Оцените этот текст:








     В  самом  сердце  галактики  Полимарк  вокруг  желтой  звезды  Ауриол
вращается планета Пао. Ее характеристики (в стандартных единицах):
     Масса: 1,73
     Диаметр: 1,39
     Гравитация на поверхности: 1,04
     Плоскость дневного обращения Пао совпадает с планетарной  плоскостью,
поэтому на планете отсутствует смена времен года и климат  всегда  мягкий.
Восемь континентов расположены  вдоль  экватора  и  равноудалены  друг  от
друга. Это Айманд,  Шрайманд,  Видаманд,  Минаманд,  Нонаманд,  Дронаманд,
Хиванд и  Импланд.  Названия  их  соответствуют  паонитским  числительным.
Айманд - самый большой, в четыре раза больше Нонаманда, наименьшего.  Этот
последний расположен в высоких южных широтах, и климат там хуже.
     Скрупулезная перепись населения на Пао  никогда  не  проводилась,  но
известно, что огромное число жителей планеты - около пятнадцати миллиардов
человек - обосновалось в поселках.
     Паониты однородны в расовом отношении - среднего роста,  светлокожие,
с цветом  волос  от  рыжевато-коричневого  до  почти  черного.  Разница  в
психическом складе и особенностях характера незначительна.
     История Пао до воцарения Панарха Аэлло Панаспера небогата  событиями.
Первые поселенцы нашли планету гостеприимной, и потомство их увеличивалось
столь стремительно, что вскоре  плотность  населения  на  Пао  выросла  до
невероятных размеров. Их образ жизни свел к минимуму социальные трения,  и
планета не знала крупных войн, эпидемий, катаклизмов. Периодический  голод
жители Пао переносили с мужеством.
     Паониты  -  простые  бесхитростные  люди,  не  исповедующие   никакой
религии, вообще не имеющие  культа.  Немного  надо  им  от  жизни  -  лишь
кастовым передвижениям придают  они  значение.  Они  не  знают  спортивных
состязаний, любят лишь, собравшись в огромные скопища  по  десять-двадцать
миллионов, распевать древние заунывные гимны.
     Каков же типичный паонит? Он владеет небольшим участком земли,  живет
за счет доходов от домашних ремесел и  примитивной  торговли,  не  слишком
интересуется политикой.
     Наследный правитель,  Панарх,  обладает  абсолютной  личной  властью,
осуществляемой через обширную  сеть  государственных  учреждений,  которые
имеются в самой отдаленной деревушке.  Слово  "карьера"  на  языке  Пао  -
синоним занятия государственной службой. В общем, правление осуществляется
весьма успешно.
     Язык Пао сформировался  на  основе  вайдальского,  но  видоизменился,
превратившись в своеобразный диалект. Предложение на паонитском  языке  не
столько выражает какое-либо действие,  сколько  обрисовывает  картину  или
ситуацию. В языке нет ни глаголов, ни степеней сравнения (хороший,  лучше,
лучший). Типичный  паонит  воспринимает  себя  как  поплавок  в  океане  -
бросаемый, гонимый неведомыми силами, - если вообще  он  мыслит  себя  как
отдельного  индивидуума.  В   священном   страхе   перед   правителем   он
беспрекословно повинуется ему, взамен  желая  лишь  одного  -  продолжения
династии. На Пао ничего не должно меняться.
     Но  Панарх,  казалось  бы,  абсолютный  властелин,  также   принужден
подчиняться  правилам.  В  том-то  и  заключался  парадокс:   единственный
независимый человек на  Пао,  имевший  право  на  пороки,  немыслимые  для
простого смертного, начисто лишался права на веселье  и  фривольность;  он
обязан был уклоняться от дружбы, редко  появляться  в  обществе.  И  самое
главное: он не должен был казаться нерешительным или неуверенным  -  иначе
разрушится архетип.





     Перголаи, островок в Желианском море, в проливе  между  Минамандом  и
Дронамандом,  был  превращен  в   идиллический   уголок   Панархом   Аэлло
Панаспером. На краю  луга,  окруженного  паонитским  бамбуком  и  высокими
мирровыми деревьями, стояла резиденция Аэлло  -  воздушное  сооружение  из
белого стекла, резного  камня  и  полированного  дерева.  Планировка  была
изысканно-проста: башня резиденции, крыло для  прислуги  и  восьмиугольный
павильон с розовым мраморным куполом.
     Шел час дневной трапезы. В павильоне,  за  резным  столом  из  кости,
сидел Аэлло, одетый во все черное, как требовало достоинство Панарха.  Это
был крупный человек, но стройный и хорошо сложенный. Его серебряная седина
блестела как  волосы  ребенка,  у  него  были  по-детски  гладкая  кожа  и
немигающий взгляд широко распахнутых глаз.  Опущенные  углы  рта,  высокий
изгиб бровей - все создавало впечатление  застывшей  маски  сардонического
скептика.
     Справа восседал его брат Бустамонте, носивший титул Аюдора  -  ростом
меньше Аэлло, с копной жестких темных  волос,  быстрыми  черными  глазами,
желваками мускулов на скулах. Бустамонте был куда энергичнее, чем  средний
паонит. Он посетил два или три близлежащих населенных мира, и  всякий  раз
возвращался оттуда переполненный чужеземным энтузиазмом, что  стяжало  ему
нелюбовь и недоверие народа Пао.
     Слева от Аэлло сидел его сын, Беран Панаспер - наследник  Трона.  Это
был стройный худенький  мальчик,  неуверенный  и  застенчивый,  с  нежными
чертами и длинными  черными  волосами,  похожий  на  Аэлло  лишь  чистотой
гладкой кожи и широко распахнутыми глазами.
     За  столом  напротив  правителя  сидело  десятка  два  других  людей:
правительственные функционеры, просители,  три  торговых  представителя  с
Меркантиля и еще один человек - с лицом хищной  птицы,  в  коричнево-серых
одеждах, который не разговаривал ни с кем.
     Аэлло  прислуживали  девушки  в  длинных  туниках  с   черно-золотыми
полосами. Каждое подаваемое  ему  блюдо  вначале  отведывал  Бустамонте  -
обычай, сохранившийся с времен, когда политические  убийства  были  скорее
правилом, нежели исключением. Другая мера предосторожности, имеющая  столь
же глубокие корни, - три неусыпных стража-мамарона за  спиной  Аэлло.  Это
были  огромные  существа-нейтралоиды,  черные  как  ночь.  На   них   были
облегающие светло-вишневые и зеленые панталоны, нагрудные знаки из  белого
шелка и серебра, их головы украшали громадные тюрбаны цвета одежды. Стражи
держали рефраксовые щиты, чтобы  в  случае  опасности  сомкнуть  их  перед
Аэлло.
     Панарх мрачно обедал, едва касаясь каждого  блюда,  пока  наконец  не
почувствовал себя в состоянии перейти к делам дня.
     Вилнис Теробон, в одеянии цвета пурпура и охры,  обычном  для  службы
Социального Благополучия, поднялся и предстал перед  Панархом.  Он  кратко
изложил свое дело: фермеры-хлеборобы из саванн Южного Импланда страдают от
засухи. Со своей стороны он, Теробон, хотел распорядиться провести воду из
центральных областей континента, где располагалось  водохранилище,  но  не
достиг соглашения с Министром Ирригации.
     Аэлло выслушал, задал пару вопросов, затем очень  кратко  постановил,
что водопроводное сооружение на перешейке Корои-Шерифт может  брать  воду,
где это представляется необходимым.
     Следующим выступил  Министр  Здравоохранения.  Его  дело  состояло  в
следующем: население центральной равнины Дронаманда выросло настолько, что
стало не хватать жилищ.  Строить  новые  -  значит  вторгнуться  в  земли,
предназначенные для выращивания полезных культур, что ускорит  наступление
и  так  уже  грозящего  голода.  Аэлло,  жуя  ломтик  маринованной   дыни,
санкционировал  перемещение  миллиона  человек  еженедельно  на  Нонаманд,
суровый южный континент. Вдобавок все младенцы, рождающиеся в семьях,  где
уже более двух детей,  подлежали  утоплению.  Это  были  проверенные  меры
контроля  за  ростом   народонаселения,   и   подчиняться   им   следовало
безоговорочно.
     Молодой  Беран  следил  за   церемонией   с   восторгом,   охваченный
благоговейным трепетом перед безграничной властью отца. Прежде  его  редко
допускали наблюдать за государственными делами - Аэлло не  любил  детей  и
проявлял мало заботы о воспитании сына. Но с недавних пор Аюдор Бустамонте
заинтересовался Бераном, беседовал  с  ним  часами,  пока  у  мальчика  не
тяжелела голова и не начинали слипаться глаза. Они играли в странные игры,
сбивавшие мальчика с толку и оставлявшие после себя чувство неловкости.  К
тому же в последнее время у него появились провалы в памяти...
     И вот Беран сидел за резным костяным столом в павильоне  и  держал  в
руках маленький незнакомый ему предмет. Он не  мог  вспомнить,  где  нашел
его, но ему казалось, что он должен что-то сделать... Он посмотрел на отца
- и волна ужаса обожгла его. Бустамонте  глядел  на  него,  неодобрительно
насупясь. Беран почувствовал себя неловко и выпрямился на своем стуле.  Он
должен наблюдать  и  слушать  -  так  учил  его  Бустамонте.  Украдкой  он
рассматривал предмет,  который  сжимал  в  руке.  Вещь  была  одновременно
знакомая и странная. Как бы вспоминая  давний  сон,  Беран  догадывался  о
назначении этой вещи. И вдруг снова волна ужаса...
     Мальчик отведал хвостик жареной рыбки -  как  всегда,  без  аппетита.
Кто-то следил за ним - Беран почувствовал на себе взгляд. Повернувшись, он
встретился глазами  с  незнакомцем  в  серо-коричневом  платье.  Лицо  его
привлекало внимание - длинное и худое, с высоким  лбом,  кустиком  усов  и
острым носом. Черные волосы, густые и короткие, блестели  словно  звериный
мех. Глаза глубоко посажены, взгляд,  мрачный  и  притягивающий,  усиливал
неловкость Берана.
     Предмет, зажатый в руке юноши, был тяжел и горяч, Беран хотел уронить
его на пол, но не мог.
     Последним из обращавшихся к Панарху был  Сигил  Панич,  представитель
деловых кругов Меркантиля, планеты ближайшего солнца. Панич был  худощавым
человеком,  быстрым  и  умным,  с  кожей  цвета  меди;  волосы  он   носил
скрученными в пучки и скрепленными бирюзовыми шпильками. Это был  типичный
меркантилиец, моряк и торговец, горожанин до мозга  костей,  в  противовес
паонитам - детям пашен и моря. Его  мир  торговал  со  всеми  близлежащими
планетами галактики; космобаржи Меркантиля сновали повсюду, везя  технику,
автотранспорт, летательные аппараты, средства связи, инструменты,  оружие,
энергогенераторы,   -   и    возвращались    на    Меркантиль,    груженые
продовольствием, предметами роскоши ручной работы и всевозможными  сырьем,
которое было дешевле импортировать, чем производить самим.
     Бустамонте что-то зашептал  на  ухо  Аэлло.  Тот  покачал  головой  -
Бустамонте  зашептал  решительнее.  Аэлло  ответил   жгучим   взглядом   -
Бустамонте угрюмо сел на свое место.
     По знаку Аэлло капитан мамаронской стражи обратился к  присутствующим
тихим скрипучим голосом:
     - По приказу Панарха все завершившие свои дела должны удалиться.
     За столом напротив остались лишь Сигил Панич,  два  его  адъютанта  и
незнакомец в серо-коричневом.
     Меркантилиец  опустился  в  кресло  напротив  Аэлло,  кивнул,  уселся
поудобнее. Адъютанты встали у него за спиной.
     Панарх Аэлло не слишком  церемонно  приветствовал  его,  меркантилиец
отвечал на ломаном паонитском.
     Аэлло поигрывал вазочкой с фруктами в  бренди,  оценивающе  глядя  на
собеседника.
     - Пао и Меркантиль торгуют вот уже много веков, Сигил Панич.
     Меркантилиец кивнул:
     - Мы выполняем все пункты наших  контрактов  до  единого  -  вот  наш
девиз.
     Аэлло коротко усмехнулся:
     - Торговля с Пао сделала вас богачом.
     - Мы торгуем с двадцатью восемью цивилизациями, Ваше Величество.
     Аэлло откинулся на спинку кресла:
     - Я хочу обсудить с вами два вопроса.  Вы  только  что  слышали,  что
Импланд  нуждается  в  воде.  Нам  требуется  установка   для   опреснения
необходимого количества океанской воды. Можете передать этот  заказ  вашим
инженерам.
     - К вашим услугам, сэр [языки Пао и Меркантиля разнятся,  как  и  два
образа жизни; Панарх, говоря: "Я хочу обсудить с вами два вопроса", сказал
буквально следующее: "Важное заявление  (по-паонитски  -  одно  слово),  в
состоянии готовности (два  слова);  ухо  -  меркантилийца  -  в  состоянии
готовности; рот - говорящего -  в  состоянии  волевого  акта";  выделенные
слова имеют суффиксы условия; меркантилийцы выражают свои мысли четкими  и
ясными  сгустками  точной  информации:  "я  к  вашим   услугам,   сэр"   -
литературный перевод: "я - посол - здесь - сейчас - радостно -  подчиняюсь
- только что высказанным вами приказам -  Ваше  Королевское  Величество  -
здесь - сейчас - слышанным и понятым" (прим.авт.)].
     Аэлло говорил без эмоций, без интонаций - почти небрежно:
     - Мы заказали, а вы доставили нам много военной техники.
     Сигил  Панич  кивнул,  соглашаясь.  Без  внешнего  повода  он   вдруг
обнаружил неловкость:
     - Мы в точности выполнили ваш заказ.
     - Не могу с вами согласиться, - ответил Аэлло.
     Сигил Панич напрягся, его слова звучали еще официальнее, чем прежде:
     -  Уверяю,  Ваше  Величество,   я   лично   контролировал   доставку.
Оборудование в точности соответствует описанию в заказе и счетах.
     Аэлло перешел на самый холодный тон:
     - Вы доставили шестьдесят четыре [на Пао принята восьмеричная система
исчисления; так, паонитская  сотня  -  это  шестьдесят  четыре;  тысяча  -
пятьсот двенадцать, и т.д. (прим.авт.)] монитора для  устройств  слежения,
пятьсот двенадцать пультов управления для  реактивных  установок,  пятьсот
двенадцать   патрульных   летательных   аппаратов,   множество   составных
резонаторов, энергетических устройств, дротики и прочее ручное вооружение.
Это совпадает с заказом.
     - Естественно, сэр.
     - Однако вы знали, что за цель стоит за этим заказом.
     Сигил Панич кивнул сияющей медной головой:
     - Вы имеете в виду обстановку на планете Батмарш?
     - Совершенно  верно.  Династия  Долберг  свергнута.  Династия  Брумбо
захватила  власть.  Новые  правители  по  привычке  ведут  смелые  военные
действия.
     - Такова традиция, - согласился меркантилиец.
     - Вы снабжали оружием этих авантюристов.
     Сигил Панич снова согласился.
     - Мы продаем всем, кто покупает. И поступаем так уже много лет  -  вы
не должны нас за это упрекать.
     Аэлло поднял брови.
     - Нет, дело не в этом. Я упрекаю вас  в  том,  что  вы  продаете  нам
стандартные  модели,  тогда  как  клану  Брумбо   вы   предлагаете   такое
вооружение, что против него мы гарантированно бессильны.
     Сигил Панич моргнул:
     - Каков источник вашей информации?
     - Я должен раскрыть все свои тайны?
     -  Нет,  нет,  -  воскликнул  Панич.  -  Ваши  утверждения  ошибочны.
Абсолютный нейтралитет - вот наша политика.
     - Тем не менее, вы можете наживаться и на двойной игре.
     Сигил Панич выпрямился:
     - Ваше Величество, я официальный  представитель  Меркантиля  на  Пао.
Поэтому ваши утверждения могут быть расценены как официальное оскорбление.
     Аэлло казался слегка удивленным.
     - Оскорбить меркантилийца? Нелепица!
     Медная кожа Сигила Панича  вспыхнула  пунцовым  румянцем.  Бустамонте
зашептал  что-то  на  ухо  Аэлло.  Аэлло  пожал  плечами,   повернулся   к
меркантилийцу. Голос его был холоден, слова тщательно взвешены.
     - По причинам, которые я уже назвал, заявляю,  что  вы  не  выполнили
контракт. Сделка потеряла смысл. Платить мы не станем.
     - Доставленные грузы удовлетворяют  всем  требованиям,  упомянутым  в
контракте, - настаивал Сигил Панич. По его  представлениям,  более  ничего
говорить не требовалось.
     -  Но  они  непригодны  для  наших  целей,  и  об  этом  известно  на
Меркантиле.
     Глаза Сигила Панича вспыхнули:
     - Не сомневаюсь, что вы, Ваше Величество, оценили все  далеко  идущие
последствия такого решения.
     Бустамонте не удержался от дерзости:
     - Лучше было бы,  чтобы  на  Меркантиле  оценили  все  далеко  идущие
последствия двойной игры.
     Аэлло жестом выказал раздражение, и Бустамонте сел на место.
     Сигил Панич через плечо взглянул на  адъютантов  -  они  выразительно
перешептывались. Тогда Панич спросил:
     - Могу ли я поинтересоваться, что  имел  в  виду  Аюдор  под  "далеко
идущими последствиями"?
     Аэлло кивнул:
     - Позвольте привлечь ваше внимание к джентльмену, находящемуся  слева
от вас.
     Взгляды всех устремились на человека в серо-коричневом.
     - Кто этот человек? - спросил отрывисто Сигил  Панич.  -  Я  не  знаю
такой одежды.
     Одна из девушек в черно-золотой тунике подала Аэлло  кубок  с  густой
зеленой жидкостью. Бустамонте почтительно проглотил  ложечку  содержимого.
Аэлло пододвинул к себе кубок, пригубил.
     - Это Лорд Палафокс. Он здесь, чтобы помочь нам советом.
     Аэлло сделал еще один глоток из кубка и  резким  движением  отодвинул
его. Девушка-служанка незамедлительно убрала питье.
     Сигил Панич изучал незнакомца холодно-враждебно. Его адъютанты что-то
бормотали друг другу. Беран сидел, утонув в кресле.
     - В конце концов, - сказал Аэлло, - если мы не  можем  положиться  на
Меркантиль в поисках средств защиты,  мы  вынуждены  искать  их  в  другом
месте.
     Сигил Панич снова повернулся к шепчущимся советникам. Они приглушенно
спорили. Панич нетерпеливо прищелкнул пальцами - советники  поклонились  и
умолкли. Панич снова повернулся к Аэлло:
     - Ваше Величество, естественно, поступит так, как считает  нужным.  Я
лишь хочу заметить, что продукция Меркантиля - непревзойденная.
     Аэлло взглянул на человека в серо-коричневом.
     - Я не расположен обсуждать этот вопрос. Может  быть,  Лорд  Палафокс
имеет что-нибудь сказать?
     Лорд  Палафокс  покачал  головой.  Панич  придвинулся  в  одному   из
советников, тот неохотно выступил вперед.
     - Разрешите представить вам одну из наших последних разработок.
     Советник вручил ему футляр, из которого Панич извлек  пару  маленьких
прозрачных полусфер.
     Стражники-нейтралоиды  при  виде   футляра   сомкнули   перед   Аэлло
рефраксовые щиты. На лице Сигила Панича появилась болезненная гримаса:
     - Не тревожьтесь - никакой опасности нет.
     Он показал полусферы Аэлло, затем надел их на глаза.
     - Наши новые оптидины! Они  функционируют  и  как  микроскоп,  и  как
телескоп. Границы их возможностей невероятно широки,  а  регулируются  они
только мышцами глаз и век. Поистине великолепно! Например, -  он  выглянул
из окна павильона, - я вижу кристаллы кварца  в  булыжниках  дамбы.  Серый
зверек прячется за кустом фунеллы. - Он перевел взгляд на рукав. - Я  вижу
нити, волокна,  из  которых  состоит  нить,  структуру  волокон.  -  Панич
взглянул на Бустамонте. - Я замечаю поры на  досточтимом  носу  Аюдора.  Я
наблюдаю также несколько волосинок в его ноздре. - Он  перевел  прибор  на
наследника,  тщательно  избегая  смотреть  на  Аэлло.  -  Храбрый  мальчик
взволнован. Я считаю его пульс - раз, два,  три...  четыре,  шесть,  семь,
восемь... одиннадцать, двенадцать, тринадцать... В его  пальцах  маленький
предмет  -  не  больше  пилюли.  -   Меркантилиец   оглядел   человека   в
серо-коричневом. - Я вижу... -  Панич  запнулся,  затем  резким  движением
сдернул оптидины с глаз.
     - Что вы увидели? - поинтересовался Бустамонте.
     Меркантилиец смотрел на высокого человека в страхе и смятении.
     - Я увидел знак. Татуировка Брейкнесского Мага!
     - Вы правы, - ответил Аюдор. - Это Лорд Палафокс,  Магистр  Института
Брейкнесса.
     Сигил Панич с холодной учтивостью поклонился:
     - Ваше Величество простит мне один вопрос?
     - Спрашивайте что хотите.
     - Что Лорд Палафокс делает на Пао?
     Аэлло мягко сказал:
     - Он прибыл по моему  повелению.  Мне  нужен  высококвалифицированный
советчик. Мнение одного из моих доверенных лиц, - он презрительно взглянул
на Бустамонте, - таково: мы можем перекупить сотрудничество Меркантиля. Он
считает, что если вам хорошо заплатить, вы предадите  Брумбо  с  Батмарша,
как уже предали нас.
     Сигил Панич проговорил срывающимся голосом:
     - Мы вступаем во все виды сделок. Можем участвовать и  в  специальных
исследованиях.
     Розовые губы Аэлло скривились в гримасе отвращения:
     - Я охотнее буду иметь дело с Лордом Палафоксом.
     - Почему вы говорите мне все это?
     - Не хочу, чтобы официальные лица на  Меркантиле  считали,  что  ваше
вероломство прошло незамеченным.
     Сигил Панич сделал над собой величайшее усилие:
     - Я должен убедить вас переменить ваше решение. Мы никоим образом  не
мошенничали. Мы доставили именно то, что было заказано.  Меркантиль  верно
служил вам до сих пор - мы надеемся быть полезными и в дальнейшем. Если вы
сотрудничаете с Брейкнессом, подумайте, к чему приведет этот союз!
     - С Лордом Палафоксом у меня  нет  никаких  союзов!  -  Аэлло  быстро
взглянул на человека в серо-коричневом.
     - Ах, но это впереди - и да позволено мне будет сказать откровенно...
     - Говорите.
     - ...хоть вы, возможно, испугаетесь, - он  ободрился,  -  никогда  не
забывайте, Ваше Величество, они не  создают  никакого  оружия  у  себя  на
Брейкнессе. Они не используют таким образом свою науку.
     Он взглянул на Палафокса:
     - Может быть, это неправда?
     - Не вполне, - ответил Палафокс.  -  Магистр  Брейкнесса  никогда  не
бывает безоружен.
     - И Брейкнесс выпускает оружие на экспорт?
     - Нет, -  ответил  с  легкой  усмешкой  Палафокс.  -  Предмет  нашего
производства - лишь знания и люди.
     Сигил Панич повернулся к Аэлло.
     - Лишь оружие может уберечь вас  от  ярости  Брумбо.  Почему  бы,  по
крайней мере, не испытать кое-что из нашей новой продукции?
     - Это не повредит, - убеждал Бустамонте, - и может быть, Палафокс нам
после этого вовсе не понадобится.
     Аэлло   ответил   раздраженным   взглядом,   но   Сигил   Панич   уже
демонстрировал проекционный аппарат в форме глобуса с рукояткой.
     - Это одно из наших наиболее оригинальных достижений.
     Наследник Беран, захваченный зрелищем, внезапно  почувствовал  дрожь,
приступ неописуемой тревоги. Что происходит? Почему? Он  должен  выйти  из
павильона, должен! Но Беран не в силах был сдвинуться с места.
     А Панич уже направлял  свой  инструмент  прямо  в  розовый  мраморный
купол.
     - Извольте взглянуть.
     Верхняя половина зала стала черной,  будто  отсеченная  непроницаемой
заслонкой - она словно исчезла.
     - Устройство притягивает и  концентрирует  энергию  видимой  фазы,  -
объяснял меркантилиец. - Оно незаменимо  в  случае,  когда  нужно  смутить
неприятеля.
     Беран беспомощно глядел на Бустамонте.
     - Теперь обратите внимание! - крикнул Сигил Панич.  -  Я  поворачиваю
эту  ручку,  и...  -  комнату  окутала  тьма.  Слышен  был  только  кашель
Бустамонте.
     Затем  раздался  странный  свист,  шорох,  и  звук  -  будто   кто-то
задыхается.
     Павильон снова осветился, и раздался общий  вздох  ужаса,  все  глаза
обратились на Панарха: он лежал навзничь на розовом шелковом диване,  нога
его дернулась, с грохотом сметая тарелки и графины со стола.
     - Помогите, врача! - вскричал Бустамонте. - Панарх!
     Кулаки Аэлло беспорядочно молотили по столу, затем глаза затуманились
и голова бессильно повисла в полной неподвижности смерти.





     Врачи осторожно осмотрели Аэлло - он  лежал  навзничь,  его  огромное
тело лишилось всякого изящества, руки и ноги были  распростерты  в  разные
стороны. Беран, новый  Панарх,  Божественное  Дыхание  Пао,  Безраздельный
Властелин Восьми Континентов, Владыка Океана, Сюзерен  Системы  Ауриола  и
Властитель Вселенной (некоторые из его высоких титулов) сидел беспокойно в
кресле,  но  не  обнаруживал   ни   понимания   случившегося,   ни   горя.
Меркантилийцы шептались, сбившись в кучку. Палафокс, который  за  все  это
время не пошевелился, без особого интереса наблюдал за происходящим.
     Бустамонте,  отныне  старший  Аюдор,  не  терял   времени.   Он   уже
пользовался властью,  которую  давала  ему  должность  Регента  при  новом
Панархе. Бустамонте взмахнул  рукой,  и  рота  мамаронов  блокировала  все
выходы из павильона.
     - Никто не покинет павильона, - объявил Регент, - пока не  прояснятся
все обстоятельства трагедии.
     Он повернулся к врачам:
     - Вы уже определили причину смерти?
     Старший из троих лекарей кивнул:
     - Панарх умер от яда. Удар был нанесен жалом дротика,  вонзившимся  в
шею.  Яд...  -  он  сверился  с  графиками  и  цветными   диаграммами   на
анализаторе, в который его коллегами были введены образцы крови  Аэлло,  -
яд - производное мепотанакса, скорее всего, экстин.
     -  В  таком  случае,  -  взгляд   Бустамонте   скользнул   от   толпы
меркантилийцев к  внушительной  фигуре  Лорда  Палафокса,  -  преступление
совершено кем-то из присутствующих здесь.
     Сигил Панич робко приблизился к телу.
     - Позвольте взглянуть на дротик...
     Старший врач указал на металлическую тарелочку. На ней  лежал  черный
дротик с маленькой белой круглой кнопкой вроде пуговки. Лицо Сигила Панича
окаменело.
     - Этот предмет я заметил в  руке  Наследника  всего  несколько  минут
назад.
     Тут Бустамонте дал волю ярости. Его скулы вспыхнули  румянцем,  глаза
метали молнии.
     - Вы,   меркантилийский   мошенник!   Вы   обвиняете    мальчика    в
отцеубийстве?!
     Беран начал хныкать, поскуливая; голова его  моталась  из  стороны  в
сторону.
     - Спокойно, - прошипел Бустамонте. - Причина смерти ясна. Источник  -
тоже.
     - Нет, нет! - запротестовал Сигил Панич. Меркантилийцы стояли бледные
и беспомощные.
     - Нет и тени сомнения, - неумолимо продолжал  Бустамонте,  -  что  вы
прибыли на Перголаи, уже зная, что ваша двойная игра раскрыта.  Вы  решили
ускользнуть от возмездия.
     - Это абсурд! - закричал меркантилиец. - Да задумать такой  идиотский
акт...
     Бустамонте не обращал  внимания  на  протесты.  Громовым  голосом  он
продолжил:
     - Панарх неумолим. Вы воспользовались темнотой и убили великого вождя
паонитов!
     - Нет! Нет!
     - Но выгоды из своего преступления вы не извлечете! Я, Бустамонте, не
так благодушен, как Аэлло. И вот  мой  первый  приказ:  вы  приговорены  к
смерти!
     Бустамонте поднял руку вверх ладонью, зажав большой палец  остальными
- традиционный паонитский сигнал - и подозвал командира мамаронов.
     - Утопить этих негодяев! - он взглянул на небо: солнце уже склонилось
к горизонту. - Торопитесь! Надо успеть до заката.
     Поспешно, ибо паонитское суеверие запрещало  убивать  в  темные  часы
суток, мамароны отволокли торговцев на  скалу,  обрывающуюся  над  могучим
океаном. К ногам несчастных  привязали  груз  и  столкнули  вниз...  Через
мгновение меркантилийцы почти без всплеска погрузились в воду - и вот  уже
гладь океана спокойна, как прежде.
     Через двадцать минут по приказу Бустамонте тело  Панарха  последовало
за меркантилийцами. Снова на воде мелькнул  белый  венчик  пены,  и  вновь
океан покатил свои волны, спокойные и голубые...
     Солнце село. Бустамонте, старший Аюдор Пао,  мерил  террасу  нервными
энергичными шагами. Лорд Палафокс сидел тут же. В каждом из углов  террасы
стоял мамарон с оружием, направленным на  Палафокса  -  дабы  предупредить
любой возможный акт насилия.
     Бустамонте резко остановился перед Палафоксом.
     - Решение мое, без сомнения, было мудрым.
     - Что за решение вы имеете в виду?
     - Касательно меркантилийцев.
     -   Теперь,   возможно,   торговля   с   Меркантилем   станет   более
проблематичной, - осторожно предположил Палафокс.
     - Ха! Да им плевать на какие-то жалкие три жизни там, где речь идет о
доходах и выгоде!
     - Да, несомненно, большого значения это для них не имеет.
     - Эти мошенники и обманщики всего лишь получили по заслугам.
     - Вдобавок, - отметил Палафокс, - вслед за преступлением  последовало
соответствующее оному наказание - притом незамедлительно,  что  не  успело
взбудоражить людей.
     - Восторжествовала справедливость, - жестко сказал Бустамонте.
     Палафокс кивнул:
     - Конечная цель справедливости состоит в том, чтобы убедить  кого  бы
то ни было не повторять преступлений. Способ убеждения - суть наказание.
     Бустамонте повернулся на каблуках и вновь принялся ходить взад-вперед
по террасе.
     - Это  правда,  я  действовал,  отчасти  сообразуясь  с  требованиями
момента.
     Палафокс не отвечал.
     - Скажу искренне, - продолжал Бустамонте, - есть доказательства того,
что преступление совершила другая рука.  И  вообще,  в  этом  деле  больше
неясностей, нежели очевидностей.
     - И в чем состоят неясности?
     - Как мне поступить с юным Бераном.
     Палафокс потер тощий подбородок.
     - Очевидно, что это дело еще далеко не окончено...
     - Не могу понять вас.
     - Мы должны задать себе один  вопрос:  действительно  ли  Беран  убил
Панарха?
     Вытянув губы и выпучив глаза от удивления, Бустамонте стал  похож  на
некий невиданный доселе гибрид мартышки и лягушки.
     - Несомненно!
     - Зачем ему это понадобилось?
     Бустамонте пожал плечами.
     - Аэлло не питал к Берану любви. И есть серьезные сомнения в том, что
этот ребенок - действительно сын Аэлло.
     - В самом деле? - задумался Лорд Палафокс. - И как вы  предполагаете,
кто настоящий отец мальчика?
     Бустамонте снова пожал плечами:
     - Божественная Петрайя была не вполне разборчива, да к тому же весьма
опрометчива, но мы никогда не узнаем правды, ибо год назад Аэлло  приказал
утопить ее. Беран был убит горем -  может  быть,  причина  преступления  в
этом?
     - Не принимаете ли вы меня  за  дурака?  -  Палафокс  улыбался  своей
особенной улыбкой.
     Бустамонте взглянул на него в изумлении.
     - А в чем дело?
     - Замысел исполнен слишком четко. Ребенок скорее всего действовал под
гипнотическим принуждением. Его рукой двигал другой мозг.
     - Вы думаете? - нахмурился Бустамонте. -  И  кто  бы  мог  быть  этим
"другим"?
     - Почему бы не Старший Аюдор?
     Бустамонте словно споткнулся, затем коротко рассмеялся.
     - Вот это уж действительно плод больной  фантазии!  А  почему  бы  не
предположить, что это были вы?
     - Я ничего не выиграл от  смерти  Аэлло,  -  сказал  Палафокс.  -  Он
пригласил меня сюда с особой целью. Теперь он мертв, а ваша политика будет
иной. Во мне нет более необходимости.
     Бустамонте поднял руку.
     - Не спешите. Сегодня - это не вчера. С меркантилийцами, как вы  сами
заметили, теперь труднее будет общаться. Может быть, вы послужите мне так,
как послужили бы Аэлло?
     Палафокс встал. Солнце опускалось за океан, становилось  оранжевым  и
как  бы  растворялось  в  вечернем  воздухе.   Бриз   звенел   стеклянными
колокольчиками на террасе и извлекал печальные  звуки,  похожие  на  пение
флейт, из эоловой арфы.  Цикады,  будто  жалуясь,  вздыхали  и  шелестели.
Нижний  край  светила  стал  плоским,  вот  уже  лишь  половина  его   над
горизонтом, четверть...
     - Теперь смотрите! - сказал Палафокс. - Сейчас будет зеленый луч!
     Последняя огненная точка исчезла  за  горизонтом,  и  вдруг  -  яркая
вспышка зеленого света, почти сразу же ставшая голубой. И вот  уже  солнце
исчезло.
     Бустамонте сказал властно:
     - Беран должен умереть. Факт отцеубийства налицо.
     - Вы форсируете события, - мягко заметил Палафокс. -  Ваше  лекарство
слишком сильнодействующее.
     - Я действую так,  как  считаю  необходимым,  -  раздраженно  отрезал
Бустамонте.
     - Я избавлю вас от мальчика, - сказал Палафокс. - Он может вместе  со
мной вернуться на Брейкнесс.
     Бустамонте с деланным изумлением изучал Палафокса:
     - Ну и на что вам  молодой  Беран?  Я  готов  предложить  вам  взамен
множество женщин, что увеличит ваш престиж, Бераном же сейчас распоряжаюсь
я.
     Палафокс с улыбкой глядел в темноту:
     - Вы боитесь, что Беран станет оружием  против  вас.  Вы  не  хотите,
чтобы существовал еще один претендент на престол.
     - Было бы банальной глупостью отрицать это.
     Палафокс уставился в небо:
     - Вам нет нужды его бояться. Он ничего не будет помнить.
     - А какая у вас в нем нужда? - настаивал Бустамонте.
     - Считайте это моей причудой.
     Бустамонте был резок:
     - Я вынужден поступить с вами неучтиво.
     - Со мной лучше дружить, нежели враждовать, - мягко сказал Палафокс.
     Бустамонте снова остановился,  будто  споткнувшись,  и  кивнул  вдруг
неожиданно дружелюбно:
     - Может быть, я и переменю свое решение.  В  конце  концов,  вряд  ли
ребенок может стать причиной больших неприятностей.  Пойдемте,  я  проведу
вас к Берану - посмотрим, как он отнесется к вашей идее.
     Бустамонте  направился  к  дверям,  покачиваясь  на  коротких  ногах.
Палафокс  с  улыбкой  последовал  за  ним.  У  дверной   арки   Бустамонте
замешкался, говоря  что-то  капитану  мамаронов.  Идущий  следом  Палафокс
остановился около высокого черного нейтралоида и заговорил, склонив голову
так, чтобы Бустамонте его не слышал.
     - Если я снова  сделаю  тебя  обычным  человеком,  мужчиной,  чем  ты
отплатишь мне?
     Глаза  черного  стража  сверкнули,  под  кожей  напряглись   мускулы.
Неожиданно мягким голосом нейтралоид ответил:
     - Чем я отплачу тебе? Я уничтожу  тебя,  размозжу  тебе  череп.  Я  -
больше чем человек, я сильнее  четверых  -  к  чему  мне  хотеть  возврата
прежних слабостей?
     - Ах! - восхитился Палафокс. - Так вы не склонны к слабостям?
     - Да, верно, - кивнул нейтралоид. - У меня есть изъян, -  он  показал
зубы в устрашающей  ухмылке.  -  Я  нахожу  сверхъестественную  радость  в
убийстве. Ничто не доставляет мне такого удовольствия,  как  хруст  шейных
позвонков маленьких, бледных и немощных человечишек в моих пальцах.
     Палафокс отвернулся, вошел в павильон. Двери закрылись. Он  обернулся
- капитан глядел на него сквозь прозрачную панель.  Палафокс  поглядел  на
другие выходы: повсюду стояли мамароны.
     Бустамонте сел в одно из мягких черных кресел Аэлло. Он  набросил  на
плечи  мантию  того   непроницаемо-черного   цвета,   что   приличествовал
достоинству Панарха.
     - Я восхищаюсь вами, людьми Брейкнесса, - сказал Бустамонте.  -  Ваша
смелость восхитительна. Так бесстрашно вы кидаетесь в пучину опасности!
     Палафокс грустно улыбнулся:
     - Мы не столь опрометчивы, как вам кажется. Ни один из  Магистров  не
покидает пределов планеты без средств личной защиты.
     - Вы имеете в виду вашу прославленную магию?
     Палафокс отрицательно покачал головой:
     - Мы не волшебники. Но в  нашем  распоряжении  поистине  удивительное
оружие.
     Бустамонте  внимательно  осмотрел  его  серо-коричневый  костюм,  под
которым ничего нельзя было скрыть.
     - Что бы это ни было за оружие - сейчас его при вас нет.
     Бустамонте набросил черный плащ на колени.
     - Давайте отбросим двусмысленности.
     - С радостью.
     - Я представляю власть на Пао. Посему называюсь Панархом. Что  вы  на
это скажете?
     - Скажу, что вы рассуждаете логично. Если вы сейчас приведете ко  мне
Берана, мы  исчезнем  с  ним  вдвоем  и  оставим  вас  наслаждаться  вашей
безграничной властью.
     Бустамонте покачал головой:
     - Это невозможно.
     - Невозможно? Ну, не совсем...
     - Это невозможно, если  принимать  во  внимание  мои  цели.  Традиция
династического правления на Пао всесильна.  Воля  народа  -  чтобы  власть
наследовал Беран. Он должен умереть, пока весть о смерти Аэлло не вышла за
пределы дворца.
     Палафокс задумчиво потрогал черную щеточку усов:
     - В таком случае, уже поздно.
     Бустамонте замер:
     - Что вы сказали?
     - Вы еще не слышали радиосообщений из Эйльянре? Сейчас как раз звучит
объявление.
     - Откуда вы это знаете? - требовательно спросил Бустамонте.
     - Вот лучшее доказательство моей правоты, - сказал Палафокс, указывая
на приемник, вмонтированный в ручку кресла Бустамонте.
     Тот дотронулся до рычажка. Из встроенного в стену  динамика  раздался
голос, полный ненатуральной скорби: "Горе Пао! Пао, плачь! Пао, облекись в
траур! Великий Аэлло, наш благородный  Панарх,  умер!  Горе,  горе,  горе!
Растерянные и смущенные, глядим мы  в  печальное  небо,  и  наша  надежда,
единственная надежда в этот трагический час -  это  Беран,  новый  славный
Панарх из династии Панасперов! И пусть его  царствование  будет  таким  же
славным и прочным, как правление великого Аэлло!"
     Бустамонте ринулся на Палафокса словно маленький черненький бычок:
     - Как просочилась эта весть?
     - Я сам передал ее, - отвечал Палафокс легко и беззаботно.
     Глаза Бустамонте вспыхнули:
     - Когда же вы это сделали? С вас не спускали глаз!
     - Мы, Магистры Брейкнесса, умеем прибегать к уловкам.
     Голос из динамика  гудел  монотонно:  "Действуя  по  приказу  Панарха
Берана, мамароны незамедлительно утопили злодеев. Аюдор Бустамонте  служит
Берану с чистосердечной преданностью и поможет  юному  Панарху  на  первых
порах его правления".
     Гнев Бустамонте, доселе сдерживаемый, вырвался наружу.
     - Думаете, что меня можно остановить таким простеньким фокусом? -  Он
дал знак мамаронам. - Вы хотели быть вместе с Бераном. И вы будете с ним в
жизни, а завтра, с первым лучом солнца - и в смерти.
     Стража встала за спиной Палафокса.
     - Обыщите этого человека! -  закричал  Бустамонте.  -  Осмотрите  его
хорошенько!
     Стражи с минуту обыскивали Палафокса. Они буквально  обнюхали  каждую
складку одежды, обхлопывали и прощупывали Мага, без всякого уважения к его
достоинству. Но ничего не было обнаружено - ни инструмента, ни оружия,  ни
вообще какого бы то ни было приспособления. Бустамонте  наблюдал  за  этой
сценой с бесстыдным наслаждением, и, казалось, огорчился, когда  обыск  не
дал результата.
     - Как же так? - спросил он подозрительно. - Вы, Брейкнесский Маг! Где
же ваши волшебные чудо-приспособления, таинственные и безотказные?
     Палафокс,  безропотно  и  равнодушно  позволявший  обыскивать   себя,
ответил любезно:
     - Увы, Бустамонте, я не уполномочен отвечать на ваши вопросы.
     Бустамонте грубо рассмеялся, повернулся к стражникам:
     - Препроводите его в тюрьму.
     Нейтралоиды скрутили Палафоксу руки.
     - Еще только одно слово, - сказал Палафокс. -  Поскольку  на  Пао  вы
меня больше не увидите.
     - Уж в этом-то я уверен, - согласился Бустамонте.
     - Я прибыл сюда по воле Аэлло, дабы обсудить возможную сделку.
     - Подлая миссия! - вскричал Бустамонте.
     - О, лишь обмен излишками к обоюдной выгоде, - сказал Палафокс. - Моя
мудрость - ваши люди.
     - Не темните, у меня нет времени!  -  Бустамонте  нетерпеливо  махнул
стражникам, те подтолкнули Палафокса к дверям. Палафокс сделал  неуловимое
резкое движение. Стражники вскрикнули и отпрянули.
     - Что такое! - вскричал Бустамонте.
     - Он горит! Он испускает пламя!
     Палафокс продолжал своим спокойным голосом:
     - Как я уже сказал, мы никогда больше не повстречаемся с вами на Пао.
Но я еще  понадоблюсь  вам,  и  предложение  Аэлло  покажется  вам  вполне
разумным. Тогда вы сами прибудете на Брейкнесс.
     Он отвесил Бустамонте поклон, повернулся к стражникам:
     - Ну, а теперь пойдем.





     Беран сидел, уперев подбородок в подоконник, и глядел в  ночь.  Видна
была лишь фосфоресцирующая полоса  прибоя  да  ледяные  сгустки  мерцающих
звезд - больше ничего.
     Комната располагалась высоко в башне, она была очень мрачна и  уныла.
Стены голые и неприятные на ощупь, окно забрано  тяжелой  решеткой,  дверь
настолько плотно пригнана  к  проему,  что  не  оставлено  даже  маленькой
щелочки. Беран знал, что это - тюремная камера.
     Снизу  послышался  слабый  звук  -  приглушенный  и   сиплый   смешок
нейтралоида. Беран был уверен, что смеются над ним, над злосчастным концом
его земного существования. Слезы  подступили  к  глазам,  но,  как  и  все
паонитские дети, он более никаких эмоций не обнаружил.
     Теперь звук послышался уже  у  самых  дверей.  Щелкнул  замок,  дверь
раздвинулась. В проеме стояли Лорд Палафокс и два нейтралоида.
     Беран с надеждой шагнул вперед, но что-то насторожило его,  приковало
к месту. Нейтралоиды  втолкнули  Палафокса  в  комнату.  Дверь  скрипнула,
закрываясь. Беран остался стоять посреди камеры, совершенно упав духом.
     Палафокс оглядел темницу, словно оценивая ситуацию. Он приложил ухо к
двери, прислушался, затем тремя быстрыми, кошачьими прыжками приблизился к
окну и выглянул. Ничего не было видно - лишь звезды да прибой.
     Маг прикоснулся языком к внутренней стороне щеки, и  в  самом  ухе  у
него  зазвучал  голос,  читающий  объявления  в  Эйльянре.  Голос  говорил
взволнованно: "Получены известия от Аюдора Перголаи Бустамонте.  Во  время
предательского  нападения  на  Панарха  Аэлло  также  ранен  и  Наследник.
Маловероятно, что он выживет. Но самые опытные  врачи  Пао  неустанно  при
нем. Аюдор Бустамонте просит всех объединиться в едином порыве надежды  на
благополучный исход".
     Вторым касанием языка Палафокс выключил звук. Он поманил Берана - тот
сделал шаг навстречу Палафоксу. Маг наклонился к уху мальчика и зашептал:
     - Мы в  опасности.  И  нас  подслушивают  -  каждое  наше  слово.  Не
разговаривай - лишь следи за мной и действуй быстро по моему сигналу.
     Беран кивнул. Палафокс осмотрел комнату уже более внимательно.  В  то
время как он осматривался, одна из секций двери стала  прозрачной:  сквозь
нее глядел глаз. В приступе внезапного раздражения Палафокс  поднял  руку,
но сдержался. Через минуту глаз исчез и дверь снова стала непроницаемой.
     Палафокс метнулся к окну, вытянул  палец.  Раскаленная  игла  пламени
вырвалась из него, с шипением разрезая решетку. Она распахнулась и, прежде
чем Палафокс успел схватить ее, вывалилась в темноту. Палафокс зашептал:
     - Быстрее вон отсюда!
     Беран в нерешительности мешкал.
     - Скорее! - шепнул Палафокс. - Ты хочешь жить? Тогда  мне  на  спину,
живо!
     Снизу  уже  слышался  топот  шагов,  приближающиеся   голоса.   Через
мгновение двери распахнулись  -  в  проеме  появились  три  мамарона.  Они
остолбенели, оглядели камеру и бросились к открытому окну.
     - Быстро вниз! - повернулся к стражникам капитан. - Всех утоплю, если
они ускользнут!
     Обыскали сад, но не обнаружили и следов Палафокса и  Берана.  Стоя  в
свете звезд, сами темнее ночи, мамароны некоторое  время  переговаривались
своими мягкими голосами и  вскоре  пришли  к  соглашению.  Голоса  стихли:
стражи сами исчезли в ночи.





                       Любое человеческое сообщество,  независимо  от  его
                  многочисленности, однородности  и  твердости  следования
                  всеобщей доктрине, очень скоро обнаружит в своем составе
                  более мелкие группы, придерживающиеся вариантных  версий
                  общепринятых  убеждений;  в   этих   группах   выделятся
                  подгруппы, и так далее, до уровня  отдельного  индивида,
                  но даже в психологии  отдельно  взятого  индивида  будут
                  проявляться конфликтующие тенденции.
                                   Адам Оствальд. "Человеческое общество".

     Паониты,  несмотря  на  то,  что  их  было   пятнадцать   миллиардов,
представляли собой монолитный конгломерат, подобный которому вряд ли можно
было отыскать во всей Вселенной, населенной разумными существами. Сами  же
паониты  черты  сходства  между  собой  воспринимали  как  норму,  и  лишь
различия, сколь бы ничтожны они не были, привлекали всеобщее внимание.
     Люди  Минаманда,  и  особенно  жители  столичного  города   Эйльянре,
считались "городскими" - слегка легкомысленными. Жителей  Хиванда,  самого
равнинного из  континентов  Пао,  отличала  буколическая  наивность.  Люди
Нонаманда, холодного южного материка, стяжали славу суровых,  трудолюбивых
и мужественных, тогда как обитатели Видаманда,  занимающиеся  выращиванием
винограда и фруктов  и  изготавливающие  почти  все  вина  Пао,  считались
чистосердечными и экспансивными.
     Много лет  потратил  Бустамонте  на  создание  сети  тайных  агентов,
охватывающей все восемь материков. Ранним утром,  расхаживая  по  открытой
галерее в Перголаи, он был  вне  себя  от  волнения.  События  развивались
далеко не лучшим образом. Только три из восьми  континентов  признали  его
Панархом  -  Видаманд,  Минаманд  и  Дронаманд.  Агенты  же  из   Айманда,
Шрайманда, Нонаманда, Хиванда и  Импланда  рапортовали  о  растущей  волне
непокорности.
     Не было, разумеется, активных проявлений недовольства - ни  митингов,
ни демонстраций. Недовольство паонитов выражалось лишь в общей  угрюмости,
падении   темпа   производства   на   фабриках,   нарушении    связей    с
государственными службами. Подобное положение дел в  прошлом  приводило  к
развалу экономики и, в конечном счете, к падению династии.
     Бустамонте, оценивая свое положение, нервно хрустел пальцами.  Сейчас
ему  необходимо  действовать   быстро.   Наследник   должен   умереть,   и
Брейкнесский Маг тоже.
     Наступил день - теперь законы Пао разрешали  казнь.  Он  спустился  с
галереи и подозвал одного из мамаронов.
     - Капитана Морнуна ко мне.
     Через несколько минут нейтралоид возвратился.
     - Где Морнун? - грозно спросил Бустамонте.
     - Капитан Морнун и двое его людей покинули Перголаи.
     - Покинули Перголаи? - Бустамонте обернулся, ошеломленный.
     - Да, такой информацией я располагаю.
     Бустамонте поглядел на стражника, затем на башню:
     - Пошли!
     На скоростном лифте они вдвоем взлетели в башню. Бустамонте  тяжелыми
шагами приблизился к камере. Он поглядел в глазок, затем с силой распахнул
двери, подошел к окну.
     - Теперь понятно, - громко и важно  проговорил  он.  -  Беран  исчез,
Магистр исчез. Оба полетели в Эйльянре. Там будут неприятности.
     Он стоял у окна, глядя вдаль, затем повернулся к мамарону.
     - Твое имя Андрад?
     - Хессенден Андрад.
     - Теперь ты капитан, Андрад, вместо Морнуна.
     - Очень хорошо.
     - Мы возвращаемся в Эйльянре. Отдайте все необходимые распоряжения.
     Бустамонте спустился на  террасу  и  сел,  задумавшись,  над  бокалом
бренди. Палафокс явно хочет сделать  Берана  Панархом.  Паониты  же  любят
молодого Наследника  и  требуют  продолжения  династии  Панасперов  -  все
остальное идет вразрез с  их  стремлениями  к  непрерывности  и  плавности
течения событий. И стоит Берану появиться  в  Эйльянре,  как  он  будет  с
триумфом препровожден в Великий Дворец и облачен в Черную Мантию Панарха.
     Бустамонте отпил большой глоток бренди. Ну хорошо, он проиграл. Аэлло
мертв. Бустамонте никогда не докажет, что именно  рука  Берана  послала  в
цель смертоносный дротик. В  самом  деле,  не  были  ли  обвинены  в  этом
преступлении и казнены три меркантилийских торговца?
     Что делать? Действительно, остается  лишь  проследовать  в  Эйльянре,
чтобы предстать там в качестве Старшего Аюдора, Регента при Беране. А если
под чутким руководством Лорда Палафокса Беран задумается, за  что  он  был
заточен в темницу, и если Палафокс будет бескомпромиссен в делах политики,
то неизвестно еще, как поступят с ним, с Бустамонте.
     Регент поднялся. Ну что ж, назад, в  Эйльянре,  чтобы  получить  свой
скромный кусочек пирога. Он много лет разыгрывал  лизоблюда  перед  Аэлло;
приобретенный опыт теперь очень пригодится.
     Но в ближайшие дни и часы Бустамонте столкнулся с  тремя  чрезвычайно
важными сюрпризами. Первый: обнаружилось, что ни  Палафокс,  ни  Беран  не
появились в Эйльянре, и вообще не  объявились  нигде  на  Пао.  Бустамонте
доселе вел себя осторожно, словно ощупывал почву под  ногами.  Но  тут  он
стал дышать свободнее. Может быть, эта  парочка  попала  в  непредвиденный
переплет? А вдруг  Палафокс  по  каким-то  своим  личным  мотивам  похитил
Наследника?
     Но на данном этапе загадка оставалась  неразрешимой.  И  пока  он  не
удостоверится, что Беран мертв, он  не  сможет  насладиться  вполне  всеми
привилегиями, которые дает титул Панарха.
     Сомнения и неуверенность охватили все население  Пао.  День  ото  дня
народное недовольство росло. Доносчики информировали Бустамонте,  что  его
прозвали в  народе  Бустамонте-Берегло.  "Берегло"  -  типично  паонитское
словечко; так называют неумелого рабочего  на  скотобойне,  или  существо,
мучающее и истязающее свою жертву.
     Бустамонте внутри весь кипел, но успокаивал себя сознанием формальной
правоты. Он надеялся, что либо население в конце  концов  признает  его  в
качестве Панарха, либо Беран объявится, и можно будет устранить  последнее
препятствие.
     Вот  еще  одна  неразрешимая  задача:  полномочный  посол  Меркантиля
передал  Бустамонте  официальное  заявление,  в  котором   правителю   Пао
предъявлялось суровое обвинение в казни  трех  торговых  атташе,  а  также
уведомлялось, что Меркантиль разрывает все дипломатические отношения с Пао
до тех пор, пока не будет выплачена компенсация,  причем  требуемая  сумма
казалась  правителю  Пао  несообразно  большой  -  ведь  ему   приходилось
ежедневно выносить смертный приговор сотням тысяч человек.
     Бустамонте надеялся заключить новый контракт на поставку  вооружения.
Как он прежде советовал Аэлло,  он  предложил  поставщикам  дополнительную
плату за право единоличного пользования наиболее  технически  совершенными
видами оружия. Нота полномочного посла Меркантиля не оставляла надежды  на
новое соглашение.
     Третий удар был самым сокрушительным, и в сравнении с ним два  других
казались мелкими неприятностями.
     Клан  Брумбо   с   планеты   Батмарш,   дорвавшийся   до   власти   и
промаршировавший по костям всех своих беспокойных конкурентов,  планировал
стяжать себе славу  какой-нибудь  военной  вылазкой,  дабы  упрочить  свое
положение. Эбан Бузбек, Гетман клана Брумбо, с  этой  целью  собрал  сотню
военных кораблей, до отказа наполненных солдатами, и устремился к великому
Пао.
     Может быть, он планировал лишь обычный  для  Брумбо  набег:  посадка,
стремительный и лихой налет, быстрый сбор трофеев и  немедленный  отлет  -
ведь, проходя кольцо защитных спутников, армия встретит лишь символическое
сопротивление, и приземлиться на Видаманд, где сильнее  всего  проявляется
недовольство народа, ничего не стоит. Страшно подумать, что может за  этим
последовать...
     Эбан Бузбек с десятью тысячами вояк вторгся в  Донаспару,  крупнейший
город Шрайманда - никто не противостоял ему. Паониты мрачно  наблюдали  за
ним и его славной армией и не оказывали сопротивления даже тогда, когда их
грабили или насиловали их женщин. Любая борьба - даже  партизанская,  даже
тактика булавочных уколов - была не в характере паонитов.





     Беран, Наследник и сын Панарха Аэлло, вел  на  Пао  жизнь,  небогатую
событиями. Его диета была скрупулезно составлена и тщательно  соблюдалась:
он никогда не ощущал голода и никогда не наслаждался пищей. За его  играми
наблюдало  несколько  превосходных  гимнастов  -  посему  они  именовались
"упражнениями". В результате у него не было склонности к игре. Камердинеры
тщательно ухаживали за наследником, любое препятствие тут же устранялось с
его пути, он никогда не сталкивался с соперничеством  и  никогда  не  знал
триумфа.
     Сидя на плечах Палафокса, ринувшегося в ночную тьму из открытого окна
тюремной камеры, Беран ощущал себя словно в  кошмарном  сне.  Внезапно  он
потерял вес - они падали! Мальчик почувствовал  спазм  в  желудке  и  стал
задыхаться. Он скорчился и вскрикнул от страха. Они  все  падали,  падали,
падали - когда же удар?
     -  Спокойно,  -  коротко  сказал  Палафокс.   Беран   пригляделся   и
зажмурился: перед его глазами проплыло освещенное окно  -  проплыло  вниз.
Они не падали - они поднимались! Они были уже над башней, над  павильоном!
Они летели все выше, в самую ночь, легкие как пузырьки воздуха - все выше,
выше,  в  озаренное  звездным  сиянием  небо.  Через  минуту   Беран   уже
окончательно убедился, что не грезит -  это  по  волшебству  Брейкнесского
Мага они скользили по воздуху легче  пушинок.  По  мере  того,  как  росло
изумление, слабел страх, и мальчик заглянул в лицо Палафокса.
     - Куда мы направляемся?
     - Наверху нас ждет мой корабль.
     Беран  с  мечтательным  сожалением  поглядел  вниз.  Словно  актиния,
павильон переливался всеми цветами радуги.  Наследник  не  ощущал  желания
возвратиться - только легкое сожаление. Вверх - все время вверх, еще минут
пятнадцать - и вот павильон превратился уже в крошечное  цветное  пятнышко
далеко внизу.
     Палафокс вытянул левую руку - импульсы в радарной сетке на его ладони
отражались от поверхности земли, преобразуясь  в  раздражение,  достаточно
сильное. Он прикоснулся языком к одной из пластинок на внутренней  стороне
щеки и произнес какой-то резкий слог.
     Минуты текли: Беран и Палафокс летели словно  призраки.  И  вот  небо
перечеркнула длинная тень. Палафокс, протянув руку, схватился за перила  и
втянул себя вместе с Бераном  во  входной  люк.  Он  втолкнул  мальчика  в
кессонную камеру, вошел следом и захлопнул люк. Ярко загорелись внутренние
огни.
     Беран, слишком изумленный, чтобы всерьез интересоваться происходящим,
мешком упал на скамью. Он смотрел, как Палафокс поднялся на верхнюю палубу
и щелкнул парой переключателей. Небо потускнело, и Беран всем телом ощутил
пульсацию - корабль двигался.
     Палафокс спустился, изучил Берана оценивающе-бесстрастно. Мальчик  не
смог вынести его взгляда.
     - Куда мы направляемся? - спросил Беран скорее не потому, что это его
интересовало, просто ничего лучшего он придумать не мог.
     - На Брейкнесс.
     Сердце Берана гулко стукнуло:
     - Почему я должен лететь туда?
     - Потому что теперь ты Панарх. Если бы ты остался на Пао,  Бустамонте
убил бы тебя.
     Беран  вынужден  был  признать  справедливость  слов  Палафокса.   Он
исподтишка взглянул на Палафокса - тот уже совершенно не походил на тихого
незнакомца, что сидел за столом Аэлло. Новый Палафокс был высок как  демон
огня, он весь светился изнутри сдерживаемой энергией - он был великолепен!
Маг, Брейкнесский Маг!
     Палафокс сверху вниз взглянул на Берана:
     - Сколько тебе лет, мальчик?
     - Девять.
     Палафокс потер свой длинный подбородок:
     - Лучше тебе знать, чего  от  тебя  ожидают.  В  сущности,  программа
несложна. Ты будешь жить на Брейкнессе, будешь учиться в Институте, будешь
моим подопечным, и придет время, когда ты послужишь мне, как один из  моих
собственных сыновей.
     - А ваши сыновья - мои ровесники? - с надеждой спросил Беран.
     - У меня много сыновей! - с мрачной гордостью отвечал Палафокс. -  Их
сотни! - увидев, насколько ошеломлен Беран, он сухо  рассмеялся.  -  Здесь
много непонятного для тебя. Чем ты так удивлен?
     Беран сказал извиняющимся голосом:
     - Если у вас так много  детей,  вы,  должно  быть,  стары  -  гораздо
старше, чем выглядите.
     Лицо Палафокса странно изменилось.  Щеки  вспыхнули  румянцем,  глаза
засверкали словно кусочки стекла. Он говорил медленно, ледяным голосом:
     - Я не стар. Никогда  впредь  не  говори  ничего  подобного.  Так  не
разговаривают с Магистром Брейкнесса!
     - Я сожалею... - Беран задрожал, - я подумал...
     - Неважно. Пойдем, ты устал, тебе нужно поспать.
     ...Беран был озадачен, проснувшись не в своей черно-розовой  постели.
Хорошенько оценив ситуацию, мальчик чувствовал себя относительно  неплохо.
Будущее обещало много интересного, и когда он возвратится на Пао, он будет
владеть всеми тайными знаниями Брейкнесса.
     Наследник поднялся, позавтракал с Палафоксом, который, казалось,  был
в хорошем расположении духа. Беран набрался мужества и задал еще несколько
вопросов.
     - Вы действительно Маг?
     - Творить чудеса я не могу, - ответил Палафокс, - разве только чудеса
разума.
     - Но вы летаете по воздуху! Вы испускаете пламя из пальца!
     - То же самое может любой Брейкнесский Маг.
     Беран изумленно глядел на длинное острое лицо:
     - Тогда вы все маги?
     - Ха! - воскликнул Палафокс. - Эти способности  являются  результатом
модификации тела. Я весьма хорошо модифицирован.
     Благоговейный страх Берана сменился сомнением:
     - Мамароны тоже модифицированы, но...
     Палафокс по-волчьи оскалился:
     - Вот уж наименее уместное сравнение!  Могут  нейтралоиды  летать  по
воздуху?
     - Нет.
     - Мы отнюдь не нейтралоиды, -  сказал  Палафокс  решительно.  -  Наши
модификации увеличивают, а  не  уменьшают  нашу  мощь.  Антигравитационная
ткань вживлена в кожу стоп. Радары находятся в левой руке, сзади  на  шее,
на лбу - они обеспечивают меня шестым чувством. Я вижу на три порядка ниже
инфракрасного и на четыре выше ультрафиолетового излучения. Я могу слышать
радиоволны. Я могу передвигаться под водой. Я могу летать  в  безвоздушном
пространстве  -  в  космосе.  Вместо  кости  в  моем  указательном  пальце
находится  приспособление  типа  лазера.  У  меня  еще  множество   других
возможностей. Источник  энергии  -  энергоблок,  расположенный  в  грудной
клетке.
     Беран с минуту молчал, потом робко спросил:
     - А когда мы прибудем на Брейкнесс, вы меня тоже модифицируете?
     Палафокс оценивающе рассматривал Берана - как бы в свете  этой  новой
идеи.
     - Если ты в точности будешь выполнять все мои  указания,  то,  должно
быть, да.
     - Что я должен делать?
     - Пока тебе не следует об этом беспокоиться.
     Беран подошел к левому борту и выглянул в иллюминатор, но  не  увидел
ничего, кроме стремительно бегущих серых и черных полос.
     - Скоро мы достигнем Брейкнесса?
     -  Уже  недолго  осталось.  Отойди   от   иллюминатора.   Глядеть   в
подпространство вредно - это повредит восприимчивому мозгу.
     Индикаторы на контрольной панели вибрировали и  вспыхивали  -  и  вот
корабль дал резкий крен.
     Палафокс поднялся наверх и поглядел сквозь смотровой купол.
     - Вот мы и на Брейкнессе!
     Беран, приподнявшись на цыпочки,  увидел  серый  безотрадный  пейзаж,
освещенный маленьким  белым  солнцем.  Корабль  скользнул  в  нижние  слои
атмосферы  -  и  мир  приобрел  более  ясные   очертания.   Беран   увидел
невообразимо огромные горы, скальные когти высотой миль в сорок,  покрытые
льдом  и  снегом,  вершины  которых  были  окутаны  испарениями.   Корабль
скользнул  над  серо-зеленым  океаном,   усеянным   островками   плавающих
водорослей,  затем  снова  полетел  над  скалами.  Сейчас   они   медленно
спускались в долину со скальными склонами, дно которой было скрыто  мраком
и туманом. Скалистый уклон  перед  ними  был  покрыт  какой-то  серо-белой
коркой. Корабль снизился, и корка оказалась небольшим городом, лепящимся к
подножью горы. Постройки были низенькие, сплошь  из  лавовых  пород  вроде
туфа, с коричнево-красными кровлями, некоторые из  них  соединялись  между
собой и свисали с утесов, словно цепочки. Все выглядело уныло и не слишком
впечатляюще.
     - И это Брейкнесс? - спросил Беран.
     - Это Брейкнесский Институт, - сказал Палафокс.
     Беран был порядком разочарован:
     - Я ожидал другого...
     - Мы не любим претенциозности, -  заметил  Палафокс,  -  и,  в  конце
концов, Магистров совсем немного и мы очень редко видимся.
     Беран  заговорил  было,  но  смутился,  чувствуя,  что  он   затронул
чувствительную струнку. Он спросил осторожно:
     - Ваши сыновья живут с вами?
     - Нет, - коротко ответил Палафокс, - но,  естественно,  они  посещают
Институт.
     Лодка медленно снизилась. Индикаторы на контрольной панели  мигали  и
прыгали как живые.
     Беран оглядел глубокое ущелье, вспомнил зеленые поля и голубые океаны
родины - и вздрогнул.
     - Когда я вернусь на Пао? - спросил он в волнении.
     Палафокс явно думал совсем о другом и ответил небрежно:
     - Когда позволят обстоятельства.
     - Но скоро ли это будет?
     Палафокс глянул на мальчика сверху вниз:
     - Ты хочешь быть Панархом Пао?
     - Да, - решительно сказал Беран, - если меня модифицируют.
     - Может быть, твои желания исполнятся. Но ты должен помнить, что тот,
кто берет, должен отдавать.
     - Что я должен отдать?
     - Это мы обсудим позже.
     - Бустамонте не будет мне рад, - грустно сказал Беран. - Я думаю, что
он тоже хочет быть Панархом.
     Палафокс засмеялся:
     - У Бустамонте крупные неприятности. Радуйся,  что  ему,  а  не  тебе
приходится расхлебывать эту кашу.





     Да, у Бустамонте были  большие  неприятности.  Его  мечты  о  величии
лопнули,  как  мыльный  пузырь.  Вместо  того,   чтобы   править   восемью
континентами Пао и двором в Эйльянре, он оказался господином  лишь  дюжины
мамаронов, трех наименее любимых наложниц и дюжины недовольных  чиновников
судейского звания. Его королевством стала отдаленная  деревушка,  ютящаяся
на размытых  дождем  болотах  Нонаманда,  дворцом  -  таверна.  Бустамонте
пользовался  этими  привилегиями  лишь  с  молчаливого  согласия   Брумбо,
которые, наслаждаясь плодами своей победы, не ощущали пока  желания  найти
Бустамонте и уничтожить его.
     Прошел  месяц.  Раздражение  Бустамонте   усиливалось.   Он   колотил
наложниц, поносил своих спутников. Пастухи стали  избегать  этой  деревни;
владелец ночлежки и  деревенские  жители  день  ото  дня  становились  все
молчаливее, пока  однажды  утром  Бустамонте,  проснувшись,  не  обнаружил
деревню покинутой. Даже стада ушли с вересковых лугов.
     Бустамонте снарядил половину своей стражи в поход за  пищей,  но  они
так и не возвратились. Министры в открытую  строили  планы  возвращения  в
более гостеприимные условия. Бустамонте спорил и обещал, но мозг  паонитов
плохо поддавался такого рода убеждениям.
     И вот однажды хмурым утром удрали последние нейтралоиды. Наложницы не
дали уговорить себя на побег, и сидели, сбившись в кучку,  сопя  и  хлюпая
носами от холода. Все утро до полудня моросил  противный  дождик,  таверна
насквозь   отсырела.   Бустамонте   приказал   Эсту    Коэлло,    Министру
Трансконтинентального Транспорта, развести в камине огонь, но  Коэлло  был
не в настроении - ему надоело раболепствовать  перед  Бустамонте.  Страсти
закипели, чувства вырвались наружу, и вот уже вся группа министров гуськом
вышла под дождь и направилась на побережье в порт Спирианте.
     Три женщины шевельнулись, поглядели вслед ушедшим, затем,  как  некое
трехголовое  существо,  разом  повернули  головы  и  хитро  взглянули   на
Бустамонте. Он был настороже. Увидев выражение его лица, они  вздохнули  и
разрыдались. Бранясь и тяжко дыша, Бустамонте разломал всю мебель и вскоре
в камине заревело пламя.
     Снаружи послышался звук  -  отдаленные  вопли,  дикое  "рип-рип-рип".
Сердце Бустамонте ушло в пятки, челюсть отвисла. Это  был  охотничий  клич
клана Брумбо. "Рип-рип-рип" приближалось  и,  наконец,  зазвучало  уже  на
единственной улочке деревеньки.
     Бустамонте обернул плащом свое коренастое  тело,  распахнул  двери  и
выступил наружу, на мокрый грубый булыжник мостовой.
     По дороге со стороны вересковых болот шли его министры -  шли  как-то
странно, скачками. Сверху по воздуху на летающих конях мчались воины клана
Брумбо, вопя, крича и погоняя министров, словно овец. При виде  Бустамонте
они издали воинственный клич и кинулись к нему, словно соревнуясь, кто  же
первый схватит Бустамонте.
     Бустамонте  попятился  к  двери,  решив  погибнуть,  но  не  потерять
достоинства. Он извлек свой дротик и пролилась бы кровь, если бы  вояки  с
Батмарша уже не стояли позади.
     С небес спускался сам Эбан Бузбек - небольшой  жилистый  человечек  с
острыми ушками. Его светлые волосы были  заплетены  в  косу  длиной  около
фута. Воздушный конь зацокал по булыжникам, дюзы  вздохнули  и  зафыркали.
Бузбек  протолкался  сквозь   кучку   всхлипывающих   министров,   схватил
Бустамонте за загривок и рывком заставил его встать на колени. Неудавшийся
правитель задом попятился к  двери  и  нащупал  дротик,  но  воины  Брумбо
оказались проворнее: их шоковые пистолеты рявкнули, и Бустамонте отбросило
к стене. Эбан Бузбек схватил его за глотку и швырнул в уличную грязь.
     Бустамонте медленно поднялся и стоял, дрожа от  ярости.  Эбан  Бузбек
взмахнул рукой - Бустамонте связали ремнями и опутали  сетью.  Без  лишних
хлопот вояки Брумбо вскарабкались в седла и взвились в небо  -  Бустамонте
болтался между ними как свинья, которую везут на базар.
     В Спирианте кавалькада погрузилась в бочкообразный неуклюжий корабль.
Бустамонте, ослепший от воющего ветра, полумертвый от холода, шлепнулся на
палубу и лишился чувств на все время, пока корабль летел в Эйльянре.
     Корабль  приземлился  около  самого   Великого   Дворца.   Бустамонте
протащили через анфиладу разоренных залов и заперли в спальне.
     Ранним утром две служанки подняли его.  Они  смыли  с  него  грязь  и
глубоко въевшуюся пыль, надели все чистое, принесли еду и  напитки.  Часом
позже  двери  отворились,  воин  клана  подал  сигнал:  Бустамонте  вышел,
мертвенно-бледный, нервный, но все еще несломленный.
     Его отвели  в  комнату  для  утренних  церемоний,  как  раз  напротив
знаменитого  дворцового  цветника.  Здесь   его   ждал   Эбан   Бузбек   в
сопровождении  воинов  клана  и  меркантилийского  переводчика.  Казалось,
Бузбек был в прекрасном настроении и весело кивнул Бустамонте.  Он  сказал
несколько слов на отрывистом языке Батмарша - меркантилиец перевел.
     - Эбан Бузбек выражает надежду, что вы хорошо отдохнули этой ночью.
     - Чего он от меня хочет? - прорычал Бустамонте.
     Вопрос  был  переведен.  Ответ  Эбана  Бузбека  оказался   достаточно
пространным. Меркантилиец внимательно выслушал  его,  затем  повернулся  к
Бустамонте.
     - Эбан Бузбек возвращается на Батмарш. Он говорит, что паониты мрачны
и упрямы, что они отказываются вести себя как надлежит побежденным.
     Бустамонте это ничуть не удивило.
     - Эбан Бузбек разочаровался в Пао. Он говорит, что ваши люди - словно
черепахи:  не  сопротивляются   и   не   подчиняются.   Он   не   получает
удовлетворения от победы.
     Бустамонте сердито покосился на человечка с косой,  развалившегося  в
черном кресле.
     - Эбан Бузбек отправляется домой, а вы остаетесь на  Пао  в  качестве
Панарха. В его пользу вы должны выплачивать по миллиону марок ежемесячно в
течение всего вашего правления. Вы согласны?
     Бустамонте глядел на лица, окружавшие его. Никто  не  смотрел  ему  в
глаза, лица были лишены  всякого  выражения.  Тем  не  менее  каждый  воин
казался напряженным, словно бегун на линии старта.
     - Вы согласны на это условие? - повторил меркантилиец.
     - Да, - пробормотал Бустамонте.
     Меркантилиец перевел. Эбан Бузбек жестом выразил  согласие,  поднялся
на ноги. Горнист сыграл короткий марш. Эбан Бузбек и  его  вояки  покинули
зал, не удостоив Бустамонте взглядом.
     Часом позже черно-красный корвет  Бузбека,  словно  нож,  вонзился  в
небесную синь - и до заката ни одного воина Брумбо не осталось на планете.
     Невероятное  усилие  потребовалось   от   Бустамонте,   чтобы   вновь
сосредоточить в своих руках  власть  на  Пао.  Его  пятнадцать  миллиардов
подданных, взбаламученные вторжением  Брумбо,  больше  не  демонстрировали
непокорности - таким образом Бустамонте остался в выигрыше.





     Первые недели пребывания Берана на Брейкнессе  протекли  безрадостно.
Ничего не менялось - ни снаружи, ни внутри. Все вокруг было цвета  скал  -
слегка разнились лишь тона и яркость. Непрерывно дул ветер,  но  атмосфера
была разрежена, и Беран  при  дыхании  постоянно  ощущал  в  горле  острое
жжение.  Словно  маленький  бледный  домовой,  слонялся  он  по   холодным
коридорам большого особняка Палафокса, ища разнообразия и не находя его.
     Типичная резиденция Магистра Брейкнесса - дом  Палафокса  -  тянулась
вниз по склону вдоль стержня  эскалатора.  Наверху  располагались  рабочие
кабинеты, куда Берана не допускали,  но  где  он  мельком  успел  заметить
невероятно  замысловатые  механизмы.  Ниже   находились   комнаты   общего
пользования, отделанные панелями из темных досок, с полом  из  коричневого
туфа, обычно пустовавшие - там находился лишь один Беран.  В  самом  низу,
отделенная  от  главной  цепи  комнат,  находилась   большая   сферическая
конструкция, которая, как случайно обнаружил мальчик, была личной спальней
Палафокса.
     Дом  был  холоден  и  строг,  без   каких-либо   приспособлений   для
развлечений, даже без  украшений.  Никто  не  присматривал  за  Бераном  -
казалось, о его существовании вообще забыли.  Он  брал  еду  из  буфета  в
центральном холле, спал где хотел и когда хотел. Он  научился  узнавать  с
десяток человек, для которых дом Палафокса был чем-то вроде штаб-квартиры.
Один или два раза в нижней части дома он заметил женщину. Никто не говорил
с ним, кроме Палафокса, но видел его Беран очень редко.
     На Пао одежда женщин и мужчин  разнилась  незначительно  -  и  те,  и
другие носили  похожие  костюмы,  пользовались  одинаковыми  привилегиями.
Здесь же различия подчеркивались. Мужчины носили одежды из темных  тканей,
плотно облегающие тело, и черные спортивные шапочки с острыми  козырьками.
Те женщины, которых Беран успел заметить, носили юбки с  оборками  веселых
расцветок,  плотно  облегающие  жилеты,  оставлявшие  обнаженными  руки  и
ключицы, туфельки, позвякивающие бубенчиками. Головы  их  были  непокрыты,
волосы  тщательно  и  искусно  причесаны.  Все  женщины  были   молоды   и
привлекательны.
     Когда дом стал для него невыносим, Беран тепло оделся и пошел бродить
по горам. Он склонил голову под напором ветра и так,  согнувшись,  шел  на
восток, пока не достиг края поселка, где Река Ветров чуть  замедляла  свое
течение. Милей ниже по склону он увидел с  полдюжины  больших  построек  -
автоматическая фабрика. И над всем этим поднимался невообразимо  высоко  в
небо скальный коготь, словно стремясь дотянуться туда, где маленькое белое
солнце трепетало как жестяная тарелка на ветру. Беран возвратился назад.
     Неделей  позже   мальчик   снова   предпринял   попытку   обследовать
окрестности, но в этот раз повернул  на  запад,  к  ветру  спиной.  Улочка
петляла и извивалась  между  длинными  домами  -  такими  же,  как  и  дом
Палафокса. Другие улочки разбегались веером - и вскоре Беран стал бояться,
что он вот-вот заблудится.
     Он  остановился,  когда   увидел   Институт   Брейкнесса   -   группу
невыразительных зданий, сбегающих вниз  по  склону.  Каждое  из  них  было
высотой в несколько этажей, выше прочих домов, и ветер обрушивался на  них
всей своей мощью. Грязно-серые и  черно-зеленые  полосы  бежали  по  серым
панелям - там, где годами непрекращающиеся изморось  и  снегопад  оставили
отметины.
     Беран заметил группу мальчиков всего несколькими годами старше  него,
они поднимались по идущей от Института извилистой горной тропе, серьезно и
торжественно, держа путь в космопорт.
     Удивительно,  -  подумал  Беран.  Какие  они  неулыбчивые  и   тихие.
Паонитские мальчишки прыгали бы и насвистывали... Он пошел  назад,  в  дом
Палафокса, озадаченный тем, сколь затруднено  на  Брейкнессе  человеческое
общение.
     Острота впечатлений стерлась,  приступы  тоски  по  дому  то  и  дело
сжимали сердце. Он сидел на скамеечке в зале, бесцельно завязывая узлы  на
куске бечевки. Послышались шаги, Беран поднял  глаза.  Палафокс,  войдя  в
зал, хотел выйти в другую дверь, но остановился.
     - Ну, молодой Панарх Пао, почему вы сидите так тихо?
     - Мне нечего делать.
     Палафокс кивнул. Паониты были не из тех, кто просто так, ни  с  того,
ни с сего способен совершать значительные  интеллектуальные  усилия,  и  в
намерения Палафокса входило, чтобы Беран  изнывал  от  безделья  некоторое
время - тем самым создавался побудительный мотив для занятий.
     - Нечего делать? - спросил Палафокс с деланным изумлением. - Тогда мы
должны найти от этого средство. -  Казалось,  он  что-то  весьма  серьезно
обдумывал. - Если ты собираешься обучаться в Институте, ты должен  выучить
язык Брейкнесса.
     Беран неожиданно обиделся:
     - Когда я вернусь на Пао?
     Палафокс серьезно покачал головой:
     - Сомневаюсь, что ты захотел бы этого именно сейчас.
     - Но я хочу!
     Палафокс присел рядом с мальчиком:
     - Ты слышал о Брумбо с Батмарша?
     - Батмарш - маленькая планета  третьей  соседней  звезды,  населенная
воинственными гуманоидами.
     - Верно. Люди Батмарша разделены на  двадцать  три  клана,  постоянно
состязающиеся между собой. Брумбо, один из кланов с Батмарша,  вторгся  на
Пао.
     Беран не совсем понял, в чем дело:
     - Вы имеете в виду...
     - И теперь Пао - вотчина Эбана Бузбека, Гетмана клана Брумбо.  Десять
тысяч человек в нескольких размалеванных военных  кораблях  завоевали  всю
планету,  и  твой  дядя  Бустамонте  находится  сейчас  в  весьма  сложном
положении.
     - Что же теперь будет?
     Палафокс коротко усмехнулся:
     - Кто знает... Но тебе лучше оставаться на Брейкнессе. На Пао за твою
жизнь не дадут и ломаного гроша.
     - Я не хочу оставаться здесь. Мне не нравится Брейкнесс.
     - Да? - Палафокс изобразил удивление. - Почему же?
     - Он совсем не похож на Пао. Здесь нет ни моря, ни деревьев, ни...
     - Естественно! - воскликнул Палафокс. - У нас нет деревьев,  но  есть
Институт Брейкнесса. Ты начнешь учиться и очень  скоро  найдешь  Брейкнесс
более интересным. Итак, в первую очередь,  язык  Брейкнесса.  Мы  начинаем
тотчас же. Пошли!
     Интерес Берана к языку Брейкнесса был весьма невелик,  но  сейчас  он
обрадовался бы любой деятельности, - как  и  предвидел  Палафокс.  Магистр
подошел к эскалатору, Беран последовал за ним. Они поднялись на самый верх
дома, в комнаты, до сих пор запертые для мальчика, и  вошли  в  просторную
мастерскую, где сквозь стеклянный потолок  просвечивало  бело-серое  небо.
Молодой человек в плотно облегающей коричневой одежде, один  из  множества
сыновей Палафокса, поднял глаза от своей работы. Он был тонким и гибким, с
резкими и отточенными чертами лица. До некоторой  степени  он  походил  на
Палафокса - даже посадкой головы и манерой  жестикулировать.  Палафокс  по
праву   мог   гордиться   таким   неопровержимым   доказательством   своей
генетической мощи, которая делала всех его сыновей столь похожими на него.
На Брейкнессе престиж основывался именно на этом -  на  том,  сколь  мощно
отпечатывается "я" человека на его потомстве.
     Между Палафоксом и Фанчиэлем - молодым человеком в темно-коричневом -
нельзя было заметить и тени симпатии или враждебности. На  самом  же  деле
эмоции настолько  пронизывали  все  здание,  общежития  и  залы  Института
Брейкнесса, что воспринимались как нечто само собой разумеющееся.
     Фанчиэль паял маленькую деталь некоего механизма,  зажатую  в  тиски.
Одновременно он  глядел  на  экран,  расположенный  на  уровне  глаз,  где
высвечивалось увеличенное  трехмерное  изображение  этого  устройства.  На
руках мастера  были  перчатки  со  встроенными  микроинструментами,  и  он
запросто манипулировал деталями, невидимыми для невооруженного глаза.
     Завидев отца, Фанчиэль  оторвался  от  работы,  тем  самым  выказывая
почтение  своему  родителю.  Они  несколько  минут  проговорили  на  языке
Брейкнесса. Беран уже начинал надеяться,  что  о  нем  забыли,  как  вдруг
Палафокс прищелкнул пальцами.
     - Это Фанчиэль, мой тридцать третий сын. У него ты  научишься  многим
полезным вещам. Желаю тебе трудолюбия, энтузиазма и прилежания -  я  хочу,
чтобы ты учился не так, как это принято у вас, на  Пао,  а  как  настоящий
студент Института Брейкнесса, которым, я надеюсь, ты станешь.  -  С  этими
словами он удалился.
     Фанчиэль неохотно оставил свою работу.
     - Пойдем, -  сказал  он  по-паонитски  и  повел  мальчика  в  смежную
комнату.
     - Сначала - вступительная беседа, -  он  указал  на  стол  из  серого
металла с черным резиновым покрытием. - Будь так добр, сядь сюда.
     Беран повиновался. Фанчиэль пристально рассматривал мальчика, не щадя
его застенчивости. Затем, чуть заметно пожав плечами, опустился на стул.
     - Наша первоочередная задача - это язык Брейкнесса.
     Долго сдерживаемая  обида  вдруг  всколыхнула  все  существо  Берана:
пренебрежительное отношение к нему, скука, тоска по  дому,  а  теперь  это
высокомерное игнорирование его личности!
     - Я не желаю учить ваш язык! Я хочу возвратиться на Пао!
     Фанчиэля это нимало не озадачило.
     - В свое время ты  непременно  вернешься  на  Пао  -  и  возможно,  в
качестве Панарха. Если ты вернешься туда сейчас, ты будешь убит.
     Слезы горя и одиночества жгли глаза Берана.
     - Когда я вернусь?
     - Я не знаю, - сказал  Фанчиэль.  -  Лорд  Палафокс  предпринимает  в
отношении Пао некий грандиозный план - ты несомненно вернешься,  когда  он
сочтет нужным. А пока не пришло время,  постарайся  воспользоваться  всеми
теми преимуществами, которые предлагает тебе Брейкнесс.
     Рассудок  Берана  и  природное  послушание  боролись  с   упрямством,
присущим его расе:
     - Почему я должен учиться в Институте?
     Фанчиэль отвечал с чистосердечной искренностью и прямотой:
     - Лорд Палафокс несомненно надеется, что ты сроднишься с  Брейкнессом
и отнесешься с пониманием к его целям в будущем.
     Беран не мог вполне понять Фанчиэля, но сама его  манера  изъясняться
произвела на мальчика впечатление.
     - А чему я научусь в Институте?
     - О, множеству вещей -  обо  всем  я  не  смогу  тебе  рассказать.  В
Колледже Сравнительных Культур - там, где преподает Магистр Палафокс -  ты
изучишь все расы Вселенной, их сходства и различия, их  языки  и  основные
устремления, и узнаешь особые средства, с помощью  которых  на  них  можно
влиять. В Математическом Колледже ты научишься манипулировать абстрактными
идеями, различными рациональными системами - в итоге научишься производить
в уме сложнейшие вычисления. В Анатомическом Колледже ты изучишь гериатрию
и  геронтологию  -  науку  о  предотвращении  смерти,   технику   телесных
модификаций, и, возможно, сам подвергнешься двум-трем.
     Воображение Берана заработало:
     - А смогу я быть как Палафокс?
     - Ха-ха! - воскликнул Фанчиэль. - Забавная идея! Да осознаешь ли  ты,
что Лорд Палафокс - один из самых могущественных и  совершенных  людей  на
Брейкнессе. Он  обладает  девятью  чувствами,  четырьмя  энергиями,  тремя
проекциями, тремя видами смертоносного излучения - и это не  считая  таких
способностей, как внушение мыслей на расстоянии, способность  существовать
в бескислородной среде, железы, выделяющие вещество, снимающее  утомление,
подключичная кровяная камера, нейтрализующая действие любого принятого  им
яда. Нет, мой честолюбивый юный друг! - Но  вдруг  резкие  черты  Фанчиэля
смягчились, он повеселел. - Но  если  ты  станешь  Панархом,  то  в  твоем
распоряжении будет множество плодовитых женщин, и таким образом тебе будет
подвластна любая модификация,  известная  хирургам  и  анатомам  Института
Брейкнесса.
     Беран непонимающе глядел на  Фанчиэля.  Модификации,  даже  на  таких
сомнительных условиях, казались делом слишком далекого будущего.
     - Теперь, - оживленно начал Фанчиэль, - перейдем к языку Брейкнесса.
     Беран смирился с тем,  что  перспектива  модификации  отодвигается  в
далекое будущее, но в вопросе о языке снова заупрямился:
     - Почему мы не можем разговаривать на паонитском?
     Фанчиэль спокойно объяснил:
     - Тебе необходимо будет изучить  много  такого,  чего  ты  просто  не
поймешь, если я буду говорить на паонитском.
     - Но ведь сейчас я понимаю тебя, - пробормотал Беран.
     - Лишь потому, что мы обсуждаем наиболее общие места.  Любой  язык  -
это особый инструмент, обладающий ограниченными возможностями.  Это  нечто
большее, нежели средство общения - это образ мысли. Ты понимаешь, о чем я?
     Но ответ можно было прочесть по лицу мальчика.
     - Представим себе язык как русло реки, прекращающей  свое  течение  в
определенных направлениях и пробивающей себе новые русла. Язык  определяет
твой образ мысли. Когда люди  говорят  на  разных  языках,  они  думают  и
действуют по-разному. К примеру, ты знаешь планету Вэйл?
     - Да. Мир, где все сумасшедшие.
     - Правильнее было бы сказать, что их действия  оставляют  впечатление
полного безумия. В действительности они абсолютные  анархисты.  А  теперь,
если мы исследуем вэйлианский язык, мы найдем если не  причину  такого  их
поведения, то по крайней мере явное сходство.  Язык  Вэйла  -  это  сплошь
импровизация, с минимумом правил. Там любой выбирает себе язык, как ты или
я - цвет одежды.
     Беран нахмурился:
     - На Пао мы не заботимся  о  подобных  мелочах.  Наше  платье  мы  не
выбираем - никто не наденет костюма, приличествующего представителю другой
социальной прослойки - иначе его просто не поймут.
     Улыбка осветила строгое лицо Фанчиэля:
     - Правда, я забыл.  Не  в  привычке  паонитов  надевать  привлекающее
внимание  платье.  Может  быть,  отчасти  вследствие   этого   психическая
ненормальность -  очень  редкое  явление.  И  практически  все  пятнадцать
миллиардов паонитов нормальны. То ли дело на Вэйле! Там  живут  совершенно
стихийно - и в языке, и в манере одеваться отсутствуют какие бы то ни было
законы.  Возникает  вопрос:  является  ли  язык  первопричиной  или   лишь
зеркальным отражением этих странностей? Что первично: язык или поведение?
     Беран был в явном замешательстве.
     - В любом случае, - продолжал Фанчиэль,  -  когда  ты  увидишь  связь
между языком и поведением  людей,  ты,  наверное,  захочешь  выучить  язык
Брейкнесса.
     Берана одолевали сомнения:
     - И тогда я начну вас любить?
     Фанчиэль сердито спросил:
     - Ты хочешь любым способом этого избежать? Могу успокоить  тебя.  Все
мы меняемся в процессе  обучения,  но  ты  никогда  не  станешь  настоящим
человеком Брейкнесса. Ты родился паонитом - им ты и останешься. Но  говоря
на нашем языке, ты поймешь нас, и если ты будешь думать так же,  как  твой
собеседник, ты не сможешь его ненавидеть. Теперь, если ты готов, начнем.





     На  Пао  царили  мир  и  благоденствие.  Паониты  обрабатывали  поля,
рыбачили в океанах, а  в  некоторых  районах  добывали  из  воздуха  путем
фильтрации цветочную пыльцу - для изготовления пирогов с приятным  медовым
вкусом. Каждый восьмой день был базар, каждый  шестьдесят  четвертый  день
люди собирались на певческих  полях  и  распевали  гимны,  каждый  пятьсот
двенадцатый день проходили общеконтинентальные ярмарки.
     Люди перестали противиться власти Бустамонте. Вторжение  Брумбо  было
забыто. Налоги Бустамонте были не  такими  изнурительными,  как  во  время
правления Аэлло, да и правил он с  минимумом  помпезности,  что,  впрочем,
приличествовало его двусмысленному праву на Черном Троне.
     Но Бустамонте не был полностью удовлетворен. Он не  боялся,  но  идея
личной безопасности  стала  навязчивой.  Дюжина  обыкновенных  просителей,
однажды позволившая себе просто слишком резкое движение,  была  испепелена
огнеметами мамаронов.  Бустамонте  также  вдруг  вообразил,  что  является
объектом унизительных насмешек, и другие  поплатились  жизнью  за  слишком
веселое выражение лиц в тот момент, когда Панарх глядел на них.  Но  самой
горькой пилюлей, отравлявшей всю жизнь Бустамонте, стала дань, которую  он
обязался  выплачивать  Эбану  Бузбеку,  Гетману   Брумбо.   Каждый   месяц
Бустамонте  набирался  мужества  отказаться  от  уплаты,  но  всякий   раз
побеждала осторожность, и Регент в бессильной ярости выплачивал положенный
миллион марок.
     Прошло четыре  года,  и  вот  однажды  утром  в  космопорту  Эйльянре
приземлился яркий красно-желто-черный корабль, на борту которого находился
Корморан Бенбарт, отпрыск молодой ветви Бузбеков.
     Он  появился  в  Великом  Дворце  с  видом  отлучавшегося  на   время
лендлорда,  наносившего  визит  на  ближайшую  ферму.   Корморан   Бенбарт
приветствовал Бустамонте с небрежной благосклонностью.
     Бустамонте, облаченный в Черные Одежды, с величайшим трудом  сохранял
бесстрастное  выражение   лица.   Как   того   требовала   церемония,   он
поинтересовался:
     - Каким счастливым ветром занесло тебя на наш берег?
     Корморан Бенбарт,  высокий  молодой  головорез  со  светлой  косой  и
потрясающими  ржаными  усами,  изучал  Бустамонте  глазами   синими,   как
васильки, широко распахнутыми и невинными, как небеса Пао.
     - Моя миссия проста, - сказал он. - Я получил титул барона в Северном
Фейдене, который - может быть, вы знаете  -  воюет  с  южными  провинциями
клана Гриффин. Я нуждаюсь в средствах для  строительства  фортификационных
сооружений и вербовки рекрутов.
     - А, - сказал Бустамонте.
     Корморан Бенбарт подергал себя за кончики висящих усов и продолжал:
     - Эбан Бузбек считает,  что  вы  вполне  можете  выделить  от  щедрот
миллион марок, за что я был бы вам весьма благодарен.
     Бустамонте сидел словно каменное изваяние. Секунд тридцать он  глядел
в невинные синие глаза, и мысль его бешено работала. Было совершенно ясно,
что это не что иное, как  вымогательство,  подкрепленное  скрытой  угрозой
насилия,  которому  он  ничего  противопоставить  не   мог.   С   чувством
безысходности Бустамонте приказал доставить  требуемую  сумму  и  принимал
благодарности Бенбарта в мрачном молчании.
     Бенбарт вернулся на Батмарш с чувством, напоминающим признательность,
а Бустамонте клокотал  от  гнева.  Только  сейчас  он  понял,  что  должен
спрятать в карман свою гордость  и  обратиться  за  помощью  к  тем,  кого
однажды отверг: к Магистрам Института Брейкнесса.
     И вот под видом  странствующего  инженера  Бустамонте  направился  на
планету Джорнел, где был принят  на  борт  почтово-пассажирского  корабля.
Вскоре он прибыл на Брейкнесс.


     Лихтер подлетел к кораблю. Бустамонте благодарно покинул тесное судно
и был препровожден вниз, к Институту.
     В космопорте он не столкнулся с  формальностями,  столь  обычными  на
Пао. В сущности, на него вообще никто не обращал внимания. Бустамонте  был
раздосадован. Он подошел  к  выходу  и  поглядел  вниз,  на  город.  Слева
располагались заводы и фабрики, справа виднелась темная масса Института, а
между ними -  дома,  резиденции  и  усадьбы,  каждая  со  своим  отдельным
спальным корпусом.
     Молодой человек с  суровым  лицом  -  очень  юный,  почти  мальчик  -
легонько похлопал Бустамонте по руке, и знаком попросил его посторониться.
Бустамонте отступил - вереница молодых женщин, около двадцати, с  волосами
цвета сливок, прошла мимо него. Они  вошли  в  машину,  похожую  на  жука,
которая поехала вниз по склону.
     Больше никакого транспорта не было видно - космопорт  был  совершенно
пуст. Бустамонте, белый от ярости, с  пляшущими  на  скулах  желваками,  в
конце концов удостоверился, что либо его здесь никто не ждал, либо никто и
не собирался его  встречать.  Это  было  невыносимо!  Он  должен  привлечь
внимание к своей персоне!
     Правитель Пао зашагал к самому центру космопорта  и  начал  энергично
жестикулировать.  Двое  проходивших  мимо   замешкались,   но   когда   он
по-паонитски велел им позвать кого-нибудь из служащих, поглядели  на  него
безучастно и пошли своей дорогой.
     Бустамонте понял  тщетность  своих  усилий  -  вокзал  был  пуст.  Он
выругался по-паонитски  и  снова  подошел  к  выходу.  Показался  поселок,
ближайший дом находился примерно в полумиле. Бустамонте в тревоге поглядел
в небо. Маленькое белое солнце уже скрывалось за  скалами,  мрачный  туман
клубился над Рекой Ветров, селение окутывала темнота.
     Бустамонте глубоко вздохнул. Делать было нечего: Панарх Пао должен на
своих двоих шагать в поисках крова, как какой-нибудь бродяга. Он с мрачной
решимостью распахнул двери и вышел. Ветер подхватил его, толкая  в  спину,
заползая под его тонкие паонитские одежды. На своих толстых коротких ногах
Бустамонте побежал вниз по улице. Продрогший до костей, с болью в  легких,
он подошел к ближайшему дому. Туфовые стены возвышались  над  ним,  но  не
было видно ни одного окна. Он  обошел  весь  фасад,  но  не  нашел  входа.
Вскрикивая от ярости и боли, снова побрел по дороге.
     Небо было темным, крошечные крупинки мокрого  снега  начинали  колоть
затылок. Панарх подбежал к другому дому и на сей раз отыскал дверь, но  на
его стук никто не ответил. Он сдался,  корчась  и  дрожа,  с  окоченевшими
ногами и разбитыми в кровь пальцами. Тьма  сгустилась  настолько,  что  он
почти не разбирал дороги.
     В третьем доме окна были освещены, но  и  там  никто  не  ответил  на
отчаянный стук в дверь. В ярости Бустамонте схватил камень и запустил им в
ближайшее  окно.  Стекло  зазвенело  -  о,  какой  приятный  звук!   Двери
отворились  -  Бустамонте,  вконец  окоченевший,  упал  на   пороге,   как
срубленное дерево.
     Молодой человек подхватил его, дотащил до  кресла.  Бустамонте  сидел
неподвижно, расставив ноги, выпучив глаза, дыхание  хрипло  вырывалось  из
его груди, словно рыдания.
     Молодой человек заговорил, но Бустамонте не понимал его.
     - Я Бустамонте, Панарх Пао, - слова его трудно было  разобрать,  губы
не слушались. - Это плохой прием - кто-то дорого за это заплатит!
     Молодой человек, сын Магистра, хозяина резиденции, о  Пао  ничего  не
знал. Он покачал головой - казалось, все это ему надоело. Он покосился  на
дверь, словно собираясь выставить непрошенного гостя.
     - Я Панарх Пао! -  закричал  Бустамонте.  -  Отведите  меня  к  Лорду
Палафоксу, Палафоксу! Вы слышите - к Палафоксу!
     В ответ на это имя последовала немедленная реакция.  Молодой  человек
жестом приказал Бустамонте оставаться на месте и скрылся в другой комнате.
     Через десять минут двери открылись и появился  Палафокс.  Он  коротко
кивнул:
     - Аюдор Бустамонте, рад  видеть  вас.  Я  не  смог  встретить  вас  в
космопорту, но вижу, что вы обошлись без моей помощи. До моего дома отсюда
рукой подать и мне будет приятно оказать вам гостеприимство. Вы готовы?
     На другое утро Бустамонте обуздал свой гнев. Негодованием  и  яростью
ничего не добьешься - это может только  испортить  отношения  с  хозяином,
сделав  их  натянутыми.  Он  высокомерно  оглядел  комнату  -  о,   жалкое
гостеприимство! Отчего все  постройки  этих  мудрецов  столь  аскетичны  и
лишены какой бы то ни было роскоши? И кстати, почему они обитают на  такой
ужасной планете?
     Появился Палафокс, и они  сели  за  стол,  на  котором  стоял  графин
перечной  настойки.  Палафокс  ограничивался  вежливыми  банальностями   -
казалось, он напрочь забыл об их последней встрече на Пао и  не  выказывал
ровным  счетом  никакого  интереса  к  причине  появления  Бустамонте   на
Брейкнессе. В конце концов Бустамонте заставил себя  первым  заговорить  о
деле:
     -  Покойный  Панарх  Аэлло  в  свое  время  искал  вашей  помощи.  Он
действовал, как я понимаю теперь, дальновидно и мудро. Поэтому я прибыл на
Брейкнесс инкогнито, чтобы заключить с вами новый контракт.
     Палафокс кивнул, молчаливо отхлебнул настойки.
     - Вот какая  сложилась  ситуация,  -  стал  объяснять  Бустамонте.  -
Проклятые Брумбо взимают с меня ежемесячную дань. Приходится  платить,  но
тем не менее я вовсе не жалуюсь на  судьбу,  так  как  это  обходится  мне
дешевле, чем строительство разнообразных оборонительных сооружений.
     - Похоже, в проигрыше один Меркантиль, - заключил Палафокс.
     - Вот именно! - сказал Бустамонте. - Тем не  менее  недавно  началось
беззастенчивое вымогательство - и, как я думаю, оно не будет последним.  -
Бустамонте  описал  визит  молодого  Корморана  Бенбарта.  -   Моя   казна
подвергнется бесконечным налетам - я стану просто денежным мешком для всех
головорезов Батмарша. Я отказываюсь от такой подлой миссии! Я освобожу Пао
- вот моя задача! Поэтому я прибыл к вам - за советом и помощью.
     Палафокс аккуратно поставил бокал на стол.
     - Советы - предмет  нашего  экспорта.  Они  ваши  -  естественно,  за
определенную цену.
     - И какова же цена? - спросил Бустамонте, хотя хорошо знал это.
     Палафокс поудобнее устроился в кресле:
     - Как вы знаете, наш мир - это мир мужчин, и так всегда было - со дня
основания  Института.  Но  ввиду  необходимости  мы  продолжаем  род,   мы
производим отпрысков, мы воспитываем наших  сыновей  -  тех,  от  кого  мы
предполагаем в дальнейшем получить пользу. Счастлив тот ребенок,  которому
разрешается посещать Институт Брейкнесса. Но такой лишь один из  двадцати.
Остальные покидают планету вместе со своими матерями, когда истекает  срок
контракта.
     - Короче, - сказал Бустамонте резко, - вы хотите женщин.
     Палафокс кивнул:
     - Мы хотим женщин - здоровых молодых женщин, умных  и  красивых.  Это
единственное,  что   мы,   Брейкнесские   Маги,   не   можем   производить
самостоятельно, да и не хотим.
     - А как же ваши собственные дочери? - удивился Бустамонте. -  Неужели
у вас не рождаются дочери - так же, как сыновья?
     Эти слова не произвели на Палафокса никакого впечатления -  казалось,
он пропустил их мимо ушей.
     - Брейкнесс - мир мужчин, - сказал он. - Мы - Магистры Института.
     Бустамонте погрузился в  безрадостные  раздумья,  не  зная,  что  для
человека Брейкнесса дочь едва ли более желанна, чем двухголовый монголоид.
Магистры Брейкнесса, истинные аскеты, жили лишь сегодняшним днем - прошлое
уже  стало  историей,  будущее  -  еще  было  чем-то  аморфным,  пока   не
оформившимся. Он, Бустамонте, мог строить планы на сотни лет вперед, тогда
как  Маги  Брейкнесса,  на  словах  признавая  неизбежность   смерти,   не
испытывали  по  этому  поводу  никаких  отрицательных  эмоций.  Они   были
убеждены, что, умножая число своих сыновей, они сливаются с будущим.
     Бустамонте, невежественный в вопросах  психологии  людей  Брейкнесса,
пришел к выводу, что Палафокс слегка помешан. Он сказал неохотно:
     - Мы можем прийти к обоюдовыгодному соглашению.  Вы  объединяетесь  с
нами, чтобы сокрушить Брумбо,  и  мы  должны  быть  уверены,  что  никогда
впредь...
     Палафокс с улыбкой покачал головой:
     - Мы не воины. Мы продаем плоды нашего разума - не более.  Как  можем
мы решиться на что-то другое?  Ведь  Брейкнесс  уязвим.  Одна-единственная
ракета может разрушить Институт. Вы заключаете  контракт  со  мною  одним.
Если завтра сюда прибудет Эбан Бузбек,  он  сможет  купить  сотрудничество
другого Магистра, и, в сущности, это превратится в состязание  между  нами
двумя.
     - Хм-м-м... - протянул Бустамонте. - А какие у нас есть гарантии, что
он тут не объявится?
     -  Никаких.  Мы   всегда   придерживаемся   полного   и   абсолютного
нейтралитета,  тем  не  менее,  отдельные  Магистры  могут  работать,  где
пожелают, и таким образом увеличить число женщин в своих спальнях.
     Бустамонте раздраженно забарабанил пальцами по столу:
     - А если вы не защитите меня от Брумбо, чем же еще можете  вы  помочь
мне?
     Палафокс сидел в задумчивости, полуприкрыв глаза, затем сказал:
     - Есть множество средств, чтобы достичь  поставленной  вами  цели.  Я
могу нанять солдат с Хэлоумеда,  или  Полензиса,  или  с  Земли.  Я  могу,
допустим, сделать так, что все кланы Батмарша объединяться против  Брумбо.
Мы можем так девальвировать деньги на Пао, что дань просто потеряет цену.
     Бустамонте нахмурился:
     - Я предпочитаю меры более радикальные. Я хочу, чтобы вы снабдили нас
оружием для ведения войны. Тогда мы сможем защищаться и не будем ни в чьей
власти.
     Палафокс поднял свои изогнутые черные брови:
     - Странно слышать столь воинственные речи от паонита.
     - Почему бы нет? - обиделся Бустамонте. - Мы не трусы!
     В голосе Палафокса прозвучал оттенок нетерпения:
     - Десять тысяч Брумбо  победили  пятнадцать  миллиардов  паонитов.  У
ваших людей есть оружие. Но никто и не подумал оказать сопротивление.  Они
покорились безропотно, словно птенчики.
     Бустамонте упрямо помотал головой:
     - Мы люди как люди. Все, чего нам не достает - это тренировки.
     - Никакая тренировка не даст вам необходимого боевого духа.
     Бустамонте сердито глянул на него:
     - Тогда боевой дух должен прийти извне!
     Палафокс обнажил в улыбке зубы. Он выпрямился в своем кресле:
     - Наконец-то мы перешли к сути дела!
     Бустамонте был озадачен внезапной переменой в  собеседнике.  Палафокс
продолжал:
     - Мы должны каким-то образом сделать сговорчивых паонитов  настоящими
воинами. Как мы можем этого добиться? Очевидно, изменив  их  природу.  Они
должны утратить пассивность и легкость приспособляемости  к  трудностям  и
невзгодам. Они должны обрести свирепость, гордость и  дух  противоборства.
Вы согласны?
     Бустамонте помешкал:
     - Возможно, вы правы.
     - Но это потребует не одного дня,  вы  сами  понимаете.  Изменения  в
психологии расы - сложнейший процесс.
     Бустамонте почувствовал укол  подозрительности.  В  голосе  Палафокса
слышалась натянутость - усилие казаться небрежным.
     - Если вы хотите истинной военной мощи, - сказал  Палафокс,  -  более
легкой дороги нет. Это единственное средство.
     Бустамонте выглянул из окна, оглядел Реку Ветров.
     - И вы думаете, что эту боевую мощь можно создать?
     - Несомненно.
     - И сколько времени может на это потребоваться?
     - Двадцать лет, чуть больше или чуть меньше.
     - Двадцать лет!
     Бустамонте молчал несколько минут.
     - Я должен это обдумать. - Он вскочил на ноги и  заходил  взад-вперед
по комнате, встряхивая руками, будто бы они были мокрыми.
     Палафокс сказал резко:
     - А как может быть иначе? Если вы  хотите  военной  мощи,  вы  должны
создать вначале боевой дух!  Это  -  историко-культурная  черта  характера
нации, и она не может появиться за одну ночь!
     - Да-да, - пробормотал Бустамонте, - я  вижу,  что  вы  правы,  но  я
должен обдумать...
     - Подумайте и вот еще о чем, - продолжал Палафокс. -  Пао  обширна  и
весьма плотно заселена.  Это  дает  возможности  для  создания  не  только
высокоэффективной армии, но и  для  гигантского  промышленного  комплекса.
Зачем покупать товары на Меркантиле, если вы сможете производить их сами?
     - Но как всего этого можно добиться?
     Палафокс засмеялся:
     - В этой области можете рассчитывать на меня  -  на  мои  специальные
знания. Я Магистр Сравнительных Культур Института Брейкнесса.
     - И тем не менее, - упрямился Бустамонте, - я должен  знать,  как  вы
планируете настолько все изменить - не забывайте,  что  паониты  страшатся
перемен больше, чем смерти.
     - Естественно, - отвечал Палафокс. - Мы  должны  изменить  менталитет
паонитов - во всяком случае, значительного их числа,  что  наиболее  легко
достигается сменой языка.
     Бустамонте покачал головой:
     - Все это представляется мне настолько сомнительным и ненадежным... Я
надеялся...
     Палафокс резко прервал его:
     - Слова - это инструменты. Язык -  это  некий  образец,  определяющий
способ употребления слов-инструментов.
     Бустамонте краем глаза изучал Палафокса.
     - Но как эта теория применима на практике? У вас есть детальный план?
     Палафокс оглядел Бустамонте с веселой пренебрежительностью:
     - Для дела  такой  важности?  Да  вы  ожидаете  чуда,  которое  не  в
состоянии совершить даже Брейкнесский Маг! Но, может быть, вы  предпочтете
продолжать платить дань Эбану Бузбеку?
     Бустамонте молчал.
     - Я разрабатываю основные принципы, - сказал Палафокс чуть погодя.  -
Я прилагаю эти абстракции к практической ситуации.  Это  скелет  операции,
потом обрастающий деталями как плотью.
     Бустамонте все молчал.
     - Одно замечание я должен все-таки  сделать,  -  сказал  Палафокс.  -
Такая операция может быть проведена лишь правителем, обладающим величайшей
властью, которого не могут поколебать всяческие сантименты.
     - Я обладаю такой властью, - заверил  Бустамонте,  -  и  я  настолько
жесток, насколько того требуют обстоятельства.
     - Так вот что нужно сделать. Один из континентов Пао или  любая  зона
по вашему выбору должны быть отведена  для  наших  с  вами  целей.  Людям,
населяющим эту зону, должно быть предписано говорить на новом  языке.  Вот
общий абрис задачи. Вскоре эти люди начнут плодить воинов в изобилии.
     Бустамонте скептически пожал плечами:
     -  Почему  бы  не  разработать  программу  обучения  и  тренировок  в
регулярных войсках? Изменение языка - слишком долгое дело.
     - Вы не уловили сути, - сказал Палафокс. - Паонитский язык пассивен и
бесстрастен.  Он  может  обрисовать  лишь  двухмерный,  плоский  мир,  без
контрастов и напряженностей. Люди,  говорящие  по-паонитски,  теоретически
должны быть покорными, пассивными, без значительных личностных различий  -
и действительно, они на самом деле таковы. Новый язык будет весь  построен
на контрастах и сравнении сил, с грамматикой простой и энергичной. Вот вам
иллюстрация. Представьте себе предложение:  "Фермер  рубит  дерево".  Если
дословно перевести его с паонитского, оно будет звучать так: "Фермер  -  в
состоянии  напряжения  -  топор  -  средство  -  дерево  -   в   состоянии
подверженности атаке". На новом же языке предложение приобретет  следующий
вид: "Фермер преодолевает инерцию топора,  топор  сокрушает  сопротивление
дерева". Или вот еще как может  быть:  "Фермер  побеждает  дерево,  избрав
оружием инструмент под названием топор".
     - А-а... - одобрительно сказал Бустамонте.
     - Слоговая азбука будет богата гортанными звуками и резкими гласными.
Некоторое  количество  ключевых  идей  будут   синонимичны,   такие   как:
"удовольствие - преодоление сопротивления - приятное расслабление" и "стыд
- чужестранец и соперник". Даже  воинственность  вояк  Батмарша  покажется
шуткой по сравнению с боевым духом будущих паонитов.
     - Да-да, - вздохнул Бустамонте, - начинаю понимать...
     - Еще одна область должна быть отведена для  другого  поселения,  где
говорить будут уже на ином языке, - сказал мимоходом Палафокс.  -  С  этой
целью  необходима  грамматика  чрезвычайно  сложная,  но  вместе   с   тем
последовательная  и  логичная.  Вокабулы  должны   быть   обособлены,   но
объединены жесткими правилами соподчинения.  И  что  в  результате?  Когда
сообщество людей, в сознании которых при помощи  языка  заложены  подобные
представления, снабжается соответствующими  приспособлениями,  технический
прогресс становится просто неизбежным. А в случае, если  вы  вознамеритесь
искать внепланетные рынки сбыта, то возникает надобность в отряде  пилотов
и торговцев. Необходим третий язык, с упором на  систему  числительных,  с
изощренными выражениями почтения, дабы  обучиться  льстить,  со  словарем,
богатым омофонами [слова, одинаковые по звучанию, но разные по  значению],
которые сделают возможными  языковые  двусмысленности,  и  с  чередованием
звуков  в  морфемах,  подчеркивающим   похожее   чередование   событий   в
человеческом обществе. Во всех этих  языках  семантика  будет  формировать
человеческие  характеры.  Для  касты  военных  словосочетание   "удачливый
человек" будет синонимично  другому:  "победитель  в  жестоком  бою".  Для
представителей клана производственников оно же  будет  означать  "успешный
производитель". Для  торговцев  эквивалентом  этого  словосочетания  будет
"человек, трудно поддающийся уговорам". И такие влияния будут  пронизывать
любой язык. Естественно, они не смогут с одинаковой  силой  воздействовать
на сознание любого индивидуума, но на массу в целом - бесспорно.
     - Великолепно! - воскликнул Бустамонте, совершенно захваченный  идеей
Палафокса. - Вот истинная инженерия человеческих душ!
     Палафокс подошел к окну и стал глядеть  на  Реку  Ветров.  Он  слегка
улыбался, его черные глаза, всегда такие жесткие и суровые,  затуманились.
На одно мгновение Бустамонте увидел его настоящий возраст - вдвое или даже
втрое больше, чем возраст самого Бустамонте, - но лишь на мгновение. Когда
Палафокс снова повернулся, лицо его было как обычно бесстрастно.
     - Вы понимаете, что я говорю сейчас  просто  наобум  -  так  сказать,
формулирую общие черты идеи. Необходим детально разработанный план. Должны
быть синтезированы новые языки. Должен быть подготовлен штат  инструкторов
для обучения этим языкам. В этом я могу положиться на своих сыновей. Нужно
создать еще одну  группу,  или  выделить  из  основной  группы,  -  группу
элитарных координаторов,  в  совершенстве  владеющих  всеми  языками.  Эта
группа станет управлять корпорацией в помощь вашим гражданским службам.
     Бустамонте вздул щеки:
     - Ну... возможно. Настолько далеко заходящие полномочия  этой  группы
кажутся мне нецелесообразными. Достаточно, если мы создадим военную  силу,
которая будет в состоянии смять Эбана Бузбека и его бандитов!
     Правитель Пао вскочил на ноги и в  волнении  зашагал  взад-вперед  по
комнате. Вдруг он резко остановился и лукаво поглядел на Палафокса:
     - Мы должны обсудить еще один вопрос: какова плата за ваши услуги?
     -  Шесть  сотен  женщин  ежемесячно,  -  мягко  ответил  Палафокс,  -
физически и умственно развитых, в возрасте  от  четырнадцати  до  двадцати
четырех лет. Время контракта не будет превышать пятнадцати  лет,  отправка
их назад на Пао вместе с нестандартными сыновьями  и  отпрысками  женского
пола гарантируется.
     Бустамонте с понимающей усмешкой покачал головой:
     - Шестьсот в месяц - не слишком ли это много?
     Палафокс  ответил  пылающим  взглядом.   Бустамонте,   осознав   свою
оплошность, поспешно добавил:
     - Тем не менее, я согласен с этой цифрой.  Но  вы  взамен  возвратите
моего любимого племянника Берана, чтобы на  Пао  он  мог  подготовиться  к
дальнейшей карьере.
     - В качестве посетителя дна морского?
     - Мы должны  исходить  из  реального  положения  дел,  -  пробормотал
Бустамонте.
     - Согласен с вами, - бесцветным голосом  сказал  Палафокс,  -  и  оно
диктует, что Беран Панаспер, Панарх Пао, должен продолжить образование  на
Брейкнессе.
     Бустамонте  отчаянно  запротестовал,  Палафокс  отвечал   резко.   Он
держался презрительно-спокойно, и в конце концов Бустамонте  был  вынужден
согласиться на его условия.
     Сделку отсняли на кинопленку и стороны расстались если не дружелюбно,
то, по крайней мере, довольные друг другом.





     Зима на Брейкнессе была суровой и холодной,  негустые  облака  бежали
вниз по Реке Ветров, град, мелкий как  песок,  свистел  в  скалах.  Солнце
показывалось лишь ненадолго над громадным скальным зубом на юге долины,  и
почти весь день Институт Брейкнесса был погружен во мрак.
     Пять раз приходила унылая  зима,  пока  Беран  Панаспер  не  приобрел
основы образования в Институте.
     Первые два года Беран жил в резиденции Палафокса, и все силы  отдавал
изучению языка. Его собственные представления о функции речи оказались для
него бесполезными, ибо языки Брейкнесса и Пао различались слишком  сильно.
Язык Пао был из так называемых "полисинтетических", где корни, присоединяя
приставки, суффиксы и окончания, меняли значение. Язык Брейкнесса  был  по
своей сути "аналитическим", но уникальным в том  отношении,  что  личность
говорящего была как бы основой синтаксиса -  это  обеспечивало  логическую
стройность и простоту. Поскольку  человеческое  "я"  подразумевалось  всей
структурой высказывания, отпадала необходимость в местоимении "я".  Прочих
личных  местоимений  также  не  существовало,  за  исключением   некоторых
конструкций третьего лица  -  хотя  в  действительности  они  состояли  из
существительных.  В  языке   отсутствовало   отрицание   -   вместо   него
существовало множество антонимичных пар, например, "иди" и "оставайся". Не
было и пассивного  залога  -  любая  идея  была  обособленной:  "ударить",
"получить удар". Словарь  был  чрезвычайно  богат  словами,  обозначающими
мыслительные операции, но практически  начисто  отсутствовали  лексические
единицы, соответствующие эмоциональным  состояниям  человека.  Если  вдруг
Магистр   Брейкнесса   решался   приоткрыть   свою    индивидуалистическую
камеру-одиночку и обнаружить перед собеседником свое  настроение,  он  был
вынужден прибегать к неловкому многословию.
     Такие обычные для паонитов понятия, как "гнев", "радость",  "любовь",
"горе" в словаре Брейкнесса не  имели  аналогов.  Однако  были  слова  для
обозначения сотни способов логического мышления - тонкости, непонятные для
паонита. Различие это настолько поразило Берана, что временами он опасался
за свою личность, за целостность  своего  "я".  Недели  напролет  Фанчиэль
объяснял, иллюстрировал, перефразировал, понемножку Беран усваивал  чуждый
ему образ мысли - и Брейкнесс становился для него все понятнее...
     Однажды его призвал Палафокс и объявил, что познания Берана  в  языке
достаточны для того, чтобы начать образование в Институте, что  он  должен
незамедлительно стать учеником начальной ступени.
     Беран  вдруг  почувствовал  себя  покинутым,  брошенным...   В   доме
Палафокса он чувствовал себя в безопасности, хотя ему было  и  невесело  -
что же будет в Институте?
     Палафокс отпустил его, и через полчаса Фанчиэль уже  проводил  его  к
большому квадратному зданию из туфа, проследил, как он зарегистрировался и
обосновался в комнате студенческого общежития. Затем Фанчиэль  ушел,  и  с
тех пор Беран не видел ни его, ни Палафокса.
     Так начался новый период жизни Берана на Брейкнессе. До  сих  пор  за
его  образованием  следили  домашние  наставники-паониты.  Никогда  он  не
принимал участия в традиционном паонитском процессе обучения, когда тысячи
детишек скандировали в унисон -  младшие  выкрикивали  числа:  "Ай!  Шрай!
Вида! Мина! Нона! Дрона! Хиван! Импле!", старшие распевали эпические саги,
чем, в сущности, и  ограничивалось  все  паонитское  образование.  Поэтому
Беран, пройди он через  это,  мог  бы  быть  еще  более  поражен  обычаями
Института.  Здесь   каждый   юноша   воспринимался   как   личность,   как
индивидуальность, как одинокая звезда в безбрежности  Космоса.  Беран  жил
сам по себе, обособленный от прочих во всем, что  касалось  рутины.  Когда
возникала случайная общая  беседа,  то  для  того,  чтобы  ее  поддержать,
необходимо было привнести в дискуссию новую и  оригинальную  идею.  И  чем
менее ортодоксальной она была, тем более яростно ее  атаковали.  Тот,  кто
выдвинул идею, должен был  ее  защищать,  не  выходя,  однако,  из  границ
логики. Если это ему  удавалось,  его  престиж  увеличивался.  Если  юноша
терпел поражение - его престиж существенно страдал.
     Еще одна тема была популярна в студенческой среде - вопрос возраста и
смерти. Строго говоря, это была запретная тема -  особенно  в  присутствии
Учителя - ибо на Брейкнессе  никто  не  умирал  от  болезни  или  телесной
немощи. Магистры путешествовали по всей Вселенной, множество  их  погибало
насильственной смертью, несмотря на все  средства  защиты  и  удивительное
вооружение. Большее число их, однако, проживало свою жизнь на  Брейкнессе,
не меняясь с годами - может быть, становясь лишь  чуть  более  сухопарыми,
угловатыми и костистыми. Но Время неумолимо приближало Магистра к  особому
статусу  -  Эмеритуса.  Он  становился  все   менее   педантичным,   более
эмоциональным, его эгоцентричность  начинала  брать  верх  над  социальной
конформностью, учащались взрывы раздражения, гнева, и  наконец,  наступала
настоящая мания величия - после этого Эмеритус исчезал.
     Беран,  стеснительный,  с   недостаточно   беглой   речью,   поначалу
удерживался от участия в диспутах. Совершенствуясь в языке,  он  понемногу
начал  вступать  в  беседы,  и,  миновав  неминуемый  период  поражений  в
полемике, уже мог добиваться и успеха. Так впервые  за  все  время  своего
пребывания на Брейкнессе он испытал чувство удовлетворения.
     Взаимоотношения между студентами носили формальный характер - не были
ни дружескими,  ни  враждебными.  Юношей  Брейкнесса  весьма  интересовала
проблема деторождения, причем во всех возможных аспектах.  Беран,  на  Пао
усвоивший правила скромности, был вначале шокирован, но частые  обсуждения
со временем лишили сей предмет сладости "запретного плода". Он узнал,  что
престиж на Брейкнессе является  результатом  не  только  успехов  в  сфере
интеллектуальной, но  определяется  также  количеством  женщин  в  гареме,
числом сыновей, успешно прошедших тесты, степенью сходства их с  родителем
(психического и умственного), а также их успехами. Некоторые  Магистры  по
этим показателям почитались особенно высоко, и чаще всего в связи  с  этим
упоминалось имя Лорда Палафокса.


     Когда Берану пошел пятнадцатый год, репутация Лорда  Палафокса  стала
конкурировать с престижем Лорда Кароллена  Вампелльта,  Главного  Магистра
Института. Беран не мог побороть чувства некоей причастности к Палафоксу и
потому гордился.
     Через год-два  после  совершеннолетия  юноше-студенту  Института  его
родитель обычно дарил первую девушку. Беран, достигнув этого возраста, был
юношей приятной наружности, - стройный, почти хрупкий. Волосы у него  были
темно-каштановые, глаза - серые и широко распахнутые, слегка печальные. По
причине своего экзотического происхождения и врожденной  застенчивости  он
редко принимал участие в  студенческих  сборищах,  и  без  того  нечастых.
Наконец, Беран ощутил в крови волнение, предшествующее зрелости,  и  начал
подумывать о том, какую девушку получит он  от  Палафокса.  Однажды  он  в
одиночестве брел в сторону  космопорта.  В  тот  день  ожидалось  прибытие
транспортного судна с Джорнела, и Беран, придя как  раз  тогда,  когда  от
борта находившегося на орбите корабля отделился лихтер, обнаружил,  что  в
порту царит  полнейшая  суета.  Отдельно  стояли  бесстрастными  шеренгами
женщины, чьи контракты закончились - с дочерьми и теми из  мальчиков,  кто
не прошел тесты. Возраст женщин колебался от  двадцати  пяти  до  тридцати
пяти лет. Теперь они возвратятся на  родные  планеты  богатыми  дамами,  у
которых впереди вся жизнь.
     Нос лихтера ткнулся в раздвижные  двери,  из  него  гурьбой  высыпали
молодые женщины, оглядывая все вокруг с  удивлением  и  подозрительностью,
покачиваясь и приплясывая под ударами ветра. В отличие от тех, первых, чьи
контракты завершились, эти были нервно возбуждены, они почти  не  скрывали
страха, не выказывали повиновения. Они подозрительно  озирались  -  хотели
поскорее  узнать,  что  это  за   мужчины,   в   наложницы   которым   они
предназначаются. Беран глядел на эту картину в изумлении.
     Командир   дежурного   отряда   отдал   отрывистый   приказ,   группа
новоприбывших потянулась через все здание космопорта к столу  регистрации.
Беран подходил все ближе, боком протискиваясь  к  одной  из  девушек.  Она
взглянула  на  него  глазами  цвета  моря,  чуть  зеленоватыми,  но  вдруг
отшатнулась. Беран шагнул к ней - и остолбенел. Эти женщины  изумили  его.
Было в их облике что-то смутно знакомое,  словно  ветер  принес  аромат  -
приятный, но забытый, из давнего прошлого. Он услыхал их речь.  Этот  язык
он слишком хорошо знал.
     Беран остановился рядом с девушкой. Она оглядела его враждебно.
     - Ты -  паонитка?  -  воскликнул  Беран,  пораженный.  -  Что  делают
паонитские женщины здесь, на Брейкнессе?
     - То же, что и все прочие...
     - Но такого никогда раньше не было!
     - Ты слишком мало знаешь о Пао, - с горечью сказала она.
     - Нет, нет, я - паонит!
     - Тогда ты должен знать, что произошло там, на твоей родине.
     Беран покачал головой:
     - Я не был на Пао со времени гибели Панарха Аэлло.
     Она говорила приглушенным голосом, озираясь вокруг:
     - Тебе повезло, потому что дела плохи. Бустамонте - сумасшедший.
     - Он отправляет женщин на Брейкнесс? Продает? - спросил Беран хрипло.
     - Шесть сотен в месяц - из  тех,  кто  выселен  из  родных  мест  или
осиротел во время беспорядков.
     Голос Берана отказывался служить ему. Он все никак не мог заговорить,
но  когда,  наконец,  заикаясь,  вымолвил  первые  слова,  шеренга  женщин
тронулась с места.
     - Подожди! - крикнул Беран, быстро шагая рядом. - Что  за  беспорядки
ты имеешь в виду?
     - Я не  могу  мешкать,  -  с  горечью  сказала  девушка.  -  Заключен
контракт. Я продана. Я - вещь.
     - Куда ты идешь? К какому лорду?
     - Я передана в распоряжение Лорда Палафокса.
     - Как тебя зовут? - настаивал Беран. - Скажи, как твое имя?
     Смущенная, она не отвечала ничего. Еще два шага  -  и  она  исчезнет,
слившись с безликой толпой.
     - Как твое имя?
     - Гитан Нецко, - бросила она через плечо и исчезла в дверях.
     Беран  медленно  побрел  прочь  из  космопорта  -  маленькая  фигурка
терялась  в  огромном  склоне  горы,  он  спотыкался,  наклонялся  вперед,
преодолевая сопротивление ветра.  Миновав  несколько  домов,  он  вошел  в
резиденцию Палафокса.
     Перед дверью он слегка замешкался - перед его  мысленным  взором  как
живая встала высокая фигура обитателя этого дома. Он собрал  все  душевные
силы и постучал по специальному щиту при  входе.  Дверь  открылась,  и  он
вошел.
     В этот час Палафокс обычно бывал в нижних этажах. Беран спустился  по
знакомым ступеням, прошел памятные ему комнаты со стенами из полированного
камня и драгоценной твердой древесины. В  свое  время  дом  показался  ему
унылым и мрачным - и лишь теперь он  оценил  его  своеобразную  утонченную
прелесть,  которая  словно  делала  эту  постройку   неотъемлемой   частью
ландшафта.
     Как  он  и  ожидал,  Палафокс  сидел  в  своем   кабинете,   и,   уже
предупрежденный сигналом  одного  из  множества  своих  "органов",  ожидал
Берана.
     Беран медленно шагнул вперед, глядя прямо в  неприветливое  лицо,  на
котором застыло вопросительное выражение, немедленно заговорил  о  деле  -
хитрить с Палафоксом не имело никакого смысла.
     - Я был сегодня в космопорту.  Я  видел  паонитских  женщин,  которые
находятся здесь по принуждению. Они говорят о беспорядках.  Что  произошло
на Пао?
     Палафокс с минуту молча изучал  Берана,  затем  кивнул  с  выражением
удовлетворения.
     - Я вижу, ты достаточно вырос, чтобы часто посещать космопорт.  Нашел
ли ты какую-нибудь женщину себе по вкусу?
     Беран прикусил губу:
     - Меня волнует ситуация на Пао. Что  там  происходит?  Никогда  я  не
видел своих соплеменников настолько униженными...
     Палафокс изобразил изумление:
     - Но служить на благо Брейкнесса - никак не значит унизиться!
     Беран, чувствуя, что одно очко в этой схватке он выиграл, продолжал с
жаром:
     - Ведь вы не ответили на мой вопрос!
     - Да, это правда. - Палафокс придвинул стул. - Сядь. Я расскажу тебе,
что происходит на Пао на самом деле.
     Беран робко присел. Палафокс глядел на него, полузакрыв глаза.
     - То, что рассказали тебе о бедах и беспорядках  -  лишь  полуправда.
Нечто в этом роде, конечно, имеет место - это досадно, но неизбежно.
     Беран был озадачен:
     - Засуха? Эпидемия? Голод?
     - Нет.  Ничего  подобного.  Лишь  изменения  в  социальной  структуре
общества. Бустамонте отважился на принципиально новое, требующее изрядного
мужества, предприятие. Ты помнишь вторжение вояк Батмарша?
     - Да, но где...
     - Бустамонте желает предотвратить любую возможность повторения  этого
постыдного факта в истории Пао. Он формирует военный  корпус  для  обороны
планеты. С этой целью он в качестве плацдарма избрал  Химант  Литторал  на
Шрайманде. Коренное население  было  перемещено.  В  этом  регионе  теперь
проживает особая группа паонитов,  которая  воспитывается  в  воинственном
духе  и  говорит  на  новом  языке.  На  Видаманде  Бустамонте  предпринял
аналогичные меры для создания мощного промышленного комплекса,  чтобы  Пао
обрела независимость от Меркантиля.
     Беран молчал,  пораженный  масштабами  этих  потрясающих  планов.  Но
сомнения у  него  все  еще  оставались.  Палафокс  терпеливо  ждал.  Беран
неопределенно пожал плечами, прикусил костяшки пальцев, и наконец выпалил:
     - Но паониты никогда не были ни воинами,  ни  механиками,  они  сроду
ничего не понимали в этих вещах! Как это удается Бустамонте?
     - Ты должен  помнить,  -  сухо  сказал  Палафокс,  -  что  я  являюсь
советником Бустамонте во всех этих предприятиях.
     Это  встревожило  Берана  -  между  Палафоксом  и   Бустамонте   явно
существовала сделка. Беран подавил эти мысли, усилием  воли  загнав  их  в
потаенный уголок сознания. Он лишь произнес подавленно:
     - А была ли необходимость в перемещении коренного населения?
     - Да. На этих территориях не должно оставаться ничего, что напоминало
бы о старом языке и прежних обычаях.
     Беран, урожденный  паонит,  знавший,  что  бедствия  таких  масштабов
обычны для Пао, принял объяснения Палафокса как должное:
     - А эти новые люди - они останутся истинными паонитами?
     Палафокс выказал удивление:
     - А почему бы нет? И по крови, и по рождению, и по воспитанию.
     Беран открыл было рот, но в замешательстве не сказал ничего. Палафокс
ждал, но  Беран,  явно  удрученный,  все-таки  не  мог  найти  логического
выражения своим эмоциям.
     - А теперь скажи мне, - тон Палафокса стал совсем другим, - как  дела
в институте?
     - Очень хорошо. Я закончил свою четвертую курсовую работу,  и  ректор
заинтересовался моим последним эссе на вольную тему.
     - И какова же тема?
     -  Исследование  семантического  поля  паонитского  ключевого   слова
"настоящее" с попыткой перенесения его на образ мышления, характерный  для
Брейкнесса.
     Голос Палафокса прозвучал резко:
     - Как ты можешь с такой легкостью анализировать образ мышления  людей
Брейкнесса?
     Беран, удивленный столь явным неодобрением, все же ответил смело:
     - Несомненно, именно я - уже не паонит, и еще не человек  Брейкнесса,
но частица обоих миров - могу легче всего сравнивать.
     - И может быть, даже легче, чем я?
     Беран осторожно произнес:
     - У меня нет оснований для подобного вывода.
     Палафокс ответил ему тяжелым взглядом, затем рассмеялся:
     - Я должен затребовать твое эссе и изучить его  внимательно.  Ты  уже
избрал основное направление твоей научной работы?
     Беран покачал головой:
     - Есть масса возможностей. Сейчас я поглощен  историей  человечества,
возможностью существования общей модели развития, равно как и  ее  полного
отсутствия. Но мне надо еще во многом разобраться, проконсультироваться со
специалистами, и, может быть,  в  скором  времени  этот  вопрос  для  меня
прояснится.
     - Похоже, тебя вдохновляют идеи Магистра Арбурссона, Телеолога.
     - Да, я изучал его работы.
     - И они тебя не заинтересовали?
     Беран был осторожен:
     - Лорд Арбурссон - Магистр Института Брейкнесса, я - паонит.
     Палафокс издал короткий смешок:
     - Форма твоего высказывания как бы ставит на одну  доску  два  образа
существования, не так ли?
     Беран, удивленный придирчивостью Палафокса, ничего не отвечал.
     - Ну, хорошо,  -  сказал  Палафокс,  все  еще  слегка  недовольно,  -
кажется, ты уже нащупываешь собственный путь в науке и делаешь  успехи.  -
Он оглядел Берана с головы до ног. - Ты зачастил в космопорт?
     Беран, как истинный паонит, покраснел:
     - Да.
     - Настало для тебя время стать продолжателем рода. Несомненно, ты уже
теоретически подкован?
     - Студенты - мои ровесники редко говорят о чем-либо другом. Но,  Лорд
Палафокс, сегодня в космопорту...
     - А, так вот в чем причина твоего волнения! Ну-ну, и как же ее зовут?
     - Гитан Нецко, - тихо сказал Беран.
     - Жди меня здесь, - Палафокс вышел из комнаты. Минут  через  двадцать
он появился в дверях и сделал Берану знак идти следом.
     Бочкообразный  летательный  аппарат  уже  ждал  около  дома.  Внутри,
свернувшись  калачиком,  затаилась  маленькая  жалкая  фигурка.   Палафокс
взглянул на Берана.
     - Наш обычай таков, что родитель дает сыну  образование,  его  первую
женщину и минимум беспристрастных советов. Ты уже сделал  успехи  на  ниве
просвещения, в этой машине - та, которую ты выбрал,  машину  также  можешь
оставить себе. А теперь совет - и запомни, никогда ты  не  получишь  более
ценного!  Хорошенько  контролируй  эту  паонитскую   сентиментальность   и
мистицизм, что так  въелись  в  твое  сознание.  Сдерживай  эти  импульсы,
никогда не выпускай их наружу, никогда не давай им  воли  -  иначе  они  в
конце концов разрушат твои устои. - Палафокс обычным для Брейкнесса резким
жестом вскинул руку: - А теперь я слагаю отныне с себя всю ответственность
на твое будущее. Желаю тебе успешной  карьеры  и  сотен  сыновей,  которые
прославят твое имя  своими  достижениями,  а  также  уважительной  зависти
равных тебе, - Палафокс церемонно и торжественно кивнул головой.
     - Благодарю вас, - столь же церемонно  ответил  Беран,  повернулся  и
пошел по направлению к машине.
     Гитан  Нецко  вскинула  на  него  глаза,  затем   отвела   взгляд   и
засмотрелась на великую Реку Ветров.
     Беран сидел молча, его  сердце  переполняли  чувства,  и  он  не  мог
говорить. Наконец он протянул руку  и  коснулся  руки  девушки,  она  была
мягкой и прохладной, лицо ее - спокойным.
     - Теперь я буду о тебе заботиться. Я - паонит...
     - Лорд Палафокс приказал мне служить тебе, - сказала она бесстрастно.
     Беран вздохнул. Он чувствовал себя несчастным, его одолевали сомнения
- вот они, паонитские  сентиментальность  и  мистицизм,  которые  Палафокс
советовал  ему  подавлять.  Машину  подхватил  ветер,  и  вскоре  она  уже
снижалась над его жилищем. С противоречивыми чувствами он проводил девушку
в  свою  комнату.  Они  стояли  посреди  строгой  небольшой  комнатки,   с
неловкостью изучая друг друга. Беран произнес:
     - Завтра я подготовлю более подходящую комнату, а сегодня уже поздно.
     Глаза девушки раскрывались  все  шире,  и  вдруг  она  опустилась  на
кушетку и заплакала от одиночества, унижения и горя. Беран, преисполненный
чувства вины, присел рядом. Он держал ее за руку, гладил,  бормотал  слова
утешения, но она, казалось, их не  слышала.  Он  впервые  видел  горе  так
близко - это чрезвычайно взволновало его.
     Девушка говорила тихо и монотонно:
     - Мой отец был добрым человеком, он и мухи никогда не обидел.  Нашему
дому было почти тысячу лет.  Дерево  почернело  от  времени  и  все  камни
поросли  мхом.  Мы  жили  возле  озера  Мерван,  а  за  озером  были  луга
тысячелистника и сливовый  сад  на  склоне  голубой  горы.  Когда  прибыли
чиновники и приказали нам уезжать, отец был поражен. Оставить  наш  старый
дом? Да это шутка! Никогда! Но они произнесли лишь несколько слов, и  отец
побледнел от ярости и замолчал. Но мы  не  уехали...  И  когда  они  снова
пришли... - ее грустный голос прервался, слезы  горячо  закапали  на  руку
Берана.
     - Все будет по-другому, я... - начал Беран.
     - Это невозможно. И я тоже скоро умру.
     - Нет, никогда не говори так! - Берану хотелось утешить  девушку.  Он
гладил ее по волосам, целовал мокрые щеки. Юноша ничего не мог поделать  -
близость девушки волновала, и его ласки делались все более пылкими. Она не
сопротивлялась, напротив, ласки утешали.
     ...Они проснулись ранним утром, небо все еще  было  стального  цвета,
склон - непроницаемо-черным, словно деготь. Река Ветров  ревела  во  тьме.
Чуть погодя Беран сказал:
     - Ты так мало обо мне знаешь - и не хочешь узнавать?
     Гитан Нецко уклончиво промолчала, и Беран  почувствовал  себя  слегка
уязвленным.
     - Я - паонит, - сказал он. - Я родился в Эйльянре пятнадцать лет тому
назад. Временно я живу на Брейкнессе,  -  он  сделал  паузу,  ожидая,  что
девушка поинтересуется причиной, но она отвернулась, глядя на небо  сквозь
высокое узкое окно.
     - Пока я учусь в Институте, - продолжал Беран. - До вчерашнего вечера
я был в  неуверенности  -  не  знал,  на  чем  буду  специализироваться  в
дальнейшем. Теперь я это знаю. Я стану Магистром Лингвистики!
     Гитан Нецко отвернулась от окна и поглядела  на  него.  В  ее  глазах
Беран не смог прочесть никаких чувств. Они  были  большими,  зелеными  как
море, и ярко выделялись на бледном лице. Он знал, что она  на  год  моложе
его, но, встретив этот взгляд, почувствовал себя маленьким и глупым.
     - О чем ты думаешь? - грустно спросил он.
     Гитан пожала плечами:
     - Почти ни о чем.
     - Иди ко мне, - он наклонился над девушкой, целуя ее лоб, щеки, губы.
     Она  не  сопротивлялась,  но  и  не  отвечала   на   поцелуи.   Беран
взволновался:
     - Я не нравлюсь тебе? Я тебе неприятен?
     - Нет, - мягко сказала Гитан, - как же это возможно? Ведь по условиям
моего контракта с Брейкнессом мои чувства ничего не значат.
     Беран резко вскочил:
     - Но ведь я - не человек Брейкнесса! Я же говорил тебе! Я - паонит!
     Гитан Нецко ничего не ответила и, казалось, целиком ушла в себя.
     - Когда-нибудь я вернусь на Пао. Может быть, уже скоро - кто знает? И
ты вернешься туда со мной.
     Она снова не ответила. Беран начал выходить из себя.
     - Ты мне не веришь?
     - Если бы ты был настоящим паонитом, то понял бы, что верю,  -  глухо
сказала она.
     Беран умолк. Наконец ответил:
     - Неважно, кто я, но я вижу, что ты не веришь мне.
     И тут она взорвалась:
     - Какая разница? С какой стати так гордиться тем, что ты паонит?  Они
-  беспозвоночные,  червяки  дождевые,  они  позволяют  тирану  Бустамонте
разорять  их  жилища,  убивать  их  -  и  пальцем  не   шевельнут,   чтобы
воспротивиться! Они спасаются,  как  овцы  во  время  бури,  поворачиваясь
задницей к противнику! Некоторые убегают на другие континенты,  другие,  -
она холодно оглядела Берана, - на другие планеты. И я не горжусь тем,  что
я - паонитка!
     Беран мрачно поднялся, не глядя на девушку. Но вдруг увидел  себя  ее
глазами и скривился: какое же он ничтожество! И ведь ему нечего сказать  в
свою защиту - ссылка на беспомощность и неведение была бы подобна овечьему
блеянию,  подлому  и  трусливому.  Беран  глубоко  вздохнул   и   принялся
одеваться. Вдруг он почувствовал прикосновение ее руки.
     - Прости меня - я знаю, ты не хотел ничего дурного.
     Беран покачал головой, вдруг ощутив себя тысячелетним старцем.
     - Ты права - я не хотел ничего дурного. Но то, что  ты  сказала...  В
мире так много правд - и как выбрать одну?..
     - Я ничего не знаю об этом множестве правд, - сказала  девушка,  -  я
знаю лишь то, что я чувствую, и еще знаю, что если бы я была  в  силах,  я
убила бы тирана Бустамонте!


     Как только позволили Брейкнесские правила приличия, Беран появился  в
доме Палафокса. Один из сыновей хозяина,  живущий  в  доме,  приветствовал
юношу,  осведомился  о  его  деле,  но  от  обсуждения  последнего   Беран
уклонился. В течение двух минут Беран, нервничая, ждал в строгой небольшой
приемной в самом верхнем этаже дома.
     Инстинкт велел ему быть  осмотрительным  и  прощупать  предварительно
почву, но он знал - и от этого знания ощущал противную тошноту, - что  ему
явно недостаточно мастерства в области дискуссий. Наконец  его  вызвали  и
проводили вниз по эскалатору в отделанную панелями темного дерева  комнату
для утренних приемов, где сидел Палафокс в темно-синем платье и ел кусочки
маринованных фруктов. При виде Берана выражение его лица не изменилось, он
кивнул. Беран же со  своей  стороны  сделал  церемонный  жест  уважения  и
заговорил так серьезно, как только мог:
     - Лорд Палафокс, я пришел к важному решению.
     - Почему бы нет? Что в этом особенного?  Ты  достиг  возраста,  когда
человек уже отвечает сам за себя, и ни одно твое решение  не  должно  быть
легкомысленным.
     - Я хочу возвратиться на Пао, - сказал Беран резко.
     Палафокс помешкал с ответом, но было уже ясно, что решение Берана  не
встретило в Палафоксе сочувствия. Затем он сказал крайне сухо:
     - Я поражен отсутствием у тебя мудрости.
     Снова недолгое молчание, и обмен тонкими подспудными  токами.  Но  на
решимость Берана это никак не повлияло.
     - Я обдумал программу Бустамонте,  и  я  обеспокоен.  Да,  она  может
принести очевидную выгоду, но  во  всем  этом  есть  что-то  ненормальное,
неестественное.
     Губы Палафокса скривились:
     - Если  допустить,  что  ты  прав,  что  можешь  ты  противопоставить
решимости Бустамонте?
     - Я - истинный Панарх, не так ли? А Бустамонте - не более чем Старший
Аюдор. Если я предстану перед ним, он обязан будет мне повиноваться.
     - Теоретически - да, обязан. Но как ты докажешь, что ты - это ты?  Ну
предположим, что он объявит тебя сумасшедшим. Или самозванцем.
     Беран молчал  -  вот  этого-то  он  и  не  предусмотрел.  А  Палафокс
продолжал безжалостно:
     - Тебя уничтожат. Утопят. И чего ты достигнешь?
     - Ну, допустим, я не обнаружу себя перед Бустамонте. Если бы я прибыл
на один из островов - на Фераи или Виамне...
     - Очень хорошо. Допустим, тебе удастся убедить  некоторое  количество
людей в том, что ты - Панарх. Бустамонте будет продолжать  сопротивляться.
Ты можешь спровоцировать гражданскую  войну.  Если  ты  считаешь  действия
Бустамонте жестокими, то посмотри на свои собственные намерения в этом  же
свете.
     Беран улыбнулся:
     - Все-таки вы не знаете паонитов. Войны не будет.  Бустамонте  просто
утратит всякую поддержку в народе.
     Палафокс не удовлетворился объяснениями Берана.
     - А если Бустамонте узнает о твоем прибытии, и корабль встретит отряд
нейтралоидов, что тогда?
     - Каким же образом он узнает?
     Палафокс съел кусочек яблока и неторопливо сказал:
     - Я сообщу ему об этом.
     - Значит, вы пойдете против меня?
     Палафокс улыбнулся своей неуловимой улыбкой:
     - Никогда, если ты не будешь действовать вразрез с моими  интересами,
которые в данный момент совпадают с интересами Бустамонте.
     - И каковы же ваши интересы? -  закричал  Беран.  -  Чего  вы  хотите
добиться?
     - На Брейкнессе - мягко сказал Палафокс, - не принято задавать  такие
вопросы.
     С минуту Беран молчал. Затем отвернулся, воскликнув с горечью:
     - Зачем вы привезли  меня  сюда?  Зачем  протежировали  мне,  помогли
поступить в Институт?
     Палафокс расслабился и сел поудобнее - причина конфликта  прояснилась
для него.
     - В чем  же  тайна?  Хороший  стратег  обеспечивает  себя  максимумом
инструментов. Ты - козырная карта в игре против Бустамонте, если, конечно,
возникнет надобность.
     - И сейчас я больше вам не нужен?
     Палафокс пожал плечами:
     - Я не провидец - в будущем читать не в моей  власти.  Но  мои  планы
относительно Пао...
     - Ваши планы относительно Пао! - воскликнул Беран.
     - ...продвигаются гладко. И вот чего я достиг  -  ты  больше  не  мой
козырь, ибо теперь в тебе таится угроза успеху моего предприятия. В  любом
случае самое лучшее - это прояснить наши отношения. Я тебе никоим  образом
не враг, но наши интересы не совпадают. У тебя нет  оснований  для  жалоб.
Если бы не я, ты был бы уже мертв. Я обеспечил тебя пищей  и  кровом,  дал
прекрасную возможность для образования. И  буду  продолжать  содействовать
твоей карьере, если ты не предпримешь никаких действий против меня.  Более
мне нечего сказать.
     Беран встал и отвесил церемонный поклон. Он собрался было  выйти,  но
замялся и оглянулся. Встретив  взгляд  черных  глаз,  широко  раскрытых  и
пылающих, он словно ощутил удар. Это был не тот предельно рационалистичный
Магистр Палафокс - разумный, модифицированный, чей  престиж  уступал  лишь
авторитету  Лорда  Вампелльта  -  этот  человек  был  незнаком  Берану   и
совершенно непредсказуем,  от  него  исходила  такая  сила,  что  все  это
противоречило всякому представлению о нормальности.
     Беран возвратился к себе и нашел Гитан  Нецко,  сидящую  на  каменном
подоконнике, с  подбородком,  упертым  в  колени,  которые  она  обхватила
руками. Девушка взглянула на него, и, несмотря на отчаяние,  Беран  ощутил
приятное, незнакомое ему чувство  властелина.  Она  была  очаровательна  -
типичная паонитка с Вайнлэнда, стройная, хорошо сложенная, с чистой  кожей
и правильными, словно выточенными чертами лица. Выражение  его  невозможно
было разгадать: Гитан ничем не проявляла своего отношения к нему, но так и
полагалось на Пао, где интимные отношения юности  исстари  окутаны  дымкой
таинственности.  Поднятая  бровь  может  означать  неистовую  радость,   а
нерешительность и понижение голоса - абсолютное отвращение.
     Беран сказал резко:
     - Палафокс не разрешит мне вернуться на Пао.
     - Нет? И что же теперь?
     Он подошел к окну и мрачно поглядел в бездну, где клубился туман.
     - А теперь - я улечу без его разрешения, против его  воли!  И  сразу,
как только представится возможность.
     Она скептически оглядела его:
     - А если ты вернешься на Пао, какова будет польза?
     Беран покачал головой в сомнении:
     - Не знаю наверное. Я надеюсь восстановить прежние порядки.
     Она рассмеялась грустно, но без всякого оттенка пренебрежения:
     - Потрясающее самомнение. Хотелось бы это видеть.
     - Надеюсь, ты это увидишь.
     - Но я совершенно не понимаю, как ты этого добьешься.
     - Еще не знаю. Самое простое - буду просто отдавать приказы.
     Увидев выражение ее лица, Беран воскликнул:
     - Ты должна понять - я истинный Панарх! Мой дядя Бустамонте - убийца.
Он умертвил моего отца, Аэлло.





     Решение Берана возвратиться на Пао было очень трудно  осуществить.  У
него не было  денег,  чтобы  купить  транспорт,  и  не  было  достаточного
авторитета, чтобы его  получить.  Беран  пробовал  умолять,  чтобы  его  и
девушку доставили на Пао, но мало  того,  что  ему  отказали,  его  просто
подняли на смех. Вконец расстроенный и рассерженный, он  сидел  у  себя  в
комнатах, забросив занятия, редко перебрасываясь парой слов с Гитан Нецко,
которая почти все время безучастно глядела в туман за окнами.
     Прошло три месяца. И однажды утром  Гитан  Нецко  сказала,  что  она,
по-видимому, беременна.
     Беран отвез ее в клинику и там зарегистрировал, чтобы до самых  родов
Гитан была под медицинским наблюдением. Его появление  в  клинике  вызвало
удивление и веселье персонала: "Ты зачал ребенка без  посторонней  помощи?
Ну же, скажи нам, кто настоящий отец?"
     - Она по контракту - моя! - уверял возмущенный и рассерженный  Беран.
- Отец - я!
     - Прости наш скептицизм, но ты, похоже, еще не в том возрасте...
     - Но факт налицо! - возражал Беран.
     - Увидим, увидим! -  врачи  подошли  к  Гитан  Нецко.  -  Пожалуйста,
пройдите вместе с нами в лабораторию.
     В последний момент девушка испугалась:
     - Ой, пожалуйста, лучше не надо!
     - Это всего лишь  часть  обычной  процедуры,  -  убеждал  ее  врач  в
приемной, - сюда, пожалуйста.
     - Нет, нет! - бормотала она, отшатываясь. - Я не хочу туда идти!
     Беран и сам был озадачен. Повернулся к врачу и спросил:
     - Ей действительно необходимо идти?
     - Непременно, - врач  начинал  раздражаться.  -  Мы  должны  провести
стандартные тесты на генетическую  совместимость,  выявить  отклонения  от
нормы, вдруг таковые имеют место. Если это  обнаружить  сейчас,  то  можно
предотвратить трудности в дальнейшем.
     - А нельзя ли подождать, пока она овладеет собой, успокоится?
     - Мы дадим  ей  успокоительного,  -  врачи  положили  руки  на  плечи
девушки. Когда ее уводили, она бросила  на  Берана  взгляд,  полный  такой
муки, что он сказал  ему  о  многом.  И  о  том,  о  чем  они  никогда  не
разговаривали.
     Беран ждал - прошел час, два. Он подошел к двери,  постучал.  Молодой
врач вышел к нему, и по выражению его лица было ясно, что тот недоволен.
     - Отчего такая задержка? Я уверен, что уже сейчас...
     Медик жестом прервал его:
     - Боюсь, что есть некоторые сложности. Получается, что отец - не вы.
     - Какие сложности? - Беран ощутил холодок внутри.
     Врач, уже уходя, бросил через плечо:
     - Лучше вам вернуться домой. Ждать дольше нет надобности.


     Гитан Нецко провели в лабораторию, где подвергли множеству обычных  в
таких случаях обследований. Ее уложили на  спину,  на  твердое  ложе,  под
которое подкатили тяжелую машину. Электрическое  поле  успокоило  мозговое
возбуждение и обезболило ее на время, пока машина ввела невероятно  тонкую
иглу в брюшную полость, нащупала зародыш  и  взяла  несколько  клеток  для
анализа. Затем поле  отключили.  К  Гитан  Нецко  вернулось  сознание.  Ее
проводили  в  комнату  ожидания  на  время,  необходимое  для  определения
генетической структуры клеток эмбриона. Эту структуру  категоризировали  и
кодифицировали при помощи калькулятора. Был  получен  результат:  "Ребенок
мужского пола, нормальный во всех отношениях, предположительно класс  АА".
На табло появился ее собственный генетический тип,  также  и  генетический
тип отца ребенка. Оператор изучил отцовский индекс без  особого  интереса,
затем взглянул на него снова. Он позвал ассистента, они посмеялись, и один
из них что-то проговорил в коммуникационное устройство. В ответ послышался
голос Лорда Палафокса:
     -  Паонитская  девушка?  Покажите-ка  лицо...  Да,  я   помню   -   я
оплодотворил  ее,  а  потом  отдал  воспитаннику.  Это  действительно  мой
ребенок?
     -  Действительно,  Лорд  Палафокс.  Немногие   генетические   индексы
известны нам столь хорошо.
     - Прекрасно, я переведу ее в свой дом.
     Палафокс появился минут через десять. Он  отвесил  церемонный  поклон
Гитан Нецко, глядевшей на него в страхе. Палафокс говорил вежливо:
     - Выяснилось, что ты носишь моего ребенка, предположительно класса АА
- великолепного класса. Я возьму тебя под свое личное  попечение,  о  тебе
будут хорошо заботиться.
     - Я ношу вашего ребенка? - она мрачно поглядела на него.
     - Это показывают анализаторы. Если ты  будешь  хорошо  справляться  с
этой задачей, то получишь  вознаграждение.  И  уверяю,  тебе  не  придется
упрекать меня в скупости.
     Гитан Нецко вскочила на ноги, глаза ее пылали:
     - Это ужас - я не буду носить такое чудовище!
     Она стремительно побежала по  комнате,  выскочила  в  двери,  врач  и
Палафокс бросились вслед. Гитан промчалась мимо дверей, ведущих в комнату,
где некоторое время назад  ее  ожидал  Беран,  но  увидела  лишь  огромный
эскалатор. Около входа на него она замешкалась  и  оглянулась  с  гримасой
ужаса. Худая фигура Палафокса была всего в нескольких ярдах позади нее.
     - Стой! - яростно крикнул он. - Ты носишь моего ребенка!
     Она не ответила - лишь глянула  на  лестницу.  Потом  закрыла  глаза,
вздохнула - и упала вниз. Лестница была очень  крутой.  Гитан  катилась  -
вниз, вниз, ударяясь с глухим стуком о ступени,  а  Палафокс  в  изумлении
глядел ей вслед. Наконец она остановилась - далеко внизу. Мягкий  комочек,
сочащийся кровью... Врачи тут же на носилках подняли ее, но было ясно, что
ребенок погиб, и Палафокс отбыл в крайнем раздражении.
     У нее было множество других травм,  и  так  как  Гитан  Нецко  решила
умереть, вся медицина Брейкнесса была бессильна вдохнуть в нее жизнь.
     Когда на следующий  день  Беран  вернулся,  ему  сообщили,  что  дитя
принадлежало Лорду Палафоксу, и что, узнав об этом,  девушка  вернулась  к
нему в дом,  чтобы  получить  вознаграждение  за  вынашивание  и  рождение
ребенка.  Действительные  обстоятельства  дела  тщательно  скрывались:   в
Институте Брейкнесса ничто так не могло уронить престиж человека в  глазах
равных ему, как эпизод подобного рода - если женщина предпочла убить себя,
только бы не носить его ребенка.
     Неделю Беран сидел у себя в комнате или гулял по холодным  улицам  до
тех пор, пока его тело выдерживало напор ветра. Тогда ноги сами несли  его
домой. Никогда прежде собственная жизнь не казалась Берану гнетущей.
     Наконец он очнулся от столбняка и тоски и со всей страстью погрузился
в учебу, набивая мозг знаниями, чтобы вытеснить горе.


     Прошло два года. Беран стал выше ростом, время  обострило  черты  его
лица. А Гитан Нецко  осталась  в  его  памяти  как  горькое,  но  приятное
сновидение.
     За эти годы приключилось два странных события,  которым  он,  как  ни
старался,  не  мог  найти  объяснения.  Однажды  он  встретил  в  коридоре
Института Палафокса - тот поглядел на него  таким  ледяным  взглядом,  что
Беран застыл от изумления. Уж кому  следовало  печалиться,  так  это  ему,
Берану. Откуда такая враждебность Палафокса?
     В другой раз он случайно  поднял  глаза  от  книги  в  библиотеке,  и
обнаружил,  что  группа  высокопоставленных   Магистров,   стоя   поодаль,
наблюдает  за  ним.  Магистры  выглядели  довольными  и  глядели  на  него
пристально  с  таким  видом,  будто  только  что  смеялись  над   интимным
анекдотом. Да, вот в чем было дело - причиной всему послужила бедная Гитан
Нецко. Факт ее исчезновения скрывался слишком тщательно, и вот теперь  эти
мудрейшие с усмешкой указывали друг другу на Берана - того  самого  юношу,
который, как они выражались, настолько "превзошел"  Лорда  Палафокса,  что
девушка убила себя, только чтобы не возвращаться в спальню Лорда.
     Шутка в конце концов утратила  свежесть  и  поистерлась  от  времени.
После исчезновения Гитан Нецко Беран снова  зачастил  в  космопорт  -  как
надеясь  узнать  последние  новости  с  пао,  так  и   разглядывая   вновь
прибывающих  женщин.  И  вот  во  время  своего  четвертого  визита  он  с
удивлением увидел, что из лихтера высаживается  большая  группа  юношей  -
сорок или пятьдесят -  определенно  паонитского  происхождения.  Когда  он
подошел достаточно близко и смог расслышать  их  речь,  его  предположение
подтвердилось: да, это действительно были паониты!
     Он приблизился к  одному  из  юношей,  когда  те  стояли  в  ожидании
регистрации - это был высокий  молодой  человек,  едва  ли  старше  самого
Берана, со спокойным лицом. Беран старался говорить небрежно:
     - Как дела на Пао?
     Новоприбывший посмотрел внимательно и оценивающе, как  бы  взвешивая,
насколько можно быть откровенным с этим человеком.
     - Настолько хорошо, насколько позволяет настоящее положение дел.
     Большего Беран и не ждал:
     - А что вы делаете здесь? Вас так много...
     - Мы студенты-лингвисты, прибыли сюда на стажировку.
     - Лингвисты? На Пао? Откуда? Что за новости?..
     Юноша поглядел на Берана:
     - Ты говоришь по-паонитски так, будто это твой родной язык.  Странно,
что ты так мало знаешь о событиях на Пао.
     - Я живу на Брейкнессе вот  уже  восемь  лет.  Ты  -  второй  паонит,
которого я вижу за это время.
     - Да, теперь понятно... Ну, все очень сильно  изменилось.  И  сегодня
для того, чтобы просто попросить стакан воды,  паонит  должен  знать  пять
языков.
     Движущаяся платформа  подкатила  к  площадке.  Беран  шагал  рядом  с
юношей, как когда-то с Гитан Нецко. Пока он смотрел,  как  имена  паонитов
заносили в  книгу  регистрации,  в  голову  ему  пришла  мысль,  настолько
поразительная, что он с трудом смог проговорить:
     - А долго вы будете учиться здесь?
     - Год.
     Беран чуть отступил назад и внимательно оценил ситуацию. План казался
осуществимым - да в любом случае, что он терял?
     Он оглядел свой костюм - типичная одежда Брейкнесса.  Спрятавшись  за
угол, он стащил с себя блузу и фуфайку, надел  их  в  обратном  порядке  и
выпустил поверх брюк: так он более  или  менее  стал  походить  на  прочих
паонитов.
     Беран  встал  в  конец  шеренги.  Стоявший  впереди  юноша  удивленно
оглянулся,  но  ничего  не  сказал.  Постепенно  он  продвинулся  к  столу
регистрации. За ним хозяйничал молодой  преподаватель  института  -  всего
четырьмя  или  пятью  годами  старше  Берана.   Преподавателю,   казалось,
наскучило его занятие, и он едва взглянул на подошедшего к столу Берана.
     - Имя? - с трудом выговорил он на паонитском.
     - Эрколе Парайо.
     Молодой учитель задумчиво изучил список.
     - По буквам, пожалуйста.
     Беран по складам произнес свое новое, только что придуманное имя.
     - Странно, - пробормотал молодой преподаватель, - вас нет в списке...
Какой-то идиот... - его голос понизился до шепота, он крутил лист в руках,
- снова по буквам.
     Беран по буквам снова произнес имя,  и  преподаватель  вписал  его  в
конец регистрационного списка:
     - Очень хорошо - вот ваш паспорт. Держите его  при  себе  все  время,
пока вы находитесь  на  Брейкнессе.  Когда  будете  возвращаться  на  Пао,
паспорт сдадите.


     Беран прошел вслед за остальными к ожидающему их транспорту и  уже  в
новом качестве - студента-стажера Эрколе Парайо, поехал в новое общежитие.
Надежда казалась почти фантастической... А, впрочем, почему бы нет?
     Студентам-лингвистам было трудно обнаружить чужака: их мысли  целиком
были  поглощены  новизной  Брейкнесса.  И  кому  вообще  придет  в  голову
разыскивать Берана, отверженного воспитанника Палафокса? Да никому. Каждый
из студентов Института отвечал лишь за себя. И как Эрколе Парайо, он будет
обладать  достаточной  свободой,  чтобы  вновь   превратиться   в   Берана
Панаспера.
     Ему вместе с другими студентами-лингвистами с Пао указали общежитие и
место за обеденным столом.
     Учащиеся класса были приглашены в пустой, без мебели, каменный зал  с
потолком из прозрачного стекла.  Бледный  солнечный  свет  косо  падал  на
стену, лишь обозначая разницу между светом и тенью.
     Молодой  преподаватель  института,  по  имени  Финистерл,   один   из
бесчисленных сыновей Палафокса, обратился к группе с  речью.  Беран  часто
замечал  его  -  высокий,  даже  более  худощавый,  чем  средний   человек
Брейкнесса, с таким же острым носом, как у Палафокса, и решительным  лбом,
но с карими глазами и темной - цвета дубовой коры, кожей,  унаследованными
от безымянной матери. Он говорил спокойно, вежливо, переводя взгляд с лица
на лицо, и Беран заволновался, что Финистерл может его узнать.
     -  В  каком-то  смысле  вы  -  экспериментальная  группа,  -  говорил
Финистерл. - Задача такова:  большое  количество  паонитов  должно  быстро
выучить много языков.  Группа,  обученная  здесь,  на  Брейкнессе,  явится
средством для достижения этой цели. Возможно, некоторые  из  вас  смущены.
Почему, вы спрашиваете, должны мы выучить три новых языка? В вашем  случае
ответ простой: вы будете элитарной координирующей группой, в  ваши  задачи
будет входить управление и инструктаж. Но это не все. Почему, спросите вы,
вообще нужно изучать новый язык? Ответ  на  этот  вопрос  дает  наука  под
названием динамическая лингвистика.  И  вот  ряд  основных  ее  положений,
которые я сейчас сформулирую и которые, по крайней мере, первое время,  вы
должны принимать как данность, не обсуждая и не подвергая сомнению.
     - Язык, -  продолжал  Финистерл,  -  определяет  образ  мышления,  ту
последовательность,  в  которой  различные  формы   реакции   следуют   за
событиями. Нет нейтрального языка. Все языки формируют массовое сознание -
некоторые легче, чем другие. Я повторяю, мы  не  знаем  "нейтрального",  а
также "лучшего" или "оптимального" языка, несмотря на то, что язык А может
быть более подходящим для контекста Х, чем язык Б. А в более  общем  плане
мы замечаем, что любой язык внедряет в  сознание  определенный  взгляд  на
мир. Что такое "истинная" картина мира? И есть ли язык, способный выразить
эту "истинную" картину? Во-первых, нет оснований полагать, что  "истинная"
картина мира, даже если  бы  она  существовала,  кому-нибудь  принесла  бы
пользу. Во-вторых, отсутствует критерий для определения, какая же  картина
мира является истинной.  "Истина"  всегда  является  плодом  предубеждений
того, кто хочет ее познать. Любая форма мышления, какова бы она  ни  была,
предопределяет суждение о мире.
     Беран слушал в удивлении.  Финистерл  говорил  по-паонитски  с  очень
легким резковатым акцентом,  обычном  для  Брейкнесса.  Идеи,  которые  он
излагал, были значительно более смягченными, чем общепринятые в Институте.
     Финистерл продолжал описывать систему обучения, и, пока  он  говорил,
Берану казалось, что глаза преподавателя чаще всего останавливаются именно
на нем. Сердце Берана замерло.
     Но когда Финистерл наконец закончил, он и  не  подумал  заговорить  с
Бераном -  напротив,  он  намеренно  игнорировал  его.  Беран  решил,  что
все-таки остался неузнанным.
     Беран для формы  придерживался  прежнего  образа  жизни,  и  старался
бросаться в глаза преподавателям, посещая различные лектории, библиотеки и
студии, дабы не создалось впечатления, что его активность снизилась.
     На третий день, входя в проекторную при библиотеке, он  столкнулся  с
выходящим оттуда Финистерлом. Взгляды их встретились. Финистерл отступил с
вежливыми извинениями и пошел своей дорогой. Беран с пылающим лицом  вошел
в демонстрационную кабину,  но  был  слишком  взволнован,  чтобы  заказать
требующийся ему фильм.
     А на  следующее  утро,  как  нарочно,  он  был  распределен  в  класс
декламации, который вел Финистерл, и место его за  столом  темного  дерева
оказалось как раз напротив этого вездесущего сына Палафокса.
     Выражение  лица  Финистерла  не   изменилось,   он   был   вежлив   и
сосредоточен, обращаясь  к  Берану,  но  молодому  человеку  уже  чудились
сардонические искорки в его  глазах.  Финистерл,  казалось,  был  чересчур
серьезен, чересчур вежлив, чересчур внимателен.
     Нервы Берана не выдержали. После занятий, когда все вышли, он остался
сидеть на своем месте.
     Финистерл тоже поднялся, чтобы удалиться.  Когда  Беран  заговорил  с
ним, он в вежливом удивлении поднял на него глаза.
     - У вас есть ко мне вопрос, студент Парайо?
     - Я хочу знать, какие у вас планы в  отношении  меня.  Почему  вы  не
доложите обо всем Палафоксу?
     Финистерл не стал делать вид, будто ничего не понимает:
     - О том, что как Беран Панаспер вы посещаете Институт  Брейкнесса,  а
как Эрколе Парайо изучаете языки с паонитами? Какие планы? Почему я должен
докладывать?
     - Я не знаю. Но хочу быть в курсе дела:  собираетесь  ли  вы  сделать
что-нибудь в этом роде?
     - Не могу понять, какой стороной ваше поведение  имеет  отношение  ко
мне.
     - Вам, несомненно, известно, что я учусь в институте как  воспитанник
Лорда Палафокса.
     - О, конечно. Но блюсти  его  интересы  я  не  уполномочен.  Даже,  -
прибавил он деликатно, - если бы я этого хотел.
     Беран не мог скрыть изумления. Финистерл же продолжал тихим голосом:
     -  Вы  -  паонит,  вы  не  понимаете  нас,  людей  Брейкнесса.  Мы  -
совершенные индивидуалисты, у каждого своя личная цель, и паонитское слово
"сотрудничество" в языке Брейкнесса даже не имеет эквивалента. Могу  ли  я
что-либо выиграть, передав сведения о вас Лорду  Палафоксу?  Подобный  акт
совершенно бессмыслен. Я бы совершил нечто,  не  дающее  никакой  ощутимой
выгоды мне самому. Если я ему ничего не скажу, то остается альтернатива...
     Беран пробормотал:
     - Верно ли я понял вас - вы не собираетесь докладывать обо мне?
     Финистерл кивнул:
     - До тех пор, пока это не станет мне выгодным.  А  предвидеть,  когда
это случится, и случится ли, я не могу.
     Прошел год -  год  волнений,  скрытого  торжества  и  тайно  лелеемых
надежд,  год  искусных   махинаций,   усердных   занятий,   где   насущная
необходимость  учиться  сама  порождала  силы  и  способности.   Год,   на
протяжении которого Беран Панаспер, паонитский изгой,  был  прилежным,  но
нерегулярно посещающим классы студентом  Института  Брейкнесса,  а  Эрколе
Парайо, паонитский лингвист-стажер,  делал  стремительные  успехи  в  трех
новых языках: валианте, текниканте и когитанте.
     К удивлению Берана и к его немалой выгоде, когитант  оказался  языком
Брейкнесса, лишь  слегка  измененным  с  учетом  субъективизма,  присущего
основному языку Пао.
     Беран предпочел не демонстрировать своего полного  неведения  в  том,
что касалось текущих событий на Пао, и не торопился с расспросами. Но  все
равно, окольными путями он узнал очень многое.
     На  обширных  территориях  двух  континентов  -  Химант  Литторал  на
Шрайманде - и на побережье  бухты  Желамбре  в  северной  части  Видаманда
царило  насилие  и  беззаконие,  а  в  лагерях  для  перемещенных  лиц   -
беспросветная  нищета.  Никто  со  всей  определенностью  не  знал  планов
Бустамонте - без сомнения,  это  входило  в  его  задачу.  В  обеих  зонах
коренное население лишалось всех прав, тогда  как  новоязычные  территории
все расширялись,  раздвигая  границы  исконных  паонитских  земель.  Новые
поселения были все еще относительно  невелики,  да  и  жители  их  слишком
молоды: дети первого и второго восьмилетия  жизни,  руководимые  небольшим
количеством  преподавателей-лингвистов  и  принуждаемые  ими  под  страхом
смерти говорить только на новом языке.
     Приглушенными голосами стажеры  делились  воспоминаниями  о  муках  и
страданиях  своего  народа:  пассивное  упрямство  населения,  даже  перед
угрозой голодной смерти - ответные действия, вызванные истинно  паонитским
пренебрежением к собственной жизни.
     Во всем же остальном Бустамонте проявил себя как достойный правитель.
Цены были  стабильны,  гражданские  службы  функционировали  успешно.  Его
собственный  уровень  жизни  был  достаточно  высок,  дабы   удовлетворить
паонитскую страсть к помпезности, но  и  не  расточительно-экстравагантен.
Недовольство проявлялось лишь на Шрайманде и Видаманде - разумеется, слово
"недовольство" не вполне точно отражает  царящую  там  ненависть,  боль  и
горе. О детских  сообществах,  которые  с  течением  времени  должны  были
заселить все освобожденные территории, было известно  мало,  и  Берану  не
удавалось отличить измышления от истины.
     Урожденный  паонит  наследовал  нечувствительность   к   человеческим
страданиям - не столько бессердечие, сколько покорность силам судьбы.  Пао
был  очень  густонаселенным  миром,  и   любой   катаклизм   автоматически
затрагивал огромную массу населения.  Паонит  скорее  будет  тронут  видом
птички со сломанным крылышком, чем  известием  о  том,  что  десять  тысяч
человек погибли от цунами.
     Паонитское начало в Беране  было  затушевано  его  образованием,  ибо
население Брейкнесса воспринималось как  собрание  независимых  личностей.
Может быть поэтому он был глубоко  тронут  болью  Шрайманда  и  Видаманда.
Ненависть,  чувство,  до  сего  времени   глубоко   чуждое   его   натуре,
формировалось в нем. Бустамонте, Палафокс  -  эти  люди  совершили  тяжкий
грех, им есть за что держать ответ!
     Год заканчивался. Беран, ввиду счастливой комбинации природного  ума,
энтузиазма и знания языка Брейкнесса, в качестве лингвиста-стажера получил
достойный аттестат, а также добился кое-каких успехов в качестве  студента
Института Брейкнесса. Таким образом,  Беран  существовал  как  бы  в  двух
ипостасях, что, впрочем, не доставляло ему особых  хлопот,  потому  что  в
Институте Брейкнесса решительно никому не было дела до его проблем.
     В   качестве   же   лингвиста-стажера   ему   было    сложнее.    Его
соученики-паониты, повинуясь стадному чувству, были любопытными,  и  Беран
снискал репутацию человека странного, так как у него не было  ни  времени,
ни склонности разделять с остальными их досуг.
     Студенты  изобрели  шуточный   язык-уродец,   нечто   среднее   между
паонитским, когитантом, валиантом, текникантом, меркантилийским  и  языком
Батмарша, с синкретическим синтаксисом и пестрым  словарем.  Эта  мешанина
по-лучила название Пастич.
     Студенты упражнялись в беглости речи на этом языке и говорили на нем,
к неодобрению наставников, считающих, что их усилиям можно было  бы  найти
лучшее применение. А студенты, изучавшие одновременно валиант, текникант и
когитант, возражали, что по всей логике  переводчики  должны  говорить  на
своем, особом языке - так почему же для этих  целей  не  подходит  Пастич?
Преподаватели в принципе соглашались с ними, но возражали  против  Пастича
как языка  бесформенного,  более  походившего  на  лоскутное  одеяло,  без
стройности и стиля. Студенты отшучивались, но тем не  менее  предпринимали
попытки придать своему детищу стройность и стиль.
     Беран вместе с остальными изучил Пастич, но в  его  совершенствовании
участия не принимал. На лингвистические  изыски  у  него  уже  не  хватало
энергии, так как для нее были иные области приложения. К тому же близилось
время возвращения на Пао, и нервы Берана натягивались как струны.
     Остался месяц, потом неделя, и вот уже лингвисты  не  говорили  ни  о
чем, кроме Пао. Беран держался в стороне, бледный и  взволнованный,  кусая
губы.
     Он встретил Финистерла в одном из темных коридоров - и замер. Неужели
Финистерл, которому он так глупо о себе напомнил, доложит о нем Палафоксу?
Неужели Финистерл загубит труд целого  года?  Но  Финистерл  прошел  мимо,
сосредоточенный и погруженный в себя.
     До отправки на Пао оставалось четыре, три, два дня - и  вдруг  грянул
гром. Удар был таким сильным, что Беран словно примерз к стулу, и  розовый
туман поплыл перед его глазами. Он едва слышал слова преподавателя:
     - ...сейчас вы услышите речь Великого Магистра, инициатора программы.
Он определит рамки вашей деятельности и меру вашей ответственности. Прошу,
Лорд Палафокс.
     Палафокс вошел в класс, глядя прямо перед собой.  Беран  скорчился  в
своем кресле, как кролик, который надеется, что орел его не заметит.
     Палафокс слегка поклонился студентам, скользнув  взглядом  по  лицам.
Беран скрючился в  три  погибели  за  спиной  впереди  сидящего,  и  глаза
Палафокса не остановились на нем. Палафокс говорил:
     - Я следил  за  вашими  успехами.  Они  значительны.  Ваша  учеба  на
Брейкнессе - чистый эксперимент. Ваши достижения мы  сравнили  с  успехами
аналогичной группы, работавшей на Пао. Очевидно, атмосфера Брейкнесса сама
по себе является стимулом - ваши успехи существенно значительнее.  Я  знаю
также, что вы даже изобрели свой собственный синтетический язык -  Пастич,
- он понимающе улыбнулся. - Это хитроумная выдумка и  большое  достижение,
хотя  языку,  несомненно,  недостает  элегантности.  Я  надеюсь,  что   вы
понимаете меру своей ответственности. Вы создадите не что иное как  основу
всех социальных  структур  на  Пао.  Без  вашей  помощи  новые  социальные
механизмы на Пао не заработают.
     Магистр выдержал паузу, оглядел аудиторию -  и  снова  Беран  спрятал
голову. Палафокс продолжал речь чуть иным тоном:
     - Я слышал много версий, объясняющих новации Панарха  Бустамонте,  но
они большей частью ошибочны. Реальность же в основе своей проста, несмотря
на грандиозность планов. В прошлом общество на Пао было единым организмом,
со своими слабостями, которые словно  притягивали  всевозможных  хищников.
Новое социальное многообразие создаст предпосылки для развития мощи  вашей
планеты во многих направлениях, исчезнут слабые места. Но  это  лишь  наше
желание. Каких результатов мы достигнем - покажет будущее.  И  именно  вы,
лингвисты, внесете решающий вклад в возможный успех этого предприятия.  Вы
должны выработать гибкость, понять особенности каждого из новых паонитских
сообществ,  ибо  главной   вашей   задачей   будет   примирять   различные
представления об одном и том же явлении в  различных  сообществах,  а  это
неизбежно. В огромной степени ваши успехи предопределят будущее Пао.
     Палафокс еще раз поклонился и зашагал к дверям. Беран смотрел, как он
приближался, с колотящимся сердцем. Палафокс прошел от него на  расстоянии
вытянутой руки, Беран ощутил даже движение воздуха. С огромным  трудом  он
удержался, чтобы не спрятать в  ладонях  лица.  Но  Палафокс  не  повернул
головы и вышел из комнаты, не замедлив шага.
     На следующий день класс с торжеством покинул  корпус  общежития  и  в
полном составе на аэробусе направился в  космопорт.  Среди  прочих  был  и
Беран. Они вошли в здание космопорта и направились  к  столу  регистрации.
Шеренга продвигалась все ближе,  соученики  Берана  называли  свои  имена,
сдавали паспорта, получали контрольные талоны и следовали в  ожидающий  их
лихтер. Беран подошел к регистратору:
     - Эрколе Парайо, - сказал он хрипло, кладя паспорт на стол.
     -  Эрколе  Парайо,  -  регистратор   сверился   со   списком,   подал
удостоверение. Беран взял его дрожащими пальцами и пошел по направлению  к
лихтеру так быстро, как только  мог.  Он  не  глядел  по  сторонам,  боясь
встретить сардонический взгляд Лорда Палафокса. Он вошел в лихтер.  Вскоре
ворота порта закрылись, лихтер оторвался от каменных плит взлетной  полосы
и был подхвачен ветром. Он устремился  вверх,  к  кораблю,  ожидающему  на
орбите. И только теперь Беран позволил себе  расслабиться  -  видимо,  его
план, который он претворял в жизнь целый год, удался.
     Лингвисты перешли на  корабль,  лихтер  отчалил.  По  корпусу  прошла
дрожь, послышался глухой звук - путешествие началось.





     Маленькое белое солнце удалилось, превратившись  в  звезду,  одну  из
мириады. Корабль бесшумно мчался в черном космосе. Наконец  желтый  Ауриол
стал ярким, а рядом с ним уже ясно виднелся зелено-голубой Пао.  Беран  не
сводил с планеты завороженных глаз. Он смотрел, как  его  родной  мир  все
приближается - планета из диска уже превратилась в сферу. Он уже  различал
очертания восьми континентов, шепча про себя имена сотен  островов,  самые
крупные города. Прошло девять лет  -  почти  половина  его  жизни;  он  не
надеялся, что Пао все такой же, каким он его запомнил.
     А что, если его отсутствие в  Институте  Брейкнесса  уже  обнаружено?
Что, если Палафокс уже связался с Бустамонте? Дурные предчувствия  терзали
Берана в течение всего полета. Если  они  оправдаются  -  тогда  встречать
корабль будет гвардия мамаронов. Вот как тогда будет выглядеть возвращение
Берана на родину: взгляд-другой на родные пейзажи, а потом его поднимут на
воздух, последует бросок,  воздух  засвистит  у  него  в  ушах,  в  глазах
смешаются небо, земля и облака, затем его примут влажные объятья океана, и
он будет погружаться все глубже и глубже, пока...
     Идея эта казалась ему не только вполне логичной, но и правдоподобной.
Лихтер снижался. Беран  вышел  на  палубу.  Другие  лингвисты  болтали  на
старопаонитском, тут же шутливо переводя свои слова на Пастич.
     Лихтер приземлился на  поле,  люки  открылись.  Лингвисты  счастливой
гурьбой высыпали  из  него.  Беран  заставил  себя  подняться  на  ноги  и
осторожно последовал за ними. На поле не  было  никого,  кроме  обычных  в
таком случае служащих.
     Он глубоко вздохнул и огляделся. Было около полудня: пушистые  облака
плыли в ярко-голубом небе. Солнце согревало лицо Берана.  Его  переполняло
чувство нечеловеческого счастья. Никогда больше не покинет  он  Пао  -  ни
живым, ни мертвым. И даже если его здесь утопят, он предпочтет  это  жизни
на Брейкнессе.
     Лингвисты потянулись с поля в простенький старый аэровокзал. Никто не
встречал  их,  что   удивило,   впрочем,   лишь   Берана,   привыкшего   к
автоматической  расторопности  служащих  на  Брейкнессе.  Оглядывая  своих
спутников, он вдруг подумал: "Я изменился. Палафокс сделал со  мной  самое
худшее, что только мог. Я люблю  Пао,  но  я  больше  не  паонит.  Дыхание
Брейкнесса отравило меня,  я  никогда  уже  не  смогу  стать  полностью  и
безраздельно частью этого мира - или любого другого. Я лишен родины,  я  -
космополит, мой язык - Пастич".
     Беран отделился от товарищей, подошел к главному входу и взглянул  на
затененную деревьями дорогу, ведущую к Эйльянре. Он мог сделать  шаг  -  и
никто бы не заметил этого...
     Но куда он пойдет? Если он  появится  во  дворце,  ему  окажут  самый
короткий  прием  в  истории  Пао.  Также  Беран  не   чувствовал   желания
становиться фермером, рыбаком или грузчиком. Задумчиво он присоединился  к
толпе лингвистов.
     Прибыла   официальная   комиссия,   один   из   сановников   произнес
торжественную речь - лингвисты церемонно  поблагодарили.  Затем  они  были
препровождены в машину, которая отвезла их в одну из бесчисленных гостиниц
Эйльянре. Беран, внимательно изучая жизнь улиц,  был  озадачен:  он  видел
лишь обычную для Пао непринужденность. Конечно, это  был  Эйльянре,  а  не
новые области Шрайманда и Видаманда; и все же должен  быть  хоть  какой-то
отпечаток жестокой тирании Бустамонте! Но... лица всех идущих по проспекту
были безмятежны.
     Машина въехала в Кантатрино, огромный  парк  с  тремя  искусственными
горами и озером - мемориальный парк, сооруженный древним Панархом в память
о его почившей дочери, легендарной  Кэн.  Машина  миновала  поросшую  мхом
арку, неподалеку от которой директор парка соорудил портрет Бустамонте  из
цветов. Кто-то уже успел выразить свое  отношение  к  Панарху  при  помощи
пригоршни какой-то черной  дряни.  Маленький,  чуть  заметный  след  -  но
говорил он о  многом,  если  учесть,  сколь  редко  паониты  вообще  имеют
политические пристрастия и антипатии.
     Эрколе Парайо получил назначение в Школу Прогрессоров в Клеоптере, на
побережье Желамбре, что на севере Видаманда.  Эта  территория  по  решению
Бустамонте должна была стать промышленным центром Пао. Школа находилась  в
древнем скальном монастыре, построенном первыми поселенцами, никто уже  не
помнил, зачем.
     В огромных холодных  залах,  полных  солнечного  света,  что  сочился
сквозь зеленую листву, ученики школы  проводили  время  в  атмосфере,  где
царил текникант, и овладевали (в соответствии с особой доктриной причинной
связи) использованием энергетических  устройств,  математикой,  инженерным
делом  и   различными   производствами.   Занятия   проходили   в   хорошо
оборудованных классах и лабораториях, но студенты  тем  временем  жили  во
второпях выстроенных общежитиях из холста  и  жердей,  по  одному  в  двух
противоположных концах монастыря. Мальчики  и  девочки  носили  одинаковые
темно-красные комбинезоны и  клеенчатые  шапочки,  учились  и  работали  с
энергией взрослых. После положенных часов занятий ничто не  сдерживало  их
активности на территории школы.
     Студентов кормили, одевали, обеспечивали жильем и  мебелью  только  в
пределах  первой  необходимости.  Если  они  хотели  чего-то  большего   -
приспособлений для игр, специальных инструментов, персональных  комнат,  -
то могли заработать, производя предметы для продажи, и  потому  почти  все
свободное время студенты занимались  производством.  Они  делали  игрушки,
посуду, простейшие электрические устройства, выплавляли слитки алюминия из
сырья, которое брали на ближайшем руднике.  Даже  выпускали  периодические
издания, отпечатанные на текниканте.
     Группа студентов восьмого  года  обучения  занималась  более  сложным
производством:  работала  на  заводе  по  экстрагированию   минералов   из
океанской воды и использовала все свои фонды для приобретения необходимого
оборудования.
     Учителя большей частью были  с  Брейкнесса  -  молодые  преподаватели
Института. Беран сразу же был поражен каким-то их общим свойством,  но  он
не мог уловить ни в чем оно состоит,  ни,  тем  более,  понять  его  суть.
Только прожив на Клеоптере два месяца, он понял эту  их  странность.  Дело
было в том, что  между  всеми  брейкнесскими  преподавателями  было  нечто
общее. Все эти юноши были сыновьями Палафокса. По традициям Брейкнесса  им
полагалось совершенствоваться  в  избранных  областях  науки  в  Институте
Брейкнесса  и  готовиться  к  получению  степени,  заслуживая   право   на
модификации. Берану такое отступление от традиции показалось таинственным.
     Его собственные обязанности были достаточно просты,  а  должность  по
паонитским представлениям - весьма  престижной.  Директор  школы,  протеже
Бустамонте, являлся  номинальным  ее  главой.  Беран  работал  в  качестве
переводчика при  нем,  переводя  на  текникант  те  руководящие  указания,
которые директор в состоянии был сделать. В награду за эту  службу  Берана
поселили в уютном коттедже, выстроенном из булыжников и вручную обтесанных
бревен - бывшем жилище фермера. Ему платили хорошее жалованье,  также  ему
было разрешено носить особую форму серо-зеленого цвета с  белой  и  черной
отделкой.
     Прошел год. Беран постепенно обнаружил  хоть  и  слабый,  но  все  же
интерес к работе, и со  временем  даже  ощутил  причастность  к  планам  и
чаяниям  студентов.  Он  пытался  противиться  этому,  вызывая  в   памяти
идиллические картинки прежней жизни Пао и описывая их своим  ученикам,  но
наталкивался на равнодушие и полное отсутствие интереса. Их гораздо больше
интересовали чудеса техники, которые он видел в лабораториях Брейкнесса.
     В один из выходных Беран предпринял печальное  путешествие  в  старый
дом Гитан  Нецко,  в  нескольких  милях  вглубь  от  побережья.  Преодолев
некоторые трудности, он все-таки нашел старую ферму  около  озера  Мерван.
Сейчас  она  была  заброшена:  бревна  рассохлись,   поле   тысячелистника
заполонили плевелы. Беран опустился на шаткую скамью под низеньким деревом
и предался грустным воспоминаниям...
     Затем он поднялся на вершину Голубой Горы и оглядел равнину. Безлюдье
и запустение поразили его. До самого  горизонта  расстилались  плодородные
земли, прежде густозаселенные - и невооруженный глаз, кроме  полета  птиц,
не мог заметить иного проявления жизни. Миллионы были выселены, в основном
на другие континенты, остальные предпочли остаться в земле предков -  лечь
в нее навеки. А цвет страны -  самые  красивые  и  умные  девушки  -  были
отправлены на Брейкнесс - в счет уплаты долгов Бустамонте.
     Беран, подавленный, вернулся на побережье  Желамбре.  Теоретически  в
его власти было восстановить утраченную справедливость - но если бы он мог
найти средства... Если бы он мог восстановиться в положении, принадлежащем
ему по праву рождения! Трудности казались  непреодолимыми.  Он  чувствовал
себя бессильным, ни на что не годным...
     Движимый этими мыслями, он намеренно кинулся  навстречу  опасности  и
направился на север, в Эйльянре. Он снял номер в старой гостинице  Морави,
что на берегу Канала Прилива, как раз напротив стен Великого  Дворца.  Его
рука замерла над журналом регистрации: он подавил безрассудное, совершенно
безумное желание вывести "Беран Панаспер" и, наконец, записался как Эрколе
Парайо.
     В столице, казалось, царило беззаботное веселье. Может быть,  лишь  в
воображении Берана слышался  гул  подспудного  эха  злобы,  неуверенности?
Возможно:  ведь  паониты  жили  лишь  сегодняшним  днем,  что  диктовалось
особенностями синтаксиса их языка, и ритм их дня из века в  век  оставался
неизменным.
     С   циничным   любопытством   он   просмотрел    архивы    Библиотеки
Правительственных Актов. Последний раз его имя упоминалось девять лет тому
назад: "Ночью неизвестными убийцами отравлен всеми любимый юный Наследник.
Так трагически прерывается прямая линия династии Панасперов, и ее  сменяет
боковая ветвь, представителем которой является  Панарх  Бустамонте  -  при
самых добрых предзнаменованиях, обещающих славное продолжение династии".
     Нерешительный, неуверенный - и не  чувствующий  в  себе  сил  обрести
решительность и уверенность, Беран вернулся в школу на берегу Желамбре.


     Прошел еще год. Текниканты подросли, их стало больше,  и  они  сильно
продвинулись  в  своем  образовании.  Были   запущены   четыре   маленьких
производственных  мощности  -  они  производили  инструменты,  пластиковую
пленку, промышленные химикаты, мерные  приборы  и  шаблоны.  Планировалось
запустить еще дюжину заводов, и казалось, что, по крайней мере, эта  часть
мечты Бустамонте успешно осуществлялась.
     По истечении двух лет Беран был переведен в Пон,  что  на  Нонаманде,
суровом  небольшом  континенте  в  южном  полушарии.  Перевод   этот   был
неприятным сюрпризом, так как Беран уже привык к своему  образу  жизни  на
берегу Желамбре. Еще более печальным  было  открытие:  оказывается,  Беран
предпочитал рутину переменам. Неужели он уже обессилел - и это в  двадцать
один год! Куда канули его чаяния и надежды - неужели он уже  отказался  от
них? Злясь на самого себя и приходя в ярость при мысли  о  Бустамонте,  он
летел на юго-восток над холмистыми равнинами Южного Видаманда,  над  плато
Пларт,  над  фруктовыми  садами  и  виноградниками  полуострова  Кураи  на
Мидаманде, над длинной извилистой  бухтой,  получившей  имя  Змеиной,  над
зеленым  островом  Фреварт  с  бесчисленными  чистенькими   и   беленькими
деревушками и через Великое Южное Море. Скалы Нонаманда  появились  вдали,
проплыли внизу и остались позади - Беран летел прямо в  бесплодное  сердце
континента. Никогда прежде он не бывал на Нонаманде - может  быть  поэтому
исхлестанные ветрами скалы и  "чертовы  пальцы"  с  пучками  черных  трав,
изогнутыми кипарисами казались ему совершенно непаонитскими, чужими...
     Впереди показалась Гора Сголаф - высочайшая  вершина  Пао.  И  вдруг,
перевалив через покрытые льдом базальтовые  скалы,  машина  оказалась  над
страной ледников, бесплодных  долин  и  ревущих  холодных  рек.  Транспорт
описал круг над горой Дрогхэд, быстро приземлился на  голое  плато  -  так
Беран прибыл в Пон.
     Селение было двойником  (если  не  вполне  по  облику,  то  по  духу)
Института Брейкнесса. Множество построек, как бы случайно прилепившихся  к
скалам, окружали центральные, более массивные  здания.  В  них,  как  знал
Беран, располагались лаборатории, классные комнаты, библиотеки, общежития,
административные корпуса и столовые.
     Почти сразу же Беран испытал отвращение  к  селению.  Когитант,  язык
паонитских  интеллектуалов,  был  слегка  упрощенным  языком   Брейкнесса,
лишенным некоторых свойственных  ему  условных  слов-приказов  и  с  более
свободным употреблением местоимений. Тем не менее сама  атмосфера  селения
была такой же, как на Брейкнессе, даже обычаи были теми же: все  вполне  и
безраздельно подчинялись  Учителям  -  действительно,  Магистрам  высокого
ранга. Природа - конечно, не столь суровая, как на Брейкнессе, была тем не
менее мрачной  и  отталкивающей.  Несколько  раз  Беран  собирался  писать
прошение о переводе - но всякий раз одергивал себя. Он не хотел привлекать
внимания к своей персоне, что могло бы в конце концов обнаружить,  кто  он
таков на самом деле.
     Учительский состав,  такой  же,  как  в  школе  Желамбре,  набрали  в
основном из молодых преподавателей с Брейкнесса - вновь все они  оказались
сыновьями Палафокса. В резиденциях  находилась  дюжина  министров-паонитов
низшего ранга,  ставленников  Бустамонте,  и  функция  Берана  состояла  в
поддержании связи между двумя этими группами.
     Но вот что вызывало у Берана особое беспокойство - Финистерл, молодой
брейкнесский преподаватель, знавший, кто такой на самом деле Беран,  также
работал здесь, в Поне.  Трижды  Берану  с  колотящимся  сердцем  удавалось
проскользнуть мимо Финистерла  так,  чтобы  тот  его  не  заметил,  но  на
четвертый  раз  встречи  избежать  не   удалось.   Финистерл   лишь   сухо
поприветствовал Берана - и удалился, оставив его в недоумении.
     В течение следующих  четырех  недель  Беран  множество  раз  встречал
Финистерла и наконец решился заговорить первым. Ответы Финистерла рассеяли
всяческую неопределенность.
     Беран  выяснил,  что  горячим  желанием  Финистерла  было  продолжать
образование в  Институте  Брейкнесса,  но  оказался  он  в  Поне  по  трем
причинам. Первая: такова была воля  его  отца,  Лорда  Палафокса.  Вторая:
Финистерл хорошо понимал, что иметь сыновей гораздо проще на  Пао,  нежели
на Брейкнессе. Он был достаточно честен, и о третьей причине красноречивее
всяких слов говорило его молчание. Он считал Пао миром, который все  время
претерпевал изменения,  миром  огромных  потенциальных  возможностей,  где
человек достаточно предприимчивый и решительный может завоевать величайшую
власть и престиж.
     А что же Палафокс? Беран был в  недоумении.  Но  Финистерл  переменил
тему и, глядя на него, задумчиво произнес:
     - Странно думать, что даже эти скалы, и гора Сголаф когда-нибудь  под
напором ветра сравняются с землей. А, с другой стороны,  самый  безобидный
холмик может превратиться в вулкан.
     - Да, без сомнения, это так, - сказал Беран.
     Финистерл упомянул также одно  парадоксальное  свойство  человеческой
натуры: чем более мощен и силен мозг Магистра, тем более  яростны  и  дики
его  импульсы,  когда  начинается  неизбежный  склероз  и   его   владелец
обращается в Эмеритуса.
     Несколько месяцев спустя Беран, выходя из административного  корпуса,
столкнулся лицом к лицу с Палафоксом. Беран похолодел: Палафокс глядел  на
него с высоты своего огромного роста. Собрав в кулак всю свою  силу  воли,
Беран  сделал  принятый  на  Пао  приветственный  жест.  Палафокс  отвечал
сардоническим кивком:
     - Я удивлен тем, что вижу тебя здесь. Я предполагал, что ты  прилежно
учишься на Брейкнессе.
     - Я многому научился, - отвечал Беран, - и в моем сердце не  осталось
желания продолжать образование.
     Глаза Палафокса сверкнули:
     -  Образование   приобретается   не   посредством   сердца.   Это   -
систематизация ментальных процессов.
     - Но я сам - это далеко не  только  ментальные  процессы,  -  ответил
Беран. - Я - человек. Я должен считаться со всем своим существом.
     Вначале  Палафокс,  казалось,  размышлял,   пристально   рассматривая
Берана, затем взгляд его заскользил по  скалам  Сголафа.  Когда  он  снова
заговорил, голос его был дружелюбным.
     - Во Вселенной нет абсолютных истин. Назначение человека, его цель  -
кнутом вколотить порядок  в  визжащий  поток  вероятностей.  Постоянное  и
непрерывное движение вперед немыслимо.
     Беран понял, какое значение скрыто в этих на первый  взгляд  довольно
общих замечаниях Палафокса.
     - Поскольку вы уверили меня в том,  что  мое  будущее  вас  более  не
интересует, я ощутил потребность в  самостоятельных  действиях.  Я  так  и
сделал - и возвратился на Пао.
     Палафокс кивнул:
     - Нет сомнения, что события вышли у меня из-под контроля. Но  все  же
иногда можно извлечь большую выгоду из причуды судьбы,  чем  из  тщательно
взлелеянного плана.
     - Прошу вас и впредь не принимать меня в расчет, строя ваши планы,  -
раздельно проговорил Беран бесстрастным тоном. - Я  обрел  вкус  к  личной
свободе.
     Палафокс рассмеялся с необычной для него искренностью:
     - Хорошо сказано! Ну и что ты думаешь об обновленном Пао?
     - Я озадачен. Не могу сделать однозначного вывода.
     - Что вполне объяснимо. Ведь для этого нужно  оценить  и  согласовать
между собой миллион фактов на тысяче различных уровней. И  если  человеком
не движет амбиция, как мною или Панархом Бустамонте, ошибка неминуема. Для
нас эти факты делятся на две категории: благоприятные и неблагоприятные.
     Отступив на шаг, Магистр оглядел Берана с ног до головы:
     - Так значит, ты занимаешься лингвистикой.
     Беран неохотно согласился.
     - Даже за одно это, - сказал Палафокс, - ты  должен  быть  благодарен
мне и Институту Брейкнесса.
     - Благодарность - примитив, только вводящий в заблуждение.
     - Возможно, это и так, - согласился Палафокс. - А сейчас извини  меня
- я тороплюсь на встречу с директором.
     - Одну минуту, - остановил его Беран, - я сбит с толку. Вас,  похоже,
совершенно  не  волнует  то,  что  я  нахожусь  на  Пао.  Вы   собираетесь
информировать об этом Бустамонте?
     Палафокс кротко и прямо  ответил  на  этот  прямой  вопрос,  до  чего
Магистр Брейкнесса ранее никогда не снисходил:
     - Я не планирую вмешиваться в твои дела. - Он помедлил секунду, затем
заговорил в совершенно новой,  доверительной  манере:  -  Может  быть,  ты
знаешь, что обстоятельства  переменились.  Панарх  Бустамонте  с  течением
времени становится все большим интеллектуалом, и  твое  присутствие  может
оказаться весьма полезным.
     Беран начал было злобно возражать, но видя, что Палафоксу это  весьма
по сердцу, прикусил язык.
     - Я должен  идти  по  своему  делу,  -  сказал  Палафокс.  -  События
развиваются  все  стремительнее.  В  последующие  год  или  два  последние
неопределенности исчезнут.


     Через три недели после этой встречи Беран был переведен в  Деиромбону
на Шрайманде, где множество детей - отпрыски пяти тысяч мирных паонитов  -
обучались искусству воинских состязаний. Многим из них до  совершеннолетия
оставалось уже немного.
     Деиромбона - старейшее поселение на всей планете, обширный  город  из
коралловых плит, расположенный в лесу. По какой-то причине город не совсем
опустел. Из него  было  выселено  около  двух  миллионов  жителей.  Гавань
Деиромбоны продолжала функционировать, и несколько административных зданий
было отведено для координации событий  в  валиантских  поселениях.  Старые
дома  стояли  будто  окоченевшие  скелеты,  смутно  белея   под   высокими
древесными кронами.
     В Колониальном Секторе несколько бродяг скрывались в брошенных домах,
делая редкие ночные вылазки, чтобы подобрать отбросы и что-нибудь стащить.
Они рисковали жизнью, но поскольку власти вряд  ли  стали  бы  прочесывать
лабиринты  улиц,  аллей,  подвалов,  магазинов,   пакгаузов,   квартир   и
общественных   зданий,   бродяги   чувствовали   себя   в    относительной
безопасности.
     Военные поселения валиантов тянулись вдоль побережья, в каждом из них
была штаб-квартира легиона мирмидонов, как воины-валианты именовали себя.
     Беран получил назначение в легион Деиромбоны, и  в  его  распоряжении
был целый заброшенный город, где он мог выбрать себе подходящее жилье.  Он
отыскал просторный коттедж в старом Лидо, где и разместился с комфортом.
     Во многих отношениях валианты были самым  интересным  из  всех  новых
паонитских сообществ. По крайней мере, наиболее ярким. Как и текниканты  с
побережья Желамбре, и когитанты из Пона, валианты  были  молодой  расой  -
старший из них не достиг еще возраста Берана. Когда  они  маршировали  под
паонитским солнцем, бряцая оружием,  с  глазами,  устремленными  вперед  в
какой-то фанатичной экзальтации - это было странное и  яркое  зрелище.  Их
одежды были очень сложны  и  многоцветны,  но  каждый  носил  персональную
эмблему на груди и знак легиона на спине.
     В течение дня молодые мужчины и женщины тренировались врозь, осваивая
новые виды вооружения, но ели и спали  по  ночам  все  вместе  -  различия
обуславливались лишь рангом. Вообще какое-либо значение  придавалось  лишь
служебным взаимоотношениям, борьбе за звание и честь.
     В первый же вечер по прибытии Берана в Деиромбону в военном поселении
состоялась церемония. В центре площади-плаца на платформе  пылал  огромный
костер. Позади возвышалась стела Деиромбоны - призма из  черного  металла,
усеянная  эмблемами.  По  обе  стороны  от  нее  стояли   взводы   молодых
мирмидонов,  этим  вечером   облаченных   в   простую   одинаковую   форму
темно-серого цвета. В руках у каждого было церемониальное копье, на  месте
наконечника вспыхивало неяркое пламя.
     Зазвучали фанфары. Вперед выступила девушка в  белом,  неся  в  руках
знак отличия из меди, серебра  и  латуни.  Пока  мирмидоны  опускались  на
колени и склоняли головы, она обнесла знак трижды вокруг огня и прикрепила
его на стелу - среди прочих.
     Огонь взметнулся к небу. Мирмидоны выпрямились и подняли  свои  копья
вверх. Они построились в отряды и, чеканя шаг, ушли с плаца.
     На следующий день непосредственный начальник Берана, Суб-Стратег Жиан
Фирану,  наемный  вояка  из  отдаленного  мира,  дал  Берану   необходимые
пояснения.
     - Вы видели церемонию похорон героя. На прошлой неделе  был  проведен
учебный бой между гарнизонами Деиромбоны и Тараи - ближайшего на побережье
лагеря. Подводная лодка  Тараи  протаранила  наше  сетевое  заграждение  и
приближалась к базе. Все воины Деиромбоны отважны, но Лемоден был  первым.
Он нырнул на пятьсот футов с газовой горелкой и срезал балласт.  Подводная
лодка всплыла и была захвачена.  Но  Лемоден  утонул  -  вероятно,  просто
несчастный случай...
     - Вероятно? А как иначе? Я уверен, что Тараи...
     - Нет, не Тараи. Но это мог быть преднамеренный акт. Эти парни спят и
видят свои эмблемы на Стеле героев - и они сделают  что  угодно,  лишь  бы
войти в легенду.
     Беран подошел к окну. По Деиромбонской эспланаде  расхаживали  группы
молодцеватых вояк. И это - Пао? Или какой-то фантастический мир, удаленный
на сотни световых лет?
     Жиан Фирану продолжал говорить,  но  его  слова  не  сразу  дошли  до
сознания Берана:
     - Распространился слух, что Бустамонте - не настоящий Панарх, а  лишь
Старший Аюдор. Говорят также, что Беран Панаспер жив и  вот-вот  достигнет
совершеннолетия, набираясь сил подобно мифическому герою. И когда  пробьет
час - есть такое предположение - он придет, чтобы  сбросить  Бустамонте  в
океан.
     Беран подозрительно поглядел на него, затем рассмеялся:
     - Я не слыхал подобного. Но, может быть, это и правда, кто знает?
     - Бустамонте не понравится эта история.
     Беран снова рассмеялся, на сей раз совершенно искренне:
     - Лучше, чем кто-либо другой, он знает, что в слухах сокрыта  правда.
Хотел бы я знать, кто их распространяет.
     Фирану пожал плечами:
     -  А  кто  вообще  распространяет  слухи?  Конкретно  -  никто.   Они
происходят от пустой болтовни и непонимания.
     - Тогда впереди крупные неприятности. И я возвращаюсь домой.
     Беран услыхал этот слух позже, в тот же  день,  но  с  подробностями.
Оказывается, якобы убитый Наследник жил на необитаемом острове - у него  в
распоряжении был отряд железных воинов, неуязвимых для стали и огня. Делом
всей его жизни было отомстить за смерть отца  -  и  Бустамонте  дрожал  от
страха.
     Разговор иссяк сам собой, затем,  три  месяца  спустя,  пополз  новый
слух. На сей раз поговаривали, будто тайная полиция Бустамонте прочесывает
планету, будто тысячи молодых людей отправляли в Эйльянре для опознания, а
затем казнили, чтобы тревога Панарха не стала достоянием гласности.
     Беран долго был уверен, что под именем  Эрколе  Парайо  он  в  полной
безопасности,  но  сейчас  всякая  уверенность  покинула  его.   Он   стал
рассеянным и допускал промахи в работе. Коллеги с  удивлением  следили  за
ним, и наконец Жиан Фирану  поинтересовался  причиной  его  озабоченности.
Беран пробормотал что-то о женщине в Эйльянре, которая беременна от  него.
Фирану грубовато посоветовал ему выкинуть из головы такую пустяковину  или
уж взять отпуск на некоторое время, пока он не почувствует себя достаточно
свободным, чтобы сосредоточиться на работе. Беран поспешно выбрал отпуск.
     Он вернулся в свой коттедж и  просидел  несколько  часов  на  залитой
солнцем веранде, надеясь выработать какой-нибудь разумный  план  действий.
Лингвисты, по-видимому, не будут в первых рядах подозреваемых, но не будут
и в последних.
     Он мог, отказавшись от своих планов, полностью превратиться в  Эрколе
Парайо. Подумал  он  и  о  том,  чтобы  покинуть  планету  -  но  куда  он
отправится, даже если  допустить,  что  ему  удастся  проникнуть  на  борт
какого-нибудь корабля?
     Он не находил себе места. Даже в воздухе чувствовалось напряжение. Он
поднялся на ноги и оглядел все вокруг: пустынные улицы, морскую гладь.  Он
побежал к берегу, в единственную все еще работающую гостиницу  Деиромбоны.
В таверне он  заказал  холодного  вина  и,  сидя  на  затененной  пальмами
террасе, пил гораздо больше и поспешнее, чем обычно.
     Воздух сгущался. Он заметил, что  вниз  по  улице  по  направлению  к
таверне движется группа людей: несколько человек в пурпурном и коричневом.
     Беран поднялся со стула, вглядываясь. Затем  медленно  сел  и  обмяк.
Задумчиво он потягивал вино. Вдруг свет заслонила темная тень. Он  вскинул
глаза: прямо перед ним стояла высокая фигура Палафокса.
     Палафокс кивнул и сел рядом.
     - Оказывается, история современного Пао еще в развитии.
     Беран промычал  что-то  невнятное.  Палафокс  кивнул  в  ответ  очень
серьезно, как будто  Беран  изрек  нечто  бесконечно  мудрое.  Он  обратил
внимание на троих в коричневом и пурпурном, которые,  войдя  в  гостиницу,
беседовали с мажордомом.
     - Очень полезный в практическом отношении аспект паонитской  культуры
- это стиль одежды. Можно с одного взгляда определить род занятий человека
по его костюму. Ведь пурпурный и коричневый - это цвета тайной полиции?
     - Да, - проговорил  Беран.  Внезапно  его  беспокойство  улетучилось.
Случилось самое худшее - и напряженность спала: невозможно ужасаться тому,
что уже произошло. Задумчиво он произнес: -  Я  полагаю,  они  разыскивают
меня.
     - В этом случае, - сказал Палафокс, - самым мудрым  с  твоей  стороны
будет исчезнуть.
     - Исчезнуть? Куда?
     - Туда, куда я укажу.
     - Нет, - сказал Беран. - Вашим орудием я больше не буду.
     Палафокс поднял брови:
     - Что ты теряешь? Я предлагаю спасти твою жизнь.
     - Но не из заботы о моем благополучии.
     - Разумеется, нет, - зубы Палафокса на мгновение сверкнули в ухмылке.
- Только простофилю можно было бы так  провести.  Я  окажу  услугу  прежде
всего себе самому, а заодно и тебе. Если ты  понимаешь  это,  я  предлагаю
сейчас же покинуть гостиницу. Я не хочу слишком явно обнаруживать себя  во
всей этой истории.
     - Нет.
     Палафокс начинал злиться:
     - Чего ты хочешь, в конце концов?
     - Я хочу стать Панархом.
     - Да, конечно! - воскликнул Палафокс. - С какой же, думаешь, стати  я
здесь? Пойдем, надо поскорее убираться отсюда - в противном случае  ничем,
кроме падали, ты не станешь.
     Беран встал, и они покинули гостиницу.





     Вдвоем они летели на  юг  над  паонитскими  поселками  со  множеством
старинных усадеб, потом над морями, испещренными белыми точками - парусами
рыбацких судов. Они летели все вперед и вперед, и ни один не  проронил  ни
слова - каждый был погружен в свои мысли.
     Наконец Беран прервал молчание:
     - Каков же тот процесс, в результате которого я стану Панархом?
     Палафокс ответил коротко:
     - Он начался месяц назад.
     - Слухи?
     - Необходимо, чтобы до людей Пао дошло, что ты существуешь.
     - А чем я лучше Бустамонте?
     Палафокс сухо рассмеялся:
     - Ну, если в общих чертах - определенные планы Бустамонте не  в  моих
интересах.
     - И вы надеетесь, что я буду снисходительнее к вам?
     - Во всяком случае, упрямее Бустамонте ты не будешь.
     - В чем же состоит упрямство Бустамонте?  Он  отказывается  выполнять
любые ваши желания?
     Палафокс гулко фыркнул:
     - Ах ты, юный негодяй! Да ты лишишь меня всех моих привилегий!
     Беран молчал, отчетливо сознавая, что если  он  действительно  станет
Панархом, в первую очередь сделает именно это.
     Палафокс продолжал говорить более примирительно:
     - Но это все в будущем и не должно сейчас нас беспокоить.  Сейчас  мы
союзники. И в ознаменование этого союза я подготовил  все  для  проведения
твоей первой модификации, как только мы вернемся в Пон.
     Беран был потрясен: модификация? Секунду он размышлял, сомневаясь.
     - И какого рода?
     - Какую ты предпочитаешь? - ласково поинтересовался Палафокс.
     Беран скользнул взглядом по твердому профилю. Палафокс, казалось, был
вполне серьезен.
     - Использование всех ресурсов мозга.
     - О, эта модификация - самая сложная  и  тонкая  из  всех  прочих,  и
потребовались бы годы сложнейшей работы - даже в  условиях  Брейкнесса.  В
Поне это невозможно. Выбирай другую.
     - Вне сомнения, моя жизнь будет полна непредвиденных случайностей,  -
сказал  Беран.  -  Способность  испускать  энергию  из  руки  может  очень
пригодиться.
     - Правда, - согласился Палафокс, - но, с другой  стороны,  что  может
внести большее замешательство в ряды врагов,  чем  зрелище  того,  как  ты
поднимаешься в воздух и улетаешь? И поскольку разрушительная энергия твоей
руки устрашила бы не только врагов, но  и  друзей,  нам  лучше  избрать  в
качестве первой модификации способность к левитации.
     В  иллюминаторе  показались  исхлестанные  прибоем  утесы  Нонаманда.
Путники миновали прокопченную рыбацкую деревушку, пролетели  над  отрогами
Сголафа, скользнули над самыми скалами к главному хребту континента.  Гора
Дрогхэд оскалила свои страшные клыки. Они проплыли вокруг ледяных  склонов
и скользнули вниз, на плато Пон. Машина приземлилась неподалеку от низкого
длинного  здания  с  базальтовыми  стенами  и  крышей  из  стекла.   Двери
отворились: Палафокс загнал машину внутрь здания. Они опустились на пол из
белой  плитки.  Палафокс  открыл  ворота  и  вывел  Берана.  Тот  замялся,
подозрительно  изучая  четверых,  идущих  им  навстречу.  Они  различались
ростом, сложением, цветом кожи и волос, но все-таки были похожи.
     - Мои сыновья, - сказал Палафокс. - Везде на Пао  ты  встретишь  моих
сыновей... Но время дорого, мы должны приступить к модификации.
     Юноша вышел из машины и последовал за сыновьями Палафокса.
     Усыпив Берана, они уложили тело  на  кушетку,  ввели  тонизирующие  и
кондиционирующие средства.  Затем,  отступив  назад,  включили  генератор.
Послышался пронзительный  вой,  вспышка  фиолетового  цвета  осветила  все
вокруг, пространство исказилось - создавалось впечатление, что вся картина
видна сквозь постоянно движущиеся пластины некачественного стекла.
     Вой затих.  Четыре  фигуры  снова  шагнули  вперед,  к  телу,  теперь
окоченевшему, затвердевшему, на  вид  мертвому.  Плоть  была  жесткой,  но
эластичной, кровь свернулась, суставы утратили подвижность.
     Сыновья  Палафокса  работали   быстро,   с   невероятной   ловкостью.
Использовали ножи с лезвиями толщиной лишь в шесть  молекул.  Ножи  резали
практически без давления, разделяя ткани на слои, прозрачные  как  стекло.
Вскоре тело было распластано до середины спины, разрезы  шли  также  вдоль
ягодиц,  бедер,  икр.  Легкими  прикосновениями  другого  резака,  странно
жужжавшего, были срезаны подошвы ног. Плоть была твердой, как резина -  не
показалось ни капли крови, мышцы были совершенно обездвижены.
     Была удалена одна из секций легкого и на ее место вживлен  яйцевидный
энергоблок. В плоть также были вживлены проводники, связывающие энергоблок
с  гибкими  преобразователями  энергии,  находящимися  в  ягодицах   и   с
процессорами в икрах. Антигравитационная сетка была вживлена в подошвы ног
и соединена с процессорами в икрах гибкими трубками, идущими  вдоль  ноги.
Таким образом, цепь замкнулась. Ее проверили, проведя  тесты.  Выключатель
был помещен под кожу левого бедра. И вот уже началась утомительная  работа
по регенерации рассеченных тканей тела.
     Срезанные подошвы ног были  помещены  в  жидкий  стимулятор  и  затем
возвращены на прежнее место с точностью, позволяющей  восстановить  клетку
из двух рассеченных половинок, встык соединить  срезы  артерий  и  нервных
волокон. Разрезы на теле были тщательно сжаты, энергоблок аккуратно покрыт
плотью.
     Прошло  восемнадцать  часов.  Сыновья  Палафокса   удалились,   чтобы
отдохнуть, оставив неподвижное тело в темноте и одиночестве.
     Они возвратились лишь на следующий день. Генератор вновь  взревел,  и
фиолетовые вспышки снова заметались по лаборатории. Поле, под воздействием
которого находилось все это время тело Берана,  понижало  температуру  его
тела теоретически до абсолютного нуля.  Сейчас  оно  ослабло,  и  молекулы
постепенно возобновили свое движение. Тело вновь начинало жить.


     Целую неделю Беран провел в коматозном состоянии, и теперь постепенно
выздоравливал. Когда  сознание  вернулось  к  нему,  он  сразу  же  увидел
Палафокса, стоящего напротив кровати.
     - Поднимись, - сказал Палафокс, - встань на ноги!
     Беран с минуту лежал не двигаясь - что-то неуловимо подсказывало ему,
что прошло довольно много времени. Палафокс, казалось, был в нетерпении  и
куда-то спешил. Его глаза сверкали, он  сделал  повелительный  жест  своей
худой, но сильной рукой:
     - Поднимись! Встань!
     Беран медленно поднялся на ноги.
     - Иди!
     Беран прошелся по комнате. Он чувствовал смутное тянущее  ощущение  в
ногах, энергоблок слегка давил на мышцы диафрагмы и ребра.
     Палафокс пристально наблюдал за движениями его ног.
     - Хорошо! - воскликнул он. - Я  не  вижу  ни  хромоты,  ни  нарушения
координации. Пойдем со мной.
     Магистр провел Берана в комнату с очень высоким потолком,  надел  ему
на плечи странную ременную упряжь и вдел шнур в кольцо на спине.
     - Прикоснись вот сюда, - он положил руку Берана  на  левое  бедро.  -
Нажми слегка.
     Беран нащупал небольшое затвердение под кожей и  нажал  на  него.  Он
перестал чувствовать ногами пол, желудок сжался  в  спазме,  голова  стала
легкой, как воздушный шарик.
     -  Это  малая  мощность,  -  сказал  Палафокс.   -   Подъемной   силы
недостаточно,   чтобы   преодолеть   гравитацию,   которая    компенсирует
центробежную силу от вращения планеты.
     Он прикрепил конец шнура к рейке.
     - Нажми снова!
     Беран дотронулся до подкожной пластинки - и вдруг ему показалось, что
все вокруг перевернулось вниз  головой:  Палафокс  стоял,  приклеившись  к
потолку, а он сам падал вниз головой  на  пол  с  тридцатифутовой  высоты.
Беран судорожно вздохнул, замолотил  руками  по  воздуху,  и  только  шнур
удержал его от падения. Беран беспомощно глядел на улыбающегося Палафокса.
     - Для того, чтобы усилить антигравитационное поле, нажми нижнюю часть
пластинки, - объяснил Палафокс, - чтобы ослабить  -  нажми  верхнюю.  Если
нажать дважды, поле исчезнет.
     Беран, наконец, добрался до пола. Комната обрела прежний вид, но  все
плыло перед глазами, как во время приступа морской болезни.
     - Пройдет еще немало дней, пока ты привыкнешь, - сказал  Палафокс.  -
Так как у нас мало времени,  я  предлагаю  тебе  осваивать  это  искусство
старательно и прилежно.
     Беран глядел в спину уходящему Палафоксу, замерев от изумления.
     - Почему мало времени? - крикнул он вслед.
     Палафокс обернулся:
     - День Икс - это четвертый день третьей  недели  восьмого  месяца.  В
День Канестид ты должен стать Панархом Пао.
     - Почему?
     - А почему ты все время требуешь, чтобы я раскрыл все свои тайны?
     - Я спрашиваю не из пустого любопытства, а для  того,  чтобы  понять,
как я должен действовать. Вы собираетесь сделать меня Панархом.  И  хотите
сотрудничать со мной?
     Блеск в глазах Палафокса стал еще ярче. Беран продолжал:
     - Может быть, мне следовало сказать, вы  хотите  сделать  меня  вашим
орудием и действовать  в  своих  собственных  интересах.  Поэтому  у  меня
возникает естественный вопрос: каковы ваши интересы?
     Палафокс с минуту изучал его, затем отвечал холодно:
     - Твои извилины ворочаются с изяществом червей в грязи.  Естественно,
я хочу, чтобы ты послужил моим целям. Ты планируешь, или, по крайней мере,
надеешься, что я, в свою очередь, послужу твоим. В твоем  понимании  любой
процесс познается по его плодам. Я прилагаю усилия, чтобы защитить  права,
принадлежащие тебе по рождению.  И  если  я  своего  добьюсь,  ты  станешь
Панархом Пао. А когда ты пытаешься докопаться до мотивов моих действий, то
становится явным,  что  твой  образ  мысли  -  несовершенный,  назойливый,
поверхностный, неопределенный и бесстыдный.
     Беран уже хотел было с жаром опровергнуть  его,  но  Палафокс  жестом
заставил его замолчать.
     - Естественно, что ты принимаешь мою помощь - а почему  бы  нет?  Это
только похвально - бороться за свою цель. Но, приняв мою помощь, ты должен
сделать выбор: служить мне или бороться против меня.  Либо  действовать  в
соответствии  с  моими  планами,  либо  пытаться  воспрепятствовать   мне.
Существуют лишь два пути. Но ожидать, что я буду служить тебе жертвенно  и
бескорыстно - абсурд.
     - Но горе огромного народа - это далеко не  абсурд,  -  сказал  Беран
резко. - Мои цели...
     Палафокс поднял руку.
     - Более не о чем говорить.  О  моих  планах  догадывайся  сам.  Делай
умозаключения. Подчиниться или воспротивиться - все в твоей воле.  Мне  до
этого дела нет, так как ты все равно бессилен что-либо изменить.
     День за днем Беран совершенствовался в практике полетов и  постепенно
стал привыкать к ощущению  падения  вверх  головой,  прочь  от  земли.  Он
научился двигаться в воздухе, наклоняясь в том направлении, в  котором  он
хотел двигаться. Он научился спускаться так быстро, что воздух  свистел  в
ушах, при этом успевая затормозить и приземлиться без малейшего толчка.
     На одиннадцатый день мальчик в ловко сидящем сером плаще, на  вид  не
более восьми лет от роду - типичный сын Палафокса  -  пригласил  Берана  в
апартаменты Магистра.
     Пересекая четкие четырехугольники панелей пола, Беран  вооружал  свою
мысль и обуздывал чувства в  преддверии  беседы.  Он  решительно  вошел  в
дверь.
     Палафокс сидел  за  рабочим  столом,  задумчиво  перебирая  кристаллы
горного хрусталя. Он почти любезно предложил Берану сесть. Беран осторожно
присел.
     - Завтра,  -  сказал  Палафокс,  -  мы  приступаем  ко  второй  части
программы. В народе царит чувство ожидания, эмоции весьма напряжены. И вот
завтра - последний удар! Приличествующим случаю  способом  мы  восстановим
династию истинных Панархов Пао. А потом  -  кто  знает?  Бустамонте  может
покориться обстоятельствам, а  может  и  воспротивиться.  Мы  должны  быть
готовы к любому повороту дела.
     Решимость Берана не смягчила неожиданная сердечность Палафокса.
     - Я лучше понял бы вас, если бы мы обсудили эти планы чуть позднее, -
проговорил юноша.
     Палафокс добродушно фыркнул:
     - Невозможно, досточтимый Панарх. Вы  должны  четко  осознавать,  что
здесь, в  Поне,  как  бы  генеральный  штаб.  Мы  подготовили  и  детально
разработали дюжины программ разной степени сложности. И сейчас  происходят
некие события, которые станут толчком для проведения  в  жизнь  одного  из
этих планов.
     - Какие события?
     -  Завтра  три  миллиона  паонитов  соберутся  на  певческом  поле  в
Памалистене. И там ты объявишь о своем существовании. Телевидение разнесет
твои слова по всей планете, везде увидят твое лицо!
     Беран прикусил губу, досадуя на собственную неловкость и  неистощимую
любезность Палафокса.
     - И каковы подробности программы?
     - Все  невероятно  просто.  Песнопения  начинаются  через  час  после
рассвета и продолжаются до полудня. В  это  время  наступает  перерыв.  По
толпе поползет слух, все будут ждать тебя. Ты появишься в черных  одеждах.
Ты будешь говорить,  -  Палафокс  вручил  Берану  листок  бумаги.  -  Этих
нескольких фраз будет достаточно.
     Беран с сомнением пробежал глазами строчки.
     - Надеюсь, что события пойдут по вашему плану. Я не хочу ни  насилия,
ни кровопролития.
     Палафокс пожал плечами:
     - Предсказать будущее невозможно. Если все пойдет хорошо,  то  никто,
кроме Бустамонте, не пострадает.
     - А если плохо?
     Палафокс засмеялся:
     - Те, кто плохо планируют, встречаются на дне океана.





     Напротив Эйльянре, через пролив Гилиан, находилась область Матиоле  -
место,  овеянное  особой  славой.  Самые  фантастические  и  романтические
события в сказаниях древнего Пао происходили в Матиоле. К югу  от  Матиоле
раскинулась зеленая равнина Памалистен -  с  полями  и  чудесными  садами.
Здесь  неподалеку  друг  от  друга,  как  бы   на   вершинах   гигантского
семиугольника, находились  семь  городов.  В  центре  этого  семиугольника
находилось Певческое Поле, где проходили традиционные народные песнопения.
Из всех массовых форм народной активности на Пао песнопения в  Памалистене
считались самыми престижными.
     Задолго до рассвета на восьмой день восьмой  недели  восьмого  месяца
поле  начало  заполняться  народом.  Над  каждой  тысячей  человек   горел
небольшой огонь, вся равнина наполнилась шелестом и шепотом.
     К рассвету толпы прибыло: в основном это  были  семьи,  оживленные  и
жизнерадостные, одетые по паонитской моде. Маленькие дети  были  в  чистых
белых блузах, дети постарше - в школьной  форме  с  различными  эмблемами,
взрослые  -  в  платье,  цвета  и  оттенки  которого  соответствовали   их
социальному статусу.
     Встало солнце, и паонитский  день  засиял  всеми  своими  красками  -
голубой, белой, желтой. Поле было заполнено толпой, миллионы стояли плечом
к  плечу,  некоторые  говорили  между  собой  приглушенным   шепотом,   но
большинство стояло молча, каждая личность сливалась с толпой, отдавая силы
своей души всеобщей восторженной мощи.
     Послышались первые звуки пения:  длинные  звуки-вздохи,  перемежаемые
интервалами абсолютной тишины. Звуки  становились  все  громче,  интервалы
тишины между ними все короче, и вот уже песня зазвучала во всю силу - нет,
песней  назвать  это  было  нельзя,  ибо  отсутствовали   и   мелодия,   и
тональность. Это была  гармония  трех  миллионов  голосов,  сливающихся  и
проникающих друг  в  друга,  определенной  эмоциональной  окраски.  Эмоции
сменялись,  казалось  бы,  спонтанно,  но  на   самом   деле   в   строгой
последовательности; стоны скорби сменялись звуками торжества,  и  равнина,
казалось, то окутывалась мрачным туманом, то искрилась алмазной россыпью.
     Летели часы, песнопение набирало силу. Когда солнце прошло две  трети
пути до зенита,  со  стороны  Эйльянре  появился  в  небе  длинный  черный
летательный аппарат. Он медленно снизился в дальнем конце поля.  Тех,  кто
стоял неподалеку, просто отбросило и швырнуло  на  землю  -  многие  чудом
избежали  гибели.  Несколько  любопытствующих  бездельников   приникли   к
иллюминаторам, но сошедший на землю отряд нейтралоидов  в  ярко-красном  и
голубом молча оттащил их.
     Четверо слуг вначале  расстелили  на  земле  черно-коричневый  ковер,
затем вынесли полированное кресло черного дерева, обитое черным.
     Песнопение приобрело чуть иной характер, что было внятно лишь чуткому
паонитскому уху. Бустамонте, вышедший из салона, был паонитом, он  услышал
- и понял.
     Пение продолжалось. Оно снова изменило характер,  будто  бы  прибытие
Бустамонте было не более чем мимолетным пустяком -  оно  стало  еще  более
язвительным,  в  нем  переплетались  насмешка  и  ненависть.  Перед  самым
полуднем пение смолкло. Толпа  зашевелилась,  общий  вздох  удовлетворения
пронесся и замер. Все, кто мог, опустились на землю.
     Бустамонте схватился за  подлокотники  кресла,  чтобы  встать.  Толпа
сейчас больше чем  когда-либо  была  готова  воспринимать  его  слова.  Он
включил микрофон у себя на плече и сделал шаг вперед. Общий вздох пронесся
по толпе - вздох изумления и восторга.
     Глаза всех были устремлены на небо -  прямо  над  головой  Бустамонте
появился огромный четырехугольник из струящегося черного бархата с  гербом
династии Панасперов.
     Под ним прямо в воздухе стояла  одинокая  фигура.  На  человеке  были
короткие черные брюки и щегольской черный плащ, наброшенный на одно плечо.
Человек заговорил: слова его пробежали как эхо по всему Певческому Полю.
     - Паониты, я ваш Панарх -  я  Беран,  сын  Аэлло,  наследник  древней
династии   Панасперов.   Много   лет   я   прожил   в   изгнании,   ожидая
совершеннолетия. Бустамонте служил при дворе Аюдором. Он совершил  ошибку,
и вот я пришел, чтобы занять  его  место.  Сейчас  я  призываю  Бустамонте
покориться и передать мне власть законным порядком. Бустамонте, говори!
     Бустамонте уже  что-то  говорил.  Дюжина  нейтралоидов  с  огнеметами
ринулась вперед. Они  опустились  на  одно  колено,  прицелились.  Вспышки
белого пламени вырвались из стволов и устремились  к  тому  месту,  где  в
воздухе парила маленькая черная фигурка. Она, казалось,  взорвалась  -  по
толпе пронесся вздох ужаса. Стволы направились на черный прямоугольник, но
тот оказался неуязвимым.
     Бустамонте важно и свирепо выступил вперед:
     - Такая судьба ожидает всех  идиотов,  шарлатанов  -  и  любого,  кто
покусится на законную власть. Самозванец, как вы видите...
     Голос Берана, казалось, зазвучал с самого неба:
     - Ты уничтожил лишь мое изображение, Бустамонте. Ты  должен  признать
меня: я - Беран, Панарх Пао.
     - Берана не существует! - зарычал Бустамонте. - Он умер! Умер  вместе
с Аэлло!
     - Я Беран! Я жив! А сейчас ты и я примем "пилюли  правды",  и  любой,
кто захочет, задаст нам вопрос и узнает правду. Ты согласен?
     Бустамонте колебался. Толпа ревела. Бустамонте повернулся  к  страже,
отрывисто отдавая приказания. Он забыл выключить  микрофон,  и  его  слова
услышали все три миллиона паонитов.
     - Вызовите полицейский отряд. Блокируйте территорию. Он  должен  быть
уничтожен!
     Толпа заговорила и затихла, и  когда  слова  Бустамонте  достигли  их
сознания, снова зашумела.  Бустамонте  сорвал  с  плеча  микрофон,  что-то
пролаял одному из министров. Тот замялся и, казалось, возразил. Бустамонте
направился обратно в свой корабль. За ним гурьбой последовала его свита.
     Толпа  зароптала  и,  будто  повинуясь  единому  порыву,  хлынула   с
Певческого Поля. В самом центре, где было больше всего народу, давка  была
сильнее всего. Началось всеобщее движение. Люди теряли друг друга, зовы  и
крики вплелись в нарастающий шум. Страх стал  словно  осязаемым,  по  полю
распространялся едкий запах.
     Черный четырехугольник исчез, небо было чистым и  ясным.  Толпа  была
беззащитной, в толкотне люди затаптывали друг друга - началась паника.
     Появился отряд полиции. Солдаты сновали там и  сям,  словно  акулы  -
паника превратилась в безумие, крики слились в  непрерывный  визг.  Но  по
краю толпа все-таки растекалась, рассеиваясь по  полю.  Полицейский  отряд
метался в нерешительности, затем покинул поле.
     Беран съежился, ушел в  себя.  Он  был  мертвенно  бледен,  в  глазах
метался ужас.
     -  Почему  мы  не  смогли  этого  предвидеть?  Мы  виновны  не  менее
Бустамонте!
     - Не имеет смысла поддаваться эмоциям, - сказал Палафокс.
     Беран не отвечал. Он сидел скорчившись, глядя в никуда.  Поля  южного
Мидаманда остались позади. Они пересекли длинный и узкий Змеиный пролив  и
миновали остров  Фреварт  с  его  деревушками  цвета  белой  кости,  затем
полетели над Великим Южным Морем. Вот уже видны  утесы  и  скалы  Сголафа,
затем они сделали круг около горы Дрогхэд - и  приземлились  на  пустынном
плато.
     В комнатах Палафокса они выпили пряной настойки.  Палафокс  сидел  за
столом на стуле с высокой спинкой, Беран сидел у окна.
     - Ты должен привыкнуть к подобным событиям, - сказал Палафокс. - Пока
мы не достигнем цели, их будет еще немало.
     - Что проку в достижении цели, если погибнет половина населения Пао?
     - Все люди смертны. В сущности, чем тысяча смертей  хуже,  чем  одна?
Эмоции умножаются лишь качественно, а не количественно. Мы  должны  думать
прежде всего об успехе, - Палафокс умолк, вслушиваясь в голос, звучавший в
его ушных раковинах. Он говорил на  языке,  неизвестном  Берану.  Палафокс
что-то резко ответил, откинулся на спинку и оглядел Берана.
     - Бустамонте блокировал Пон. Мамароны рыщут по всей планете.
     Беран спросил удивленно:
     - Как он узнал, что я здесь?
     Палафокс пожал плечами:
     - Тайная полиция Бустамонте действует достаточно эффективно,  но  сам
он совершает поступки, всецело продиктованные собственным упрямством,  его
тактика никуда не годится. Когда лучшая политика - это компромисс, он идет
в атаку.
     - Компромисс? На основе чего же?
     - Он может заключить со мной новый контракт - в обмен на тебя. Он мог
бы таким образом продлить свое царствование.
     Беран был поражен до глубины души:
     - И вы согласитесь на подобную сделку?
     Палафокс в свою очередь удивился - и не меньше Берана:
     - Конечно. Как ты мог думать иначе?
     - А как же ваши обязательства по отношению  ко  мне?  Они  ничего  не
значат?
     - Обязательства хороши только пока они выгодны.
     - Это не всегда так, - сказал Беран более уверенно, чем до сих пор. -
Человеку, который однажды не сдерживает слова, нет доверия в дальнейшем.
     - Доверие? Что это такое? Взаимозависимость насекомых в  муравейнике,
взаимный паразитизм немощных и слабых!
     - Это такая же слабость, - в гневе отвечал Беран, - пробудить доверие
в другом, снискать преданность - и ответить предательством.
     Палафокс искренне рассмеялся:
     -  Так  или  иначе,  паонитские  понятия  "доверие",   "преданность",
"честность" - все это  не  из  моего  лексикона.  Мы,  Магистры  Института
Брейкнесса - индивидуалисты, люди-крепости. В  наших  взаимоотношениях  не
существует ни эмоциональной взаимозависимости, ни сентиментальности  -  мы
не предлагаем ее и не ждем в ответ. Лучше, если ты это накрепко запомнишь.
     Беран не отвечал. Палафокс взглянул на  него  с  любопытством.  Беран
оцепенел, совершенно поглощенный  своими  мыслями.  Удивительные  перемены
происходили  в  нем.  Одно  мгновение  дурноты,  головокружения,  какой-то
внутренний толчок - это, казалось, продолжалось целую вечность - и вот  он
уже новый Беран, словно змея, сменившая кожу.
     Новый     Беран     медленно     обернулся,     изучая      Палафокса
оценивающе-бесстрастно. Сквозь оболочку, по которой нельзя  было  прочесть
возраст, он вдруг увидел невероятно старого человека со всеми  сильными  и
слабыми сторонами, присущими возрасту.
     - Очень хорошо,  -  сказал  Беран,  -  я,  в  свою  очередь,  построю
дальнейшее общение с вами на тех же принципах.
     -  Естественно,  -  отвечал  Палафокс  все  же  с   легким   оттенком
раздражения. Затем  его  глаза  вновь  затуманились,  он  склонил  голову,
вслушиваясь в неслышное Берану сообщение.  Он  встал,  поманил  Берана:  -
Идем. Бустамонте атакует нас.
     Они поднялись на площадку на крыше, под самым прозрачным куполом.
     - Вот он, - Палафокс указал на небо, -  беспомощный  жест  злой  воли
Бустамонте.
     Дюжина летательных машин мамаронов черными прямоугольниками парила  в
сером  небе  с  полосками  облаков.  В  двух  милях  от  дома  приземлился
транспортный корабль  и  выпустил  из  своего  чрева  отряд  облаченных  в
ярко-красное нейтралоидов.
     - Хорошо, что это  произошло,  -  сказал  Палафокс,  -  это  послужит
Бустамонте уроком, чтобы он не повторял  подобной  дерзости.  -  Он  снова
наклонил голову, прислушиваясь к звучащему у него в ушах  сообщению.  -  А
сейчас погляди, какую защиту мы предусмотрели против подобных приставаний.
     Беран почувствовал - или, может быть,  услышал  -  пульсирующий  звук
такой высоты, что воспринимался он слухом лишь отчасти.
     Летательные аппараты вдруг стали вести себя как-то странно - ныряя  в
воздухе, беспорядочно взмывая вверх, сталкиваясь. Они  повернули  и  стали
стремительно  удаляться.  Одновременно  в  рядах  пеших  воинов  произошло
замешательство.  Нейтралоиды  пришли  в  смятение  -  размахивали  руками,
подпрыгивали, пританцовывали. Пульсирующий звук умолк:  мамароны  замерли,
распростершись на земле.
     Палафокс слегка улыбался:
     - Вряд ли они вновь побеспокоят нас.
     - Бустамонте может попытаться бомбить нас.
     - Если он мудр, - небрежно сказал Палафокс, - он не предпримет ничего
подобного. А уж на это его мудрости безусловно хватит.
     - Тогда как же он поступит?
     - О, это будут  обычные  конвульсии  монарха,  чувствующего,  что  он
теряет власть.
     Действительно,  шаги,  предпринимаемые  Бустамонте,  были   грубы   и
недальновидны. Новость о появлении Берана облетела все восемь континентов,
несмотря на отчаянные усилия Бустамонте  опровергнуть  слухи.  Паониты,  с
одной стороны, движимые свойственным им уважением к традиции, а с другой -
недовольством социальными новациями Бустамонте,  реагировали  обычным  для
паонитов  образом.  Темпы   производства   снизились,   сотрудничество   с
гражданскими службами почти сошло на нет.
     Бустамонте применил метод убеждения: сулил  золотые  горы,  амнистии.
Равнодушие  населения  было  более  оскорбительно,  нежели  выступления  и
демонстрации. Остановился весь транспорт, не работала связь...
     Мамарон из дворцовых слуг обжег как-то раз  руки  Бустамонте  горячим
полотенцем  -  эта  случайность  вызвала  взрыв   долго   подавляемого   и
сдерживаемого гнева:
     - Ну, я им спел! А теперь они запоют в свою очередь!
     Он выбрал наугад полсотни  деревень.  Мамароны  высадились  в  них  и
получили полную свободу действий. Жестокость не вызвала ответного взрыва в
массах - в полном соответствии с исторически сложившейся традицией. Беран,
узнав о трагедии, испытал всю боль и муки невинных жертв.  Он  связался  с
Палафоксом и накинулся на него с бранью.
     Невозмутимый Палафокс снова повторил, что все люди смертны, что любая
боль проходит, и вообще - боль - это результат отсутствия  самодисциплины.
Чтобы дать наглядный урок, он подержал руку в пламени  -  плоть  горела  и
съеживалась, а Палафокс невозмутимо наблюдал за этим.
     - Но у этих людей нет подобной самодисциплины - им больно! - закричал
Беран.
     - Это действительно неприятно, -  сказал  Палафокс.  -  Я  ни  одному
созданию не желаю испытать боль, но пока не низложен Бустамонте - или пока
он жив, - такие эпизоды будут повторяться.
     - Но почему вы не остановите этих чудовищ? - зарычал Беран в  ярости.
- Ведь в вашем распоряжении все средства для этого!
     - С таким же успехом остановить Бустамонте можешь ты.
     Беран отвечал гневно и презрительно:
     - Теперь я понимаю вас. Вы хотите, чтобы я убил его.  Может  быть,  и
то, что происходит сейчас - часть ваших планов. Я  с  радостью  убью  его!
Вооружите меня, укажите его местонахождение - даже если я погибну, то,  по
крайней мере, всему этому придет конец!
     - Ну  что  ж,  -  сказал  Палафокс,  -  пришло  время  для  следующей
модификации.


     Бустамонте весь сморщился и исхудал. Он расхаживал по черному ковру в
фойе, стиснув руки, но пальцы все время вздрагивали,  будто  он  стряхивал
невидимые песчинки. Стеклянные двери были закрыты. Заперты. Запечатаны. За
ними стояли четыре черных мамарона.
     Бустамонте поежился. Когда это кончится? Он подошел к окну и выглянул
в  ночь.  Эйльянре  белел  вокруг,  словно  город-призрак.  На   горизонте
зловеще-багровым пламенем пылали три точки - там находились  три  деревни,
жители которых испытали на  себе  всю  суровость  царственного  возмездия.
Бустамонте застонал, закусил губу. Его пальцы судорожно подергивались.  Он
отвернулся от окна и снова  принялся  ходить.  За  окном  послышался  чуть
слышный свист, которого ухо Бустамонте не уловило. Затем  раздался  глухой
звук, и Бустамонте ощутил дуновение ветра. Он обернулся и обмер. В оконном
проеме стоял молодой человек в черном со сверкающими глазами.
     - Беран! - каркнул Бустамонте. - Беран!
     Беран спрыгнул на черный ковер, бесшумно  шагнул  вперед.  Бустамонте
сделал попытку скрыться.  Но  его  час  пробил:  он  знал  это  и  не  мог
шевельнуться. Беран поднял руку. Из его пальца вырвался голубой луч.
     Дело было кончено. Беран  перешагнул  через  тело,  сорвал  печати  с
дверей, распахнул их. Мамароны, озираясь, отпрянули, в изумлении косясь на
него.
     - Я Беран Панаспер, Панарх Пао.





     На Пао в неистовой радости праздновали восшествие Берана на  престол.
Везде, кроме валиантских лагерей, побережья Желамбре и Пона, царило  такое
ликование, которое, казалось, было не свойственно  паонитам.  Несмотря  на
то, что  он  не  чувствовал  к  этому  расположения,  Беран  вынужден  был
поселиться в  Великом  Дворце,  а  также  принимать  участие  в  помпезных
ритуалах, приличествующих его положению. Первым его порывом было  отменить
все законодательные акты  Бустамонте  и  сослать  всех  его  министров  на
Вределтон - остров каторжан на далеком севере. Но Палафокс посоветовал ему
воздержаться от столь крутых мер:
     - Ты действуешь чересчур эмоционально - нет смысла отвергать наряду с
плохим и все хорошее.
     - Покажите мне что-нибудь хорошее, - отвечал  Беран,  -  может  быть,
тогда я не буду столь непреклонен.
     Палафокс с минуту размышлял - казалось, он колебался. А  чуть  погодя
сказал:
     - Ну, к примеру, Министры Правительственной Палаты?
     - Все - дружки Бустамонте, все подлые, все продажные.
     Палафокс кивнул:
     - Это, может быть, правда. Ну, а как они ведут себя сейчас?
     - Ха! - Беран засмеялся. - Они работают днями и ночами,  как  осы  по
осени, убеждая меня таким образом в своей честности и неподкупности.
     - И поэтому хорошо  справляются  со  своими  обязанностями.  Ты  лишь
внесешь сумятицу в течение событий, если избавишься от всего  кабинета.  Я
бы посоветовал тебе действовать постепенно  -  освободись  от  слишком  уж
явных лизоблюдов и приспособленцев, вводи новых людей  в  состав  кабинета
лишь тогда, когда представится подходящая возможность.
     Беран был вынужден признать справедливость  замечаний  Палафокса.  Он
откинулся на спинку кресла - они как раз завтракали:  ели  инжир,  запивая
его молодым вином, сидя в саду на крыше дворца. Он овладел собой.
     - Пока мне довольно незначительных изменений. Моя главная забота, мое
предназначение - восстановить  ритм  прежней  жизни  на  Пао.  Я  планирую
рассеять валиантские  лагеря  по  всей  территории  Пао,  на  значительном
расстоянии  друг  от  друга,  и  сделать  нечто  подобное  с   поселениями
текникантов. Все эти  люди  должны  изучить  язык  Пао,  чтобы  влиться  в
общество паонитов.
     - А когитанты?
     Беран побарабанил костяшками пальцев по столу:
     - Я не хочу, чтобы Пао стал вторым Брейкнессом. Да, у  нас  есть  все
предпосылки для создания на планете тысячи институтов - но  преподавать  в
них должны паониты, причем паонитские предметы и на паонитском языке.
     - О, да, - вздохнул Палафокс. - Ну что  ж,  ничего  лучшего  я  и  не
ожидал. Вскоре я возвращаюсь  на  Брейкнесс,  а  ты  можешь  вновь  отдать
Нонаманд пастухам и косарям.
     Беран с трудом скрыл удивление  -  покорность  Палафокса  насторожила
его.
     - Определенно, - сказал он наконец, - у вас на уме совсем другое.  Вы
помогли мне сесть на Черный Трон только потому, что  Бустамонте  не  желал
сотрудничать с вами.
     Палафокс улыбнулся сам себе, очищая инжир.
     - Я ничего не планирую. Я лишь  наблюдаю  и  даю  советы,  если  того
требует ситуация. Все, что сейчас происходит, - часть плана,  очень  давно
разработанного и действующего.
     - Может возникнуть  необходимость  расстроить  этот  план,  -  сказал
Беран.
     Палафокс беспечно ел инжир:
     - Ты, естественно, вправе попытаться.
     В течение нескольких следующих дней Беран много размышлял.  Палафокс,
видимо, считает его действия предельно предсказуемыми и уверен в том,  что
он  будет,  как  автомат,  реагировать  так,  как  это  благоприятно   для
Палафокса. Это предположение заставило Берана быть осторожным, и он  решил
повременить с действиями против трех новых паонитских сообществ.
     Великолепный гарем Бустамонте он распустил  и  занялся  формированием
своего   собственного.   Это   было   необходимо:   Панарх,   не   имеющий
соответствующих его положению наложниц, воспринимался  бы  с  подозрением.
Беран и сам не чувствовал к этому особого нерасположения, а  поскольку  он
был красив, молод и к тому же  снискал  в  народе  славу  героя,  проблема
состояла не столько в поиске, сколько в выборе.
     Но дела государства оставляли слишком мало времени для удовлетворения
своих  желаний  и  потворства  прихотям.  Бустамонте  переполнил   колонию
каторжан на Вределтоне уголовными и политическими преступниками, к тому же
смешал их вместе. Беран объявил амнистию - она касалась всех, кроме  самых
закоренелых злодеев. Бустамонте также в последнее время  своего  правления
очень увеличил налоги, и они уже приближались к изнурительным  для  народа
величинам, как во время Аэлло. К тому же чиновники-взяточники взимали  еще
и дань в свою пользу.  Беран  действовал  решительно,  переведя  продажных
чиновников на низкоквалифицированные работы с тем, чтобы заработки  шли  в
уплату их долгов.
     Однажды  без  всякого  предупреждения  красно-сине-коричневый  корвет
посетил Пао. На секторальном мониторе показался привычный сигнал  посадки,
корвет, будто не замечая его, выбросил длинный, в  форме  змеиного  языка,
вымпел и пренебрежительно опустился прямо на крышу Великого Дворца.
     Эбан Бузбек, Гетман клана Брумбо с Батмарша, сошел на землю со  своей
свитой.   Не   обращая   внимания   на   дворцовых   распорядителей,   они
промаршировали  в  огромный  тронный  зал,  громко   призывая   по   имени
Бустамонте.
     Беран, облаченный в черное церемониальное платье, вошел в зал.
     К этому времени Эбану Бузбеку уже сообщили о  смерти  Бустамонте.  Он
долго и насмешливо глядел на Берана, затем подозвал переводчика:
     - Узнайте, признает ли новый Панарх меня своим властелином?
     На робкий  вопрос  переводчика  Беран  ответа  не  дал.  Эбан  Бузбек
пролаял:
     - Каков ответ нового Панарха?
     - По правде говоря, - сказал Беран, - у меня нет готового  ответа.  Я
хочу править с миром,  тем  более,  я  считаю,  что  долг  Батмаршу  давно
уплачен.
     Переводчик перевел.
     Услыхав ответ, Эбан Бузбек коротко и грубо рассмеялся:
     - Такой подход слишком далек от реальности. Жизнь - это  пирамида,  и
на ее вершине может стоять только один человек. В  данном  случае  это  я.
Ступенью ниже стоят другие воины клана  Брумбо.  Прочие  ступени  меня  не
интересуют. Вы должны занять ту ступень, на которую даст  вам  право  ваша
доблесть. Я здесь  с  совершенно  определенной  миссией  -  потребовать  с
паонитов  еще  денег.  Мои  расходы  растут  -  сообразно  с  этим  должна
увеличиться и дань. Если вы соглашаетесь, мы расстаемся друзьями. Если  же
нет - мои свирепые вояки посетят вас, и вы будете горько сожалеть о  вашем
упрямстве.
     Беран сказал:
     - У меня нет выбора. Я вынужден уплатить вам дань.  Но  скажу  также,
что мы будем полезнее вам в качестве друзей, нежели данников.
     В языке Батмарша слово  "друг"  означало  лишь  "собрат  по  оружию".
Услышав такой ответ Берана, Эбан Бузбек рассмеялся:
     - Паониты как военные союзники? Это те, которые  подставляют  задницу
под плеть по приказу? Даже Дингалы  с  Огненной  планеты,  державшиеся  за
бабушкин подол, лучшие воины! Нам, Брумбо, нет нужды в таких союзниках!
     Будучи переведенными на язык Пао, эти слова воспринимались  лишь  как
серия ничем не обоснованных оскорблений. Беран с трудом скрыл ярость:
     - Вам передадут деньги.
     Он холодно поклонился и пошел к выходу. Один из воинов  клана,  сочтя
такое поведение Панарха неуважительным, выскочил вперед, чтобы  преградить
ему путь. Рука Берана взметнулась, палец уже был направлен на противника -
но снова он сдержал себя. Вояка спинным мозгом почувствовал,  что  был  на
волосок от гибели - и отступил.
     Беран покинул тронный зал, не потеряв достоинства.
     Дрожа от злости, он явился к Палафоксу, которого все эти  новости  не
слишком интересовали.
     - Ты действовал правильно, -  сказал  он.  -  Это  пустая  бравада  -
бросать вызов таким опытным бойцам.
     Беран с грустью признал его правоту:
     -  Вопрос  совершенно  ясен  -  Пао  нуждается  в  защите   от   этих
головорезов... Тем не менее,  мы  в  состоянии  выплачивать  дань,  и  это
дешевле, чем содержать большую армию.
     Палафокс согласился:
     - Да, уплата дани несравненно экономнее.
     Беран изучал длинное тощее лицо, ища иронического выражения, но так и
не нашел.
     На следующий день после отбытия Брумбо Панарх приказал  подать  карту
Шрайманда  и  тщательно  изучил  расположение  валиантских  лагерей.   Они
тянулись вдоль побережья полосой миль десять в ширину и около ста в длину,
хотя земли вглубь от побережья  еще  на  десять  миль  также  пустовали  в
ожидании расширения полосы поселений.
     Вспоминая  время  своей  службы  в  Деиромбоне,  Беран  вновь  увидел
пылающие глаза молодых мужчин и женщин, их страстные лица, их непреклонное
выражение - он вспомнил об их  неудержимом  стремлении  к  славе...  Беран
вздохнул. Такие качества достойны приложения!
     Он вызвал Палафокса и с жаром начал это ему доказывать, хотя Палафокс
ему не возражал.
     - Теоретически я согласен с необходимостью армии, а наряду  с  ней  и
высокоразвитой промышленности. Но методы Бустамонте жестоки, разрушительны
и неестественны!
     Палафокс заговорил серьезно:
     - Допустим,  что  каким-то  чудом  удастся  набрать,  вымуштровать  и
внушить необходимые идеи армии паонитов - и что  тогда?  Откуда  возьмется
вооружение?  Кто  обеспечит  их  военными   кораблями?   Оборудованием   и
средствами связи?
     - Меркантиль  -  постоянный  источник  поставок  для  наших  нужд,  -
медленно произнес  Беран.  -  Может  быть,  нас  будет  снабжать  техникой
какая-нибудь цивилизация даже не из нашей Галактики.
     - Меркантиль никогда и ни с кем не вступит в сговор против Брумбо,  -
ответил Палафокс, - а чтобы торговать с миром, находящимся вне  Галактики,
нужно обеспечить достойный взаимообмен. Чтобы добиться  этого,  ты  должен
стать равноправным торговым партнером.
     Беран поглядел в окно:
     - Пока у нас нет грузовых кораблей, торговать мы не можем.
     -  Совершенно  справедливо,  -  сказал  Палафокс,  судя   во   всему,
пребывавший в великолепном настроении. - Пойдем, я покажу тебе кое-что,  о
чем, вероятно, ты еще не знаешь.
     На быстроходном черном катере Палафокс  и  Беран  полетели  на  берег
Желамбре. В ответ на расспросы Берана  Палафокс  отмалчивался.  Он  привез
Берана в закрытую зону на  перешейке  полуострова  Местгелаи,  где  стояла
группа зданий, мертвых и безобразных. Палафокс ввел Берана в самое большое
из них. Они остановились перед длинным цилиндром. Палафокс сказал:
     - Это секретная разработка группы лучших студентов. Как ты понимаешь,
это маленький космический корабль. Первый, я надеюсь, построенный на Пао.
     Беран молча оглядел устройство. Понятно было, что Палафокс  играет  с
ним, как кошка с мышкой. Он подошел  ближе  к  кораблю.  Поверхность  была
шершавой, отдельные детали весьма грубо  обработаны  -  общее  впечатление
можно было выразить словами "неладно скроено, да крепко сшито".
     - Он взлетит? - спросил Беран.
     -  Не  сейчас.  Но  когда-нибудь  -  без  сомнения,  примерно   через
четыре-пять  месяцев.  Некоторые  узлы  особой   сложности   заказаны   на
Брейкнессе. Но, за исключением их, - это целиком паонитская разработка.  С
флотом таких кораблей ты можешь добиться независимости Пао от  Меркантиля.
И я не сомневаюсь, что вы с легкостью найдете торговых  партнеров,  потому
что меркантилийцев слишком заботит собственная выгода.
     - Естественно, я благодарен, - сказал Беран неохотно. - Но почему эти
работы держали от меня в секрете?
     Палафокс поднял руку и заговорил успокаивающим тоном:
     - От тебя ничего не хотели утаить. Это лишь один проект из множества.
Молодые  юноши  и  девушки  с  жаром  бросаются  разрешать  все  проблемы,
создавать то,  чего  недостает  на  Пао.  Каждый  день  они  предпринимают
что-нибудь новое.
     Беран скептически проворчал:
     - Как можно скорее все эти изолированные группировки должны влиться в
общую массу населения!
     Палафокс запротестовал:
     - Я считаю,  что  время  -  не  средство  для  ослабления  энтузиазма
текникантов. Конечно,  приходится  признать,  что  перемещенное  население
пострадало, но ведь результаты того стоят.
     Беран не ответил. Палафокс сделал  знак  молча  наблюдавшей  за  ними
группе  текникантов.  Они  подошли  ближе,  были  представлены  и   слегка
удивлены, когда  Беран  заговорил  с  ними  на  их  языке.  Потом  Панарха
проводили внутрь корабля. Интерьер лишь усилил первоначальное  впечатление
- грубая работа, но высокая степень эксплуатационной надежности.  И  когда
Беран возвратился в Великий Дворец, его терзали новые сомнения.  Может  ли
это быть: Бустамонте был прав, а он, Беран, ошибался?





     Пролетел год. Опытный образец космического  корабля  текникантов  был
испытан и введен в эксплуатацию в  качестве  тренировочного.  По  прошению
координационного совета текникантов началось форсирование крупномасштабной
программы по строительству космического флота.
     Активность валиантов все возрастала.  Много  раз  решал  Беран  резко
сократить количество лагерей - и всякий раз лицо Эбана Бузбека  появлялось
перед его внутренним взором, и вся решительность улетучивалась.
     Этот год был годом процветания Пао. Никогда прежде люди не  жили  так
хорошо. Гражданские службы держались как бы в тени, чиновники были честны,
налоги   были   необременительными,   исчезла   всякая   тень   страха   и
подозрительности,  столь  свойственных  времени  правления  Бустамонте.  В
народе витало чувство совершенно непаонитского довольства жизнью.
     Новоязычные поселения, словно опухоль, не доброкачественная, но и  не
злокачественная, не были забыты - но их  терпеливо  переносили  как  нечто
неизбежное. Беран не нанес визита в Институт Когитантов в Поне  -  тем  не
менее, он знал, что институт  очень  расширяется,  что  поднимаются  новые
здания,  возводятся  новые   общежития,   лаборатории,   мастерские,   что
количество учащихся растет день ото дня -  за  счет  брейкнесских  юношей,
которые все без исключения  походили  на  Палафокса,  и  за  счет  других,
гораздо моложе, вышедших из детских садов при Институте - детей  Палафокса
и детей его детей...
     Прошел еще год, и из космоса  вновь  спустился  размалеванный  корвет
Эбана Бузбека. Как  и  прежде,  он  проигнорировал  сигнал  на  посадочной
площадке и опустился на площадку крыши Великого Дворца.
     Как и прежде Эбан Бузбек со  своей  чванливой  и  разряженной  свитой
промаршировал в  огромный  зал,  куда  и  потребовал  Берана.  Последовала
десятиминутная пауза, в течение которой воины нетерпеливо  переминались  с
ноги на ногу, бряцая оружием.
     Беран вошел в зал и остановился, оглядывая воинов клана,  повернувших
к нему свои холодные лица. Беран выступил вперед. Он и не думал изображать
приветливость:
     - Зачем вы пожаловали на Пао на этот раз?
     Как и прежде, его  слова  перевели  на  язык  Батмарша.  Эбан  Бузбек
опустился в кресло, поманил Берана, указывая ему на другое, стоящее рядом.
Беран молча сел.
     - До нас дошли неприятные вести,  -  сказал  Эбан  Бузбек,  вытягивая
ноги. - Наши союзники и  поставщики,  промышленники  Меркантиля,  доложили
нам, что вы недавно послали  в  космос  флот  грузовых  кораблей,  что  вы
совершаете торговые и бартерные сделки, результатом чего является огромное
количество технического оборудования, которое вы  доставляете  на  Пао.  -
Воины Батмарша встали за спиной Берана, возвышаясь над его креслом.
     Панарх взглянул через плечо, затем снова повернулся к Эбану Бузбеку.
     - Я не понимаю вашего волнения. Почему мы не имеем  права  торговать,
где и с кем пожелаем?
     - Достаточно того, что это противоречит желанию Эбана Бузбека, вашего
Сеньора.
     Беран заговорил примирительным голосом:
     - Но вы должны помнить, что  Пао  -  густонаселенный  мир.  Мы  имеем
естественные стремления...
     Эбан Бузбек качнулся вперед - его рука ударила Берана по щеке.  Беран
откинулся на спинку кресла - ошеломленный, с белым лицом, на котором  алел
след удара. Это был первый удар, который он получил в  жизни,  его  первое
столкновение с насилием. Эффект был поразительным - вначале шок,  а  затем
словно открылась дверь в какую-то забытую потайную комнату... Он почти  не
слышал голоса Эбана Бузбека:
     - ...о любых ваших стремлениях прежде всего вы обязаны доложить клану
Брумбо!
     - Немного нужно, чтобы убедить  этих!  -  раздался  голос  одного  из
воинов свиты.
     Глаза Берана вновь сосредоточились  на  широком  красном  лице  Эбана
Бузбека. Он выпрямился в кресле:
     - Я рад, что ты здесь, Эбан Бузбек. Лучше нам поговорить с  глазу  на
глаз. Пришло время - Пао больше не будет платить вам дань!
     Рот Эбана Бузбека открылся, потом  скривился  в  гримасу  комического
удивления. Беран продолжал:
     - Более того, наши корабли будут продолжать рейсы к другим  мирам.  Я
надеюсь, вы примете это без злобы и вернетесь домой с миром в сердце.
     Эбан Бузбек пружинисто подскочил:
     - Я вернусь с твоими ушами,  чтобы  вывесить  их  на  стене  в  нашем
Оружейном Зале!
     Беран встал, отвернулся от воинов - те с усмешкой  поддались  вперед.
Эбан Бузбек выхватил лезвие из ножен у пояса:
     - Сюда негодяя!
     Беран поднял руку, подавая сигнал.  Все  двери  распахнулись:  в  них
показались взводы мамаронов с глазами, словно прорези маски. В  руках  они
держали алебарды с изогнутыми лезвиями в ярд длиной, с  огненными  серпами
на концах.
     - Что сделать с этими шакалами? - прорычал сержант.
     - Утопить! В океан! - приказал Беран.
     Эбан Бузбек потребовал перевода. Услыхав его, он  заговорил,  брызгая
слюной:
     - Это безрассудство! Пао будет  разорен!  Мои  рыцари  не  оставят  в
Эйльянре ни единой живой души! Мы усеем ваши поля костями и пеплом!
     - Тогда вы сейчас отправитесь домой с миром и не  будете  нас  больше
беспокоить. Делайте выбор. Мир - или смерть.
     Эбан Бузбек огляделся: его воины сгрудились,  оценивая  своих  черных
противников. Бузбек решительно спрятал меч в ножны. Меч щелкнул. Он что-то
сказал своим людям.
     - Мы уходим, - ответил он Берану.
     - Вы выбираете мир?
     Усы Эбана Бузбека встопорщились от гнева:
     - Я выбираю мир.
     - Тогда бросьте оружие на землю, оставьте Пао  и  больше  никогда  не
возвращайтесь.
     Эбан Бузбек, с лицом,  словно  вырезанным  из  дерева,  снял  с  себя
оружие. Воины  последовали  его  примеру.  Под  конвоем  нейтралоидов  они
покинули  зал.  Вскоре  корвет  поднялся  в  воздух  и  стал  стремительно
удаляться.
     Прошло несколько минут, затем Берана вызвали к телеэкрану. Лицо Эбана
Бузбека пылало гневом и ненавистью:
     - Я ушел с миром,  молодой  Панарх,  и  мир  будет  -  ровно  столько
времени, сколько потребуется на то, чтобы люди клана прибыли на Пао. Среди
наших трофеев будут не только твои уши но и голова!
     - Рискните! - отвечал Беран.


     Тремя месяцами позже воины Брумбо атаковали  Пао.  Флот  из  двадцати
восьми  военных  кораблей,   включающий   шесть   огромных   бочкообразных
транспортов, появился в небе. Защитные устройства не отреагировали на них,
и корабли беспрепятственно вошли в атмосферу.  Здесь  они  были  атакованы
баллистическими ракетами, но противоракетные установки противника взорвали
их в воздухе. Тесным строем корабли снизились над  Северным  Минамандом  и
приземлились в двух десятках миль от Эйльянре.  Из  транспортных  кораблей
вышло множество воинов клана, село на летающих коней. Они взмыли высоко  в
воздух стремительно мчась, кувыркаясь, кружась в восторге  от  собственной
силы и ловкости.
     Строй ракет был выпущен им навстречу, но защитные устройства кораблей
были настороже, и залп захлебнулся. Но этой угрозы  оказалось  достаточно,
чтобы всадники держались ближе к флотилии.
     Настал вечер,  затем  ночь.  Всадники  при  помощи  золотистого  газа
начертали на небе воинственные девизы, затем скрылись в кораблях  и  более
никаких действий пока не предприняли.


     Иные  события  происходили  тем  временем  на  Батмарше.  Как  только
флотилия из двадцати восьми кораблей устремилась к  Пао,  другой  корабль,
цилиндрической формы и очень мощный, по  всем  признакам  принадлежащий  к
торговому флоту Пао, приземлился в сырых, поросших  лесом  горах  в  южной
оконечности провинции Брумбо. Из него высадилась сотня молодых воинов.  На
них были надеты простые, скроенные из сегментов прозрачные плащи,  которые
превращались в обтекаемые панцири, стоило воину развести руки  в  стороны.
Антигравитационная сетка делала воинов  невесомыми,  реактивные  двигатели
позволяли им двигаться с огромной скоростью.
     Корабли летели низко над черными  деревьями,  над  дикими  равнинами.
Впереди  мерцало  озеро  Чагас,  в  котором   отражались   созвездия.   На
противоположном берегу виднелась крепость из булыжников и бревен  -  город
Слаго, над низкими постройками которого возвышалась башня с Залом Славы.
     Летучие воины, словно соколы, опустились на  землю.  Четверо  из  них
подбежали к священному огню, разметали по камушку древний  очаг,  потушили
пламя - лишь один тлеющий уголек они поместили в металлический  контейнер.
Остальные преодолели последние десять ступеней из камня, оглушили  стоящих
на страже жриц огня и ворвались в высокий закопченный зал.
     Со стены свешивалось знамя клана,  сотканное  из  волосков  с  головы
каждого из воинов клана Брумбо. Трофеи как попало сбрасывались в  ранцы  и
сумки: священные реликвии, древнее оружие, сотня изодранных знамен, свитки
и манускрипты, осколки скал, костей,  стали  и  древесного  угля,  склянки
высохшей коричневой крови, собранной в память о битвах и мужестве Брумбо.
     Когда в Слаго, наконец, поняли, что происходит, корабль паонитов  был
уже в космосе, на пути к Пао. Женщины, юноши, старики бежали  в  священный
парк, плача и крича. Но захватчики уже покинули город, унося с собой  душу
клана - самые драгоценные сокровища.


     На рассвете следующего  дня  воины  Брумбо  вывели  боевые  машины  и
образовали  восемь  платформ,  поднимаемых  в  воздух  антигравитационными
генераторами,  привели  в  боевую  готовность  противоракетные  установки,
динамические жала, звуковые бластеры. Другие головорезы  Брумбо  поднялись
на своих конях в воздух, но сейчас они  уже  двигались  стройными  рядами.
Боевые платформы поднялись в воздух - и  взорвались.  Механические  кроты,
проделав  туннели  в  грунте,  подложили  мины  под  основание  каждой  из
платформ. Воздушная кавалерия сбилась в кучу от ужаса.  Лишившись  защиты,
она становилась идеальной целью для ракет,  по  понятиям  Брумбо,  оружием
трусов.
     Мирмидоны-валианты  также  не  любили  ракет.  Беран   настаивал   на
минимальном кровопролитии, но когда были разрушены  боевые  платформы,  он
уже не смог сдерживать мирмидонов. В своих прозрачных панцирях они  взмыли
в небо и кинулись оттуда на кавалерию Брумбо. Над мирными  полями  закипел
страшный бой.
     Предрешить исход было невозможно. Мирмидоны и  воздушные  кавалеристы
Брумбо погибали в равных количествах, но через двадцать минут  кавалеристы
вдруг неожиданно вышли из боя и опустились на  землю,  оставив  мирмидонов
под огнем ракет. Однако  мирмидоны  не  были  захвачены  врасплох  и  тоже
нырнули вниз, к земле. Лишь несколько самых медлительных  -  общим  числом
около двадцати - были расстреляны.
     Всадники скрылись под защиту своих кораблей. Мирмидоны отступили.  Их
было меньше, чем  Брумбо  -  тем  не  менее  вояки  клана  дали  им  уйти,
озадаченные и испуганные столь неожиданным и свирепым сопротивлением.
     Остаток дня прошел тихо. Весь следующий день все также было  спокойно
- в это время  Брумбо  проводили  ультразвуковое  зондирование  почвы  под
корпусами своих кораблей, отыскивая и обезвреживая мины. Покончив с  этим,
флот поднялся в воздух, тяжело перелетел через Гилиантское  море.  Корабли
пересекли перешеек к югу от Эйльянре и приземлились на берегу -  на  таком
расстоянии от Великого Дворца, что  их  можно  было  видеть  невооруженным
глазом.
     На следующий  день  Брумбо  выступили  пешим  строем  в  шесть  тысяч
человек, защищенных противоракетными установками  и  вооруженных  четырьмя
огнеметами. Они осторожно продвигались вперед, прямо к Великому Дворцу. Но
мирмидоны не показывались,  и  никто  не  оказывал  сопротивления.  Брумбо
подошли уже под самые стены Великого Дворца, как вдруг со стены  спустился
вниз четырехугольник из черной, коричневой и желтой ткани. Брумбо замерли,
вглядываясь.
     Усиленный динамиками голос зазвучал из Дворца:
     - Эбан Бузбек, выйди вперед. Приди поглядеть на  добычу,  привезенную
нами из твоего Зала Славы. Выйди вперед, Эбан  Бузбек.  Тебе  не  причинят
зла.
     Эбан Бузбек выступил вперед, заговорил в усилитель:
     - Что за  новый  обман,  что  вы  еще  выдумали?  Что  еще  за  новый
паонитский трюк?
     - У нас все сокровища вашего клана, Эбан Бузбек: это знамя, последний
уголек вашего Вечного  Огня,  все  ваши  геральдические  реликвии.  Хочешь
выкупить их?
     Эбан Бузбек стоял шатаясь - казалось, он вот-вот  потеряет  сознание.
Он повернулся и неверным шагом пошел назад, на корабль.
     Прошел час. Эбан Бузбек и группа знати вышла вперед:
     -  Мы  требуем  перемирия,  чтобы  осмотреть  все  то,  что,  как  вы
утверждаете, попало вам в руки.
     - Приходи, Эбан Бузбек, осматривай сколько твоей душе угодно.
     Эбан Бузбек и его свита осмотрели все реликвии. Они не  проронили  ни
слова - молчали и сопровождавшие их паониты.
     Люди Брумбо в молчании вернулись на свои корабли.
     Вдруг раздался клич:
     - Пробил ваш час! Паонитские трусы! Приготовьтесь к смерти!
     Воины клана ринулись в наступление, движимые бешеными  чувствами.  Но
на полпути они встретились с мирмидонами и вступили в рукопашную схватку -
оружием были лишь мечи, пистолеты да просто руки.
     Брумбо были смяты:  впервые  воины  клана  встретили  силу,  явно  их
превосходящую. Они были отброшены, отступили. Они узнали страх.
     Из Великого Дворца снова зазвучал голос:
     - Ты не можешь победить, Эбан Бузбек, ты  не  можешь  ускользнуть.  В
наших руках ваши жизни, ваши  священные  реликвии.  Сдавайтесь,  иначе  мы
уничтожим и то, и другое.
     Эбан Бузбек сдался. Он  опустил  голову  до  земли  перед  Бераном  и
капитаном мирмидонов, он признал за Пао право полной свободы  и  отказался
от своих  прав  властелина.  Преклонив  колени  перед  священным  знаменем
Брумбо, он поклялся никогда более не вторгаться  на  Пао  и  не  замышлять
против него ничего плохого. Ему было разрешено по-лучить  назад  сокровища
клана, которые мрачные воины торжественно внесли на борт корабля. Флотилия
отчалила.
     А Пао все оборачивался по своей орбите  вокруг  Ауриола;  прошло  еще
пять лет, сложных и богатых событиями. Для Пао в целом  это  были  хорошие
годы. Никогда еще жизнь не была  столь  легка,  а  голод  -  столь  редким
явлением.  К  обычным  товарам,  производимым  на   планете,   прибавилось
множество других, импортируемых из далеких миров.
     Корабли текникантов достигали  самых  отдаленных  уголков  Галактики,
происходила  настоящая  коммерческая  конкуренция  между  текникантами   и
Меркантилем. В результате оба производства  расширялись,  и  те  и  другие
искали новых рынков сбыта.
     Число   валиантов   также   возросло,   но   по   другому   принципу.
Рекрутирования больше не проводились - только дитя отца и матери-валиантов
становилось полноправным членом касты.
     В Поне росло число когитантов, но не столь быстро. В  туманных  горах
было открыто три новых  института,  а  высоко,  на  самом  дальнем  утесе,
Палафокс выстроил мрачный и угрюмый дворец.
     Теперь  корпус  переводчиков  отделился  от  когитантов:  переводчики
фактически являлись  оперативным  отрядом  касты.  Как  и  прочие  группы,
переводчики  увеличились  количественно  и  очень  повысили  квалификацию.
Несмотря  на  свою  обособленность  от  трех  новоязычных  групп  и  всего
населения  Пао,  они  были  весьма  необходимы.  Когда   рядом   не   было
переводчика, любая сделка совершалась на Пастиче, который по  причине  его
универсальности понимали очень многие. Но  когда  обсуждался  какой-нибудь
специальный вопрос, без переводчика обойтись было нельзя.
     Прошли годы - и все  планы,  задуманные  Палафоксом,  претворяемые  в
жизнь Бустамонте и неохотно поддерживаемые его племянником, приносили свои
плоды.  Четырнадцатый  год   правления   Берана   принес   процветание   и
благополучие.
     Беран давно относился скептически  к  обычаю  иметь  гаремы,  который
ненавязчиво, но весьма крепко укоренился во многих Институтах  Когитантов.
Изначально в девушках  не  было  недостатка  -  многие  были  согласны  на
выгодные брачные контракты, и все сыновья и внуки Палафокса, не говоря  уж
о нем самом, содержали колоссальные гаремы неподалеку от Пона. Но когда на
Пао  снизошло  благоденствие,  количество  молодых  женщин,  согласных  на
подобные  условия,  резко  уменьшилось,   и   поползли   странные   слухи.
Поговаривали о снадобьях, гипнозе, даже черной магии...
     Беран приказал расследовать,  какими  методами  добиваются  когитанты
согласия женщин на  подобные  контракты.  Он  понимал,  что  вторгается  в
деликатную область, но не  ожидал  столь  незамедлительной  реакции.  Лорд
Палафокс лично прибыл в Эйльянре.
     Однажды утром  он  появился  на  террасе  Дворца,  где  Беран  сидел,
созерцая море. При виде высокой тощей фигуры и  резких  черт  Беран  вдруг
осознал, сколь мало этот Палафокс отличался от того, увиденного им впервые
много лет назад. Даже одежда из тяжелой коричневой ткани,  серые  брюки  и
шапочка с острым козырьком были все такими же. Сколько же Палафоксу лет?
     Палафокс пренебрег обычной церемониальной болтовней.
     - Панарх Беран, налицо досадная неприятность. Вы должны принять меры.
     Беран медленно наклонил голову:
     - И что это за досадная неприятность?
     - Вторжение в мои сугубо личные дела. Шайка  грубых  ищеек  ходит  по
моим следам, беспокоит моих женщин бесцеремонной слежкой. Я  прошу,  чтобы
вы нашли того, кто отдал это распоряжение и примерно наказали виновных.
     Беран встал:
     -  Лорд  Палафокс,  довожу  до  вашего   сведения,   что   приказ   о
расследовании отдал я сам.
     - В самом деле? Вы поражаете меня, Панарх Беран! И что  вы  надеетесь
узнать?
     - Я не хочу ничего узнавать. Я полагал, что вы расцените этот акт как
предупреждение и перемените  свое  поведение  ровно  настолько,  насколько
необходимо. Вместо этого вы  предпочли  противиться,  что  создает  лишние
сложности.
     - Я Магистр Брейкнесса. Я  действую  напрямик,  без  околичностей,  -
голос Палафокса был стальным, но само заявление на первый взгляд  казалось
безобидным.
     Беран, в прошлом изучавший искусство полемики, попробовал извлечь  из
этого выгоду.
     - Вы всегда были ценным союзником, Лорд Палафокс. Взамен вы  получили
право полного контроля над событиями на Нонаманде. Но все  должно  быть  в
рамках законности. Заключение контрактов с женщинами по  их  добровольному
согласию хоть и социально оскорбительно,  но  само  по  себе  не  является
преступлением. Но без их согласия...
     - А какие основания у вас есть для подобных заявлений?
     - Слухи в народе.
     Палафокс слегка улыбнулся:
     - А если вдруг вам удастся в этом удостовериться? Что тогда?
     Беран заставил себя взглянуть в темные мерцающие глаза:
     - Ваш вопрос лишен смысла. Все это уже в прошлом.
     - Ваши слова невразумительны.
     - Способ пресечь слухи - это пролить свет на действительное положение
дел. Отныне и впредь женщины, желающие заключить брачные контракты, должны
являться в общественное учреждение - сюда, в Эйльянре. Все контракты будут
заключаться  только  в  этом  учреждении,  все  прочие  будут   юридически
приравнены к похищению.
     Палафокс помолчал несколько секунд. Затем мягко спросил:
     - Как вы собираетесь обеспечить соблюдение этого закона?
     - Обеспечить соблюдение закона? - Беран был удивлен.  -  На  Пао  нет
необходимости   обеспечивать    выполнение    народом    правительственных
постановлений.
     Палафокс отрывисто кивнул:
     - Ситуация, как вы сказали, прояснилась. И я верю, что ни у  кого  из
нас не будет повода для жалоб.
     С этими словами он удалился.
     Беран глубоко вздохнул, откинулся на спинку кресла и  прикрыл  глаза.
Он одержал победу - в определенной степени, конечно. Он отстоял  авторитет
государства и вырвал молчаливое признание этого авторитета у Палафокса.
     Беран был достаточно умен - он понимал, что радоваться еще  рано.  Он
знал, что Палафокс, непоколебимый в своем идеализме - в его высшей форме -
вероятнее всего не ощутил эмоциональной окраски  происшедшего  и  посчитал
свое видимое поражение не  более  чем  минутной  неприятностью.  А  теперь
следовало обдумать два важных вопроса. Первый: что-то в  манере  Палафокса
говорило, что, несмотря на гнев, он был подготовлен к хотя  бы  временному
компромиссу. "Временный" - вот ключевое слово, вот зацепка!  Палафокс  был
человеком, высоко ценящим свое время.
     Второй вопрос: построение последней фразы Палафокса. "Я верю, что  ни
у кого из нас  не  будет  повода  для  жалоб".  Подразумевалось  признание
равенства статусов - равной власти, равной силы, и  в  то  же  время  явно
присутствовало чувство уязвленного честолюбия.
     Беран не помнил, чтобы Палафокс когда-либо  прежде  говорил  подобным
образом. Он строго выдерживал позу Магистра  Брейкнесса,  находящегося  на
Пао лишь временно - в качестве советника. Сейчас казалось, что он выступал
с позиций постоянного жителя планеты, обладающего правами собственника,  к
коим и требовал уважения.
     Беран тщательно припоминал события, приведшие к  нынешнему  положению
дел. Пять тысяч лет на Пао состав населения был однороден,  свято  чтились
традиции, корни которых терялись в глубине  веков.  Панархи  сменяли  друг
друга, династии приходили и уходили, но вечны были зеленые поля и  голубые
океаны. Пао тех времен  был  легкой  добычей  корсаров  и  захватчиков,  и
нередко выдавались периоды, очень тяжелые для жителей планеты. Идеи  Лорда
Палафокса, безжалостный  диктат  Бустамонте  в  течение  одного  поколения
изменили все. Сейчас Пао процветал, и его торговый флот бороздил  просторы
Галактики. Торговцы Пао превзошли меркантилийцев, воины Пао победили  вояк
с Батмарша, паонитские интеллектуалы даже выигрывали  в  сравнении  с  так
называемыми Магами Брейкнесса.
     Но ведь эти люди, которые превзошли  всех  -  лучше  всех  торговали,
лучше всех воевали, лучше всех  мыслили,  в  сравнении  с  их  соседями  с
ближайших планет были ближе  к  тем,  чьим  отцом  или  праотцом  является
Палафокс, чем к истинным паонитам. Палафоксианцы -  вот  более  подходящее
название для этих людей. Валианты и текниканты - кто  они?  По  крови  они
паониты, но их образ жизни так далек от традиций Пао! Они чужие  -  как  и
Брумбо с Батмарша или меркантилийцы!
     Беран вскочил. Как мог он быть так слеп, так беспечен! Эти люди -  не
паониты, как бы хорошо они не служили Пао, они оставались чужаками, и  еще
вопрос,  кому  на  самом  деле  они  верны.  Различия  между   валиантами,
текникантами и паонитами стали слишком  велики.  Этот  процесс  необходимо
затормозить и повернуть вспять - новые группы должны ассимилироваться!
     Теперь, когда он ясно видел  свою  цель,  было  необходимо  тщательно
обдумать средства  ее  достижения.  Проблема  была  сложна  -  действовать
следовало весьма осторожно.  В  первую  очередь,  создать  агентство,  где
женщины могли бы заключать добровольные брачные  соглашения.  Он  не  даст
Палафоксу "повода для жалоб".





     В восточных окрестностях Эйльянре, на противоположном берегу  старого
канала  Ровенон,  раскинулись  широкие  неогороженные  общинные  земли,  в
последнее время используемые в основном для запускания воздушных змеев или
праздничных танцев. Там по приказу Берана был возведен  большой  павильон,
где женщины, желающие заключить брачные  контракты  с  когитантами,  могли
продемонстрировать  свои  достоинства.  О  новом  агентстве  было   широко
объявлено, а также и о том, что  любые  частные  контракты  с  когитантами
будут признаны незаконными.
     Настал  день  открытия.  В  полдень  Беран  явился,  чтобы  осмотреть
павильон. На скамьях  внутри  сидели  женщины  весьма  жалкой  наружности:
некрасивые, изможденные, осунувшиеся - их было не  более  тридцати.  Беран
смотрел на них в изумлении.
     - И это все?
     - Все, Панарх!
     Беран удрученно потер подбородок. Оглядевшись, он  заметил  человека,
которого меньше всего хотел видеть: Палафокса.
     Беран, сделав небольшое усилие, заговорил первым:
     - Выбирайте, Лорд Палафокс. Тридцать самых очаровательных женщин  Пао
к вашим услугам.
     Палафокс беспечно отвечал:
     - Если их забить и похоронить, может  получиться  сносное  удобрение.
Иного применения им я не вижу.
     В этом замечании таился вызов: если не удастся распознать ход  мыслей
Магистра и должным образом ответить, Беран потеряет инициативу.
     - Оказывается, Лорд Палафокс, брачные контракты с когитантами  далеко
не столь желанны для женщин Пао, как  вы  хотели  бы.  Впрочем,  так  я  и
полагал. Поглядите на женщин - красноречивее всего их явные изъяны.
     Палафокс не произнес  ни  звука,  но  шестым  чувством  Беран  ощутил
опасность. Краем глаза взглянув на Палафокса, он был  поражен:  лицо  того
походило на маску мертвеца.  Магистр  поднимал  руку.  Указательный  палец
Палафокса уже был направлен на него. Беран бросился на  пол.  Голубой  луч
прошипел над самой головой Панарха. Тогда Беран  в  свою  очередь  вскинул
руку: из его пальца вырвался луч, пробежал  по  руке  Палафокса,  вошел  в
область локтя, пронзил кость и вышел из плеча.
     Палафокс вскинул голову, сжал зубы и закатил  глаза,  словно  бешеный
конь. Кровь запенилась и заструилась - рука  была  искалечена,  оплавлена,
сломана.
     Беран вновь направил палец на Палафокса - он понимал, что  его  нужно
уничтожить, он желал этого, это был  его  долг!  Палафокс  стоял,  но  его
взгляд перестал быть человеческим - это были  глаза  существа,  ожидающего
смерти. Беран заколебался, и секунды оказалось достаточно, чтобы  Палафокс
снова стал человеком и вскинул теперь левую руку. Беран  снова  нацелился,
голубой лучик вырвался из его пальца вновь, но натолкнулся на препятствие,
созданное левой рукой противника. Голубой лучик словно растворился.
     Беран отступил. Три  десятка  женщин  валялись  на  полу,  трясясь  и
всхлипывая. Адъютанты Берана стояли вялые и обмякшие. Палафокс попятился к
дверям павильона, повернулся и вышел. У Берана не  было  сил  преследовать
его.
     Панарх вернулся во Дворец и заперся в своих апартаментах. Утро плавно
перешло в золотой паонитский полдень, день скатился к вечеру.
     Беран заставил себя встать.  Он  подошел  к  гардеробу,  облачился  в
облегающий черный костюм. Затем вооружился ножом, лучеметом, парализатором
мысли, проглотил  таблетку  нейростимулятора.  Потом  тихо  направился  на
крышу, скользнул в летательный аппарат, взвился высоко в ночь и полетел  к
югу.
     Сумрачные  скалы  Нонаманда  поднялись   из   моря   -   видна   была
фосфоресцирующая полоса  прибоя  у  подножья  и  несколько  тусклых  огней
наверху. Беран держал курс над темными  утесами  по  направлению  к  Пону.
Суровый и напряженный, он правил в полной уверенности, что летит на верную
смерть.
     Вот она, Гора Дрогхэд, а внизу  -  Институт!  Каждое  здание,  каждая
терраса, тропинка, общежитие -  каждая  постройка  знакомы  до  мельчайших
подробностей; годы, проведенные им здесь в  качестве  переводчика,  теперь
сослужат ему хорошую службу. Беран посадил машину на утесе с  краю  плато,
затем привел в действие антигравитационную сетку в подошвах ног, взвился в
воздух и полетел к Институту. Он парил высоко, купаясь в холодных  потоках
ночного ветра,  оглядывая  здания  внизу.  Вот  спальня  Палафокса  -  там
пробивается сквозь треугольные стекла огонек.
     Беран опустился на  бледный  камень  крыши.  Ветер  словно  плакал  и
посвистывал, больше никаких звуков слышно не было.
     Беран подбежал к двери. При помощи  своего  указательного  пальца  он
выжег замок, распахнул двери и спустился в зал. В спальне  стояла  тишина:
ни голоса, ни шороха. Длинными стремительными шагами он поспешил  вниз  по
коридору. В верхнем этаже располагались комнаты для дневных  работ  -  они
были пусты. Панарх спустился по лестнице, повернул направо,  ища  источник
света, замеченного им сверху. Перед дверью он  замешкался,  прислушиваясь.
Голосов  слышно  не  было,  но  он  уловил  легкий  шорох  внутри:  кто-то
пошевелился, сделал несколько почти бесшумных шагов. Беран  дотронулся  до
замка. Дверь была заперта. Беран весь  собрался  -  все  должно  произойти
стремительно, ну! Вспышка пламени, дверь отперта, дверь  настежь  -  рывок
вперед! В кресле за столом - человек.
     Человек поднял голову. Беран резко остановился. Это был  не  Палафокс
это был Финистерл.
     Финистерл поглядел на направленный на него палец, затем  посмотрел  в
лицо Берана:
     - Что ты делаешь здесь?
     Финистерл воскликнул это на Пастиче, и на том же  языке  Беран  задал
ему встречный вопрос:
     - Где Палафокс?
     Финистерл слабо рассмеялся, откинувшись на спинку:
     - Кажется, меня чуть было не настиг рок отца!
     Беран приблизился на шаг:
     - Где Палафокс?
     - Ты опоздал. Палафокс отбыл на Брейкнесс.
     - На Брейкнесс! - Беран вдруг ощутил себя обмякшим и усталым.
     - Он тяжело ранен, его рука превращена просто в лохмотья.  В  здешних
условиях восстановить ее невозможно, - Финистерл оглядывал Берана с  новым
чувством осторожного любопытства. - И это скромняга Беран, да ты  какой-то
черный демон!
     Беран медленно сел:
     - Кто же мог сделать такое,  кроме  меня!  -  Он  вдруг  взглянул  на
Финистерла: - Ты не обманываешь меня?
     Тот покачал головой:
     - Почему я должен тебя обманывать?
     - Ведь он твой отец!
     Финистерл пожал плечами:
     - Это ничего не значит - как для отца, так и для сына. Человек, каким
бы замечательным и выдающимся он не был, обладает всего лишь ограниченными
возможностями. Более не секрет, что Лорд  Палафокс  в  конце  концов  стал
жертвой болезни Магистров Брейкнесса - он Эмеритус. Мир и его  собственный
мозг больше не существуют для него в отрыве друг от друга,  для  Палафокса
они - единое целое.
     Беран потер подбородок, нахмурился. Финистерл подался к нему:
     - Ты знаешь, к чему он стремится? Ты понимаешь причину его пребывания
на Пао?
     - Догадываюсь, но не знаю наверняка.
     - Несколько недель назад он собрал всех своих сыновей. Он  говорил  с
нами, четко формулируя свои цели. Он заявил, что  Пао  -  его  собственный
мир,  его  собственность.  При  помощи  своих  сыновей,   внуков,   да   и
собственными силами он в конце концов вытеснит коренное население  планеты
- паонитов - и вот однажды на планете не останется никого, кроме Палафокса
и его отпрысков.
     Беран тяжело поднялся на ноги.
     - Что ты намерен делать теперь? - спросил Финистерл.
     - Я паонит, - сказал Беран. -  Я  был  по-паонитски  пассивен.  Но  я
учился в Институте Брейкнесса - и сейчас я буду действовать. Если я  камня
на камне не оставлю от того, на что Палафокс потратил так много времени  и
сил, может быть, он не вернется на Пао.
     Панарх оглядел комнату:
     - Я начну действовать прямо здесь, в Поне. Все  вы  можете  убираться
куда  хотите,  но  уйти  вы  обязаны.  Завтра  Институт  Когитантов  будет
разрушен.
     Финистерл вскочил на ноги, отбросив всякую сдержанность:
     - Завтра? Это фантастика! Это нереально! Мы  не  можем  бросить  наши
исследования, нашу библиотеку, наше ценное оборудование!
     Но Беран уже шел к дверям:
     - Тянуть больше нельзя. Конечно, за вами  останется  право  увезти  с
собой вашу личную собственность. Но этот монстр -  Институт  Когитантов  -
завтра исчезнет!


     Эстебан Карбоне,  Верховный  Маршал  валиантов,  мускулистый  молодой
человек с открытым приятным лицом,  привык  вставать  с  рассветом,  чтобы
вдоволь наплаваться в волнах прибоя.
     Этим утром он вернулся в свои покои нагой, мокрый и  задыхающийся  со
своего обычного утреннего купания, и увидел человека в  черном,  молчаливо
ожидающего его.
     Эстебан Карбоне замер, смущенный:
     - Панарх, это неожиданность. Прошу простить меня - я оденусь.
     Он убежал в свою комнату и вскоре возвратился, уже облаченный в яркую
форму черно-желтого цвета.
     - Теперь, Ваше Величество, я жду ваших приказаний.
     - Они будут кратки, - сказал Беран. -  В  поход  на  Пон,  к  полудню
уничтожить Институт Когитантов.
     Эстебан Карбоне был несказанно изумлен:
     - Правильно ли я понял вас, Ваше Величество?
     - Я повторяю: захватите Пон и  уничтожьте  Институт  Когитантов!  Его
нужно сравнять с землей! Когитанты уже предупреждены, началась эвакуация.
     Эстебан Карбоне выдержал внушительную паузу перед тем, как ответить:
     - Давать советы в делах политики Панарху Пао - не мое дело и  не  мое
право, но не слишком ли это жестоко? Я бы спокойно обдумал все еще раз.
     Беран не обиделся:
     - Я одобряю ваш совет. Это  решение  обдумано  мной  уже  много  раз.
Будьте так добры приступить к выполнению приказа без долгих  отлагательств
- немедленно!
     Эстебан Карбоне низко поклонился, коснувшись ладонью лба:
     - Этого достаточно, Панарх Беран.
     И заговорил в устройство связи.
     А ровно в полдень с военного корабля поднялась ракета. Она  летела  к
горстке зданий на плато за горой Дрогхэд. Одна  лишь  вспышка  голубого  и
белого пламени - и Институт Когитантов прекратил свое существование.
     Когда  до  Палафокса  дошла  эта  новость,  его  лицо  потемнело   от
прихлынувшей темной крови, он заметался.
     - Ну что ж, вот как он погубил себя! - рычал Магистр сквозь зубы. - Я
буду отмщен, но как много мнит о себе этот молодой фат!
     Когитанты прибыли в Эйльянре и заселили старый  квартал  Бьюклейр,  к
югу  от  Ровенона.  За  несколько  месяцев  они  очень  изменились  -   их
переполняло радостное  чувство  обретенной  свободы.  Они  перестали  быть
схоластически сосредоточенными и напряженными и приобрели  черты  богемной
интеллигенции. Повинуясь какому-то таинственному движению души, они  почти
не говорили между собой на когитанте, в равной степени пренебрегая  языком
Пао, и общались на Пастиче.





     Беран Панаспер, Панарх Пао, сидел в  круглом  зале  с  куполообразным
потолком - в той же самой резиденции в перголаи, в  том  же  самом  черном
кресле, в котором умер его отец, Аэлло.
     Остальные места за  резным  столом  из  слоновой  кости  пустовали  -
поблизости не было никого, кроме двух черных нейтралоидов за дверью.
     За дверью послышались шаги, мамароны окликнули идущего голосами, звук
которых напоминал треск рвущейся ткани. Беран, узнав пришедшего, дал  знак
впустить его.
     Финистерл вошел в зал мрачнее тучи, не  удостоив  вниманием  огромных
черных стражей, остановился в самом центре и оглядел Берана  с  головы  до
ног. Он заговорил  на  Пастиче,  и  слова  его  были  язвительны  и  полны
противоречий, как и сам по себе язык:
     - Ты выглядишь как самый последний бедняга во всей Вселенной.
     Беран с трудом заставил себя улыбнуться:
     - Когда сегодняшний день закончится - так или иначе, - я смогу  спать
спокойно.
     - Я  вообще  никому  из  вас  не  завидую,  -  задумчиво  пробормотал
Финистерл, - и меньше всего тебе.
     - А я завидую всем, кроме самого себя, - угрюмо ответил  Беран.  -  Я
действительно вполне соответствую народному  представлению  о  том,  каков
должен  быть  Панарх  -  человек,  облеченный  властью,  несущий  ее   как
проклятье, принимающий и воплощающий в жизнь решения с такой же легкостью,
с какой обычный человек бросает в цель стальное копье... И  все  же  я  не
изменюсь - ибо я многому научился в Институте Брейкнесса: я верю тому, что
никто кроме меня не способен быть справедливым и беспристрастным.
     - Но ведь эта вера, о которой ты с осуждением говоришь, - может быть,
это всего лишь правда?
     Пробили часы - потом еще и еще раз.
     - Теперь к делу, - сказал Беран. - В течение следующего часа Пао  или
будет спасен, или погибнет, - он подо-шел к высокому черному креслу и сел.
Финистерл молча опустился на один из стульев около стола.
     Мамароны распахнули черные резные двери. В зал чинно  вошла  вереница
чиновников - министры, секретари, всего около двух дюжин. Они  почтительно
склонили головы и заняли места за столом.
     Вошли служанки, разлили охлажденное искрящееся вино.
     Снова пробили часы. Мамароны вновь открыли двери. Чеканя шаг,  в  зал
вошел Эстебан Карбоне, Верховный Маршал валиантов, сопровождаемый четырьмя
офицерами. Они были облачены в парадную форму и шлемы из светлого металла,
которые, войдя,  сняли.  Офицеры  выстроились  перед  Бераном  в  шеренгу,
поклонились и бесстрастно выпрямились.
     Беран  очень  долго  ждал  этой  минуты.  Он  встал  и   торжественно
приветствовал  пришедших.  Валианты  сели.  Все   их   движения   отличала
отточенная четкость.
     - Времена и условия меняются, - проговорил Беран  ровным  голосом  на
валианте, - динамические  программы  развития,  прежде  имевшие  ценность,
сейчас  становятся  опасными  -  миновала  необходимость  в  них.   Такова
настоящая ситуация на Пао. Мы лицом к  лицу  с  опасностью  утраты  нашего
единства. Теперь конкретно о том, что касается  валиантских  лагерей.  Они
были созданы с целью отражения конкретной угрозы. Этой  угрозы  больше  не
существует: противник разбит, настал  мир.  Валианты,  сохранив  все  свои
особенности, должны теперь влиться в основную массу населения Пао. С  этой
целью отныне военные поселения будут размещены на всех восьми континентах,
а также на самых крупных островах. В этих поселениях будут жить  валианты,
группами по пятьдесят мужчин и женщин. Они будут использовать свои  лагеря
лишь в качестве организационных центров, а жить они будут в поселках. К их
услугам будут прибегать лишь тогда, когда того  потребуют  обстоятельства.
Территории, которые сейчас занимают валианты, будут возвращены их  прежним
владельцам, и там постепенно восстановятся прежние обычаи, - Панарх сделал
паузу, оглядел всех  присутствующих.  Наблюдавший  за  ним  Финистерл  был
восхищен: человек, которого он до сих пор считал угрюмым и  нерешительным,
проявил потрясающую волю.
     - Есть ли у кого-нибудь  вопросы  или  свои  соображения?  -  спросил
Беран.
     Верховный  Маршал  сидел  словно  каменное   изваяние.   Наконец   он
поклонился:
     -  Панарх,  я  выслушал  ваши  приказы,  но  нахожу  их  неразумными.
Известно, что Пао требуется  мощная  армия  как  для  защиты,  так  и  для
нападения. Мы,  валианты,  являемся  этой  армией.  Мы  незаменимы!  Вашим
приказом вы уничтожаете нас. Мы утратим наш боевой дух,  наше  единство  и
боеспособность!
     - Я все это осознаю, - сказал  Беран,  -  и  очень  сожалею.  Но  это
меньшее из всех возможных зол. Валианты  должны  составить  скелет  армии,
которая тем не менее будет сформирована из паонитов.
     - О, Панарх, - заговорил Верховный Маршал резко, - в том-то и состоит
главное затруднение! Вас, паонитов, не интересует война, вы...
     Беран поднял руку:
     - Нас, паонитов, - произнес он раздельно, - мы все паониты.
     Верховный Маршал склонил голову:
     -  Я  погорячился...  Но,  Панарх,  ведь  совершенно  очевидно,   что
рассеяние  резко  снизит  боеспособность  армии!  Ведь  для  того,   чтобы
оставаться силой, мы должны жить единой  семьей  -  вместе  упражняться  в
воинском искусстве, участвовать в церемониях, учебных боях...
     Беран был готов к протесту со стороны Карбоне:
     - Проблемы, о  которых  вы  говорите,  действительно  существуют,  но
затрагивают  лишь  организационные  стороны  вашей  деятельности.   Я   не
стремлюсь умалить  престиж  или  боеспособность  валиантов.  Но  на  карту
поставлено  единство  государства,  и  эти  группы  населения   -   словно
злокачественные опухоли на Пао! Они должны быть уничтожены.
     Эстебан Карбоне с минуту угрюмо глядел  в  пол,  потом  посмотрел  на
своих спутников, ища поддержки. Лица их были мрачны, они явно упали духом.
     - Вы не принимаете в расчет один  важный  фактор,  Панарх,  -  фактор
моральный! - тяжело выговорил Карбоне. - Наша боеспособность...
     Беран резко оборвал его:
     - Эти проблемы вы как Верховный Маршал должны решать сами. Если вы на
это не способны, я назначу на ваше место  другого.  Дискуссия  окончена  -
основной принцип должен быть принят в таком виде, в каком я  его  изложил.
Детали вы обсудите с Министром Территориального ведомства.
     Беран  поднялся  на  ноги  и  кивнул,  давая  понять,  что  аудиенция
окончена. Валианты поклонились и чеканным шагом вышли из зала.
     Когда они ушли, в зал вошли люди в  простых  серых  и  белых  одеждах
текникантов. Они получили те же  распоряжения,  что  и  валианты,  заявили
такие же протесты:
     - Почему сообщества непременно должны быть малы? В ближайшем  будущем
на Пао должно возникнуть множество промышленных комплексов.  Помните,  что
эффективность  нашей  работы  всецело  зависит  от  концентрации,  тесноты
общения. Мы просто не сможем работать в таких маленьких колониях!
     - Но ваши функции несравненно шире, чем просто товаропроизводство. Вы
должны образовывать ваших братьев паонитов! Несомненно,  на  первых  порах
вам будет нелегко, но со временем новая политика будет  работать  к  нашей
обоюдной выгоде.
     Текниканты покинули дворец столь же огорченные и недовольные,  как  и
валианты.
     Чуть позднее, в тот же день, Беран гулял вдоль берега с  Финистерлом.
Если тот говорил, можно было верить в его искренность без  скидки  на  то,
приятно это Панарху или нет.
     Спокойный прибой накатывался на песок,  принося  с  собой  сверкающие
осколки раковин, кусочки ярко-голубых кораллов, пурпурные нити водорослей.
     Беран  чувствовал  себя  совершенно  изнуренным.  Финистерл   шел   с
отрешенным  видом  и  не  проронил  ни  слова,  пока  Беран  напрямую   не
поинтересовался его точкой  зрения  на  все  происходящее.  Финистерл  был
бесстрастен и прям:
     - Я думаю, ты совершил ошибку, отдавая свои  распоряжения  здесь,  на
Перголаи.   Валианты   и   текниканты   вернутся   в   привычную    среду.
Психологический эффект  будет  таков,  как  если  бы  они  возвратились  к
реальности из небытия. Тем более дикими покажутся им твои приказания. Если
бы ты беседовал с ними в Деиромбоне и Клеоптере, приказы воспринимались бы
более предметно.
     - Ты думаешь, мне не подчинятся?
     - Да, такая вероятность довольно велика.
     Беран вздохнул:
     - Я и сам этого опасаюсь. Но допустить неповиновения  нельзя.  Сейчас
мы должны расплатиться за безумие Бустамонте.
     - И за властолюбивые замыслы моего отца, Лорда Палафокса,  -  заметил
Финистерл.
     Беран ничего  не  ответил.  Они  возвратились  в  павильон,  и  Беран
немедленно вызвал Министра Гражданских Служб.
     - Необходимо привести в боевую готовность мамаронов, все войско.
     Министр тупо уставился на Берана:
     - Привести в боевую готовность? Где?
     - В Эйльянре. Немедленно.


     Беран, Финистерл и небольшая свита прилетели в Деиромбону.  Вслед  за
их машиной, в некотором  отдалении,  летели  шесть  грузовых  кораблей,  в
которых находилась вся гвардия мамаронов. Они ворчали и перешептывались.
     Машина Берана приземлилась. Он  и  его  спутники  ступили  на  землю,
пересекли пустынную площадь около Стены Героев и вошли  в  длинное  низкое
здание - штаб-квартиру Эстебана Карбоне,  знакомую  Берану  не  хуже,  чем
Великий Дворец в Эйльянре. Не обращая внимания на удивленное выражение лиц
и вопросы на отрывистом языке, Панарх решительно вошел в  штаб,  захлопнув
за собой дверь.
     Верховный Маршал и четверо офицеров вскинули  головы  в  раздражении,
быстро сменившемся виноватым изумлением. Беран рванулся  вперед,  движимый
гневом, пересилившим его природную застенчивость. На столе лежал документ,
озаглавленный так: "Полевые маневры 262: маневр военных кораблей типа С  и
вспомогательных торпедных установок". Сверкающий  взгляд  Берана  приковал
Карбоне к месту:
     - Так вот как вы исполняете мой приказ!
     Карбоне, справившись с изумлением, не испугался.
     - Прошу снисхождения за задержку, Панарх. Я был уверен, что когда  вы
еще раз обдумаете, вы поймете, что ваш приказ был ошибочным...
     -  Никакой  ошибки  нет.  И  сейчас  я  приказываю  вам:   немедленно
приступайте к выполнению инструкций, полученных от меня вчера!
     Они глядели в глаза друг  другу,  каждый  в  непоколебимой  решимости
поступать так, как он считал нужным, и оба не собирались сдаваться.
     - Вы слишком давите на нас, - сказал Маршал бесстрастным  голосом,  -
здесь, в Деиромбоне, считают, что мы - те, кто держит  в  руках  оружие  и
обладает реальной силой, - должны пользоваться плодами этой силы.  И  если
вы не хотите рисковать...
     - Исполняйте приказание! - закричал Беран. - Или я  вас  убью!  -  он
поднял руку.
     Позади послышался какой-то звук. Вспыхнули  искры  голубого  пламени.
Кто-то хрипло вскрикнул, лязгнул металл. Резко обернувшись,  Беран  увидел
Финистерла,  стоящего  над  распростертым  телом   валиантского   офицера.
Финистерл держал в руках дымящийся лучемет.
     Тяжелый  кулак  Карбоне  ударил  Берана  в  челюсть  -   тот   спиной
опрокинулся на стол. Финистерл повернулся, чтобы снова выстрелить, но  его
руку с оружием перехватили. Раздался клич:
     - В Эйльянре! Смерть паонитским тиранам!
     Беран поднялся на ноги, но Маршала уже не было в комнате. Держась  за
ноющую  челюсть,  он  заговорил  в  микрофон  на  плече.  Тут   же   шесть
транспортных кораблей, уже висящих над Деиромбоном, опустились на площадь,
чудовищные черные мамароны высыпали из них.
     - Окружайте здание штаба, - приказывал Беран, - никого не впускайте и
не выпускайте.
     Карбоне  отдавал  свои  приказы  по  радио.   Из   ближайших   казарм
послышались торопливые шаги, и на плац  высыпали  валиантские  воины.  При
виде нейтралоидов они резко остановились.
     Командиры отделений выступили вперед - сразу  же  валианты  из  толпы
превратились в четко организованный строй. Некоторое время было тихо, пока
мамароны и мирмидоны оценивали силы  друг  друга.  На  шеях  у  командиров
отделений запульсировали огоньки. Из устройств послышался голос Верховного
Маршала Эстебана Карбоне:
     - Атакуйте их и уничтожьте! Не щадить никого. Убить всех.


     Эта битва была самой  жестокой  в  истории  Пао.  Сражались  молча  и
беспощадно. Мирмидоны числом превосходили мамаронов, но каждый  нейтралоид
был в три раза сильнее  обыкновенного  человека.  Из  штаб-квартиры  Беран
говорил в микрофон:
     - Маршал, я умоляю вас -  предотвратите  кровопролитие.  В  этом  нет
необходимости!
     Ответа не последовало.  На  площади  расстояние  между  мамаронами  и
мирмидонами сократилось  до  сотни  футов  -  они  стояли  лицом  к  лицу.
Нейтралоиды злобно усмехались, презирая жизнь, презирая страх.  Мирмидоны,
переполненные  нетерпением  и  энергией,   жадно   стремились   к   славе.
Нейтралоиды, прикрытые своими щитами и  стоящие  спинами  к  стене  здания
штаб-квартиры,  были  неуязвимы  для  легкого  вооружения,  но  стоит   им
отступить от стены - и откроются спины.
     Внезапно они опустили щиты: их лучеметы изрыгнули  смерть  -  человек
сто из первых рядов мирмидонов упали замертво.  Щиты  снова  поднялись,  и
ответный залп нимало не повредил нейтралоидам.
     Бреши в рядах  мирмидонов  немедленно  заполнялись.  Рога  протрубили
воинственную песнь, мирмидоны обнажили кривые сабли и кинулись  на  черных
гигантов. Нейтралоиды снова  опустили  щиты,  их  оружие  снова  изрыгнуло
смерть - вновь сотня или  две  воинов  упали.  Но  двадцать  или  тридцать
наиболее  проворных  преодолели  последние  ярды.   Нейтралоиды   обнажили
огромные мечи - блеск стали, шипение, свист,  хриплые  крики,  -  и  снова
мамароны стояли неуязвимые и свободные. Но за то короткое мгновение,  пока
щиты их были опущены, огненные струи из поредевших рядов мирмидонов попали
в цель, и дюжина нейтралоидов упала. Черные ряды  бесстрастно  сомкнулись.
Снова затрубили рога  мирмидонов,  снова  ряды  столкнулись  и  засверкала
сталь.
     День уже клонился  к  вечеру,  низко  на  западе  рваные  облака  уже
обволакивали солнце, но яркий оранжевый луч освещал поле боя,  сверкал  на
великолепных тканях,  делал  блестящими  лоснящиеся  черные  тела,  тускло
отражался в лужах крови.
     В  здании   штаб-квартиры   стоял   Беран,   осознавая   всю   горечь
происходящего. Сколь самонадеянны эти люди! Сколь  они  упрямы!  Ведь  они
разрушают тот Пао, который он надеялся построить -  и  он,  властелин  над
пятнадцатью биллионами, не имел достаточной силы, чтобы укротить несколько
тысяч восставших!
     А на площади тем временем  мирмидоны  наконец  разбили  надвое  строй
нейтралоидов,  смяли  края,  и  черные  воины  сгрудились  двумя   кучами.
Нейтралоиды поняли, что их час пробил, и все их невероятное  отвращение  к
жизни, к людям, ко всему мирозданию закипело и сконденсировалось в сгустке
ярости. Один за другим они падали под градом ударов. Несколько  последних,
оставшихся в живых, поглядели друг  на  друга  и  рассмеялись  -  это  был
нечеловеческий сиплый рев, леденящий кровь. Вскоре они тоже  были  мертвы.
На площади стало тихо, лишь изредка слышались приглушенные рыдания.  Потом
около Стелы Героев валиантские женщины запели победную песнь, скорбную и в
то же время полную ликования. Уцелевшие  в  битве  и  раненые,  задыхаясь,
подхватили ее.
     Беран и его небольшая свита уже покинули Деиромбону. В  машине  Беран
сидел безмолвно, окаменев от горя. Все его тело сотрясалось, глаза  словно
горели в глазницах. Это было поражение. Все его мечты рушились, надвигался
хаос.
     Он  вспомнил  долговязую  фигуру  Палафокса,   его   худое   лицо   с
клинообразным носом и непроницаемо-черными глазами. Образ этот  был  столь
выразителен,  что  стал  вдруг  почти  дорог  Берану,  как   воспоминание,
пронесенное сквозь все страдания, до самого конца, который вскоре настанет
для Панарха.
     Беран  вслух  рассмеялся.  Мог  ли  он  вновь  заручиться  поддержкой
Палафокса? Когда последние лучи солнца таяли на крышах Эйльянре, он  вошел
во Дворец.
     В павильоне сидел Палафокс в своем обычном черно-коричневом  одеянии,
с кривой и грустной улыбкой на  губах,  с  каким-то  особенным  блеском  в
глазах.
     Повсюду Беран видел когитантов, большей частью сыновей Палафокса. Они
были подавлены, опечалены и почтительны.  Когда  вошел  Панарх,  когитанты
опустили глаза.
     Беран не удостоил их вниманием. Он медленно приблизился к Палафоксу -
и вот уже их разделяло всего около десяти футов. Выражение лица  Палафокса
не  изменилось:  губы  подрагивали  в  печальной  улыбке,  опасный  огонек
вспыхивал в глазах.
     Берану  стало  совершенно  ясно,  что  Магистра  одолел  Брейкнесский
синдром. Палафокс стал Эмеритусом.





     Магистр приветствовал Берана откровенно любезно, но при  этом  в  его
чертах не произошло соответствующей перемены.
     - Мой своенравный юный  ученик!  Я  понимаю,  что  с  вами  произошли
серьезные перемены.
     Беран сделал вперед еще шага два. Ему оставалось только поднять руку,
прицелиться и стереть с лица земли этого  маньяка.  Но  Палафокс  произнес
какое-то негромкое слово, и Беран  был  схвачен  четырьмя  незнакомцами  в
одежде людей Брейкнесса. Под мрачноватыми взглядами  когитантов  эти  люди
бросили Берана лицом вниз, расстегнули  на  нем  одежду,  он  почувствовал
холодящее прикосновение металла к коже, пронизывающую боль - и  вдруг  вся
спина его как будто онемела. Он слышал позвякивание инструментов,  ощущал,
что с ним что-то делают, несколько резких рывков - и его отпустили.
     Бледный, потрясенный, униженный, он встал, оправляя одежду.  Палафокс
сказал просто:
     - Ты слишком небрежен с оружием, которым мы тебя снабдили. Теперь оно
обезврежено, и мы можем непринужденно побеседовать.
     Беран не мог найти подходящего ответа. Утробно рыча, он  стоял  прямо
перед Палафоксом. Тот слегка улыбнулся:
     - И вновь Пао в беде. Кто поможет? Да тот же Лорд Палафокс.
     - Я ни о чем не прошу, - сухо ответил Беран.
     Палафокс не обращал внимания на его слова:
     - Однажды я понадобился Аюдору Бустамонте. Я помог ему,  и  Пао  стал
процветающим и могучим. Но тот, кто пожал плоды - Панарх Беран Панаспер, -
разорвал контракт. Теперь снова власть  на  Пао  держится  на  волоске.  И
только Палафокс может вас спасти.
     Хорошо понимая, что  любое  проявление  ярости  с  его  стороны  лишь
развеселило бы Палафокса, Беран с трудом заставил себя говорить спокойно:
     - Ваша цена, насколько я понимаю, прежняя? Безграничная  свобода  для
вашего неукротимого разврата?
     Палафокс широко улыбнулся:
     - Ты резок в выражениях, но по сути прав.  Я  бы  предпочел  скромное
слово "размножение". Но моя цена действительно такова.
     Человек в одежде когитанта вошел в зал,  приблизился  к  Палафоксу  и
что-то сказал ему на языке Брейкнесса. Палафокс поглядел на Берана:
     - Мирмидоны приближаются. Они похваляются, что сожгут Эйльянре, убьют
Берана и отправятся завоевывать Вселенную - как они утверждают, в этом  их
предназначение.
     - Как вы планируете с ними справиться? - ядовито спросил Беран.
     - Очень просто, - ответил Палафокс. - Я имею над ними власть,  потому
что они боятся меня. Я  -  наиболее  высоко  модифицированный  человек  на
Брейкнессе, я сильнее всех,  кто  когда-либо  существовал  до  меня.  Если
Эстебан Карбоне не подчинится мне, я его уничтожу.  Их  космические  планы
завоеваний меня не интересуют. Пусть разрушат город, пусть  разрушат  хоть
все города - столько, сколько им угодно.
     Голос Магистра окреп, но волнение с каждой  минутой  усиливалось.  Он
продолжал:
     - Тем проще мне и моим потомкам. Это мой мир,  где  я  буду  жить,  и
миллионы - нет, биллионы сыновей умножат мою славу! Я оплодотворю этот мир
- и нигде во Вселенной не будет больше  такого  мощного  потомства!  Через
пятьдесят лет планета не  будет  знать  иного  имени,  нежели  мое,  Лорда
Палафокса. Ты увидишь мое лицо в каждом встречном! Мир -  это  буду  я,  я
стану целым миром!
     Черные  глаза  Магистра  сверкали,  как  драгоценные  камни,  светясь
изнутри. Безумие заразило Берана: комната  потеряла  привычные  очертания,
эти глаза сверлили его  мозг.  Палафокс  совершенно  утратил  человеческий
облик: он вдруг  превращался  то  в  колоссального  длинного  угря,  то  в
огромный фаллос, то в обугленный столб с пустыми глазницами, то  просто  в
черное ничто...
     - Демон! - выдохнул  Беран.  -  Демон  зла!  -  он  рванулся  вперед,
перехватил руку Палафокса и с силой швырнул его на  пол.  Тот  издал  крик
боли, вскочил, держась за руку -  за  ту  самую,  однажды  уже  пораненную
Бераном - и выглядел теперь действительно как злой дух.
     - Теперь тебе конец, надоедливый ты сопляк! - он поднял  руку,  палец
устремился прямо на Берана. Когитанты что-то невнятно зашептали.
     Палец так и оставался устремленным в цель.  Никакого  огня  не  было.
Лицо Палафокса исказилось. Он ощупал  руку,  обследовал  палец.  Потом  он
поднял глаза, вновь спокойные, и дал знак сыновьям.
     - Убейте этого человека. Здесь! Сию минуту! Он не должен  ни  секунды
больше дышать воздухом моей планеты!
     Повисла мертвая тишина.  Никто  не  пошевелился.  Палафокс  оглядывал
павильон, не веря своим  глазам.  Оцепеневший  Беран  тоже  озирался.  Все
отвернулись от них, избегая прямого взгляда на Палафокса и Берана. И Беран
вдруг снова обрел голос:
     - То, о чем вы говорите - безумие! - хрипло вскричал он.
     Потом  обратился  к  когитантам.  Если  Палафокс  говорил  на   языке
Брейкнесса, то Беран заговорил с ними на Пастиче:
     - Когитанты! Выбирайте: в каком из миров вы хотите жить? Будет ли это
тот Пао, который вы теперь знаете, или мир, который  сейчас  расписал  вам
этот переживший свой разум Эмеритус?
     Это слово задело  Палафокса  за  живое,  он  вздрогнул,  и  на  языке
Брейкнесса, языке интеллектуальной элиты, рявкнул:
     - Убейте этого человека!
     На  Пастиче,  языке  переводчиков,  языке  культурной  сферы,   Беран
воззвал:
     - Нет! Убейте этого дряхлого маньяка!
     Палафокс метнулся к четверым с Брейкнесса - тем самым, которые вывели
из строя оружие Берана. Его голос был глубоким и звучным:
     - Я, Палафокс, Великий Отец, приказываю вам - убейте этого человека!
     Четверо выступили вперед. Когитанты были неподвижны,  словно  статуи.
Вдруг  они,  будто  по  сигналу,  одновременно  шевельнулись.  С  двадцати
направлений  ударили  струи   огня.   Пронзенный   двадцатью   лучами,   с
выкатившимися из орбит глазами, с волосами, вставшими дыбом, Лорд Палафокс
умер.
     Беран упал в кресло - стоять он не мог. Чуть погодя глубоко вздохнул,
поднялся, шатаясь:
     - Я ничего еще пока не могу вам сказать - кроме того, что я попытаюсь
построить такой мир, в котором когитанты смогут жить бок о бок с паонитами
и быть довольными жизнью.
     Финистерл, хмуро стоя в стороне, сказал:
     - Боюсь, что это обещание, сколь бы заманчивым оно ни было, выполнить
не вполне в твоей власти.
     Беран проследил направление его взгляда, обращенного к высоким окнам.
В небе были видны вспышки разноцветных огней, сияющие и расцветающие,  как
праздничный фейерверк.
     - Мирмидоны, - сказал Финистерл. - Они идут,  чтобы  отомстить  тебе.
Будет лучше, если ты спасешься бегством, пока еще  есть  немного  времени.
Они тебя не пощадят.
     Беран ничего не ответил. Финистерл тронул его за руку:
     - Здесь ты ничего не добьешься - только  погибнешь.  Здесь  нет  даже
стражи, мы все в их власти.
     Беран мягко отстранил Финистерла:
     - Я останусь здесь. Бежать не стану.
     - Они убьют тебя!
     Беран как-то очень по-паонитски пожал плечами:
     - Все люди смертны.
     - Но тебе многое еще надо совершить,  а  если  ты  погибнешь,  ты  не
добьешься ничего! Покинь город, и очень скоро мирмидоны устанут  от  новых
впечатлений и вернутся к своим игрищам.
     - Нет, -  сказал  Беран,  -  Бустамонте  бежал.  Брумбо  преследовали
беглеца и повергли его в прах. Я никуда не собираюсь бежать. Я буду  ждать
здесь - как подобает властелину. И если они убьют  меня  -  что  ж,  пусть
будет так.
     Минуты  текли  медленно.  Прошел  час.  Военные  корабли   валиантов,
снизившись, парили в нескольких ярдах от земли. Флагман эскадры  осторожно
опустился на площадку дворцовой крыши.
     В Великом Зале Беран спокойно  сидел  на  Черном  Кресле  -  реликвии
династии Панасперов. Лицо его было утомленным, глаза - широко открытыми  и
потемневшими. Когитанты стояли группами, перешептывались, искоса наблюдали
за Бераном.
     Издалека послышался звук - это было горловое пение. Священная  песнь,
песнь победы, звучала все громче, в естественном ритме  бьющегося  сердца,
шагающих ног.
     Двери распахнулись: в Великий Зал вошел  Эстебан  Карбоне,  Верховный
Маршал валиантов, сопровождаемый дюжиной молодых фельдмаршалов и  простыми
офицерами, шедшими чуть позади. Эстебан Карбоне подошел  прямо  к  Черному
Креслу и остановился перед Бераном:
     - Беран!  -  начал  Эстебан  Карбоне.  -  Ты  нанес  нам  неслыханное
оскорбление. Ты своими делами доказал, что ты - плохой Панарх, неспособный
управлять Пао. Поэтому мы пришли, чтобы свергнуть и уничтожить тебя.
     Беран задумчиво кивнул  -  как  если  бы  Карбоне  пришел  к  нему  с
прошением. Тот продолжал:
     - К тем, кто располагает силой, в конце концов переходит и  власть  -
такова основная аксиома истории.  Вы  бессильны,  сильны  лишь  мирмидоны.
Теперь мы встанем у кормила власти, и я провозглашаю сейчас то, что отныне
станет  законом:  Верховный  Маршал  мирмидонов  теперь  и  навеки   будет
исполнять функции Панарха Пао.
     Беран не произнес ни слова - действительно, слов тут не требовалось.
     - Посему, Беран, все, что  позволяет  тебе  сейчас  твое  потрепанное
достоинство, - оставить Черное Кресло и идти навстречу смерти.
     Вдруг вмешались когитанты. Финистерл сказал зло:
     - Одну минуту. Вы зашли слишком далеко, да и чересчур поспешили.
     Эстебан Карбоне резко обернулся к нему:
     - Что вы сказали?
     - В принципе ваш тезис верен: править должен тот, в чьих руках  сила.
Но  я  возражаю  против  второго  утверждения:  что  вся   сила   на   Пао
сосредоточена в ваших руках.
     Эстебан Карбоне рассмеялся:
     - А разве есть кто-нибудь, кто мог бы удержать  нас,  что  бы  мы  ни
собирались сделать?
     - Дело не совсем в этом. Ни один человек не  может  править  Пао  без
согласия на то паонитов. Вы этого согласия не получите.
     - Согласие не  имеет  значения.  Мы  не  станем  вмешиваться  в  дела
паонитов. Они могут управлять собой сами - до тех пор, пока  удовлетворяют
все наши нужды.
     - И вы рассчитываете на то, что текниканты будут продолжать  снабжать
вас оружием и боевой техникой?
     - А почему бы нет? Им мало дела до того, кто покупает их товары.
     -  Ну,  а  кто  введет  их  в  курс  ваших  надобностей?  Кто  отдаст
необходимые распоряжения паонитам?
     - Естественно, мы сами.
     - А как они поймут вас? Вы не говорите ни на языке текникантов, ни на
языке Пао, а они не понимают валианта. Мы, когитанты, отказываемся служить
вам.
     Маршал снова рассмеялся:
     - Это уже становится интересным. Вы хотите  сказать,  что  когитанты,
как люди весьма сведущие в лингвистике, будут править валиантами?
     - Нет. Я лишь имел в виду, что вы не  в  состоянии  править  планетой
Пао, ибо не сможете общаться с теми, кого хотите видеть своими вассалами.
     Эстебан Карбоне пожал плечами:
     - Это не имеет большого  значения.  Мы  немного  владеем  Пастичем  -
достаточно для того, чтобы нас поняли. А скоро мы будем говорить еще лучше
и научим наших детей.
     Беран впервые за все это время заговорил:
     - Я предлагаю решение, которое, возможно, удовлетворит всех.  Давайте
условимся, что валианты вправе уничтожить  столько  паонитов,  сколько  им
угодно - всех тех, кто окажет им активное сопротивление, - и таким образом
осуществлять диктат. Вскоре они окажутся перед противоречием: во-первых, в
паонитской традиции противиться любого рода принуждению, а во-вторых,  они
не смогут общаться ни с паонитами, ни с текникантами.
     Карбоне слушал с непреклонным выражением лица.
     -  Время  стушует  это  противоречие.  Помни:  мы  по  природе  своей
завоеватели.
     - Согласен, - кивнул Беран устало. - Вы завоеватели. Но  все  же  вам
лучше править с минимумом проблем. А  пока  Пао  не  заговорит  на  едином
языке, таком как Пастич, вы  не  можете  управлять  без  крупных  массовых
беспорядков.
     - Тогда весь Пао  должен  заговорить  на  едином  языке!  -  закричал
Маршал. - Это легко поправимо. Что такое язык - просто набор слов. Вот мое
первое распоряжение: каждый человек на планете - будь то мужчина,  женщина
или ребенок - обязаны изучать Пастич.
     - А пока они его не выучили - что будет? - поинтересовался Финистерл.
     Эстебан прикусил губу.
     - Что ж, события должны идти своим чередом, - он поглядел на  Берана.
- А потом вы признаете мою власть?
     Беран засмеялся:
     - Охотно. В соответствии с  вашим  пожеланием  отныне  я  приказываю,
чтобы каждый ребенок - валиант, текникант,  когитант  и  паонит  -  изучал
Пастич, отдавая ему приоритет даже перед языком его родителей.
     Эстебан Карбоне уставился на него в нерешительности, некоторое  время
молчал и наконец произнес:
     - Ты очень ловко вывернулся, Беран. Это правда, что мы, валианты,  не
хотим обременять себя рутиной правления,  и  это  единственный  повод  для
заключения  с  тобой  соглашения.  В  этом  и   будет   заключаться   твоя
единственная польза. И до тех пор, пока ты  послушен  и  полезен  нам,  ты
можешь восседать в Черном Кресле и носить имя Панарха, - он  поклонился  и
строевым шагом вышел из павильона.
     Беран тяжело опустился в Черное  Кресло.  Лицо  его  было  бледным  и
измученным, но спокойным.
     - Я пошел на компромисс, я унизился, - сказал  он  Финистерлу.  -  Но
однажды я добьюсь претворения в жизнь всех моих планов. Палафокс мертв,  и
мы должны взяться за главную задачу моей жизни - объединение Пао.
     Финистерл протянул Берану один кубок горячего  вина,  сделал  большой
глоток из другого:
     - Эти чванливые петушки - сейчас они маршируют  вокруг  своей  стелы,
бьют себя в грудь и в любой момент...  -  он  направил  палец  на  вазу  с
фруктами. Из пальца вырвалось голубое пламя, ваза разлетелась в осколки.
     - И все-таки это лучше, чем если бы мы позволили им восторжествовать,
- сказал Беран. - В общем, они неплохие люди, хотя и  наивные  -  и  более
охотно будут сотрудничать с нами в качестве хозяев, нежели подчиненных.  А
через двадцать лет...
     Беран встал. Они с Финистерлом подошли к окнам и взглянули  на  крыши
Эйльянре. Панарх продолжал:
     - Пастич - смесь из языков Брейкнесса, Пао,  текниканта,  валианта...
Пастич - служебный язык. Через двадцать лет все будут говорить на Пастиче.
Он обогатит прежний образ мышления, сформирует новый. Каким  тогда  станет
Пао?
     Беран и Финистерл  глядели  в  ночь,  озаренную  огнями  Эйльянре,  и
размышляли.

Last-modified: Thu, 26 Dec 2002 11:28:28 GMT

Оцените этот текст: