Оцените этот текст:


   ------------------------------------------------------------
   Patrick Modiano. Du plus loin de l'oubli.
   Пер. с фр. - Жак Петивер.
   OCR Anatoly Eydelzon http://members.telocity.com/anatolyey/
   ------------------------------------------------------------


                                               Петеру Хандке посвящается


                                               Из самых глубин забвения...
                                                             Стефан Георге


   Она была среднего роста, а он, Жерар Ван  Бевер,  чуть  пониже.  В  тот
зимний вечер, тридцать лет тому назад, когда  мы  встретились  впервые,  я
проводил их до гостиницы на набережной Турнель, где они жили, и неожиданно
очутился в их номере. Там стояли две кровати: одна возле двери,  а  другая
под окном. Окно  не  выходило  на  набережную;  мне  показалось,  что  оно
наклонное, как в мансарде.
   Никакого беспорядка в номере я не заметил. Постели  были  застланы.  Ни
одного чемодана, никакой одежды. Ничего,  кроме  огромного  будильника  на
одной из тумбочек. Но, несмотря на этот будильник,  можно  было  подумать,
что они живут здесь подпольно и стараются не оставлять  каких-либо  следов
своего проживания. Кстати, в тот  вечер  мы  оставались  в  номере  совсем
недолго: только положили мои альбомы по искусству - мне не удалось продать
их книготорговцу на площади Сен-Мишель и я чертовски устал их таскать.
   Именно на площади Сен-Мишель они и заговорили со мной в начале  вечера,
среди людского водоворота: часть его протискивалась в метро,  а  другая  в
обратном направлении, на бульвар. Спросили, где тут  почта  поблизости.  Я
подумал, что мои объяснения могут оказаться слишком путаными: мне  никогда
не удается указать кратчайшее расстояние  от  одной  точки  до  другой,  а
потому решил проводить их до почты у метро "Одеон". По дороге она зашла  в
табачный киоск и купила марки. А потом наклеила их на конверт, и  я  успел
разглядеть адрес: Майорка.
   Она бросила письмо в один из ящиков, даже не посмотрев, в  тот  ли,  на
котором написано "За границу. Авиапочта". А потом мы вернулись  обратно  к
площади Сен-Мишель и набережной. Она заботливо  спросила  про  мои  книги:
"Тяжелые, наверное?" А потом сухо бросила Ван Беверу:
   - Ты мог бы и помочь.
   Он улыбнулся и взял под мышку один альбом, самый большой.


   В их номере на набережной  Турнельской  набережной  я  положил  альбомы
рядом с тумбочкой, на которой  стоял  будильник.  Тиканья  я  не  услышал.
Стрелки показывали три часа. На наволочке красовалось пятно. Наклонившись,
чтобы положить альбомы, я уловил исходящий от подушки и от  постели  запах
эфира. Она задела меня рукой и зажгла лампу на тумбочке.
   Мы поужинали на набережной, в кафе рядом  с  гостиницей.  Обошлись  без
закусок, заказали только по горячему. Платил Ван Бевер. Я в тот вечер  был
без денег. Ван Бевер испугался, что ему  не  хватает  пяти  франков.  Стал
шарить по карманам пальто и пиджака и  наконец  набрал  недостающую  сумму
мелочью. Она спокойно ждала, рассеянно смотрела на  него  и  курила.  Свое
блюдо она отдала нам, а сама только чуть-чуть  поклевала  из  тарелки  Ван
Бевера. Потом повернулась ко мне и хрипловатым голосом произнесла:
   - В следующий раз пойдем в настоящий ресторан...
   Чуть  позже  мы  остались  вдвоем  перед  гостиницей,  пока  Ван  Бевер
поднимался за моими альбомами в номер. Молчание нарушил я: спросил,  давно
ли они тут живут и откуда они - из провинции или из-за границы.  Нет,  они
из пригорода Парижа. А тут живут уже  два  месяца.  Вот  и  все,  что  она
сказала мне в тот вечер. А еще сказала, что ее зовут Жаклин.
   Ван Бевер спустился и вернул мне книги. Спросил,  попытаюсь  ли  я  еще
завтра их продать и выгодна ли такая коммерция. Они сказали, что мы  можем
еще увидеться. Точное время назначить трудно, но они часто ходят в кафе на
углу улицы Данте.
   Иногда я туда возвращаюсь, во сне. Недавно ночью  уходящее  февральское
солнце слепило мне глаза на улице Данте. Она ничуть не  изменилась  с  тех
пор.
   Я остановился перед застекленной террасой кафе и посмотрел  на  стойку,
на электрический биллиард и  на  столики,  расположенные  будто  по  краям
танцевальной площадки.
   Я  дошел  до  середины  улицы.  Высокий  дом  напротив,   на   бульваре
Сен-Жермен, отбрасывал тень. Но за  моей  спиной  тротуар  был  еще  залит
солнцем.
   А когда я проснулся, то тот период моей жизни, когда я  познакомился  с
Жаклин, предстал передо мной в том же  контрасте  света  и  тени.  Тусклые
зимние улицы, и вместе с тем сквозь щели ставней сочится солнце.
   Жерар Ван Бевер носил саржевое пальто, которое было ему велико.  Я  как
сейчас  его  вижу:  стоит  в  кафе  на  улице  Данте  перед  электрическим
биллиардом.  Но  играет  Жаклин.  Ее  руки  и  грудь   слегка   шевелятся,
потрескивает, мигая лампочками, биллиард. Пальто Ван Бевера было  широкое,
ниже колен. Он держался очень прямо, с поднятым воротником, засунув руки в
карманы. А Жаклин была в сером, с витыми  узорами,  свитере  под  горло  и
коричневой куртке из мягкой кожи.
   В первый раз, когда я снова встретился с ними на  улице  Данте,  Жаклин
повернулась ко  мне,  улыбнулась,  а  потом  продолжила  играть  на  своем
биллиарде. Я сел за столик. Ее руки и грудь  показались  мне  хрупкими  на
фоне массивного автомата, сотрясения которого  угрожали  в  любую  секунду
отбросить ее назад. Она силилась устоять, словно человек, которого вот-вот
выбросит за борт. Потом села за мой  столик,  а  Ван  Бевер  сменил  ее  у
биллиарда. Поначалу меня удивляло, что они так долго играют  в  эту  игру.
Мой приход часто прерывал ее, а не то она продолжалась бы бесконечно.
   После полудня в кафе почти никого не было, но  с  шести  часов  клиенты
начинали толпиться около стойки и вокруг немногочисленных столиков в зале.
В шуме голосов и треска электрического  биллиарда,  среди  тесно  стоявших
людей я не сразу различал Ван Бевера и Жаклин. Сначала  я  видел  саржевое
пальто Ван Бевера, а потом уж Жаклин. Несколько раз я приходил,  когда  их
не было, и каждый раз подолгу ждал за одним из столиков. Я думал, что  мне
больше никогда не представится случай их встретить и что они затерялись  в
шуме и толпе. И вот однажды после полудня я их  увидел:  они  были  тут  и
стояли в глубине пустынного зала рядышком, около биллиарда.


   Я едва помню прочие подробности того периода моей жизни. Я почти  забыл
лица родителей. Некоторое время я еще жил в их квартире,  а  потом  бросил
учебу и стал жить продажей антикварных книг.
   Вскоре после знакомства с Жаклин и Ван Бевером я поселился в  гостинице
"Лима", совсем рядом с ними. Я состарил себя  на  целый  год,  исправив  в
паспорте дату рождения, чтобы считаться  совершеннолетним  [до  1974  года
совершеннолетие во Франции наступало в 21 год].
   За неделю до моего поселения в гостинице "Лима" мне было  негде  спать,
поэтому они дали мне ключ от своего номера, а сами уехали в  провинцию,  в
одно из тех казино, куда они ездили часто.
   До нашей встречи они начали с казино городка Анген под  Парижем  и  еще
двух-трех казино небольших курортов в Нормандии. А потом  остановились  на
городах  Дьеп,  Форж-лез-О  и  Банель-де-л'Орн.  Уезжали  в   субботу,   а
возвращались в понедельник с выигранными деньгами, но  никогда  не  больше
тысячи франков. Ван Бевер нашел комбинацию удвоения  ставок,  "на  пятерку
без цвета", как он говорил, но она  была  плодотворной  лишь  при  условии
скромных ставок в рулетку.
   Я ни разу с ними в эти места не ездил.  Ждал  их  до  понедельника,  не
выходя за пределы квартала. Через некоторое время Ван Бевер стал ездить  в
"Форж", по его выражению, - это  было  ближе,  чем  Банель-де-л'Орн,  -  а
Жаклин оставалась в Париже.


   Когда я ночевал один в их номере, там вечно витал тот же  запах  эфира.
Синий флакон стоял на полке над раковиной. В шкафу висела одежда:  мужской
пиджак, брюки, бюстгальтер и один из серых  свитеров  под  горло,  которые
носила Жаклин.
   В такие ночи мне спалось плохо. Я просыпался и не  сразу  понимал,  где
нахожусь. Мне требовалось немало времени прежде, чем  я  узнавал  комнату.
Если бы мне задали вопросы о Ван Бевере и Жаклин, мне было бы очень трудно
ответить и оправдать мое присутствие в  их  номере.  Вернутся  ли  они?  В
конечном счете я начал в этом сомневаться. Портье, сидевшего за  конторкой
из темного дерева в холле отеля, нимало не волновало, что я  поднимаюсь  в
номер и не сдаю ключ. Просто кивал мне, и все.
   В последнюю ночь я  проснулся  часов  в  пять.  Снова  заснуть  мне  не
удалось. Я лежал, вне всякого сомнения, в постели Жаклин. Будильник  тикал
так громко, что мне захотелось убрать его  в  шкаф  или  под  подушку.  Но
тишина меня пугала. Тогда я встал и вышел из отеля. Дошел по набережной до
ворот Ботанического сада, а потом  вошел  в  единственное  открытое  кафе,
напротив Аустерлицкого вокзала.
   На прошлой неделе они ездили играть в казино  Дьепа  и  вернулись  рано
утром. Сегодня будет  то  же  самое.  Осталось  ждать  час  или  два...  С
Аустерлицкого вокзала выходило все больше приехавших из  пригорода  людей.
Они быстро выпивали кофе у стойки и спускались в метро. Было еще темно.
   Я снова пошел вдоль ограды Ботанического сада, а  потом  вдоль  решетки
бывшего Винного рынка.
   Я увидел их издали. Саржевое пальто Ван Бевера сияло в сумраке  светлым
пятном. Они сидели на  скамейке  с  другой  стороны  набережной,  напротив
запертых коробов букинистов. Только что вернулись из Дьепа. Постучались  в
номер, а там никого - ведь я вышел с ключом.


   Мое окно в гостинице "Лима" выходило на бульвар  Сен-Жермен  и  верхнюю
часть  улицы  Бернардинцев.  Когда  я   лежал   на   постели,   то   видел
вырисовывавшуюся  в  этом  окне  колокольню   церкви   (забыл,   как   она
называется). Ночью, после того, как стихал шум  машин,  били  ее  башенные
часы. Часто Жаклин с Ван Бевером провожали меня  до  самой  гостиницы.  Мы
ходили ужинать в китайский ресторанчик, после кино.
   В такие вечера  ничто  не  отличало  нас  от  студентов,  сновавших  по
бульвару Сен-Мишель. Несколько потрепанное пальто  Ван  Бевера  и  кожаная
куртка Жаклин сливались с угрюмой обстановкой Латинского квартала. Я был в
старом грязноватом бежевом плаще, с книгами подмышкой. Нет, действительно,
ничто не могло привлечь к нам внимания.


   Я написал в гостиничной карточке "студент филфака", но это было  чистой
формальностью:  администратор  ни  разу  ни  о  чем  меня  не   спрашивал.
Достаточно было оплачивать номер каждую неделю. Однажды, когда я выходил с
сумкой книг, чтобы попытаться продать их одному  знакомому  букинисту,  он
произнес:
   - Ну, как учеба?
   Сначала мне показалось, что он говорит это с некоторой иронией.  Но  он
был совершенно серьезен.
   В гостинице "Турнель" царил тот же покой, что  и  в  гостинице  "Лима".
Жаклин и Ван Бевер были там единственными  постояльцами.  Они  рассказали,
что отель скоро закроется и что его переделают  под  квартиры.  И  правда,
днем из соседних номеров доносился стук молотка.
   А они-то карточку  заполняли?  И  какая  у  них  профессия?  Ван  Бевер
ответил, что он написал "разносчик", но я не понял, шутит он  или  нет.  Л
Жаклин пожала плечами. У нее не было профессии. Я тоже мог бы назвать себя
разносчиком: ведь я бесконечно  носил  книги  от  одной  книжной  лавки  к
другой.
   Было холодно. Я вспоминаю талый снег на  тротуаре  и  на  набережной  и
черно-серый цвет зимы. А Жаклин постоянно носила свою не по сезону  легкую
кожаную куртку.


   В первый раз, когда Ван  Бевер  поехал  в  Форж-лез-О  один,  а  Жаклин
осталась в Париже, был такой вот зимний день. Мы  перешли  Сену,  провожая
Ван Бевера  до  метро  "Мариинский  мост";  его  поезд  уходил  с  вокзала
Сен-Лазар. Он сказал, что, может быть, заглянет и в дьепское  казино:  ему
хотелось выиграть больше денег, чем обычно. Его саржевое пальто исчезло  в
метро, и мы с Жаклин остались одни.
   Я всегда видел ее только с  Ван  Бевером  и  случая  поговорить  с  ней
по-настоящему ни разу не представлялось. К тому же она часто за весь вечер
рта не  раскрывала.  Лишь  иногда  сухо  просила  Ван  Бевера  сходить  за
сигаретами,  словно  хотела  от  него  отделаться.  И  от  меня  тоже.  Но
постепенно я привык к ее молчанию и резкости.
   В тот день, когда Ван Бевер спускался  в  метро,  я  подумал,  что  она
жалеет, что не поехала с ним, как обычно. Мы не перешли обратно  на  левый
берег, а двинулись по набережной Ратуши. Она молчала. Я уже  был  готов  к
тому, что с минуты на минуту она со  мной  распрощается.  Но  ошибся:  она
продолжала идти рядом.
   Над Сеной и набережной витал туман. Жаклин, наверное, совсем  продрогла
в своей слишком легкой  кожаной  куртке.  Мы  шли  вдоль  Архиепископского
сквера на краю острова Сите, и вдруг она зашлась в приступе  кашля.  Потом
снова обрела  дыхание.  Я  сказал,  что  ей  надо  бы  выпить  чего-нибудь
горячего, и мы вошли в кафе на улице Данте.
   Там царил обычный вечерний гам. Перед электрическим биллиардом  торчали
двое, но Жаклин играть не хотелось. Я заказал ей грог. Она  выпила  его  с
гримаской, словно это был яд. Я сказал: "Зря вы ходите в этой  куртке".  С
момента нашего знакомства мне все не удавалось перейти с ней  на  ты:  она
установила между нами некоторую дистанцию.
   Мы сидели за столиком в глубине  кафе,  совсем  рядом  с  электрическим
биллиардом. Она наклонилась ко мне и сказала, что не поехала с Ван Бевером
потому, что не очень в форме. Говорила она довольно тихо, и я  придвинулся
к ней поближе. Наши лица  почти  касались  друг  друга.  Она  сделала  мне
признание: как только зима кончится, она надеется уехать из  Парижа.  Куда
же?
   - На Майорку...
   Я вспомнил письмо, которое она отправила в день нашего  знакомства:  на
конверте было написано "Майорка".
   - Как было бы хорошо, если б мы могли уехать уже завтра...
   Вдруг она сильно побледнела. Один из наших соседей  положил  локоть  на
край нашего столика, словно нас не видел,  невозмутимо  продолжая  беседу.
Жаклин отодвинулась на самый край банкетки. Треск электрического биллиарда
действовал на меня угнетающе.
   Я тоже мечтал уехать, когда снег на тротуарах стал таять,  а  я  был  в
старых ботинках.
   - А чего дожидаться пока зима кончится? - спросил я. Она улыбнулась.
   - Сначала надо деньжат поднакопить.
   И зажгла сигарету. Закашлялась. Курила она слишком много. Вечно  те  же
сигареты с пресноватым запахом светлого французского табака.
   - Не продажей же ваших книг мы их поднакопим.
   Я был счастлив, что она сказала "мы".  Словно  отныне  мы  с  ней  были
связаны навеки.
   - Жерар, конечно,  привезет  много  денег  из  Форж-лез-О  и  Дьепа,  -
произнес я. Она пожала плечами:
   - Вот уже полгода, как мы играем по его комбинации, но  пока  это  мало
что принесло.
   Она мало верила в эту ставку "на пятерку без цвета".
   - Вы давно знакомы с Жераром?
   - Давно... Мы познакомились под Парижем, в Атис-Монсе...
   Она молча смотрела мне прямо в глаза. Словно давая понять, что говорить
на эту тему нечего.
   - Так вы из Атис-Монса?
   - Ага.
   Я хорошо знал название этого городка близ Аблона: там жил один из  моих
приятелей. Он брал машину своих родителей и возил меня вечером в Орли.  Мы
ходили в кино и в бар аэропорта. Сидели допоздна, слушали,  как  объявляют
самолеты:  прилетающие  и  улетающие  в  далекие  края.  Прохаживались  по
огромному залу.  В  Париж  мы  возвращались  не  по  автостраде,  а  через
Вильнев-ле-Руа, Атис-Монс и прочие местечки южного пригорода... Я  мог  бы
тогда повстречаться с Жаклин.
   - Вы много путешествовали?
   Один из  вопросов,  чтобы  оживить  банальный  разговор.  Я  задал  его
притворно безразличным тоном.
   - Почти нет, - ответила она. -  Путешествием  это  и  не  назовешь.  Но
теперь, если б немного денег появилось...
   Говорила она еще тише, словно хотела поделиться со мной тайной. Ее было
почти неслышно из-за гама вокруг. Я наклонился  к  ней.  Наши  лица  снова
почти касались друг Друга.
   - Мы с Жераром познакомились с одним американцем. Он пишет романы... На
Майорке живет... Он найдет  нам  там  дом...  Мы  с  ним  познакомились  в
английской книжной лавке на набережной.
   Я туда ходил  часто.  Лавка  эта  состояла  из  лабиринта  заставленных
книгами комнатушек. В них  можно  было  уединиться.  Покупатели  приезжали
издалека и приходили в лавку, как в гавань.  Лавка  работала  допоздна.  Я
купил  там  несколько  романов  из  библиотечки  издательства   "Таушниц",
попробовал их перепродать. Полки прямо на улице, и стулья, и  даже  диван:
словно  терраса  кафе.  Из  лавки  открывался  вид  на   Собор   Парижской
Богоматери. А перейдешь порог - и будто в Амстердаме или в Сан-Франциско.
   Так, значит, письмо, которое она отправила на  Одеоне,  предназначалось
тому "американцу, что пишет романы"... Как  его  зовут?  Может,  я  что-то
читал...
   - Уильям Мак-Гиверн...
   Нет, никакого  Мак-Гиверна  я  не  знал.  Она  снова  зажгла  сигарету.
Закашлялась. Была по-прежнему сильно бледна.
   - Грипп, наверное, подхватила, - сказала она.
   - Вам бы еще грогу выпить.
   - Нет, спасибо.
   Вдруг вид у нее стал озабоченный.
   - Надеюсь, что Жерару повезет...
   - Я тоже надеюсь...
   - Я всегда волнуюсь, когда Жерара нет...
   Она произнесла "Жерар" нараспев, очень нежно. Она, конечно, была иногда
резка с ним, но брала его за руку на улице или клала ему на плечо  голову,
когда мы сидели за столиком в кафе Данте. Однажды после обеда я постучал в
их номер и она сказала "войдите". Они лежали на одной из  узких  коек,  на
той, что под окном.
   - Я не могу без Жерара...
   Эта фраза вырвалась у нее, словно она говорила сама с  собой,  забыв  о
моем присутствии. Внезапно я стал лишним. Наверное, лучше было бы оставить
ее одну. Я уже искал предлог, чтобы попрощаться, но  тут  она  бросила  на
меня взгляд, сначала отсутствующий. А уже потом увидела меня.
   Молчание нарушил я:
   - А как ваш грипп? Проходит?
   - Надо раздобыть аспирин. Не знаете аптеку поблизости?
   Если разобраться, то до тех пор  моя  роль  заключалась  в  том,  чтобы
находить им ближайшие почтовые отделения и аптеки.


   Ближайшая аптека находилась возле моего отеля, на бульваре  Сен-Жермен.
Она купила не только аспирин, но и флакончик эфира. Несколько минут мы шли
вместе, до угла улицы Бернардинцев. Она остановилась у входа в мой отель.
   - Если хотите, можем поужинать вместе.
   Она пожала мне руку, улыбнулась. Я еле  удержался  от  того,  чтобы  не
попросить ее остаться со мной.
   - Зайдите за мной в семь, - сказала она.
   И повернула за угол. Я не смог удержаться, чтобы не смотреть ей  вслед.
Она удалялась по направлению к  набережной,  в  своей  кожаной,  такой  не
подходящей для зимы, куртке, засунув руки в карманы.
   Я не выходил из номера до самого вечера. Отопление больше не  работало,
и я лег на кровать прямо в пальто. Время от времени я впадал в полусон или
неотрывно смотрел в какую-нибудь точку на потолке, думая о Жаклин и Жераре
Ван Бевере.
   Вернулась ли она в свой  отель?  Или  у  нее  было  свидание  с  кем-то
где-нибудь в Париже? Я вспомнил один вечер, когда она оставила нас  одних,
Ван Бевера и меня. Мы пошли вдвоем в кино, на последний сеанс.  Ван  Бевер
показался мне озабоченным. Потащил он меня в кино только для  того,  чтобы
скоротать время. Около часа ночи мы снова встретились с Жаклин в  кафе  на
улице Кюжас. Она не рассказала, чем занималась весь вечер. Да Ван Бевер  и
не задал ей ни единого вопроса, будто мое присутствие мешало  им  говорить
совершенно свободно. В ту  ночь  я  был  лишним.  Они  проводили  меня  до
гостиницы "Лима". Молча. Это было в пятницу, а назавтра они,  как  обычно,
уезжали в Дьеп или в Форж-лез-О. Я спросил, в каком часу у них поезд.
   - Завтра мы останемся в Париже? - сухо ответил Ван Бевер.
   Они оставили меня перед гостиницей. Ван Бевер сказал: "До завтра", руки
мне не пожал. А Жаклин улыбнулась мне, но  несколько  принужденно:  словно
боялась или не хотела оставаться наедине с Ван Бевером,  Словно  предпочла
бы присутствие третьего Лица. Но когда я поглядел им  вслед,  увидел,  что
Ван Бевер взял Жаклин за руку. О чем они говорили? Может, Жаклин в  чем-то
оправдывалась? Может Ван  Бевер  в  чем-то  ее  упрекал?  Или  я  это  сам
придумал?


   Когда я вышел из отеля, было уже темно. Я дошел до набережной по  улице
Бернардинцев. Постучал в ее дверь. Она открыла. Она была в одном из  своих
вязаных косичками свитеров под горло и черных,  зауженных  книзу,  брюках.
Босиком. Кровать у окна была разобрана. Шторы задернуты. Абажур с  ночника
был снят, но малюсенькая лампочка оставляла часть комнаты в тени. И тот же
запах эфира, еще сильнее, чем всегда.
   Она села на край кровати, а я - на  единственный  стул  у  стены  возле
умывальника.
   Я спросил чувствует ли она себя лучше.
   - Немножечко...
   Она поймала мой взгляд на открытом флаконе эфира на  тумбочке.  Конечно
же, поняла, что я почувствовал запах.
   - Принимаю вот, чтобы не кашлять... И повторила, словно оправдываясь:
   - Нет, правда... это очень помогает от кашля.
   Поняла, что я готов ей поверить, и сказала:
   - А вы никогда не пробовали?
   - Никогда.
   Она смочила эфиром ватку и протянула мне. Несколько секунд я  колебался
и не брал, но если это может помочь установлению между нами близости...  Я
понюхал ватку, а потом флакон. Она тоже. Мои легкие наполнились прохладой.
Я лег рядом с ней. Мы прижались друг к  другу  и  провалились  в  пустоту.
Ощущение прохлады становилось все сильнее, и тиканье будильника все  четче
раздавалось в тишине: я даже слышал его эхо.


   Мы вышли из отеля часов в шесть утра. Дошли до кафе на  улице  Кюжас  -
оно открыто всю ночь. На прошлой неделе мы  договорились  встретиться  там
после их возвращения из Форж-лез-О. Они пришли около  семи,  и  мы  вместе
позавтракали. Но по ним нельзя было сказать,  что  они  провели  бессонную
ночь. Они были оживленнее, чем всегда. Особенно Жаклин. Они  выиграли  две
тысячи франков.
   На сей раз Ван Бевер вернется из Форж не поездом, а  на  машине  одного
человека, с которым они познакомились в казино  в  Лангрюне:  он  живет  в
Париже. Когда мы выходили из гостиницы, Жаклин сказала, что  Жерар,  может
быть, уже на улице Кюжас.
   Я спросил, не хочет ли она пойти к нему на встречу одна.  Действительно
ли мое присутствие необходимо? Но она пожала плечами и сказала, что хочет,
чтобы я пошел с ней.
   Кроме нас, в кафе не было ни души. Неоновые  лампы  ослепили  меня.  На
улице еще было темным-темно, и  я  потерял  представление  о  времени.  Мы
сидели рядышком на банкетке у огромного, как витрина, окна.  У  меня  было
ощущение, что начинается ночь.
   Я увидел через окно, как перед кафе остановился черный  автомобиль.  Из
него вылез  Ван  Бевер  в  своем  вечном  саржевом  пальто.  Наклонился  к
водителю, а потом захлопнул дверцу. Поискал нас взглядом,  но  не  увидел.
Подумал, что мы в глубине зала. Он часто моргал из-за неона. А потом нашел
нас и сел напротив.
   На вид он вовсе не был удивлен моему присутствию.  Или  слишком  устал,
чтобы задавать вопросы? Тут же заказал большую чашку кофе и круассаны.
   - В конце концов я поехал в Дьеп...
   Так и сидел в пальто с поднятым воротником. Горбился, голову  втянул  в
плечи, он так сидел всегда; мне казалось, что так он похож на жокея. А вот
когда стоял, то держался очень прямо, словно старался казаться выше.
   - Три тысячи франков в Дьепе выиграл...
   Сказал он это с некоторым вызовом. Может, проявил  таким  образом  свое
недовольство тем, что я сижу тут с Жаклин. Взял ее за  руку.  На  меня  не
обращал ни малейшего внимания.
   - Это хорошо, - произнесла Жаклин. Погладила ему руку.
   - Теперь сможете купить  билет  на  Майорку,  -  сказал  я.  Ван  Бевер
взглянул на меня удивленно.
   - Я рассказала ему наши планы, - объяснила Жаклин.
   - А, так вы в курсе? Надеюсь, что поедете с нами...
   Нет, он совершенно не был рассержен  моим  присутствием.  Но  продолжал
говорить мне "вы". Я несколько раз попробовал перейти с ним  на  "ты",  но
безуспешно: он продолжал отвечать мне на "вы".
   - Я бы поехал, если вам не помешаю, - ответил я.
   - Конечно же, ничуть не помешаете, - произнесла Жаклин.
   Она улыбалась мне. Теперь ее рука лежала на  его  руке.  Гарсон  принес
кофе и круассаны.
   - Я с утки ничего не ел, - сказал Ван Бевер.
   В неоновом свете его лицо  казалось  бледным.  Круги  под  глазами.  Он
быстро прикончил несколько круассанов, один за другим.
   - Теперь лучше... В машине я заснул...
   А Жаклин наоборот выглядела прекрасно.  Не  кашляла  больше.  Благодаря
эфиру? Я спросил себя, не приснилось ли мне все это: несколько проведенных
с Жаклин часов, ощущение прохлады и легкости, мы  двое  на  слишком  узкой
койке, внезапно охватившая нас головокружительная дрожь,  эхо  ее  голоса,
звучавшее громче тиканья будильника... Она говорила мне "ты". А  теперь  -
"вы": Жерар Ван  Бевер  тут.  Придется  ждать,  пока  он  снова  поедет  в
Форж-лез-О или в Дьеп. И еще не известно,  останется  ли  она  со  мной  в
Париже.
   - А вы-то что делали?
   На секунду мне показалось, что он что-то подозревает. Но он задал  этот
вопрос рассеянно, словно машинально.
   - Ничего особенного, - ответила Жаклин. - В кино ходили.
   И посмотрела мне прямо в глаза, словно  делая  меня  соучастником  этой
лжи. Рука ее по-прежнему лежала на его руке.
   - И что смотрели?
   - "Мунфлитские контрабандисты", - ответил я.
   - Хорошо?
   И убрал свою руку из-под руки Жаклин.
   - Очень хорошо.
   Он внимательно поглядел на нас, переводя взгляд с  одного  на  другого.
Жаклин его выдержала.
   - Хотелось бы, чтобы вы мне рассказали этот фильм... Но в другой раз...
время есть...
   Он взял иронический тон, и я заметил на лице Жаклин  некоторую  опаску.
Она нахмурила брови. И в конце концов сказала ему:
   - Хочешь вернуться в гостиницу? И  снова  взяла  его  за  руку.  Совсем
забыла о моем присутствии.
   - Пока нет... Выпью еще чашечку кофе...
   - А потом в гостиницу, - нежно повторила она.
   Я вдруг сообразил, что сейчас раннее утро. Я отрезвел.  Все  очарование
этой ночи растаяло. Всего  лишь  брюнетка  в  коричневой  кожаной  куртке,
бледная, сидит напротив мужика в  саржевом  пальто.  Держатся  за  руки  в
обычном кафе в Латинском квартале. Вернутся вдвоем в гостиницу. И начнется
еще  один  совершенно  обычный  зимний  день.  Снова  придется  брести   в
предрассветных сумерках по бульвару Сен-Жермен, среди людей,  спешащих  на
занятия в институты или университет. Все моего возраста,  но  кажутся  мне
чужими, иностранцами. Я едва понимал их язык. Однажды я сказал Ван Беверу,
что мне хочется сменить квартал: неловко себя  чувствую  среди  всех  этих
студентов. Он ответил:
   - Это будет ошибкой. Среди них никто вас не заметит.
   Жаклин отвернулась, будто эта тема ее не интересовала  и  она  боялась,
что Ван Бевер станет со мной откровенничать.
   - Почему? - спросил я. - Вы боитесь, что вас заметят? Он не ответил. Но
мне и не нужно было объяснений. Я тоже боялся, что меня заметят.
   - Ну, так что? Идем в гостиницу?
   Тем же нежным голосом. Погладила ему руку.  Я  вспомнил,  что  она  мне
сказала днем в кафе Данте: "Не могу без Жерара". Сейчас вернутся в  номер.
Будут нюхать эфир, как мы этой ночью? Нет. Ведь когда мы вышли  из  отеля,
Жаклин вытащила флакон эфира из кармана куртки и бросила его в водосток на
набережной, чуть подальше.
   - Я обещала Жерару больше не нюхать эту гадость.
   По всей видимости, я ей  таких  угрызений  совести  не  внушал.  Я  был
разочарован, но испытал смутное ощущение сообщничества: ведь со  мной  она
разделить эту "гадость" захотела.


   Я проводил их до набережной. Уже входя в отель, Ван Бевер протянул  мне
руку.
   - До скорого.
   Она избегала моего взгляда.
   - Встретимся попозже в кафе Данте, - сказала она.
   Я смотрел, как они поднимаются по лестнице. Она держала его за руку.  А
я неподвижно стоял в холле. Потом услышал, как закрылась дверь их номера.
   Я пошел по набережной Турнель, вдоль голых платанов, окутанных  туманом
и промозглой сыростью. К счастью, у меня на ногах были теплые ботинки,  но
тот нетопленый номер и коричневого дерева кровать вызывали у  меня  легкий
страх. Ван Бевер выиграл в Дьепе три тысячи франков. А мне вот как достать
такую большую сумму? Я  попытался  оценить  те  несколько  книг,  что  мне
оставалось продать. Негусто. И вообще, мне казалось, что даже  если  бы  я
раздобыл много денег, Жаклин это было бы совершенно безразлично.
   Она сказала мне: "Встретимся попозже в кафе Данте". А когда именно,  не
уточнила. Так что  придется  ждать  их  всю  вторую  половину  дня,  и  на
следующий день тоже, как я ждал в первый раз. И чем дольше я  буду  ждать,
тем полнее овладеет мной мысль, что она не хочет больше меня видеть  из-за
того, что произошло между нами в прошлую ночь. Я стал  для  нее  неудобным
свидетелем.
   Я брел верх по бульвару Сен-Мишель. У меня было впечатление, что я  уже
давно кружу по одним и тем же тротуарам, неизвестно почему став  пленником
этих улиц. Вот разве что у меня в кармане  лежал  поддельный  студенческий
билет на случай проверки документов,  а  потому  лучше  мне  находиться  в
студенческом квартале.
   Добравшись до гостиницы "Лима", я поколебался, входить или нет.  Но  не
мог же я  целый  день  оставаться  на  улице,  среди  всех  этих  людей  с
портфелями и ранцами, что направляются  в  лицеи,  в  Сорбонну,  в  Горный
институт... Я растянулся на кровати. Комната была слишком маленькая, чтобы
делать что-либо еще: ни стула, ни кресла.
   Церковная колокольня вырисовывалась в окне. И ветви каштана;  мне  было
жалко, что они голые, но весна наступит не раньше,  чем  через  месяц.  Не
помню, думал ли я тогда о будущем. Мне  кажется,  что  я  думал  скорее  о
настоящем, со смутными планами бегства, как сегодня, и надеждой  встретить
чуть попозже Жаклин и Ван Бевера в кафе Данте.


   Позже, около часа ночи, они познакомили меня  с  Карто.  Весь  вечер  я
впустую прождал их в кафе Данте, но зайти к ним в отель не осмелился. Съел
какое-то блюдо в одном  из  китайских  ресторанчиков  на  улице  Соммерар.
Перспектива больше никогда не увидеть Жаклин отбила аппетит. Я  попробовал
сам себя успокоить: не съедут же они из гостиницы со дня на день,  а  даже
если и съедут, то оставят для меня адрес портье. Но по каким,  собственно,
причинам они должны оставлять мне новый адрес? Ладно, делать нечего:  буду
их искать по субботам и воскресеньям по казино Дьепа и Форж-лез-О.
   Я долго слонялся по английской книжной лавке  на  набережной,  рядом  с
церковью Сен-Жюльен-ле-Повр. Купил книгу "A High Wind in Jamaica", которую
лет в пятнадцать читал по-французски под  названием  "Циклон  на  Ямайке".
Потом пошел куда глаза глядят, пока не забрел в еще одну книжную лавку  на
улице Сен-Северен: она тоже работала допоздна. Потом  вернулся  к  себе  в
номер, попробовал почитать.
   Снова вышел, и ноги сами привели меня прямо в кафе на улице Кюжас,  где
мы были утром. У меня екнуло сердце: они сидели  за  тем  же  столиком,  у
окна, с каким-то брюнетом. Ван Бевер находился справа от него. Но я  видел
только Жаклин напротив них: она сидела на  банкетке,  скрестив  руки.  Она
была тут, за оконным  стеклом,  в  желтом  свете.  Как  жаль,  что  нельзя
вернуться в прошлое. Я бы очутился на тротуаре  улицы  Кюжас,  на  том  же
месте, но такой, какой я сейчас, и без труда  вывел  бы  Жаклин  из  этого
аквариума на свежий воздух.


   Мне было неудобно, пока я шел к их столику: словно я собирался  застать
их врасплох. Ван Бевер увидел меня  и  дружески  махнул  рукой.  А  Жаклин
улыбнулась мне, не выказав ни малейшего удивления.  Ван  Бевер  представил
мне незнакомца:
   - Пьер Карто...
   Я пожал ему руку и уселся на банкетку, рядом с Жаклин.
   - Вы тут случайно проходили? - спросил Ван Бевер вежливым тоном,  каким
обратился бы к случайному знакомому.
   - Да... совершенно случайно...
   Я был полон решимости оставаться на моем  месте,  на  банкетке.  Жаклин
избегала моих взглядов. Может, она была так холодна со  мной  из-за  этого
Карто? Я наверняка прервал их беседу.
   - Хотите что-нибудь выпить? - спросил Карто.
   Голос у него был низкий, красивого тембра, голос  человека,  привыкшего
говорить и убеждать.
   - Гренадину выпью.
   Он был старше нас, лет тридцати  пяти.  Брюнет  с  правильными  чертами
лица. В сером костюме.
   Выходя из отеля, я засунул в карман плаща "A High Wind in Jamaica". Мне
было спокойнее от того, что при мне постоянно роман, который мне нравится.
Я положил его на стол, когда искал в кармане сигареты. Карто это заметил.
   - Читаете по-английски?
   Я ответил утвердительно. Жаклин и Ван  Бевер  молчали,  и  он  в  конце
концов спросил:
   - И давно вы знакомы?
   - Познакомились в квартале, - сказала Жаклин.
   - Ага... Понятно...
   Что же это ему было понятно? Он зажег сигарету.
   - Вы тоже ездите с ними в казино?
   - Нет.
   Ван Бевер  и  Жаклин  по-прежнему  держались  настороженно.  Чем  могло
смутить их мое присутствие?
   - Так что вы никогда не видели, как они играют в рулетку  по  три  часа
кряду... И расхохотался. Жаклин повернулась ко мне.
   - Мы с ним познакомились в Лангрюне, - сказала мне она.
   - Я их сразу же заметил, - сказал Карто. - У них такая странная  манера
игры...
   - Почему странная? - полюбопытствовал Ван Бевер нарочито наивным тоном.
   - Кстати,  интересно  бы  знать,  что  вы  это  делали  в  Лангрюне,  -
произнесла Жаклин, послав ему улыбку.
   Ван Бевер принял свою обычную позу жокея: сгорбил спину и втянул голову
в плечи. Казалось, что ему не по себе.
   - А вы играете в казино? - спросил я Карто.
   - Не совсем. Мне интересно туда заходить, так просто... когда  заняться
нечем...
   И что же он делал, когда было, чем заняться?


   Постепенно Жаклин и Ван Бевер  расслабились.  Боялись  ли  они,  что  я
произнесу какое-либо слово,  которое  не  понравится  Карто,  или  что  он
упомянет в разговоре что-то, что они оба хотели от меня скрыть?
   - Так на будущей неделе в Форж поедете? Карго весело поглядел на них.
   - В Дьеп скорее, - ответил Ван Бевер.
   - Могу отвезти вас на машине. Так будет быстрее... Повернулся к  нам  с
Жаклин:
   - А вчера мы потратили чуть больше часа "а дорогу из Дьепа...
   Так, значит, эго он привез  Ван  Бевера  в  Париж.  Я  вспомнил  черный
автомобиль, что сгоял на улице Кюжас.
   - Очень будет мило с вашей стороны, - сказала Жаклин.  -  Так  хлопотно
каждый раз ездить на поезде.
   Она смотрела на Карто странно, словно он производил на нее впечатление,
и она не могла избавиться от некоторого восхищения им. Заметил ли это  Ван
Бевер?
   - Буду счастлив оказать вам услугу, - произнес Карто. - Надеюсь, что вы
тоже с нами поедете...
   Он смотрел на меня с  иронией.  Можно  было  подумать,  что  теперь  он
составил обо мне мнение, и я внушал ему некоторую снисходительность.
   - Я не шляюсь по провинциальным казино, - сухо ответил я.
   Видно было, что это его задело. Жаклин была удивлена  моим  ответом.  А
Ван Бевер никак не отреагировал.
   - Вы неправы. Провинциальные казино - это очень забавно...
   Его взгляд стал жестче. Я его несомненно обидел. Он  не  ожидал  такого
замечания  из  уст  застенчивого  на  вид  юноши.  Но  я  хотел   развеять
неловкость. А потому произнес:
   - Вы правы... Это забавно... Особенно в Лангрюне...
   Да, хотел бы я знать, что он делал в  Лангрюне,  когда  познакомился  с
Жаклин и Ван Бевером. Я знал этот городок, потому что однажды,  в  прошлом
году, провел там полдня с друзьями, когда мы ездили в Hopмандию.  Я  очень
плохо представлял себе, как он идет в своем сером костюме под дождем вдоль
обветшалых особняков на берегу моря в поисках казино. Я смутно помнил, Что
казино не в Лангрюне, а в нескольких сотнях метров дальше: в Люк-сюр-Мэр.


   - Вы студент?
   Наконец-то спросил. Сначала я чуть  не  ответил  "да".  Но  этот  самый
простой ответ многое усложнил бы: ведь потом пришлось бы уточнять,  где  и
на кого я учусь.
   - Нет, то, чем я занимаюсь, связано с книжными магазинами.
   Я надеялся, что этого будет достаточно. А Жаклин и Ван Беверу он  такой
вопрос задавал? И что они ему ответили? Сказал ли ему Ван  Бевер,  что  он
разносчик? Не думаю.
   - А я был студентом, как раз напротив... И показал пальцем на невысокое
здание на противоположном тротуаре.
   - Тут было Высшее французское  ортопедическое  училище.  Я  там  только
первый курс проучился... А потом на стоматологический поступил,  на  авеню
де Шуази...
   Теперь он говорил с нами доверительным тоном. Был ли  он  действительно
искренен? Может только хотел, чтобы мы забыли, что он старше нас и  больше
не  студент?  -  Я  выбрал  стоматологический,  чтобы  выучиться   чему-то
конкретному. А на самом деле я скорее люблю бездельничать, слоняться.  Как
вы...
   Нет, я решительно не видел никакого иного  объяснения  тому,  что  этот
тридцатипятилетний мужчина в сером костюме сидел так поздно с нами в  кафе
Латинского квартала: ему нравилась Жаклин.
   - Чего-нибудь выпьете? Себе я закажу еще виски...
   Ван Бевер и Жаклин не выражали ни малейшего нетерпения. А  я  продолжал
сидеть на банкетке, словно в дурном сне, когда больше  не  можешь  встать,
потому что ноги твои тяжелы, как свинец. Время от времени я  поворачивался
к Жаклин: мне так хотелось предложить ей уйти из этого кафе, и мы пошли бы
вдвоем до самого Лионского вокзала. Сели бы на ночной  поезд,  а  назавтра
утром очутились на Лазурном берегу или в Италии.


   Машина стояла неподалеку, на улице Кюжас, там,  где  были  ступеньки  и
железные перила. Жаклин села спереди.
   Карто спросил адрес моего отеля. По улице Сен-Жак мы выехали на бульвар
Сен-Жермен.
   - Если я правильно понял, - сказал он, - все вы живете в гостиницах.
   И повернулся ко мне и Ван Беверу. Он снова смотрел на нас с иронической
улыбкой. У меня было впечатление, что оба мы  для  него  совершенно  не  в
счет.
   - Одним словом, богемная жизнь...
   Может он старался  найти  шутливый,  сообщнический  тон.  Но,  в  таком
случае, он делал это неловко, как люди постарше, которых молодежь приводит
в смущение. - И сколько ж вы собираетесь жить в отелях?
   На сей раз он обращался к Жаклин.  Она  курила  и  сбрасывала  пепел  в
приоткрытое окошко.
   - Пока не удастся уехать из Парижа, - ответила она. -  Все  зависит  от
нашего американского друга, который живет на Майорке.
   Как раз перед кафе  я  тщетно  искал  книги  Мак-Гиверна  в  английской
книжной   лавке   на   набережной.   Единственным   доказательством    его
существования был синий конверт с адресом на Майорке, который  я  видел  в
первый день в руке Жаклин. Но я  не  уверен,  что  фамилия  адресата  была
"Мак-Гиверн".
   - А вы действительно можете на него рассчитывать? - спросил Карто.
   Мне показалось, что сидевший рядом Со мной Ван Бевер смутился. Ответила
Жаклин, после некоторого молчания.
   - Конечно... Он предложил нам приехать на Майорку.
   Она сказала это  очень  четко,  я  не  слышал,  чтобы  она  раньше  так
говорила. Мне показалось, что она хочет произвести  на  Карто  впечатление
этим "американским другом" и  показать  ему,  что  не  только  он,  Карто,
интересуется ей и Ван Бевером.
   Он затормозил у моего отеля. Итак,  придется  с  ними  распрощаться.  Я
боялся, что больше никогда их не увижу, как в те вечера, когда ждал  их  в
кафе Данте. Карто не сразу отвезет их  в  отель;  они,  конечно,  проведут
остаток ночи вместе, где-нибудь  на  правом  берегу.  А  может  выпьют  по
последней рюмочке  где-нибудь  поблизости,  в  квартале.  Но  сначала  они
предпочли избавиться от меня.
   Ван Бевер вышел из машины, не захлопнув  дверцу.  Мне  показалось,  что
рука Карто коснулась колена Жаклин; но может это  только  так  показалось,
из-за полумрака.
   Она сказала мне "до свидания", не разжимая губ. Карто бросил "спокойной
ночи", безразличным тоном.  Нет,  я  действительно  лишний.  А  Ван  Бевер
спокойно ждал на тротуаре, пока я вылезу. Пожал мне руку. "Может  на  днях
встретимся в кафе Данте", - сказал он.
   На  пороге  отеля  я  обернулся.  Ван  Бевер  помахал  мне  и  залез  в
автомобиль. Хлопнула дверца. Теперь он сидел на заднем сиденье один.
   Машина тронулась в направлении Сены. Но это было  также  и  направление
Аустерлицкого и Лионского вокзалов.  И  я  подумал,  что  они  уезжают  из
Парижа.
   Прежде, чем подняться в номер, я попросил у ночного сторожа  телефонную
книгу, но я еще не знал, как  точно  пишется  "Карто".  "Cartau,  Cartaud,
Cartault, Cartaux, Cаrteau, Carteaud, Carteaux". Ни одного из них не звали
Пьер.
   Я никак не мог заснуть и очень жалел, что не задал Карто вопросов. Да и
ответил ли бы он? Если он действительно учился  на  стоматологическом,  то
работает ли сейчас дантистом? Я попытался представить его в  белом  халате
зубного врача, принимающего пациентов в своем кабинете. А потом мои  мысли
вернулись к Жаклин и к руке Карто на ее колене. Может,  Ван  Бевер  сможет
мне хоть что-то объяснить. Спал я беспокойно. Во сне проносились  горящие,
словно  реклама,  имена:  Cartau,  Cartaud,  Cartault,  Cartaux,  Carteau,
Carteaud, Carteaux.


   Я проснулся около восьми: кто-то стучал в дверь.  Это  была  Жаклин.  У
меня, наверное, был блуждающий взгляд человека, только что очнувшегося  от
дурного сна. Она оказала, что подождет меня на улице. Было темно. Я  видел
ее из окна. Она села на  скамейку  на  противоположной  стороне  бульвара.
Подняла  воротник  кожаной  куртки  и  засунула  руки  в  карманы,   чтобы
согреться.
   Мы направились к Сене и вошли в последнее  кафе  перед  Винным  рынком.
Каким чудом она тут, напротив  меня?  Вчера  вечером,  вылезая  из  машины
Карто, я совершенно не мог себе представить столь простой поворот событий.
Я собирался ждать долгие вечера впустую в кафе Данте. Она  объяснила,  что
Ван Бевер поехал в Атис-Монс за их свидетельствами о рождении,  чтобы  они
смогли получить новые  паспорта:  старые  они  потеряли,  когда  ездили  в
Бельгию, три месяца тому назад.
   Она больше не проявляла по отношению ко мне безразличие, обескуражившее
меня вчера вечером, когда я неожиданно застал их с Карто. Она  снова  была
такой же, как в те моменты, что мы провели вместе. Я спросил, прошел ли ее
грипп.
   Она пожала плечами. Было холоднее, чем вчера, но она была все в той  же
тонкой кожаной куртке.
   - Вам нужно настоящее пальто, - сказал я.
   Она посмотрела на меня и чуть насмешливо улыбнулась.
   - А что вы называете "настоящим пальто"?
   Этот вопрос застал  меня  врасплох.  Она  сказала,  словно  чтобы  меня
успокоить:
   - Все равно, зима скоро кончится.
   Она ждала новостей  с  Майорки.  Скоро  придут.  Она  надеялась  уехать
весной. Разумеется, если я только захочу, я  могу  поехать  с  ними.  Меня
успокоило, что она еще раз это подтвердила.
   - А Карто как? Что о нем слышно?
   При имени Карто она нахмурила брови. Я произнес это безразличным тоном,
словно говорил о погоде.
   - Вы еще помните эту фамилию?
   - Ее легко запомнить.
   А что, Карто этот работает? Да, в зубном кабинете  на  бульваре  Осман,
рядом с музеем Жакмар-Андре.
   Она нервно зажгла сигарету.
   - Он мог бы одолжить нам денег. Это помогло бы нам уехать.
   Казалось, что она следит, как я отреагирую.
   - Он богат? - спросил я. Она улыбнулась.
   - Вы тут сказали про  пальто...  Так  вот,  попрошу  его  подарить  мне
меховое манто...
   Она положила ладонь на мою руку, как делала это с Ван Бевером в кафе на
улице Кюжас. Ее лицо приблизилось к моему.
   - Не волнуйтесь, - произнесла она. - Я совсем не люблю меховые манто.


   В моей комнате она задернула черные шторы. Я этого  никогда  раньше  не
делал, потому что цвет этих штор беспокоил меня, и всякий раз  меня  будил
солнечный свет. Теперь он сочился сквозь щель между шторами. Странно  было
видеть ее разбросанную  по  полу  одежду.  Бесконечные  шаги  на  лестнице
вырвали меня из сна, но я не пошевелился.  Она  продолжала  спать,  уткнув
лицо мне в плечо. Я посмотрел на мои часы. Было два часа дня.


   Выходя из моей комнаты, она сказала, что лучше нам сегодня  вечером  не
видеться. Ван Бевер несомненно уже давно вернулся из Атис-Монса и ждет  ее
на набережной Турнель. Я не стал ее  спрашивать,  как  она  объяснит  свое
отсутствие.
   Когда я остался один, у меня возникло ощущение, что я вернулся в ту  же
точку, что вчера: я снова не был уверен ни в чем, и  мне  оставалось  лишь
ждать ее здесь, или в кафе Данте, или же пройти по улице Кюжас около  часа
ночи. А в субботу Ван Бевер снова поедет в Форж-лез-О или  в  Дьеп,  и  мы
пойдем проводить его до метро. Если он согласится, чтобы  она  осталась  в
Париже, все будет в точности, как в тот раз. И так во веки веков.
   Я засунул в большую холщовую сумку три-четыре альбома  и  спустился  на
улицу.
   Я попросил у администратора телефонный справочник Парижа, по  названиям
улиц. Он протянул мне синий том, на вид совсем  новый.  Я  просмотрел  все
дома по бульвару Осман и наконец нашел в доме 158 музей Жакмар-Андре. А  в
доме 160 был дантист, некий Пьер Роб. На всякий  случай  я  записал  номер
телефона: Ваграм  13-18.  А  потом  дошел  со  своей  холщовой  сумкой  до
английской книжной лавки  возле  церкви  Сен-Жюльен-ле-Повр.  Мне  удалось
продать там один из альбомов, "Italian Villas and  Their  Garden"  за  сто
пятьдесят франков.


   Несколько минут я нерешительно стоял перед домом номер 160 по  бульвару
Осман. Потом вошел в подъезд. На стене висела доска с указанием заглавными
печатными буквами фамилий и этажей:

   Доктор П.Робб - П.Карто
   3-й этаж

   Фамилия Карто была написана другими буквами: ее явно добавили потом.  Я
решил позвонить в дверь третьего этажа, но не вошел  в  лифт,  остекленные
створки и решетка которого сверкали  в  полумраке.  Медленно  поднялся  по
лестнице, придумывая, что скажу  тому,  кто  мне  откроет:  "Я  записан  к
доктору Карто." Если меня  сразу  поведут  к  нему,  приму  радостный  тон
человека, неожиданно пришедшего проведать приятеля. С той только разницей,
что видел он меня только раз и вполне может даже не узнать.
   На двери красовалась позолоченная табличка. Я прочел:

   СТОМАТОЛОГ

   Позвонил. Раз, два, три. Никто не ответил.
   Я вышел из дома. За музеем Жакмар-Андре находилось кафе  с  остекленной
террасой. Я выбрал столик, с которого мог наблюдать за подъездом дома 160.
Я ждал прихода Карто. Я даже не был уверен, что он имеет для Жаклин и  Ван
Бевера большое значение. Одно из  случайных  знакомств.  Может  быть,  они
больше ни разу в жизни Карто и не увидят.
   Я уже выпил несколько стаканов гренадина. Было пять вечера. В  конечном
счете я забыл по какой точно  причине  жду  на  террасе  этого  кафе.  Уже
несколько месяцев ноги моей  не  было  на  правом  берегу,  и  теперь  мне
казалось,  что  набережная  Турнель  и  Латинский  квартал  находятся   на
расстоянии в тысячи километров.
   Вечерело. Когда  я  выбирал  столик,  кафе  было  пустынным,  а  сейчас
понемногу заполнялось: посетители, наверное, выходили из соседних  офисов.
Слышался треск электрического биллиарда, как в кафе Данте.
   Перед музеем Жакмар-Андре  остановился  черный  автомобиль.  Сначала  я
смотрел на него рассеянно. А потом у меня екнуло сердце: это  ведь  машина
Карто. Я ее узнал потому, что это была английская марка, во Франции  таких
совсем немного. Он вылез из машины и  открыл  кому-то  левую  дверцу.  Это
оказалась Жаклин. По дороге к подъезду они могли увидеть меня за  стеклом,
но я так и остался сидеть за столиком. И даже не сводил с них глаз, словно
хотел привлечь их внимание.
   Они прошли, не заметив меня. Карто толкнул дверь подъезда  и  пропустил
Жаклин вперед. Он был в темно-синем пальто, а  Жаклин  -  в  своей  легкой
кожаной куртке.
   Я попросил у стойки телефонный жетон. Будка  находилась  в  подвале.  Я
набрал "Ваг-рам 13-18". Кто-то снял трубку.
   - Вы Пьер Карто?
   - А кто его спрашивает?
   - Можно поговорить с Жаклин?
   Несколько секунд молчания, а потом я повесил трубку.


   На следующий день, во второй половине, я снова встретился с ней  и  Ван
Бевером в кафе Данте. Они были одни в глубине, возле биллиарда.  При  моем
появлении они не прекратили играть. Жаклин была в черных  зауженных  книзу
брюках и красных холщовых туфлях на шнурках. Совсем не зимние туфли.
   Я воспользовался моментом, когда Ван Бевер пошел за сигаретами, а мы  с
Жаклин остались одни друг против друга, и сказал:
   - А Карто как? Хорошо провели время вчера на бульваре Осман? Она сильно
побледнела.
   - Почему вы об этом спрашиваете?
   - Я видел, как вы вместе вошли в дом.
   Я попытался улыбнуться и принять непринужденный тон.
   - Вы за мной следите?
   Зрачки ее расширились. В ту минуту, когда Ван Бевер уже  возвращался  к
нам, она наклонилась ко мне и тихо сказала:
   - Это должно остаться между нами.
   Я подумал о  флакончике  эфира  (этой  "гадости",  как  она  говорила),
которым она поделилась со мной той ночью.
   - У вас озабоченный вид...
   Ван Бевер стоял передо мной и хлопал меня  по  плечу,  словно  стараясь
вытащить меня из дурного сна. Он протягивал мне пачку сигарет.
   - Ты еще будешь играть? - спросила Жаклин.
   Будто пыталась отдалиться от меня.
   - Пока нет. У меня от этого биллиарда голова болит.
   У меня тоже. Я слышал треск биллиарда даже когда не был в кафе Данте.
   Я спросил Ван Бевера:
   - У вас есть новости о Карто?
   Жаклин нахмурила брови, несомненно для того, чтобы дать мне понять, что
эту тему затрагивать не стоит.
   - Почему вы спрашиваете? Он вас, что, интересует?
   Вопрос этот был задан сухим тоном. Он вроде  был  удивлен  тем,  что  я
запомнил фамилию Карто.
   - Он хороший дантист? - спросил я. И вспомнил  серый  костюм  и  низкий
голос с красивым тембром. И от того и  от  другого  исходила  определенная
изысканность.
   - Не знаю, - ответил Ван Бевер.
   А Жаклин делала вид, что  ничего  не  слышит.  Смотрела  в  сторону  на
входную дверь. Ван Бевер улыбался, но улыбка эта была несколько натянутой.
   - Половину времени он работает в Париже, - сказал он.
   - А еще где?
   - В провинции.
   Тогда, ночью, в  кафе  на  улице  Кюжас,  между  ними  и  Карто  витало
некоторое  стеснение,  не  развеявшееся,  несмотря  на  банальные   слова,
которыми мы обменялись, когда я сел за их столик. Ту же самую стесненность
я почувствовал и сейчас в молчании Жаклин и уклончивых ответах Ван Бевера.
   - Проблема с этим типом в том, что  он  немножко  слишком  назойлив,  -
произнесем Жаклин.
   Мне показалось, что Ван Бевер испытал облегчение оттого, что она  взяла
на себя инициативу сделать мне это признание, будто больше им нечего  было
от меня скрывать. - Нам не особенно хочется его видеть, добавил он . - Это
он сам к нам лезет...
   Да, именно это и сказал Карто  тогда  в  кафе.  Они  познакомились  два
месяца тому назад в казино Лангрюна. Он играл  в  одиночестве  в  рулетку,
чтобы убить время. Пригласил их поужинать в единственный открытый ресторан
неподалеку, в Люк-сюр-Мэр, и рассказал,  что  работает  дантистом  в  этих
краях, в Гавре.
   - Вы думаете, что это правда? - полюбопытствовал я.
   Ван  Бевер,  казалось,  удивился,  что  я  осмеливаюсь  сомневаться   в
профессии Карто. Дантист в Гавре. Раньше я неоднократно ездил в этот город
(оттуда отходил паром в Англию) и прогуливался вдоль причала. Я  попытался
вспомнить, как приезжаешь на вокзал и как идешь в порт.  Высокие  бетонные
здания, все одинаковые, на слишком широких улицах. Эти громадные здания  и
эспланады вызывали у  меня  ощущение  пустоты.  А  теперь  мне  надо  было
представить Карто в этой обстановке.
   - Он нам даже дал свой адрес в Гавре, - сказал Ван Бевер.
   Я не осмелился спросить его в присутствии Жаклин,  известен  ли  ему  и
другой его адрес - в  Париже,  на  бульваре  Осман.  Вдруг  в  ее  взгляде
возникла ирония: будто Ван Бевер все упрощает, и все становится куда яснее
и спокойнее,  чем  в  действительности;  просто  мужчина,  с  которым  они
познакомились на нормандском  курорте,  дантист  в  Гавре,  одним  словом,
банальнее и быть не может. Я вспомнил, что всегда ждал парома в одном кафе
на набережной: оно называлось "Ворота в Океан"... Ходит ли туда  Карто?  А
если ходит, то по-прежнему в своем сером костюме? Завтра куплю план Гавра,
а когда окажусь наедине с Жаклин, она мне все объяснит.
   - Мы думали, что он потеряет наш след в Париже, но вот три недели  тому
назад он опять появился...
   Ван Бевер все больше горбился и втягивал голову в плечи, как будто  ему
предстояло преодолеть какую-то преграду.
   - На улице его встретили? - спросил я.
   - Ага, - ответила Жаклин. - Я случайно на него  натолкнулась.  Он  ждал
такси на площади Шатле. Дала ему адрес нашей гостиницы.
   Внезапно показалось, что она подавлена продолжением  разговора  на  эту
тему.
   - Теперь, раз он половину времени проводит  в  Париже,  -  добавил  Ван
Бевер, - то приходит к нам. Как ему откажешь...
   Вчера, во второй половине дня, Жаклин вылезла из автомобиля, после того
как Кар-то открыл ей дверцу, и вошла вместе с ним в  подъезд  на  бульваре
Осман. Я внимательно за ними наблюдал. На лице Жаклин не было ни  малейшей
досады.
   - А вы что, обязаны его видеть?
   - В какой-то мере, -  ответил  Ван  Бевер.  И  улыбнулся  мне.  Секунду
поколебался, а потом добавил:
   - Вы можете оказать нам одну услугу... Оставайтесь с нами  всякий  раз,
когда этот тип снова станет к нам липнуть...
   - Ваше присутствие все облегчит, - произнесла  Жаклин.  -  Вам  это  не
трудно?
   - Нет, конечно. С удовольствием помогу. Я сделал бы для нее что угодно.


   В субботу Ван Бевер снова уехал в Форж-лез-О. Я ждал около пяти  вечера
перед гостиницей, как они просили. Первым вышел Ван  Бевер.  Он  предложил
мне прогуляться по набережной Турнель.
   - Очень рассчитываю на вас: смотрите за Жаклин.
   Эти слова  меня  удивили.  Он  несколько  путано  объяснил,  что  Карто
позвонил им накануне и сообщил, что не  может  отвезти  его  на  машине  в
Форж-лез-О: слишком много работы.  Но  его  вроде  бы  любезным  словам  и
притворной сердечности верить не надо. Просто Карто хочет  воспользоваться
его, Ван Бевера, отсутствием, чтобы встретиться с Жаклин.
   Так почему он не возьмет ее с собой в Форж-лез-О?
   Он ответил, что если так сделает, то Карто приедет туда; как ни  крути,
выйдет одно и то же.
   Жаклин вышла из отеля и присоединилась к нам.
   - Я уверена, что вы говорите о Карто, - сказала она.
   И внимательно посмотрела на каждого из нас.
   - Я попросил его остаться с тобой, - сказал Ван Бевер.
   - Очень любезно.
   Мы проводили его до метро "Мариинский Мост", как в прошлый раз. Оба они
молчали. А мне больше не хотелось  задавать  вопросов.  Я  предался  своей
обычной беспечности. Главное, что я останусь  наедине  с  Жаклин.  Я  даже
получил на это разрешение Ван Бевера: он поручил мне роль ее опекуна. Чего
желать больше? Уже спускаясь в метро, он сказал:
   - Постараюсь вернуться завтра утром.
   Спустившись по ступенькам, он несколько минут  стоял  неподвижно,  весь
такой прямой в своем саржевом пальто. Он неотрывно смотрел на Жаклин.
   - Если захочешь ко мне приехать,  то  у  тебя  есть  телефон  казино  в
Форж...
   И вдруг на его лице появилось усталое выражение.
   Он толкнул створку входной двери, и она захлопнулась за ним.


   Мы пошли на левый берег через остров Сен-Луи.  Жаклин  взяла  меня  под
руку.
   - В какой момент мы натолкнемся на Карто?
   Мне показалось, что мой вопрос вызвал у нее некоторое раздражение.  Она
не ответила.
   Я думал, что она распрощается со мной у гостиницы. Но она потащила меня
в свой номер.
   Стемнело. Она зажгла лампу на тумбочке рядом с кроватью.
   Я сидел на стуле возле умывальника, а она на полу у  кровати,  обхватив
руками поджатые ноги.
   - Я должна дождаться его звонка, - произнесла она.
   Звонка Карто. А почему она должна ждать его звонка?
   - Вчера вы подстерегали меня на бульваре Осман?
   - Да.
   Она зажгла сигарету. Закашлялась от первой же затяжки.  Я  поднялся  со
стула и сел на пол, рядом с ней. Мы прислонились спинами к краю кровати.
   Я взял у нее из рук сигарету. Дым не шел ей на пользу, и мне  хотелось,
чтобы она перестала кашлять.
   - Я не хотела говорить об этом в присутствии Жерара... Он бы очень  вас
стеснялся... Но должна сказать вам, что он в курсе всего...
   И с вызовом посмотрела мне прямо в глаза:
   - Пока что я не могу поступить по-другому... Нам этот тип нужен...
   Я уже собрался задать ей вопрос, но она протянула  руку  к  тумбочке  и
потушила лампу.  Наклонилась  ко  мне  и  я  почувствовал  на  шее  нежное
прикосновение ее губ.
   - Может будем сейчас думать о другом, вы согласны?
   Она была права. Мы не знали, какие неприятности готовит нам будущее.


   Часов в семь вечера кто-то постучал в дверь.  Хриплый  голос  произнес:
"Вас к телефону". Жаклин встала с постели и, не зажигая лампу, надела  мой
плащ и выскользнула из комнаты. Дверь осталась приоткрытой.
   Телефон висел на стене в коридоре. Я слышал, как она  отвечает  "да"  и
"нет",  как  повторяет  "мне  совсем  не  обязательно  приходить   сегодня
вечером",  словно  собеседник  ее  не  понимал.  Или  хотела,   чтобы   ее
уговаривали. "
   Вернулась, закрыла дверь и села на кровать. У нее  был  смешной  вид  в
моем плаще; он был слишком велик ей; рукава она подвернула.
   - Я с ним встречаюсь через полчаса. Он за мной заедет.  Думает,  что  я
тут одна... Придвинулась ко мне и шепнула:
   - Мне нужно, чтобы вы оказали мне одну услугу...
   Карто ведет ее ужинать к своим знакомым. А потом - она сама  не  знает,
чем закончится вечер. А услугу от меня она ждет вот какую: чтобы я ушел из
гостиницы до приезда Карто. Она даст мне ключ.  От  квартиры  на  бульваре
Осман. Я должен сходить туда за чемоданом, взять его  в  одном  из  шкафов
зубоврачебного кабинета, "в том, что у окна". Как только  возьму  чемодан,
должен привезти его сюда, в этот номер. Вот и все, чего уж  проще.  А  она
позвонит мне в десять часов и скажет, где мы встретимся.
   И что же в этом чемодане? Она смущенно улыбнулась и ответила:  "Немного
денег". Я не особенно удивился. А как среагирует Карто, когда увидит,  что
чемодан исчез? Ну и что: никогда не догадается, что это  мы  украли.  Ведь
он, естественно, не знает, что у нас есть слепок с его ключа. Она  сделала
его тайком в моментальной мастерской на вокзале Сен-Лазар.


   Я был очень тронут этим "у нас". Но спросил все-таки, в курсе ли  этого
плана Ван Бевер. Да, в курсе. Но предпочел, чтобы она  мне  сама  об  этом
сказала. Значит, я всего лишь сообщник, и все, чего они от меня ждут,  это
своего рода ограбление. Чтобы успокоить мою  совесть,  она  уточнила,  что
Карто "не очень хороший человек" и что, в любом случае "он ей это должен".
   - А что, чемодан-то тяжелый? - осведомился я.
   - Нет.
   - Я спрашиваю, чтобы решить как возвращаться: на такси или на метро.
   Она даже удивилась, что я ни на миг не поколебался.
   - Вам  не  трудно  сделать  это  для  меня?  Уже  собиралась,  конечно,
добавить, что я ничем  не  рискую,  но  я  в  такой  поддержке  ничуть  не
нуждался. По правде говоря, я с самого детства видел, как мой  отец  возит
туда-сюда всякие вещи: чемоданы с  двойным  дном,  кожаные  сумки  и  даже
черные портфели, придававшие ему притворно респектабельный вид... И мне ни
разу не удалось узнать, что в них.
   - С удовольствием сделаю, - ответил я.
   Она улыбнулась. Поблагодарила и добавила, что предлагает  мне  такое  в
первый и в последний раз. Я был чуть-чуть разочарован,  что  Ван  Бевер  в
курсе, но в  остальном  все  это  меня  нимало  не  смущало.  Привык  я  к
чемоданам.
   Я был уже на пороге, когда она дала мне ключ и поцеловала.
   Я кубарем скатился по лестнице и промчался по набережной в  направлении
Турнельского моста, надеясь, что не встречу Карто.
   В метро был еще час пик. Я чувствовал себя хорошо: со всех сторон  меня
сжимали пассажиры, так что не было никакого риска, что я привлеку  к  себе
внимание.
   Я твердо решил, что обратно, уже с чемоданом, вернусь тоже на метро.
   Я пересел на станции Гавр-Гомартен и стал ждать  поезда  в  направлении
Миромениль. Времени у меня было полно.  Жаклин  позвонит  в  гостиницу  не
раньше десяти. Пропустил два-три поезда. Почему она поручила это мне, а не
Ван Беверу? И действительно ли он знает, что я поеду  за  этим  чемоданом?
Ведь с ней никогда ничего точно неизвестно.
   На выходе из метро я испытал некоторое чувство страха,  но  оно  быстро
развеялось. Прохожих было мало. Окна домов были темны: одни офисы, которые
служащие недавно покинули. Перед  домом  160  я  поднял  глаза:  светились
только окна на пятом этаже.
   Света на лестнице я не зажег. Лифт поднимался медленно  и  желтый  свет
плафона над моей головой отбрасывал тень  решетки  на  стену  лестницы.  Я
оставил дверь лифта приоткрытой и в свете плафона всунул ключ в скважину.
   В прихожую выходили широко открытые двустворчатые двери комнат,  фонари
бульвара отбрасывали белый свет. Я прошел налево, в кабинет, где посредине
стояло зубоврачебное кресло с откинутым назад кожаным подголовником: нечто
вроде приподнятого дивана - и ноги можно вытянуть.
   При свете фонаря я открыл металлический шкаф, стоявший возле окна.  Там
на полке действительно стоял жестяной чемодан - такие носят солдаты, когда
едут в отпуск.
   Я схватил чемодан и очутился снова в прихожей. Напротив  зубоврачебного
кабинета  находилась  комната  ожидания.  Я   повернул   выключатель.   Из
хрустальной люстры  ударил  сноп  света.  Зеленые  плюшевые  кресла.  Кипа
журналов на журнальном  столике.  Я  прошел  через  приемную  и  проник  в
маленькую спальню, где стояла незастеленная узкая кровать. Я  зажег  лампу
на ночном столике.
   На подушке валялась скомканная пижама. В шкафу на вешалках  висели  два
костюма: такие же серые и того же пошива, как тот, в котором был Карто  на
улице Кюжас. Под окном - коричневые ботинки на колодках.
   Ага, вот она, спальня Карто. В плетеной корзинке я увидел пустую  пачку
сигарет  "Руаяль",  которые  курила  Жаклин.  Выбросила,  наверное,  вчера
вечером, когда пришла сюда с ним.
   Я машинально открыл ящик ночного столика: он  был  забит  коробками  со
снотворным и аспирином и визитными карточками на имя Пьера Роба, дантиста,
бульвар Осман, дом 160, телефон Ваграм 13 - 18.
   Чемодан был заперт на ключ.  Ломать  замок  мне  не  хотелось.  Чемодан
нетяжелый. В нем, несомненно,  деньги,  банкноты.  Я  порылся  в  карманах
костюмов и обнаружил черный бумажник, а в нем - выданное  год  тому  назад
удостоверение личности на имя Пьера Карто, родившегося 15-го июня 193 года
в Бордо, департамент Жиронда, проживающего по адресу Париж, бульвар Осман,
дом 160.
   Карто жил здесь не менее года... Но это так же и  жилище  некого  Пьера
Роба, дантиста. Было слишком поздно, чтобы задавать вопросы консьержу,  да
и не мог же я пойти к нему с этим жестяным чемоданом.
   Я сел на край кровати и  почувствовал  запах  эфира,  от  чего  у  меня
кольнуло сердце: словно Жаклин только что вышла из этой комнаты.


   Прежде, чем выйти из дома, я  все-таки  решил  стукнуть  в  остекленную
дверь консьержа, за которой горел свет. Невысокий брюнет приоткрыл дверь и
высунул голову. Он посмотрел на меня подозрительно.
   - Мне бы доктора Роба, - сказал я.
   - Доктора Роба сейчас нет в Париже.
   -  А  вы  не  знаете,  где  я  могу  его  найти?  Его  подозрительность
увеличилась, а глаза уставились на жестяной чемодан у меня в руке.
   - У вас есть его адрес?
   - Я не могу вам его дать, месье. Я же не знаю, кто вы.
   -  Я  родственник  доктора  Роба.   В   армии   служу.   Вот,   получил
увольнительную на несколько дней.
   Эта подробность вроде бы немножко успокоила его на мой счет.
   - Доктор Роб в своем доме в Беусте.
   Это название было мне незнакомо и я переспросил. Консьерж  повторил  по
слогам: "Бе-уст".
   - Простите, - сказал я, - но я думал, что  доктор  Роб  тут  больше  не
живет: в списке жильцов другая фамилия.
   И ткнул пальцем в фамилию Карто.
   -  Это  коллега   доктора   Роба...   И   снова   его   лицо   выразило
подозрительность. Он произнес:
   - До свиданья, месье. И резко захлопнул дверь.


   Выйдя на улицу, я решил дойти  до  станции  метро  "Вокзал  Сен-Лазар".
Чемодан был и впрямь совсем не тяжелый. Бульвар был пустынен,  окна  домов
темны.  Лишь  время  от  времени  какой-нибудь  автомобиль  проносился   в
направлении площади Звезды. Может быть, я совершил ошибку, постучавшись  к
консьержу: ведь он может сообщить мои приметы. Я успокоил  себя,  подумав,
что никто - ни Карто, ни призрачный доктор Роб, ни  консьерж  дома  160  -
ничего против меня не может сделать. То, что сделал я,  -  вошел  в  чужую
квартиру и взял чужой чемодан, что для кого-нибудь другого представило  бы
определенную важность  -  не  имело  для  меня  ни  малейшего  значения  и
останется без последствий.
   Я не хотел сразу же возвращаться на  набережную  Турнель.  Поднялся  по
ступенькам вокзала и оказался в  огромном  зале  "Потерянных  шагов".  Еще
довольно много народа спешило на перроны пригородных электричек. Я  уселся
на скамейку, поставив чемодан между ног. У меня было ощущение, что я  тоже
пассажир или солдат в увольнительной. Вокзал Сен-Лазар предлагал мне более
широкое поле бегства, чем пригород или Нормандия, куда шли  поезда.  Можно
взять билет до Гавра, города Карто. А там исчезнуть где-нибудь в  огромном
мире через Ворота в Океан...
   Почему  этот  вокзальный  зал  называется  "Залом  потерянных   шагов"?
Достаточно посидеть тут некоторое время, и больше ничего  не  будет  иметь
значения, даже твои собственные шаги.
   Я пошел к буфету в  конце  зала.  На  террасе  двое  солдат-отпускников
сидели с чемоданами, похожими на мой. Я чуть не попросил у них ключ, чтобы
попробовать открыть чемодан, который я держал в руке.  Но  испугался,  что
если открою, то мои соседи, в частности один из полицейских в штатском  (я
слышал о них: вокзальная полиция) увидят пачки  банкнот.  Эти  два  слова,
"вокзальная полиция", напомнили  мне  Жаклин  и  Ван  Бевера,  словно  они
впутали меня в приключение, в котором  я  отныне  рисковал  стать  добычей
вокзальной полиции.
   Я вошел  в  буфет  и  сел  за  один  из  столиков  возле  выходящих  на
Амстердамскую улицу огромных окон. Есть мне не хотелось. Я заказал  стакан
гренадина. Чемодан стоял у меня между ног. За соседним столиком  шепталась
парочка. Мужчина - брюнет лет тридцати, со следами оспы на скулах;  пальто
он не снял, так и ел в нем. А женщина - тоже брюнетка,  в  меховом  манто.
Они  заканчивали  ужинать.  Женщина  курила  "Руа-яль",  как  Жаклин.   На
банкетке, на которой они сидели, стояли большой черный портфель и того  же
цвета кожаный чемодан. Я подумал: только что приехали в Париж или уезжают?
Женщина произнесла более внятно:
   - Мы ведь можем сесть на следующий поезд.
   - А когда он?
   - В десять пятнадцать...
   - Ладно, - сказал мужчина.
   Они  смотрели  друг  на  друга  довольно  странно.  Десять  пятнадцать.
Примерно в это время Жаклин позвонит на набережную Турнель.
   Мужчина расплатился,  и  они  поднялись.  Он  взял  черный  портфель  и
чемодан. Они прошли мимо моего столика, не обратив на  меня  ни  малейшего
внимания.
   Официант склонился ко мне:
   - Вы выбрали? И указал на меню.
   - Тут ужинают. Только пить в этом зале нельзя...
   - Я жду одного человека, - ответил  я.  За  огромным  стеклом  я  вдруг
увидел тех мужчину и женщину на тротуаре Амстердамской  улицы.  Она  взяла
его за руку. Они вошли в соседнюю гостиницу.
   Официант уже снова торчал перед моим столиком.
   - Ну, как, месье, ужинаете или нет? Я сменяюсь...
   Я поглядел на часы. Четверть девятого. Я  предпочел  продолжать  сидеть
тут, чем слоняться на улице, на холоде. А потому заказал комплексный ужин.
Наплыв народа кончился; все сели на свои электрички.
   Внизу,  на  Амстердамской  улице,  за  окнами  последнего  кафе   перед
Будапештской площадью сидело много людей. Свет  там  был  более  желтый  и
тусклый, чем в кафе Данте. Я долго спрашивал себя,  почему  все  эти  люди
торчат вокруг вокзала Сен-Лазар, пока не узнал,  что  это  один  из  самых
низменных районов Парижа. Здесь скатывались по наклонной. Та парочка  тоже
не устояла, тоже заскользила. Они пропустили поезд и очутились  в  номере,
где шторы были такие же черные, как в отеле "Лима",  но  обои  грязнее,  а
простыни измяты предшествовавшими постояльцами. На кровати она,  наверное,
даже не снимет свое манто.
   Я закончил ужин. Поставил чемодан на банкетку,  взял  нож  и  попытался
вставить лезвие в замок, но скважина оказалась  слишком  маленькая.  Замок
держался на гвоздиках, которые  я  мог  бы  вытащить  клещами.  Да  зачем?
Подожду, пока не окажусь с Жаклин в номере на набережной Турнель.
   А еще я мог уехать один и больше не подавать признаков жизни ни ей,  ни
Ван Беверу. До сих пор моими лучшими воспоминаниями  были  воспоминания  о
бегстве.
   Мне вдруг захотелось разорвать лист бумаги  на  мелкие  квадратики.  На
каждом из них я написал бы имя и место.

   Жаклин
   Ван Бевер
   Карто
   Доктор Роб
   Бульвар Осман, дом 160, третий этаж
   Гостиница "Турнель", дом 65 по набережной Турнель
   Гостиница "Лима", дом 46, бульвар Сен-Жермен
   Кафе "Кюжас", улица Кюжас, дом 22
   Кафе "Данте"
   Форж-лез-О, Дьеп, Банель-де-л'Орн, Ангейм, Люк-сюр-Мэр, Лангрюн
   Гавр
   Атис-Монс

   Я мог бы перемешать все эти кусочки, словно карты, и  разложить  их  на
столе. Так это и  есть  моя  нынешняя  жизнь?  Итак,  в  этот  момент  все
ограничивается  для  меня  двадцатью  разрозненными  именами  и  адресами,
единственной связью между которыми был я сам? Но почему эти, а не  другие?
Что у меня общего с этими именами и местами?  Я  был  как  во  сне,  когда
знаешь, что в любой момент, когда возникнет опасность, можешь  проснуться.
Если бы я захотел, то встал бы из-за столика и связь бы нарушилась, все бы
рассыпалось и исчезло в небытии. Остались бы  только  жестяной  чемодан  и
обрывки бумаги с именами и местами, ни для кого не имеющими  ни  малейшего
смысла.
   Я снова пересек зал Потерянных шагов, теперь  уже  почти  пустынный,  и
направился к перронам. Я поискал на  огромном  табло  направление  поезда,
отходившего в двадцать два пятнадцать, того, на который должна была  сесть
та парочка. Гавр. У меня возникло ощущение, что все эти поезда  никуда  не
идут, никуда не везут, и что только и  остается,  как  ходить  взад-вперед
между буфетом и залом Потерянных шагов, а  потом  между  залом  Потерянных
шагов, пассажем, полным  вокзальных  магазинчиков,  и  соседними  улицами.
Остается убить еще час. Возле  пригородных  поездов  я  остановился  перед
телефонной будкой. Не вернуться ли обратно в дом 160 на бульваре  Осман  и
не поставить ли чемодан на место? Тогда все прядет в порядок, и мне  будет
не в чем упрекать себя. В будке я полистал телефонный справочник: я  забыл
номер доктора Роба. Бесконечные длинные гудки. В квартире  никого.  А  что
если позвонить в Беуст этому доктору Робу и во всем ему признаться? А  где
могут быть сейчас Жаклин и Карто? Я повесил трубку. Решил,  что  лучше  не
расставаться с чемоданом и отнести его  Жаклин:  это  единственный  способ
сохранить с ней контакт.
   Я снова полистал справочник. Перед моими глазами проносились  парижские
улицы, номера домов и фамилии жильцов. Я попал на "Сен-Лазар" (вокзал)"  и
удивился, что тут тоже есть названия и фамилии:

   Железнодорожная полиция Лаб 28 42
   Компания спальных вагонов Евр 44 46
   Кафе "Рим" Евр 48 30
   Гостиница "Терминюс" Евр 36 80
   Кооператив носильщиков Евр 58 77
   Габриела Дебри, цветы, зал
   Потерянных шагов Лаб 02 47
   Магазины торгового пассажа:
   1. Бернуа Евр 45 66
   5. Бидделу и Дилли (мадам) Евр 42 48
   Обувь "Гео" Евр 44 63
   СИНЕАК (кино) Лаб 80 74
   19. Буржуа (Рене) Евр 35 02
   25. Частная почта Евр 45 96
   25 бис. Ноно-Нанетта Евр 42 62
   27 Дискобол (пластинки) Евр 41 43

   Можно ли связаться с этими людьми?  Находится  ли  Рене  Буржуа  сейчас
где-то на вокзале? За стеклами одного из залов ожидания  я  увидел  только
мужчину в старом Коричневом пальто:  он  лежал  на  скамейке  и  спал;  из
кармана пальто торчала газета. Может это Бернуа?
   Я спустился по монументальной лестнице и оказался в  торговом  пассаже.
Все лавки были закрыты. Я слышал шум дизельных двигателей такси на стоянке
в Амстердамском дворе. Пассаж был освещен очень ярко, и я вдруг испугался,
что наткнусь на какого-нибудь инспектора  "железнодорожной  полиции",  как
значилось в справочнике. Он потребует,  чтобы  я  открыл  чемодан,  и  мне
придется улепетывать. Они меня  быстро  догонят  и  потащат  в  вокзальный
участок. Это будет слишком глупо.
   Я вошел в кино "Синеак"  и  заплатил  два  франка  пятьдесят  в  кассу.
Билетерша, коротко стриженная блондинка,  хотела  уже  вести  меня,  светя
своим фонариком в первые ряды, но я предпочел сесть в глубине зала, сзади.
На экране сменялись кадры новостей дня,  которые  комментировал  диктор  с
визгливым голосом. Мне он был хорошо знаком двадцать пять лет все  тот  же
голос. Я слышал его в прошлом году в кинотеатре  "Бонапарт",  где  смотрел
монтаж старой хроники.
   Я поставил чемодан на сиденье  справа.  Перед  собой  я  насчитал  семь
разбросанных по залу фигур. Семеро одиноких людей.  В  зале  витал  теплый
запах озона,  который  охватывает  тебя,  когда  идешь  по  вентиляционной
решетке метро. Я едва обращал внимание на события недели на экране. Каждые
четверть часа эти кадры повторялись. Они были  вне  времени,  как  и  этот
пронзительный голос (я спросил себя, не в протезе ли каком тут дело?).
   Новости дня шли уже в третий раз, когда я взглянул  на  часы.  Половина
десятого. Передо мной находились теперь только два человека; они, конечно,
уснули. Билетерша сидела на откидном стульчике у  задней  стены,  рядом  с
выходом. Я услышал, как хлопнул откидной стульчик. Луч  фонарика  прошелся
по ряду на моем уровне, но по другую сторону прохода.  Она  вела  молодого
человека в военной форме. Погасила фонарик,  и  они  уселись  рядышком.  Я
уловил несколько слов из их разговора. Он  тоже  едет  в  Гавр.  Попробует
вернуться в Париж недели через две. Позвонит  ей,  чтобы  сообщить  точную
дату приезда. Они сидели совсем рядом. Нас  разделял  только  проход.  Они
говорили громко, словно тут не было ни меня, ни двух  спящих  фигур  перед
нами.  Потом  замолчали.  Они  прижимались  друг  к  другу  и  целовались.
Визгливый голос по-прежнему комментировал кадры  на  экране:  демонстрация
забастовщиков, проезд какого-то иностранного государственного  деятеля  по
Парижу, бомбардировка.... Мне хотелось, чтобы этот голос замолк  навсегда.
От мысли, что он неизменно  и  вечно  будет  комментировать  без  малейшей
эмоции будущие  катастрофы,  у  меня  пробежала  дрожь  по  спине.  Теперь
билетерша сидела на коленях своего спутника. Она  ритмично  двигалась;  ее
движения сопровождались скрипом пружин. Вскоре ее вздохи и стоны заглушили
визгливый голос диктора.


   Выйдя в Римский двор, я обшарил карманы: сколько у меня осталось денег?
Десять франков. На такси хватит. Будет куда  быстрее,  чем  на  метро:  на
метро придется пересаживаться на  "Опере"  и  нести  чемодан  по  длинному
переходу.
   Таксист собрался было засунуть чемодан в багажник, но я предпочел с ним
не расставаться. Мы спустились по авеню Оперы и поехали вдоль  набережной.
В ту ночь Париж был пуст, словно город,  который  я  покидал  навечно.  На
набережной Турнель я испугался, что потерял ключ от номера. Нет, вот он, в
кармане моего плаща.
   Я прошел перед конторкой и  спросил  у  портье,  сидевшего  за  ней  до
полуночи, не звонил ли кто-нибудь постояльцам номера три. Он ответил,  что
нет; но было всего-лишь без десяти десять.
   Я поднялся по лестнице. Он так ни о чем меня и не спросил. Может  быть,
он не различал меня и Ван Бевера. Или не хотел думать, кто ходит по отелю,
который должен был неизбежно вот-вот закрыться.
   Я оставил дверь номера приоткрытой, чтобы услышать,  когда  он  позовет
меня к телефону. Положил чемодан плашмя на пол и улегся на  койку  Жаклин.
Запах эфира неумолимо держался на подушке. Опять она его нюхала? А  позже,
не будет ли этот запах навечно ассоциироваться для меня с Жаклин?
   В десять я начал тревожиться: она не позвонит и я ее больше не увижу. Я
часто был готов к тому, что люди, с которыми я  познакомился,  исчезнут  с
минуты на минуту и больше никогда не подадут  признаков  жизни.  Мне  тоже
случалось назначать  встречи,  на  которые  я  не  ходил.  Случалось  даже
воспользоваться тем, что кто-то,  с  кем  я  иду  по  улице,  отвлекся,  и
убежать. Ворота сбоку на площади Сен-Мишель часто оказывали мне  бесценную
помощь. Я вбегал в  них  и  через  проходной  двор  оказывался  на  улочке
Ирондель. В моей записной книжке  был  целый  список  домов  с  проходными
дворами.
   Я услышал голос администратора на лестнице: "Номер  три,  к  телефону."
Было уже четверть одиннадцатого, и я уже не верил, что она  позвонит.  Она
отделалась от Карто,  убежала.  Сейчас  находится  в  семнадцатом  округе.
Спросила, привез ли я чемодан. Я должен засунуть в сумку  ее  вещи,  потом
сходить за своими в отель "Лима", а потом ждать ее в кафе  Данте.  Но  мне
нужно как можно скорее уйти с набережной Турнель, потому  что  это  первое
место, куда кинется Карто. Говорила она очень спокойно, словно  все  давно
заранее приготовила в уме. Я вынул из шкафа старый саквояж  и  запихнул  в
него две пары брюк, кожаную куртку, бюстгальтеры, красные холщовые  туфли,
свитер под горло и несколько туалетных принадлежностей, стоявших на  полке
над умывальником, в том числе и флакончик с эфиром. Остались  только  вещи
Ван Бевера. Свет я не  потушил,  чтобы  администратор  думал,  что  кто-то
остался в номере. Закрыл дверь. В котором  часу  вернется  Ван  Бевер?  Он
прекрасно может найти нас в кафе Данте. Звонила ли она в Форж или в  Дьеп?
Сказала ли ему то же, что мне?
   Я спустился по лестнице, не зажигая света. Боялся, что  портье  заметит
саквояж и чемодан. Он склонился над газетой: наверное, решал кроссворды. Я
не смог удержаться и взглянул на  него:  он  даже  не  поднял  голову.  На
набережной Турнель я испугался, что сейчас  у  меня  за  спиной  раздастся
крик: месье, месье... вернитесь, пожалуйста, немедленно...  Казалось,  что
сейчас передо мной остановится автомобиль Карто. Но  оказавшись  на  улице
Бернардинцев, я вновь обрел спокойствие. Быстро поднялся в  свой  номер  и
уложил в саквояж Жаклин всю свою нехитрую одежонку и две оставшихся книги.
   Потом спустился и потребовал  счет.  Ночной  портье  не  задал  мне  ни
единого вопроса. На улице,  на  бульваре  Сен-Жермен,  я  испытал  обычное
опьянение, которое охватывало меня всякий раз, когда я пускался в бегство.


   Я сел за столик в глубине кафе и положил чемодан на банкетку. В кафе не
было ни души. Только один посетитель облокотился на стойку. За стойкой  на
стене, над выложенными рядами пачками сигарет,  стрелки  часов  показывали
половину одиннадцатого.  Электрический  биллиард  рядом  со  мной  впервые
молчал. Теперь я был твердо уверен, что она придет на свидание.
   Она вошла, но не сразу  стала  искать  меня  взглядом.  Сначала  купила
сигареты у стойки. Потом села  на  банкетку.  Заметила  чемодан.  Положила
локти на столик и протяжно вздохнула.
   - Мне удалось от него оторваться, - произнесла она.
   Они ужинали в ресторане возле площади Перейр: она, Карто и еще парочка.
Хотела убежать в конце ужина, но они могли увидеть  с  террасы  ресторана,
как она направляется к стоянке такси или к метро.
   Вышли из ресторана, и ей  пришлось  сесть  с  ними  в  автомобиль.  Они
потащили  ее  выпить  по  рюмочке  неподалеку  в  баре  одной   гостиницы,
"Каштаны". В "Каштанах"-то ей и удалось от них оторваться. Она тут же  мне
позвонила из одного кафе на бульваре Курсель.
   Зажгла сигарету и закашлялась. Положила ладонь на мою руку,  как  часто
делала с Ван Бевером на улице Кюжас. Она продолжала кашлять взахлеб.
   Я вытащил сигарету у нее изо  рта  и  раздавил  ее  в  пепельнице.  Она
сказала:
   - Мы должны уехать из Парижа... Вдвоем... Вы  согласны?  Разумеется,  я
был согласен.
   - Куда вам хочется уехать? - спросил я.
   - Куда угодно.
   Лионский вокзал был совсем рядом. Достаточно  дойти  по  набережной  до
Ботанического сада и перейти Сену. Оба  мы  оказались  на  дне,  и  настал
момент оттолкнуться от ила и подняться на поверхность. Там, в  "Каштанах",
Карто, наверное, уже беспокоится об отсутствии Жаклин. А Ван Бевер,  может
быть, еще в Дьепе или в Форж.
   - А Жерара ждать не будем? - спросил я.
   Она  отрицательно  мотнула  головой,  и  ее  лицо  сморщилось.   Сейчас
расплачется. Я понял, что она хочет, чтобы мы  уехали  вдвоем,  для  того,
чтобы порвать с определенным периодом своей  жизни.  Я  тоже  оставлял  за
собой серые и неопределенные годы, прожитые мной до тех пор.
   Мне хотелось еще раз повторить: может, подождем Жерара. Но я промолчал.
Фигура в саржевом пальто навеки  застынет  в  той  зиме.  В  памяти  будут
мелькать слова: пятерка без цвета. А еще в нее будет возвращаться брюнет в
сером костюме, с которым я был едва знаком и не знал, дантист он или нет.
   А еще - все более расплывчатые лица моих родителей.
   Я вытащил из кармана плаща ключ от квартиры на бульваре Осман,  который
она мне дала, и положил на стол.
   - Что с ним делать?
   - Сохраним на память.
   Теперь у стойки  не  было  никого.  В  наступившей  вокруг  нас  тишине
слышалось потрескивание неоновых ламп.  Их  свет  резко  контрастировал  с
черными окнами террасы. Слишком  яркий  свет,  словно  предвестие  будущих
весен, будущего лета, будущих лет.
   - Лучше всего поехать на юг...
   Я испытал удовольствие, произнося слово "юг". В тот вечер, в  пустынном
кафе, в неоновом свете, жизнь еще была  лишена  малейшей  тяжести,  и  так
легко было пуститься в бегство. Пробило полночь. Хозяин кафе направился  к
нашему столику, чтобы сказать, что кафе Данте закрывается.


   В чемодане мы обнаружили две тоненьких пачки  банкнот,  пару  перчаток,
книги по зубной хирургии и машинку для скрепок. Жаклин  была  разочарована
тем, что пачки такие тонкие.
   Прежде, чем добраться до юга и до Майорки,  мы  решили  проехать  через
Лондон. Чемодан мы оставили в камере хранения на Северном вокзале.
   Нам пришлось ждать поезда в буфете  больше  часа.  Я  купил  конверт  с
маркой и послал квитанцию камеры хранения Карто, по адресу бульвар  Осман,
дом 160. В записке я написал, что обещаю возвратить  ему  деньги  в  очень
скором будущем.


   Тогда, той весной, в Лондоне надо было быть совершеннолетним и состоять
в браке, чтобы поселиться в гостинице.  В  конце  концов  мы  оказались  в
каком-то семейном пансионе в Блумсбери. Хозяйка сделала вид,  что  приняла
нас за брата и сестру. Она предложила нам комнату,  служившую  курительной
или читальней: там стояли три дивана и книжный шкаф. Только на пять  дней,
и плата вперед.
   Потом нам удалось получить два номера в "Кемберленде", массивный  фасад
которого выходил на Марбл Эрч. К администратору мы обратились по  очереди,
словно друг с другом не знакомы. Но и оттуда пришлось  съехать  через  три
дня, когда они поняли обман.
   Мы совсем не знали, где нам ночевать. От Мэрбл Эрч мы пошли прямо вдоль
Гайд-Парка и вышли на авеню  Сассекс  Гарденс,  ведшую  к  Паддингтонскому
вокзалу. По левой стороне было полно маленьких гостиниц. Мы выбрали первую
попавшуюся. На сей раз у нас даже не попросили документов.


   Сомнение настигало нас в  один  и  тот  же  час,  ночью,  по  дороге  в
гостиницу, в перспективе очутиться в номере, где мы жили  словно  беглецы,
до тех пор, пока позволит хозяин.
   Прежде, чем войти в гостиницу, мы ходили взад и вперед по авеню Сассекс
Гарденс. Ни один из нас не испытывал  ни  малейшего  желания  вернуться  в
Париж. Отныне нам невозможно было появиться на набережной  Турнель  или  в
Латинском квартале: запретная зона. Конечно, Париж большой, и мы прекрасно
могли бы сменить квартал, без риска натолкнуться на Жерара Ван Бевера  или
на Карто. Но лучше было не возвращаться в прошлое.
   Сколько прошло времени до тех пор, пока мы не познакомились  с  Линдой,
Петером  Рахманом  и  Микаэлем  Савундрой?  Недели  две,   наверное.   Две
бесконечных недели, на протяжении которых  лил  дождь.  Чтобы  убежать  от
нашего номера с покрытыми пятнами плесени обоями,  мы  ходили  в  кино.  А
потом гуляли, непременно по  Оксфорд  Стрит.  Доходили  до  Блумсбери,  до
улицы, где находился семейный пансион, в котором мы  провели  нашу  первую
ночь в Лондоне. А потом снова шли по Оксфорд Стрит в обратном направлении.
   Мы старались отдалить момент  возвращения  в  отель.  Но  мы  не  могли
бесконечно ходить под дождем. На худой конец, мы могли  пойти  еще  раз  в
кино или войти в большой универмаг или в кафе. Но в конце концов все равно
пришлось бы решиться на возвращение на авеню Сассекс Гарденс.


   Однажды, под вечер, когда мы рискнули пойти  дальше,  на  другой  берег
Темзы, я почувствовал, что меня охватывает  паника.  Был  час  пик:  поток
жителей пригорода направлялся к вокзалу по мосту Ватерлоо. Мы шли по мосту
им навстречу, и я испугался, что людской водоворот унесет нас обратно.  Но
нам удалось вырваться. Мы сели на скамейку на Трафальгарской  площади.  По
дороге мы не обменялись ни словом.
   - Тебе плохо? - спросила Жаклин. - Ты совсем бледный...
   И улыбнулась. Я почувствовал, что она делает над  собой  усилие,  чтобы
сохранить спокойствие. Перспектива вернуться в гостиницу, снова  оказаться
в толпе на Оксфорд Стрит, угнетала  меня.  Я  не  осмелился  спросить  ее,
испытывает ли она тот же страх. И сказал:
   - Тебе не кажется, что этот город слишком большой?
   Я тоже попытался улыбнуться. Она смотрела на меня, нахмурив брови.
   - Слишком большой город и мы никого тут не знаем...
   Я говорил мертвым голосом. Ни одного слова выговорить  как  следует  не
мог.
   Она зажгла сигарету. Была она в своей слишком легкой кожаной  куртке  и
немного кашляла, как в  Париже.  Я  с  сожалением  вспомнил  о  набережной
Турнель, о бульваре Осман и вокзале Сен-Лазар.
   - В Париже было легче...
   Но я сказал это так тихо, что  не  знаю,  услышала  ли  она.  Она  была
погружена в свои мысли. Забыла  о  моем  присутствии.  Перед  нами  стояла
красная телефонная будка, из которой только что вышла какая-то женщина.
   - Жаль, что нам некому позвонить... - сказал я.
   Она повернулась ко мне и положила ладонь на мою  руку.  Она  пересилила
отчаяние, которое тоже, наверняка, испытала, пока  мы  шли  по  Стрэнду  к
Трафальгарской площади.
   - Нам надо только немного денег, чтобы поехать на Майорку.
   Это была ее навязчивая идея с тех пор,  как  я  с  ней  познакомился  и
увидел адрес на конверте.
   - На Майорке нам будет спокойно. Ты сможешь писать книги...
   Однажды я рассказал ей, что мне очень хочется в будущем  писать  книги,
но больше мы никогда к этой теме не возвращались. Может, она заговорила об
этом теперь для того, чтобы меня успокоить. Нет, она решительно была  куда
хладнокровнее меня.
   Я все-таки поинтересовался, каким способом она  рассчитывает  раздобыть
денег. Но она ничуть не смутилась:
   - Только в городах можно найти деньги...  Представь  себе,  если  б  мы
оказались в какой-нибудь деревенской дыре...
   И она была совершенно права. Внезапно Трафальгарская площадь показалась
мне гораздо безопаснее. Я смотрел на бьющую из фонтанов воду, и это  стало
меня успокаивать. Ведь не обязаны же мы вечно оставаться в этом  городе  и
тонуть в толпе на Оксфорд Стрит. У нас  была  очень  простая  цель:  найти
немного денег,  чтобы  поехать  на  Майорку.  Это  совсем  как  выигрышная
комбинация Ван Бевера. Вокруг нас было столько улиц  и  перекрестков,  что
это повышало наши  шансы.  В  конце  концов  нам  непременно  повезет:  мы
встретим счастливый случай.


   Отныне мы избегали Оксфорд Стрит и центр  и  всегда  шли  на  запад,  в
Холланд Парк и Кенсингтон.
   Однажды днем мы сфотографировались в автомате на станции метро  Холланд
Парк. Мы позировали:  прижались  друг  к  другу  лицами.  Я  сохранил  эту
фотографию на память. Лицо Жаклин занимает весь первый план, а мое -  чуть
дальше; край кадра отрезал мое левое  ухо.  После  вспышки  мы  безудержно
расхохотались. Она  хотела  еще  посидеть  у  меня  на  коленях  в  кабине
автомата. А потом мы  пошли  по  окаймляющей  Холланд  Парк  авеню,  вдоль
больших белых домов с арками. Впервые с нашего приезда  в  Лондон  светило
солнце, и мне кажется, что с этого  дня,  с  этого  момента,  погода  была
всегда прекрасной и теплой - вечное раннее лето.


   В обеденный час, в кафе на Ноттинг Хилл Гейт, мы познакомились с  некой
Линдой Джэкобсен. Она заговорила с нами первая: брюнетка, нашего возраста,
длинноволосая, скуластая, с чуть раскосыми глазами.
   Ей было интересно, из какой мы области Франции. Она говорила  медленно,
словно подбирала  каждое  слово,  поэтому  легче  было  продолжать  с  ней
разговор по-английски. Она удивилась, что мы живем в одной из "ночлежек" в
Сассекс Гарденс. Мы объяснили, что ничего другого нам не остается: мы  оба
несовершеннолетние.
   Назавтра мы встретили ее в том же месте, и она подсела к нам. Спросила,
долго ли мы собираемся оставаться в  Лондоне.  К  моему  удивлению  Жаклин
ответила, что мы хотим жить в  Лондоне  несколько  месяцев  и  даже  найти
работу.
   - Но в таком случае вы не можете продолжать жить в этом отеле!
   Каждую ночь нам хотелось съехать, из-за витавшего в номере сладковатого
запаха. Я не знал, откуда он - из водостока, из  кухни  или  от  сгнившего
паласа. По утрам мы долго гуляли в Гайд Парке, чтобы избавиться  от  этого
пропитавшего одежду запаха. Он выветривался, но снова возвращался днем.  И
я спрашивал Жаклин:
   - Чувствуешь запах?
   Я приходил в  полнейшее  отчаяние  при  мысли,  что  этот  запах  будет
преследовать нас всю жизнь.


   - Самое ужасное, - сказала ей Жаклин по-французски, -  это  гостиничный
запах...
   Я худо-бедно перевел. В конце концов Линда поняла. Спросила, есть ли  у
нас немного денег. Из двух тонких  пачек  из  чемодана  оставалась  только
одна.
   - Не густо, - ответил я.
   Улыбаясь, она переводила взгляд с одного из нас на  другого.  Я  всегда
удивлялся, когда люди проявляли к нам симпатию. Много позже я  отыскал  на
дне картонки из-под ботинок, заполненной  старыми  письмами,  моментальный
снимок с Холланд Парк и был потрясен наивной искренностью  наших  лиц.  Мы
внушали доверие. Заслуги в том  у  нас  не  было  никакой,  кроме  юности,
которая на очень короткое время дается кому попало, как  пустое  обещание,
которое никогда сдержано не будет.
   - У меня есть приятель, который может вам помочь, - сказала Линда. -  Я
познакомлю вас завтра.
   Она часто назначала ему свидание в этом кафе. Она  жила  поблизости,  а
офис ее приятеля находился чуть дальше, на Вестбурн Гров, авеню, где  были
два кинотеатра, в которые мы с Жаклин ходили. На  последний  сеанс,  чтобы
отодвинуть возвращение в гостиницу. И нам было все равно, что каждый вечер
мы смотрели одни и те же фильмы.


   Назавтра, около полудня, мы сидели с Линдой, когда в кафе  вошел  Петер
Рахман. Он сел за наш столик, даже с  нами  не  поздоровавшись.  Он  курил
сигару, пепел с которой падал на лацканы его пиджака.
   Я был поражен его внешностью: он показался мне старым, но на самом деле
ему было не больше сорока. Среднего роста, очень дородный, с полным лицом,
лысоватый и в роговых  очках.  Детские  ручонки  не  вязались  с  широкими
плечами.
   Линда рассказала ему о наших сложностях, но  говорила  слишком  быстро,
чтобы он мог понять. Он пялил свои маленькие прищуренные глазки на Жаклин.
Время от времени нервно затягивался сигарой и выдыхал дым Линде в лицо.
   Она замолчала, а он улыбнулся Жаклин и  мне.  Но  при  этом  глаза  его
оставались холодными. Спросил,  как  называется  отель,  где  мы  живем  в
Сассекс Гарденс. Я ответил: "Рэднор". Он коротко рассмеялся:
   - Платить вам не надо... Я владелец... Скажете администратору от  меня,
что для вас бесплатно...
   Он принял светский тон, и это его самого смешило.
   - Вы в гостиничном бизнесе?
   Он не ответил на мой вопрос. Снова выдохнул сигарный дым Линде в  лицо.
Пожал плечами.
   - Don't worry... [спокойно, не волнуйтесь (англ.)]
   Он повторил эту фразу много раз, обращаясь к самому себе. Потом встал и
пошел звонить. Линда почувствовала, что мы немного сбиты с толку,  и  дала
нам несколько объяснений. Этот Петер Рахман занимался покупкой и  продажей
недвижимости, зданий. "Зданий" было преувеличением, потому  что  это  были
дряхлые дома и даже лачуги, большей частью расположенные в окрестностях, в
кварталах Эйсуотер и Ноттинг Хилл. Она в его бизнесе мало что понимала. Но
- она предпочла сказать нам это сразу же - под  грубыми  повадками  в  нем
скрывался довольно классный парень.


   "Ягуар"  Рахмана  стоял  неподалеку  от  кафе.  Линда  села  вперед   и
повернулась к нам:
   - Можете жить у меня, пока Петер не найдет вам другое место...
   "Ягуар" тронулся с места и покатил по Кенсингтон Гарденс,  а  потом  по
Сассекс Гарден. Рахман затормозил перед отелем "Рэднор".
   - Идите собирать вещи, - сказал он. - А главное, не платите по счету...
   За стойкой никого не было. Я сам взял ключ от нашего номера. Все время,
что мы здесь жили, вещи оставались в саквояже.
   Я забрал его, и мы тут же спустились. Рахман прохаживался  взад  вперед
перед отелем, с сигарой в зубах и засунув руки в карманы пиджака.
   - Рады расстаться с "Рэднором"?
   Он открыл багажник "Ягуара", и я  положил  туда  саквояж.  Прежде,  чем
тронуть с места, он сказал Линде:
   - Мне надо заехать ненадолго в "Лидо". А потом я вас отвезу...
   Я все еще чувствовал приторный запах гостиницы и  спросил  себя,  через
сколько дней он окончательно выветрится из нашей жизни.


   "Лидо" оказалось купальней  в  Гайд-парке  у  Серпантина.  Рахман  взял
четыре билета.
   - Странно... Очень похоже на бассейн Делини [очень популярная  открытая
купальня на набережной Сены, основанная в 1785 г.], - сказал я Жаклин.
   Но войдя, мы очутились на своего рода речном пляже,  по  краю  которого
стояли столики с зонтиками от  солнца.  Рахман  выбрал  местечко  в  тени.
Сигару он так и не выпустил изо рта. Мы сели. Он вытирал шею и лоб большим
белым платком. Повернулся к Жаклин:
   - Можете искупаться, если хотите...
   - У меня нет купальника, - ответила Жаклин.
   - Это поправимо... пошлю кого-нибудь за купальником...
   - Это излишне, - сухо произнесла Линда. - Ей не хочется купаться.
   Рахман опустил голову, продолжая вытирать лоб и шею.
   -  Хотите  выпить  чего-нибудь  прохладительного?  -  предложил  он.  И
добавил, обращаясь к Линде:
   - У меня тут встреча с Савундрой.
   Это имя ассоциировалось с какой-то экзотической фигурой, и я уже решил,
что сейчас к нашему столику подойдет индуска в сари.


   Но это оказался блондин лет тридцати. Он помахал нам рукой,  подошел  и
хлопнул Рахмана по плечу. Представился мне и Жаклин:
   - Майкл Савундра. Линда сказала ему, что мы французы. Он забрал стул от
одного из соседних столиков и уселся рядом с Рахманом.
   - Ну, что  новенького?  -  спросил  Рахман,  уставясь  на  него  своими
холодными глазками.
   - Я еще поработал над сценарием... Посмотрим, что получится...
   - Ага, совершенно верно: посмотрим...
   Рахман взял презрительный  тон.  Савундра  скрестил  руки.  Его  взгляд
задержался на нас с Жаклин.
   - Давно вы в Лондоне? - спросил он по-французски.
   - Три недели, - ответил я.
   Он явно заинтересовался Жаклин.
   - Я некоторое время жил в Париже, - сказал он  на  не  очень  уверенном
французском. - В гостинице "Луизиана", на  улице  Сены...  Пробовал  снять
фильм...
   - Но, к  сожалению,  не  получилось,  -  презрительным  тоном  произнес
Рахман. Я удивился, что он понял сказанную по-французски фразу.
   Наступила пауза.
   - Но я уверена, что в этот раз получится, - сказала  Линда.  -  Правда,
Петер?
   Рахман пожал плечами. Савундра смутился. Он спросил Жаклин, по-прежнему
по-французски:
   - Вы живете в Париже?
   - Да, - сказал я,  не  дав  Жаклин  времени  ответить.  -  Недалеко  от
гостиницы "Луизиана".
   Жаклин поймала мой  взгляд.  Подмигнула.  Мне  вдруг  очень  захотелось
очутиться перед гостиницей "Луизиана",  пойти  к  Сене  и  пройтись  вдоль
коробов букинистов до набережной Турнель. Откуда эта  внезапная  тоска  по
Парижу?
   Рахман задал какой-то вопрос Савундре, и тот стал  очень  словоохотливо
отвечать. Линда встревала в разговор. Я совершенно не старался  понять,  о
чем они говорят. И  прекрасно  видел,  что  Жаклин  тоже  не  обращает  на
разговор ни малейшего внимания.
   В этот час дня нами  часто  овладевала  дремота,  потому  что  в  отеле
"Рэднор" нам спалось  плохо  -  четыре-пять  часов,  никак  не  больше.  А
поскольку мы выходили рано утром, а возвращались как можно позже, то  днем
дремали на лужайках Гайд Парка.
   Они продолжали разговаривать. Время от времени Жаклин закрывала  глаза,
и я тоже. Я боялся заснуть. Но как только  один  из  нас  чувствовал,  что
другой вот-вот заснет, он толкал его ногой под столом.


   Я все-таки  задремал  на  несколько  минут.  Глухой  шум  их  разговора
смешивался со смехом и криками на пляже, со всплесками от прыжков в  воду.
Где мы? На берегу Марны или на Ангьенском озере, близ  Парижа?  Это  место
походило на другое "Лидо", в Шенневьер, и на Спортинг-клуб  в  Ла  Варенн.
Вечером мы с Жаклин вернемся в Париж венсенским поездом.
   Кто-то сильно хлопнул меня по плечу. Рахман.
   - Устали?
   Жаклин, напротив меня, силилась держать глаза открытыми.
   - Кажется, немного вы спали в моем отеле, - сказал Рахман.
   - Где вы жили? - осведомился Савундра по-французски.
   - В месте, куда менее комфортабельном, чем отель "Луизиана", -  ответил
я.
   - Хорошо, что я с ними познакомилась, - сказала Линда. - Они будут жить
у меня...
   Хотелось бы мне  знать,  почему  они  проявляют  о  нас  такую  заботу.
Савундра по-прежнему не сводил взгляда с Жаклин, но  она  не  обращала  на
него  ни  малейшего  внимания.  Или  делала  вид,  что  не  замечает.  Мне
показалось, что он похож  на  одного  американского  актера.  Как  же  его
фамилия? Ага, Джозеф Коттен.
   - Вот увидите, - продолжала Линда, - вам у меня будет очень хорошо.
   - В любом случае, - произнес Рахман, - квартир  у  меня  навалом.  Могу
дать вам одну на следующей неделе.
   Савундра разглядывал нас с любопытством. Повернулся к Жаклин:
   - Вы брат и сестра? - спросил он по-английски.
   - Не повезло вам, Майкл, - ледяным голосом произнес Рахман. - Они муж и
жена.
   - Надеюсь, что увижу вас очень скоро, - сказал он по-французски.
   А потом спросил Рахмана, читал ли тот его сценарий.
   - Нет пока. Мне на это требуется время. Я же еле-еле умею читать...
   И хохотнул. Его глаза за роговыми очками были по-прежнему холодны.
   Чтобы рассеять неловкость, Савундра обратился к нам с Жаклин:
   - Мне бы очень хотелось, чтобы  вы  прочли  сценарий.  Некоторые  сцены
происходят в Париже. Вы смогли бы исправить ошибки во французском.
   - Хорошая мысль, -  сказал  Рахман.  -  Пусть  прочтут...  Сделают  мне
резюме...
   Савундра ушел по аллее Гайд Парка, а мы снова сели  на  заднее  сиденье
рахмановского "Ягуара".
   - Сценарий-то хороший? - полюбопытствовал я.
   - Конечно. Я уверена, что очень хороший, - ответила Линда.
   - Можете взять, - сказал Рахман. - На полу валяется.
   И действительно, на полу у моих ног лежала бежевая папка. Я поднял ее и
положил себе на колени.
   - Он хочет, чтобы я дал ему на фильм тридцать тысяч  фунтов,  -  сказал
Рахман. - Слишком много для сценария, который я никогда не прочту...
   Мы вернулись в квартал Сассекс Гарденс. Я испугался, что он  собирается
отвезти нас в наш отель, и снова почувствовал приторный запах  коридора  и
номера. Но он продолжал ехать в направлении Ноттинг Хилл. Свернул направо,
на авеню, где находились кинотеатры, а потом  на  обсаженную  деревьями  и
окаймленную белыми домами с арками улицу. Перед одним  из  этих  домов  он
затормозил.
   Мы вышли из машины вместе с Линдой. Рахман остался за рулем.  Я  достал
саквояж из багажника, а Линда открыла кованую дверь. Лестница  была  очень
крутая. Линда указывала нам путь. На площадке - две двери.  Линда  открыла
левую. Комната с белыми стенами. Окна выходили на улицу.  Мебели  никакой.
Огромный матрац на полу. Соседняя комната оказалась ванной.
   - Вам тут будет хорошо, - сказала Линда.
   Я увидел из окна черный  автомобиль  Рахмана,  купающийся  в  солнечной
лужице.
   - Вы очень милы, - ответил я ей.
   - Да  нет,  это  все  Петер...  Дом  ему  принадлежит...  У  него  куча
квартир...
   Она захотела показать нам  свою  комнату.  Туда  вела  другая  дверь  с
площадки. На кровати и на паркетном  полу  валялись  одежда  и  пластинки.
Витал запах, столь же пронзительный, как  в  гостинице,  но  мягче:  запах
индийской конопли.
   - Не обращайте внимания, - сказала Линда. - У меня вечно беспорядок.
   Рахман вылез  из  машины  и  теперь  стоял  перед  входной  дверью.  Он
по-прежнему вытирал лоб и шею белым носовым платком.
   - Вам, конечно, нужны карманные деньги?
   И протянул нам голубой конверт. Я уже собирался сказать, что денег  нам
не надо, но Жаклин взяла конверт без малейшего стеснения.
   - Очень вам благодарна, - сказала она, словно все было в порядке вещей.
- Мы отдадим как можно быстрее.
   - Надеюсь, - ответил Рахман. - Да с процентами... В  любом  случае,  вы
мне отдадите натурой..
   И прыснул.
   Линда протянула мне связку ключей.
   - Два ключа, - сказала она. -  Один  от  входной  двери,  а  другой  от
квартиры.
   Они сели в машину. Рахман уже трогал  с  места,  когда  Линда  опустила
стекло:
   - Вот вам адрес квартиры, на случай, если заблудитесь...
   Она написала его на обороте голубого конверта: Чепстоус Виллас, дом 22.


   Как только мы вошли в номер, Жаклин открыла конверт.  В  нем  было  сто
фунтов.
   - Не надо нам было брать эти деньги, - сказал я.
   - Еще как надо... Нам нужны деньги, чтобы поехать на Майорку...
   Она поняла, что не слишком убедила меня этим.
   - Нам требуется около двадцати тысяч франков, чтобы найти дом и жить на
Майорке... А как только окажемся там, то нам уже  ничья  помощь  не  будет
нужна...
   Она вошла в ванную. Я услышал, как ванна наполняется водой.
   - Это чудесно, - сказала она. - Я так давно не принимала ванну...
   Я растянулся на матраце. Изо всех сил боролся со сном. Слышал, как  она
моется. Потом она сказала:
   - Вот увидишь, как это приятно, горячая вода...
   Из умывальника нашего номера в  отеле  "Рэднор"  текла  лишь  тоненькая
струйка холодной воды.
   Голубой конверт лежал рядом со мной на матраце. Меня  охватило  сладкое
онемение, в котором растворились все мои угрызения совести.


   В семь часов вечера нас  разбудила  ямайская  музыка,  доносившаяся  из
комнаты Линды. Мы собрались спуститься, но прежде я постучал в ее дверь. Я
почувствовал запах индийской конопли.
   Прошло довольно много времени, прежде  чем  она  открыла.  Она  была  в
красном халате. Просунула голову в приоткрытую дверь:
   - Извините меня... но я не одна...
   - Просто хотели пожелать вам хорошего вечера, - сказала Жаклин.
   Линда поколебалась, а потом решилась заговорить:
   - Я могу вам доверять? Когда мы увидим Петера, то не надо,  что  бы  он
знал, что я кого-то к себе водила... Он очень ревнив...
   В прошлый раз он пришел неожиданно, чуть все тут не переломал и едва не
вышвырнул меня в окно.
   - А если он и сегодня придет? - спросил я.
   - Он уехал на два дня. На берег  моря,  в  Блэкпул  -  покупать  старые
хибары.
   - Почему он так мил с нами? - спросила Жаклин.
   - Петер очень любит молодежь. Практически не общается с  людьми  своего
возраста. Только молодежь и любит...
   Мужской голос позвал ее. Очень глухой такой голос -  музыка  почти  его
заглушала.
   - Извините... До скорого... И чувствуйте себя, как дома....
   Улыбнулась и закрыла дверь. Музыка стала громче; мы слышали ее  еще  на
улице, когда уже отошли довольно далеко.


   - Странный все-таки тип этот Рахман, -  сказал  я  Жаклин.  Она  пожала
плечами.
   - Мне он не страшен...
   Словно она уже знала раньше мужчин такого рода и считала его совершенно
безобидным.
   - Во всяком случае, он любит молодежь...
   Я произнес эту фразу  мрачным  тоном,  от  которого  ей  стало  смешно.
Вечерело. Она взяла меня под руку, и мне больше не  хотелось  мучить  себя
вопросами и  тревожиться  о  будущем.  Мы  пошли  в  Кенсингтон  по  тихим
провинциальным улочкам. Проехало такси; Жаклин подняла руку  и  остановила
его. Дала шоферу адрес итальянского ресторана возле  Кингсбриджа,  который
выбрала во время наших прогулок, подумав, что мы пойдем  в  него  ужинать,
когда разбогатеем.


   В квартире была полная тишина. Из-под двери Линды свет не выбивался. Мы
открыли окно. На улице ни звука. Напротив, под  листвой  деревьев,  стояла
освещенная красная телефонная будка, пустая.
   В ту ночь у нас создалось ощущение, что мы живем в этой квартире давно.
Уходя, я оставил на полу сценарий Майкла Савундры. Поднял его  и  принялся
читать. Сценарий назывался "Blackpool Sunday"  ["Воскресенье  в  Блэкпуле"
(англ.)].  Главные  герои,  двадцатилетние  девушка  и  юноша,  бродят   в
лондонском пригороде. Они ходят в "Лидо" на берегу Серпантина, а в августе
на Блэкпулский пляж. Они из семей скромного достатка и говорят с  акцентом
кокни. Потом уезжают из Англии. Оказываются в Париже, а потом на  каком-то
острове в Средиземном море, может быть на Майорке.  Там  у  них,  наконец,
начинается "настоящая  жизнь".  По  мере  чтения  я  вкратце  пересказывал
прочитанное Жаклин.
   В предисловии Савундра высказывал пожелание, чтобы этот фильм был снят,
как   документальный,   и   чтобы   роли   юноши   и   девушки   исполняли
непрофессиональные актеры. Я вспомнил,  что  он  предложил  мне  исправить
ошибки во французском, в той  части,  где  речь  шла  о  Париже.  Я  нашел
несколько ошибок, а также  кое-какие  очень  незначительные  неточности  в
отношении   улиц   квартала   Сен-Жермен-де-Пре.   Читая,   я   придумывал
подробности, которые можно было бы добавить и подмечал детали,  которые  я
бы изменил. Мне захотелось поделиться этим с Савундрой и, может быть, если
он захочет, предложить ему поработать вместе над "Blackpool Sunday".


   В  последующие  дни  мне  не  довелось  снова  встретиться  с   Майклом
Савундрой. Чтение "Blackpool  Sunday"  внезапно  вызвало  у  меня  желание
написать роман. Однажды утром я  проснулся  очень  рано  и  постарался  не
поднимать шума, чтобы не разбудить Жаклин, которая, как правило, спала  до
полудня.
   Я купил блокнот в магазинчике на Ноттинг Хилл Гэйт. Потом  пошел  прямо
по Холланд Парк  Авеню,  радуясь  летнему  утру.  Да,  наше  пребывание  в
Лондоне, пришлось на середину лета. Поэтому  в  моих  воспоминаниях  Петер
Рахман - это черный массивный силуэт на берегу Серпантина. Он ярко освещен
сзади, черты его лица я различить не могу - настолько резок контраст между
тенью и солнцем. Взрывы смеха. Всплески от прыжков в воду. Пляжные голоса,
звучащие  отчетливо,  но  словно  издалека.  Голос  Линды.  Голос   Майкла
Савундры, спрашивающий у Жаклин:
   - Давно вы в Лондоне?


   Я устроился в кафетерии  недалеко  от  Холланд  Парка.  Я  не  имел  ни
малейшего представления о том, какую историю хочу написать. Мне  казалось,
что надо нагромоздить кучу фраз.  Словно  залить  насос  водой,  чтобы  он
заработал, или включить барахлящий мотор.
   По мере того, как я  писал  первые  слова,  я  понимал,  какое  влияние
оказывает на меня "Blackpool Sunday". Но то, что сценарий Савундры  служит
мне подножкой, не имело никакого значения. Главные герои приезжают однажды
зимним вечером на Северный вокзал. Они очутились в Париже впервые в жизни.
Медленно бродят в окрестностях вокзала в поисках  гостиницы.  В  одной  из
них,  "Отель  д'Англетер  э  де  Бельжик",  на  бульваре  Мажента,  ночной
администратор соглашается их пустить. А  в  соседнем  "Отель  де  Лондр  э
д'Анвер"  им  отказались  дать  номер   под   тем   предлогом,   что   они
несовершеннолетние.
   За пределы квартала они не выходят, потому что  боятся  отойти  далеко.
Однажды вечером они садятся за столик  в  одном  из  кафе  на  перекрестке
Компьеньской и Дюнкерской улиц, как раз  напротив  Северного  вокзала.  За
соседним столиком сидит странная парочка по фамилии Черэл. Непонятно,  что
они тут делают: она - очень элегантная блондинка, а он - брюнет, говорящий
тихим голосом. Парочка приглашает  героев  в  свою  квартиру  на  бульваре
Мажента, недалеко от их гостиницы. Комнаты окутаны полумраком. Мадам Черэл
наливает им спиртного...
   На этом я и остановился. Три с  половиной  страницы.  Герои  "Blackpool
Sunday" сразу же по приезде оказываются в гостинице "Луизиана", в квартале
Сен-Жермен-де-Пре. А я мешаю им перейти на другой берег Сены  и  заставляю
увязнуть и затеряться в квартале Северного вокзала.
   Черэлов в сценарии не было. Еще одна  вольность  с  моей  стороны.  Мне
страшно хотелось писать дальше, но я был еще  совсем  новичком  и  слишком
ленивым, а потому не мог сосредоточиться больше, чем на час. Три  страницы
в день было моим пределом.


   Каждое утро я ходил писать в квартал Холланд Парка. Я оказывался  не  в
Лондоне, а в Париже, перед Северным вокзалом, и шел по  бульвару  Мажента.
Сегодня, тридцать лет спустя, в Париже, я пытаюсь убежать из  июля  тысяча
девятьсот девяносто четвертого  года  в  то  лето,  когда  легкий  ветерок
тихонько ласкал листву деревьев Холланд  Парка.  Контраст  между  тенью  и
солнцем был настолько резок, что подобного ему я больше никогда не видел.
   Мне  удалось  выйти  из-под  влияния  "Blackpool  Sunday",  но  я   был
благодарен Майклу Савундре за то, что он дал мне  своего  рода  толчок.  Я
спросил Линду,  можно  ли  мне  с  ним  встретиться.  Однажды  вечером  мы
собрались вчетвером - он, Жаклин, Линда и я - в кабачке  "Рио"  в  Ноттинг
Хилл, куда ходили в основном ямайцы. В тот  вечер  мы  были  единственными
белыми, но Линда хорошо знала это кафе. Именно там, как мне кажется, она и
доставала индийскую коноплю, запах которой пропитал стены квартиры.
   Я сказал Савундре, что исправил  ошибки  во  французском  в  той  части
сценария, где действие проходит в Сен-Жермен-де-Пре.  Он  был  встревожен.
Спрашивал себя, даст ли ему Рахман  денег,  и  не  лучше  ли  связаться  с
парижскими продюсерами. Они-то готовы оказать доверие "молодым"...
   - Но, кажется, Рахман тоже любит молодежь, - заметил я.
   Я посмотрел на Жаклин, и она улыбнулась мне. Линда задумчиво повторила:
- Да, правда... Он любит молодежь...
   Рядом с ней сел ямаец лет тридцати, маленький и похожий  на  жокея.  Он
обнял ее за плечи. Линда познакомила нас:
   - Эджерос...
   Я запомнил это имя, несмотря на прошедшие годы: Эджерос. Он сказал, что
рад с нами познакомиться. Я узнал глухой голос, звавший Линду из-за  двери
ее комнаты.
   В тот самый момент, когда Эджерос  объяснял  мне,  что  он  музыкант  и
только что вернулся с гастролей по Швеции, появился Петер Рахман. Он шел к
нашему столику со странно неподвижным взглядом за стеклами роговых  очков.
Линда вздрогнула от неожиданности.
   Он встал прямо перед ней и отвесил ей пощечину тыльной стороной ладони.
   Эджерос вскочил и защемил левую щеку  Рахмана  большим  и  указательным
пальцами. Рахман мотнул головой, чтобы  высвободиться.  Его  роговые  очки
упали. Савундра и я стали их разнимать. Остальные посетители, ямайцы,  уже
окружили наш столик. Жаклин сохраняла полное спокойствие и, казалось, была
совершенно безразлична к этой сцене. Она закурила сигарету. Эджерос держал
Рахмана за щеку и тащил его к выходу, словно учитель, выводящий из  класса
строптивого ученика. Рахман силился высвободиться и,  сделав  резкий  жест
левой рукой, нанес Эджеросу удар кулаком  в  нос.  Эджерос  выпустил  его.
Рахман распахнул дверь кафе и застыл на тротуаре.
   Я подошел к нему и протянул роговые  очки,  которые  подобрал  с  пола.
Внезапно он совершенно успокоился. Погладил щеку.
   - Спасибо, старик, - сказал он. - Нечего волноваться  из-за  английских
шлюшек...
   Вытащил из кармана пиджака  белый  платок  и  аккуратно  протер  стекла
очков. Потом торжественно водрузил их на переносицу, держа за дужки.
   Сел в "Ягуар". Прежде, чем тронуть с места, опустил стекло:
   - Единственное, чего я вам желаю,  старина,  это  чтобы  ваша  подружка
никогда не походила на всех этих английских шлюшек...


   За столиком  царило  молчание.  У  Линды  и  Майкла  Савундры  вид  был
озабоченный. Эджерос спокойно курил. На одной его ноздре  висела  капелька
крови.
   - У Петера будет отвратительное настроение, - сказал Савундра.
   - Через несколько дней пройдет, - ответила Линда, пожав плечами.
   Мы с Жаклин обменялись взглядами.
   Я почувствовал, что мы задаем себе одни и те же вопросы: оставаться  ли
нам на Чепстоус Виллас? И вообще,  что  мы  тут  делаем,  с  этими  тремя?
Ямайские приятели Эджероса подходили поприветствовать его. В кафе было все
больше народа и все  больше  шума.  Если  закрыть  глаза,  то  можно  было
подумать, что мы в кафе "Данте".


   Майкл Савундра настоял на том, чтобы проводить нас немного. Мы оставили
Линду, Эджероса и его приятелей, в конечном счете прекративших обращать на
нас внимание, словно мы были непрошеными гостями.
   Савундра шел посредине между Жаклин и мной.
   - Скучаете, наверное, по Парижу, - сказал он.
   - Не очень, - ответила Жаклин.
   - А я - другое дело, - произнес я. - Каждое утро я в Париже.
   И  объяснил  ему,  что  пишу  роман,  начало  которого   происходит   в
окрестностях Северного вокзала.
   - Я вдохновился "Blackpool Sunday", - признался я. - Это  тоже  история
двух молодых людей...
   Но он на меня, кажется, вовсе не обиделся. Посмотрел на нас.
   - Это ваша история?
   - Не совсем, - сказал я.
   Он был озабочен. Спрашивал себя,  уладятся  ли  его  дела  с  Рахманом.
Рахман был способен дать тридцать тысяч  фунтов  наличными  завтра  же,  в
чемодане, даже не прочтя сценария. Но прекрасно мог и отказать, выдохнув в
лицо сигарный дым.
   По его  словам,  сцена,  при  которой  мы  только  что  присутствовали,
повторялась часто. Вообще-то, это развлекало Рахмана. Способ отвлечься  от
неврастении. О его жизни можно роман написать.  Рахман  приехал  в  Лондон
сразу же после войны в толпе  прочих  беженцев  из  Восточной  Европы.  Он
родился где-то на  скрещении  нечетких  границ  Австро-Венгрии,  Польши  и
России, в каком-то маленьком гарнизонном  городке,  неоднократно  менявшем
название.
   - Вы бы его расспросили, - посоветовал Савундра. - Вам-то он, может,  и
ответит...
   Мы дошли до Вестбурн Гров. Савундра поймал проходившее такси.
   - Не обижайтесь, что  не  провожаю  вас  до  дома...  Но  я  валюсь  от
усталости...
   Прежде, чем влезть в такси, он написал на пустой сигаретной пачке  свой
адрес и номер телефона. Он рассчитывал, что я свяжусь  с  ним,  как  можно
быстрее, чтобы мы вместе посмотрели мою правку "Blackpool Sunday".
   Мы снова остались вдвоем.
   - Может, прогуляемся прежде, чем идти домой? - предложил я Жаклин.  Что
ждало нас на Чепстоус Виллас? Рахман,  вышвыривающий  из  квартиры  мебель
через окна, как рассказывала нам Линда? Или же он затаился и  подстерегает
Линду и ее ямайских друзей, чтобы застать врасплох?
   Мы дошли до сквера; забыл, как он называется. Он находился недалеко  от
квартиры, и я часто искал его потом  на  плане  Лондона.  Может,  это  был
Лэдброк Сквер? Или он располагался дальше,  в  районе  Бэйсуотера?  Фасады
окаймлявших его домов были темны, и если бы в ту ночь погасли  фонари,  мы
бы могли ориентироваться по свету полной луны.
   В скважине зарешеченной калитки торчал забытый ключ. Я повернул его, мы
вошли в сквер, и я запер за нами калитку. Теперь мы были отрезаны от мира;
никто больше войти не сможет. Нас охватила прохлада, словно  мы  оказались
на лесной тропинке. Листва деревьев над нашими головами была такая густая,
что  едва  пропускала  лунный  свет.  Траву  давно  не  косили.  Мы  нашли
деревянную скамейку с рассыпанным вокруг гравием. Сели на нее.  Мои  глаза
привыкли к полумраку и я различил в середине сквера постамент, на  котором
возвышалась заброшенная фигура какого-то животного. Я задал  себе  вопрос,
львица ли это, ягуар или просто собака.
   - Хорошо здесь, - сказала Жаклин.
   И положила голову мне на плечо.  Мы  больше  не  чувствовали  удушающей
жары,  навалившейся  на  Лондон  несколько  дней  назад.  В  этом   городе
достаточно было свернуть за угол любой улицы, чтобы очутиться в лесу.


   Да, как сказал Савундра, я мог бы написать роман о Рахмане. Фраза, шутя
брошенная им Жаклин в первый день, встревожила меня:
   - Отдадите натурой...
   Это когда она взяла конверт со ста фунтами. Однажды я гулял один  после
обеда в районе Хэмпстеда: Жаклин собиралась сходить с Линдой по магазинам.
Домой я вернулся около семи. Жаклин была одна. На кровати валялся конверт:
такой же голубой и того же формата, что и первый; но на сей раз в нем было
триста фунтов. Жаклин казалась смущенной. Она прождала  Линду  всю  вторую
половину дня, но та так и не пришла. Заходил Рахман. Тоже ждал Линду.  Дал
ей этот конверт, и она его приняла. А я  подумал  в  тот  вечер,  что  она
отдала ему долг натурой.
   В комнате витал запах "Синтола". Рахман вечно таскал с собой  флакончик
этого лекарства. Из болтовни Линды я  узнал  о  его  привычках.  Когда  он
ужинал в  ресторане,  то  Приносил  свои  вилку  и  нож  и  предварительно
осматривал кухню, чтобы удостовериться в ее чистоте.  Ванну  принимал  три
раза в день и натирался "Синтолом". В кафе заказывал  минеральную  воду  и
настаивал на том, что откроет  ее  сам;  пил  из  горлышка,  во  избежание
контакта губ с возможно плохо вымытым стаканом.
   Он содержал девушек гораздо моложе себя и селил их в квартирах, похожих
на Линдину. Навещал он их во второй половине дня  и,  не  раздеваясь,  без
малейших предварительных ласк, требовал, чтобы они повернулись  спиной,  и
овладевал ими быстро, холодно и механически, словно зубы чистил.  А  потом
играл с ними в шахматы на маленькой доске, которая  всегда  лежала  в  его
черном портфеле.


   Теперь мы жили в квартире одни. Линда исчезла. Мы больше не слышали  по
ночам ямайскую музыку и смех. Мы чувствовали  себя  несколько  растерянно,
потому что привыкли к полоске света, выбивавшейся из-под Линдиной двери. Я
несколько раз пробовал  дозвониться  Майклу  Савундре,  но  слышал  только
бесконечные длинные гудки.
   Словно мы никогда их и не встречали. Они растворились в природе, и  мы,
в конце концов, с трудом объясняли себе наше присутствие в этой комнате. У
нас даже сложилось впечатление, что мы проникли в нее, взломав дверь.
   По утрам я писал страницы две романа и заходил  в  "Лидо",  на  случай,
если Петер Рахман  окажется  за  тем  же  столиком  на  пляже,  на  берегу
Серпантина, что в прошлый раз. Но ни разу его не  встретил.  Я  расспросил
кассира, но он не знал никакого Петера Рахмана. Я сходил  домой  к  Майклу
Савундре на  Усмпон  стрит.  Тщетно  звонил  в  дверь,  а  потом  вошел  в
кондитерскую на первом этаже, на вывеске которой  красовалось  "Жюстен  де
Бланке". Почему это имя осталось в моей памяти? Этот Жюстен де Бланке тоже
не смог дать мне сведений. Он почти не знал Савундру, так только, в  лицо.
Да, да, блондин похожий на Джозефа Коттена. Он считал что  Савундра  редко
тут бывает.
   Мы с Жаклин сходили в "Рио", на самом краю Ноттинг Хилл, и  расспросили
того из ямайцев, который был хозяином, не видел ли он Эджероса и Линду. Он
ответил, что уже давно не видел. И у него, и у посетителей вид был  такой,
словно они нас остерегаются.


   Однажды утром, выходя,  как  обычно,  из  дому  с  блокнотом,  я  узнал
рахмановский "Ягуар", стоящий на углу Чепстоус Виллас и Ледбури Роуд.
   Он высунул голову из окошка.
   - Как дела, старик? Не хотите ли со мной прокатиться?
   Открыл дверцу, и я сел рядом с ним.
   - Мы не знали, что с вами, - сказал я.
   Я не осмелился говорить о Линде. Может быть, он подстерегал  ее  давно,
сидя в своем автомобиле.
   - Много работы... Много забот... Вечно одно и то же.
   Он уставил на меня свой холодный взгляд из-за стекол роговых очков.
   - А вы как? Счастливы?
   Я ответил смущенной улыбкой.
   Он остановил машину на какой-то улице с развалившимися  домами:  словно
после бомбежки.
   - Видите? - Я всегда работаю в такого рода местах...
   На тротуаре он достал из  черного  портфеля  связку  ключей,  но  потом
передумал и засунул ключи в карман пиджака.
   - Теперь это ни к чему...
   Ногой распахнул дверь одного из домов. Краска на двери облупилась, а на
месте замка зияла дыра. Мы вошли. Пол был завален обвалившейся штукатуркой
и разным строительным мусором. Мне в  нос  ударил  тот  же  запах,  что  в
гостинице в Сассекс Гарденс, только еще сильнее.  Меня  затошнило.  Рахман
снова порылся в портфеле и вытащил фонарик. Посветил вокруг, и я увидел  в
глубине комнаты  старую  и  ржавую  кухонную  плиту.  Крутая  лестница  со
сломанными деревянными перилами вела на второй этаж.
   - Раз у вас есть бумага и ручка, - сказал он, - можете записывать...
   Он  осмотрел  соседние  дома,  пребывавшие  в  столь   же   заброшенном
состоянии, и по мере осмотра диктовал мне кое-какие сведения,  сверяясь  с
вытащенной из черного портфеля записной книжкой.
   На следующее утро я продолжил свой роман на обороте  страницы  с  этими
заметками  -  я  сохранил  их  до  сегодняшнего  дня.  Зачем  он  мне   их
продиктовал? Может, хотел, чтобы где-то осталась копия.
   Место, где  мы  сделали  первую  остановку  в  квартале  Ноттинг  Хилл,
называлось Повис  Сквер.  Эту  улочку  продолжали  Повис  Терасс  и  Повис
Гарденс. Под диктовку Рахмана я записал номера домов 5, 9, 10,11 и  12  на
Повис Терасс, 3,4,6 и 7 на Повис Гарденс, и 13,  45,  46  и  47  на  Повис
Сквер. Ряды домов с арками "эдуардовской" эпохи, как уточнил Рахман. После
войны тут стали жить ямайцы, но он, Рахман, купил все дома  скопом,  когда
их собирались снести. А теперь, когда тут больше никто не жил, вбил себе в
голову сделать капитальный ремонт.
   Он нашел фамилии бывших обитателей, еще до ямайцев.  Я  записал  некого
Льюиса Джонса в доме 5 на Повис Гарденс, Чарлза Эдварда Бодена в  доме  13
на Повис Сквер, Артура Филиппа Коэна в доме 46, Мэри Мотто  в  доме  47...
Может, они понадобились  Рахману  двадцать  лет  спустя,  чтобы  подписать
какую-нибудь бумагу? Но я не очень-то в это верил. Я спросил его  об  этих
людях, и он ответил, что большинство из них несомненно исчезло  без  вести
во время "молниеносной войны".
   Мы  пересекли  квартал  Бейсватера  и  направились  к   Паддингтонскому
вокзалу.  На  сей  раз  мы  остановились  на  Орсетт  Терасс,  где   вдоль
железнодорожных путей стояли дома с арками; они были выше  предыдущих.  На
дверях еще сохранились замки, и Рахман использовал ключи на связке. Внутри
- никакого  строительного  мусора,  заплесневелых  обоев  и  прогнивших  и
обвалившихся лестниц. Но  в  комнатах  не  ощущалось  ни  малейшего  следа
человеческого присутствия, словно дома  эти  были  декорацией  для  съемки
какого-то фильма, а потом их забыли разобрать.
   - Это бывшие отели для приезжих, - объяснил Рахман.
   Каких приезжих? Я вообразил тени,  выходящие  ночью  с  Паддингтонского
вокзала в реве сирен.
   На краю Орсет Терасс  я  с  удивлением  увидел  развалившуюся  церковь,
которую сносили. На месте крыши уже зияла дыра.
   - Ее мне тоже надо было купить, - произнес Рахман.


   Мы проехали Холланд Парк  и  оказались  в  Хаммерсмите.  Так  далеко  я
никогда не забирался. Рахман  остановился  на  Толгарт  Роуд  перед  рядом
брошенных домов, похожих на коттеджи или приморские виллы. Мы поднялись на
второй этаж одного из них. Стекла большого выступающего окна были разбиты.
Слышался шум автомобилей. В углу комнаты я увидел раскладушку,  а  на  ней
костюм в целлофановом пакете, словно только что из  химчистки,  и  пижаму.
Рахман поймал мой взгляд:
   - Иногда прихожу сюда поспать после обеда, - сказал он.
   - А шум машин вам не мешает?
   Он пожал плечами.  Потом  взял  костюм  в  целлофановом  пакете,  и  мы
спустились по лестнице. Он шел впереди с костюмом на правой руке и  черным
портфелем в левой, похожий на  коммивояжера,  выходящего  из  дому,  чтобы
объехать клиентов в провинции.
   Рахман аккуратно положил костюм на заднее сиденье автомобиля и  сел  за
руль.
   Мы повернули обратно, в направлении Кенсингтон Гарденс.
   - Я спал и в куда менее комфортабельных местах...
   Он смотрел на меня холодным взглядом.
   - Я был примерно в вашем возрасте...
   Мы были уже на Холланд Парк Авеню. Скоро проедем мимо кафетерия, где  я
в этот час обычно писал роман.
   - В конце войны я убежал из лагеря... Спал  в  подвале  одного  дома...
Крысы там кишели... Я думал, что если засну, то они меня сожрут...
   Пронзительно расхохотался.
   - Мне казалось, что я и  сам  крыса...  К  тому  же  меня  четыре  года
пытались убедить, что я крыса...
   Проехали кафетерий. Да, я мог бы ввести Рахмана в роман. Главные  герои
встретились бы с ним в окрестностях Северного вокзала.
   - Вы родились в Англии? - спросил я.
   - Нет, во Львове, в Польше.
   Произнес он это сухо, и я понял, что больше ничего не узнаю.
   Теперь мы ехали вдоль Гайд Парка, в направлении Мэрбл Арч.
   - Я пытаюсь написать книгу, - сказал я  застенчиво,  чтобы  возобновить
разговор.
   - Книгу?
   Раз он родился во Львове, в Польше, до войны,  на  которой  уцелел,  он
прекрасно мог оказаться теперь в окрестностях  Северного  вокзала.  Вопрос
случая.


   Он сбавил скорость перед Мэрилебонским вокзалом, и я  подумал,  что  мы
пойдем осматривать полуразвалившиеся дома вдоль  железной  дороги.  Но  мы
проехали по узкой улочке и выехали к Риджентс Парку.
   - Вот, наконец, богатый квартал.
   Его смешок был похож на ржание.
   Он заставил меня записать адрес: 125,127 и 129 на Парк  Роуд,  на  углу
Лорн Клоз. Три бледно-зеленых дома с эркерами, последний - полуразрушен.
   Он просмотрел привязанные к ключам ярлыки и отпер дверь среднего  дома.
Мы очутились на втором этаже, в комнате куда просторнее, чем на Трафальгар
Роуд. Стекла в окне были целы.
   В глубине комнаты стояла такая же раскладушка, как на Трафальгар  Роуд.
Он сел на нее, а черный портфель положил  рядом.  Потом  вытер  лоб  белым
платком.
   Обои были местами содраны. На полу не хватало нескольких паркетин.
   - Вы бы посмотрели в окно, - сказал он. - Достойное зрелище.
   Он был прав. Я увидел газоны Риджентс  Парка  и  монументальные  фасады
вокруг. Белизна их гипса и зеленый цвет газонов вызвали  у  меня  ощущение
покоя и полной безопасности.
   - А теперь я вам покажу совсем другое...
   Он встал. Мы пошли по коридору, где с потолка свисали старые провода, и
оказались в маленькой комнате в задней части дома.  Ее  окно  выходило  на
пути Мэрилебонского вокзала.
   - У обеих сторон свой шарм, - сказал Рахман. - Не правда ли, старина?
   Потом мы вернулись в комнату со стороны Риджентс Парка.
   Он снова уселся на раскладушку и открыл черный  портфель.  Вытащил  два
завернутых в фольгу сэндвича. Один из них  протянул  мне.  Я  сел  на  пол
напротив него.
   - Я думаю, что оставлю этот дом в таком виде, какой  есть,  и  поселюсь
здесь окончательно...
   Впился зубами в сэндвич. Я подумал о  костюме  в  целлофановом  пакете.
Костюм на нем  был  мятый  и  очень  поношенный.  На  пиджаке  не  хватало
пуговицы,  ботинки  были  заляпаны  грязью.  Он,  такой   чистюля,   прямо
помешанный на чистоте и с таким остервенением боровшийся с микробами... Но
иногда создавалось впечатление, что он сдался и понемногу  превращается  в
бродягу.
   Он доел сэндвич. Растянулся на раскладушке. Протянул руку и покопался в
черном портфеле, который поставил на пол рядом. Вытащил связку  и  отцепил
один из ключей.
   - Держите... И разбудите меня через час. Можете прогуляться по Риджентс
Парку.
   Повернулся набок, лицом к стене, и глубоко вздохнул.
   - Советую посетить зоопарк. Это совсем рядом.
   Некоторое время я неподвижно стоял у окна,  в  луче  солнечного  света,
пока не заметил, что он уснул.


   Однажды поздно вечером, когда мы с Жаклин вернулись на Чепстоус Виллас,
то увидели полоску света  из-под  линдиной  двери.  Снова  допоздна  стала
играть ямайская музыка, и запах индийской конопли заполнил квартиру, как в
самые первые дни, когда мы в ней поселились.
   Петер Рахман устраивал вечеринки в своей холостяцкой квартирке в Долфин
Сквер, в жилом массиве на берегу Темзы, и Линда таскала нас на них. Там мы
снова  встретили  Майкла  Савундру.  Он  уезжал  из  Лондона  к  парижским
продюсерам. Пьер Рустан прочел сценарий и очень им  заинтересовался.  Пьер
Рустан. Еще одно имя без лица, плавающее в моей памяти. Но отзвуки его все
еще сохраняются, как эхо всех имен и фамилий, что слышишь в двадцать лет.
   На рахмановские вечеринки собирались самые разные люди. Через несколько
месяцев Лондон охватит прохлада и  заполнит  его  новой  музыкой  и  яркой
разноцветной одеждой. Мне кажется, что в такие ночи, в  Долфин  Сквере,  я
встретил некоторых  из  тех,  что  станут  интересными  жителями  внезапно
помолодевшего города.
   Теперь я писал не по утрам, а  после  полуночи.  Не  ради  того,  чтобы
воспользоваться тишиной и покоем, просто откладывал час работы. Но  каждый
раз мне удавалось превозмочь лень. Я выбрал этот час по другой причине:  я
боялся возвращения тревоги, которую так часто ощущал в первые наши  дни  в
Лондоне.
   Жаклин несомненно испытывала ту же тревогу, но ей требовались  толпа  и
шум вокруг.
   В полночь она уходила с Линдой. Они шли на вечеринки к  Рахману  или  в
глухие уголки в Ноттинг Хилл. У Рахмана можно было познакомиться  с  кучей
людей, которые приглашали вас  в  свою  очередь.  Первый  раз  в  Лондоне,
говорил Савундра, исчезло впечатление, что находишься в провинции.  Воздух
был будто заряжен электричеством.
   Я помню наши последние прогулки. Я  провожал  ее  к  Рахману  в  Долфин
Сквер. Мне не хотелось заходить  и  оказываться  среди  всех  этих  людей.
Перспектива возвращения в квартиру немного пугала меня: надо  будет  снова
нанизывать фразы на белую страницу. Но выбора у меня не было.
   В такие вечера мы просили таксиста  остановиться  у  вокзала  Виктории.
Оттуда шли к Темзе по улочкам Пимлико. Было это в июле. Удушающая жара, но
всякий раз, когда мы проходили  вдоль  ограды  какого-нибудь  сквера,  нас
овевал ветерок, доносивший запах липы или других деревьев.
   Я оставлял ее у подъезда. Массивные дома Долфин Сквера вырисовывались в
лунном свете. Деревья бросали тень на тротуар. Их листва была  неподвижна.
Воздух  застыл,  ни  малейшего   ветерка.   На   противоположной   стороне
набережной, возле самой Темзы, сияла неоновая вывеска ресторана на  барже.
На трапе стоял привратник. Но, по всей видимости, никто в этот ресторан не
ходил. Я смотрел на  застывшего  привратника  в  ливрее.  В  этот  час  на
набережной не было машин, и я, наконец-то, оказывался в самом спокойном  и
скорбном сердце лета.
   Вернувшись на Чепстоус Виллас я ложился на кровать  и  писал,  а  потом
тушил свет и ждал в темноте.
   Она возвращалась часа в три, всегда одна. Некоторое время  назад  Линда
снова исчезла.
   Тихонько открывала дверь. Я притворялся, что сплю.
   А потом, некоторое время спустя, я бодрствовал до самой зари, но больше
никогда не слышал ее шагов на лестнице.


   Вчера, в субботу, первого октября тысяча девятьсот девяносто четвертого
года,  я  вернулся  домой  с  площади  Италии  на  метро.   Я   ездил   за
видеокассетами в один магазин, который,  якобы,  снабжался  лучше  других.
Давно я уже не видел площадь Италии. Она очень изменилась  из-за  выросших
небоскребов.
   В вагоне метро я стоял возле дверей. В глубине вагона,  слева  от  меня
сидела женщина. Я заметил, что она в солнечных очках, с платком на шее и в
старом бежевом плаще. Мне показалось, что это Жаклин. Наземная ветка метро
шла вдоль бульвара  Огюста  Бланки.  В  дневном  свете  ее  лицо  казалось
похудевшим. Я хорошо различал рисунок ее рта и носа. Она,  я  был  в  этом
почти твердо уверен.
   Она меня не видела. Глаза ее были скрыты солнечными очками.
   Она вышла на станции Корвизар. Я пошел за ней  по  платформе.  В  левой
руке она несла хозяйственную сумку.  Шла  она  устало,  почти  спотыкаясь.
Раньше у нее была совсем другая походка. Не знаю почему, но она мне  часто
снилась последнее  время:  я  видел  ее  в  маленьком  рыбацком  порту  на
Средиземном море. Она сидела на земле и бесконечно вязала на солнце. Рядом
с ней стояла миска, в которую прохожие бросали монетки.
   Она перешла бульвар Опост Бланки и двинулась по улице Корвизар.  Я  шел
за ней вниз по склону. Она вошла  в  продовольственную  лавку.  Когда  она
оттуда вышла, по ее походке я понял, что ее сумка стала тяжелее.
   На маленькой площади перед сквером стоит кафе  под  названием  "Мюскаде
Жюниор". Я посмотрел снаружи в окно. Она стояла у стойки,  поставив  сумку
на пол, и пила пиво. Я решил не заговаривать  с  ней  и  не  идти  за  ней
дальше, чтобы узнать ее адрес. Я боялся, что после всех этих лет она  меня
не вспомнит.
   Сегодня, в первое осеннее воскресенье, я еду в метро по той  же  линии.
Поезд идет над деревьями бульвара Сен-Жак. Их ветви нависают над рельсами.
У меня создается ощущение, что я нахожусь между  небом  и  землей,  что  я
убегаю от настоящего, от моей нынешней жизни. Ничто меня больше ни к  чему
не привязывает. Через несколько  минут,  у  выхода  со  станции  Корвизар,
похожей, благодаря своей застекленной крыше, на провинциальный вокзальчик,
я словно войду в проделанную во времени дыру и исчезну навсегда. Я спущусь
по склону улицы, и, может  быть,  мне  посчастливится  ее  встретить.  Она
наверняка живет где-то поблизости.


   Я хорошо помню, что пятнадцать лет тому назад у меня  уже  было  то  же
состояние духа. Однажды, в августовский день, я ходил в  мэрию  парижского
пригорода Булонь-Биянкур за своим свидетельством о  рождении.  Вернулся  я
пешком через Порт д'Отей и авеню, окаймляющие ипподром и Булонский лес.  Я
временно жил в гостинице неподалеку от набережной, за садами Трокадеро.  Я
еще не решил, останусь ли в  Париже  окончательно  или,  продолжая  писать
книгу о "портовых поэтах  и  романистах",  съезжу  в  Буэнос-Айрес,  чтобы
разыскать аргентинского поэта Гектора Педро  Бломберга,  некоторые  строфы
которого очень меня заинтриговали:
   Шнейдера убили прошлой ночью
   В принадлежащем парагвайке кафе
   Глаза его были синие очень
   А лицо - бледное совсем...
   Наступал вечер, но еще сияло солнце.  Перед  площадью  Мюэт  я  сел  на
скамейку в сквере. Этот квартал напоминал мне о  детстве.  Автобус  63,  в
который я садился на Сен-Жермен-де-Пре, останавливался на Мюэт, и, проведя
день в Булонском лесу, его надо было ждать часов  около  шести  вечера.  Я
тщетно  пытался  вызвать  другие,  более  недавние  воспоминания,  но  они
относились к прежней жизни, и я был не очень уверен, что прожил эту жизнь.
   Я вытащил из кармана свидетельство о рождении. Я родился  летом  тысяча
девятьсот сорок пятого года, и однажды после обеда, около пяти,  мой  отец
пришел в мэрию подписать метрику. Я хорошо видел его подпись  на  выданной
мне ксерокопии: она была неразборчива. Потом он вернулся домой  пешком  по
пустынным в то лето улицам, на которых в  тишине  раздавались  хрустальные
звонки велосипедов. Стояла такая же погода, как сегодня: тот же  солнечный
вечер.
   Я засунул свидетельство о рождении обратно в карман. Я был во сне и мне
было необходимо проснуться. Узы, связующие меня с настоящим, растягивались
все больше. Было бы действительно досадно кончить свои дни на этой  скамье
с потерей памяти, не в силах даже дать свой адрес прохожим... К счастью, у
меня в кармане лежало свидетельство о рождении. У заблудившихся  в  Париже
собак на ошейнике написаны адрес и телефон хозяина... Я пытался  объяснить
себе зыбкость моего состояния. Я не видел никого уже несколько недель. Те,
кому я звонил, еще не вернулись из отпусков. А кроме того,  зря  я  выбрал
гостиницу далеко от центра. В начале лета я  собирался  оставаться  в  ней
совсем  недолго,  а  потом  снять  квартирку  или  комнату.  Закрадывалось
сомнение: действительно ли мне хочется остаться в Париже? Пока не кончится
лето, мне будет казаться, что я всего  лишь  турист,  но  в  начале  осени
улицы, люди и вещи вновь  обретут  свой  повседневный  цвет:  серый.  И  я
спрашивал себя, хватит ли у меня мужества снова раствориться в этом цвете.
   Я, несомненно, достиг конца определенного периода моей жизни. Он длился
лет пятнадцать, а теперь наступил мертвый сезон, пока  не  сменю  кожу,  Я
попытался перенестись на пятнадцать лет назад. Тогда тоже что-то дошло  до
своего предела. Я отдалялся от родителей.  Отец  назначал  мне  встречи  в
кафе, в вестибюлях отелей или  привокзальных  буфетах,  словно  специально
выбирал места, где люди не  задерживаются,  чтобы  избавиться  от  меня  и
убежать со своими секретами. Мы молча сидели друг против друга.  Время  от
времени он бросал на меня взгляд исподлобья. Мать  говорила  со  мной  все
громче, я догадывался об этом только по ее губам: между нами словно стояло
заглушающее ее голос стекло.
   А потом стали разлагаться на части следующие пятнадцать лет: всего-лишь
несколько расплывчатых лиц, несколько смутных воспоминаний, чей-то прах...
Я не испытывал ни малейшей грусти, наоборот - облегчение. Начну с нуля. Из
этой блеклой и невыразительной череды дней еще  выделялись  только  те,  в
которые я познакомился с Жаклин и Ван Бевером. Почему этот  эпизод,  а  не
какой-либо другой? Может быть потому, что он был не закончен.
   Скамейка, на которой я сидел, оказалась теперь в  тени.  Я  перешел  на
другую строну газона и уселся на солнце. Я чувствовал себя легко.  Мне  не
надо было больше отдавать отчет кому-либо,  мямлить  извинения,  лгать.  Я
стану другим, и перевоплощение будет таким  глубоким,  что  те,  с  кем  я
встречался в последние пятнадцать лет, больше меня не узнают.


   Я услышал за спиной шум мотора. Кто-то ставил машину на улице, на  углу
сквера. Мотор заглох. Хлопнула дверца. Вдоль ограды  сквера  шла  женщина.
Она была в желтом летнем  платье  и  солнечных  очках.  Шатенка.  Я  плохо
различал ее лицо, но сразу же узнал  походку  -  ленивую  такую.  Шаги  ее
становились все медленнее, словно  она  колебалась,  в  каком  направлении
идти. Потом вроде бы решила. Это была Жаклин.
   Я вышел из скверика и пошел за ней. Догнать  ее  я  не  решался.  Может
быть, она меня не вспомнит. Волосы у нее были короче, чем  пятнадцать  лет
тому назад, но эта походка не могла принадлежать никому другому.
   Она вошла в один из домов. Заговаривать с ней было слишком поздно. Да и
что бы я ей сказал? Эта улица была так далеко от набережной Турнель и кафе
"Данте".
   Я прошел мимо дома и посмотрел  на  номер.  Действительно  ли  она  тут
живет? Или только пришла в гости? Я  даже  задал  себе  вопрос:  можно  ли
узнать человека со спины, по походке?  Я  повернул  назад,  к  скверу.  Ее
машина стояла на том же месте. Я чуть не оставил ей  записку  на  ветровом
стекле с номером телефона моего отеля. На станции  обслуживания  на  авеню
Нью-Йорк меня ждала машина, которую я взял напрокат  накануне.  Эта  мысль
пришла мне в голову в отеле. Квартал показался мне таким  пустым,  а  путь
пешком  или  на  метро  по  августовскому  Парижу  таким   одиноким,   что
перспектива  располагать  автомобилем  утешила  меня.  Так  у  меня  будет
впечатление, что я в любой момент,  как  только  захочу,  могу  уехать  из
Парижа. Последние четырнадцать лет я чувствовал себя  пленником  других  и
себя самого, и все мои сны были похожи друг  на  друга:  это  были  сны  о
бегстве, об отъездах на поездах, на которых я, к несчастью, опаздывал.  До
вокзала я ни разу не добирался. Я терялся в переходах и  на  платформе,  а
поезд метро все не шел. А еще мне снилось, что, выйдя из дома, я сажусь за
руль огромного  американского  автомобиля,  который  мчится  по  пустынным
улицам к Булонскому лесу, но шума мотора я не слышу и  испытываю  ощущение
легкости и блаженства.
   Хозяин станции обслуживания вручил мне ключ  зажигания.  Я  увидел  его
удивление,  когда  я  дал  задний  ход  и  чуть  не  врезался  в  одну  из
бензоколонок. Я боялся, что не смогу остановиться на следующем  светофоре.
Так было в моих снах: тормоза отказывали, я не останавливался ни на  одном
светофоре  и  ехал  в  обратном  направлении  по  улицам  с  односторонним
движением.
   Мне удалось поставить машину перед отелем. Я попросил у  администратора
телефонный  справочник.  По  тому  адресу  Жаклин  не  оказалось.  Но   за
пятнадцать-то лет она, разумеется, вышла замуж. Чья же она жена?

   Делором П.
   Динтияк
   Джонс Э. Сесил
   Лакост Рене
   Вальтер Ж.
   Санчес-Сирес
   Видаль

   Мне только и оставалось, что позвонить каждому.
   В телефонной будке я набрал первый номер. Долгие длинные  гудки.  Потом
ответил мужской голос:
   - Слушаю... Алло?
   - Можно Жаклин?
   - Вы ошиблись номером. Я повесил трубку. Набирать другие номера у  меня
не хватило мужества.


   Я дождался наступления ночи. Вышел из отеля. Сел за  руль  и  тронул  с
места. Я хорошо знал Париж и, если бы был пешком, выбрал бы  наикратчайший
путь до Мюэт, но на машине я блуждал. Я давно не сидел за рулем и не знал,
на каких улицах одностороннее  движение.  Решил  ехать  прямо,  никуда  не
сворачивая.
   Я сделал длинный объезд через набережную Пасси и авеню  Версаль.  Потом
поехал по пустынному бульвару Мюра. Я мог бы не останавливаться на красный
свет, но мне нравилось  соблюдать  правила.  Ехал  я  медленно,  беспечно,
словно  летним  вечером  вдоль  берега  моря.  Светофоры   посылали   свои
загадочные и дружеские сигналы только мне.
   Я остановился у дома с другой  стороны  улицы,  под  первыми  деревьями
Булонского леса, там, где фонари оставляли зону полумрака.  Обе  окованные
стеклянные створки входной двери были  освещены.  Как  и  окна  последнего
этажа. Окна  эти  были  распахнуты,  и  на  одном  из  балконов  виднелось
несколько фигур. Я услышал музыку и неясный  шум  разговора.  Перед  домом
останавливались автомобили, и я понял, что вылезавшие из них и входившие в
подъезд люди поднимались на  последний  этаж.  В  какой-то  момент  кто-то
склонился с балкона и окликнул пару, уже  входившую  в  подъезд.  Это  был
женский голос. Он сообщил паре, на какой этаж им подниматься.  Но  это  не
был голос Жаклин; по крайней мере, я его  не  узнал.  Я  решил  больше  не
стоять в засаде, а подняться наверх. Если прием действительно у Жаклин, то
какова будет ее реакция на неожиданное появление человека, о  котором  она
ничего не  слышала  пятнадцать  лет.  Мы  были  знакомы  очень  недолго  -
три-четыре месяца. Но она, конечно  же,  не  забыла  этот  период...  Если
только ее нынешняя жизнь не стерла его, как слишком яркий свет  прожектора
отбрасывает во мрак все, что находится за пределами радиуса его действия.
   Я дождался новых гостей. На сей раз их было трое. Один  из  них  указал
рукой на балконы последнего этажа. Я присоединился к  ним  в  тот  момент,
когда они входили в дом. Двое мужчин и женщина. Я поздоровался с  ними.  У
них не возникло никакого сомнения: я тоже приглашен туда, наверх.


   Мы  вошли  в  лифт.  Мужчины  говорили  с  акцентом,  но  женщина  была
француженкой. Они были чуть старше меня.
   Я с усилием улыбнулся. Сказал женщине:
   - Там, наверное, мило. Она улыбнулась в ответ.
   - Вы друг Дариуса? - спросила она.
   - Нет, я приятель Жаклин. Она не поняла.
   - Давно я не видал Жаклин, - добавил я. -  Как  она  поживает?  Женщина
нахмурила брови.
   - Я ее не знаю.
   Потом обменялась с мужчинами  несколькими  словами  по-английски.  Лифт
остановился.
   Один из мужчин позвонил в дверь. Мои руки вспотели. Дверь открылась,  и
я услышал  гам  и  музыку.  Нам  улыбнулся  мужчина  с  зачесанными  назад
каштановыми волосами и смуглым лицом. Он был в бежевом полотняном костюме.
   Женщина расцеловала его в обе щеки.
   - Добрый вечер, Дариус.
   - Привет, дорогая.
   У него был густой голос с  легким  акцентом.  Мужчины  тоже  произнесли
"Добрый вечер, Дариус". Я молча пожал ему руку, но он  вроде  не  удивился
моему присутствию.
   Он провел нас из прихожей  в  гостиную  с  раскрытыми  окнами.  Повсюду
стояли группки гостей. Дариус и те трое, с которыми я поднялся  на  лифте,
направились к одному из балконов. Я не отставал  от  них  ни  на  шаг.  На
пороге балкона их перехватила какая-то  парочка  и  между  ними  завязался
разговор.
   Я держался поодаль. Они забыли обо мне. Я  укрылся  в  глубине  зала  и
уселся на краю дивана. На другом его краю тесно прижавшись  друг  к  другу
сидели двое молодых людей. Они приглушенно разговаривали. Никто не обращал
на меня ни малейшего внимания. Я пытался найти Жаклин во всей этой  толпе.
Я наблюдал за этим Дариусом, на пороге балкона.  Очень  стройный  в  своем
бежевом костюме. Я бы ему дал лет сорок. А может Дариус - муж Жаклин?  Гам
разговоров заглушала музыка, доносившаяся, кажется, с балконов.
   Я заглядывал в лицо каждой женщине, но ни одна из них не была Жаклин. Я
ошибся этажом. Я даже не был уверен, что она живет  в  этом  доме.  Теперь
Дариус стоял посреди гостиной,  в  нескольких  метрах  от  меня,  с  очень
грациозной блондинкой, слушавшей его крайне внимательно. Время от  времени
она смеялась. Я прислушался, чтобы выяснить на каком языке она говорит, но
ее слова заглушала музыка. А почему бы не подойти прямо к этому человеку и
не спросить его, где Жаклин?  Он  откроет  мне  своим  низким  и  любезным
голосом тайну, которая на самом деле вовсе не тайна: скажет, знает  ли  он
Жаклин, его ли она жена или на каком этаже  живет.  Вот  и  все,  куда  уж
проще. Он стоял лицом ко мне. Теперь он  слушал  блондинку  и  его  взгляд
случайно остановился на мне. Сначала мне показалось, что он меня не видит.
А потом он дружески помахал мне рукой. Кажется, он был удивлен тому, что я
сижу один на диване и ни с кем не разговариваю. Но я чувствовал себя  куда
удобнее,  чем  тогда,  когда  вошел  в  квартиру;  передо  мной   возникло
воспоминание пятнадцатилетней давности. Мы с Жаклин приехали на лондонский
вокзал Чарринг Кросс около пяти вечера. Взяли такси и поехали в гостиницу,
случайно выбранную в путеводителе. Ни я, ни она не  знали  Лондона.  Когда
такси поехало по Молл и передо мной открылась  эта  окаймленная  тенистыми
деревьями авеню, двадцать первых лет моей жизни рассыпались  в  прах,  как
груз, как наручники или доспехи, от которых я и не мечтал  избавиться.  Но
это произошло: ото всех этих лет ничего не осталось. И если счастье -  это
то легкое опьянение, которое я испытывал в тот вечер, то впервые  за  свою
жизнь я был счастлив.
   Позднее совсем стемнело, и мы пошли прогуляться куда  глаза  глядят,  в
сторону  Эннисмор  Гарденс.  Мы  шли  вдоль  ограды  запущенного  сада.  С
последнего этажа одного из домов доносились музыка  и  голоса.  Окна  были
распахнуты, и на свету вырисовывалась группа фигур. Мы стояли,  прижавшись
спиной к забору сада. Один из гостей, сидевший на решетке балкона, заметил
нас и жестом пригласил подняться. Летом  в  больших  городах  люди,  давно
потерявшие друг друга из виду или совсем не знакомые, встречаются  однажды
вечером на какой-нибудь террасе, а потом снова теряют друг друга. И  ничто
не является по-настоящему важным, ничто не имеет истинного значения.
   Дариус подошел ко мне:
   - Вы потеряли ваших друзей? - спросил он с улыбкой.
   Я не сразу понял, что он имеет в виду тех троих из лифта.
   - Это не совсем мои друзья.
   И тут же пожалел об этих словах. Мне не хотелось, чтобы он  задал  себе
вопрос, почему я нахожусь в его квартире.
   - Я знаком с ними совсем недолго, - объяснил я. - Им  пришла  в  голову
хорошая мысль привести меня к вам...
   Он снова улыбнулся:
   - Друзья моих друзей - мои друзья.
   Но я его стеснял, потому что  он  не  знал,  кто  я  такой.  Чтобы  его
успокоить, я сказал как возможно более ласковым голосом:
   - Вы часто устраиваете такие приятные вечеринки?
   - Да, в августе. И всегда в отсутствии жены.
   Большинство гостей покинуло гостиную. Как они  там  все  умещаются,  на
балконах?
   - Я чувствую себя ужасно одиноко, когда жена уезжает...
   Его взгляд принял меланхолическое выражение. Но он продолжал улыбаться.
Прекрасный случай  спросить  его,  не  зовут  ли  жену  Жаклин,  но  я  не
осмелился.
   - А вы живете в Париже?
   Он задал мне этот вопрос вне сомнения из  чистой  вежливости.  Ведь  он
принимал меня у себя и не хотел, чтобы я сидел в  одиночестве  на  диване,
поодаль от других гостей.
   - Да, но не знаю еще, останусь ли...
   Мне внезапно захотелось довериться ему. Ведь я уже месяца три ни с  кем
не говорил.
   - Я могу работать где угодно: лишь бы были ручка и бумага...
   - Вы писатель?
   - Если можно назвать это писателем...
   Он попросил, чтобы я сказал ему, как называются мои  книги.  Может,  он
читал какую-нибудь из них.
   - Не думаю, - ответил я.
   - Должно быть, писать - очень увлекательно, правда?
   По всей видимости он не очень-то привык к беседам с глазу  на  глаз  на
такие серьезные темы.
   - Я вас задерживаю, - произнес я. -  И  мне  кажется,  что  ваши  гости
разбежались из-за меня.
   И действительно, в гостиной и на балконах больше почти никого не было.
   Он негромко рассмеялся:
   - Да нет же... Они все поднялись на террасу...
   Еще  несколько  человек  сидели  в  гостиной  на  диване,  стоявшем   у
противоположной стены. На белом диване, таком же, как тот, где я  сидел  с
Дариусом.
   - Счастлив был с вами познакомиться, - произнес он.
   А потом пошел к другим гостям, к тому дивану. Среди них были блондинка,
с которой он недавно разговаривал, и мужчина из лифта в пиджаке с золотыми
пуговицами.
   - Вы не находите, что тут музыки маловато? - сказал он им очень громко,
словно его роль сводилась к роли души общества. - Поставлю-ка пластинку.
   И исчез в  соседней  комнате.  Через  минуту  раздался  голос  какой-то
певицы.
   Он сел на диван рядом с другими. Меня он уже забыл.
   Мне надо бы было уже уйти, но я не мог  помешать  себе  слушать  гам  и
смех, доносившиеся с террасы, и громкие голоса Дариуса и его  гостей  там,
на диване. Я не очень хорошо слышал, что они говорят.  Песня  с  пластинки
убаюкивала меня.
   В дверь позвонили. Дариус встал и направился в  переднюю.  По  пути  он
улыбнулся мне. А другие  продолжали  разговаривать  между  собой.  В  пылу
разговора мужчина  в  пиджаке  с  золотыми  пуговицами  широко  размахивал
руками, словно пытаясь убедить в чем-то собеседников.
   В передней раздались голоса. Они стали приближаться.  Голос  Дариуса  и
еще  один,  женский,  очень  низкий.  Я  обернулся.  Дариуса  сопровождала
какая-то пара. Все трое стояли  на  пороге  гостиной.  Мужчина  -  высокий
брюнет в сером костюме,  с  довольно  тяжелыми  чертами  лица  и  голубыми
глазами навыкате. Женщина  была  в  желтом  летнем  платье  с  обнаженными
плечами.
   - Мы пришли слишком поздно, - произнес мужчина. - Все  уже  ушли...  Он
говорил с легким акцентом.
   - Да нет же, - успокоил его Дариус. - Они ждут нас наверху.
   И взял каждого из них под руку.
   Женщина, которую я видел в профиль, обернулась. У меня кольнуло сердце.
Я узнал Жаклин. Они приближались ко мне. Я встал, как автомат.
   Дариус представил мне эту пару.
   - Жорж и Тереза Кэсли.
   Я кивнул им. Я смотрел женщине, именуемой Тереза Кэсли прямо  в  глаза,
но она даже и не моргнула.  По  всей  видимости,  она  меня  не  узнавала.
Дариус, кажется, был смущен тем, что не может представить меня по имени.
   - Это мои соседи этажом ниже, -  сказал  он.  -  Я  так  рад,  что  они
пришли... Все равно они не смогли бы спать из-за шума...
   Кэсли пожал плечами.
   - Спать?... Да ведь еще слишком рано, -  произнес  он.  -  День  только
начинается.
   Я старался встретить ее взгляд. Взгляд этот был пуст. Она или не видела
меня, или умышленно не замечала моего присутствия. Дариус  потащил  их  на
другой конец гостиной, к дивану, где сидели другие. Мужчина  в  пиджаке  с
золотыми  пуговицами  поднялся,  чтобы  поприветствовать   Терезу   Кэсли.
Разговор возобновился. Кэсли был очень словоохотлив. Она стояла  несколько
поодаль. Вид у нее был такой, словно она либо дуется,  либо  скучает.  Мне
захотелось подойти к ней, отвести в сторону и сказать вполголоса:
   - Здравствуй, Жаклин.
   Но я продолжал  стоять  неподвижно,  как  каменный.  Я  искал  какую-то
невидимую ариаднину нить, может быть существовавшую между кафе  "Данте"  и
отелем "Турнель" пятнадцатилетней давности и  этой  гостиной  с  огромными
раскрытыми окнами, выходящими на Булонский лес. Но не нашел  ни  одной.  Я
был жертвой миража. А ведь, если хорошо подумать, все эти места находились
в одном городе, недалеко  друг  от  друга.  Я  попытался  вспомнить  самый
короткий путь к кафе "Данте": доехать до левого берега по окружному шоссе,
а потом, от Орлеанских ворот, прямо до бульвара Сен-Мишель... В этот  час,
да еще в августе, доехать можно минут за пятнадцать.
   Мужчина в пиджаке с золотыми  пуговицами  говорил,  а  она  безразлично
слушала. Она села на подлокотник дивана и зажгла сигарету. Я  видел  ее  в
профиль. Что она  сделала  с  волосами?  Пятнадцать  лет  тому  назад  они
доходили до пояса, а теперь были чуть ниже плеч. Она  по-прежнему  курила,
но теперь больше не кашляла.


   - Подниметесь с нами? - спросил меня Дариус.
   Он оставил других на диване и стоял передо  мной  с  Жоржем  и  Терезой
Кэсли. Тереза! Почему она сменила имя?
   Они пошли передо мной на один из балконов.
   - Нужно только подняться по трапу, - сказал Дариус.
   И указал на лестницу с цементными ступенями на краю балкона.
   - И куда же мы пойдем, капитан? -  спросил  Кэсли,  фамильярно  хлопнув
Дариуса по плечу.
   Тереза Кэсли и я стояли за ними, бок о бок. Она улыбнулась мне. Но  это
была просто вежливая улыбка - так улыбаются незнакомому человеку.
   - Вы уже поднимались наверх? - спросила она.
   - Нет, ни разу. Сейчас - впервые.
   - Сверху, наверное, великолепный вид.
   Я даже не знал, ко мне ли она  обращается:  настолько  эта  фраза  была
произнесена безлико и холодно.
   Терраса оказалась очень большой. Большинство  гостей  расположилось  на
бежевых полотняных стульях.
   Дариус остановился перед одной из группок. Они сидели кругом. Я шел  за
Кэсли и его женой; они, казалось, забыли  о  моем  присутствии.  Встретили
другую пару на краю террасы и принялись беседовать вчетвером, стоя. Она  и
Кэсли прислонились  к  парапету.  Кэсли  и  та,  другая  пара  изъяснялись
по-английски. Время от времени жена Кэсли вставляла  в  разговор  короткую
фразу по-французски. Я подошел и тоже облокотился о  парапет.  Она  стояла
как раз за мной. Трое  остальных  продолжали  разговаривать  по-английски.
Голос певицы заглушал воркование беседы. Я стал насвистывать припев песни.
Она обернулась.
   - Простите, - сказал я.
   - Да ничего.
   Она улыбнулась все той же безразличной улыбкой. Замолчала. Мне пришлось
добавить:
   - Какой прекрасный вечер...
   Разговор между Кэсли и двумя  другими  становился  возбужденнее.  Голос
Кэсли был несколько гнусавый.
   - Самое приятное, -  произнес  я,  -  это  прохлада,  которой  веет  из
Булонского леса...
   - Да.
   Она вытащила сигареты, достала одну и протянула мне пачку.
   - Нет, спасибо, я не курю.
   - И хорошо делаете... Прикурила от зажигалки.
   - Я много раз пыталась бросить, - произнесла она, - но не получается...
   - А вы больше не кашляете от курева?
   Она, казалось, удивилась моему вопросу.
   - Я бросил курить, - сказал я, - потому что кашлял от этого.
   Она никак не отреагировала.  Похоже,  что  она  действительно  меня  не
узнавала.
   - Жаль, что слышен шум окружного шоссе, - произнес я.
   - В самом деле? Я, у себя, не слышу... А ведь на четвертом этаже живу.
   - У окружного шоссе есть свои преимущества, -  продолжал  я.  -  Я  вот
доехал сюда с набережной Турнель всего за десять минут.
   Но  и  эти  слова  не  произвели  на  нее  никакого  впечатления.   Она
по-прежнему холодно улыбалась.
   - Вы друг Дариуса? Тот же вопрос задала мне женщина в лифте.
   - Нет, - ответил я. - Я друг одной знакомой Дариуса... Жаклин...
   Я избегал ее  взгляда  и  уставился  на  один  из  фонарей  внизу,  под
деревьями.
   - Я ее не знаю.
   - Все лето проведете в Париже? - спросил я.
   - На следующей неделе мы с мужем едем на Майорку.
   Я вспомнил нашу первую встречу зимним  днем  на  площади  Сен-Мишель  и
письмо у нее в руке, на конверте которого я прочел "Майорка".
   - Ваш муж пишет детективные романы? Она расхохоталась. Странно,  Жаклин
так никогда не смеялась.
   - Почему вы думаете, что он пишет детективные романы?
   Пятнадцать лет тому назад она сказала мне  фамилию  одного  американца,
который писал детективы и мог помочь им  поехать  на  Майорку.  Его  звали
Мак-Дживерн. Позднее я нашел несколько его книг и даже собирался разыскать
его самого, чтобы спросить, на всякий случай, не знает  ли  он  Жаклин,  а
если знает, то что с ней стало.
   - Я спутал его с одним человеком, который живет в Испании... С Уильямом
Мак-Дживерном...
   Впервые она посмотрела мне прямо в глаза.
   - А вы сами живете в Париже? - спросила она.
   - Пока что да. Но не знаю, останусь ли...
   За нашей спиной Кэсли продолжал говорить гнусавым голосом.  Теперь  его
окружала более многочисленная группа гостей.
   - Моей профессией  можно  заниматься  где  угодно,  -  сказал  я.  -  Я
писатель. И снова вежливая улыбка и равнодушный голое.
   - В самом деле? Очень интересная профессия. Мне  бы  хотелось  почитать
ваши книги...
   - Боюсь что вам будет скучно...
   - Ни  в  коем  случае...  Принесите  их  мне,  когда  снова  придете  к
Дариусу...
   - С радостью.
   Взгляд Кэсли остановился на мне. Он, конечно,  спрашивал  себя,  кто  я
такой и почему разговариваю с его женой. Он подошел к ней и  обнял  ее  за
плечи. Его синие глаза навыкате не покидали меня ни на миг.
   - Месье - друг Дариуса. Он писатель.
   Я должен был бы представиться, но я всегда стесняюсь называть свое имя.
   Он улыбался мне. Он был лет на десять старше нас. Где она могла  с  ним
познакомиться? Может быть, в Лондоне. Да,  она,  конечно  же,  осталась  в
Лондоне после того, как мы потеряли друг друга из виду.
   - Он думал, что ты тоже писатель, - сказала она.
   Кэсли громко расхохотался. А потом принял прежнюю позу: выпятил грудь и
высоко поднял голову.
   - Вы действительно так подумали? Вам кажется, что я похож на писателя?
   Я об этом и  не  думал.  Мне  было  все  равно,  какая  у  этого  Кэсли
профессия. Хотя я и знал, что он ее муж, он ничем  не  отличался  от  всех
остальных людей на  террасе.  Мы  с  ней  затерялись  среди  статистов  на
съемочной площадке. Она делала вид, что знает свою  роль  назубок,  а  мне
даже не удавалось делать вид. Скоро заметят, что я  незваный  пришелец.  Я
продолжал молчать. Кэсли внимательно меня разглядывал. Мне надо было любой
ценой что-то сказать, подать ему реплику:
   - Я  спутал  вас  с  одним  американским  писателем,  который  живет  в
Испании... Его зовут Уильям Мак-Гиверн...
   Ну вот, выиграл немного  времени.  Но  этого  недостаточно.  Надо  было
срочно найти другие реплики и произнести их естественно  и  непринужденно,
чтобы не привлечь внимания. У меня закружилась голова.  Я  испугался,  что
упаду в обморок. Ночь казалась мне душной, я весь  вспотел.  А  может  это
из-за яркого света прожекторов, гама и смеха.
   - Вы знаете Испанию? - спросил Кэсли.
   Она снова зажгла  сигарету  и  продолжала  смотреть  на  меня  холодным
взглядом. Я с трудом выговорил:
   - Вовсе нет.
   - У нас есть дом на Майорке. Мы проводим там три месяца в году.
   Такой разговор будет продолжаться часами на этой террасе. Пустые слова,
банальные фразы. Словно я и она пережили самих себя и теперь не можем даже
позволить себе малейший намек на прошлое.  Она  очень  хорошо  чувствовала
себя в этой роли. И я не был на нее за это в обиде: я сам почти совсем все
забыл о моей жизни  постепенно,  и  всякий  раз,  когда  целые  ее  пласты
рассыпались в прах, я испытывал приятное ощущение легкости.
   - А какое время года вы предпочитаете на Майорке? - спросил я Кэсли.
   Теперь я чувствовал себя легче. Воздух был  свежее,  гости  вокруг  нас
шумели меньше, а голос певицы был очень ласков и нежен.
   Кэсли пожал плечами:
   - На Майорке всегда прелестно. Там у каждого времени года свой шарм.  Я
повернулся к ней.
   - Вы тоже так считаете?
   - Я думаю в точности, как мой муж. И тут, словно  в  головокружении,  я
сказал ей:
   - Странно: вы больше не кашляете, когда курите.
   Кэсли не услышал моих слов. Кто-то хлопнул его по плечу и он обернулся.
Она нахмурила брови.
   - Вам больше не требуется эфир, чтобы перестать кашлять...
   Я произнес  эту  фразу  очень  светским  тоном.  Она  бросила  на  меня
удивленный взгляд. Но хладнокровия не потеряла. А Кэсли беседовал со своим
соседом.
   - Я не поняла, что вы сказали...
   Теперь ее глаза не выражали ничего и избегали моего  взгляда.  Я  резко
потряс головой, словно внезапно очнулся.
   - Извините меня... Я думал о романе, который сейчас пишу...
   - Это детективный роман? - спросила она спокойным голосом.
   - Не совсем.
   Это ничего не дало. Поверхность осталась гладкой, а вода стоячей.  Или,
скорее, толстый слой льда, в который невозможно проникнуть пятнадцать  лет
спустя.


   - Пойдем домой? - произнес Кэсли.
   Он обнимал ее за плечи. Рядом с  его  массивной  фигурой  она  казалась
совсем маленькой.
   - Я тоже пойду, - сказал я.
   - Надо попрощаться с Дариусом.
   Мы тщетно поискали его среди группок гостей на  террасе.  Спустились  в
гостиную. В глубине четыре человека сидели за  столом  и  молча  играли  в
карты. Среди них был и Дариус.
   - Да уж, - сказал Кэсли, - покер превыше всего...
   И пожал Дариусу руку. Тот встал и поцеловал руку ей. Я тоже обменялся с
ним рукопожатием.
   - Приходите, когда хотите, - сказал он мне. - Двери этого дома для  вас
всегда открыты.
   На площадке я вызвал лифт.
   - Мы с вами тут и попрощаемся, - произнес  Кэсли.  -  Мы  живем  этажом
ниже.
   - Я забыла днем сумочку  в  машине,  -  сказала  ему  она.  -  Схожу-ка
быстренько за ней.
   - Ну, до свидания, - сказал мне Кэсли и беспечно махнул  рукой.  -  Рад
был с вами познакомиться.
   Он спустился по лестнице, и я услышал, как  хлопнула  дверь.  Мы  вошли
вдвоем в лифт. Она посмотрела на меня:
   - Моя машина недалеко, возле сквера...
   - Знаю, - ответил я. Она смотрела на меня, широко раскрыв глаза.
   - Почему? Вы за мной шпионите?
   - Я случайно видел вас сегодня вечером, когда вы выходили из машины.
   Лифт  остановился.  Створки  двери  открылись.  Но  она  не  двигалась.
Продолжала смотреть на меня слегка расширенными зрачками.
   - Ты не очень изменился, - сказала она.
   Створки снова закрылись с металлическим скрежетом. Она опустила голову,
словно хотела защититься от яркого света плафона.
   - А я изменилась, как ты считаешь?
   У нее был совсем не тот голос, как только что на террасе. Теперь он был
хрипловатый, как прежде.
   - Нет... Кроме волос и имени...


   Улица была тиха. Слышался шелест деревьев.
   - Ты знаешь этот квартал? - спросила она.
   - Да.
   Но я был в этом не очень уверен.  Теперь,  когда  она  шла  рядом,  мне
казалось, что я очутился на этой улице  впервые.  Нет,  это  был  не  сон.
Машина стояла на прежнем месте под деревьями. Я показал на нее рукой:
   - Взял на прокат... Я едва умею водить...
   - Это меня не удивляет... Она взяла меня под  руку.  Остановилась  и  с
улыбкой произнесла:
   - Ты, наверное, путаешь тормоз и акселератор, насколько я тебя знаю...
   У меня тоже было впечатление, что я хорошо ее знаю, хоть я и  не  видел
ее пятнадцать лет, и ничего не знал о ее жизни. Из всех людей, встреченных
мною до этого дня, она больше всех занимала мои мысли. Чем дальше  мы  шли
под руку, тем больше я начинал думать, что мы расстались только вчера.
   Мы дошли до сквера.
   - Я думаю, что будет безопаснее, если я тебя отвезу...
   - С удовольствием, но тебя ждет муж... Не успел я закончить эту  фразу,
как мне показалось, что она звучит фальшиво.
   - Нет... он уже, наверное, спит. Мы сидели рядышком в машине.
   - Где ты живешь?
   - Недалеко, в отеле около набережной Пасси.
   Она поехала по бульвару Сюше в направлении Порт Майо. Совсем не туда.
   - Если мы станем встречаться только каждые пятнадцать  лет,  -  сказала
она, - то в следующий раз ты рискуешь меня не узнать.
   Сколько нам будет тогда лет? Пятьдесят. Это  показалось  мне  настолько
странным, что я невольно пробормотал:
   - Пятьдесят...
   Я пытался найти в этой цифре хотя бы тень реальности.
   Она сидела за рулем немного напряженно,  глядя  прямо  перед  собой,  и
притормаживала на  перекрестках.  Вокруг  царила  мертвая  тишина.  Только
шелестели деревья.
   Мы въехали в Булонский лес. Она остановила машину под деревьями,  возле
кассы маленького поезда, сновавшего между Порт Майо и Ботаническим  садом.
Мы были в тени на обочине аллеи. Фонари перед нами освещали  белым  светом
миниатюрный вокзал, пустынный  перрон  и  неподвижно  застывшие  крошечные
вагоны.
   Ее лицо приблизилось ко мне. Она провела рукой  по  моей  щеке,  словно
хотела убедиться, что я действительно тут, живой, рядом с ней.
   - Так странно было там, - сказала она, - когда я вошла и увидела тебя в
гостиной...
   Я почувствовал на шее ее губы. Я гладил ей волосы. Они  были  не  такие
длинные,  как  прежде,  но  ничего  действительно  не  изменилось.   Время
остановилось. Или, скорее, вернулось в то  мгновение,  которое  показывали
стрелки часов в кафе "Данте", в тот вечер, когда мы встретились там  перед
самым закрытием.


   На следующий день  после  обеда  я  вернулся  за  автомобилем,  который
оставил перед домом Кэсли. Я уже садился за руль, когда увидел Дариуса  на
залитом солнцем тротуаре. Он был в  бежевых  шортах,  красной  тенниске  и
темных очках. Я махнул ему рукой. Он вовсе не удивился, увидев меня здесь.
   - Какая жара... Не зайдете ли вы пропустить стаканчик?
   Я отклонил приглашение под тем предлогом, что у меня  встреча  с  одним
человеком.
   - Все меня бросают... Кэсли уехали утром на Майорку...  Они  совершенно
правы: оставаться в Париже в августе - чистый идиотизм...
   Вчера она сказала мне, что уезжает только на будущей  неделе.  Еще  раз
ускользнула от меня. Так я и знал.
   Дариус наклонился к дверце:
   -  Заходите  все-таки  в  ближайший  вечерок...  В  августе  мы  должны
поддерживать друг друга...
   Несмотря на его улыбку, я почувствовал в нем смутную  тревогу.  По  его
голосу.
   - Зайду, - пообещал я.
   - Точно?
   - Честное слово.
   Я тронул с места, но слишком резко дал задний ход и машина врезалась  в
один из платанов. Дариус сокрушенно взмахнул руками.
   Я поехал  в  направлении  Порт  Д'Отей,  чтобы  вернуться  в  отель  по
набережной Сены. Кузов был наверное вдавлен сзади, потому что одно  колесо
терлось об него. Я ехал как можно медленнее.
   Меня охватило странное ощущение, несомненно из-за пустынных  тротуаров,
марева жары и тишины вокруг. По мере продвижения по бульвару Мюра  я  стал
лучше понимать его причину: наконец-то я попал в  квартал,  где,  во  сне,
часто гулял с Жаклин. А ведь мы никогда  не  ходили  здесь  вместе,  разве
только в  прежней  жизни.  Перед  самой  площадью  Порт-де-Сен-Клу  сердце
застучало так сильно, словно маятник при приближении  магнитного  поля.  Я
узнал фонтаны посреди площади. Я был уверен, что мы с Жаклин обычно шли по
улице справа, за церковью, но в тот день я ее не нашел.
   Следующие пятнадцать лет прошли в таком тумане, что путаются  для  меня
друг с другом. Никаких новостей от Терезы Кэсли я больше не получал. Номер
телефона, который она  мне  дала,  не  отвечал,  словно  Кэсли  больше  не
вернулись с Майорки.
   Может, в прошлом году она умерла.  А  может  я  встречу  ее  в  будущее
воскресенье где-то рядом с улицей Корвизар.
   Август, одиннадцать часов вечера. Поезд  замедляет  ход,  минуя  первые
пригородные станции. Пустынные перроны, залитые фиолетовым светом неоновых
фонарей; тут мы мечтали об отъезде на Майорку и  ставках  на  пятерку  без
цвета.
   Брюнуа, Монжерон, Атис-Монс. Где-то тут родилась Жаклин.
   Мерный стук вагонов стих, и поезд  на  минуту  остановился  на  станции
Вильнев-Сен-Жорж,  перед  сортировочной.   Фасады   домов   идущей   вдоль
железнодорожного полотна Парижской улицы были темны и обшарпаны.  Когда-то
вдоль пути теснились  кафе,  кинотеатры  и  станции  техобслуживания;  еще
остались их вывески. Одна из них светилась словно ночник: впустую,  ни  за
чем, просто так.

Last-modified: Thu, 25 Jul 2002 20:08:26 GMT

Оцените этот текст: