Эфраим Севела. Викинг --------------------------------------------------------------- из книги "Почему нет рая на земле" Издательство "ABF" Москва 1994 г. 1974 год OCR: Гершон. г. Хеврон. --------------------------------------------------------------- Привокзальную площадь убирали две снегоочисти- тельные машины. Металлические рычаги загребали и толкали вверх по желобам элеваторов грязные смерз- шиеся комья и, доползая до самого конца, они оттуда сваливались в высокие кузова грузовиков. Чтобы подъехать к вокзалу, такси обогнуло впритирку грузо- вик и несколько комьев со стуком ударило по его крыше. Альгис сидел на переднем сиденье, рядом с шофером. Он мельком глянул на светящийся циферб- лат, где настучало плату за проезд, расстегнул пальто и, уже вынимая из кармана кошелек, усмехнулся, вспом- нив, как Рита, смеясь, поучала его, что москвич никогда не даст на чай больше двух-трех гривенников, и только провинциалы, гостящие в Москве, швыряются рубля- ми, словно заезжие купчишки. Это, говорила она, пе- риферийный комплекс неполноценности и у столич- ного таксиста или официанта, кроме иронии, ничего не вызывает. Но Альгис сейчас был один, и он дал на чай лиш- ний рубль, проследив за выражением лица шофера. Тот смерил ленивым взглядом добротное велюровое пальто на Альгисе, пыжиковую мохнатую шапку на голове и, не сказав "спасибо", сунул деньги в карман. - Хам, - незлобиво констатировал Альгис, ду- мая о том, что Рита права, и что он ей это непременно скажет, когда она приедет через полчаса сюда пообе- дать с ним на вокзале. Они условились встретиться в ресторане и провести там прощальных час-полтора до отхода поезда. А пока надо было поторопиться с билетом. Альгис не сделал заранее заказа в Союзе Писателей, забыл в суете прощальных визитов, но это его не беспокоило. Мягкий вагон обычно уходил полупустым, и купить билет на вокзале даже в последнюю минуту не составляло труда. С желтым кожаным чемоданом и такого же цвета щеголеватым саквояжем в руках вошел он в гулкий билетный зал, где извивались две длинные очереди к двум окошечкам касс. Остальные четыре были за- крыты. По привычке удивляться каждой нелогичности он подумал о том, что если бы были открыты все шесть касс, люди бы не толпились в очереди, никто бы не раздражался, не томился в этой духоте. Но подумал он об этом благодушно, как здоровый человек выслуши- вает рассказ о чьих-то болезнях. Конечно, плохо... но что поделаешь? У кассы, где продавались билеты в мягкий вагон, было пусто, и Альгис уверенно напра- вился туда, скользнув взглядом по громадному табло над кассами. И остановился. На табло светились бук- вы: МЯГКИХ МЕСТ НЕТ. Альгис сразу почувствовал усталость, опустил ве- щи на каменный пол, еще раз прочитал надпись и уви- дел, что окошечко кассы, куда он направлялся, закры- то фанерной дверцей. Это был сюрприз и настолько неожиданный, что Альгис сразу потерял доброе состо- яние духа. Значит, ему предстояло целых двадцать часов томиться в многолюдном вагоне, терпеть сосе- - дей, которых он знать не хочет и чьи занудные россказ- ни слушать не желает, вдыхать запах чужого несвежего белья и, возможно, вообще глаз не сомкнуть из-за чьего-то храпа. - Весело, - подумал он и с большой неохотой, но все же решил поискать железнодорожное начальство и. козыряя всеми своими регалиями, выбить билет в мяг- кий вагон. Его всегда коробило, когда кто-то лез со своими заслугами и требовал для себя привилегий. Но что оставалось делать? Не ехать же ему в общем вагоне. Разговор с дежурным по вокзалу ни к чему н, привел. Альгис только унизился, показав ему лауреатс- кую книжку. Дежурный в большой красной фуражке. молоденький и сонный, равнодушно вернул ее Аль- гису, буркнув, что мягких мест нет, весь вагон забро- нирован для иностранных туристов, и ушел, оставив его с книжкой в руках. - Удивительное дело, - рассердился Альгис, из-за каких-то иностранных туристов, среди которых несомненно есть и шпионы, а уж недоброжелателей полно, его, советского человека, заслуженного, извест- ного поэта, наконец, коммуниста, хозяина своей стра- ны, лишают возможности ехать с удобствами. И то же самое в гостиницах. Альгис вспомнил, как однажды он застал свои вещи вынесенными из номера в коридор, и администратор гостиницы предложил ему переселиться в другую комнату, похуже, в полупод- вальном этаже, и все потому, что приехали туристы, и он, Альгис, должен освободить им место. Это ла- кейское заискивание перед иностранцами и абсолют- ное неуважение к своим, что считалось нормальным во всей России, коробило Альгиса, но возмущаться этим не было смысла. Мало ли нелепостей в нашей жизни? Не он один с этим сталкивается, и никто не ропщет. А чем он лучше других? И так уж жизнь окружила его благами, недоступными большинству. Мелкие неудоб- ства можно и не замечать. Он снова вернулся к табло. Купейные места были. Это не то, что в мягком вагоне. Купе на четверых и обычно без пустых мест. Но в купе публика все же почище, чем в общих плацкартных вагонах. И он со вздохом оглядел длиннющую очередь у кассы. Какие- то деревенские мужики и бабы, многие с хнычущими детьми на руках, и чемоданами и мешками у ног. По мере движения очереди каждый переставлял на шаг свои вещи. По одежде и облику Альгис определил в них русских и белорусов. Ведь поезд шел через Смоленск, а дальше пересекал всю Белоруссию. Литовцев он сразу выделил. Одетые, казалось бы, как все, они чем-то неуловимым отличались от своих соседей, То ли иным выражением глаз, немножко за- мкнутым, чужеватым, то ли покроем одежды и мане- рой ее носить. Они выглядели аккуратней, строже. И породистей. Вот именно - другую породу узнавал в них Альгис среди славянской толпы. Прибалтийский облик. Те, не похожие на русские, черты, которые так нравились в Альгисе русским женщинам и за что Рита называла его викингом. Вспомнив о Рите, Альгис встревоженно глянул на часы. Она вот-вот должна была прийти в ресторан, а чтоб выстоять очередь за билетом, потребуется не меньше часа. Альгис окончательно расстроился. Подняв вещи с полу, он растерянно посмотрел на самый конец очереди, где ему предстояло занять место, и подумал, что минут через десять пойдет в ресторан предупредить Риту, а пока надо будет сдать вещи в камеру хранения, предварительно заняв место в очереди. - Поближе к народу, к массам, - ухмыльнулся он, понимая, что прощальный обед с Ритой испорчен и вообще получилось нелепо, нехорошо, и впредь не надо полагаться на случай, а все делать заранее, благо, такая возможность ему, Альгирдасу Пожере, всегда предоставляется, хотя бы из-за его положения в этом не весьма устроенном мире. Последние десять-пятнадцать лет, то есть в тот период, когда его счастливая звезда шла неуклонно в гору и его уже при жизни записали в классики, в плеяду лучших представителей современной литовс- кой поэзии, Альгирдас Пожера как-то незаметно при- вык к комфорту; стал чувствителен к малейшим не- удобствам, и оттого ситуация, в какую он попал здесь, на вокзале, окончательно испортила ему настроение, потому что он почувствовал себя таким же, как все. Но слава остается славой и она порой проявляется в са- мых неожиданных формах. В очереди у кассы Альгиса узнали. Узнал его, конечно, литовец. И стоял он у са- мого окошечка. Выбежав из очереди, этот немолодой, простоватого вида мужчина в старом пальто, по обли- ку, несомненно, средний служащий из какого-нибудь захудалого городишки в Литве, смущаясь и краснея, оттого что говорит со знаМенитостью, предложил Альгису свои услуги: купить ему билет и даже отказал- ся от денег, сказав, что у него хватит своих, и они рассчитаются потом, когда билет будет куплен. Альгис был приятно польщен, своим бархатистым голосом, к которому вернулась уверенность, поблаго- дарил его, и когда тот побежал обратно к кассе, по- думал о том, что имя уже работает на него помимо его воли, и так уже будет до конца жизни. Одно лишь портило радость. Этот человек поедет с ним в одном купе и на правах знакомого станет надоедать раз- говорами, расспрашивать о жизни писателей и отка- зать ему во внимании будет неудобно, и придется расплачиваться за услугу потерей покоя и фальшивым доброжелательствоОпасения Альгиса оказались напрасными. Будущий сосед по купе, вручив ему билет, с нескрываемым огорчением сказал, что сам он едет другим поездом и поэтому лишается возможности ближе познакомить- ся с известным поэтом, которого он лишь читал, но живым .видит впервые, и второй такой случай пред- ставится неизвестно когда. Альгис, стараясь скрыть чувство облегчения, какое испытывал от этих слов, долго, пожалуй, слишком долго благодарил его, гово- рил какие-то незначащие слова и, подхватив чемодан и саквояж, пошел из билетного зала. Все складывалось как нельзя лучше. С минуты на минуту Рита должна была появиться в ресторане вок- зала, времени у них еще оставалось уйма, и Альгис вошел в ресторан в самом наилучшем расположении духа. В добротном костюме и теплом свитере под пиджа- ком, из нагрудного кармана которого скромно, но элегантно высовывался уголок носового платка в тон свитеру, он производил впечатление одновременно и мужественного и интеллигентного человека. Свет- лые, словно выгоревшие на солнце, волосы, серые с голубизной глаза, поздний крымский загар на резко очерченном сухом лице с заметным твердым подбо- родком ("Вот такими я представляю себе древних викингов," - говорила Рита, целуя его), высокий и стройный, сохранивший спортивный склад фигуры, несмотря на то, что ему уже стукнуло сорок, и он, пока еще незаметно, но начинал полнеть, Альгис сразу был оценен официантом, безошибочно угадывающим на- стоящего клиента. Хоть ресторан и был переполнен, Альгис получил отдельный столик в углу, и интимное, с подмигивани- ем, обещание официанта никого из чужих к нему не подсаживать и готовность без промедления явиться за заказом, когда придет дама. А дамы не было. Взгляд Альгиса блуждал по залу: возможно, Рита пришла раньше его и ждет за одним из столиков. Время, о котором они условились, уже прошло. Рита, очевид- но, задержалась в пути - такси в такой час не так легко поймать. Альгис машинально полистал карточку меню и ре- шил ждать, благо, спешить ему уже было некуда. Рассматривать соседей за чужими столиками оказа- лось занятием неинтересным, и он устремил взгляд к потолку с аляповатыми, из гипса, выступами по краям. Его внимание привлекли серые круглые наро- сты возле выступов - ласточкины гнезда. Это было неожиданным открытием. Здесь, в шумном зале вок- зального ресторана, в пару и острых запахах, изо- лированные от внешнего мира, слепили гнезда ласточ- ки и, забыв о временах года, преспокойно зимовали в московской стуже. Ласточки перелетали из одного конца зала в другой, но не стремительно, молнией, как это делали их собратья там, под открытым небом" а тяжело, медленно и, казалось, как бы вразвалку" потому что они разжирели от обильной пищи, подби- раемой на столах. Они стали какими-то неуклюжи- ми - опасность здесь не подстерегала, никакой ястреб сюда не заберется. И извечный инстинкт, ведший их стайками осенью на юг, в жаркие страны, а весной -- обратно, к своим гнездам, со временем, должно быть, атрофировался. Здесь было покойно и сытно. Потолок ресторана был расписан пейзажами, вде- ланными, как в медальоны, в круглые алебастровые рамки. Пейзажи изображали густую тайгу,степь с ко- лосящимися нивами, горы со снегами на вершинах и тропические пальмы. Пересекая под потолком зал, ласточки в сокращен- ном и очень удобном варинате видели все те места, над которыми проносились их собратья: и леса и степи, и горы и джунгли. С той лишь разницей, что им не приходилось мучиться и погибать от истощения на тяжком пути, попадать под грозы и снегопады, под штормы и ураганы, и, оставляя в пути погибших това- рищей, неуклонно стремиться к неведомой, но властно зовущей цели, как это проделывали их отцы и деды и будут, возможно, делать их дети и внуки. Эти нашли свой путь: покойный и удобный. Пей- зажи в медальонах утешали душу: многострадальный маршрут, избранный предками, был всегда под рукой. видимый птичьему глазу, и это, должно быть, усып- ляло совесть и утешало мыслью, что они в конце концов не отрекались от вековых заветов, делают то же самое, но только умнее своих сородичей - без надрыва и потерь. Правда, они стали не такими быст- рыми, жиром затянулось тело, инстинкты притупи- web. Но это уже на любителя - кому что нравится. Альгис взволнованно размышлял, глядя в потолок на неуклюжих ласточек, показавшихся ему похожими на мохнатых летучих мышей. Вот уж, действительно, жизнь богаче фантазии. Какой сочный художествен- ный образ подбрасывал ему случай. Сколько граж- данственной поэтики в этом. Он обязательно напишет стихотворение о ласточках, зимующих в ресторане, о тех, кто ради житейских удобств променял роман- тику странствий, героику борьбы и смертельной опас- ности на унылое, но сытое прозябание в четырех стенах. Сколько таких людей знал на свое веку Альгис, сколько таких окружает его и по сей день. Он напишет стихотворение острое, хлесткое, как бич, полное сдер- жанного гражданского гнева и боли, и его из-за акту- альности опубликуют сразу в газетах, прочитают по радио. О нем, об Альгирдасе Пожере, снова заговорит критика, как о поэте боевом, наступательном, вспом- нят его ранние жгучие стихи, какими зачитывались литовские комсомольцы лет двадцать назад, проведут параллель между теми стихами и этим, и обязательно кто-нибудь скажет в рецензии, что "есть еще порох в пороховницах". Но больше всего Альгису хотелось увидеть реак- цию на его стихотворение, которое он уже назвал "Жирные ласточки", старого Ионаса Шимкуса. Нынешняя поездка в Москву, невзирая на то, что он осуществил здесь все, что замышлял, оставила в ду- ше терпкий осадок горечи, непонятной и беспричин- ной. Казалось бы, нет никакого повода для тревоги. Двухтомник избранных стихотворений, переведенных на русский язык, принят в печать в крупнейшем мо- сковском издательстве. Солидный аванс получен, и ци- фра со многими нулями значится в аккредитиве, по- коящемся у него в кармане. Он умышленно не перевел эти деньги на свой банковский счет, а взял аккредитив, потому что каждый уважающий себя мужчина должен иметь свободную сумму денег, ускользнувшую из-под контроля жены. Альгиса очень тепло и с почтением принимали в Москве, в Союзе Писателей. Предложили творческую поездку в страны Латинской Америки. Очень дорогую. За счет Союза. Предложили, а не он попросил. А когда он великодушно согласился, сделав вид, что размышля- ет, как выкроить для этой поездки время, которого у него, конечно, в обрез, руководство Союза выразило свою радость, будто он им сделал большое одолжение. Ну, кто еще из пишущей братии в Литве может похвастать таким положением и таким успехом? Ведь он отлично знает, каких неимоверных усилий стоит другим добиться хотя бы половины того, чем обладает он. Ему же все дается легко, без всякого напряжения. Прочное имя и репутация в литературных кругах, со- зданные некогда, теперь работают сами на него. Он вступил в ту пору, когда пожинают лавры, и что бы он ни сделал, что бы ни написал, многоголосый хор газет- ных льстецов будет курить ему почтительный фимиам. А в случае откровенной неудачи вежливо промолчат, сделают вид, что ничего не случилось. Так от чего же легонько посасывает у него на душе? Сколько ни перебирал в памяти Альгис, не мог вспом- нить малейшего обидного случая, проявления неуваже- ния к нему или иронии, ни одного укола его весьма болезненному самолюбию. Его везде принимали раду- шно, и радушие это выглядело искренним. Многие добивались его дружбы или хотя бы приятельских отношений и делали это безо всякой корысти, а только потому, что Альгис Пожера им импонировал. Не одни лишь женщины, но и мужчины откровенно им любова- лись, и блеск восхищения видел Альгис во многих глазах, когда его, высокого и стройного, как нестаре- ющего атлета, с белесыми и мягкими, как лен, волоса- ми, представляли в новой компании. Даже его легкий литовский акцент пользовался в Москве успехом, вы- зывая доброжелательные, а порой и влюбленные улыбки. Но что-то произошло в Москве, мельком, как бы невзначай, капнувшее ложкой дегтя на его самолюбие, вынудившее сейчас искать тоненькие нити к первопри- чине неприятного ощущения, уже несколько дней не покидающего его, то вспыхивая, то притухая. Старый Ионас Шимкус, отец Риты. Да. да. Этот скрюченный, но все еще жилистый паучок, с голой, как яйцо, головой. Московский литовец, говорящий по- литовски с русским акцентом, и прн этом крупнейший знаток литовского языка, всех тонкостей многочислен- ных наречий, бездонный кладезь старинного фольк- лора, с ясной юношеской памятью и неприятным скри- пучим голосом, от которого веет сибирским холодом. Ровно двадцать лет просидел он в лагере на севере, в Сибири, продубился на морозе и усох, но выжил, вернулся в Москву и, как паучок, подвижный, окунулся в жизнь, словно позади ничего страшного не было. Оптимист и работяга, он быстро занял положение одного из ведущих переводчиков поэзии с литовского на русский, и этот двухтомник Альгирдаса Пожеры он перевел и, редактировал. Причем стихи, переведенные прежде другими, он перевел заново, придав им све- жесть и блеск. Альгис, как в лотерее, выиграл, попав в такие руки, и потому он скоро предстанет перед русскими читателями в самом лучшем виде, какого можно пожелать. В переводе Ионаса Шимкуса даже слабые, не совсем удавшиеся стихи, приобретали но- вую звонкость, краски, а порой становились неузнава- емыми, сохраняя лишь мысль первоисточника. Альгис даже подумывал о том, чтобы поделиться со стариком частью своего гонорара, и это было бы абсолютно справедливо, и он даже осторожно намек- нул ему, но встретил такую отчужденность и даже обиду, что больше и не пытался заговаривать об этом. Он был знаком с Шимкусом уже несколько лет и только в этот приезд в Москву был у него дома. И не один раз, а несколько. В двухкомнатной тесной квартирке в Новых Черемушках, где все дома, унылые коробки, были похожи, как близнецы, и даже шоферы такси долго плутали по одинаковым улицам, расспра- шивали прохожих и ругались. Шимкус здесь жил с же- ной и дочерью. Дочь - Рита. В этой квартире Альгис с пей познакомился, а потом она почти каждый день, в обеденный перерыв, удирала с работы и до самого вечера была у Альгиса в казенном, но. довольно ко- мфортабельном номере гостиницы "Украина". Там они предавались любви, по пять-шесть часов не вы- лезая из постели, словно им обоим по семнадцать, и с осунувшимися, мятыми лицами возвращались че- рез всю Москву в Черемушки, и Альгис иногда про- вожал ее до подъезда, а раза два-три поднимался к старикам, задержавшись на лестничной площадке после ухода Риты, чтоб не вызвать дома подозрений. Предлог навещать Шимкусов был естественный: книга Альгиса, над которой трудился старик. И они допо- здна засиживались, пили чай, порой коньячок, старик назидательно разглагольствовал, Рита вела себя не- принужденно, ничем не выдавая их отношений. Старика Альгис недолюбливал. Его подвижность и энергия в этом возрасте, после сибирской каторги, казались ненормальными, какой-то шутовской игрой в бодряка, и Альгис исподлобья разглядывал его, неумеренно оживленно говорившего о чем-то, все ожи- дая, что вот-вот он, как проколотый мяч, выпустит воздух и превратится в кучку тряпья. Благо, одет он был неряшливо, в старые поношенные вещи. И оста- нется под тряпьем отсвечивающая бликами голова с водянистыми прозрачными глазами. Шимкyc обрусел окончательно, н звали его в Моск- ве не Ионасом, а Иваном Ивановичем. И фамилия жены была Шимкус, а не; как водится в Литве,- Шим- кене, и Рита тоже была Шимкус, а не Шимкуте. Это резало слух, раздражало Альгиса. Окончательно добивали Альгиса неоправданный оптимизм и всепрощение старика. Когда-то, до 1936 года, он был в Каунасе учителем литовского языка и литературы в гимназии, состоял в Руководстве под- польной коммунистической партии, очень немногочис- ленной тогда, так что на каждого коммуниста прихо- дилось тогда по десятку полицейских сыщиков, денио. и нощно не упускавших их из виду, но не чинивших им, заметных неприятностей. Шимкус, как человек про- грессивный, был женат на еврейке, нынешней своей старушке Рахили Абрамовне, в те годы - белошвейке- модистке. И у них была годовалая дочь, названная прелестным литовским именем Рута, а потом уже в России ставшая Ритой. Режим Сметоны долго не стал терпеть наличие кучки коммунистов в Литве. Начались аресты. Чем это грози- ло Шимкусу? От силы - одним-двумя годами тюрьмы. Но такая перспектива его не устраивала, и он перешел границу с ребенком на руках, бежал в Советский Союз, в объятия русских коммунистов, своих братьев по борь- бе, ни на йоту не сомневаясь в радушном приемеШел тридцать седьмой год. В Москве Шимкуса арестовали как иностранного шпиона, чрезвычайная тройка вынесла модный в ту пору приговор - рас- стрел, в камере-одиночке Бутырской тюрьмы он целый год ожидал рокового часа, от чего у него выпали волосы и голова стала голой, как яйцо. Потом, по необъяснимой причине, расстрел был заменен пожиз- ненной каторгой, и в телячьем вагоне с сотнями подо- бных ему страдальцев он отправился в Магадан- сначала но железной дороге до Владивостока и дальше морем, в переполненном трюме, где живые лежали рядом с покойниками. Рахиль Абрамовна, как жена шпиона, была сослана на поселение в Казахстан, про- маялась там до конца второй мировой войны, каким- то чудом смогла разыскать в уральском детском доме свою дочь Риту - десятилетнего подростка, забывше- го своих родителей. Только через двадцать лет, когда Шимкуса реаби- литировали, семья собралась вместе, в тесной квартир- ке в Новых Черемушках. Старик, когда рассказывал о своих мытарствах в лагерях, об избиениях и пытках на допросах в Лубян- ке, напоминал Альгису юродивого монаха, упивающе- гося своими язвами и страданиями и никого в них не винящего. Aль гис как-то у него осторожно спросил: - И у вас не осталось никакого чувства обиды? Ведь вам погубили двадцать лат жизни, лучшую пору. И кто? Свои же. Именем партии, за которую вы гото- вы были жизнь отдать. Вы сохранили прежнее отноше- ние к партии? - Безусловно, - хак само собой разумеющееся подтвердил старик и при этом был искренен. - Пой- мите, дорогой Альгис. Партия для меня родная мать. Я это говорю не для красного словца. И вот пред- ставьте себе: вашу мать, которая вам дороже всех на свете, изнасиловали, обесчестили злодеи. Разве из-за этого вы перестанете любить ее, отвернетесь? Конечно же, нет! Альгис был тоже коммунистом, но уже другого поколения. Без фанатизма Шимкуса, без его почти религиозной, исступленной веры. Он принимал, как должное, все партийные догмы, не обременяя себя попыткой анализа, регулярно скучал на партийныхсобраниях с сосредоточенным, как и у всех остальных, выражением лица, старался во время платить членские взносы и при этом понимал, что все играют в одну итру, ставшую привычной и не вызывающей иронии. Но основные цели коммунизма были для него свя- тыми, как и в дни юности, когда он с трепетом душе- вным принимал от секретаря свой партийный билет, ставший путеводителем в новом повороте его жизни. И когда он в стихах упоминал "сияющие вершины коммунизма", "лучезарный свет Октября" и тому по- добное, он не кривил душой и не подделывался. Слова же Шимкуса, его безоглядная вера, не взирая ни на что, коробили Альгиса, и старик ему в такие минуты казался не вполне нормальным. Совсем не- приятна Альгису была его простецкая манера во всем рубить правду-матку, поучать и наставлять, не заду- мываясь, как это воспринимает собеседник. И тут Альгис докопался до причины того неприят- ного чувства, которое в тайниках души увозил он после посещения Москвы. Виноват был Шимкус. Это он, старый паук, выпучив на Альгиса рачьи водянис- тые глаза, с блаженненькой усмешкой на занявших губах всадил Альгису в сердце иглу.. - Понимаете, мой дорогой, в згнм двуктомннка . вся-ваша поэтическая жизнь. От начала - юного, румяного и очень честного н до конца. А конец непри- гляден. Последние ваши работы словно другой чело- век писал. Не узнаю. Чем позже, тем хуже, И, все больше пустоты. Альгис ничего не ответил. А Рахиль Абрамовна, разлнвавшая по чашкам чай, перехватила обиженный взгляд гостя и, будучи тактичней своего мужа, поспеш- но 'перевела разговор на другую тему. Рита тоже была за столом. Одна опустила глаза и покраснела. Покраснела, как казалось тогда Альгису, за грубость отца. Ведь она любила Альгиса, и ей было больно видеть, как его унижают. И он не может от- ветить, потому что обидчик - ее отец. Но через день, у него в номере в гостинице "Украина", прижавшись голым телом к нему и тепло дыша в шею, она тихо сказала: - Не обижайся на отца. Я с ним согласна. Альгис вздрогнул, как от укуса, ему захотелось ударить ее, выгнать в коридор, босую и голую, на позор, но он сдержался и только глубже затянулся дымом сигареты. Собственно, кто такая Рита? Высокая и угловатая- в отца, и жгучая брюнетка - по материнской линии. Носатая. Правда, с очень сочными припухшими губа- мн и еврейскими скорбными глазами. Чем-то она нра- вилась Альгису и одновременно отталкивала, раздра- жала. Неумелая и стыдливая в постели, каждый раз напоминала она девчонку, впервые отдающуюся муж- чине, и Альгис чувствовал себя с ней неутомимым юнцом. Но во всем остальном Рита была самостоя- тельной, даже чересчур, подчеркнуто независимой и в суждениях и в поступках, и Альгис никогда не мог предугадать, чего от нее можно ожидать. Она не раз- деляла политических взглядов отца, хотя любила его по-своему, грубовато, покровительственно, как боль- ного. Не боялась вслух громить все, что ей не нрави- лось. А не нравилось ей в советской жизни очень многое. И порой она ставила Альгиса в неловкое положение. Так было, на банкете в ресторана Центрального Дома литераторов, где чествовали знаменитого мо- сковского поэта, и Рита, приглашенная туда Альгисом, с неприязненной ухмылкой, заметной всем за столом, слушала стихи, которые стал юбиляр, и когда он кончил под жидкие аплодисменты, сказала Альгису, да так громко, что слышали все: - Бедненький. Как он страдает за вьетнамских детей! А сам не платит жене алименты и даже не интересуется, что жуют его собственные чада'. Алыис в тот вечер решил больше Риту никуда не приглашать и как-нибудь вообще отделаться от нее. Легкая любовная интрижка, одна из многих, что заво- дил Альгис, приезжая в Москву, могла повредить его репутации, а это уже было слишком высокой ценой за несколько приятных часов в жестковатой постели го- стиницы "Украина". Он поссорился с ней, провожая домой. Рита спокойно, с той же усмешкой, выслушала все гневные тирады и заключила: - А тебе не кажется, милый, что ты так горячо вступаешь за обиженного мною юбиляра потому, что сам в чем-то недалек от него? Альгис не попрощался и ушел, давая этим понять, что рвет с ней навсегда. А через два дня беспокойство охватило его, и он позвонил ей в институт, долго и невразумительно извинялся, и Рита смеялась в ответ и только повторяла таким теплым и дружеским тоном, что у него начинало щемить сердце от желания немед- ленно увидеть ее: - Дурачок. Не болтай. Ведь ты - викинг. А вики- нгу все прощается. Я приду. - Когда? - нетерпеливо дышал в трубку Альгис. - Хоть сейчас, - смеялась Рита. Вот только такси поймаю. И через полчаса действительно приехала, и Альгис жадно, по-мальчишески целовал ее, мешая раздевать- ся, и она улыбалась доброй, такой нужной Альгису улыбкой, глубокие черные глаза ее туманились, и Аль- гис уже совершенно не владел собой, хотя за ним давно установилась репутация хладнокровного, уравнове- шенного любовника. Вчера Альгис не смог встретиться с Ритой. Он был занят весь день, а после десяти часов вечера женщина не могла прийти к нему в гостиницу. Ее бы не пропу- стили дежурные по этажу. В целях борьбы с развратом ханжи - блюстители морали во всех гостиницах ввели порядок, при котором весь день можно было творить, что угодно в номере, но ночью это категорически воспрещалось. - А мы ночуем днем, - смеялась она, покидая с ним гостиницу за несколько минут до десяти, и даже раз показала дежурным язык. Альгис не хотел уезжать, не повидавшись с Ритой, и договорился с ней пообедать на вокзале. Она обе- щала быть вовремя. И не пришла. Уже пора было идти к поезду. И он понял, что Рита не придет. Не придет проводить его, проститься. И не отсутствие времени было тому причиной. Она не явилась со- знательно, демонстративно, подчеркнув этим окон- чательный разрыв. Под потолком ресторана, над степями, тайгой и тропическими лесами, намалеванными в круглых медальонах, проносились ласточки - толстые, неук- люжие, как летучие мыши. Альгис сунул официанту три рубля, извинился за то, что напрасно занимал столик, и пошел из рестора- на рассерженный и голодный. - Бог с ней, с Ритой, - думал он, пробираясь к выходу на перрон с вещами оттянувшими руки.- Сама облегчила задачу. Не придется лгать, изворачи- ваться, чтоб смягчить разрыв, неминуемый, уже назре- вавший, как это бывало каждый раз, когда случайный роман затягивался. Обычно оставлял женщин он. Он совершал это элегантно, без грубости, находя пустяко- вый предлог и талантливо раздувая его до трагедии. Он покидал женщин с ощущением у них, что пострада- вшей, безутешной стороной остался он, и они даже испытывали чувство неловкости перед ним. На сей раз оставили его. Впервые. И даже не удосужились про- щальным обедом смягчить удар. Он, Альгирдас Пожера, светский лев, кумир многих женщин Вильнюса и Москвы, начинал стареть, и боле- зненный щелчок, полученный от Риты, был напомина- нием об этом. К выходу на перрон по узкому туннелю густо текла разномастная толпа пассажиров, потная и бессмыслен- но-озлобленная, увешанная чемоданами и узлами, во- лоча за руки хнычущих, сдавленных со всех сторон, детей. На перроне все это растекалось, словно развеянное морозным сквозняком с колючим снегом, и у дверей общих вагонов вырастали, извиваясь, нетерпеливые очереди. У купейного вагона народу было поменьше и совсем никого возле синего, мягкого вагона, того самого, где ему не досталось места. А кому же? Альгис ревниво шарил глазами по замерзшему перрону в по- исках тех, кто выжил его из привычного мягкого в ку- пейный вагон, кто имел на это право, а следовательно, был персоной, значительней его. И увидел. Сначала шеренгу носильщиков в по- лотняных фартуках с бляхами, толкавших тележки с горами пестрых, пузатых, невиданных форм и раз- меров чемоданов. Заграничных чемоданов. Сомнений в этом быть не могло. Затем мохнатой, пушистой c стаей больших птиц появились владельцы багажа. В добротных шубах, теплых, не здешних шапках и раз- ноцветных, мехом наружу, сапожках. Только женщи- ны без единого мужчины. Но крупные, рослые, какмужчины. Добрая половина в очках на красных от мороза лицах. И ведомые женщиной. Русской, хоть и одетой, как иностранка. И в таких же очках. И в шуб- ке не хуже. Гид из "Интуриста". Вышколенная, с уве- ренными, отработанными движениями, бабенка, в ме- ру смазливая, в меру стройна. Строгая чопорность сквозит в ее взгляде, в каждом повороте головы. Она командует этой группой туристов и отвечает за них. Без суеты, привычно, как наседка свой выводок, стала она грузить меховые толстые шубы в мягкий вагон, повелительным тоном командуя ими и при этом не- пременно улыбаясь, как это принято в лучших ту- ристских бюро мира. Альгис сосредоточил свою ревнивую обиду на ней, а не на туристах. Эта бабенка со скуластым кукольным личиком, самоуверенная от данной ей власти, эдакий фельдфебель в юбке, одетый ладно, с иголочки, типич-, ный продукт "Интуриста" (Альгис встречал их немало в своих поездках), почему-то сейчас раздражала его, словно она и только она была повинна в том, что он едет не в мягком, а купейном вагоне, и даже в том, что Рита не пришла проводить его. Она покрикивала на морозе по-английски; ловкой и гладкой скороговоркой, без нижегородского акцента и в этом ощущалась хорошая выучка, новейшая школа эпохи возросших контактов с Западом. Алгис знал английского. Он понимал совсем немножко и даже мог кое-что спросить на улице, когда бывал за границей. -Это было все, то он постиг за несколько уроков перед первой поездкой на Запад. А дальше махнул рукой. Обычно ездил с переводчиком, который по совмести- тельству был соглядатаем за ним, но зато освобождал его от всех хлопот, связанных с пребыванием в новом и непривычном месте. В мягкий вагон садились американские туристки. Это стало ясно из.обрывков фраз, долетавших до его ушей. Потом он насторожился, уловив нечто неожи- данное. Явственно прозвучала литовская речь. Не чис- тая, а с чужим, американским акцентом. Но литовская. Родная и близкая, какой бы акцент ее не окрашивал. И еще одна американка, смеясь, прокричала что-то из тамбура по-литовски. Сомнений быть не могло. Это ехали американские литовки. Ехали в Литву. Повидать бывшую родину, которую большая часть из них даже не знала, потому что родились уже за океаном от родителей, покинувших Литву. Оттого, что они на чужбине не забыли родной язык, у Альгиса стало тепло на душе, даже исчезло раз- дражение, которое вначале вызвала у него гид из "Ин- туриста". Теперь он рассматривал ее дружелюбно, по- нимая, что в Вильнюсе обязательно придется сто- лкнуться на банкете, как это бывало уже не раз. И этой бабенке суждено увезти из Литвы в Москву его пор- трет с автографом и стандартно-вежливой надписью по-русски и по-литовски. Она стояла у дверей вагона, подсчитывая поднима- вшихся по ступеням туристок, как цыплят. В корич- невой короткой шубке, вязаной элегантной шапочке, но без сапожек, а в чулках и туфлях и потому постуки- вала ногой об ногу, чтоб не застыть. И начальство и лакей одновременно. Такова профессия. Унизитель- ная и заманчивая. Заманчивая от того, что можно часто бывать за границей без туристской путевки и за казенныйсчет,покупать барахло, недоступное другим, на валюту, скупо отпускаемую в каждую поездку. Эко- номить, нa еде, буквально голодать,: чтоб. прилично. одеться в. недорогом магазине',в Париже или Лондоне и потом пускать пыль в глаза своим соседям и знако- мым в Москве. У Альгиса.был приятель, в Московском цирке- акробат. Он часто гастролировал в Европе и Америке и жаловался Альгису на свою профессию, при которой много добра домой не привезешь. Акробат не может ограничить свой рацион и урвать из денег, отпущен- ных на питание, что-нибудь для покупки вещей. Ос- лабнешь и полетишь с трапеции. Дороже обойдется. Зато, по его словам, процветали на гастролях дрес-' сировщики. Им завидовали все циркачи. Те вообще не тратились на питание, а объедали своих зверей, пожи- рая их морковь, свеклу и даже овес. Уже,не говоря о мясе. Зверь бессловесный. Не напишет донос в пар- тийную организацию. А дрессировщик, слегка отто- щав на половинке звериного пайка, везет домой из заграницы кучу добра, которому там цена - копейка, а в России - состояние. Глядя, как она постукивает каблуком о каблуки с казенной веселостью на хорошем английском языке подбадривает, развлекает иностранок, в своих шубах и меховых сапогах грузно садящихся в вагон, Альгис подумал о том, что она, в сущности, несчастный чело- век, всегда на чужом пиру, лицезреет чужое богатство, недоступное ей, и пишет в КГБ рапорты, ничем не отличимые от доносов. Такова служба. Все эти девоч- ки-гиды проходят специальное обучение, при поступ- лении на работу подписывают секретные обязательст- ва, и им присваиваются соответственно офицерские звания. В мундире и в погонах КГБ их никогда не увидишь. Их лейтенантские звания фигурируют в ведо- мостях на получение заработной платы. Шпики с на- крашенными губками, точеными ножками и сносным иностранным произношением. Он пошел к своему вагону, где у подножек уже не было жидкой кучки пассажиров - успели погрузиться, пока он разглядывал туристок. Еще была середина дня, а морозный воздух сгу- стился, как в сумерки,-и по всему перрону горели круглые лампионы фонарей, серебря снежную пыль в конусах неяркого света. Проводницу вагона, укутанную, в теплый платок поверх форменного берета, он спросил,.как можно интимней, когда она, посвечивая фонариком, вертела в своих перчатках, с оторванными для удобства кон- чиками пальцев, его билет: - Надеюсь, купе не забито до отказа? - Одни поедете. До Вильнюса? Отметить ниж- нюю полку? - Да, Пожалуйста. - В Можайске никто не сядет - ваша удача. - Спасибо. Я не останусь в долгу. Окинув опытным глазом велюровое пальто и пы- жиковую шапку на Альгисе, она посочувствовала: - В мягком места не досталось? Все загранице... Едут и едут... Чего не видали? Будто Россия им цирк. В купе действительно было пусто, и от мягкого международного вагона оно отличалось лишь тем, что было рассчитано на четырех пассажиров, а не двух, и полки были деревянные, жесткие, покрытые сверху стеганым матрасом, застланным простынями и шер- стяным одеялом. Если не подсадят соседей в Можайс- ке, он до конца доедет один, в относительном комфор- те и утром придет домой отдохнувшим. Он раскрыл чемодан и со вкусом, испытывая удо- вольствие от этого занятия, стал располагаться в купе в расчете на почти суточное путешествие. Достал пре- лестный кожаный несессер, купленный в Канаде, элек- тробритву "Филлипс" - подарок одного литовского эмигранта в Аргентине. На стол легли изящная мыль- ница, французский одеколон, щеточки, ножички, пи- лочки и множество мелочей, без которых он прежде отлично обходился, а сейчас уже не мыслит, как можно жить без них. Когда вагон, мягко качнувшись, поплыл вдоль фо- нарей перрона, Альгис уже полностью обжил свое купе и стал готовиться к обеду. Он основательно проголо- дался. Поездной вагон-ресторан никогда не блистал своей кухней, но в его положении это было последней возможностью утолить голод. Не всухомятку, каким- нибудь каменным бутербродом с колбасой и крутыми яйцами. А основательно. Горячий борщ, бифштекс или,. на худой конец, рагу иэ баранины. И рюмку-. другую коньяку. С морозу. Для аппетита. Поезда дальнего следования и в первую очередь те, что отправлялись из Москвы, снабжались сравнитель- но неплохими продуктами. Лучше тех, что можно получить где-нибудь .в городском ресторане. И при- чина этому одна: в поездах ездят иностранные ту- ристы. Их не покормишь словесными утешениями вро- де того, что, мол, в Советском Союзе временные затруднения с продовольствием уже давно стали по- стоянным фактором. Над этим можно посмеяться в своем кругу. А с иностранцами - шутки в сторону. Подавай жрать. Заодно перепадает и другим пассажи- рам поезда - советским. Красная икорка или черная. Многие уже не помнят, какой она вид имеет икра эта. А иностранные задницы думают, что русские только икру и лопают. Ложками. Столовыми. чай пьют из блюдечка на растопыренных пальцах. Обязательно из самовара. Вот так-то. Леди энд джентльмены. Слепые, как котята. Возят их, как дурачков. С черной икры броса- ют на красную. С грузинского коньяка - - на армянс- кий. Обопьются, обожрутся. Кроме балета, ничего не увидят и едут к себе на Запад большими поклонниками социализма. Он заменил свитер розовой мягкой рубашкой. Вме- сто галстука повязал на шее под расстегнутым воро- том толстым узлом пестрый, в розовых пятнышках, шарфик. Этому он научился в Латинской Америке, и многие находили, что ему к лицу. Сбросил меховые ботинки и обул замшевые мокасины. Протер руки и лицо одеколоном, внимательно осмотрел себя во весь рост в зеркале на двери, проверил достаточно ли денег в кошельке и вышел, заперев за собой дверь. Поезд мчался на хорошей скорости мимо загород- ных дачных платформ, и серые домики, убегая назад, тонули под тяжелыми снеговыми шапками. Проводница вагона, та, что проверяла при посадке билет, с одобрением окинула его элегантную фигуру и показала, в какую сторону идти к вагону-ресторану. - Как бы народу там не подвалило, - сочувствен- но сказала она ему вслед. - Вам бы, как сели, сразу туда, чтоб место захватить. О том, что в вагоне-ресторане не окажется свобод- ных мест и уже будет переполнено через полчаса после отхода поезда, Альгису не хотелось думать. Ведь боль- шинство пассажиров в отличие от него успели в Моск- ве пообедать, благо, там дешевле, чем в поезде. Он пошел по вагонам, по гулким, холодным и гро- хочущим переходам, из тамбура в тамбур. Вагоны, вагоны. Плацкартные, без купе, самые дешевые, с об- наженной для постороннего глаза жизнью их обита- телей, сразу забравшихся на двухэтажные жесткие пол- ки, выставив в проход босые ноги или мокрые подмет- ки оттаявших ботинок. В последнем тамбуре перед вагоном-рестораном стояли у запертой двери несколько человек и возбуж- денно и негодующе галдели. Альгис сразу догадался, что проводница была права, и места в ресторане заня- ты все до единого. - Да там половина мест свободных, - возмущал- ся высокий военный с багровым, то ли с