно закончилось это утомительное, долгое заседание. Были испробованы все средства уличить Жанну в нечестивых помыслах, дурных поступках или неуважении к церкви и даже в грехах, совершенных ею в раннем детстве дома и вне дома, - и никакого успеха. Жанна с честью выдержала все испытания. И что же, суд был обескуражен? Ничуть. Конечно, он был удивлен, более того - поражен, видя, что его задача оказалась столь хлопотливой и трудной, а не простой и легкой, как это ожидалось; но у него были могущественные сообщники - голод, холод, усталость, интриги, ложь и вероломство; и против всего этого полчища бед стоял один-единственный человек - беспомощная, неграмотная девушка, которую систематически утомляли телесно и духовно, стараясь во что бы то ни стало загнать в одну из расставленных ловушек. Но неужели все эти бесконечные заседа