юркие, подозрительные глазки; тот, словно желая поддержать бродягу, небрежно вытащил из кармана монету в десять франков и вручил ее старухе, которая, рассыпавшись в любезностях, тотчас отправилась к стойке за сдачей. Бузотер опять принялся за свое: - Так вот, я все думаю, к какому министру обратиться на предмет вознаграждения? Мне тут присоветовали министра труда - я ведь тружусь, и тяжело тружусь! Другие рекомендуют министерство торговли, якобы спасенные утопленники помогают торговать... Третьи уверяют, что раз дело происходит на берегу Сены, оно в ведении работ... работ... как их бишь там?.. Каторжных работ? - Да нет! - оборвал Морис, кусая себе губы, чтобы не расхохотаться. - Ты имеешь в виду общественные работы? Но я бы на твоем месте, - подхватил молодой человек, решив подыграть шутке, - обратился в военно-морское министерство... Бродяга не почувствовал подвоха. - Дьявольщина! - воскликнул он, словно его внезапно осенило. - Конечно! Как я сразу не догадался!.. Все, что происходит на воде, должно касаться военно-морского министерства... Он собирался было разглагольствовать и далее, но, к его величайшему огорчению, Морис поднялся и поспешно откланялся: - Мне пора, ко мне должны прийти... Бузотер уцепился за его рукав; неисправимому болтуну надо было выговориться. - Чудненько! - вкрадчиво заметил он. - Известно, кого вы ждете! Она и впрямь раскрасавица, ваша малышка, господин Морис! Нечего ее прятать, я ж ее знаю... Говорю вам, я всех знаю! Морис, утомленный его назойливостью, двинулся к выходу. Бродяга поймал его у самых дверей и лукаво шепнул: - Говорю вам, я ее знаю, приходилось встречать возле вашего дома... Крошку Фирмену... Слова Бузотера повисли в воздухе, бродяга оказался на набережной в одиночестве - Морис уже давно был на авеню Версаль и направлялся к своему жилищу. После секундного колебания, в течение которого он прикидывал, как скоротать время перед сном, Бузотер вдруг припомнил, что Морис не допил кофе... Бродяга поспешно вернулся в кабак, непринужденно подсел к наполовину заполненному стакану. - За что уплочено, должно быть проглочено!.. - рассудил он. Тем временем Морис, поравнявшись с закутком консьержки, задержался дружески поболтать с мадам Гурон: - Все в порядке, мадам Гурон? - Слава Богу, господин Морис. Вы с работы? - Гм... - уклончиво пробормотал молодой человек, - с работы? Да нет, по правде говоря! Мадам Гурон, мне незачем от вас таиться, у меня была женщина... По понедельникам я бездельничаю... - Бывает, - заключила консьержка. - Если есть средства, чего стесняться... Морис, впрочем, с полным на то основанием, слыл в доме человеком, неплохо обеспеченным. Он не скупился, когда речь заходила о воздаяниях Божьих, исправно платил за квартиру, казался образованным более, чем обычно люди его положения; его ценили и уважали. Когда, проходя мимо мадам Гурон, он удостаивал женщину своим вниманием, у той всегда было припасено ласковое и приветливое слово для этого приятного жильца. Само собой разумеется, консьержка не разделяла таких чувств по отношению к новому квартиранту, который был никем иным, как Бузотером, после долгих уловок и невероятных препирательств обосновавшемся в мансарде на восьмом этаже, где он, выйдя из тюрьмы, довольно регулярно ночевал. Бузотер, в сущности, хороший малый, оставался личностью более чем независимой. Бродяга по самому складу души, он мог заявиться в немыслимое время, и консьержка была еще счастлива, если он тихо добирался до своего обиталища, не был пьян и не крушил газовые рожки, когда ему приходилось во время подъема ухватиться за перила! - Ко мне должны прийти, - пожелав доброго вечера, объявил Морис консьержке. - Если меня спросят, будьте столь любезны, скажите, что я дома. - Разумеется! Затем консьержка вскользь заметила с лукавой улыбкой: - По всей видимости, вчерашняя красивая молодая дама? - Гм!.. Возможно! - улыбнулся Морис. Мадам Гурон посетовала: - Что ж, молодость-то уходит! Когда я была молоденькой, у меня тоже были кавалеры, и поверьте, они со мной не скучали. Но, - продолжала она с неким сожалением, - прошлого не вернуть. Что вы хотите, всему свое время... Спокойной ночи, господин Морис! - Спокойной ночи, мадам Гурон! Минут двадцать консьержка, с нетерпением дожидающаяся десяти, чтобы погасить рожок, устраивалась в своем закутке на ночлег. Тем временем возвращалось большинство жильцов. Внезапно в застекленной двери, соединяющей ее каморку с коридором, появился грациозный силуэт Фирмены Беноа. - Добрый вечер, мадам! - своим чистым голосом произнесла девушка. - Господин Морис дома? - Понятное дело, дома! - отозвалась старушка. - И вас дожидается! Можете подняться к нему, милочка! Разрази меня гром, если он не на лестнице, ловит звук ваших шагов! Влюбленные все на одно лицо... Я когда-то тоже... Удовлетворившись сказанным, Фирмена проворно и легко упорхнула, не став слушать продолжения. Старая консьержка нарочито громко довела свою речь до конца, затем, облегченно и довольно вздохнув, - она сильно притомилась за день, - прикинула свои шансы спокойно провести ночь: - Все на местах, раньше шести никто не вылезет... Внезапно ее лоб озабоченно сморщился: - Нет этой скотины, Бузотера! Вот урод! Посмей он только приползти на карачках, живо вылетит вон! Может, хоть сегодня не надерется?.. С этой надеждой консьержка и хотела уснуть. Устроившись в кресле и не сводя глаз с часов на камине, она с томлением следила за движением стрелок, нетерпеливо дожидаясь десяти, чтобы потушить свет. Седьмому этажу, где проживал Морис, не повезло с собственным газовым рожком. Последний располагался между маршами шестого. К площадке седьмого примыкал длинный коридор, куда выходили двери скромных, но чистеньких и уютных комнат, занятых, как правило, выходцами из среднего класса. Пулей взлетев по лестнице, запыхавшаяся девушка на миг задержалась у дверей возлюбленного. Прежде чем постучать, она перевела дух - ей хотелось бросить нежное "здравствуй"; отдыхая, она машинально откинула вуалетку, чтобы любовник смог тотчас отыскать ее свежие губы, запечатлеть на них первый страстный поцелуй! Через несколько секунд Фирмена с радостно колотившимся сердцем скромно поскреблась в дверь. Никакого ответа! - Консьержка же сказала, что он вернулся... - пробормотала она. - Да, конечно, он дома, мы ведь условились на половину десятого, я, правда, немного припоздала... Фирмена обратилась в слух, но до нее не донеслось ни шороха. - Может, он, бедненький, задремал? Устал, конечно! - сказала она себе. Девушка вообразила радость любовника, когда тот, разбуженный настойчивым зовом, соскочит с кресла и откроет возлюбленной дверь. Фирмена снова постучалась, прислушалась: опять ничего!.. Для очистки совести девушка представила себе расположение коридора. Возможно, она ошиблась комнатой? Нет, на этот счет сомневаться не приходилось, она слишком хорошо знала, где живет Морис, чтобы так опростоволоситься. Озадаченная и смущенная, Фирмена заколебалась. Она собиралась было позвать, имя Мориса уже готово было сорваться с ее губ, но, вновь приблизившись к комнате любовника, заметила, что панель старой, потертой двери треснула во всю длину. Сквозь трещину пробивалась узкая полоска света... - Он у себя! - почти в полный голос пробормотала она. - У него горит лампа... Фирмена снова постучала, затем решительно, почти нервозно - без малейшей задней мысли, без тени подозрения, без следа тревоги - прильнула к разошедшейся панели, надеясь разглядеть, какой такой катаклизм помешал любовнику ей открыть. Быть может, он, облокотившись на подоконник, вдыхал свежие струи воздуха и просто ее не слышал?.. В любом случае девушка была несколько разочарована. Обычно Морис подстерегал ее на верхней площадке. Едва взглянув в щель, Фирмена стала бледнее смерти; она попятилась назад, цепляясь руками за воздух. Ее глаза вылезли из орбит, а с губ сорвался пронзительный, истошный, чудовищный, почти животный крик... И тяжелой грудой она рухнула на пол... Душераздирающий вопль, глухой стук тела переполошили соседей. Раздались робкие шорохи, жильцы переговаривались через стенки, спрашивали, что произошло... Не добившись вразумительного ответа, некоторые, наиболее отважные, решились отомкнуть дверь... Тут они и заметили девушку, недвижимо, как мертвую, лежащую поперек коридора. Несколько секунд спустя весь этаж пребывал в смятении, потрясении! Все сновали туда-сюда, женщины испускали вопли, мужчины изрыгали проклятия. К несчастной подходили, приподнимали, терли ей руки, вновь опускали на пол, суетились... В итоге не делали ничего!.. - Этой даме, наверное, плохо, - подал идею наконец малый по имени господин Масп, служащий "Виль де Пари", который, казалось, наименее поддался общей панике. - Надо оказать ей помощь! Папаша Каррек, сгоняйте-ка за врачом! Последние слова относились к старому понтонеру, командиру без команды, в ушах которого красовались сережки; это был бретонец-матрос, когда-то служивший на причале, в компании речных трамваев. Бретонец упрямо не двинулся с места. Очевидно, ему было жалко бедные, старые, разбитые ревматизмом ноги, к тому же, у него имелось собственное лекарство. - Это причуды, - менторским тоном заявил он, - надо дать ей хороший стакан водки! Однако две женщины, мать и дочь Боарю, телефонистки в конторе на площади Шопена, сжалились над судьбой несчастной, лежавшей недвижно на полу в коридоре. Они вызвались взять ее к себе. С помощью господина Маспа чудо-женщины перенесли Фирмену в свое скромное жилище, устроили ее на кушетке, смочили виски уксусом, дали нюхательной соли. Мадам Боарю быстрым, уверенным движением ослабила несчастной корсет; мало-помалу девушка приходила в себя... В этот момент лестницу огласила лихая песня, по ступенькам затопали тяжелые шаги. Это возвращался Бузотер! Не найдя, чем заняться, бродяга решил вернуться домой, но спать ему не хотелось; по необычной суете на восьмом заподозрив что-то неладное, он направился узнать, что произошло. Первым Бузотеру попался папаша Каррек, с которым он и завел бестолковый разговор, но тут вмешался господин Масп: потерпев фиаско со стариком-бретонцем, он стал упрашивать бродягу сбегать в аптеку. Бузотер не отказывался, но почуяв что-то необычное, возможно, драму, он, чрезмерно любопытный от природы, отважился прежде заглянуть в комнату мадам Боарю... Тем временем возвращавшаяся к жизни Фирмена села на кушетке. С вытаращенными глазами, безумным лицом, судорожно вцепившимися в обивку руками, содрогающимся в ознобе телом, девушка походила на привидение; Бузотер заметил ее. - Ну и дела! - воскликнул он. - Да это подружка господина Мориса! Что с ней стряслось? Это замечание не ускользнуло от наблюдательного господина Маспа; проявив незаурядную смекалку, он пошел стучать в занимаемую рабочим комнату. Он не только не получил ответа, но был отброшен, отшвырнут, откинут назад!.. Фирмена, уже очухавшаяся, подскочила как ужаленная; без слова благодарности, даже не взглянув в сторону чудо-женщин, она выскочила из жилища мадам Боарю и, отпихивая локтями подвернувшихся под руку, устремилась к комнате любовника! Она обдирала пальцы о замок, который тщетно пыталась сорвать; ее корчившееся лицо прильнуло к образовавшейся в панели трещине... Ее потрясенному взору вновь открылось чудовищное зрелище, уже виденное несколько минут назад... Посреди комнаты, на паркете распростерлось тело ее любовника. Несчастный лежал навзничь, раскинув руки, но ужас, тело было без головы! На уровне плеч шея была обрублена; по паркету тянулся широкий кровавый след... Не в силах оторваться от жуткого зрелища, она продолжала смотреть - внезапно из ее сжавшегося от ужаса горла вырвалось глухое рыдание... Ее ошеломленный взор привлекла, приковала жуткая, доселе не замеченная подробность... На низком стуле, приблизительно в двадцати пяти сантиметрах от искалеченного тела стояла, залитая кровью, голова Мориса! Голова стояла совершенно прямо, лицом к двери, глазами к трещине, через которую открывалось чудовищное зрелище! Этого несчастная девушка вынести не могла! Сжав зубы, с пеной у рта Фирмена упала навзничь, несмотря на попытки ее поддержать стоявших рядом и еще не ведавших о причине ее ужаса; она вновь лишилась чувств, настигнутая сильнейшим нервным при падком... Фирмену оттащили в сторону, и к щели припал Бузотер. Мгновенный взгляд - и он в страхе отшатнулся! Его примеру последовал старик-бретонец - крестясь на ходу, он бросился прочь... Когда настал черед господину Маспу, он, вскрикнув от испуга, без лишних слов оттеснил от двери мать и дочь Боарю, казалось, желавших взглянуть на немыслимое, пугающее зрелище... - На помощь! На помощь! - вопил старик-бретонец. Бузотер в смятении метался по коридору: - Полиция!.. Полиция!.. На лестничной клетке Бузотер налетел на мадам Гурон, которая, не на шутку встревоженная доносившимся с восьмого шумом, хмуро и вяло брела наверх - угомонить несносных жильцов. За ее спиной переминалось несколько соседей с нижних этажей. При виде явившихся ей встревоженных физиономий, мадам Гурон почуяла что-то неладное. Она собралась было задать вопрос, но тут вновь послышались крики: к лестнице бежала - насколько ей позволяли подгибающиеся ноги - мадам Боарю, бледная как полотно, сотрясаемая нервной дрожью. - Я видела! Видела... - задыхаясь, бормотала она в страшном возбуждении... Наконец она выпалила: - Я видела его вращающиеся глаза! Поднятые веки!.. Внезапно посыпалась чудовищная брань: старик-бретонец, завороженный жутким спектаклем, вновь заглянул в щель. Папаша Каррек, собравшийся с помощью господина Маспа высаживать дверь, заметил, как мертвец пошевелил рукой... На сей раз ужас достиг апогея! На лестнице стоял вой. Никто не осмеливался приблизиться к месту трагедии! Фирмена лежала без чувств в конце коридора; голова ее покоилась на коленях мадемуазель Боарю, белой как смерть и едва не теряющей сознания. Глава 5 КРОПОТЛИВОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ Посреди авеню Версаль - в конце моста Гренель - по круглому островку безопасности с поистине профессиональной сноровкой, ибо весь пятачок был всего около двух метров шириной, вышагивали двое полицейских. Холодало, над расположенной по соседству рекой поднимался промозглый туман, на грязной улице тускло мерцали фонари, ночь обещала мало приятного. Один из стражей порядка распахнул длинный плащ, с помощью коллеги получше укутался в него. - Что-то не жарко! Совсем не жарко! - пробурчал он. - Вы правы, бригадир! А смена придет только в четыре... - Да, нам еще прилично здесь прохлаждаться. Оба умолкли, отдавшись неторопливым думам, как люди, не обремененные заботами, которым некуда спешить, которые еще успеют наговориться всласть, как бы обреченные на скуку, угрюмую скуку долгих и одиноких дежурств. - Ну что, Ледур, - вновь заговорил бригадир, - вы просили перевести вас сюда из Бельвиля? - Да, бригадир, один из моих отпрысков получил стипендию Жана-Батиста Сея... - Понятно... - И потом, здесь спокойнее... Бригадир поднес к носу щепотку табаку, согласно кивнул: - Тут и протоколировать почти нечего. Бывают кое-какие дорожные нарушения... возчики с газового завода... машины с незажженными фарами... Мелкие происшествия, ничего чрезвычайного... - И пьяниц нет? - Как же, попадаются. Иногда. Надо полагать, они везде есть, верно? Впрочем, их не так много. Вот увидите, это очень спокойный квартал. Все друг с другом знакомы... Если кто и напьется, мы на это смотрим сквозь пальцы. Идеальное место. Почти никаких неприятностей... Только, пожалуй, с "Чудесным уловом" - есть тут такой мерзкий кабак, - да и тогда в основном орудуют бригады из префектуры да тайная полиция... Словом, одно отдохновение!.. Полицейский осекся. К блюстителям порядка бежал странный оборванец с маленькими юркими глазами и огромной косматой бородой. Остановившись на почтительном расстоянии от них, он отвесил глубокий поклон: - Господа блюстители порядка? Господа полицейские? Бригадир взглянул на него по-отечески: - Чего тебе, Бузотер? - Я, - откликнулся малый, машинально делая шаг назад, - полицейская форма внушала ему законный ужас, - я по поводу преступления!.. - Преступления? - Мой приятель Морис обнаружен в собственной комнате, голова - на стуле, а тело - на полу!.. Бригадир больше не волновался. - Давай, давай отсюда! Слушай, старина Бузотер, иди-ка ты домой и... постарайся поменьше пить!.. Бузотер был сообразительным. Он тут же прочел мысли стража порядка. - Господин полицейский, я не пьян! - возмутился он. - Я говорю чистую правду! Моему приятелю отрубили голову... Полицейский, который вел себя все более по-отечески, не пытался спорить с бродягой: - Да! Да! Конечно! Ну хорошо, иди! Мы сейчас!.. Бригадир без малейшего колебания развернулся, чтобы увести с собой подчиненного - ему совсем не хотелось свирепствовать, тащить Бузотера в участок, карать его за пьяное упрямство, с которым тот насмехался над властями... Как назло, Бузотер не унимался. Он ухватил полицейского за рукав и тянул его к себе: - Черт возьми! Господин полицейский, вы обязаны мне поверить! Я вам не сказки рассказываю! Кошмарная история! У меня и доказательства есть: там его любовница, подружка покойного, валяется без сознания... А моя консьержка ревет, как кашалот! Все соседи с ума посходили! Говорят: "Бузотер, беги за полицией!" Вот я и пришел... Надо идти туда, господин полицейский! Вы же прекрасно видите, у меня ни в одном глазу! Я и принял-то сегодня всего одиннадцать рюмашек!.. Бродяга говорил так убежденно, так уверенно излагал факты, что бригадир заколебался; взглянув на напарника, он прошептал: - А вдруг Бузотер прав? Может, пойти взглянуть?.. Ажан, естественно, поддакнул: - Вы правы, бригадир! Пока они совещались, Бузотер сообщил дополнительные подробности: назвал фамилию покойного, рассказал, как было обнаружено преступление, наконец упомянул, что труп находится в запертой комнате, в которую невозможно войти. Столь точные детали, красочное описание убитого убедили бригадира, что Бузотер не сочиняет. - Дьявольщина! - воскликнул он. - Окажись это правдой, ну и шума будет в квартале!.. Приняв решение, он прибавил: - Ажан, вы вернетесь в комиссариат, предупредите господина комиссара... Вперед, Бузотер! Я иду за тобой! Бузотер кивнул и направился к дому, где была сделана трагическая находка. Дорогой он не удержался от замечания: - Вот те на! По-моему, я впервые шагаю рядом с легавым, который не тащит меня в легавку! Даже того почище! Скорее я вас веду, господин ажан!.. Бузотер вскоре прервал свой монолог - бригадир, взволнованный мыслью о предстоящем трагическом зрелище, не удостоил его ответа. За считанные секунды они добрались до здания, где было совершено преступление; прикидываясь человеком благовоспитанным, Бузотер указал полицейскому на лестницу: - Проходите и поднимайтесь на самый верх! Это на седьмом... За время отсутствия Бузотера суета, царившая в коридоре седьмого этажа, ничуть не улеглась. Взбудораженные соседи и соседки набрасывались друг на друга с расспросами, шушукались сплетницы; однако все говорили вполголоса, подавленные мыслью о близкой и преступной смерти, смерти необъяснимой, поскольку было совершенно непонятно, как убийце удалось обезглавить несчастного Мориса, при этом не выдав своего присутствия, остаться незамеченным - никто не слышал ни шума борьбы, ни криков о помощи... - Где произошло убийство? - спросил бригадир, ступая так, что пол в коридоре хрустел. Началось столпотворение. Размахивая руками и кудахча, словно испуганная курица, к полицейскому подбежала мадам Гурон: - Здесь, господин полицейский!.. В этой комнате! Ах! Какое несчастье! Такой хороший жилец! Так аккуратно платил за квартиру, су в су... И никаких хлопот! Никогда не сорил на лестнице... Поздно не возвращался! Рано не поднимался! Мечта!.. Бригадир оборвал стенания консьержки: - Значит, Бузотер верно сказал?.. Ему отрубили голову?.. Он мертв?.. - Да, отрубили голову!.. Да, господин бригадир! Она на стуле, а тело чуть поодаль... Еще совсем недавно глаза двигались... При последнем замечании консьержки, замечании жутком, охваченные ужасом соседи снова хором взвыли... Все разом заговорили, дополняя друг друга, поскольку каждый заметил нечто такое, что проглядели прочие свидетели. Бригадир осведомился: - Можно взглянуть? - Сюда, сударь, вот, через щель! Это здесь!.. Бригадир нагнулся. В гробовой тишине он приставил глаз к трещине. Соседи и соседки были готовы услышать крик ужаса, но полицейский, напротив, оставался невозмутимым. - Кошмар, правда? - спросила мадам Гурон. Бригадир выпрямился: - Что-то я не увидел ничего кошмарного... Все оцепенели. - Да посмотрите сами! - отозвался бригадир. - Там темно, хоть глаз выколи! Мадам Гурон уже прильнула к панели; она и дала исчерпывающее разъяснение: - Лампу задуло! Сквозняк! К тому же окно нараспашку... - Или, - шепнул Бузотер, которого распирало от гордости за то, что привел полицию, и которому не терпелось вставить свое словцо, - или ее уходя потушил убийца! Убийца! Все машинально попятились. Испуганно переглянулись... Ведь действительно, убийца должен был находиться здесь. Он не мог скрыться; воображение уже рисовало, как он, обратившись в слух, застыл, затаился в комнате, отчаянно сжимая в руке револьвер или нож, готовый прикончить первого, кто туда войдет... Опять поднялся вой. - Господа! Какой ужас! Не может быть! Господи Иисусе! Самым храбрым из всех оказался господин Масп, который предложил: - Может, высадить дверь? Но когда бригадир повернулся к нему, чтобы ответить, тот, отодвигаясь к стенке, объявил: - А вот и господин комиссар. Действительно, комиссар, за которым посылали ажана, явился в спешном порядке. Это был молодой человек, интеллигентный, деятельный, решительный, энергичный, которого очень любили жители квартала. - Итак, бригадир, это правда? - Правда, господин комиссар. Совершено преступление... - Где пострадавший? Бригадир указал на закрытую дверь: - Вас дожидаемся, господин комиссар, чтобы начать ее ломать. - Хорошо! Действуйте! С помощью соседей бригадир поддел дверь плечом и сорвал ее с петель. Соседка принесла лампу, высоко подняла ее над головой; снятая панель рухнула на пол, открыв комнату на всеобщее обозрение. Но в тот же миг все оцепенели, словно прилипли к полу, не в силах сделать ни шага... На их лицах было написано изумление. Конечно, все готовились увидеть нечто чудовищное, но такого никто не мог и вообразить! Увиденное превзошло все мыслимые ожидания. Можно было подумать, что рассудок всех присутствующих одновременно посетило необычное видение, отвратительный кошмар! Вытаращив глаза, комиссар, полицейские, соседи как завороженные смотрели в комнату, не в силах ни пошевелиться, ни двинуться с места, ни произнести ни слова. Поистине, тут было от чего оторопеть. В комнате, где только что каждый мог лицезреть обезглавленное тело и лежащую на стуле голову, никакого трупа не было и в помине! Туловище покойника исчезло! Исчезла и его голова! Однако в подлинности преступления сомневаться не приходилось. Отсутствие тела несчастного не опровергало версию убийства... Паркет был запятнан кровью. Покраснел от крови стул, на котором несколько минут назад гримасничала голова. На полу валялся сапожный нож, лежали ящики от комода, постель была перевернута, окно разбито... Ясно, что комната подверглась ограблению. Комиссар первый совладал с волнением. - Отлично, - произнес он, медленно обводя взглядом помещение. Затем повернулся к бледным трясущимся соседям, у которых глаза блуждали по сторонам: - Дамы и вы, господа, попрошу вас разойтись по комнатам. Вашего участия не требуется! Мадам Гурон, консьержка, останьтесь!.. Останьтесь, но сюда не заходите!.. Бригадир, я приказываю никого не впускать! Для выполнения протокольных формальностей здесь достаточно будет меня одного... За спиной комиссара, который прошел вглубь комнаты несчастного Мориса, потянулись к выходу соседи, недовольно бурча. Конечно, из коридора никто не ушел, но откровенно пренебречь приказаниями должностного лица ни один не посмел... Тем временем комиссар приступил к обыску. Обернувшись, он заметил, что бригадир загораживает дорогу высокому молодому человеку: - Это вы, Поль? Берите карандаш, пишите! Высокий молодой человек был секретарем комиссара. - Так, поглядим! - продолжал комиссар. - Сколько пятен на полу: раз, два, три, четыре, пять, шесть... Запишите: шесть лужиц крови... Стул пропитан кровью... Кстати, отметьте, на спинке глубокая зарубка. Очевидно, когда убийца нанес первый удар, жертва откинула голову... Отлично! Нож возьмите с собой. Орудие преступления. Ну, что еще? Пометьте: мотив - ограбление. Завтра увидим, но судя по перевернутой мебели... Хлопнув себя по лбу, комиссар неожиданно добавил: - Но вот что необъяснимо... Он позвал: - Мадам Гурон! Консьержка! - Слушаю, господин комиссар. - Сколько времени прошло между тем, как вы в последний раз видели труп, и приходом бригадира, который обнаружил, что лампа потухла? - Минут девять - восемь, господин комиссар. Комиссар сделал недоумевающий жест. - Тогда, - чуть слышно проговорил он, - дело приобретает еще большую таинственность... Ведь именно за эти девять - восемь минут убийца спрятал тело жертвы... - Господин комиссар, вы считаете, что убийца до последнего момента находился здесь? - Боже мой... - Какая пакость! Господи, прямо в голове не укладывается! - Надо полагать, сударыня, убийца прятался в комнате, - подтвердил комиссар. - Не могла же несчастная жертва уйти на своих двоих!.. Чертовщина какая-то!.. Комиссар, который держался увереннее других, хотя бы в силу возложенной на него миссии, чем дальше, тем больше поражался исчезновению трупа, что казалось ему даже необъяснимее убийства, самого по себе загадочного и необычного, поскольку последнее прошло незамеченным. Внезапно его осенило. Пройдя через комнату и взглянув на окно, он воскликнул: - Вот в чем дело! Как же я не подумал раньше!.. Окно не закрыто. И стекло разбито... Так, Поль, запишите: из первого осмотра следует, что убийца разбил стекло, просунул в образовавшееся отверстие руку, открыл щеколду и таким образом проник в комнату. Он совершил преступление, затем, очевидно, вылез в окно, спустился по водосточной трубе прямо на набережную и... Тут комиссар оборвал себя: - Черт! Дальше могут быть два варианта: либо убийца увез тело в ялике, либо бросил его в воду... - Господин комиссар, но в последнем случае мы его найдем... - Разумеется. С завтрашнего дня и начнем поиски. - Здесь сильное течение, господин комиссар... - О, это не имеет значения! Допустим даже, что тело далеко отнесло и сразу мы его не обнаружим, но уж за три - четыре дня его выловят, ну пусть за неделю... или около того... Застыв посередине комнаты, комиссар умолк. Внезапно он двинулся к коридору и куда-то в сторону спросил: - Никто из вас не был на берегу четверть часа тому назад? Вперед выступил Бузотер: - Я! Когда ходил за господами ажанами. Я пошел напрямую, вдоль берега: думал найти полицейского на спуске с моста или возле "Чудесного улова"... - Вы ничего не слышали? Бузотер хлопнул себя по лбу: - А как же! Точно, помню, как что-то плюхнулось в воду. Я даже сказал себе: "Опять кто-то шлепнулся". Но решил не останавливаться, господин комиссар, я... Бузотер прикусил язык, подавившись смешком. Еще немного, и он бы проговорился о своем единственном промысле! Тем временем комиссар потирал руки: - Чудненько!.. Чудненько!.. Моя гипотеза подтверждается! Затем он опустился на колени и кропотливо исследовал пол в тайной надежде обнаружить интересные следы. Он поднялся обескураженный. - Ничего! Ничего достойного внимания. Ах, вот оно что! Бедный малый!.. На краю стоящего рядом со стулом стола он заметил в сгустке засохшей крови клочок волос. Внимательно осмотрев то, что осталось от несчастного Мориса, он выдрал волосы из крови, вновь кликнул консьержку: - Мадам Гурон! - Я здесь, господин комиссар. - Скажите, это волосы вашего жильца?.. Это его цвет волос?.. Сжав руки, консьержка запричитала: - Да, господин комиссар! Клянусь, это его волосы! Я их тут же признала. Какой ужас! Какая пакость! Уверена, на него подло напали сзади - он вполне был способен постоять за себя... - Но, сударыня... - А какой был красавец, господин комиссар, прекрасный молодой человек... Неожиданно консьержка поинтересовалась: - Господин комиссар, почему вы меня спрашиваете про волосы?.. Неужели вы думаете, что они принадлежат убийце? - Нет, сударыня. Тут все очевидно, волосы убийцы не могли остаться на столе, сюда, по-видимому, упала голова жертвы... Но я обязан тщательно проверить, действительно ли речь идет о вашем жильце Морисе... - Тут нечего сомневаться, господин комиссар! Мы видели голову через щель, все его узнали... Консьержка не завершила фразы... Коридор огласили крики, стенания. Комиссар вздрогнул. - Господи! Ну что еще там? - Наверное, бедняжка очнулась... - Ах! Любовница!.. Некая Фирмена, это о ней говорил Бузотер? - Да, господин комиссар! Пришедшая в чувство после второго обморока, несчастная Фирмена каталась по постели... Вокруг нее хлопотали доброхоты-соседи. Вскоре она немного утихла, но выглядела такой жалкой, что на нее буквально было больно смотреть... Приблизившись к изголовью несчастной, комиссар быстро сообразил, что допрашивать ее сейчас, в подобном состоянии, бессмысленно, более того, бесчеловечно. - Кто-нибудь знает, где она живет? - осведомился он. - Да, сударь, на улице Брошан. Это произнес Бузотер. - Я мог бы ее проводить, надо только взять машину. Комиссар порылся в кармане и протянул бродяге пять франков. - Давай, - сказал он, - вези ее домой и возвращайся!.. Затем он повернулся к бригадиру, который, исполняя его приказ, загораживал собой вход в трагическую комнату. - Бригадир, я пришлю вам смену, двух людей из комиссариата... Вы уяснили, что никого нельзя пускать? Естественно, кроме инспекторов сыскной полиции, которых я незамедлительно извещу о случившемся... Комиссар пошел вниз по лестнице, следом за ним стал спускаться Бузотер; вместе с добросердечной соседкой они поддерживали под руки несчастную Фирмену, едва живую, так до конца и не пришедшую в сознание, готовую в любой момент рухнуть без чувств, казалось, даже не понимающую, на каком она свете. Глава 6 ДИРЕКТРИСА "ЛИТЕРАРИИ" На следующий день после трагических событий, в результате которых несчастный рабочий Морис нашел сколь чудовищную, столь и неожиданную смерть, к себе на пятый этаж дома по улице Тардье поднимался разъяренный мужчина, который был никем иным, как Жювом. Жюв был измотанным, уставшим, кроме того, находился в прескверном настроении. Минуло уже три месяца с тех пор, как полицейский расстался с Фандором на перроне Глотцбургского вокзала. Эти три месяца Жюв занимался крайне запутанными делами некой княгини, приятной и красивой молодой особы, имевшей, на взгляд Жюва, единственный недостаток: безумно и явно без взаимности любившей собственного мужа. Жюв из кожи лез вон, чтобы улучшить положение молодой женщины, и когда дела пошли на лад - разумеется, к тому времени о ее супруге, князе Владимире, в Гессе-Веймаре и думать забыли, - Жюв с удивлением узнал, что княгиня нежданно-негаданно исчезла, бежала, бежала, несомненно, к своему преступному супругу. Жюва в Глотцбурге больше ничего не держало, и полицейский поспешил в Париж. К тому же в столицу его тянуло сильное беспокойство. Почти два месяца Жюв не имел от Фандора никаких известий. Что случилось с журналистом? Об этом Жюв не имел ни малейшего понятия. Самое оптимистичное, что ему могло прийти на ум, - это объяснить молчание Фандора крайней занятостью слежкой за Фантомасом или поисками Элен. Прибыв в Париж, Жюв побежал к Фандору и был буквально убит словами консьержки, утверждавшей, что Фандор почти четыре месяца не появлялся дома! - Боже помилуй! - вздохнул Жюв. - Раз Фандор не вернулся, на это должны быть серьезные, очень серьезные причины. И чтобы поразмыслить над этими "серьезными, очень серьезными причинами", о которых, увы, он имел весьма смутное представление, Жюв, с опущенной головой, снедаемый волнением и все большей тревогой, повернул к себе. - Ну, в крайнем случае, допускаю, - возмущался он, - что Фандор, чтобы сбить с толку Фантомаса, переехал, но что ему помешало мне написать, чиркнуть записку? Черт возьми! Что с ним могло произойти? Что это значит? Жюв скрежетал зубами, угрожающе сжимал кулаки - чем дольше он размышлял, тем сильнее ему казалось, что новое исчезновение Фандора не обошлось без вмешательства повелителя ужасов. В тот же день в небольшом, но шикарном особняке, расположенном на улице Пресбург, в роскошном кабинете состоялся следующий диалог: - Господин Шаван! - Слушаю вас, мадам директриса. - Вы получили корректуру из издательства? - Да, мадам. - Не могли бы вы дать мне взглянуть на нее? Эту работу я считаю нужным сделать самой. Господин Шаван поднялся, нашел на книжной полке большой конверт с нужной корректурой и протянул его директрисе. - Прошу, мадам, тут почти все. - Благодарю! Мадам Алисе, директриса "Литерарии", подкрутила фитиль лампы, отбрасывающей на стол мягкий свет, и углубилась в чтение. Странная это была женщина, мадам Алисе, симпатичная и в то же время отталкивающая! Те, кто знал ее в молодости, утверждали, что четверть века тому назад она слыла красавицей, и действительно, вглядевшись в обрюзгшее лицо, расплывшиеся черты, отвисшие щеки, можно было отыскать и восполнить воображением следы довольно чистых линий, профиля, который никогда не был греческим, но, однако, не был лишен определенной классической красоты. Мадам Алисе когда-то была тоненькой, стройной блондинкой. Ее находили очаровательной, грациозной, никто не оспаривал и присутствия ума... Дочь университетского преподавателя, она не то в двадцать два, не то в двадцать три года выскочила замуж - отнесясь к этому шагу не с должной серьезностью - за крупного фекамского коммерсанта. Замужем она пробыла пятнадцать лет и вспоминала этот период жизни как "пятнадцать лет каторги". Несмотря на все усилия, мадам Алисе так и не смогла приноровиться к своеобразному складу ума мужа, оптового торговца соленой рыбой, специализирующегося на производстве и продаже консервированной селедки - главного промысла в славном городе Фекаме. Мадам Алисе, которая происходила из окололитературной среды, хотя и отличающейся некоторым педантизмом и узостью мышления, смертельно скучала в маленьком провинциальном городке, ветреном и дождливом, где не нашлось родственной души, способной прочитать Мольера, по достоинству оценить Буало, порассуждать о Расине. Мало-помалу мадам Алисе замыкалась в себе; чтобы не порывать связь с внешним миром, она выписала из Парижа множество чтения. Она глотала журналы, упивалась столичными новостями; так, постепенно, между ней, считавшейся в городе синим чулком, и фекамским обществом, которое, по ее мнению, состояло сплошь из мужланов, назревал окончательный и бесповоротный разрыв. С ужасом, к которому примешивалась радость, мадам Алисе, нисколько не любившая супруга, однажды утром увидела, как он отошел в мир иной, молниеносно скончавшись от удара при выходе из "Кафе Негоциантов", откуда он собирался двинуться на Большой Мол, чтобы, по обыкновению всех фекамцев, раскинуть карты у патрона "Розового леса". Мадам Алисе в ту пору уже стукнуло тридцать восемь. Она была неряшливой, болтливой, хорошо образованной. Муж ей оставил огромное состояние. Итак, поразмыслив несколько дней, она приняла решение: во-первых, больше не выходить замуж, во-вторых, обосноваться в Париже и, наконец, покорить Париж! В период своей провинциальной жизни долгими одинокими днями мадам Алисе немного читала Бальзака. Герои великого писателя, нарисованные как живые и поэтому еще более опасные, волновали ее беспокойный ум. Париж, о котором она думала с нежностью, но который после пятнадцатилетней отлучки сделался ей чужим, произвел впечатление враждебной громадины, города-искусителя. "Наверняка должно быть средство, - размышляла она, - его прельстить, снискать его расположение, стать одной из его королев, окруженных лестью и почетом!" Но с чего начать? Мадам Алисе не колебалась. Обладая поразительной деловой хваткой, она смекнула, что лучшая возможность укрепиться в столице - это взять город врасплох, навязать ему свои правила, изначально его считать завоеванной вотчиной! Мадам Алисе желала овладеть Парижем, как овладевают кокеткой - играючи. И она вступила в игру! Благодаря состоянию, накопленному в ходе ловких и удачных операций с копченой селедкой, которыми всю жизнь занимался муж, мадам Алисе могла позволить себе некоторые прихоти. Бесповоротно распрощавшись с Фекамом, она поспешила устроиться в Париже, сняв на улице Пресбург элегантный особнячок... Не прошло и трех месяцев, как крупные газеты сообщили о новом художественно-поэтическом ежемесячнике, возглавленном мадам Алисе! Поначалу в заинтересованных кругах бытовало мнение, что "Литерария" - так, отдав дань моде, мадам Алисе окрестила свое детище - станет очередным безликим, ничем не примечательным изданием. Но ничего подобного. Может быть, у мадам Алисе уже давно втайне созрел этот план? Может, ей улыбнулась удача, если не всегда, то часто благосклонная к натурам дерзким? В любом случае, "Литерария" менее чем за три года стала перворазрядным журналом, с которым сотрудничали самые видные поэты, самые известные литераторы, увенчанные лаврами академики! Мадам Алисе оставила себе художественное руководство. Она была великолепной работницей, незаурядное чутье подсказывало ей, кого печатать, кого привлечь к сотрудничеству, а умение распознавать больные места - у одних тщеславие, у других честолюбие, - позволяло ей платить и первым, и вторым их настоящую цену! Все в один голос божились, что мадам Алисе, профессорская дочка и вдова торговца селедкой, вместе с журналом вылетит в трубу. Люди здравомыслящие считали этот крах неизбежным, закономерным. Но действительность оказалась иной, мадам Алисе, напротив, быстро пошла в гору. Поначалу малоформатная, "Литерария" выросла в размере; редакция, первоначально умещавшаяся в гостиной мадам Алисе, приобрела читальный зал, библиотеку, зал заседаний, одним словом, завладела всем особняком. Это был успех, грандиозный успех. Не осталось аристократа, который бы не читал "Литерарии", литератора, который бы не почел за честь раскланяться с мадам Алисе на бульваре! Она же, д