ь о том, какой никчемной оказалась вся моя жизнь. Цифры, формулы, теоремы, аксиомы -- вздор, сделавший меня в смутное время молчаливым соучастником преступления. В 1946 году немецкий ученый значил меньше, чем насекомое. Какая польза от млекопитающего, которое вместо того, чтобы класть кирпичи, изучает их форму и измеряет их длину? Я ощущал себя не просто ненужным, но даже лишним. Если, как скажет позже один философ, литература стала невозможной после Аушвица, то что же говорить о математике? Кого могли волновать Кантор и проблема континуума, когда прервались миллионы человеческих жизней? Как мне на улице смотреть людям в глаза? Я поселился в одном из разоренных многоквартирных домов на окраине города, не зная, чем заняться. По соседству со мной в голых комнатенках ютились целые семьи. В конце февраля в Геттинген приехали Вернер Гейзенберг и Отто Ган, до которого совсем недавно дошло известие о присуждении ему Нобелевской премии за открытие деления атомного ядра. И тот и другой заручились дозволением британских властей (а те в свою очередь -- американских) приступить к воссозданию отделений соответственно физики и химии Института имени кайзера Вильгельма. Их миссия сообщала некоторое оживление городу, но этого было недостаточно, чтобы вывести меня из летаргического состояния. Я ощущал полное безволие. Совершенно автоматически принял предложение возглавить кафедру математики в университете, руководствуясь единственным соображением, что так мне проще всего заработать на жизнь, не прилагая особых усилий. Во всяком случае, я не собирался заниматься научно-исследовательской деятельностью или вмешиваться в учебную работу. Между тем союзники принимали срочные меры в соответствии с программой денацификации общественной жизни Германии. Всех нас, немецких граждан, заставили заполнить анкеты, в которых неоднократно повторялись вопросы о принадлежности к ассоциациям или группам, так или иначе связанным с нацистской партией. Те, кто отвечал утвердительно, были обязаны предстать перед военным трибуналом для дачи показаний. Выявленные таким образом члены партии и примыкавших к ней структур лишались права осуществлять любую деятельность, имеющую отношение к государственной службе. В Германии университетские кафедры традиционно являлись частью центральной администрации, поэтому большинству профессоров пришлось вступить в нацистскую партию единственно ради сохранения рабочего места. Все это привело к тому, что для сотен хороших ученых обратная дорога в академическую жизнь оказалась закрытой, а многим профессорам более низкого уровня, не значившимся в партийных списках, достались должности, ранее для них недоступные. Когда наступила моя очередь отчитаться за прошлое, нашлись несколько свидетелей, хорошо знавших о том, как далек я был от нацистов. Благодаря этим Persilscheine -- так в народе прозвали оправдательные показания, имея в виду рекламу известной торговой марки мыла "Персил": "Не просто чистый -- незапятнанный!" -- в октябре 1946 года меня назначили Extraordinarius (Внештатный профессор) математической логики в древнейшем университете имени Георга Августа в Геттингене. Как только я получил письмо лейтенанта Бэкона, сразу понял -- это некий знак, зов судьбы. Тем не менее поначалу постарался не придавать ему значения, убеждал себя, что речь идет просто о еще одном обычном расследовании, которые в те дни уже всем оскомину набили. Однако Джонни не вспомнил бы обо мне, желая лишь помочь какому-то солдатику заполнить бюрократическую анкетку; между строчками письма прячется что-то гораздо большее. Отсюда вопрос: а нужно ли мне все это? Хочу ли я снова окунуться в пережитую боль, воскресить ужас двенадцати лет гитлеровской диктатуры, когда все уже наконец позади? Не лучше ли безвозвратно забыть? Именно так и поступали все вокруг, словно подчиняясь категорическому запрету поминать всуе преисподнюю. По Аристотелю, инициирующая причина материальной причины есть формальная причина причиненного. Значит, надо винить фон Неймана во всем, что произошло после того, как ему взбрело в голову назвать мое имя? Или, еще точнее, взвалить на него ответственность за письмо, посланное им, скорее всего в спешке и без особых раздумий, на адрес одного из своих учеников? Старый добрый фон Нейман, знаток случайностей, сам ставший орудием случая... Лейтенант Фрэнсис П. Бэкон появился в моем нетопленом кабинете одетый в американское обмундирование, что поначалу производило впечатление не только бестактности, но также способа оказать на меня психологическое давление. Кажется, у меня еще не было повода дать подробное описание его внешности, и вот каким я увидел его тогда в Геттинге-не. Высок, но не слишком, с лица не сходит вымученная ухмылка, будто чувствует, как неловко сидит на нем офицерская форма. Заметно сутулится, конечности длинные -- когда он поднял руку в военном приветствии, было видно, как рукав сорочки сполз до локтя, -- но в целом можно сказать, что не урод. Взгляд умный, все время перемещается с предмета на предмет (я даже подумал, что он хочет запомнить обстановку в моем кабинете и потом составить о ней отдельный отчет) -- гораздо более живой по сравнению с довольно-таки угловатой осанкой. Я прикинул, что ему не больше тридцати, то есть лет на пятнадцать младше меня. Его порывистые движения немного раздражали, хотя подозреваю, что моя медлительность производила на него такое же впечатление. Его левая бровь дергалась, указывая на склонность к потере самоконтроля, в то же время твердая, решительная линия губ придавала его лицу некую грубоватую чувственность, не оставлявшую, полагаю, женщин равнодушными. Выслушав довольно официальное представление, я предложил ему сесть. Опершись локтями на мой письменный стол, он сразу взял быка за рога. -- Вы состояли в нацистской партии? Было очевидно, что ответ ему уже известен. -- Нет. -- Вы входили в какую-либо организацию, созданную нацистской партией? -- Я уже отвечал на этот вопрос тысячу раз. К тому же вы читали мое личное дело. Нет, я никогда не принадлежал ни к одной из этих организаций. -- В таком случае почему вы остались в Германии? -- Это моя родина. Вы бы поступили иначе? -- Не знаю. В условиях, созданных здесь Гитлером... Он слушал меня как бы нехотя, словно по необходимости выполнить -- хорошо бы поскорее -- скучную бюрократическую процедуру. -- Вы слишком все упрощаете. Может быть, мне не следует говорить вам это, я уже устал доказывать, но поначалу происходящее не казалось таким очевидным, как сейчас. В 1933-м у Гитлера не было на лбу написано: Я УБИЙЦА, или Я НАМЕРЕВАЮСЬ РАЗВЯЗАТЬ ВТОРУЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ, или Я СТАВЛЮ СЕБЕ ЦЕЛЬ УНИЧТОЖИТЬ МИЛЛИОНЫ ЛЮДЕЙ... Нет, все не так просто. -- Но его планы были общеизвестны, все знали, что он хотел перевооружить страну, а антисемитизм являлся частью официальной политики... Не пытайтесь убеждать меня теперь, что об этом никто не знал! -- Мне совершенно безразлично, как вы отнесетесь к моим словам, лейтенант. Я не собираюсь никого защищать, включая и себя. -- Очень хорошо! (Да он просто ребенок! Фон Нейман прислал ко мне несмышленыша!) -- Почему вы не выступили открыто против Гитлера? -- Открыто ?! -- Я не смог сдержать издевательскую ухмылку. -- Если бы я тогда выступил открыто, вы бы допрашивали сейчас другого математика, не меня! В гитлеровской Германии открытые выступления, как вы их называете, стоили человеку жизни! -- Так или иначе, вас все равно арестовали и отдали под суд. -- Давайте-ка проясним кое-что с самого начала, -- сказал я. -- Вы достаточно изучили мою биографию, прежде чем прийти сюда. Хотите, чтобы я вам подтвердил каждый пункт своего личного дела? -- В мои намерения не входило... -- Да, меня посадили в тюрьму в конце войны, после неудавшейся попытки переворота so июля 1944 года. Десяткам моих друзей, не совершившим другого преступления, кроме осуждения в частных беседах зверств Гитлера, повезло меньше, чем мне; они не дожили, чтобы рассказать об этом. Погибли все близкие мне люди. Что вам еще нужно, лейтенант? Хотите, чтобы все оставшиеся в живых немцы просили у мира прощения за злодеяния Гитлера? Вы пытаетесь выдать желаемое за действительное. Не забывайте, что нет ничего полностью однородного. В этой стране жертвами Гитлера пало столько же людей, сколько в Польше или России. -- Сожалею. Я понимаю, что вам неловко говорить об этом. -- Неловко ?! Разговор становился все более жестким. Я не мог позволить ему обращаться со мной с позиции силы, мне необходимо было с самого начала установить принципы наших дальнейших отношений. Иначе ничего не получится. Сделав паузу, я попытался смягчить тон беседы. -- Чем могу помочь вам, лейтенант? -- Профессор фон Нейман сказал мне, что вы были друзьями... -- Да, это так, -- солгал я. -- Хотя мы давно не встречались по понятным причинам. -- На чем вы специализируетесь? -- впервые прозвучал вопрос, по которому можно предположить, что обмундирование офицера оккупационных войск было надето на ученого. -- На теории чисел. Во всяком случае, я занимался этим прежде. -- Профессор фон Нейман рассказывал, что вы хорошо знаете работы Кантора. -- Да, кое-что помню, -- нехотя признался я; мне всегда было неприятно разговаривать о науке с военными, будь то нацистские начальники или образованные оккупанты. -- Мое увлечение бесконечностью так и не исчезло полностью. -- Бесконечностью? Я утвердительно кивнул, не понимая причины его удивления. Можно подумать, он услышал, что я занимаюсь изучением костной структуры бабуинов. -- Что-то не так? -- Нет-нет, наоборот, я нахожу это очень интересным. -- Его немецкий не был безнадежным, но все же довольно убогим. Я откинулся на спинку стула, взял ручку и принялся бездумно рисовать на листке бумаги. -- Я был бы признателен, если бы мне представилась возможность ознакомиться с какими-нибудь вашими работами. -- Благодарю за любезность, лейтенант, однако полагаю, вы ехали в Геттинген не за этим. -- Нет, конечно. -- У него была киношная манера нагнетать напряженность, выдерживая между фразами долгие, нудные паузы. -- Как я и сообщал в письме, мне нужна ваша помощь. -- Чем же может помочь вам обычный ученый-математик? -- Я здесь не для того, чтобы разговаривать с вами как с математиком... -- А как с кем? С военнопленным? -- Как с человеком, сведущим в современной научной жизни, профессор. -- Он изо всех сил старался, чтобы в его голосе слышался металлический звон и непоколебимость. -- Просто хочу послушать, что вы скажете. • • • -- Что вам от меня надо? -- Я хочу знать, что вы думаете, хочу знать историю немецкой науки... -- Не понимаю, -- поддразнил я его. -- Честное слово, лейтенант, я не уверен, что вам необходимо знать личные соображения математика-немца, чтобы получить нужную информацию. Вы, американцы, можете делать в нашей стране все, что заблагорассудится. Я не жалуюсь, это -реальность, с ней приходится мириться. В этой форме и с вашими полномочиями вам открыт доступ к любым архивам, какие есть повсюду, от Геттингена до Мюнхена. Я-то вам для чего? -- Поверьте, если бы я на самом деле не нуждался в вашей помощи, я бы не стал отправляться в дальний путь специально, чтобы просить вас о ней, -- перешел он в контратаку. -- Я хочу подчеркнуть последние сказанные мной слова -- просить вас о ней. Это не приказание, не требование. Я обращаюсь к вам как друг, как коллега. Мне нужен кто-то, кому я мог бы полностью доверять. Я почувствовал, как кровь прилила к лицу. -- Хотите сделать меня своим стукачом, лейтенант? -- Господи, нет, конечно! -- Его волнение было искренним. -- Ничего подобного у меня и в мыслях нет! Я не собираюсь ни за кем шпионить. Просто хочу содействовать тому, чтобы правда вышла наружу. Я пытаюсь докопаться до истины! Не стану отрицать, во мне пробудилось любопытство. Я заметил, как мне показалось, блеск в глазах лейтенанта Бэкона, который пришелся мне по душе, несмотря на самоуверенное поведение гостя. Было в нем что-то от меня, от меня молодого: та же готовность действовать, та же юношеская воодушевленность -- чувства, которых я уже не испытывал теперь. Этот самодовольный лейтенант Бэкон был в чем-то моим Doppelganger (Двойник), родственной душой. -- Боюсь, я не совсем понятно изъясняюсь, -- вновь заговорил он. -- Приношу свои извинения. Эти слова прозвучали искренне и немного наивно. Он мне начинал нравиться... Что ж, продолжайте, лейтенант Бэкон, профессор Бэкон, Фрэнк... -- Важно, чтобы мы могли полностью доверять друг другу. Понимаю, что достичь этого не просто; наши страны слишком долго оставались смертельными врагами. -- Вы еще не сказали, какая мне выгода от того, что я решу сотрудничать с вами, -- снова озадачил я его. -- Долгое время вы были жертвой нацистского произвола, -- начал он издалека. -- Если хотите знать мое мнение, то в глубине души вам так же хочется сотрудничать со мной, как мне с вами. Война закончилась, но это не означает, что совершенные преступления можно оставить безнаказанными, забыть о них. Я говорю о преступлениях нацистов против человечества. О преступлениях против вас и других ученых. Я прошу вас стать моим проводником на чужой для меня территории нацистского прошлого, где самому мне не найти дороги. Несколько мгновений я обдумывал его слова. -- Ваши сомнения можно понять, -- продолжил он. -- А вы дайте мне испытательный срок, и мы оба посмотрим, сможем ли работать вдвоем. -- Согласен, -- решился я наконец. Бэкон снова обозначил паузу, легким покашливанием прочистив горло. Он был просто влюблен в театральные эффекты, в мелодраматические сцены, в детективные романы. Я узнавал его все лучше. -- Очень хорошо, -- с подчеркнутой сдержанностью произнес он. -- Знаете ли вы что-нибудь про ученого самого высокого уровня, консультанта Совета рейха по научным исследованиям, известного под условным именем Клингзор? Я оторопел. -- Никогда не слышал ничего подобного. -- Похоже, в Германии о нем никто понятия не имеет, -- иронически констатировал Бэкон, но я сделал вид, что не заметил сарказма. -- Тем не менее есть основания полагать, что речь идет о человеке, приближенном к самому Гитлеру... Ах, вот в чем дело... -- А почему это так важно? -- Еще слишком рано просить меня ответить на этот вопрос, профессор Линкс. -- Он поднялся со своего места и стал прохаживаться по кабинету, всем видом показывая, кто теперь хозяин положения. -- Сначала помогите мне разобраться в иерархии нацистов, чтобы найти в ней хоть какие-то следы, которые привели бы нас к этому чертову Клингзору! -- Снова пауза. -- Итак, я повторяю вопрос: не доводилось ли вам когда-либо слышать об этом человеке? Я выдал себя. И самое худшее -- что он это заметил. Но я не собирался позволить ему так просто себя раскусить. Клингзор... Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз слышал это имя? Мне уж стало вериться, что никто никогда не произнесет его больше, что оно, как тень, как ночное привидение, исчезнет вместе с черной полосой истории; испарится, как мираж; вымрет, как доисторическое существо. И вот на тебе -- являются прямо ко мне и говорят: Клингзор существовал. Откуда он узнал? Ах да, Нюрнберг... Ну конечно! Письмо пришло из Нюрнберга! У кого-то оказался слишком длинный язык, кто-то выпустил птичку из клетки... А что же теперь делать мне? Выложить все Бэкону? Поступить, как он просит, -- указать ему тропинку, ведущую к Клингзору? Получается, что я -- не лучше других, тех, кто ненавидит и жаждет возмездия, забывая о благоразумии. Ну и пусть, будь по-твоему, лейтенант! -- Клингзор... Да, при мне упоминали имя Клингзор. -- Только что вы утверждали обратное! -- Я был не уверен, хочу ли впутываться... -- А теперь уверены? -- Кажется, да. -- Отлично. Слушаю вас. -- Клингзор -- слишком деликатная тема в нынешних условиях, лейтенант. Мы вступаем в эпоху мира и согласия, так нам говорят, во вся- ком случае. Если вытащить на свет Клингзора, то за ним потянутся факты, которые очень многих могут поставить в неловкое положение. Очень важные персоны считают, что нужно дать возможность ранам затянуться, перестроить Европу, превратить ее в бастион борьбы против красных; не забывайте -- наш бывший враг теперь и ваш враг... Поймите меня правильно. Взять хотя бы бомбу; если бы русские завладели ею, это противоречило бы общим интересам, ведь так? -- Клингзор имел отношение к бомбе? -- Клингзор имел отношение ко всему, лейтенант, -- вот почему этот вопрос непростой и опасный. Он принимал участие в слишком многих делах, военных и научных, чтобы разглашение сейчас информации о его деятельности не затронуло чьих-то интересов. -- Для Бэкона такое заявление было полной неожиданностью, и он не сумел скрыть удивления. -- Да-да, лейтенант; Клингзор принимал окончательное решение по бюджетному финансированию специальных научных исследований рейха. Никто не знал его лично, однако для всех он был ученым первого порядка, который, оставаясь в тени и вроде бы в стороне от политики и партии, выполнял свою работу от начала до конца войны. Как нам, ученым, хотелось знать, кто он! Он выполнял некую смешанную функцию советника и шпиона, что требовало от него владения грандиозным объемом информации. В сфере своей деятельности этот человек был всемогущ, за ее пределами он подчинялся только лично Гитлеру... Бэкон переживал слишком большое потрясение, чтобы сделать какое-нибудь уместное замечание. Перед ним совершенно неожиданно открылась золотая жила; теперь у него появились основания продолжать расследование. -- Дальше, профессор Линкс... -- Могущество Клингзора было огромным -- до невероятности, и кое-кто даже думал, что он в действительности не существовал, что он просто не мог существовать. По поводу его личности ходили самые разные слухи -- будто это уловка Геббельса с целью держать под контролем всех ученых; или что имя "Клингзор" объединяет не один десяток человек; а кто-то даже предположил, что сам Гитлер и есть Клингзор... Но слухи оставались слухами, не больше. -- Я вдруг почувствовал утомление, произнеся столь длинную тираду. -- Хотите знать мое мнение? -- Прошу вас. -- В отличие от многих моих коллег я думаю, что Клингзор был реальной личностью. Почему я так думаю? Да потому, что он вел себя как живой человек, оставлял за собой след, появлявшиеся время от времени в научном мире свидетельства его присутствия... Их было слишком много, чтобы считать Клингзора выдумкой или плодом нашего устрашенного воображения. К сожалению, у меня нет никаких реальных доказательств, подтверждающих мои предположения. -- Помолчав, я добавил: -- Потому-то мне и не хотелось говорить вам правду, лейтенант. Не хотелось, чтобы по моей вине вы направились по ложному пути, руководствуясь версией без единого серьезного аргумента, свидетельствующего в ее пользу. Однако Бэкон, похоже, не слышал этих последних слов. Он находился в состоянии, близком к экзальтации, даже пот выступил. -- Вы хотите сказать, что Клингзор контролировал все секретные научные исследования рейха? -- Именно так. -- Но почему нет свидетельств его существования? Почему о нем не говорят? -- Да, вы не увидите ни одного документа, подписанного Клингзо-ром, ни одного отчета о его деятельности, ни одной адресованной ему записки. И уж совсем невероятно обнаружить личное дело с фотографией. Однако это не означает, что он не существовал или не существует до сих пор. Наоборот, я полагаю, что такая неосязаемость является одним из признаков его присутствия среди нас. Сама специфика выполняемых им функций требовала, чтобы он тщательно скрывался от окружающих, это же ясно. Но есть факты, лейтенант. Если вы скрупулезно проанализируете их, то сможете найти им объяснение, оттолкнувшись от которого сумеете достать и его. -- Признаюсь, вы меня огорошили, профессор. Не знаю, что и думать. -- Сохраняйте спокойствие, лейтенант. Обдумайте все, а потом встретимся, и вы мне скажете, считаете ли меня просто чокнутым или в моих словах есть какая-то логика. -- Ох, не знаю... -- Единственное, о чем вас прошу, не сообщайте пока об этом своим начальникам. Если я не заговорил о своих подозрениях раньше, то лишь потому, что боялся натолкнуться на кого-нибудь, кто не обладает вашей способностью правильно оценивать ситуацию. А ситуация такова, что, если только дело предать огласке, можно считать, все потеряно... Включая мое будущее ученого в Германии. -- Но откуда вы знаете, что он все еще жив? Может, он умер или сбежал? -- Я не знаю, -- доверительно сказал я, -- только подозреваю. -- Что ж, прикажете мне строить все расследование на одном подозрении? -- Вам решать. Я заявляю, что готов уделить вам время и предоставить информацию, которой располагаю, с целью открыть истинное лицо Клингзора. В обмен я выдвигаю единственное условие. -- Что в моих отчетах не будет упоминаться ваше имя... -- Именно! -- Я не могу пойти на это, профессор. -- Только так я готов помочь вам. У меня и без того слишком много проблем. Докажите, что вам можно доверять, лейтенант! Вы сами просили об этом. Бэкон помолчал несколько секунд, охваченный сомнениями. -- Согласен! Вы станете моим проводником! -- наконец воскликнул он, едва сдерживая волнение. -- Моим Вергилием... Это сравнение пришлось мне по вкусу. Мы начинали понимать друг друга. Поиски Святого Грааля -- Вы знаете, кем был Клингзор? -- Что-то мне подсказывало: этот вопрос, каким бы очевидным он ни казался, ускользнул от внимания лейтенанта Бэкона. -- Если бы знал, не стал бы вас беспокоить. -- Вы не поняли, лейтенант. Я спрашиваю, знаете ли вы, кем был самый первый Клингзор, из легенд... -- Скорее всего, один из героев опер Вагнера, которыми так восхищался Гитлер, -- ответил он. Отсюда явствовало, что мифология не относилась к числу его коньков. -- Боюсь разочаровать вас, но речь идет не о герое, а о злодее. Это -один из персонажей "Парсифаля" Вольфрама фон Эшенбаха, хотя, конечно, своей известностью он обязан вагнеровскому "Парсифалю". -- Опере, которую, несомненно, обожал Гитлер... -- Меня удивляет, что вам надо разъяснять общеизвестные вещи. Хотя Гитлер был очарован Вагнером, "Парсифаль" не стал его любимой оперой... Он, так же как Ницше, считал ее слишком христианской. -- Ладно, Линкс, -- впервые он обращался ко мне в подобном фамильярном и несколько обескураживающем тоне, -- расскажите-ка мне об этом Клингзоре. Я весь внимание. -- Действие происходит, само собой, в незапамятные времена. Мы находимся в лесу неподалеку от замка Монсальват... -- Гора Спасения, -- перевел Бэкон, но я даже не обратил внимания на эту его похвальбу своей дешевой эрудицией. -- Здесь собираются рыцари Святого Грааля, военного и религиозного ордена. Грааль, по преданию, -- чаша, которой пользовался Христос во время последней вечери. В нее же спустя несколько дней была собрана кровь, вытекшая из раны в его теле, нанесенной копьем римского воина по имени Кай Касий, прозванного с тех пор Лонгином. Так вот, священной миссией рыцарей является охрана и ритуальное почитание Грааля. В произведении Эшенбаха Грааль не имел ничего общего с кровью Христовой, но Вагнер решает ввести в оперу христианскую традицию; поэтому, если средневековый трубадур рассказывает нам об обряде, имеющем языческие корни, то Вагнер превращает его в нечто похожее на причастие. -- Разобраться довольно сложно, но я не теряю нить... -- В начале оперы мы оказываемся у ручья, возле которого видим Гурнеманца, старейшего из рыцарей Грааля. Склонившись, он читает молитву. Здесь используется один из типичных мелодраматических приемов, действующий многим на нервы: старик во всеуслышание повествует об истории короля Амфортаса. -- Таким образом о ней узнаем и мы... -- У благодетельного Амфортаса есть враг, являющий собой что-то вроде его извращенной противоположности... -- Клингзор! -- Да, Клингзор. Оба символизируют две непримиримые силы. В течение многих лет они противостояли друг другу, но ни один так и не сумел одержать верх, пока, наконец, в результате многочисленных происков, демон не нашел способ победить Амфортаса, заставив его согрешить... -- Женщина! -- Вы на редкость проницательны, лейтенант, -- сказал я ему, не скрывая раздражения. -- Так оно и есть. Инструментом порока становится женщина "жуткой красоты". В заколдованном саду Клингзора де- вушка, "роза ада", занимается совращением Амфортаса. Потрясенный ее красотой, он доходит до того, что вручает ей священное копье Лонгина. Та недолго думая изменяет королю и передает копье Клингзору, который тут же использует его, чтобы ранить прежнего владельца. С того печального дня Амфортас медленно умирает, постепенно теряя кровь из незаживающей раны. Само собой, его недуг излечим лишь в том случае... -- Сейчас я угадаю! -- перебил Бэкон. -- ...Если ему поможет юноша с добрым сердцем, чистыми помыслами... -- Вагнер не настолько щедр, он ограничивается словом "невинный", каковое определение, по сути дела, можно дать любому деревенскому дурачку. На этом заканчивается рассказ Гурнеманца, и в этот момент к его ногам падает с неба лебедь. Белизна его груди запятнана кровью из раны, оставленной пронзившей сердце стрелой. Немедля появляется молодой охотник и предъявляет права на свою добычу. -- Парсифаль! -- Гурнеманц укоряет его -- в окрестностях Монсальвата даже твари земные священны. На громкие причитания старца прибегает Кундри. Она -- посланница Грааля и несет с собой из далекой Арабии бальзам для лечения раненого. Женщина просит пощады для охотника; ведь тому неведом закон, запрещающий убивать диких животных. Старик велит юноше назвать свое имя, но Парсифаль отвечает, что не знает его. Помнит только, что был взращен в полной невинности своей матерью, Херцелойде. Услышав эти слова, Гурнеманц приглашает юношу в замок на предстоящий Liebesmahl, праздник любви. В Монсальвате все готово для проведения обряда. Рыцари Грааля, а также Кундри и Парсифаль стоят вокруг каменного постамента, на котором установлена Святая Чаша. Немощный Амфортас открывает Грааль в ожидании сотворения им чуда спасения. Великолепие момента переполняет благоговением всех, кроме бедного короля, который не перестает оплакивать свой недуг и прегрешение. Наблюдая мучения Амфортаса, молодой Парсифаль не испытывает ни малейшей жалости, наоборот, ему кажется, что король заслуживает эти страдания. Гурнеманц теряет всякую надежду и приказывает Парсифалю удалиться. Этим заканчивается первый акт. -- Слава богу! -- Бэкон переигрывал. -- Прежде чем перейти ко второму, будет лучше, если мы отправимся отпить из настоящей чаши. Затем он отвел меня в какую-то маленькую, грязную пивную неподалеку от университета, битком набитую отпущенными в увольнение американскими солдатами. За видавшей виды деревянной стойкой держали оборону старик бармен и молоденькая официантка, довольно привлекательная, если не замечать ее стрижки. Я догадался, что она здесь -- главная приманка для клиентов. Бэкон направился прямо к ней и, подмигнув, тут же заказал два бурбона. Увидев его, девушка сделалась особенно любезной. Бэкон же просто не сводил с нее глаз. "Ее зовут Ева, -- повернувшись, проговорил он мне на ухо, --также, как любовницу Гитлера". Раздевшись у вешалки с военными шинелями, мы взгромоздились на высокие табуреты у стойки бара. От стоявшей напротив плиты шло приятное тепло. -- Похожа на "жутко красивую" Кундри? -- с иронической улыбкой кивнул Бэкон в сторону официантки. -- Ну, если сменить ей прическу... -- Рассказывайте про Парсифаля и Кундри, я слушаю. -- Взгляд его блуждал от меня к бюсту официантки. -- Так вы говорили, что Клингзор был чем-то вроде демона? -- Он являлся воплощением зла или совершенства, как вам больше нравится. Его замок располагался на большом холме, возвышавшемся над заколдованной долиной. Впрочем, в той части света, где правил Клингзор, все было кажущимся. Даже красота не настоящая -- за ней пряталась смерть. Именно по этой причине, как свидетельствует легенда, Клингзор кастрировал сам себя... Да, он демон, нет сомнений, но демон бесплодный, импотент... -- Искуситель Христа в пустыне... -- рассеянно заметил Бэкон, заказывая очередные два бурбона. -- Как и полагается демону, Клингзор только обещает, но не выполняет обещанного. Клянется открыть любовь и истину, но это ложь -- он сам бесчувственный, как камень; существо с пустой, извращенной душой. Укрывшись в замке, он целыми днями созерцает свое отражение в огромном зеркале. Он -- Нарцисс, способный любить лишь самого себя, но должен, как ревнивый муж, быть каждую минуту уверенным в этой любви, не спуская глаз с собственного образа. -- Я одним глотком допил содержимое стакана. К Бэкону подошла Ева. Очевидно, им надо было договориться о цене. -- Значит, Парсифаль -- его противоположность... -- Не он --Амфортас, -- сухо возразил я ему. -- Пораженный недугом король -- вот истинный соперник Клингзора. Именно он в центре трагедии, человек, который умирает, потому что не может умереть. Роль Парсифаля заключается лишь в том, чтобы нарушить существующее в мире равновесие между добром и злом. Во всем свете есть только две магические зоны: окрестности замка Монсальват, вотчина рыцарей Грааля, и заповедные кущи, скрывающие от людских глаз дворец Клингзора. Парсифалю назначено стать тем, кто найдет выигрышное завершение этой партии, в которой, казалось бы, наступил вечный пат. -- Любите шахматы? -- Бэкон наконец посмотрел в мою сторону, но тут же опять отвернулся. -- Забросил давным-давно... -- Давайте сыграем как-нибудь, а? Мое любимое занятие в детстве! -- Сыграем, сыграем... -- согласился я и вернулся к прежней теме. -- Парсифаль ни о чем не подозревает. Он воплощает в себе не добро, как раненый Амфортас, но невинность. Он не ведает о своем предназначении и ведать не хочет. Это новый Адам, почти варвар, не знающий о великом историческом противостоянии, с праотеческих времен делящем Вселенную на две враждующие половины. Именно поэтому лишь ему дано предотвратить надвигающуюся катастрофу... Книга вторая О динамических законах преступления Закон I За каждым преступлением стоит преступник Этой истине учат с древних времен, хотя очевидно, что ее современная формулировка следует из законов движения Ньютона. Ведь что есть преступление, если не чье-то движение, определенное действие в абсолютном пространстве и абсолютном времени, событие, при котором одно тело выходит из неподвижного состояния, а другое становится неподвижным -- и, может быть, навсегда? Вот что говорит сэр Исаак: "Все тела сохраняют присущее им состояние покоя либо равномерного прямолинейного движения, если только они не понуждаются изменить это состояние какой-либо приложенной к ним силой". Ну разве не прекрасное определение насилия, включая одиночные и массовые убийства? Каин, нанося удар Авелю, тем самым впервые совершает акт насильственной смерти и создает прецедент, основополагающий для развития цивилизации. Не будь этого первобытного зверства, мы бы так и остались потерянными в пещерной темноте без всякой надежды на то, что кто-то изменит мир вокруг. Далее Ньютон говорит: "Перемена состояния пропорциональна обусловливающей ее движущей силе и происходит на всем протяжении прямой линии, на которой действует эта сила". Чтобы ясно понять данную посылку, достаточно вообразить, как пули из винтовок одного расстрельного взвода -- или тысяч и тысяч оных, -- никуда не сворачивая, устремляются прямо в мишень -- грудь врага... И наконец, английский физик пишет: "Для всякого действия имеется такое же обратное противодействие; иначе, взаимодействия двух тел всегда равны между собой и направлены в противоположные стороны". Не так много на свете определений, настолько же точных и емких по содержанию. Оно описывает не только простое перемещение, но всю происходящую в мире борьбу. И если вы случайно набредете на обескровленный труп, на растерзанную женщину или на еще не проветрившуюся газовую камеру, можете быть уверены -- здесь произошло столкновение двух несовместимых волеизъявлений, действия и противодействия, чей драматизм может напугать не на шутку. Следствие I Так какое же преступление совершил Клингзор? Какое преступление пытался раскрыть с моей помощью лейтенант Бэкон? Что сделал Клингзор? Зачем он вдруг так понадобился? В чем его вина? Закон II У всякого преступника своя правда Тот, кто способен на убийство, воровство или предательство, никогда не оставит попыток найти себе оправдание. Если кто-то убивает человека -- или миллионы людей, как в нашем случае, -- то убийца старается смягчить вину, выдвигая свою, оправдывающую его версию событий; либо стремится вообще остаться незамеченным для истории, затеряться в безымянной массе тех, о которых умалчивают. Но даже это молчание есть его правда. Чтобы провести настоящее расследование преступления (так же как научное исследование), надо тщательно изучить факты и не дать обмануть себя; надо быть готовым увидеть в каждом деле признаки, которые указывают, предполагают или разоблачают волеизъявление преступника, отразившееся на движении мира. Следствие II Можно ли распознать Клингзора через его деяния? Вычислить его истинное значение? Измерить его влиятельность? Где искать его? Мир, в котором скрывается беглый преступник, похож на шахматную доску. Лучшего сравнения не найти: следить за передвижениями беглеца -- то же самое, что видеть расстановку фигур в середине партии; чтобы спланировать все возможные завершения, необходимо представить себе, каким было начало. Как искать Клингзора? Если доказательств его существования недостаточно, то по оставленным следам. По влиянию, оказанному им на других людей; по сломанным веточкам на пройденном пути; по отметинам на лицах жертв, появившихся вследствие его собственного мировоззрения. Закон III У всякого преступника есть мотив для преступления Видимо, следует уточнить эту посылку: только великие преступники, истинные преступники готовы до конца отстаивать оправданность своих действий. Цель оправдывает средства, или, другими словами, преступление -- и не преступление вовсе, но акция революционной справедливости, перераспределение богатства, благое дело, самооборона, филантропия... Наибольшие прегрешения совершаются во имя самых нелепых и непостижимых понятий: раса, религия, партия, граница... Настоящий преступник уверен, что оказывает миру большую услугу, и в определенном смысле так оно и есть. Робеспьер, Гитлер, Ленин -- вот лишь наиболее яркие образцы длинной вереницы чистокровных представителей этой породы, среди которых не следует сбрасывать со счетов гораздо реже упоминаемые имена Трумэна1, Магомета и целой плеяды римских пап.Был ли Клингзор истинным преступником? Верил ли он вместе со своим хозяином, Гитлером, что осуществляет свои злодеяния во имя спасения человечества? Был ли еще одним одурманенным фанатиком из тех, что маршировали в черных мундирах с нашивками СС, готовые пойти на любые преступления ради "наивысшей цели"? Являлся ли безукоснительным исполнителем своего долга или, как все великие люди, "носителем веры"? А теперь поставим вопросы по-другому. Нуждается ли Бог в мотивации, чтобы осуществлять свои деяния? Творит ли Он благо в обмен на что-то? Теологи отвечают на данный вопрос отрицательно. Бог есть само Благо, ему не нужно поощрение, чтобы даровать милость. А чем обусловлена порочность дьявола? Найти ответ на этот вопрос еще труднее. Насколько бескорыстно строит дьявол свои греховные козни? Какую цель преследует? Если мы решим, что зло беспричинно, то неизбежно окажемся лицом к лицу с абсолютным ужасом: произволом. Гитлер и Сталин в качестве второразрядных чертей не подпадают, конечно, под эту теорию. У них имелась цель, вера в справедливость того, что они делают, и оба умерли с этой верой. С точки зрения теологии их даже вряд ли можно отнести к категории еретиков. А как быть с Клингзором? МАКС ПЛАНК, ИЛИ О ВЕРЕ Геттинген, декабрь 1946 г Кабинет лейтенанта Бэкона находился в здании, чудом оставшемся целым и невредимым во время бомбежек, словно авиация союзников не стала утруждаться объектом, который и без того рухнет сам по себе. До войны здесь располагалась типография, затем склад боеприпасов. -- Настоящий дворец по сравнению с домом, где я живу, -- сказал при виде меня Бэкон вместо приветствия. Я засмеялся и сел на деревянную скамью, придвинутую к его рабочему столу. Ко всему прочему, у инженерной службы, похоже, не дошли руки до ремонта системы отопления, так как в помещении царила полярная стужа. -- Есть какие-нибудь новости, лейтенант? -- спросил я дипломатично, дрожа от холода. -- Боюсь, что нет. Все слишком туманно, профессор. -- Бэкон выглядел озабоченным и утомленным, вокруг глаз у него темнели круги фиолетового цвета. -- Слишком много разных зацепок, слишком много информации, слишком много мест, откуда можно начать... И в этом главная проблема, поскольку следствие по делу "Клингзор" ведется только вами и мной. -- Неужели ваши начальники не понимают, что речь идет об очень важной работе? -- У них нет полной уверенности. Пока я не получу конкретных результатов, они лишнего доллара не потратят. -- Лейтенант с досады грохнул кулаком по столу. -- Сотни архивных документов, сотни папок, сотни подозреваемых! Нас было около двадцати человек в миссии Alsos, мы работали больше трех лет, чтобы собрать всю имеющуюся ин- формацию о немецкой науке и немецких ученых. Мне предстоит перелистать и перечитать тысячи страниц... Я прокашлялся. -- На мой взгляд, вам следовало бы испытывать удовлетворение при наличии стольких отправных точек... Я безостановочно потирал руки, стараясь согреться. -- Обещали наладить отопление через пару дней, -- извиняющимся тоном произнес Бэкон. -- Впрочем, боюсь огорчить вас, но, как мне говорили те, кто давно здесь работает, это им обещали еще в октябре... Итак. Вижу по вашим глазам, профессор: у вас есть план действий. -- Как не быть, лейтенант. Начнем с того, что Клингзор существовал; во-вторых, он был личностью незаменимой для Гитлера. Таковы два основополагающих постулата нашей с вами теории. Все последующие гипотезы и теоремы мы будем строить на этих двух аксиомах... Как вы знаете, лучший способ доказать лживость какого-либо утверждения -- предположить, что оно верно; если это не так, тут же начнут возникать противоречия... -- Reductio ad absurdum (Доведение до нелепости). -- Любой уважающий себя сыщик сначала определит цель расследования, а затем выдвинет версию. Или несколько версий, если необходимо. В нашем случае речь идет о том, чтобы идентифицировать некоторое число подозреваемых. -- Должен признаться, роль детектива начинала мне нравиться. -- Надо составить поименный список подходящих кандидатур, внимательно изучить биографию каждого, особенно их деятельность в период существования Третьего рейха. По ходу расследования кого-то придется вычеркнуть из списка, кто-то останется, так что при благоприятном стечении обстоятельств мы сможем найти нужного нам