в глубь Умбрии, присоединяя ее к папскому государству, а потом захватил Эмилию, флорентинцы при встрече на улице уже отворачивались от него. Флоренция, у которой не было средств обороны, так сильно нуждалась в дружбе папы, что дала ему в качестве наемников своих солдат - среди них был и брат Микеланджело Сиджизмондо - и тем способствовала его завоевательским действиям. Любой город хотел бы избежать нападения гордых успехами, уверенных в своих силах папских войск, которые только что одолели переход через Апеннины. Синьория и все флорентинцы твердо держались одного взгляда: Микеланджело следует отослать обратно к папе, невзирая на то, как это отзовется на его судьбе. Что ж, они были правы. Благо Флоренции прежде всего. Он поедет в Болонью, он пойдет на мировую со святым отцом, сделав для этого все возможное. Содерини опять проявил о нем заботу. Он вручил Микеланджело письмо, адресованное своему брату, кардиналу Вольтерры, который находился при папе. "Податель сего письма Микеланджело, скульптор, направлен к вам по просьбе его святейшества. Мы заверяем ваше преосвященство в том, что это прекрасный, молодой человек, единственный в своем искусстве на всю Италию, а может быть, и на весь мир. Нрав его таков, что посредством доброго слова и любезного обращения от него можно добиться всего; с ним надо быть ласковым и любезным, и тогда он сделает такие вещи, что всякий увидевший их будет в изумлении. Названный Микеланджело приехал к вам под мое честное слово". К тому времени уже наступил ноябрь. Улицы Болоньи были запружены народом: тут толпились и придворные, и солдаты, и красочно одетые иностранцы - всем хотелось попасть ко двору папы. На площади Маджоре, в проволочной клетке, подвешенной у окон дворца нодесты, сидел какой-то монах: его поймали на улице борделей, когда он выходил из непотребного дома. Микеланджело разыскал гонца, поручив ему доставить рекомендательное письмо кардиналу Вольтерры, а сам поднялся по ступеням к церкви Святого Петрония, с благоговением оглядывая скульптуры делла Кверча, высеченные из истрийского камня, - "Сотворение Адама", "Изгнание из Рая", "Жертвоприношение Каина и Авеля". Как далеко ему, Микеланджело, до исполнения своей мечты - изобразить эти сцены в объемных фигурах! Он вошел в церковь, где служили в тот час мессу, - и тут кто-то из римских слуг папы сразу узнал его. - Мессер Буонарроти, его святейшество ждет вас с нетерпением. Окруженный двадцатью четырьмя кардиналами, командирами своей армии, знатными дворянами, рыцарями, принцами, папа обедал во дворце; всего за столом сидело человек сто; зал был увешан знаменами. Епископ, которого заболевший кардинал Вольтерры послал вместо себя, провел Микеланджело из глубины зала к столу. Папа Юлий взглянул, увидел Микеланджело, сразу умолк. Смолкли и все в зале. Микеланджело стоял сбоку большого кресла папы, у заглавного места стола. Они пронзительно смотрели друг на друга, взоры их метали огонь. Не желая опуститься на колени, Микеланджело выпрямился, откинул плечи. Заговорить первым был вынужден папа. - Долгонько же ты задержался! Нам пришлось двинуться тебе навстречу. Микеланджело тоскливо подумал, что это правда: папа со своим войском покрыл куда больше верст, чем проехал на этот раз он сам. Он сказал упрямо: - Святой отец, я не заслужил, чтобы со мной обращались так, как это было в Риме на пасхальной неделе. В огромном зале легла мертвая тишина. Желая вступиться за Микеланджело, заговорил епископ: - Ваше святейшество, имея дело с таким народом, как художники, надо быть снисходительным. Кроме своего ремесла, они ничего не понимают, и часто им недостает хороших манер. Приподнявшись с кресла, Юлий загремел: - Как ты смеешь говорить про этого человека такие вещи? Я и сам себе не позволил бы его так бесчестить. Это тебе недостает хороших манер - вот кому! Епископ стоял оглушенный, не в силах двинуться с места. Папа подал знак. Несколько придворных схватили обмершего в страхе прелата и, награждая его тумаками, вытолкали прочь из зала. Видя, что папа таким образом приносит свое извинение и что на большее при свидетелях он пойти не может, Микеланджело встал на колени, целуя папский перстень; и пробормотал свои собственные сожаления. Папа благословил его, затем сказал: - Будь завтра в моем лагере. Там мы и решим наши дела. В сумерки он сидел перед горящим камином в библиотеке Альдовранди Альдовранди знал Юлия: дважды он ездил к нему в качестве болонского посланника, а теперь папа назначил его членом правящего Совета Сорока. Разговаривая с Микеланджело, он все смеялся над тем, что произошло за обедом у папы. Казалось, что светлое лицо и добрые веселые глаза Альдовранди были такими же молодыми, как и десять лет назад, когда Микеланджело впервые его увидел. - Вы так похожи друг на друга, - говорил Альдовранди, - вы и Юлий. У вас у обоих есть _террибилита_ - свойство внушать благоговейный ужас. Я уверен, что во всем христианском мире вы единственный человек, который отважился перечить первосвященнику после того, как вы сами семь месяцев открыто отвергали его домогательства. Не удивительно, что он уважает вас. Микеланджело прихлебывал из дымящейся кружки сдобренную коричневым сахаром горячую воду - синьора Альдовранди подала ее ввиду суровой ноябрьской стужи. - Что, по-вашему, святой отец намеревается со-мной делать? - Усадить за работу. - Над чем? - Что-нибудь он придумает. Вы, конечно, поживете у нас? Микеланджело принял это предложение с удовольствием. За ужином он спросил: - Как себя чувствует ваш племянник Марко? - Очень хорошо. У него новая девушка - он нашел ее в Римини, два года назад, в августе, в праздник _феррагосто_. - А Кларисса? - Ее удочерил... один из дядьев Бентивольо. А когда ему вместе с Джованни Бентивольо пришлось бежать, Кларисса за изрядную мзду передала свою виллу какому-то папскому придворному. - Вы не скажете, где мне ее искать? - Думаю, что на Виа ди Меццо ди Сан Мартино. У нее там квартира. - И вы не осудите меня за это? Вставая, Альдовранди тихо ответил: - Любовь - это как кашель, ее все равно не скроешь. Она стояла в проеме раскрытой двери, под козырьком навеса, глядевшего вниз, на площадь Сан Мартино. На оранжевом свету масляной лампы, горевшей у нее за спиной, проступал силуэт ее фигуры, обтянутой шерстяным платьем, лицо Клариссы было как бы вставлено в раму мехового воротника. Микеланджело пристально, не произнося ни слова, посмотрел ей в глаза, как смотрел он недавно, хотя и с иными, непохожими чувствами, в глаза Юлия. Она ответила ему тоже долгим взглядом. Память мгновенно перенесла его в то время, когда он увидел ее впервые - тоненькую, золотоволосую, девятнадцати лет, с волнующей мягкостью жестов; в каждом движении ее гибкого, как ива, тела сквозила тогда нежная чувственность, прекрасные линии шеи, плеч, груди напоминали Боттичеллеву Симонетту. Теперь ей минул уже тридцать один год, она была в зените зрелости и чуть отяжелела, чуть утратила свою искрометную живость. И все же он снова поддался власти ее великолепной плоти, чувствуя эту плоть каждой своей жилкой. У нее была прежняя манера говорить - ее будто свистящий голос проникал во все его существо, удары крови в ушах мешали различить смысл отдельного слова. - Когда ты уезжал, я сказала тебе на прощанье: "Болонья - всем по дороге, куда бы ни ехать". Входи. Она провела его в маленькую гостиную, где горели две жаровни, и лишь тут приникла к нему. Его руки скользнули под ее отороченное мехом платье, к горячему телу. Он поцеловал ее в податливые, сдающиеся губы. Она напомнила ему: - Когда я тебе, давно-давно, сказала: "Это так естественно, что мы хотим друг друга", - ты покраснел, как мальчик. - Художники в любви ничего не понимают. Мой друг Граначчи говорит, что это просто развлечение. - А что сказал бы о любви ты? - Я только йогу рассказать, что я чувствую, когда вижу тебя... - Расскажи. - Это как вихрь... как поток, который швыряет твое тело по камням, по обрывам, потом выбрасывает, поднимает его как морским прибоем... - Ну, а потом? - ...хватит, я больше не могу... Платье ее, шурша, тотчас же полетело в сторону. Закинув руки к голове, Кларисса вынула несколько заколок, и длинные золотистые косы упали, закрывая поясницу. В движениях ее проглядывало скорее не сладострастие, а памятная ему, милая ласка, словно бы любовь была обычным, естественным проявлением ее натуры. Потом они, обнявшись, лежали под двойным, очень мягким шерстяным одеялом, отделанным небесно-голубой тканью. - Так ты говоришь, - это похоже на прибой?.. - допытывалась она, наводя разговор на прежнее. - ...прибой поднимает тебя, захлестывает и выносит прямо в море. - Ты знал за это время любовь? - Нет, после тебя не знал. - В Риме столько доступных женщин! - Семь тысяч. Мой друг Бальдуччи пересчитывал их каждое воскресенье. - И тебя не тянуло к ним? - Это не та любовь, которой бы мне хотелось. - Ты никогда не читал мне свои сонеты. - В одном из них я пишу о шелковичном черве. Лелеять кокон днями и ночами, Чтоб соткан был искусными ткачами На грудь твою прекрасную покров, Иль в туфельки цветные превратиться И ножки греть, когда рычит и злится Седой Борей, примчавшийся с холмов. Она словно бы взвесила прочитанные строки. - Как ты узнал, что у меня прекрасная грудь. Ведь Ты не видел тогда меня раздетой. - Ты забываешь мою профессию. - Ну, а второй сонет? Он прочитал несколько строк из своих выстраданных в мучительной лихорадке стансов: Цветам в венке у девы благодать: Кропя росу на сладостные вежды, Любой бутон склоняется в надежде Чудесное чело поцеловать. - Я слышала, что ты замечательный скульптор: приезжие говорили о твоем "Оплакивании" и "Давиде". А оказывается, ты еще и поэт. - Жаль, что ты не скажешь этого моему учителю поэзии, мессеру Бенивиени, - он был бы доволен. Они тут же оборвали разговор, вновь крепко прижались друг к другу. Уткнувшись лицом в плечо и шею Микеланджело, Кларисса поглаживала кончиками пальцев его могучую спину, мускулистые твердые руки, так похожие на руки тех каменотесов, рисовать которых он ходил в Майано. - Любить ради любви... - шептала ему на ухо Кларисса. - Как чудесно. Я была очень привязана к Марко. А Бентивольо хочет только забавы, развлечения. Завтра же я пойду в церковь и покаюсь в своем грехе, но я не верю, что такая любовь - грех. - Любовь изобрел бог. Она прекрасна. - А вдруг нас искушает дьявол? - Дьявол - это изобретение человека. - Но разве нет на свете зла? - Все, что безобразно, есть зло. 5 Увязая в глубоком снегу, с трудом добрался он до военного лагеря Юлия на берегу реки Рено. Юлий проводил смотр своих войск - он был закутан до подбородка в огромную меховую шубу, голову его обтягивал, закрывая уши, лоб и губы, серый шерстяной шлык. Юлий был явно недоволен условиями, в которых содержались солдаты, ибо с грубой бранью набрасывался на офицеров, обзывая их "жульем и скотами". Как Микеланджело уже слышал от Альдовранди, угодливые друзья папы постарались разгласить, что Юлий "великолепно приспособлен для военной жизни", что, при самой дурной погоде, целыми днями находится он при войске, перенося солдатские невзгоды и испытания даже легче, чем их переносят сами солдаты, что, объезжая линии войск и отдавая приказы, он похож на ветхозаветного пророка и что, слушая его, солдаты кричат: "Святой отец, ты наш настоящий боевой командир!" - в то время как завистники папы ворчат потихоньку: "Ну и святой отец! Кроме рясы да титула, ничего в нем нет от священника". Юлий прошел в свой шатер, утепленный мехами. Вокруг трона сгрудились кардиналы и придворная челядь. - Буонарроти, я все же надумал, что тебе надо сделать для меня. Большую бронзовую статую! Огромный мой портрет - в торжественных ризах, в тройном венце. - Бронзовую! - это был крик, вырвавшийся у Микеланджело с мучительной болью. Будь у него хоть малейшее подозрение, что папа навяжет ему работу с бронзой, он ни за что бы не поехал в Болонью. - Бронза - не моя специальность! - протестующе сказал он. И воины и прелаты, находившиеся в шатре, замерли - возникла та особенная тишина, которая поразила Микеланджело вчера, в обеденном зале. Лицо папы вспыхнуло от гнева. - Мы знаем, что ты создал бронзового "Давида" для французского маршала де Жие. Значит, если речь идет о маршале - это твоя специальность, а если о первосвященнике - уже не твоя? - Святой отец, меня уговорили сделать бронзового "Давида", чтобы сослужить службу Флоренции. - Довольно! Ты сделаешь эту статую, чтобы сослужить службу своему папе. - Ваше святейшество, у меня вышла плохая скульптура, она не закончена. Я ничего не понимаю ни в литье, ни в отделке. - Хватит! - яростно закричал папа, весь багровея. - Тебе мало того, что семь месяцев ты не хотел меня знать и не подумал вернуться на службу! Ты хочешь взять надо мною верх и теперь. Погибший человек! - Но я еще не погиб как ваятель по мрамору, святой отец. Дайте мне возможность снова вернуться к мраморам, и вы увидите, что я самый послушный ваш слуга и работник. - Я приказываю тебе не ставить мне никаких условий, Буонарроти. Ты сделаешь мою бронзовую статую для церкви Сан Петронио, чтобы болонцы поклонялись ей, когда я уеду в Рим. А теперь иди. Тебе надо сейчас же как следует изучить главный портал церкви. Мы построим там нишу - обширную, насколько хватит места между порталом и окном. Ты должен создать бронзовую фигуру, не стесняя себя размерами, как позволит ниша. Микеланджело понял, что ему придется идти и работать над этой злополучной бронзой. Иного пути вернуться к мраморам нет. И может быть, это не более тяжкое испытание, чем те семь месяцев, которые он провел без работы, восстав против папы. Еще до наступления вечерней темноты он снова был в лагере Юлия. - Какого размера, по твоим расчетам, получится статуя? - спросил папа. - Если делать фигуру сидящей, то аршинов пять-шесть. - Дорого ли это обойдется? - Думаю, что мне удастся отлить статую, израсходовав тысячу дукатов. Но это не мое ремесло, и я не желаю отвечать за результаты. - Ты будешь отливать ее снова и снова, пока не добьешься успеха, а я отпущу достаточно денег, чтобы ты был счастлив. - Святой отец, я буду счастлив только в том случае, если моя бронзовая статуя вам понравится и вы позволите мне вновь работать над мраморными колоннами. Обещайте мне это, и я буду вгрызаться в вашу бронзу прямо зубами. - Первосвященник не вступает в сделки! - закричал Юлий. - Через неделю, начиная с этого часа, ты принесешь мне свои рисунки. Ступай! Словно раздавленный, он поплелся обратно на Виа ди Меццо ди Сан Мартино и взошел по лестнице, ведущей в квартиру Клариссы. Кларисса была в шелковом ярко-розовом платье с низким вырезом на груди, с раздутыми рукавами, - талия у нее была перетянута бархатным розовым поясом, волосы в легкой нитяной сетке, усыпанной самоцветами. Она лишь взглянула в его бледное, убитое лицо и поцеловала вмятину на горбинке носа. Микеланджело словно бы очнулся, стряхнув с себя тупое оцепенение. - Ты сегодня что-нибудь ел? - спросила она. - Одни унижения. - Вода на очаге уже закипела. Может, ты вымоешься, - это тебя освежит. - Спасибо. - Ты можешь помыться на кухне, а тем временем я приготовлю еду. И потру тебе спину. - Мне никогда не терли спину. - Тебе многое никогда не делали. - И наверное, опять не будут. - Ты расстроен. Какие-нибудь огорчения с папой? Он рассказал ей, как папа потребовал отлить свое бронзовое изваяние величиной почти с конную статую Леонардо в Милане и насколько это немыслимое дело. - А много времени тебе надо на рисунки для этой статуи? - Чтобы лишь потрафить Юлию? Не больше часа... - Так у тебя свободна целая неделя! Она наполнила горячей водой длинный овальный ушат, дала Микеланджело кусок пахучего мыла. Он разделся, кинув одежду в кухне прямо на пол, осторожно ступил в горячую воду и со вздохом облегчения вытянул ноги. - Почему бы нам не пожить эту неделю здесь, вдвоем? - сказала Кларисса. - Никто не будет знать, где ты находишься, никто не будет тебя тревожить. - И всю неделю - только любовь и любовь! Невероятно! Ни минуты не думать о глине и бронзе? - Разве я глина или бронза? Он схватил ее своими мокрыми, в мыльной пене, руками. Прижимаясь к нему, она опустилась на колени. - Сколько лет я говорил, что женские формы нельзя считать прекрасными для скульптуры. Я ошибался. У тебя самое прекрасное на свете тело. - Однажды ты сказал, что я высечена без изъяна. - Из розового крестольского мрамора. Я хороший скульптор, но тут бы мне не осилить. - Нет, ты осилил меня. Она засмеялась, и мягкий музыкальный ее смех как бы рассеял в его душе последние следы, дневных унижений. - Вытрись вот здесь, перед огнем. Крепко-крепко, до красноты, он растер себе полотенцем все тело. Потом Кларисса закутала его в другое огромное полотенце и усадила за стол, где в клубах пара стояло блюдо тонко нарезанной телятины с горохом. - Мне надо послать записку Джанфранческо Альдовранди. Он приглашал меня жить в его доме. На минуту Кларисса окаменела, словно увидев лицом к лицу свое уже забытое прошлое. - Не надо думать ничего дурного, милая. Он Знает, что я рвался к тебе, - еще десять лет назад. Она успокоилась, и тело ее, расслабнув, обрело кошачью грацию. Сидя напротив Микеланджело и поставив локти на стол, она обхватила щеки ладонями и в упор смотрела на него. Он ел с волчьим аппетитом. Насытясь, он переставил свой стул к камину, на лицо и руки ему пахнуло живым огнем: Кларисса села на пол и прижалась спиной к его коленям. Он чувствовал ее тело сквозь платье, и это ощущение жгло его безжалостней, чем жар горящих поленьев. - Ни одна женщина не возбуждала меня, только ты, - сказал он. - Чем это объяснить? - Любовь не требует объяснения. - Она повернулась и, привстав, обвила его шею своими длинными гибкими руками. - Любовь требует, чтобы ею наслаждались. - И дивились на нее, - тихо сказал он. И вдруг он расхохотался, словно его взорвало. - Я уверен, у папы и в мыслях не было доставить мне удовольствие, но вот он доставил же... в первый раз. В последний день отпущенной ему недели, уже под самый вечер, когда его одолевала сладостная усталость и он уже утратил ощущение собственного тела, когда он совершенно забыл о всяких мирских заботах, в этот час он взял рисовальные принадлежности и с удивлением увидел, что у него еле хватает воли провести углем по бумаге. И он вспомнил строки Данте: ...Лежа под периной Да сидя в мягком, славы не найти. Кто без нее готов быть взят кончиной, Такой же в мире оставляет след, Как в ветре дым и пена над пучиной. Он напряг свою память, чтобы мысленно увидеть, как папа сидит в своих белых одеяниях в палатах Борджиа. Пальцы Микеланджело начали работать. Несколько часов он рисовал Юлия, придавая ему разные положения, пока не запечатлел ту позу, какую папа принимал в торжественных случаях - левая нога вытянута, правая подогнута и опирается на подставку, одна рука воздета вверх в благословляющем жесте, другая держит какой-то твердый предмет. Ризы будут прикрывать даже ступни ног, так что придется выплавить пять с половиной аршин бронзовых драпировок. Для зрителя останутся только обнаженные кисти рук да часть лица Юлия под тройным венцом. - А как же с портретом папы? - спрашивала Кларисса. - Святой отец будет огорчен, если не увидит сходства. - После одежд и драпировок я больше всего не люблю ваять портреты. Но, как говорил мой друг Якопо Галли: "Вслед за вкусной поджаркой будет некая доза кислого соуса". В назначенный час Микеланджело предстал перед Юлием с рисунками в руках. Папа был в восхищении. - Ты видишь, Буонарроти, что я прав: ты можешь делать бронзовые статуи. - Прошу прощения, святой отец, но это не бронза, а уголь. Но я постараюсь справиться и с бронзой, лишь бы мне потом взяться за мраморы в Риме. А теперь, если вы прикажете вашему казначею выдать мне какую-то сумму денег, я закуплю материалы и начну работать. Юлий повернулся к мессеру Карлино, казначею, и сказал: - Дайте Буонарроти все, в чем он нуждается. Мессер Карлино, желтолицый, с тонкими губами мужчина, выдал ему из своего сундука сто дукатов. Микеланджело направил человека за Арджиенто, жившим недалеко от Феррары, и написал новому герольду Синьории Манфиди, запрашивая его, нельзя ли послать в Болонью двух литейщиков по бронзе, Лапо и Лотти, работавших при Соборе, чтобы они помогли отлить ему статую папы. Он предлагал этим литейщикам щедрую плату. На Виа де Тоски - улице Тосканцев - он снял бывший каретник, каменное помещение с высоким потолком и выщербленным, оранжевого цвета, кирпичным полом. В каретнике был очаг, удобный для варки пищи, рядом раскинулся сад с воротами на задах. Стены каретника, по-видимому, не знали краски уже сотню лет, но в отличие ото всех стен, какие бывали в римских жилищах Микеланджело, оказались сухими и не запачканными подтеками от дождей, проникавших сквозь крышу. Первым делом Микеланджело пошел в лавку, где продавалась подержанная мебель, и купил изготовленную в Прато двуспальную кровать в четыре аршина шириной. По обеим ее сторонам, в ногах, были приделаны низенькие скамеечки, служившие и ящиками. Кроме кровати, Микеланджело привез из лавки небольшой диван с изголовьем, занавеси и полосатый матрац, старый и комковатый, но чистый. Он купил также кухонный стол и несколько некрашеных деревянных стульев. Приехал из Феррары Арджиенто, объяснив, что весной, когда Микеланджело звал его к себе в Рим, он не мог бросить хозяйство брата. Арджиенто тотчас принялся за дело и наладил при очаге настоящую кухню. - Что ж, я не прочь взяться и за бронзу, - говорил он, выскребая и промывая сначала стены, а потом и кирпичный пол каретника. Двумя днями позже приехали Лапо и Лотти: их соблазнила более высокая плата по сравнению с той, к какой они привыкли во Флоренции. Лапо был сорок один год; лицо этого худого, невысокого - куда ниже Микеланджело - флорентинца казалось таким открытым и честным, что Микеланджело поручил ему делать все закупки материалов - воска, холста, глины и кирпича для плавильной печи. Лотти когда-то учился на златокузнеца в мастерской Антонио Поллайоло; худой, как и Лапо, с багровыми щеками, сорокавосьмилетний этот человек отличался добросовестным отношением к делу; во Флоренции его числили литейным мастером при артиллерии. Двуспальная супружеская кровать оказалась истинным благословением; после того как Лапо заготовил материалы, а Арджиенто, обойдя множество лавок, запасся пищей и приобрел кое-какую утварь для кухни, сто папских дукатов иссякли и всякие закупки пришлось прекратить. Четверо мужчин спали на одной кровати - при ее ширине это было достаточно удобно. Лишь Арджиенто чувствовал себя несчастным и сокрушенно жаловался Микеланджело: - Тут такая дороговизна! Все лавки забиты папскими придворными да священниками. Оборванца, вроде меня, здесь не хотят и слушать. - Терпение, Арджиенто. Я скоро пойду к мессеру Карлино и опять получу денег. Тогда ты купишь себе новую рубашку и пострижешься. - Не стоит, - возражал Арджиенто, лохматый, как брошенная без призора сада. - Цирюльники заламывают тут вдвое. Мессер Карлино слушал Микеланджело, и глаза его становились все мрачнее. - Как у большинства мирян, Буонарроти, у вас ошибочное представление о роли папского казначея. Моя цель состоит не в том, чтобы раздавать деньги, а в том, чтобы как можно увертливее отказывать в них. - Я не напрашивался отливать эту статую, - упрямо твердил Микеланджело. - Вы слышали, как я сказал папе, что самое малое, во что она обойдется, - тысяча дукатов. Святой отец уверил, что даст мне денег. Я не могу оборудовать литейную мастерскую, если у меня не будет средств. - На что вы потратили выданные вам сто дукатов? - Это не ваше дело. Папа сказал, что даст мне достаточно денег, чтобы я был счастлив. - Для этого не хватит никаких денег на свете, - холодно возразил Карлино. Выйдя из себя, Микеланджело бросил казначею язвительный тосканский эпитет. Карлино вздрогнул и закусил нижнюю губу. - Если вы не отпустите мне еще сотню дукатов, - настаивал Микеланджело, - я пойду к папе и заявлю ему, что из-за вас я вынужден прекратить работу. - Дайте мне все расписки и общий счет расходов по первой сотне дукатов, а также примерные наметки того, как вы собираетесь потратить вторую сотню. Я обязан вести папские бухгалтерские книги со всей аккуратностью. - Вы как собака на сене - и сами его не едите, а другим не даете. Еле заметная улыбка скользнула от прищуренных глаз казначея к бескровным его губам. - Мой долг - заставлять людей ненавидеть меня. Тогда они стараются приходить ко мне как можно реже. - Будьте уверены, я приду снова. Лапо успокоил Микеланджело: - Я хорошо помню, на что я тратил деньги. Я составлю подробный отчет. Микеланджело прошел сначала на площадь Маджоре, затем вдоль стен храма Сан Петронио выбрался к открытой галерее, по обе стороны которой стояли банкирские дома и здание университета, пересек Борго Саламо и зашагал на юго-восток, к площади Сан Доменико. Войдя в церковь, где после заутрени густыми струями плыл ладан, он остановился у саркофага делль'Арка и с улыбкой оглядел свою старую работу - дородного, деревенского обличья парня с крыльями орла за плечами. Он любовно провел пальцами по изваянию Святого Петрония, старца с умным, отрешенным от мира лицом, державшего в руках модель города Болоньи. Микеланджело захотелось вдохнуть в себя запах чистых, белых кристаллов мрамора, приникнуть к статуе Святого Прокла - юноши в перехваченной поясом тунике, с могучими жилистыми ногами. Но, едва успев потянуться к мрамору, Микеланджело вдруг замер. Статуя была расколота на два куска и грубо, неумело соединена вновь. Он почувствовал, что кто-то за ним наблюдает, кружится вокруг, - и тотчас увидел этого человека: череп у него, как яйцо, суживался к макушке, рубаха на груди была изорвана, сильные, с буграми мускулов, руки и плечи запачканы оранжевой болонской пылью и глиной. - Винченцо! - Рад видеть тебя в Болонье. - Ты, негодяй, все-таки сдержал свое слово и расколол мой мрамор. - Когда статуя рухнула, я был в деревне, делал кирпич. Могу доказать это. - Я вижу, ты все рассчитал. - Это может повториться. Тут есть злые люди, которые говорят, что они расплавят твою статую папы, стоит только его солдатам уйти из Эмилии. Микеланджело побледнел как мел. - Если я расскажу святому отцу, что ты говоришь, он прикажет четвертовать тебя посреди площади. - Меня? Да я в Болонье самый преданный ему человек! Я буду стоять перед его статуей на коленях и читать молитвы. Есть другие скульпторы, которые грозятся. 6 Он начал работу, доведенный до белого каления, и в ярости своей хотел было закончить статую, едва за нее взявшись. Лапо и Лотти великолепно знали тайны отливки, давали ему советы, как мастерить каркас для восковой модели и как удобнее одевать эту модель в толстый кожух из глины. Все четверо работали в холодном каретнике - очаг Арджиенто обогревал лишь пространство в радиусе нескольких пядей. Если бы погода была теплей, Микеланджело опять обосновался бы в открытом дворике позади церкви Сан Петронио, где когда-то высекал свои мраморные статуи. Этот дворик будет просто необходим ему, когда Лапо и Лотти начнут класть огромную, дышащую жаром печь для отливки шестиаршинного бронзового изваяния. Альдовранди направлял к нему натурщиков, суля тем их них, кто окажется похожим на Юлия, особую плату. Микеланджело рисовал от зари до зари, Арджиенто варил пищу, мыл и чистил посуду, Лотти выкладывал небольшую кирпичную печь, чтобы испытать в ней, как плавятся местные металлы, Лапо закупал все необходимое и расплачивался с натурщиками. Тосканцы говорят, что аппетит приходит во время еды; Микеланджело увидел, что умение приходит во время работы. Хотя лепку в глине - это искусство добавления - истинной скульптурой он не считал, тем не менее он убедился, что сам его характер не позволяет ему исполнять какую-либо работу небрежно и плохо. Сколь ни презирал он бронзу, все же он не мог не стараться, напрягая все свои духовные силы, создать такое изваяние папы, на какое он только был способен. Пусть папа несправедливо, нечестно обращался с ним и в Риме, и здесь, в Болонье, это не значит, что Микеланджело может быть нечестным сам. Он исполнит это гигантское бронзовое изваяние так, что оно возвысит имя и его, Микеланджело, и всего рода Буонарроти. А если оно и не принесет ему обещанного папой счастья или не даст того упоения, которое он испытывал, работая по мрамору, то, что ж, с этим придется примириться. Он был жертвой своей честной натуры, принуждавшей его делать всякую работу как можно лучше, даже в тех случаях, когда он предпочел бы бездействовать. Единственной его радостью была Кларисса. Хотя Микеланджело часто засиживался в мастерской до темноты и рисовал и лепил при свечах, две-три ночи в неделю он ухитрялся провести с Клариссой. И когда бы он ни пришел к ней, на очаге его ждала еда, которую оставалось лишь разогреть, и была приготовлена корчага горячей воды, чтобы помыться. - Я вижу, ты не так уж хорошо питаешься, - говорила она, заметив у Микеланджело проступавшие сквозь кожу ребра. - Арджиенто скверно готовит? - Беда, скорее, в другом. Я трижды ходил за деньгами к папскому казначею, и он трижды гнал меня прочь. Он говорит, что цены, которые указаны у меня в счетах, фальшивые, хотя Лапо записывает каждый потраченный грош... - А ты не мог бы приходить ко мне ужинать каждый вечер? Тогда ты наедался бы хорошенько хотя бы раз в сутки. И, едва сказав это, она расхохоталась. - Я разговариваю с тобой так, будто я тебе законная жена. У нас, болонцев, есть пословица: "От такого зла, как жена да ветер, не избавишься". Он крепко обнял ее, поцеловал в теплые, опьяняющие губы. - Но ведь художники не любят жениться? - все не успокаивалась Кларисса. - Художник живет там, где ему придется. Но ближе к женитьбе, чем сегодня, я еще не бывал. Теперь она поцеловала его сама. - Давай кончим серьезные разговоры. Я хочу, чтобы ты в моем доме чувствовал себя счастливым. - Ты исполняешь свое обещание верней, чем папа. - Я люблю тебя. Это облегчает дело. - Когда папа увидит себя в шестиаршинной бронзе, это, надеюсь, так ему понравится, что он тоже полюбит меня. Только таким путем я смогу вернуться к моим колоннам. - Неужели они так уж прекрасны, твои колонны? - "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими, шея твоя как столп Давидов; два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями... Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!" Вот, как библейская Суламифь, столь же прекрасны и мои колонны. Почта из Флоренции шла через перевал Фута с большими перерывами. Микеланджело хотелось узнать, что нового дома, но он читал в письмах почти одно и то же - просьбы прислать денег. Лодовико подыскал земельный участок в Поццолатико: это была доходная земля, но задаток за нее надо было внести немедленно. Если бы Микеланджело мог прислать пятьсот флоринов или хотя бы триста... От Буонаррото и Джовансимоне - оба они работали в шерстяной лавке Строцци близ Красных ворот - изредка тоже приходили письма, и в них всегда говорилось: "Ты обещал нам собственную лавку. Нам надоело трудиться на чужих. Нам хочется зарабатывать много денег..." Микеланджело бормотал: "Мне тоже хочется", - и, закутавшись в одеяло, писал в своем вымерзшем каретнике, пока три его помощника спали на широченной кровати: "Как только я вернусь во Флоренцию, я приставлю вас к самостоятельному делу, одних или в компании с кем-нибудь, как вы пожелаете. Я постараюсь достать денег на задаток за земельный участок. Я думаю, что у меня все будет готово к отливке статуи в середине великого поста; так что молите господа, чтобы со статуей все обошлось благополучно; ибо если все будет хорошо, то, я надеюсь, у меня сложатся хорошие отношения с папой..." Часами Микеланджело наблюдал за Юлием, рисуя его в различных позах. Он рисовал папу, когда тот служил мессу, шествовал в процессии, разговаривал с прелатами, кричал в гневе, хохотал во все горло, откликаясь на шутку придворного, ерзал в своем кресле, принимая делегации со всей Европы, пока, наконец, рука Микеланджело сама не знала каждый мускул, каждую кость и сухожилие укрытого ризами тела старика. Затем Микеланджело возвращался в свой каретник и закреплял в воске или в глине каждое характерное движение Юлия, каждый его поворот и жест. - Буонарроти, когда ты покажешь мне свою работу? - спрашивал папа на Рождестве, только что отслужив мессу. - Я не знаю, долго ли я еще останусь здесь со своим двором, мне надо будет возвратиться в Рим. Скажи мне, когда ты изготовишься, и я приду к тебе в мастерскую. Подхлестнутые таким обещанием, Микеланджело, Лапо, Лотти и Арджиенто трудились дни и ночи - они спешили соорудить деревянный каркас высотой в пять с половиной аршин, затем, медленно, ком за комом, шпатель за шпателем добавляя глину, надо было вылепить модель, по которой отливалась уже бронзовая статуя. Сначала они вылепили обнаженную фигуру папы, сидящего на большом троне, - одна рука воздета вверх, левая нога вытянута, в точности так, как рисовал его на первоначальных набросках Микеланджело. Глядя на возникшее изображение Юлия, он испытывал острое удовольствие: столь крупная глиняная фигура оказалась точной по композиции, по линиям, по массам, по движению. Когда была готова вторая модель статуи, - ее вылепили для него Лотти и Арджиенто, - Микеланджело закутал ее в огромные полотнища холстины. Вспомнив свой римский опыт, когда он возился с тиберским илом, Микеланджело теперь смазывал эти полотнища грязью, принесенной со двора: надо было скомпоновать одеяния папы так, чтобы они не скрадывали яростной энергии его тела. Поглощенный своим замыслом, он работал как в чаду по двенадцать часов в сутки, после чего падал на кровать и засыпал, вытянувшись между Арджиенто и Лотти. На третьей неделе января он уже мог принять папу. - Если, ваше святейшество, вы по-прежнему склонны посетить мою мастерскую, модель готова для обозрения. - Великолепно! Я приду сегодня же после обеда. - Благодарю вас. И не могли ли бы вы привести с собой вашего казначея? Кажется, он считает, будто я делаю статую из дорогих болонских колбас. Юлий явился за полдень и действительно привез с собой Карлино. Микеланджело накинул стеганое одеяло на один из лучших своих стульев. Папа сел на него и, не произнося ни слова, сосредоточенно рассматривал свое изображение. Юлий был явно доволен. Он поднялся, несколько раз обошел модель вокруг, сделав одобрительные замечания о ее точности и верности натуре. Затем он остановился и недоуменно посмотрел на правую руку изваяния, воздетую в высокомерном, почти неистовом движении. - Буонарроти, эта рука - она хочет благословить или проклясть? Микеланджело пришлось мгновенно придумать ответ, ибо это был излюбленный жест папы в те часы, когда он сидел на своем троне, правя христианским миром. - Поднятая правая рука, святой отец, повелевает болонцам проявлять послушание, несмотря на то, что вы находитесь в Риме. - А левая рука? Что она должна держать? - Может быть, книгу? - спросил Микеланджело. - Книгу? - крикнул папа презрительно. - Меч! Вот что она должна держать. Я не книжник. Меч! Микеланджело усмехнулся. - А возможно, святой отец будет держать в левой руке ключи от нового храма Святого Петра? - Великолепно! Мы должны выжать на строительство собора как можно больше денег из каждой церкви, и такой символ - ключи - будет нам в помощь. Бросив взгляд на Карлино, Микеланджело добавил: - Мне надо купить семьсот или девятьсот фунтов воска на модель для отливки... Папа распорядился выдать деньги и вышел из мастерской на улицу, где его ожидала свита. Микеланджело послал Лапо в лавку за воском. Тот возвратился очень быстро. - Воск стоит девять флоринов и сорок сольди за сотню фунтов, дешевле я не нашел. Надо купить его весь сразу по этой цене - выгодней ничего не подвернется. - Иди снова в эту лавку и скажи, что, если они уступят сорок сольди, я воск беру. - Нет, болонцы не из тех, кто уступает. Если они что-то запросят, то уж не сбавят ни гроша. Какая-то странная нота в голосе Лапо насторожила Микеланджело. - В таком случае я обожду до завтра. Улучив минуту, когда Лапо был чем-то занят, Микеланджело тихонько сказал Арджиенто: - Сходи в эту лавку и узнай, какую цену там запросили. Вернувшись, Арджиенто сказал Микеланджело на ухо: - Они просят всего-навсего восемь с половиной флоринов, а если обойтись без посредника, будет еще дешевле. - Так я и думал. Лапо дурачил меня, а я верил его честному лицу. Карлино был прав. Возьми-ка вот деньги, получи в лавке счет и сиди на месте, жди, когда привезут воск. Уже затемно осел, впряженный в тележку, подвез к каретнику груз, и возчики перетащили тюки с воском в помещение. Когда возчики уехали, Микеланджело показал Лапо счет. - Лапо, ты обманывал меня и наживался. Ты наживался буквально на всем, что закупал для меня. - А почему мне не наживаться? - отвечал Лапо, ничуть не изменившись в лице. - Я получал у тебя слишком мало. - Мало? За шесть недель я выплатил тебе двадцать семь флоринов - при Соборе ты таких денег не зарабатывал. - А ты погляди - какая тут у нас нищета! Даже досыта не наешься. - Ты ел то же самое, что и мы! - с угрозой сказал Арджиенто, стискивая свои тяжелые кулаки. - Цены на пищу взвинчены вон как, папский двор и приезжие скупают все подряд. Если бы ты поменьше воровал, нам хватало бы денег вдоволь. - Еды в тавернах здесь за глаза. И вино есть в винных лавках. И женщины на улице борделей. Жить так, как живете вы, я не согласен. - Тогда езжай обратно во Флоренцию, - оборвал его Микеланджело. - Там ты будешь жить лучше. - Ты хочешь прогнать меня? Это невозможно. Я всем говорил, что я художник, что я при деле и что мне тут покровительствует папа. - Иди и скажи всем, что ты лжец и мелкий воришка. - Я пожалуюсь на тебя в Синьории. Я расскажу во Флоренции, какой ты скряга... - Будь любезен, возврати семь флоринов, которые я заплатил тебе в качестве задатка на будущее. - И не подумаю. Я беру эти деньги на дорожные расходы. И он начал укладывать и связывать свои пожитки. Тут к Микеланджело подошел Лотти и сказал извиняющимся тоном: - Кажись, мне надо тоже ехать вместе с ним. - Это почему же, Лотти? Ты в нечестных поступках не замешан. И мы были с тобой друзьями. - Ты мне очень нравишься, мессер Буонарроти, и я надеюсь поработать с тобой когда-нибудь снова. Но я приехал с Лапо, и я должен с ним уехать. Вечером в пустом каретнике гулко отдавалось эхо, а Микеланджело и Арджиенто с трудом глотали похлебку, сваренную на четверых. Дождавшись, когда Арджиенто лег в огромную кровать и заснул, Микеланджело пошел к Альдовранди. Там он написал обо всем происшедшем герольду Синьории и Лодовико. Потом он поплелся по пустынным улицам, направляясь к Клариссе. Кларисса спала. Закоченевший от холода, издерганный, еще не уняв внутренней дрожи от дневных разговоров, от гнева, от крушения своих надежд, он скользнул под одеяло и прижался к Клариссе, стараясь согреться. Ни на что иное он был уже не способен. Все еще думая о своих бедах, озабоченный, встревоженный, он лежал недвижно, с широко открытыми глазами. Когда на тебя навалилось столько тревог и