мой приятель говорит, с индийцами так часто бывает. Это из-за того, что у вас браки планируют. Вроде как и стараться не нужно. Мой отец рассказывал, что его отец объяснял ему: "Сначала удовлетвори женщину. А потом уж думай о себе". Вряд ли кто-то говорил тебе что-нибудь в этом духе. Впервые в жизни Вилли подумал о своем отце с состраданием. - Дай мне попробовать снова, Джун, - сказал он. Он попробовал снова. Это длилось дольше, но Джун ничего не сказала. А потом, как и в прошлый раз, все вдруг кончилось. Туалет был в конце грязного коридора. Высокий ржавый бачок покрывала мохнатая от пыли паутина; такие же клочья паутины висели, точно тряпки, на маленьком оконце под потолком. Джун, вернувшись оттуда, оделась очень тщательно; Вилли не смотрел на нее. Они спустились по лестнице молча. По дороге открылась одна дверь, и какая-то старуха пристально поглядела на них. Час назад Вилли смутился бы; теперь ему было все равно. На лестничной площадке они встретили маленького черного человечка в широкополой ямайской шляпе, почти закрывающей лицо. Его штаны - часть костюма "зут"[6] - были сшиты из тонкого материала, предназначенного для более теплого климата, и напоминали завязанные на щиколотках мешки. Он посмотрел на них слишком долгим взглядом. Потом они прошли по убогим кварталам, где стояла мертвая тишина, мимо больших окон, наглухо закрытых провисшими занавесками и самодельными маркизами, к освещенным магазинам и обычным лондонским улицам с более или менее оживленным движением. Такси брать уже не стали. Джун села в автобус - она сказала, что доедет до Марбл-Арч, а оттуда, на другом автобусе, отправится в место под названием Криклвуд. Вилли поехал своим маршрутом. По дороге обратно в колледж, думая о том, как Джун возвращается домой, в какое-то место, которого он не мог себе даже представить, думая о Перси, Вилли почувствовал угрызения совести. Но это продолжалось недолго. Он отогнал их - как бы все ни сложилось дальше, в целом он был доволен собой. Сегодня он потрудился на славу. Стал, можно сказать, другим человеком. А с денежными проблемами он разберется потом. Встретившись с Перси в следующий раз, он спросил: - А какая у Джун семья? - Не знаю. Я никогда не видел ее родных. По-моему, она их не любит. Позже он пошел в библиотеку и взял там "Физиологию секса" - книгу в мягкой обложке из серии "Пеликан"[7]. Он и раньше видел эту книгу, но тогда его отпугнуло ее научное название. Маленький томик, изданный в военные годы, был прошит ржавыми металлическими скобками, кое-где мешавшими прочесть начала строчек. Вилли приходилось натягивать страницы и поворачивать книгу под разными углами. Наконец он нашел то, что искал. Он прочел, что в среднем мужчина способен продолжать сношение от десяти до пятнадцати минут. Это его огорчило. Но ещё через несколько строчек обнаружилось кое-что похуже. Он прочитал, что "половой гигант" может с легкостью продлить время сношения до получаса. Легкомысленный, ехидный язык, который, на его взгляд, совсем не годился для серьезного издания, подействовал на него как удар. Он не поверил тому, что прочел, и отложил книгу. Встретившись с Перси в следующий раз, он спросил: - Как ты научился сексу, Перси? - Надо начинать с малого, - ответил Перси. - Мы все начинали с малого. Тренировались на девочках помоложе. Не смотри на меня так возмущенно, малыш Вилли. Ты наверняка не знаешь всего, что творилось среди твоей же родни. Твоя беда, Вилли, в том, что ты чистюля. Люди глядят на тебя и не видят. - Ты чище меня. Всегда в костюме и в красивой рубашке. - Я заставляю женщин нервничать. Они меня боятся. Вот к чему надо стремиться, Вилли. Секс - жестокая вещь. Ты должен быть жестоким. - И Джун тебя боится? - До полусмерти. Спроси ее. Вилли подумал, что нужно рассказать Перси о случившемся. Но он не знал, как это сделать. Ему пришла на память фраза из какого-то старого фильма, и он чуть было не сказал: "Перси, мы с Джун любим друг друга". Но эти слова ему не понравились, и он не нашел в себе сил их произнести. Прошло около недели, и он порадовался тому, что ничего не сказал. Была суббота, и Перси, светская личность, взял его с собой на вечеринку в Ноттинг-хилле[8]. Вилли не знал никого из собравшихся и держался поближе к Перси. Вскоре пришла и Джун. немного позже Перси сказал Вилли: - Здесь адская скука. Мы с Джун пойдем обратно в колледж е... Вилли посмотрел на Джун и спросил: - Это правда? - Да, Вилли, - ответила она в своей обычной пропой манере. Если бы кто-нибудь спросил об этом, Вилли сказал бы, что Перси учит его английскому образу жизни. На самом же деле через Перси, не понимая, с чем именно его знакомят, Вилли приобщился к особому, преходящему жизненному укладу иммигрантской богемы Лондона пятидесятых годов. Это был свой маленький мирок, почти не соприкасающийся с традиционным миром богемы Сохо. Иммигранты - из Карибского бассейна, из белых африканских колоний, из Азии - приехали сюда только что. Они казались еще новыми и экзотическими. Были здесь и коренные англичане как высокого, так и низкого происхождения, бросающие вызов социальным условностям и любящие порой вырваться куда- нибудь из Англии, и те, кто явился в Лондон из колоний и хотел вывернуть наизнанку колониальный кодекс поведения, - это были люди, готовые сойтись с самыми общительными и стильными из новоприбывших. Они встречались в Ноттинг- хилле, на нейтральной территории, в слабо освещенных меблированных квартирах - обыкновенно в одном из кварталов, жители которых принадлежали к самым разным социальным слоям, то есть примерно там же, где Вилли недавно побывал с Джун, - и устраивали веселые кутежи. Но мало у кого из иммигрантов имелась надежная работа и хорошее жилье, куда можно было вернуться. Некоторые из них буквально ходили по краю, и это придавало их веселью особый оттенок. Там был один человек, напугавший Вилли. Он был невысок, строен и хорошо сложен. Он был белым или казался белым. По его словам, он приехал из колоний; выговор у него был необычный. Издалека он выглядел безукоризненно, но если подойти ближе, это впечатление менялось: становилось заметно, что воротник рубашки у него грязный, пиджак потертый, зубы плохие и черные, а дыхание учащенное. Едва познакомившись с Вилли, он рассказал ему свою историю. Он был родом из богатой колониальной семьи, и перед войной отец отправил его в Лондон: он хотел, чтобы сын получил образование и приобрел светский лоск, который позволил бы ему войти в английское общество. У молодого человека был наставник-англичанин. Как-то раз, в процессе обучения, этот наставник спросил у него: "Если бы вы собирались пойти поужинать и у вас был выбор, куда вы отправились бы - в "Ритц" или в "Баркли"?" - "В " Ритц"", - ответил юноша из колоний. Наставник покачал головой и с казал: " Неправильно. Обычная ошибка. В "Баркли" кормят вкуснее. Никогда об этом не забывайте". После войны в семье произошла ссора, и вся прежняя жизнь кончилась. Он то ли писал об этом, то ли уже написал, и захотел, чтобы Вилли послушал часть одной главы. Вилли пришел к нему домой - этот человек снимал комнату в пансионе неподалеку - и стал слушать отрывок, в котором описывался визит героя к психиатру. Из того, что сказал сам психиатр, в этом отрывке почти ничего не было. Зато там подробно описывался вид из окна и ужимки кошки на ограде. Слушая, Вилли стал понимать, что кабинет психиатра очень похож на комнату, где они сидят. И под конец, когда писатель спросил, какого мнения Вилли об услышанном, он сказал: "Мне хотелось больше узнать о пациенте и о враче". Писатель рассвирепел. Его черные глаза засверкали, он обнажил свои мелкие, почерневшие от табака зубы и закричал на Вилли: "Я не знаю, кто вы такой и откуда взялись и какой такой у вас, по-вашему, талант. Но один очень знаменитый человек сказал, что я открыл новое измерение в литературе". Вилли выбежал из комнаты, спасаясь от пришедшего в бешенство знакомого. Но когда они встретились в следующий раз, тот был уже спокоен. Он сказал: " Простите меня, дружище. Это все моя комната. Я ее ненавижу. Чувствую себя в ней, как в гробу. Привык-то я совсем к другому. Но я переезжаю. Вы уж меня простите. Пожалуйста, приходите и помогите мне переехать. Покажите, что вы не держите на меня зла". Вилли явился в пансион и постучал в дверь комнаты писателя. Из соседней двери вышла пожилая женщина и сказала: "Так это вы. Вчера он уехал, но предупредил, что пришлет кого-нибудь за вещами. Можете забрать его чемодан. Но сначала заплатите за жилье. Я покажу вам по книге. Он задолжал мне за двадцать недель. Итого шестьдесят шесть фунтов пятнадцать шиллингов". Вилли снова сбежал. Теперь, приходя с Перси на вечеринки, он высматривал этого невысокого человека с бородой. Довольно скоро он и впрямь увидел его: этот человек подошел к нему, прихлебывая из бокала белое вино, и сказал - его дыхание отдавало сосиской и чесноком: " Извините, дружище. Но у нас в Южной Африке всегда говорили, что вы, индийцы, народ денежный, вот я и подумал, что вы согласитесь помочь". Однажды на их вечеринке появился человек, не похожий на обычного прожигателя жизни. Он принес с собой бутылку шампанского и отдал ее Перси у двери. Ему было за пятьдесят; маленький, аккуратный, он был одет почти по стандартам Перси - в серый клетчатый костюм из материала, образующего на сгибах мягкие складки, с ручной вышивкой на лацканах пиджака. Перси познакомил нового гостя с Вилли и оставил их вдвоем. Вилли, равнодушный к спиртному, но уже знающий, чего от него ждут, сказал: - Шампанское! - Охлажденное, - сказал гость удивительно мягким голосом; его выговор не был похож на выговор представителя свободной профессии. - Оно из "Ритца". Там всегда держат для меня бутылку наготове. Вилли не был уверен, что это не шутка. Но глаза новоприбывшего смотрели холодно и спокойно, и Вилли решил, что ему не стоит над этим задумываться. Но надо же - опять "Ритц"! Как много он, оказывается, для них значит. С точки зрения Вилли, на родине которого гостиница считалась самой дешевой разновидностью кафе или закусочной, у лондонцев было странное понятие о роскоши - шикарный отель привлекал их сильнее, чем выпивка или развлечения, словно дополнительная цена означала дополнительное удовольствие. Гость не собирался поддерживать разговор с Вилли, и Вилли понял, что ему придется приложить некоторые усилия. - Вы работаете в Лондоне? - спросил он. - Прямо здесь, - ответил гость. - Я застройщик. Разрабатываю этот район. Сейчас это мусорная куча. Но через двадцать лет все будет по-другому. Я готов подождать. Здесь очень много стариков, которые пользуются защитой государства и ничего не платят за свои квартиры в этих больших домах, хотя живут почти в центре Лондона. А на самом-то деле они бы хотели жить за городом. Где-нибудь на природе, в уютном сельском коттеджике. Я помогаю им туда переехать. Покупаю там дома и предлагаю здешним жителям обмен. Кто-то соглашается. Кто-то нет. Тогда я ломаю все вокруг них. В прежние времена я натравил бы на них Перси с его негритосами. - Он говорил мягко, без угрозы, просто делясь информацией, и Вилли ему поверил. - Перси? - спросил он. - Нашего бывшего лондонского домовладельца. А вы не знали? Он вам не говорил? Позже в тот вечер Перси сказал Вилли: - Значит, старикашка тебя прижал. - Он сказал, что ты был домовладельцем. - Чем я только не занимался, малыш Вилли. Ребят из Вест-Индии брали водить автобусы. Но где найти жилье? Никто не хочет сдавать черным. Сам знаешь. Поэтому кое-кто из островных чиновников помог людям вроде меня купить дома, чтобы мы могли селить в них своих земляков. Так это началось. И не подумай чего плохого. Дома, которые я покупал, были полны народу и стоили около полутора тысяч. Один обошелся в тысячу семьсот пятьдесят. Свободные комнаты я сдавал своим ребятам. И каждую пятницу, вечером, ходил собирать квартирную плату. У меня не было жильцов лучше барбадосцев. Они были здорово мне благодарны. В эти самые вечера по пятницам, как только кончится смена в автопарке, так каждый из них уже стоит в своей маленькой комнатке на коленях, чистый, умытый, и молится. С одной стороны Библия, открытая на Левите, а с другой - расчетная книжка с вложенными туда деньгами. И деньги высовываются. Старик прослышал обо мне и решил все у меня откупить. Я не мог ему отказать. Это были его владения. Он предложил мне работу в клубе. Обещал долю. А когда я про это напомнил, сказал, что я начинаю его утомлять. Я понял намек и добился стипендии в колледже. Но он по-прежнему хочет со мной дружить, а мне невыгодно с ним ссориться. Но это меня тревожит, Вилли. Он хочет, чтобы я снова на него работал. Это меня тревожит. Вилли подумал: "Как странно устроен город! Когда я ходил смотреть на Уголок ораторов и встретил Кришну Менона, который гулял и обдумывал свою речь про вторжение в Египет, я и понятия не имел о том, что совсем близко с одной стороны находятся клуб и "Дебнемз" с его парфюмерным отделом, а с другой - дома, где раньше хозяйничал Перси, а теперь хозяйничает этот старик". x x x Как-то раз на очередной богемной вечеринке Вилли познакомился с пухлым молодым человеком с бородкой, который сказал, что работает на Би-би-си. Он был то ли продюсером, то ли редактором нескольких программ для зарубежного вещания. Его пригласили на это место недавно, и он, вообще-то довольно скромный, был преисполнен сознания важности своего дела. В душе бюрократ и почитатель условностей, этот человек, видимо, полагал, что новое положение обязывает его общаться с ноттинг-хиллской богемой и оказывать покровительство людям вроде Вилли - извлекать их, недостойных, из тьмы и приобщать к свету, который несут с собой радиоволны. Он сказал Вилли: - Чем дольше мы с вами беседуем, тем больше вы меня интересуете. Вилли как следует потрудился над своей фамильной историей. Продюсер сказал: - Мы здесь мало что знаем о христианских общинах вроде вашей. Таких древних, так рано сложившихся. Судя по вашим словам, изолированных от всей остальной Индии. Очень любопытно было бы про это услышать. Может быть, вы напишете для нас сценарий? Он отлично подойдет для одной из программ, которые мы транслируем на страны Содружества. Пять минут. Шестьсот пятьдесят слов. Чтобы вам было понятней - это как полторы страницы из обычной книги в мягкой обложке. Никакой полемики. Пять гиней, если материал пойдет. Если не считать администрации колледжа, выплачивающей ему стипендию, никто еще не предлагал Вилли денег. И почти сразу, едва только продюсер объяснил ему, на какую тему и в каком ключе нужно писать, пятиминутный отрывок сложился у него в голове. Первые ростки веры на субконтиненте, отраженные в семейных преданиях (надо будет посмотреть кое-что в энциклопедии); чувство отрезанности от всей остальной Индии; поверхностное представление о других индийских религиях; затем рассказ о том, как в эпоху британского владычества его предки становятся общественными деятелями, по- христиански совестливыми, защитниками прав трудящихся (здесь можно упомянуть о дяде матери, выступавшем на митингах в красном шарфе); учеба автора в миссионерской школе, где он неожиданно для себя узнает о противоречиях между потомственными христианами и новыми адептами этой веры - людьми вне общества, угнетенными, чья жизнь полна неурядиц; тяжелое испытание для автора, но именно оно в конце концов привело его к пониманию и приятию не только новых христиан, но и более широкого мира индийцев, не входящих в лоно церкви, тех самых индийцев, на которых его предки смотрели свысока. Он написал весь сценарий меньше чем за два часа. Это было все равно что делать уроки в миссионерской школе: он знал, чего от него ожидают. Неделю спустя Он подписал длинное соглашение о получении займа в двадцать четыре фунта, и ему, как жильцам Перси, приехавшим в Лондон из Вест-Индии, выдали маленькую расчетную книжку - почему-то в твердой обложке, словно ее полагалось долго хранить, - по которой он каждую неделю обязан был вносить очередную плату. С машинкой дело пошло еще быстрее. Он начал понимать, что текст для радиопрограммы не должен быть перегруженным. Теперь он знал точно, сколько именно материала умещается в пятиминутное выступление - как правило, достаточно было трех-четырех опорных точек, - и не тратил время на поиски информации, которую не собирался использовать. Он познакомился с продюсерами и директорами студий, с другими авторами. Некоторые из этих авторов были профессионалами. Они жили в пригородах и приезжали в Лондон на электричке с большими портфелями, где лежало множество маленьких сценариев для разных программ и наброски к еще не написанным сценариям. Это были занятые люди, планирующие свою работу на недели и месяцы вперед, и им не хотелось дважды отсиживать запись получасовой журнальной программы. Чужие сценарии они слушали со скучающим выражением, и Вилли научился напускать на себя такой же скучающий вид, когда они читали свои. Но Роджер его очаровал. Роджером звали молодого юриста, только начинающего свою карьеру. Вилли целиком прослушал смешной сценарий Роджера о его участии в правительственной программе юридической помощи неимущим: Роджер защищал людей, у которых не хватало денег на гонорар адвокату. Бедняки, с которыми Роджер имел дело, были ворчунами, обманщиками и большими почитателями закона. Сценарий начинался и заканчивался тем, как в кабинет к Роджеру приходит толстая старуха из рабочих и говорит: "Это вы, что ли, бедный юрист?" В первый раз Роджер постарался проявить к ней участие. Во второй - вздохнул и сказал: "Да, это я". Вилли не скрывал своего восхищения во время записи и после, и Роджер пригласил его в клуб Би-би-си. Когда они сели, Роджер сказал: - Вообще-то я не член. Но это удобно. Роджер попросил Вилли рассказать о себе, и Вилли назвал ему колледж, в котором учился. - Так ты собираешься стать учителем? - Вряд ли, - ответил Вилли. И это было правдой. Он никогда не собирался стать учителем. Ему вспомнилось подходящее выражение, и он добавил: - Я просто убиваю время. - Вот и я тоже, - сказал Роджер. Они подружились. Роджер был высоким и носил темные двубортные костюмы. Его повадки и манера держаться, его речь (он часто соскальзывал в какую-то странную официальность и начинал говорить законченными, сбалансированными фразами, что казалось Вилли признаком незаурядного ума) - все это Роджер приобрел благодаря своей семье, своей школе, своему университету, своим друзьям, своей профессии. Но Вилли думал, что все это его личные достоинства. Однажды он заметил, что Роджер носит подтяжки. Это его удивило. В ответ на его вопрос Роджер сказал: - У меня же ни талии, ни бедер. Не то что у тебя, Вилли. Я прямой, как палка. Они встречались примерно раз в неделю. Иногда обедали в Доме правосудия - Роджеру нравились пудинги, которые там готовили. Иногда ходили в театр: каждую неделю Роджер посылал "репортаж из Лондона" в одну провинциальную газету и всегда мог достать билеты на спектакли, о которых собирался писать. Иногда они отправлялись на бедную улочку поблизости от Марбл-Арч посмотреть, как идет ремонт купленного Роджером домика - крохотного, низкого, с плоским фасадом. Объясняя эту покупку, Роджер сказал: "У меня был небольшой капитал. Чуть меньше четырех тысяч фунтов. Я решил, что лучше всего вложить его в лондонскую недвижимость". Роджер говорил о крошечном домике и подчеркивал скромность своих средств, но Вилли был потрясен, и не только четырьмя тысячами фунтов, но и уверенностью Роджера, его знаниями и словами, которые он употреблял: "капитал", "недвижимость". И - так же как, спускаясь по Кингзуэю к Буш-Хаусу, чтобы записать рассказ о своем индийско-христианском происхождении, Вилли впервые ощутил силу и могущество довоенной Англии - теперь, благодаря своей дружбе с Роджером, он почувствовал, что постепенно начинает видеть сквозь многие запертые двери, и перед ним смутно забрезжил новый образ Англии, очень далекой от студентов его колледжа и прожигателей жизни из кругов иммигрантской богемы в Ноттинг- хилле. Однажды Перси Кейто сказал Вилли с нарочито утрированным ямайским акцентом: - Чтой-то стряслось, братишка Вилли? Видать, какая-то девчонка так подсластила тебе жизнь, что ты совсем позабыл своего старого дружка Перси. - Потом, уже нормальным голосом, добавил: - Джун про тебя спрашивала. Вилли подумал о комнате, в которую она его водила. Наверняка они с Перси часто там встречались. Он вспомнил грязный туалет и чернокожего человечка, который так ими заинтересовался, - человечка, явно только что прибывшего с островов, все еще в широкополой ямайской шляпе и старых, рассчитанных на жару штанах от костюма "зут". Теперь он смотрел на то, что произошло тогда, словно издалека. А в обществе Роджера это и вовсе казалось тайной за семью печатями. Как-то Роджер сказал ему: - Я до сих пор не имею понятия о том, какие у тебя планы. Может, ты собираешься заняться фамильным бизнесом? Ты случайно не из богатых бездельников? Вилли давно уже научился скрывать замешательство, которое вызывали у него подобные вопросы. Вот и теперь он невозмутимо ответил: - Я хочу писать. Но он солгал. Эта идея пришла ему в голову только сейчас и лишь потому, что Роджер, смутив Вилли, вынудил его думать быстрее, и еще потому, что по прежним разговорам с Роджером он знал, как его друг любит читать и как он уважает современных английских авторов - Оруэлла, Во, Пауэлла, Коннолли. Роджер был разочарован. Тогда Вилли добавил: - Можно я покажу тебе кое-что из моих вещей? Он перепечатал на машинке несколько историй из тех, что были написаны им в миссионерской школе. Однажды вечером он взял их и отправился к Роджеру. Они пошли в паб, и Роджер прочитал сочинения Вилли, сидя за столиком напротив него. Вилли никогда не видел Роджера таким серьезным. "Настоящий юрист", - подумал он. И забеспокоился. Его волновали не столько эти истории, написанные, в конце концов, уже давно. Чего он не хотел терять, так это дружбы с Роджером. Наконец Роджер заговорил: - Я знаю слова твоего знаменитого тезки и друга семьи насчет того, что у рассказа должны быть начало, середина и конец. Но на самом-то деле, если вдуматься, жизнь устроена не так. У жизни нет ясно выраженного начала и аккуратного конца. Жизнь всегда продолжается. Ты можешь начать с середины и кончить серединой, и в рассказе уже будет все что нужно. Эта история про брамина, сокровище и человеческие жертвы - ее можно было бы начать с того, как вождь племени приходит к брамину в его обитель. Он начинает с угроз и кончает пресмыкательством, но когда он уходит, нам должно быть понятно, что он замышляет ужасное убийство. Ты читал Хемингуэя? Тебе надо почитать его ранние рассказы. Там есть один, который так и называется - "Убийцы". Всего несколько страниц, почти сплошной диалог. Двое мужчин приходят ночью в пустое дешевое кафе. Садятся там и ждут старого мошенника, которого они подрядились убить. Вот и все. В Голливуде сделали из этого хороший фильм, но рассказ еще лучше. Я знаю, что ты написал эти рассказы в школе. Но они тебе нравятся. Что меня интересует как юриста - это то, что ты не хочешь писать о реальных вещах. Я много раз беседовал с людьми, которые что-то от меня скрывали, и я чувствую: у автора этих рассказов есть свои тайны. Он словно прячется. Вилли был уничтожен. Он сгорал со стыда. На его глаза навернулись слезы. Он протянул руку через стол, взял свои истории и одновременно поднялся с места. - Есть вещи, о которых лучше говорить прямо, - сказал Роджер. Вилли ушел из паба, думая: "Я никогда больше не увижусь с Роджером. Не надо было показывать ему эти старые истории. Он прав, вот что самое худшее". Горюя об утраченной дружбе, он стал чаще вспоминать о Джун и об их свидании в Ноттинг-хилле. Он гнал от себя эти мысли, но через несколько дней все же пошел искать ее. Он доехал на метро до "Бонд-стрит". Был час обеденного перерыва. Пересекая дорогу по направлению к "Дебнемз", он увидел Джун с подругой, идущих ему навстречу. Она его не заметила. Склонив голову, она болтала со своей спутницей и была совсем не похожа на ту молчаливую, надушенную, соблазнительную девушку, которую он помнил. Даже цвет ее лица - и тот изменился. Увидев ее теперь - вместе с приятельницей, почти что в домашних условиях, она выглядела лишенной прежнего сексуального обаяния, даже чуть обрюзгшей, - Вилли понял, что ему не хочется с ней здороваться. Они едва не задели друг друга. Она его не заметила. Он слышал, как она тараторит. "Вот такая она в Криклвуде, - подумал он. - Скоро она будет такой всегда". Ему стало легче. Но в то же время он почувствовал себя отверженным. Примерно то же самое было на родине - давным-давно, как ему теперь представлялось, - когда он начал ненавидеть школу при миссии и отказался от своей прежней мечты стать таким же миссионером, как его учителя, и путешествовать по свету. Несколько дней спустя он зашел в книжную лавку и за два шиллинга шесть пенсов купил пенгуиновский сборник ранних рассказов Хемингуэя. Первые четыре страницы "Убийц" он прочел еще в лавке. Ему понравилась неопределенность места действия и общая загадочность, а диалог показался певучим. На последних страницах, когда загадочность отчасти рассеялась, текст был уже не таким мелодичным, но Вилли решил, что ему стоит переписать свой рассказ "Жизнь, полная жертв" так, как советовал Роджер. В новом варианте рассказ должен был состоять почти целиком из диалога. В диалог нужно было вложить все. Место действия, герои - всего этого можно было не объяснять. Таким образом сразу снимались многие трудности. Едва Вилли взял в руки перо, как рассказ переписался сам собой; и хотя при этом он потерял почти всякое сходство с первоначальным сочинением Вилли, в нем теперь стало больше его подлинных чувств. Заглавие Вилли изменил на " Жертву". Роджер упомянул о фильме "Убийцы". Вилли его не видел. Ему стало интересно, что киношникам удалось сделать из этого рассказа. Ради любопытства он попытался себе это представить. Его мысль работала в этом направлении следующие несколько дней, и по ходу дела ему пришло в голову, что в голливудских фильмах есть сцены и даже целые эпизоды, которые он мог бы записать в манере своей "Жертвы", не конкретизируя фон. В первую очередь это касалось гангстерских фильмов с Кэгни и "Высокой Сьерры" с Хамфри Богартом. Одно из его первых самостоятельных сочинений, написанных в миссионерской школе, было примерно в этом роде. Тогда он описал человека ( непонятно, из какой страны и из какого круга), который по неизвестной причине ждет кого-то в неопределенном месте и курит, чтобы скоротать время ( там много говорилось о сигаретах и спичках), прислушиваясь к шуму машин, хлопанью дверей и шагам снаружи. В конце (сочинение занимало всего одну страницу) некто приходил, и ожидавший его человек изливал на него свое раздражение. На этом Вилли закончил рассказ, потому что так и не придумал сюжета. Он не знал ни что было раньше, ни что будет потом. Но теперь, взяв за основу эпизоды из фильмов Кэгни и Богарта, он мог об этом не беспокоиться. Рассказы придумывались легко. За неделю он написал шесть штук. " Высокая Сьерра" дала ему три сюжета, и он видел, что оттуда можно извлечь еще три или четыре. Облик персонажа из фильма менялся от рассказа к рассказу, так что из каждого первоначального героя Кэгни или Богарта вышло по два-три разных человека. Как и в "Жертве", действие всех рассказов происходило непонятно где. Но пока он писал, этот неопределенный фон становился более четким, обретал конкретные черты: получался то дворец с куполами и башенками, то учреждение с рядами слепых окон на трех этажах, то загадочный военный городок с окаймленными белым бордюром дорогами, по которым почему-то никто не ездит, то университет с киосками во дворе, то пара древних храмов, куда в определенные дни стекается празднично одетая публика, то рынок с прилепившимся к нему скопищем разнокалиберных лачуг, то жилище отшельника - хитреца, выдающего себя за святого, то зловонные сыромятни за городской околицей, на которых работают исключительно цветные. К удивлению Вилли, эти заимствованные истории, не имеющие никакого отношения к его собственному опыту, и герои, совсем не похожие на него самого, позволяли ему выражать свои истинные чувства гораздо свободнее, чем тогда, когда он придумывал свои осторожные, полные намеков школьные притчи. Он начал понимать - на подобные темы их заставляли писать эссе в колледже, - почему Шекспир никогда не сочинял пьес на сюжеты из своей собственной жизни и жизни тех, кто его окружал, довольствуясь чужими историями, действие которых происходило в чужих краях. Все шесть его рассказов заняли не больше сорока страниц. Теперь, когда первый порыв миновал, ему захотелось поощрения, и он подумал о Роджере. Он написал ему письмо, и Роджер сразу ответил, предложив Вилли пообедать в кафе "Ше Виктур" на Уордор-стрит. Вилли пришел раньше срока, Роджер тоже. Роджер сказал: - Ты видел надпись в окне? Le patron mange ici. "Хозяин обедает здесь". Сюда приходят известные писатели. - Роджер понизил голос. - Вон тот человек напротив - сам Притчетт[9]. Вилли не знал этого имени. Крепкий мужчина средних лет казался благодушным, у него было ироничное лицо с правильными чертами и ироничный, отсутствующий вид. Роджер сказал: - Он пишет главные обзоры в "Нью стейтсмен"[10]. - Вилли видел этот журнал в библиотеке колледжа и знал, что каждую пятницу некоторые студенты прибегают туда пораньше, чтобы прочесть его первыми. Но у Вилли еще не появилось потребности в таком чтении журналов. Для него "Нью стейтсмен" оставался таинственным, полным сообщений на слишком английские темы и ссылок на незнакомые ему события. - Сейчас придет моя подруга, - сообщил Роджер. - Ее зовут Пердита. Возможно, она даже моя невеста. Эта странная формулировка навела Вилли на мысль, что у Роджера с его подругой не все ладно. Пердита оказалась высокой и стройной девушкой с обыкновенным, ничем не примечательным лицом и слегка неуклюжей походкой. Она была сложена иначе, чем Джун, и пользовалась каким-то средством, придававшим блеск ее светлой коже. Она сняла свои белые в полоску перчатки и бросила их на маленький столик таким элегантным движением, что Вилли стал приглядываться к ней с новым интересом. И скоро сообразил - по глазам Пердиты, по тому, как она опускала взгляд и отводила его от Роджера, - что, несмотря на всю их вежливость в обращении друг с другом и с ним самим, эти два человека за его столиком находятся в напряженных отношениях и что его присутствие на обеде должно было сыграть роль смягчающего фактора. Разговор вертелся в основном вокруг еды. Побеседовали и о Вилли. Роджер держался с безупречной любезностью, но в обществе Пердиты у него был измотанный вид - глаза потускнели, со щек сошел румянец, былая открытость пропала, над переносицей залегли тревожные, едва заметные морщинки. Они с Вилли вышли из кафе вместе. Роджер сказал: - Устал я от нее. И от той, что будет за ней, устану, и от следующей тоже. В любой женщине так мало интересного. А миф об их прелести! Это их крест. - Чего она хочет? - спросил Вилли. - Хочет, чтобы я не тянул с этим делом. Женись на мне, женись, женись. Стоит мне на нее посмотреть, и я будто слышу эти слова. - Я тут написал кое-что, - сказал Вилли. - Последовал твоему совету. Может, ты почитаешь? - А стоит ли рисковать? - Мне бы хотелось, чтобы ты прочел. Рассказы лежали у него во внутреннем кармане пиджака. Он отдал их Роджеру. Через три дня от него пришло одобрительное письмо, и когда они встретились, Роджер сказал: - Очень оригинально. Совсем не похоже на Хемингуэя. Больше на Клейста. Отдельно взятый рассказ, может, и не произвел бы впечатления, но вместе они действуют. Чувствуется что-то угрожающее. И фон мне нравится. То ли Индия, то ли не Индия. Тебе надо продолжать. Если сделаешь еще страниц сто, можно будет подумать и о том, куда это пристроить. Теперь писать стало труднее, но рассказы все же получались - по одному, по два в неделю. Когда Вилли начинал замечать, что ему не хватает материала, что в памяти не осталось хороших киноэпизодов, он отправлялся смотреть старые или иностранные фильмы. Он ходил в хампстедский "Эвримен" и в "Академию" на Оксфорд-стрит. За одну неделю он три раза посмотрел в " Академии" фильм "Детство Максима Горького". Сравнивая то, что происходило на экране, со своим собственным детством, он плакал; увиденное помогло ему написать еще несколько рассказов. x x x Однажды Роджер сказал: - Скоро в Лондон приезжает мой редактор. Знаешь, тот, которому я каждую неделю посылаю отчет о новых книгах и пьесах. Иногда добавляю что- нибудь о разных культурных деятелях. Он платит мне десять фунтов в неделю. По-моему, он приезжает, чтобы меня проверить. Сказал, что хочет познакомиться с моими друзьями. Я обещал ему ужин с лондонскими интеллектуалами, и ты должен туда прийти, Вилли. Это будет первая вечеринка в том доме недалеко от Марбл-Арч, который я тебе показывал. Я представлю тебя как будущую литературную звезду. У Пруста есть герой, светский человек по фамилии Сван. Он любил ради собственного удовольствия иногда собирать вместе людей из разных слоев - это у него называлось социальной бутоньеркой. Вот и я хочу сделать для своего редактора примерно то же самое. Там будет негр из Западной Африки, с которым я познакомился, когда служил в армии. Его отец, уроженец Вест-Индии, вернулся на свою историческую родину, когда началось движение "Назад в Африку". Он и сына назвал Маркусом в честь прохиндея, который основал это движение[11]. Маркус тебе понравится. Он очень обаятельный, исключительно воспитанный. Он сторонник межрасового секса и в этом смысле прямо-таки ненасытен. Когда мы с ним познакомились в Западной Африке, он почти только о сексе и говорил. Чтобы хоть как-то ему возразить, я сказал, что африканские женщины вполне привлекательны. "Если тебе нравятся животные", - ответил он. Сейчас он учится на дипломата - рассчитывает стать им, когда его страна получит независимость, - и Лондон для него рай. У него две мечты. Первая - заиметь внука, который на вид будет совершенно белым. Полдела им уже сделано: у него пятеро детей-мулатов от пяти белых женщин, и он считает, что теперь ему остается только следить за этими детьми, чтобы они его не разочаровали. Он хочет в старости пройтись со своим белым внуком по Кингз-роуд. Люди будут на них глазеть, и ребенок громко спросит: "Почему они так на нас смотрят, дедушка?" Вторая его мечта - стать первым чернокожим, у которого есть счет в "Куттс". Это банк королевы. - Неужели среди их клиентов нет чернокожих? - спросил Вилли. - Не знаю. По-моему, он и сам точно не знает. - Почему он тогда просто не пойдет в банк и не выяснит? Попросил бы анкету. - Он опасается, что его могут вежливо отправить восвояси. Скажут, анкеты кончились. Он не хочет, чтобы это случилось. Он пойдет в "Куттс" и попросит открыть ему счет, только когда будет уверен, что они согласятся. Он собирается зайти туда как бы случайно, мимоходом, и стать первым черным клиентом их банка. Все это очень сложно, и я не уверен, что понял его до конца. Но ты можешь поговорить с ним на эту тему. Он очень откровенен. В этом часть его обаяния. Еще туда придет один молодой поэт с женой. С ними у тебя проблем не возникнет. Они будут смотреть неодобрительно и не скажут ни слова, а поэт будет ждать случая осадить того, кто к нему обратится. Поэтому тебе с ними даже заговаривать не надо. Вообще-то он довольно известный. Мой издатель будет счастлив с ним познакомиться. Как-то раз я сдуру похвалил в своем отчете одну из его книжек, и ему об этом рассказали. Вот он и сел мне на шею. - Молчанием меня не удивишь, - сказал Вилли. - Мой отец долго соблюдал обет молчания. Надо поискать стихи этого поэта. - Они тебе не понравятся. Он напускает туману, бьет на эффект, а выходит ужасно скучно, и поначалу тебе может показаться, что это твоя вина. Так было со мной. Поищи, если хочешь, но не считай, что это непременно надо сделать до встречи с ним. Я приглашаю его с женой только для коллекции. Немножко сухого папоротника в бутоньерку, чтобы оттенить остальное. А вот к кому советую тебе присмотреться, так это к двум моим приятелям, которых я знаю с оксфордских времен. Оба они выходцы из среднего класса, из семей скромного достатка, и оба охотятся за богатыми женщинами. У них есть и другие занятия, но это - основное. За очень богатыми. Они потихоньку начали заниматься этим еще в Оксфорде и с тех пор продвигаются все выше и выше, ко все более и более богатым. Теперь, чтобы заинтересовать их, женщине нужно иметь по-настоящему огромное состояние. Конечно, они смертельные враги. Каждый считает другого обманщиком. Видеть их за работой - это, знаешь ли, поучительно. В Оксфорде, примерно в одно и то же время, они оба открыли, что решающее значение в охоте на богатых женщин имеет первая победа. Она пробуждает любопытство у других богатых женщин, которые иначе не обратили бы внимания на искателя приключений из среднего класса, и таким образом зона охоты расширяется. Скоро соперничать начинают сами женщины, и каждая старается победить остальных за счет своего богатства. Ричард - некрасивый, шумный пьяница, начинающий толстеть. Ты бы не подумал, что он может нравиться женщинам. Обычно он ходит в мятом твидовом пиджаке и грязной рубашке фирмы "Вайелла". Но он знает свое дело; его грубость отчасти напускная, он использует ее как наживку. Изображает из себя этакого Бертольта Брехта, вонючего и любвеобильного немецкого драматурга-коммуниста. Но Ричард - альковный марксист. Марксизм помогает ему добраться до спальни и в спальне же кончается. Все женщины, которых он соблазняет, знают это. С ним они чувствуют себя в безопасности. Так было в Оксфорде, так дело обстоит и сейчас. Разница только в том, что в Оксфорде он удовлетворял свое тщеславие, просто укладывая богатых женщин в постель, а теперь берет с них крупные суммы. Конечно, и у него случались ошибки. Наверное, в спальнях ему не раз закатывали скандалы. Представляю себе, как полуодетая дама в слезах говорит: "Я думала, ты и вправду марксист". А Ричард быстренько натягивает штаны и отвечает: "А я думал, ты и вправду богатая". Сейчас он трудится по издательской части, сколотил приличный капитал и быстро идет в гору. Как издателю марксизм ему особенно к лицу. Чем больше он берет со своих женщин, тем больше другие женщины стремятся ему отдать. У Питера совершенно другой стиль. Он более скромного происхождения, сын сельского торговца недвижимостью, и уже в Оксфорде он начал осваивать манеру поведения английского джентльмена. Оксфорд полон молодых иностранок, изучающих английский в разных языковых школах. Некоторые из них богаты. Инстинкт подсказал Питеру, что надо оставить в покое университетских женщин и действовать в той, другой среде. Там его повадки принимали за чистую монету; он быстро научился отделять зерна от плевел и, прежде чем его раскусили, успел одержать несколько важных побед. Полу