ем, что влюблен в нее, и задается вопросом, кто она такая. И каждый день она ищет в море и в небесах, в замке и во дворе, в хозяйстве и в лице Короля то, что никак не может вспомнить. Что это, чего она так ищет в этом странном месте? Мгновение назад она знала это, но сейчас забыла. Она обратила свое лицо к Молли Грю, и глаза ее не были глазами единорога. Они по-прежнему были милы, но у этой красоты теперь было имя -- именно так бывает прекрасна человеческая женщина. Их глубину можно было измерить и постичь, а густоту их тьмы вполне можно было описать. Молли видела в них страх, утрату и ошеломление -- и саму себя. И больше ничего. -- Единороги, -- сказала она. -- Красный Бык угнал их всех -- кроме тебя. Ты -- последний единорог. Ты пришла сюда, чтобы найти остальных и освободить их. Это ты и сделаешь. Глубокое, потаенное море медленно вернулось в глаза Леди Амальтеи, наполняя их, пока они вновь не стали такими же старыми, темными, непознаваемыми и неописуемыми, как и оно само. Молли видела, как это происходило, и боялась, но сжимала склоненные плечи еще крепче, словно ее руки могли притягивать отчаянье, как громоотвод. В этот миг по кухонному полу прошла дрожь звука, который ей приходилось слышать и раньше: будто громадные -- коренные -- зубы трутся друг о друга. Это во сне ворочался Красный Бык. Снятся ли ему сны? -- подумала Молли. Леди Амальтея сказала: -- Я должна пойти к нему. Другого пути нет -- и времени тоже нет. Либо в этом облике, либо в моем собственном, но я снова должна встретиться с ним лицом к лицу -- даже если весь мой народ погиб, и спасать больше некого. Я должна пойти к нему прежде, чем забуду себя навсегда, но я не знаю пути, и я одинока. Маленький кот взмахнул хвостом и издал странный звук, который не был ни мяуканьем и ни мурлыканьем. -- Я пойду с тобой, -- сказала Молли. -- Я тоже не знаю дороги вниз, к Быку, но она должна где-то быть. И Шмендрик пойдет. Он проложит нам путь, если мы не сможем отыскать его сами. -- Я не надеясь ни на какую помощь от волшебника, -- презрительно ответила Леди Амальтея. -- Я каждый день вижу, как он валяет дурака перед Королем Хаггардом, развлекая того своими промахами и неудачами даже в самых пустяковых трюках. Он говорит, что больше он ничего не может сделать, пока сила вновь не заговорит в нем. Но она никогда в нем не заговорит. Он теперь не волшебник, а шут Короля. У Молли вдруг заболело лицо, и она отвернулась, чтобы еще раз проверить, что там с супом. Преодолевая остроту в горле, она ответила: -- Он это делает ради тебя. Пока ты раздумываешь, хандришь и становишься кем-то другим, он кривляется и паясничает перед Хаггардом, отвлекая его, чтобы у тебя было время найти свой народ, если их еще можно найти. Но это не может тянуться долго, и Королю он скоро надоест, как и все остальное, и он заточит его в свое подземелье или в какое-нибудь место помрачнее. Ты неверно поступаешь, когда смеешься над ним. -- Ее голос был по-детски тонок, печален и невнятен. -- Но с тобою этого никогда не произойдет. Тебя все любят. У них был миг, чтобы взглянуть друг на друга: две женщины, одна -- прекрасная и чужеземная в холодной и низкой каморке, другая -- в такой обстановке, как дома, рассерженный маленький жук со своей особой кухонной красотой. Затем они услышали царапанье сапог, позвякивание амуниции и порывистые голоса стариков. Войско Короля Хаггарда в составе четырех тяжеловооруженных всадников ввалилось в каморку за кухней. Всем им было, по меньшей мере, лет по семьдесят, они были худы и хрупки, как снежный наст и к тому же хромали, но все были облачены в хаггардову жалкую броню с головы до пят и в руках держали его кривое оружие. Они вошли, бодро приветствуя Молли Грю -- и спрашивая, что она приготовила им на ужин, но, завидев Леди Амальтею, все четверо вдруг стали очень тихи и склонились перед нею в глубоких поклонах, заставивших их закряхтеть. -- Моя Леди, -- сказал самый старый из них всех, -- распоряжайся своими слугами. Мы -- использованные люди, траченые люди, но если ты пожелаешь увидеть чудеса, то тебе надо будет лишь потребовать от нас невозможного. Мы снова станем молодыми, стоит тебе только этого пожелать. -- Три его сотоварища что-то промычали в знак согласия. Но Леди Амальтея в ответ лишь прошептала: -- Нет-нет, вы никогда больше не будете молоды. -- И бежала от них, и ее дикие, ослепительные волосы скрывали ее лицо, а атласная мантия свистела за нею вслед. -- Как она мудра! -- провозгласил старейший всадник. -- Она понимает, что даже ее красота не может тягаться со временем. Это редкая, печальная мудрость для девы столь юной. Суп пахнет восхитительно, Молли. -- Он пахнет даже чересчур вкусно для этого места, -- проворчал второй солдат, пока они усаживались за стол. -- Хаггард ненавидит хорошую еду. Он говорит, что ни одна еда не бывает хороша настолько, чтобы оправдать те деньги и усилия, которые были потрачены на то, чтобы ее приготовить. "Вс -- иллюзия, -- говорит он, -- и пустая растрата. Живите, как я, необманутыми. " Бр-р-р-р-а-ххх!.. -- Он содрогнулся и скорчил гримасу. Остальные засмеялись. -- Жить, как Хаггард, -- произнес еще один всадник, когда Молли наливала суп в его тарелку. -- Такова будет моя участь в следующем мире, если я не буду хорошо себя вести в этом. -- Почему же вы тогда остаетесь у него на службе? -- решительно спросила у них Молли. Она тоже села к столу и оперлась подбородном о сложенные руки. -- Жалованья он вам не платит, а кормит настолько скудно, насколько смеет. В самую дурную погоду он посылает вас красть для него в Хагсгейте, ибо никогда не тратит ни гроша из своего богатства, что у него заперто в крепкой комнате. Он запрещает вс -- от людей до лютней, от шарманок до ярмарок, от костров до постов, от пенья до прегрешенья; от пива, от книг и от болтовни до игр, до шнурков и до первой весны. Почему не бросить его? Что в целом мире удерживает вас здесь? Четверо стариков нервно переглянулись, вздыхая и покашливая. Первый вымолвил: -- Все дело в наших годах. Куда еще мы можем пойти? Мы слишком стары, чтобы бродить по дорогая в поисках работы и пристанища. -- Все дело в нашем возрасте, -- сказал второй всадник. -- Когда ты стар, все, что тебя не беспокоит, -- уже удобство. Холод, тьма и скука давным-давно утратили для нас свои острые края, но тепло, пение, весна -- нет, все они по-прежнему будут причинять беспокойство. Есть худшие вещи, нежели жизнь с Хаггардом. Третий человек сказал: -- Хаггард старше нас. Со временем Принц Лир станет в этой стране королем, и я не покину этого мира, пока не увижу тот день. Мальчик мне всегда нравился -- с тех самых пор, как он был маленьким. Молли поняла, что не хочет есть. Она оглядывала лица стариков и слушала, как швами своих губ и усохшими глотками они хлебают ее суп, -- и вдруг обрадовалась, что Король Хаггард всегда ест в одиночестве. Молли непременно начинала заботиться обо всех, кого кормила. Осторожно она спросила у них: -- А вы когда-нибудь слышали сказку про то, что Принц Лир -- вовсе никакой не племянник Короля Хаггарда, взятый им на воспитание? Всадники не выказали удивления: -- Да, -- ответил самый старый. -- Мы знаем эту историю. Очень может быть, что это правда, поскольку Принц, конечно, не обладает никаким фамильным сходством с Королем. Ну и что с того? Лучше, если землями будет править украденный чужак, чем настоящий сын Короля Хаггарда. -- Но если Принца выкрали из Хагсгейта, -- воскликнула Молли, -- то он -- как раз тот человек, который исполнит проклятие, наложенное на этот замок! -- И она повторила стих, который услышала от Дринна в хагсгейтском трактире: Но лишь кто-то из Хагсгейта Замок этот ниспровергнет. Но старики лишь покачали голорами, обнажая в улыбках зубы, такие же ржавые, как их шлемы и нагрудники. -- Только не Принц Лир, -- произнес третий. -- Принц может убить хоть тысячу драконов, но ни один замок с землей он ровнять не станет, королей скидывать -- тоже. Не в его это натуре. Он -- послушный сын, который стремится -- увы! -- всего лишь быть достойным того человека, которого называет своим отцом. Только не Принц Лир. В стишке, должно быть, говорится о ком-то другом. -- А даже если бы Принц Лир и был этим человеком, -- прибавил второй, -- и даже если бы проклятье избрало его своим посланником, у него все равно бы ничего не получилось. Ибо между Королем Хаггардом и всеми Судными Днями на свете стоит Красный Бык. В комнату вломилось молчание и осталось в ней, накрыв все лица своей яростной тенью и остудив своим дыханием хороший горячий суп. Маленький осенний кот прекратил мурлыкать на коленях у Молли, а тощий кухонный огонь пригнулся в своем очаге. Холодные стены каморки, казалось, сошлись еще теснее. Четвертый всадник, молчавший до сих пор, обратился к Молли Грю через разделившую их тьму: -- Есть настоящая причина, по которой мы остаемся в услужении у Хаггарда. Он не желает, чтобы мы уходили, а то, чего Король Хаггард желает или чего не желает, -- единственная забота Красного Быка. Мы -- любимцы Хаггарда, но пленники Быка. Рука Молли, гладившая кота, не дрогнула, но голос был стеснен и сух, когда она спросила: -- А кто Красный Бык Королю Хаггарду? Ответил самый старый всадник: -- Мы этого не знаем. Бык всегда был здесь. Он служит Хаггарду и армией, и оплотом. Он -- и его сила, и источник этой силы. И он, должно быть, -- единственный его соратник, ибо Король временами спускается в его логово по какой-то потайной лестнице. Но повинуется он Хаггарду по своему собственному выбору или же из симпатии, и кто из них настоящий хозяин -- Король или Бык, -- этого мы никогда не знали. Четвертый человек, самый молодой из них всех, склонился к Молли Грю, и его розовые влажные глаза вдруг стали настойчивыми. Он сказал: -- Красный Бык -- это демон, и за все его услужение Хаггард однажды заплатит собой. Кто-то перебил его, настаивая, что есть ясные свидетельства тому, что Бык -- это заколдованный слуга Хаггарда, что он так и останется Быком, пока не уничтожат и его прежнего повелителя, и то колдовство, которое все это скрепляет. Всадники начали кричать и разливать суп. Но тут Молли задала еще один вопрос -- не громко, но так, что все они замолчали: -- Вы знаете, что такое единорог? Вы его когда-нибудь видели? Из всего живого, что находилось в маленькой каморке, только кот и тишина взглянули на нее в ответ с каким-то пониманием. Четыре человека моргали, рыгали и терли глаза. Глубокий, беспокойно спавший Бык вновь заворочался. Покончив с едой, королевские всадники отсалютовали Молли и вышли из каморки: двое отправились прямиком в свои постели, двое -- нести ночной дозор под дождем. Самый старый подождал, пока уйдут остальные, и тихо сказал Молли: -- Берегись Леди Амальтеи. Когда она в самом начале пришла сюда, ее красота была столь велика, что даже этот проклятый замок стал прекрасным -- словно луна, которая сама по себе -- блестящий камень и больше ничего. Но она здесь уже слишком долго. Теперь она так же прекрасна, как и всегда, но залы и крыши, что удерживают ее здесь, от ее присутствия стали как-то гаже. -- Он протяжно вздохнул, и вздох его окончился обтрепанным хныканьем. -- Я знаком с таким видом красоты, -- продолжал он, -- но никогда не видел такого сорта. Будь с нею поосторожнее. Ей следует отсюда уйти. Оставшись одна, Молли спрятала лицо в спутанную шерстку маленького кота. Огонь в очаге трепетал низко, но она не вставала, чтобы подкормить его. Маленькие быстрые существа суматошно пробегали по каморке, издавая звуки, похожие на голос Короля Хаггарда, а дождь, как Красный Бык, рокотал, ударяясь о стены замка. Будто в ответ своим мыслям, она вдруг услышала Быка. Его рев расколол камни у нее под ногами, и она в отчаяньи схватилась за стол, чтобы удержать себя и кота и не броситься немедленно вниз, к Быку. Из ее груди вырвался вскрик. Кот произнес: -- Он выходит. Он выходит каждый вечер на закате, чтобы охотиться на странного белого зверя, который смог от него спастись. Ты сама прекрасно это знаешь. Не будь глупой. Изголодавшийся рев донесся снова, но уже издалека. Молли перевела дух и уставилась на маленького кота. Ее это поразило не так, как могло бы поразить кого-нибудь другого: в эти дни удивить ее было труднее, чем большинство женшин. -- И ты всегда умел разговаривать? -- спросила она кота. -- Или дар речи пришел к тебе при виде Леди Амальтеи? Кот задумчиво лизал переднюю лапку. -- Мне захотелось поговорить при виде нее, да-а, -- наконец, вымолвил он. -- И давай на этом закончим. Значит, это и есть единорог. Она очень красива. -- Откуда ты знаешь, что она -- единорог? -- спросила Молли. -- И почему ты боялся, что она тебя коснется? Я видела: ты ее боялся. -- Сомневаюсь, что мне захочется разговаривать очень долго, -- беззлобно ответил кот. -- На твоем месте я бы не тратил времени на глупости. Что же касается твоего первого вопроса, то ни один кот, только-только сбросивший свою первую шерстку, никогда не будет обманут внешней видимостью. Чего не скажешь о человеческих существах, которые получают от видимостей удовольствие. Что же касается твоего второго вопроса... -- Тут он запнулся и внезапно весьма заинтересованно погрузился в умывание. И ничего не говорил до тех пор, пока не вылизал себя до полной пушистости, а потом -- до полной гладкости. Но даже после этого он избегал смотреть на Молли, а предпочел исследовать собственные коготки. -- Если бы она коснулась меня, -- очень тихо произнес он, -- то я бы стал принадлежать ей, а не самому себе. И никогда больше себе бы уже не принадлежал. Я хотел, чтобы она до меня дотронулась, но не мог позволить ей этого. Ни один кот этого не допустит. Мы позволяем людям ласкать нас, потому что это достаточно приятно и успокаивает их -- но только не ее. Здесь цена больше, чем кот может заплатить. Молли снова взяла его на руки, и он мурлыкал ей в шею так долго, что она уже начала бояться -- вдруг мгновение его речи миновало. Но он, наконец, произнес: -- У тебя очень мало времени. Скоро она больше не сможет вспомнить, кто она такая и зачем пришла в это место, а Красный Бык больше не будет реветь по ней в ночи. Может статься, она выйдет замуж за хорошего принца, который любит ее. -- Кот жестко ткнулся головой во внезапно остановившуюся руку Молли. -- Сделай это, -- приказал сн. -- Принц очень храбр, раз любит единорога. Коты могут по достоинству оценить доблестную нелепость. -- Нет, -- ответила Молли Грю. -- Нет, этого не может быть. Она -- последняя. -- Ну что ж, тогда она должна сделать то, зачем пришла. Она должна спуститься к Быку путем Короля. Молли причала его к себе так сильно, что он испустил мышиный писк протеста. -- Ты знаешь этот путь? -- спросила она с такой же горячностью, с какой ей задавал свои вопросы Принц Лир. -- Скажи мне, скажи, куда мы должны идти. -- Она опустила кота на стол и убрала от него руки. Тот долго ничего не отвечал, но его глаза, разгорались все ярче и ярче: золотое мерцание спускалось на них и затягивало собою зелень. Подергивалось только его вывернутое ухо, да черный кончик хвоста -- и больше ничего. -- Когда вино пьет само себя, -- произнес он, -- когда начинает говорить череп, когда часы бьют верное время -- только тогда ты найдешь ход, что ведет в логово Красного Быка. -- Он засунул передние лапки себе под грудку и добавил: -- Во всем этом есть одна ловушка, конечно. -- Готова спорить, -- угрюмо согласилась с ним Молли. -- Высоко на столбе в большом зале висит ужасный, крошащийся от старости череп, но какое-то время ему уже совершенно нечего сказать. Часы, что стоят неподалеку, давно обезумели и бьют, когда им заблагорассудится: полночь у них каждый час, семнадцать часов -- в четыре, а может и вообще не быть ни звука целую неделю. А вино... О, котик, не проще ли просто показать мне этот ход? Ты же знаешь, где он, правда? -- Конечно, знаю, -- ответил кот, блестнув зевком и свернув его в колечко. -- Конечно, было бы проще просто показать тебе этот ход. Это сбережет много времени и хлопот... Его голос превратился в сонное ворчание, и Молли поняла, что, как и сам Король Хаггард, кот начинает утрачивать интерес к происходящему. Поэтому она очень быстро спросила его: -- Тогда скажи мне одну вещь. Что стало с единорогами? Где они? Кто снова зевнул. -- Близко и далеко, далеко и близко, -- промурлыкал он. -- Они в пределах видимости твоей Леди, но почти за пределами досягаемости ее памяти. Они подходят ближе -- и они уходят прочь. -- Он закрыл глаза. Дыханье Молли стало внезапной веревкой, натиравшей пересохшее горло. -- Да будь ты проклят, почему же ты не хочешь мне помочь? -- воскликнула она. -- Почему ты всегда обязательно говоришь загадками? Один глаз медленно открылся -- зеленый и золотой, словно свет солнца в лесу: -- Я есть то, что я есть, -- услышала Молли. -- Я бы сказал тебе то, что ты хочешь знать, если бы смог, ибо ты была ко мне добра. Но я -- кот, а ни один кот нигде и никогда не давал никому прямого ответа. Его последние слова утонули в глубоком упорядоченном мурлыканье, и он так и уснул с приоткрытым глазом. Молли положила его к себе на колени, поглаживала его -- и он мурлыкал во сне, но больше уже не разговаривал. XI Принц Лир вернулся домой через три дня после того, как отправился убивать великана, так любившего поедать девиц. Великий Топор Герцога Альбана висел у него за спиной, а у луки седла болталась голова людоеда. Ни один из этих призов он не предложил Леди Амальтее -- он даже не бросился искать ее, не смыв с рук коричневой крови чудовища. Он окончательно решил (как он объяснил в тот вечер Молли Грю в каморке за кухней) больше никогда не беспокоить Леди Амальтею знаками своего внимания, но спокойно жить с мыслью о ней, прилежно служить ей до его собственной одинокой смерти, не требуя ни ее общества, ни ее восхищения, ни ее любви. -- Я буду безымянен, как воздух, которым она дышит, -- говорил он, -- невидим, как сила, что удерживает ее на поверхности земли. -- Подумав немного, он добавил: -- Может быть, время от времени я только буду писать ей стихотворение и подсовывать под дверь или же просто оставлять его где-нибудь, чтобы она его случайно нашла. Но я даже не стану его подписывать. -- Это очень благородно, -- сказала Молли. Она почувствовала облегчение от того, что Принц решил оставить свои ухаживания. Помимо всего прочего, это ее развлекало и как-то печалило одновременно. -- Девушкам стихи нравятся больше мертвых драконов и волшебных мечей, Д° высказала она предположение. -- Мне, во всяком случае, всегда больше нравились, когда я была молода. Почему я сбежала с Шалли -- так это как раз... Принц Лир перебил ее, твердо заявив: -- Нет, не давайте мне надежды. Я должен научиться жить без надежды, как живет мой отец, и тогда, возможно, мы, наконец, поймем друг друга. -- Он зарылся руками в карманы, и Молли услышала хруст бумаги. -- Я, на самом деле, уже написал несколько стихов об этом -- о надежде и о ней, и так далее. Если вы пожелаете, то можете взглянуть на них. -- Мне было бы очень приятно, -- ответила Молли. -- А ты, значит, никогда больше не будешь ездить сражаться с черными рыцарями и скакать сквозь кольца огня? -- Она намеревалась слегка помучить его, но, не успев закрыть рта, поняла, что ей было бы немного жаль, если бы так и вышло в действительности, поскольку приключения сделали его намного привлекательней. Он значительно сбросил вес, а помимо этого вокруг него теперь витал какой-то мускусный аромат смерти, обычно сопровождающий всех героев. Принц в ответ лишь покачал головой -- он был почти смущен: -- О нет, наверное, я не оставлю этого занятия, -- пробормотал он. -- Но все это будет уже не напоказ, не для нее. Это сначала все было именно так, но затем спасение людей, разрушение чар, вызовы коварных герцогов на честный бой входят в привычку -- трудно перестать быть героем, когда к этому привыкнешь. Вам нравится первое стихотворение? -- В нем, конечно, много чувства, -- ответила Молли. -- А разве можно рифмовать "цветущих" и "погибших"? -- Да, здесь нужно немного пригладить, -- согласился Принц Лир. -- Но меня больше всего беспокоит слово "парадокс". -- Да я и сама но знаю, стоит ли его рифмовать с "передовой"... -- Нет-нет, я о правописании. Там два "р" и "о" во втором случае или наоборот? -- Мне кажется, что в любом случае -- одно "р", -- сказала Молли. -- Шмендрик, -- обратилась она к волшебнику, который как раз сгибался, чтобы протиснуться в дверной проем, -- сколько "р" в "парадоксе"? -- Два, -- устало ответил тот. -- Они однокоренные с "порядком". -- Молли черпаком налила ему в миску супа, и он уселся за стол. Его глаза были жесткими и туманными, как нефрит. Одно веко подергивалось. -- Я не смогу заниматься этим долго, -- медленно вымолвил он. -- Дело не в этом ужасном месте и не в том, что приходится все время его слушать -- в этом я уже преуспел, -- а в том балаганном вздоре, который он часами заставляет меня для него исполнять, а в прошлый раз -- и всю ночь напролет. Я был бы не против, если б он требовал настоящего волшебства или хотя бы простых колдовских фокусов, но ему постоянно нужны только кольца и золотые рыбки, карты, шарфики и шнурки -- то же самое, что было в Полночном Карнавале. Я так не могу. Больше не могу. -- Но это как раз то, ради чего он тебя взял, -- запротестовала Молли Грю. -- Если бы он хотел настоящей магии, он бы оставил себе старого колдуна, этого Мабрука. -- Шмендрик поднял голову и наградил ее взглядом, в котором почти сквозило веселье. -- Я не это имела в виду, -- поспешила оправдаться она. -- А к тому же, до того, как мы найдем ту дорогу к Красному Быку, о которой говорил кот, осталось уже недолго. На последних словах она понизила голос до шепота, и они оба метнули быстрые взгляды в сторону Принца Лира. Но тот скорчился на табуретке в углу, где, очевидно, писал новое стихотворение. -- Газель, -- бормотал он, постукивая карандашом по губам. -- Мадмуазель, цитадель, асфодель, филомель, параллель... Он выбрал "карусель" и лихорадочно зачиркал карандашом. -- Мы никогда не найдем этого пути, -- спокойно сказал Шмендрик. -- Даже если кот сказал тебе правду -- в чем я сомневаюсь, -- Хаггард позаботится о том, чтобы у нас никогда не было времени на изучение черепа и часов. Как ты думаешь, почему он каждый день нагружает тебя все большим и большим количеством работы, как не для того, чтобы не давать тебе рыскать и вынюхивать в большом зале? Как ты думаешь, почему он, не переставая, заставляет веселить себя карнавальными трюками? И почему он в самом начале взял меня на место колдуна? Молли, он знает -- я в этом уверен! Он знает, что она такое, хотя пока не совсем в это верит. Но стоит ему в это поверить -- будь спокойна, он поймет, что нужно делать. Он знает. Иногда я вижу это у него на лице. -- Подъем стремленья и упад утраты, -- сказал Принц Лир. -- И горечь тамти-памти-паты. Стаккаты, купаты, зарплаты. Ч-черт. Шмендрик перегнулся через стол: -- Мы не можем оставаться здесь и ждать, пока он нанесет первый удар. Единственная наша надежда -- это бежать, бежать ночью, возможно, морем, если мне удастся раздобыть где-нибудь лодку. Королевские всадники будут смотреть в другую сторону, а ворота... -- Но остальные! -- тихо вскрикнула Молли. -- Как мы можем уйти, когда она пришла в такую даль, чтобы найти остальных единорогов, и мы знаем, что они здесь? -- И все же одна крохотная, нежная, предательская ее часть внезапно преисполнилась желанием убедиться в том, что их поход не удался. Она знала это и рассердилась на Шмендрика. -- Ну, а как насчет твоей магии? -- спросила она. -- Как насчет твоего собственного маленького странствия? Ты и от него хочешь отказаться? И она так и умрет в человеческом обличье, а ты так и будешь жить вечно? С таким же успехом ты мог в тот раз отдать ее Быку. Волшебник осел на место, и лицо его стало таким же белым и смятым, как пальцы прачки. -- На самом деле, это не имеет значения -- будет оно так или иначе, -- произнес он почти про себя. -- Она теперь не единорог, а смертная женщина, о которой вон тот олух может вздыхать и сочинять стихи. Может быть, Хаггард ее в конце концов и разоблачит. Она станет его дочерью, и он никогда ничего не узнает.. Это смешно. -- Он отодвинул нетронутый суп и уронил голову на руки. -- Я не смог бы снова превратить ее в единорога, если бы даже и в самом деле нашли остальных. Во мне нет магии. -- Шмендрик... -- начала она, но в этот миг волшебник вскочил на ноги и рванулся прочь из каморки, хотя она не слышала, как Король позвал его. Принц Лир даже не поднял головы -- он продолжал отстукивать метры и отбирать рифмы. Молли повесила над очагом чайник, чтобы вскипятить чай для часовых. -- У меня уже все готово, кроме последнего куплета, -- наконец сказал Лир. -- Вы хотите послушать прямо сейчас или лучше подождете? -- Как тебе больше нравится, -- ответила она, и тот прочитал ей вс сразу, но она не слышала из этого ни слова. К счастью, королевские всадники вошли прежде, чем он добрался до конца, а он слишком робел, чтобы спрашивать ее мнение в их присутствии. К тому времени, как они снова ушли, он уже работал над чем-то новым, и было очень поздно, когда он пожелал ей спокойной ночи и откланялся. Молли осталась сидеть за столом, держа на руках своего разноцветного кота. Новое стихотворение должно было стать секстиной, и голова Принца Лира счастливо позвякивала, пока он жонглировал окончаниями строк по пути наверх, в свои покои. Я оставлю первое у нее под дверью, думал он, а остальные приберегу на завтра. Он как раз ставил под сомнение свое певроначальное решение не подписывать собственных работ и играл такими литературными псевдонимами, как "Рыцарь Теней" и "Le Chevalier Mal-Aime", когда свернул за угол и встретил Леди Амальтею. Та быстро спускалась в темноте по лестнице, а когда увидела его, то испустила странный блеющий звук и неподвижно застыла тремя ступеньками выше него. На ней был ночной халат, украденный одним из людей Короля для нее в Хагсгейте. Ее волосы были распущены, а ноги босы, и при виде нее такая печаль обвилась вокруг костей Принца Лира, что он уронил и свои стихи, и свои претензии и чуть было впрямь не бросился бежать. Но при этом он оставался героем во всех отношениях и поэтому смело развернулся к ней лицом, говоря спокойно и учтиво: -- Желаю вам доброго вечера, моя Леди. Леди Амальтея же, не отрываясь смотрела на Принца в этом мраке, протягивая вперед руку, -- но все-таки отдернула ее прежде, чем коснуться его. -- Кто ты? -- прошептала она. -- Ты -- Рух? -- Я Лир, -- вдруг испугавшись, ответил тот. -- Разве вы не узнаете меня? Но она отпрянула, и Принцу показалось, что шаги ее стали стремительными шагами животного, и что она даже опустила голову, как это делают козы или олени. -- Я -- Лир, -- повторил он. -- Старуха... -- сказала Леди Амальтея. -- Луна погасла. Ах! -- Ее охватила моментальная дрожь, но глаза потом все-таки признали его. Однако, ее тело оставалось все таким же диким и осторожным, и ближе она не подходила. -- Вы грезили, моя Леди, -- сказал он, вновь обретя дар рыцарской речи. -- Желал бы я знать, о чем были ваши грезы. -- Мне это снилось и прежде, -- медленно вымолвила она. -- Я была в клетке, и там были другие -- звери в клетках и старуха. Но я не стану беспокоить вас, мой Лорд Принц. Мне это прежде снилось уже много раз. Тут она бы его и покинула, но он заговорил с ней тем голосом, который бывает только у героев -- так у многих животных появляется особый клич, когда они становятся матерями: -- Сон, приходящий столь часто, -- скорее всего, посланник. Он призван предупредить вас о будущем или же напомнить о вещах, позабытых прежде времени. Скажите мне больше, если желаете, и я попытаюсь разгадать для вас этот сон. При этих словах она остановилась, слегка повернув голову и глядя на него так, словно какое-то стройное мохнатое существо выглядывало из чащобы. Но в ее глазах была человеческая утрата, будто она потеряла что-то необходимое ей или вдруг поняла, что этого необходимого у нее никогда не было. Если бы он хотя бы моргнул, она бы убежала. Но он не моргал, а удерживал ее своим постоянным взглядом, как уже научился держать без движения грифонов и химер. Ее босые ноги причиняли ему больше боли, чем любые бивни или разрывающие тело когти, -- но он был настоящим героем. Леди Амальтея сказала: -- В этом сне есть черные фургоны с клетками и звери, которых нет и которые есть, и крылатая тварь, которая звенит, как металл при свете луны. У высокого человека -- зеленые глаза и руки в крови. -- Высокий человек -- это, должно быть, ваш дядюшка, волшебник, -- размышлял вслух Принц Лир. -- Во всяком случае, с этой частью все ясно, и окровавленные руки меня нисколько не удивляют. Мне его вид никогда особенно не нравился, если вы простито мне такие слова. И это весь сон? -- Я не могу рассказать вам его целиком, -- промолвила она. -- Он никогда не кончается. -- В ее глаза вернулся страх, как будто в пруд упал огромный камень: все было затянуто тучами и вихрилось, и везде мелькали быстрые тени. -- Я бегу прочь из хорошего места, где мне было безопасно, и ночь пылает вокруг меня. Но это еще и день, и я иду под буками, под теплым, чуть кисловатым дождем, и там есть мотыльки, и медовый звук, и испещренные пятнами дороги, и городки, как рыбьи кости, и летающая тварь убивает старуху. Я все бегу и бегу в замерзающий огонь, куда бы ни свернула, и мои ноги -- ноги зверя... -- Леди, -- прервал ее Принц Лир, -- моя Леди, с вашего позволения, не надо больше. -- Ее сон начинал сгущаться и приобретать какую-то темную форму прямо между ними, и ему вдруг не захотелось знать, что же он означает. -- Больше не надо. -- Но я должна продолжать, -- говорила Леди Амальтея, -- ибо он никогда не кончается. Даже когда я просыпаюсь, я не могу сказать, что реально, а что мне приснилось. Пока я двигаюсь, говорю, обедаю, я помню то, что никак не могло произойти, и забываю то, что случается со мною сейчас. Люди смотрят на меня, как будто я должна их знать, и я в самом деле знаю их -- во сне, и огонь постоянно подбирается ближе и ближе, хотя я не сплю... -- Не надо больше, -- в отчаяньи вымолвил он. -- Этот замок построила ведьма, и часто разговоры о кошмарах только пробуждают эти кошмары к жизни. -- Его бросил в дрожь не сам ее сон, а то, что она не плакала, рассказывая его. Будучи героем, он понимал плачущих женщин и знал, что нужно сделать, чтобы они плакать перестали (в общем и целом надо было что-то просто убить), но ее спокойный ужас смущал и обескураживал его, пока очертания ее лица сминали то отдаленное достоинство, поддержанием которого он был так доволен. Когда он заговорил вновь, его голос был молод и неуверен: -- Я бы ухаживал за вами с большим приличием, если бы знал, как мои драконы и мои подвиги утомляют вас, но они -- это все, что я могу вам предложить. Я -- герой лишь с недавних пор, а прежде, чем стать им, я вообще никем не был -- никем, скучным, мягкотелым папенькиным сынком. Возможно, я и сейчас скучен, только по-другому, но я -- здесь, и с вашей стороны неверно было бы ни к чему меня не приспособить. Я хочу, чтобы вы пожелали от меня чего-нибудь. Не обязательно доблестное деяние -- что-нибудь, лишь бы оно было полезным. И тогда Леди Амальтея улыбнулась ему -- впервые с тех самых пор, как пришла и осталась в замке Короля Хаггарда. Маленькая улыбка, подобная новорожденной луне, легкий изгиб яркости на краешке невидимого, но Принц Лир склонился к ней, чтобы согреться. Он взял бы эту улыбку в ладони и своим дыханием раздул ее -- если бы посмел. -- Спойте мне, -- попросила она. -- В этом как раз и будет доблесть -- возвысить голос в этом одиноком, темном месте, и польза тоже будет. Спойте мне, спойте громко -- потопите все мои сны, не давайте мне вспоминать, что бы там, внутри, ни хотело, чтобы я его вспоминала. Спойте мне, мой Лорд Принц, если вам это угодно. Это может показаться вам совсем не героическим деянием, но я буду рада ему. И Принц Лир жадно запел на той холодной лестнице, и множество влажных, никогда никем не виденных существ зашлепали и затопотали в свои укрытия от дневной веселости его голоса. Он пел первые слова, пришедшие к нему, и слова эти были такими: Я был деликатен и с дамами робок, Я был тогда молод -- то было давно. Я грыз их сердечки, как горстки изюма, Признаний не делал, но лгал все равно. Но решил я: "Никто из них не постигает Той шкатулки, в которой я душу коплю. Я стану ждать ту, что прозрит сквозь наружность, Буду верен ей я и пойму, что люблю. " Но летели года облаками в пространстве, Точно по ветру снег, чередой дамы шли. Чаровал я и лгал, разбивал и смеялся, Все грешил, и грешил, и грешил, и грешил. И решил я: "Никто ведь никак не постигнет Чистоты этой пенной, что свято я блюл. Моя леди придет -- опоздает, но все же Буду верен ей я и пойму, что люблю. " Наконец, пришла -- нежная, все понимая: "Ты совсем не таков, как вокруг говорят, " -- Не успела промолвить, как я ее предал. Она прыгнула в море, глотнув хладный яд. И себе говорил я, покуда в могилу По пути грациозных дебошей сходил: "Любовь, может, -- сильна, но привычка -- сильнее, Ведь я знал, что любил, по тому, как я жил. " Когда он закончил. Леди Амальтея рассмеялась, и ее смех, казалось, заставил старую-престарую тьму замка с шипом отползти прочь от них обоих. -- Это оказалось полезным, -- оказала она. -- Благодарю вас, мой Лорд. -- Не знаю, почему я спел именно ее, -- попытался неуклюже оправдаться Принц Лир. -- Один из людей моего отца, бывало, пел ее мне. На самом деле, я в нее не верю. Я думаю, что любовь сильнее привычек или обстоятельств. Я думаю, что себя можно долго хранить для кого-то -- и по-прежнему помнить, зачем ждешь, когда кто-то, наконец, приходит. Леди Амальтея снова улыбнулась, но ничего не ответила, и Принц еще на шаг приблизился к ней. Поражаясь собственной смелости, он тихо сказал: -- Я бы хотел войти в ваши грезы, если бы мог, и охранять вас там, и убить ту тварь, что преследует вас, -- как я бы сделал, если бы у нее достало мужества встретиться со мной лицом к лицу при свете ясного дня. Но я не могу войти туда, пока сам не приснюсь вам. Прежде, чем она заговорила -- если она вообще собиралась это сделать, -- где-то внизу на спирали лестницы раздались шаги, и голос Короля Хаггарда словно бы из-под вуали произнес: -- Я слышал, как он пел. Что это за дела у него такие, если он поет? И голос Шмендрика, королевского волшебника, покорный и поспешный: -- Сир, это было всего лишь какое-то героическое лэ, какая-то chanson de geste из тех, что он часто поет, когда скачет к славе или с победой возвращается домой. Успокойтесь, Ваше Величество... -- Он никогда здесь не поет, -- ответил Король. -- Он продолжительно распевает в своих дурацких скитаниях -- в этом я уверен, потому что так делают все герои. Но сейчас он пел здесь, и вовсе не о битве или доблести, но о любви. Где она? Я знал, что он поет о любви еще до того, как услышал его, ибо сами камни содрогнулись, как они содрогаются всякий раз, когда в земле ворочается Бык. Где она? Принц и Леди Амальтея посмотрели во тьме друг на друга и в то же мгновение оказались совсем рядом, хотя никто из них не пошевелился. Вместе с этим пришел страх Короля, ибо что бы ни родилось сейчас меж ними, именно оно могло оказаться тем, чего тот желал. Лестничная площадка у них над головами выходила в коридор. Вместе они повернулись и бросились бежать, хоть дальше собственного дыхания во тьме не могли различить ничего. Ее шаги были столь же неслышны, сколь те обещания, что она дала ему, а его тяжелые сапоги звенели, как и полагается звенеть сапогам на каменном полу. Король Хаггард не бросился за ними в погоню -- нет, его голос шелестел по залу им вслед, заглушаемый лишь словами волшебника: -- Мыши, мой Лорд, -- вне всякого сомнения. К счастью, я обладаю одним заклинанием против... -- ... Пусть бегут, -- говорил Король. -- Меня устраивает, что они бегут. И тогда они замерли там, где остановились, и снова посмотрели друг на друга. Так зима, подвывая, тащилась себе дальше -- вовсе ни к какой не весне, а прямо к короткому жадному лету страны Короля Хаггарда. Жизнь в замке продолжалась в молчании, которое заполняет то место, где никто ни на что не надеется. Молли Грю готовила и стирала, терла до чистоты камень, чинила латы и точила мечи. Она рубила дрова, молола муку, скребла лошадей и мыла их стойла, плавила краденое золото и серебро для королевских сундуков и лепила кирпичи без соломы. А по вечерам, прежде, чем улечься в конце концов спать, она прочитывала все новые стихи Принца Лира к Леди Амальтее, хвалила их и исправляла грамматические ошибки. Шмендрик дурачился, паясничал и жульничал, как того хотел Король, ненавидя свое занятие, зная, что Хаггард знает, что он его ненавидит, и получая от этого свое маленькое удовольствие. Он больше никогда не предлагал Молли бежать из замка до тех пор, пока Хаггард не удостоверится в истинности Леди Амальтеи, -- но и не стремился обнаружить тайный путь вниз, к Красному Быку, даже когда ему выпадало свободное время. Казалось, он сдался -- не Королю, а какому-то гораздо более старому и жестокому врагу, наконец, настигшему этой зимой именно его и именно здесь. Леди Амальтея становилась настолько же прекрасней с каждым днем, насколько этот каждый день был суровее и мрачнее предыдущего. Когда промокшие и замерзшие старые королевские всадники спускались вниз после своих дозоров под дождем или уставшие приходили после воровских налетов во имя Короля, то, словно цветы, тихо раскрывались, встретив ее на лестницах или в залах. Она обычно улыбалась и нежно с ними заговаривала; но стоило ей пройти дальше, как замок сразу же начинал казаться еще темнее, чем обычно, а ветер снаружи громыхал в густых небесах, будто простыня на бельевой веревке. Ибо красота Леди Амальтеи была человеческой и обреченной, и старики в ней не могли отыскать успокоения. Они лишь могли туже запахнуться в свои насквозь мокрые плащи и хромать себе дальше, вниз, к маленькому очагу в каморке за кухней. Но Леди Амальтея и Принц Лир бродили, говорили и пели вместе настолько блаженно и беспечно, будто замок Короля Хаггарда вдруг обернулся им зеленым лесом, диким и тенистым от наступившей весны. Они карабкались на самые верхушки перекрученных башен, устраивали пикники на каменных лужайках под каменным небосводом, плескались вверх и вниз по лестницам, что стекали и сбегали вниз ручейками. Он рассказывал ей все, что знал сам, и что думал обо всем этом, и счастливо изобретал для нее жизнь, и придумывал за нее суждения об этой жизни, и она, слушая его, помогала ему в этом. Нет, она его не обманывала, ибо действительно не помнила ничего до замка и до него. Она начиналась и заканчивалась Принцем Лиром -- если не считать снов, а сны вскоре тускнели, как он и предсказывал. Ночами они теперь редко слышали охотничий рев Красного Быка, но стоило этому голодному звуку достичь ее слуха, как она опять начинала бояться, и стены вместе с зимой снова вырастали вокруг них, словно она сама творила их весну как подарок ее радости Принцу. В такие в