.
Клава (настаивает). Я хочу пива! И ты выпей. Хоть чуточку. Самую
малость.
Вася (улыбаясь). Твое слово - закон.
И они стоят с кружками в руках, но глаз друге друга не сводят. Клава
отпивает пиво маленькими глотками, смеется, а Вася только пену сдувает
губами и не пьет, а смотрит на Клаву, словно видит впервые.
Над киоском на высоком столбе-рупор уличного радиорепродуктора. Из него
льется мелодия- грустный перебор струн мандолины, а потом хриплый, испитой
голос, тот самый, что остался в памяти с войны, с маленькой станции в
Средней Азии, запел:
Клен ты мой опавший, Клен заледенелый, Что стоишь, нагнувшись, Под
метелью белой?
Замирает кружка с пивом у губ Клавы. Улыбка слетает с лица, и страх
заполняет глаза. А Вася улыбается, смотрит на нее, будто и не слышит этой
песни.
П о л и н а (со злостью). Врешь ты все! Не было всего этого! Счастливая
была... Так я тебе и поверила. Не рассказывай сказок. Такого не бывает. У
бабы счастья быть не может. Это только в кино да в книжках... на
дурачков рассчитано...
Клава (чуть не со слезами). Было! Все было! И счастье было, и любовь
была...
П о л и н а. Не было! Врешь!
Клава (упрямо). Нет, было! Я, может, только тем и живу, что светлое в
памяти сохранила...
Женщина с грудным ребенком на руках. Полина! Грех обижать вдову.
Полина. Никакая она не вдова! Не было у нее мужа!
К л а в а (в ярости). У меня не было мужа?
П о л и н а. Не было! Врешь! Все придумала, что" бы нас дразнить.
Клава ринулась к Полине. Обе женщины сцепились в яростной безжалостной
схватке. Загремели, падая с плит, кастрюли, заплакали в испуге дети, кричат
женщины. Клава и Полина катаются по полу, вцепившись друг другу в волосы.
Их разнимают, растаскивают прибежавшие в кухню мужчины. Тяжело дыша, в
изодранных платьях, обе женщины продолжают перепалку, теснимые мужчинами.
П о л и н а. Не было у тебя мужа!
К л а в а. У меня не было мужа?
Полина. Врет, а вы уши развесили... Был бы у тебя муж, хоть что-нибудь
сохранила. А то только языком мелешь.
К л а в а. Я сохранила.
Полина. Что? Сколько живу здесь - его портрета не видала. Не может
человек умереть, не оставив следа.
Клава. Пойдем, бесстыжая, покажу.
Полина. Что покажешь? Пенсионную книжку?
Можешь ее сунуть, знаешь куда?
Клава. Нет, не книжку. Пойдем, покажу... И вы все идите... Всем покажу.
Клава идет по коридору к двери своей комнаты. За ней гурьбой - жильцы
всей коммунальной квартиры. Клава остановилась у двери, смотрит на всех с
вызовом и широко распахивает дверь.
Два больших овальных портрета под стеклом, в резных рамках разместились
рядышком на стене.
Васю трудно узнать. Вместо гимнастерки-на нем пиджак с галстуком, а в
нагрудном кармане белеет краешком платочек. Со стриженой Васиной головы
художник убрал пилотку и заменил ее модной шляпой.
А Клава - в другом овале, уже не в майке с голыми плечами, а в нарядном
платье с брошью, и рассыпанные прежде волосы собраны теперь на затылке в
пучок, а сбоку, над бровью, воткнута алая роза. Только, как прежде,
повернута Клавина голова в сторону. И потому портрет повешен с левой стороны
от Васиного, и выходит, что Клава смотрит на него...
В той же комнате, с двумя овальными портретами на стене, сидит за
столом Клава с почтальоном - пожилой, старше Клавы, женщиной, в форменной
тужурке и с толстой сумкой, полной газет и писем, висящей на ремне через
плечо.
Клава расписывается в квитанции, а почтальон отсчитывает ей деньги.
Клава (смущенно). Ох, неловко мне пенсию получать, обошлась бы и без
нее...
Почтальон. Почему так? Заслужила... Его голова (она кивнула на Васин
портрет) большего стоит.
Клава. Детей у меня нет... Сама работаю... Хва-
тает и без пенсии.
Почтальон. Я тоже работаю... а мне эта пенсия - ох, как годится.
К л а в а. У вас на руках дети остались... Теперь уж и внуки.
Послушайте, возьмите эти деньги себе... внукам гостинцы купите. Ну, от меня,
скажете... от тети Клавы...
Почтальон. Душа у тебя, Клава, добрая... Потому и муж тебе хороший
достался. А я моего... пусть земля ему будет пухом, добрым словом помянуть
не могу. Прости меня, Господи, за слова такие, но я дня хорошего не могу
припомнить с моим благоверным...
Клава. Плохое забывается, хорошее остается.
Почтальон. Если было хорошее...
Клава, Было...
...Маленькая, бедно обставленная, но уютно убранная комнатка. Клава,
молодая, цветущая и куда красивей, чем мы ее помним со времен войны,
завязывает Васе галстук.
К л а в а. Не опоздать бы. Кино когда начнется?
Вася. Еще полчаса. На трамвае за десять минут доберемся.
Клава. Такая картина хорошая. Мне подружки все уши прожужжали. Про
любовь.
Вася (смеется). А разве нам своей любви не хватает, что чужую надо
подглядывать?
Клава (кокетничает). Может, там еще краше любовь?
Вася (авторитетно). Краше не бывает. (И, хохоча, обнимает Клаву, так и
не дав ей завязать галстук.)
Клава притворно сердится, убирает его руки и снова начинает завязывать
узел.
Клава. Вот увидишь - опоздаем.
В приоткрытую дверь просунула голову старушка.
Старушка (просит умильным голоском). Вася, у нас свет погас. Видать,
пробка сгорела.
Клава (отрезала). Мы в кино идем.
Вася (мягко отстраняя ее). Погоди, Клава. Не сидеть же людям в темноте.
И он, уже в общей, коммунальной кухне, среди пяти одновременно шумящих
примусов, взбирается по лестнице к электрическому щитку, чинит пробку.
Клава (заглядывая в кухню, нетерпеливо). Скорей, Вася! Ведь опоздаем...
Вася. Успеем.
Закончив починку, Вася слезает с лестницы. Женщины у примусов с
обожанием смотрят на него, а одна поманила его пальцем.
Женщина. Глянь, Вася. Дымит примус. Без ужина своих оставлю.
Вася глянул на часы, покачал головой и, выключив примус, стал разбирать
его.
Когда Клава, уже одетая, чтобы идти в кинотеатр, заглянула в кухню,
Вася, сняв пиджак, ковырялся в примусе и жирные пятна сажи чернели на белой
рубашке и галстуке.
Клава заплакала от обиды, а Вася, не помыв рук, обнял ее и стал
утешать.
Вася. Ну, завтра пойдем в кино. Не убежит.
Клава (всхлипывая, жалуется). Все ты для людей стараешься. Обо мне
забываешь.
Вася (смеется). Да о ком же я думаю, как не о тебе? Электричество чинил
- о тебе думал, за примус взялся - в голове ты. Вот, думаю, Клава похвалит,
что людям пособил.
И Клава уже улыбается сквозь слезы.
К л а в а. Не хватит тебя, Вася, на всех.
Вася (гладя ее по голове). Хватит. И еще останется.
Соседский мальчик (теребит его сзади). Дядя Вася, зайди к нам. Патефон
не крутится, пружину заело.
Вася, обняв притихшую Клаву, идет за мальчиком.
Его умелые руки быстро налаживают патефон. Вся семья соседей сидит
вокруг. А мальчик ставит черную пластинку, крутит ручку. Клава сидит рядом с
Васей, ждет, когда заиграет музыка.
Бежит игла по черному диску, и первые звуки мандолины заставляют Клаву
насторожиться, инстинктивно прижаться к мужу.
Клен ты мой опавший, -
доносится из патефона тот самый голос безногого инвалида, хриплый,
пьяный.
Клен заледенелый, Что стоишь нагнувшись Под метелью белой?
Плачет, захлебывается Клава, прижимая к себе Васину голову, а он мягко
вырывается, хочет послушать песню. Да и соседи слушают с удовольствием. И
никто не видит, будто слепые, что творится с Клавой.
На столе стоит полувыпитая бутылка водки и две рюмки. Под портретами
Клавы и Васи на диване сидят в обнимку две женщины - Клава и почтальон, чуть
хмельные, и поют в два голоса, изливая свою вдовью тоску:
Куда бежишь, тропинка милая?
Куда ведешь, куда зовешь?
Кого ждала, кого любила я,
Уж не воротишь, не вернешь.
Клава идет с работы. Усталая. Поравнялась с пивным ларьком, где
толкутся мужчины с кружками в руках. Грустно усмехнулась. Видно, вспомнила
свой рассказ о Васе и пиве.
Клаву догоняет Лена, дочь соседки Полины, дальше идут вместе.
На углу стоят парень с девушкой. Обнялись, на глазах у всех целуются
взасос.
Женщина, должно быть, бабушка, с детской коляской, неодобрительно
смотрит на них.
Бабушка. Стыд потеряли! Разве это любовь? Как кошки да собаки. Где же
женская стыдливость? Где поэзия?
Лена (застенчиво спрашивает). А верно, нехорошо так? На глазах у
всех... Я бы так не смола...
К л а в а. А как? Ведь каждый вечер убегаешь. Думаешь, не замечаю?
Лена. Тетя Клава, вы мне ближе матери... Вам могу сказать...
Влюбилась... Но мы себе такого не позволяем...
Клава. Замуж пойдешь?
Лена. Долго ждать... Он в армию уходит.
Клава. Глупенькая. Не жди... выходи замуж, пока не ушел служить... А
там видно будет. Не упускай своего счастья, Леночка.
Л е н а. Я не знаю... какое оно бывает - счастье...
Вот про вас говорят: вам повезло.
Клава и Лена в комнате у Клавы. Смотрят на Васин портрет.
Лена. Похож на себя?
Клава кивнула.
Лена. Губы у него такие красные были?
Клава. Были...
Лена. Скромный, видать.
Клава (улыбнулась). Да. Он, когда мы познакомились, так стеснялся, так
стеснялся...
Л е н а. А как вы познакомились?
Клава задумалась.
Клава (вздохнула). У нас все было скромно. Не так, как у нынешних.
...Раннее утро. Речка, по берегам окаймленная лесом. Песчаный пляж еще
пустой и чистый, со спящими цветными зонтами от солнца, не расправленными, а
собранными на ночь в пучок. Золотистый рассыпчатый песок пропахан волнистыми
бороздками, словно его с вечера пригладили большими граблями.
А две пары следов босых ног глубоко отпечатались на нем. Цепочками
вьются рядышком следы. И вот мы видим их: он и она. Словно из бронзы отлиты
стройные гибкие, совсем юные тела. Красивые лица, как может быть красива
сама юность. Белозубые улыбки. Волосы цвета спелой пшеницы. И чистые, ясные
глаза.
Взявшись за руки, одни среди золотого песка, пружиня крепкими ногами,
они не идут, а плывут к ласково лижущей берег воде, в глубинах которой
дробятся, сверкают тысячи солнц.
Не отпуская рук, они ложатся спинами на влаж-
ный берег, привольно раскинув ноги по направлению к, воде, которая,
набегая, будто целует их до колен и снова откатывается назад.
И замерли, смежив глаза под теплыми лучами два влюбленных существа,
красивые, как боги, среди божественной красоты, слившись с нею, став
частицей ее.
А чуть отступя от них, расправляют цветные паруса зонты, встречая новый
день, и пляж оживает, заполняется множеством тел.
Нет больше красоты. Жирные груди и зады, обтянутые нейлоном, жующие
рты, визг джаза из магнитофонов и транзисторов. Клочья бумаги, мусор.
Похотливые ленивые руки гладят чужие равнодушные бока. Мужеподобные девы,
женоподобные юнцы. Одинаковые гривы волос. И пустые, скучающие глаза.
Он и она, очнувшись, встают с песка и, не оглянувшись назад, как от
нечисти, уходят в воду, погружаясь по пояс, по грудь, не расцепляя рук, и
поплыли в сверкающих бликах на ту сторону, где тихо и никого нет.
Садится за рекой солнце. И снова пуст пляж. Зонты сникли, собрались в
пучки вокруг стержней. Только мусор остался на вздыбленном потемневшем
песке.
Могучий конь с лоснящимся крупом, с длинной черной гривой на согнутой
упругой шее, косясь бесовским глазом, переставляет тяжелые, мохнатые у копыт
ноги по пляжу, волоча за собой железную борону, а та соскребает мусор,
выводя волнистые бороздки, и чистый зернистый песок позади нее снова
золотится. Коня ведет в поводу хрупкая девушка, со стянутыми назад
косичками, в простеньком ситцевом платьице, из которого она уже выросла, и
ветер, играя его краем, запахивает его вокруг ее загорелых босых ног.
Это Клава. Полосу за полосой очищает она пляж,
оставляя волнистые борозды, и конь послушно шагает за ней.
Потом на пустынной реке появляется лодка, причаливает к пляжу. Вася,
совсем молоденький, в брюках и распахнутой на груди рубашке и тоже босой,
прыгает на берег, идет, утопая в песке, оставляя следы, к Клаве. И они
уходят рядышком. А конь покорно следует за ними. Они идут краем темного
соснового бора, выходят на луг, где трава - по колено. Девушка отпускает
коня, и он, задрав в небо голову, призывно ржет и слышит ответное ржанье. По
высокой траве скачет молодая кобылица, а рядом, вприпрыжку, - жеребенок.
Молча идут рядышком Клава и Вася. Взглянут друг на друга и отведут
глаза.
Заливисто ржут на лугу кони. Солнце краем уходит за лес. Не зная чему
улыбается Клава, потупив взор и кусая губы.
А где-то далеко-далеко возникает чуть слышный перебор струн мандолины,
и щемящей тоской повисает каждый звук в темнеющем воздухе.
У Клавы перекосило лицо. Она с силой зажала руками уши, мотает головой,
не хочет слышать эту мелодию.
Клава приподнялась на постели, разбуженная стуком в дверь. Муж Полины,
взлохмаченный, заглянул в комнату.
Муж Полины (хриплым спросонья голосом). К тебе, Клава.
Дверь распахнулась, и Клава в изумлении увидела вкатывающегося в
комнату безногого инвалида на своей коляске. В руках у него - мандолина.
И н в а л и д. Не ждала? Принимай, хозяйка. Про-
сти за позднее вторжение. Узнаешь меня?
К л а в а (не может прийти в себя, смущенно натягивает простыню до
шеи). Как же, как же... это вы на станции тогда пели.
Инвалид. Верно. Не забыла.
Он трогает струны мандолины, выпевает первые слова песни:
Клен ты мой опавший, Клен заледенелый...
Инвалид. Ая ведь к тебе, Клава, не один пришел. Гостя дорогого привел.
Увидишь - глазам своим не поверишь.
И в комнату неслышно вошел Вася. Как будто вчера они с Клавой
расстались на станции. Молоденький. С тонкой шеей. И рукава гимнастерки ему
коротки.
Вася смотрит на Клаву, не узнает.
В а с я. Не она это. Ты, друг, напутал, это-ее мать. Чем-то похожа, а
не она.
Клава прижала руки к груди, смотрит на Васю, не отрываясь.
К л а в а. Не ошибся. Это я, Вася. Только постарела за эти годы. Тебе в
матери гожусь. А ты все - юноша. Восемнадцать лет. И не старишься. Иди ко
мне, мой муж, иди ко мне, мой сын.
Вася садится на край кровати, удивленно смотрит на Клаву.
Инвалид подкатил к кровати с другой стороны, поставил на постель
бутылку водки и стаканы и разлил по ним спиртное.
И н в а л и д. За встречу! А ты, Вася, боялся - забыла меня. Она не
забыла. Никто, кроме тебя, ей не до-
стался. Даже пенсию ей государство платит.
Клава (смущенно). Ох, Вася, прости ты меня. Дали мне за тебя пенсию по
ошибке. А я не отказалась. Не ради денег. Тебя мне эта пенсия каждый месяц
напоминает...
И н в а л и д. Не стыдись, Клава. Нет тут твоего греха. Эта пенсия тебе
- по праву. Ты - вдова. Военная вдова. На твою долю больше ничего не
осталось.
Клава. Только Васина карточка. Видишь, какие я портреты сделала?
Вася. Вижу, Клава. Спасибо. Значит, что-то от меня осталось.
Инвалид. Хватит! А теперь - отдыхать! Нам рано утром уходить, на
рассвете. Когда первый петух прокричит. У нас там насчет этого строго.
Клава. Где это... у вас?
Инвалид (подмигнув). Много знать будешь - скоро состаришься.
Они спят. Вася, одетый, в гимнастерке, сладко спит в объятиях Клавы. А
инвалид примостился у них в ногах, поперек кровати. Много ли места нужно
обрубку?
Кричит петух на крыше барака.
Клава протирает глаза, озирается. На кровати никого нет. Только Вася
строго смотрит с портрета на стене.
Снова сидит в Клавиной комнате почтальон, вручает ей пенсию. Клава
угощает ее чаем, они - как подруги.
Почтальон. От наших-то в солдатских могилах давно ничего не осталось...
истлели косточки. Я ни разу не съездила проведать. Не в России похоронили...
в Германии. Возле города... и названия не упомню... чу-
жое оно. Я бы и туда съездила... да слишком хлопотно... Заграница...
Виза нужна... И денег много требуется.
Она берет со стола Клавино извещение, читает его про себя, шевеля
губами.
Почтальон. Ты-то, Клава, чего не съездишь? Вот адрес точно указан. Не
за тридевять земель, а здесь, в России... Рукой подать.
Клава (оправдываясь). Все никак не соберусь.
Почтальон. Чего собираться-то? Села в поезд и поехала. А хочешь -
вместе съездим? Поглядим на могилку. Цветочков положим. И я с тобой за
компанию поплачу... Своего помяну...
Мчится поезд по русской равнине.
Клава со своей подругой - почтальоном одеты по-дорожному, сидят в купе,
обедают.
Почтальон. Ехать нам еще, ехать-... Расскажи, Клава, про своего...
Каждый раз слушаю тебя - сердце отогревается.
Клава. Чего больше рассказывать? Вы уже все о нем знаете.
Почтальон. А хочется - еще. Своего счастья не было - хоть чужому
порадоваться. Вот скажи мне. Всем твой Вася был хорош, как я понимаю. Но все
же, за что ты больше его любила?
Клава задумалась, улыбка разгладила морщины на ее лице.
Клава. Плясать умел... лучше всех...
Танцевальная площадка. Дощатый пол. Фонари горят в ветвях деревьев.
Заливается гармонист, до отказа растягивая меха. Девки и парни пляшут
кадриль.
Лучшая пара - Вася с Клавой. Они - в русских
костюмах. Парень отбивает чечетку, а девушка вьется вокруг него.
К ним подтанцовывает девица, хлопает в ладоши. Вася переходит к ней в
пару, а Клава - к ее кавалеру.
Васе не дают покоя девушки - все хотят с ним танцевать, каждая,
поравнявшись с ним, хлопает в ладоши и отнимает его у соперницы.
Клава не может пробиться к Васе. Она злится, кусает губы, чуть не
плача.
А темп музыки все убыстряется, вихрем носятся танцоры так, что в глазах
у Клавы начинает рябить.
И вдруг мелодия становится плавной, медленной. Как во сне. И песня
сменяется тягучей и грустной.
Хаз-Булат удалой, Бедна сакля твоя. Золотою казной Я усыплю тебя.
Вася уже не улыбается. Еле-еле движет руками и ногами, словно не живой
он, а призрак. И глаза его закрыты.
Дам коня, дам кинжал, Дам винтовку свою. Лишь за это за все Ты отдай
мне жену.
По коридору вагона, на ощупь, нащупывая ногами дорогу, движется слепой.
Он играет на аккордеоне. И поет:
Ты уж стар, ты уж сед, Ей с тобой не житье.
На заре юных лет Ты погубишь ее.
За слепым музыкантом семенит старушка с шапкой в руке, в которую
пассажиры бросают мелочь.
Клава (участливо спрашивает старушку). Сынок твой?
Старушка. Сынок. Год ему был, когда нашу деревню бомбили. С тех пор
света божьего не видит.
Сельская дорога. Клава с подругой выходят из автобуса. Обе женщины идут
пешком мимо скошенных желтых полей.
Почтальон. По всем приметам тут должна быть братская могила. Гляди по
сторонам - памятник ищи.
Трактор ползет по жнивью, перепахивая поле. Ровные черные борозды
остаются за плугом. Все поле - черное. И лишь на середине остался, как
островок, небольшой кусочек невспаханной земли.
Женщины подошли к трактору. Водитель заглушил мотор. Спрыгнул к ним,
закурил.
Тракторист. Ох, бабоньки! Много вас сюда приезжает, ищет могилы. На
этом поле - тысячи убитых. Какой памятник? Где его ставить? Косточки кругом
раскиданы. Пашешь, а они наружу лезут.
Обе женщины стоят на коленях у кромки пахоты, между желтым и черным,
уставившись в сухую землю, словно силятся разглядеть что-то в ней.
В комнате у Клавиной соседки Полины - свадьба. Лена выходит замуж.
Гостей-не пробиться. Танцевать негде. Пляшут в коридоре и на кухне.
Подвыпившая Полина сидит, обняв Клаву.
Полина. Ох, соседка! Ты уговорила. Какая ж это свадьба, если парень в
армию уходит?
Клава. Уйдет и вернется. Не на войну идет. Сейчас - мир. Гляди:
воркуют. Как голубки.
Полина. А куда мы этих голубков спать уложим? В первую брачную ночь? У
нас места нет. И он своей комнаты не имеет.
К л а в а. У меня лягут.
П о л и н а. А ты куда денешься?
Клава. Знакомых, что ли, мало? Пересплю где-нибудь.
Новобрачные проснулись в Клавиной кровати под большими овальными
портретами Васи н Клавы. Жмурятся от солнечного луча, пробившегося через
штору на окне.
Лена чмокнула в щеку своего мужа, накинула халатик, отдернула штору и
распахнула окно.
Девушка словно купается в солнечном сиянии. Счастливая, юная. Свесилась
через подоконник, и радостную улыбку смыло с ее лица.
Внизу, под окном, на скамейке сидя спала Клава, привалившись спиной к
стене. В праздничном наряде, в каком она была на свадьбе. Женщина провела
ночь на улице под окном своей комнаты, словно карауля покой молодой пары.
По перерытой канавами улице шествует колонна молодых людей, еще одетых
в гражданское, но уже призванных в армию. Колонну сопровождают, идущие по
бокам, сержанты. В ее голове - маленький духовой оркестр надрывно играет
марш "Прощание славянки",
вышибая слезы из глаз матерей, жен и невест, провожающих новобранцев.
Плачет Лена, вытирает слезы Полина. Лицо Клавы строго. Она видит совсем
иное.
Современный, из стекла и бетона, вокзал. Большой, как площадь, перрон.
Первоклассные пассажирские вагоны.
Выстроен почетный караул, такой, какой нынче бывает, когда встречаешь
важных гостей.
Солдаты - все на подбор, мундиры - с иголочки, белые перчатки и золотые
пояса. Пехотинцы, моряки, летчики.
Перед строем почетного караула выложена, до ступеней вагона, красная
ковровая дорожка, и по ней, лихо печатая шаг, с рукой, замершей у козырька
фуражки, одетые как на парад, один за другим, в затылок друг другу, идут к
вагонам те, что уходят на фронт.
Все так торжественно и празднично, что кажется диким и невероятным,
почему плачет и стонет толпа женщин за оградой, не желая расставаться,
отпускать тех, кто ступает на красную ковровую дорожку.
Все совсем не так, как на самом деле уходил на фронт Вася. Лишь одна
примета тех времен. На вычурном помпезном фронтоне нынешнего вокзала-тот же
плакат, полинявший на солнце: "Все для фронта! Все для победы!", и так же,
как и на том, давешнем, краска с одной буквы корявым подтеком поползла
книзу.
Замерев, с каменным лицом, Клава держит Васю за плечи.
Шеренга солдат, печатая шаг, бесконечно движется по красной дорожке к
вагону, выуживая, высасывая из женской толпы все новых и новых. Наступил
Васин черед. И Клава его не отпустила. Одна из всех женщин
прорвалась она сквозь кордон, повисла у мужа на плече и семенит, бежит
рядом с ним по ковру, а он молодецки шагает, лихо взметнув правую руку к
козырьку. Все любуются Васей, его выправкой и шагом. Почетный караул, как
заводной, поворачивает ему вслед головы.
Ковровая дорожка упирается в ступеньки вагона. До блеска начищен
никель, до солнечных бликов натерты окна.
Солдаты, в затылок друг другу, уходят в вагон, уходят десятки, уходят
сотни, а в окнах поезда - пусто, будто там - ни души.
Вася приставил ногу к ступеньке вагона, повернул к Клаве лицо,
улыбнулся по-доброму, как только умеет он.
В а с я. Не горюй, Клава. Так надо. Клава (кричит). Не надо! Не надо!
Вася положил ладонь ей на голову, и она затихла, прильнув к нему.
Гремит, заливается оркестр, но затылком, спиной почуяла Клава сквозь
торжественную медь еле слышный перебор струн мандолины. Она дернулась,
оглянулась.
У подножия вагона, среди блеска и красоты, сидел на земле, на своей
доске с колесиками, обрубок человека, тот самый инвалид, с соломой в
волосах, с испитым, опухшим лицом и, прикрыв глаза, перебирал струны
мандолины, а фуражка его лежала рядом с ним, книзу донышком и была пуста,
без единой монеты.
Сам себе казался
Я таким же кленом, -
пел человеческий обрубок, и его хриплый, надтресну-
тый голос отодвинул, прикрыл медь оркестра.
Только не опавшим, А вовсю зеленым.
Клава заметалась, ища по карманам монету, не нашла, и тогда Вася
протянул ей свою, и она бросила ее инвалиду в шапку. Звон монетки слился с
гудком паровоза, с грохотом колес.
И все исчезло, испарилось. И вагоны, и почетный караул, и оркестр.
На пустом перроне остался один инвалид, а на пустых рельсах черным
пятном лежит женская фигура, будто ее переехал поезд...
Там вон встретил вербу, Там сосну приметил, Распевал им песни Под
метель о лете.
Клава подняла голову с рельс, а она уже не такая, какой мы ее только
что видели. Ей - за сорок. Лицо увяло, в морщинах. Она смотрит на мир
виноватым взглядом.
Клава. Одного не пойму... Почему ребеночка не осталось?..
КОНЕЦ