ателями, я сомневаюсь, могу ли я по праву претендовать на звание доброго христианина". Мистер Мур хочет убедить читателя, что он отрицает право на частное мнение в отношении религиозных убеждений. Возникает ощущение, будто он полагает, что веру можно навязать, и считает безбожие преступлением. Он говорит о неверии как "об опасной свободе от моральной ответственности". Процитируем для его сведения отрывок из сочинений одного из самых трезвых, рассудительных людей, одного из величайших благодетелей рода человеческого в современной истории, к тому же человека религиозного, - Томаса Джефферсона {37}. Вот что он пишет о религии своему юному другу Питеру Карру: "Ваш ум теперь достаточно возмужал, чтобы обратиться к этой теме. В первую очередь заранее откажитесь от попытки продемонстрировать свежесть и оригинальность суждений. Пусть ваши мысли на другие темы будут сколь угодно оригинальными, но только не на тему религии. Помните, это слишком важно, последствия такой ошибки могут завести вас слишком далеко. С другой стороны, стряхните с себя все страхи и рабские предрассудки, под которыми по-рабски пресмыкаются слабые умы. Пусть руководит вами разум, поверяйте ему каждый факт, каждую мысль. Не бойтесь поставить под сомнение само существование Бога, ибо если он есть, то ему более придется по душе свет разума, нежели слепой страх. Разумеется, вы начнете с религии вашей родины. * * * Пусть вас не пугают последствия подобного исследования. Если вы придете к выводу, что Бога нет, то побуждением к добродетели будет для вас радость и удовольствие, которое сопряжено с добродетельными поступками, и любовь к людям, которую они вам обеспечат. Если вы найдете разумные аргументы в пользу существования Бога, сознание, что вы действуете у него на глазах, что он одобряет вас, явится огромным дополнительным стимулом; если вы поверите в существование загробной жизни, надежда на счастливую жизнь в раю будет подстегивать желание заслужить эту жизнь; если Иисус тоже бог, вас будет согревать вера в его помощь и любовь. В заключение, повторяю, вы должны оставить все предрассудки обеих сторон; вы не должны слепо верить или слепо не верить только потому, что кто-то или какие-то перестали верить или уверовали. Ваш собственный ум - это единственный судья, посланный вам небесами, и вы в ответе не за правильность решения, а за прямоту суждения" (Мемуары Джефферсона, т. II, с. 216-218). В другом месте Джефферсон пишет доктору Рашу: "Мне претит делиться с публикой моими религиозными взглядами, ибо это будет поощрять самонадеянность тех, кто попытался выставить их на всеобщее обозрение и склонить общественное мнение оспаривать право на свободное вероисповедание, которое столь справедливо охраняется законами. Всякому, кто ценит свободу вероисповедания для самого себя, надлежит бороться с теми, кто навязывает свои религиозные убеждения другим, а то может случиться, что они будут навязаны ему самому. Ему также не пристало в отношении своих собственных религиозных убеждений идти на уступки, предавая тем самым всеобщее право на независимые суждения и решать за других вопросы веры, которые законом предоставлено решать лишь Богу и ему самому" "(Мемуары Джефферсона, т. II, с. 515). Мистер Мур вынуждает своего друга "отвечать за правильность решения" и, насколько это ему доступно, "навязывает свои религиозные взгляды другим" и тем самым "предает всеобщее право на независимость суждения". О Мэтьюзе мистер Мур пишет следующее: "Мне уже приходилось говорить о замечательном молодом человеке Чарльзе Скиннере Мэтьюзе, однако то расположение и восхищение, которое питал к нему лорд Байрон, принуждает нас воздать его памяти более щедрую дань. В Кембридже одновременно с лордом Байроном училась целая плеяда весьма многообещающих и одаренных молодых людей. Некоторые с тех пор успели прославиться, о чем свидетельствуют хотя бs такие имена, как мистер Хобхаус и мистер Уильям Бэнкс {38}, в то время как, скажем, мистер Скроп Дэвис {39}, еще один представитель этой замечательной когорты, к вящему сожалению своих друзей, сохранился, очевидно, лишь в памяти своих слушателей, ставших единственными свидетелями его блестящего остроумия. Все эти высокообразованные и одаренные молодые люди - в том числе и лорд Байрон, чей дар и по сей день остается неразрешимой тайной, - совершенно единодушно отдавали пальму первенства практически во всех сферах умственной деятельности Мэтьюзу; это единодушное преклонение - особенно если учесть, от кого оно исходило, - настолько живо свидетельствует о поистине безграничных возможностях его интеллекта, что мысль о том, кем он мог бы стать, будь к нему благосклоннее судьба, поневоле наводит на любопытные и вместе с тем скорбные размышления. Его блестящий ум, может статься, не вызвал бы всеобщего восхищения, пусть и вполне заслуженного, не сочетайся он с поразительными душевными качествами. Юный Мэтьюз представляется нам, несмотря на некоторую резкость в его характере и манерах, которая перед гибелью стала не так заметна, одним из тех редко встречающихся людей, кто при почтительном к себе отношении вызывает расположение; одним из тех, в отношении к которым любовь способна как бы умерить пыл восхищения. О его религиозных убеждениях и их злополучном совпадении с убеждениями лорда Байрона мне уже приходилось говорить прежде. Будучи, как и его великий друг, ревностным поборником истины, он, как и лорд Байрон, в поисках ее, увы, сбился с пути; оба друга приняли "огонь искуса" за свет истины. Тот факт, что он в своем скепсисе пошел дальше лорда Байрона, что он позволил своему мятущемуся, но и искреннему уму обратиться в "веру неверия", на мой взгляд (несмотря на утвердительное мнение великого поэта, высказанное в одном письме по этому поводу), опровергается свидетельством тех его родных и близких, кто более всего готов признать другие его прегрешения и, разумеется, сокрушаться по этому поводу; к тому же я вовсе не считаю себя вправе намекать тем самым на религиозные убеждения того, кто, во всеуслышание заявляя о своей неортодоксальности, никогда не выставлял себя на суд публики; кто своими высказываниями не подорвал авторитет лорда Байрона, кто почитал справедливым отвести от себя и от своего друга угрозу обвинения" (с. 277-279). В этом отрывке имеется несколько мест, достойных комментария; первое: расточаются безудержные похвалы нравственным и интеллектуальным достоинствам личности, религиозные убеждения которой, к сожалению, совпадали с убеждениями лорда Байрона, хотя, что представляют собой религиозные взгляды лорда Байрона, мистер Мур, как мы только что увидели, не знает сам; второе: мистер Мур, как никто другой, способен отличить свет истины от огня искуса, и, хотя сам купается в лучах истинного света, он ни разу не сподобился поделиться со своим другом хотя бы проблеском этого света; третье: оказывается, что справедливость в отношениях между друзьями требует, чтобы один самым превратным образом исказил взгляды другого; четвертое: получается, что друзья мистера Мэтьюза, разумеется, сетуют по поводу его еретических взглядов; то, что они сокрушаются, выглядит вполне естественным; но почему естественным? О них ничего не говорится, кроме того, что это его друзья. Они могли соглашаться и не соглашаться с ним. "Естественно, - утверждает мистер Мур, - они не соглашались с ним". Еще раз зададимся вопросом - почему же все-таки это так уж естественно? Ответ может быть лишь один: а потому "естественно", что мистер Мур говорит о тех, кому хочет польстить, ровно то, что, по его мнению, хотели бы сказать большинство его читателей. Обратимся теперь к следующему фантастическому рассуждению о стихотворениях Тирзе: "Его стихи на смерть воображаемой "Тирзы" были написаны как раз в то время, когда он испытывал и выражал горькие чувства от той боли, которая пронзала его сердце из-за истинного объекта страсти; если вникнуть в поразительные обстоятельства, при которых появились на свет трогательнейшие излияния его воображения, то вовсе не покажется удивительным, что из всех порывов его поэтической страсти именно эти оказались самыми проникновенными и самыми чистыми. В них и впрямь выразилась вся суть, весь как бы абстрактный дух многих невзгод: из многочисленных источников печали слились воедино грустные мысли, которые, очистившись и согревшись в его поэтическом воображении, образовали собой единый и глубокий водоем скорби. Воскресив в своей памяти счастливые часы, проведенные в кругу давно утерянных друзей, он вновь испытал прилив жаркой нежности молодых лет. Его школьные проделки с закадычными друзьями Уингфилдом и Тэттерсолом, летние каникулы с Лонгом {40}, романтика музыкальных вечеров, о которой он столько мечтал со своим названым братом Эддлстоуном, - все эти воспоминания о давно ушедших друзьях юности смешались теперь в его воображении с образом той, кто, хоть и была жива, являлась для него столь же утерянной, как и они, и порождала в его душе чувство горечи и печали, которое выразилось в этих стихотворениях. Никакая дружба, какой бы близкой она ни была, не могла бы вызвать к жизни столь проникновенной грусти, равно как никакая любовь, какой бы чистой она ни была, не могла бы сохранить страсть столь целомудренной. В его памяти и воображении соединились, таким образом, два чувства, которые породили идеал любви, совмещающий в себе лучшие черты, обоих и вдохновили его на сочинение этих печальнейших и нежнейших образцов любовной лирики, в которых глубина и искренность истинного чувства подернута поистине неземным светом" (с. 302, 303). Этот отрывок являет собой удивительный пример смешения выразительных средств: чувствуется боль; выражается боль; сердце полнится болью из-за объекта любви; излияния, источаемые воображением, становятся трогательными и чистыми поэтическими строками; эти строки, в свою очередь, превращаются в суть, в абстрактный дух, затем видоизменяются в слияние потоков из многочисленных источников и, наконец, очистившись и согревшись, образуют собой водоем. Излияния, поэтические строки, абстрактный дух, слияние потоков - все это разные и несоизмеримые вещи, и, хотя реки могут заполнить собой водоем, они не могут образовать его. И наконец, глубина и искренность у мистера Мура подернута светом. Что и говорить, все это звучит весьма красиво и на редкость сентиментально. Читаем дальше и встречаем еще более несообразный пассаж: "При всех размышлениях и догадках относительно того, каким мог бы стать при более благоприятных обстоятельствах его характер, следует всякий раз иметь в виду, что уже сами его недостатки были признаком его величия и что его могучий дар сформировался в борьбе между хорошими и дурными сторонами его натуры. Хотя более благоприятное и безмятежное течение жизни, безусловно, смягчило бы и дисциплинировало его ум, оно могло бы и ослабить, подорвать его мощь, а то самое воздействие, какое сделало бы его жизнь безмятежной и счастливой, могло бы стать роковым для его славы. В одном его небольшом стихотворении, которое, очевидно, написано в Афинах (я обнаружил его в рукописи "Чайльд Гарольда", оно датировано: Афины, 1811 год), есть две строчки, которые, хоть и выпадают из контекста всего стихотворения, могут, взятые в отдельности, восприниматься как своего рода пророческое предчувствие того, что бессмертная его слава подымется из обломков рухнувших надежд. Любимая, расстались мы. Тебя лишился я. Но не ропщу, ведь образ твой И есть любовь моя. Хоть говорят, что время в силах Любое горе излечить. Но, если смерть мечту убила, То память будет вечно жить" {*} (с. 323). {* Строки, написанные под портретом. (Примеч. автора). (Пер. А. Ливерганта).} Просто диву даешься. Казалось бы, этот человек всю свою жизнь занимается поэзией и критикой и при этом не в состоянии ухватить настолько простую мысль, что, кажется, не понять ее невозможно. "Если смерть мечту убила..." - иными словами, удар, лишивший меня той, с кого писалась эта картина; "память будет вечно жить" - ее образ настолько сильно врезался в мою память, что воспоминание о ней будет жить вечно; теперь, когда по прошествии времени я смотрю на ее изображение, мучительные чувства столь же живы, как и в тот день, когда я лишился ее. И это подтверждает мысль о том, "что время в силах любое горе излечить". Мистер Мур тем не менее интерпретирует этот отрывок так: "Благодаря удару судьбы, выразившемуся в утрате дорогого мне существа, я заложил основу для собственного бессмертия, ибо память моя "будет вечно жить"". И это, видимо, доказывает, что "время в силах любое горе излечить". Совершенно искаженное восприятие, причем весьма показательная non sequitur {то, что не следует; логическая ошибка (лат.).}. По тому, как мистер Мур понимает стихотворение своего друга, можно сделать самые неутешительные выводы относительно его взглядов на поэтическое наследие лорда Байрона в целом. Издание "Чайльд Гарольда"; невозможность издать "По стопам Горация" {41} - подражание "Науке поэзии"; подробности того, как мистер Мур завязал знакомство с лордом Байроном (мы намеренно говорим "завязал", ибо это слово как нельзя лучше передает весьма любопытные обстоятельства их встречи; жизнь лорда Байрона в Ньюстэде и Лондоне; выход в свет "Гяура", "Абидосской невесты" и "Корсара"; женитьба на мисс Милбэнк, дочери сэра Ральфа Ноэля Милбэнка, состоявшаяся 2 января 1815 года; участие в руководстве театром "Друри-Лейн"; развод с женой в январе 1816 года и окончательный отъезд из Англии 25 апреля 1816 года - вот основные события, описанные во второй половине этого тома. Как уже отмечалось, автор не говорит решительно ничего нового о всем том, что живо интересует читателей; вместе с тем на страницах "Мемуаров" можно прочесть про массу мелких нападок прессы, о ежечасно меняющейся политике самого влиятельного и самого капризного журнала {42}, про "адрес, читанный на открытии театра Друри Лейн" {43}; множество сплетен о самых разных людях; многое из того, что не следовало бы печатать и, еще больше того, что не заслуживает быть напечатанным; автор ухитряется даже заглянуть мимоходом в редакцию "Эдинбургского обозрения", что едва ли вызовет энтузиазм всех тех, кто связан прочными узами с этим жалким и бесчестным изданием: кое-что говорится (чаще намеками, чем прямо) об увлечениях лорда Байрона; в нескольких штрихах набросаны политические взгляды лорда Байрона и его биографа, а также приводится рассуждение мистера Мура о том, что интеллектуалы обыкновенно несчастны в браке. Сплетни, касающиеся частных лиц, которые приводятся в "Мемуарах", отличаются некоторыми особенностями, заслуживающими упоминания. На одной странице даются лишь инициалы лица, о котором идет речь, так что можно лишь догадываться, кому они принадлежат, однако уже на следующей странице имя приводится полностью, что избавляет читателя от необходимости ломать себе голову; если же имя не приводится, то обстоятельства выписаны настолько подробно, что оно безошибочно угадывается. На одной странице мы встречаем Наглого У., которого собираются выбросить из окна; на следующей странице - дружеское упоминание о Наглом Уэбстере {44}. Джентльмен, который иногда забывает посылать денежные переводы, - это всегда мистер X.; джентльмен, который иногда все же посылает их - это всегда мистер Хэнсон {45}. В одном месте лорд Байрон, придя в театр, видит в ложе напротив любовницу С. и ее мать, а кто именно любовница С., мы узнаем несколькими строками ниже: "Сегодня вечером пошел в свою ложу в Ковент-Гарден и был несколько шокирован, увидев любовницу С. (которая, насколько мне известно, с самого рождения обучалась своей профессии), сидящую в ложе напротив вместе с матерью (эдаким распроклятым майором в юбке). Я было испытал что-то вроде возмущения, но, окинув взглядом театр, обнаружил, что в соседней ложе, и в следующей, и в еще одной находились самые изысканные и роскошные, старые и юные куртизанки, - и тут мне ничего не оставалось, как расхохотаться. Зрелище и впрямь поразительное: леди X. .. - в разводе; леди X... и ее дочь, леди X... - обе разводятся; миссис X... в соседней ложе - то же самое, а еще ближе миссис X... Какова компания, особенно для меня, знающего всю их подноготную! Казалось, будто все зрители делятся на твоих читателей либо твоих доверенных куртизанок; впрочем, интриганок было куда больше, чем "регулярных наемниц". В ложе напротив сидели только Пол_и_н и ее мать, а в соседней еще какие-то менее выразительные три дамы. Так в чем же, спрашивается, разница между нею и ее мамашей, и леди X... с дочерью? Только в том, что две последние вхожи в Карлтон {46} или в любой другой клуб, а две первые вынуждены довольствоваться оперой и б... ими. Как же я все-таки люблю наблюдать жизнь! Такой, какая она есть на самом деле! И себя в ней - худшего из всех. Впрочем, довольно, мне бы следовало поменьше говорить о себе, ведь самовлюбленность в данном случае - это отнюдь не тщеславие" (с. 470). Таким образом, раз в ложе напротив сидели только мать и дочь, раз это были Полин и ее мать, значит, Полин и есть любовница С. Кто же такой С., становится теперь совершенно очевидным, как будто его имя приведено полностью. Весь том изобилует подобными "недоговоренностями". В других случаях - примером тому может служить нижеприведенный отрывок - даются лишь звездочки, которые ровным счетом ничего не значат. Вот еще один пример: "Завтра веселый вечер у скучной мисс X... Идти или нет? Хм!.. Признаться, я не большой любитель до подобных вечеров, но и отказываться неудобно. Там будут ("надо думать", как говорят американцы) Стали и Макинтоши, что хорошо; X...-ы и X...-ы, что хуже; X...-ы, и прочие, и прочие, и прочие, что уж совсем никуда не годится. Возможно, будет и леди X... - эта синекрылая кашмирская бабочка-книгочей. Очень надеюсь: одно удовольствие созерцать красивейшее из лиц" (с. 458). Какой, спрашивается, смысл в подобных пассажах? Впрочем, иногда бывает и так: "P. S. Да! Анекдот!......" (с. 558). Предельный идиотизм подобных типографских шедевров слишком смехотворен, чтобы подняться до остроумной шутки. Да! Одно слово, анекдот. Это был бы самый главный анекдот из всех анекдотов книгопечатания, если бы только Шолто и Ройбен Перси смогли собрать их воедино. Мы процитируем два отрывка, которые проливают некоторый свет на политические взгляды лорда Байрона, тем более - на политические взгляды его биографа: "Именно в это время лорд Байрон познакомился (к сожалению, вынужден признать, не без моего участия) с мистером Ли Хантом, издателем крупного еженедельника "Экзэминер" {47}. С этим джентльменом сам я познакомился еще в 1811 году и, как и большинство читающей публики, не мог искренне не восхищаться его талантливым и смелым журналистским пером. Интерес, который я испытывал к нему лично, усугубляется в значительной мере той невозмутимостью, которую он незадолго перед тем проявил на судебном процессе, возбужденном против него и его брата за клевету на принца-регента, появившуюся в журнале, в результате чего оба они были осуждены на двухлетнее тюремное заключение. В этой связи не следует забывать, что в то время многие сторонники вигов испытывали сильное возмущение по поводу недавнего отхода от партии и ее принципов этого весьма влиятельного лица, долгое время считавшегося их другом и покровителем. Находясь в этот период под сильным (возможно, и чрезмерным) воздействием этого чувства, я, только оказавшись в городе, навестил мистера Ханта в тюрьме, ибо судьба его была мне далеко не безразлична. Когда вскоре после этого я сообщил лорду Байрону о своем посещении и рассказал, как меня удивила на редкость уютная обстановка в камере, где содержался этот замечательный человек: снаружи был разбит цветник, а внутри находились его книги, бюсты, картины и даже фортепиано, великий поэт, чьи политические воззрения по этому поводу совершенно совпадали с моими, выразил сильное желание также отдать дань уважения мистеру Ханту, а потому спустя пару дней мы вместе отправились в тюрьму, где я их и познакомил, после чего мистер Хант пригласил нас отобедать с ним, и, поскольку великий поэт с благодарностью принял это приглашение, Колдбатфилдской тюрьме выпала честь в июне 1813 года принять в своих стенах лорда Байрона" (с. 400, 401). Насколько мне известно, мистер Ли Хант был заключен не в Колдбатфилдскую, а в Хорсмонгерлейнскую тюрьму. Впрочем, мистер Мур не снисходит до того, чтобы отличить одну тюрьму от другой. Представляется, однако, что патриотические чувства мистера Мура взыграли не из-за конкретного случая ущемления человеческих прав, а из-за того, что судебный процесс совпал по времени с отходом принца-регента от вигов. Получается, что, если бы виги стояли у власти, мистера Ханта было бы за что сажать в тюрьму. Если мистер Мур скажет на это, что виги никогда не заключили бы его в тюрьму, то пусть ему вместо нас ответит нынешний верховный судья от партии вигов. С мистером Муром всегда так - quo, non quomodo {что, а не как именно (лат.).}. Посетив государственную тюрьму, он не совершил ни патриотического, ни философского, ни филантропического акта. Это был попросту акт вига. Он счел необходимым извиниться за этот шаг, а нам оставалось перевести его извинение на понятный английский язык. А вот другой отрывок: "Второго июня, дабы вручить петицию палате лордов, он в третий и последний раз выступил в качестве оратора на этом собрании {48}. В тот же день по дороге домой из парламента он, помню, зашел ко мне и застал меня спешно одевающимся к обеду. Помнится, он находился в приподнятом настроении после своего выступления, и, пока я торопливо заканчивал свой туалет в уборной, он мерил шагами соседнюю комнату и выкрикивал в нарочито торжественных интонациях отдельные фразы из только что произнесенной речи. "Я сказал им, - говорил он, - что это вопиющее нарушение Конституции, что, если такое будет продолжаться и впредь, английской свободе наступит конец, что..." "А о чем, собственно, шла речь?" - спросил я, прерывая его поток красноречия. "О чем? - переспросил он и замолчал, как будто собираясь с мыслями. - Ты знаешь, я забыл" {речь была произнесена при вручении петиции от майора Картрайта. (Примеч. автора).}. Невозможно, естественно, передать, с каким мрачным юмором он произнес эти слова, но вид его и поведение в подобных случаях были поразительно забавны; вообще, следует сказать, что его обаяние скорее проявлялось в шутках и чудачествах, чем в изощренных наблюдениях" (с. 402). Нормальный человек не стал бы выступать в парламенте, если бы несчитал, что предмет, о котором он говорит, заслуживает внимания. Нормальный человек никогда не стал бы утверждать после своего выступления в парламенте, что он забыл, о чем шла речь в этом выступлении. Всякий человек - вне зависимости от того, нормален он или безумен, - тем более в разговоре с собеседником, которого он считает нормальным, никогда бы не обращал в шутку свою общественную деятельность. Лорд Байрон не стал бы говорить с мистером Шелли таким образом. И только человек, чьи собственные политические убеждения представляют собой не более чем фарс, заинтересуется анекдотом, порочащим обе стороны и являющимся не чем иным, как глупой шуткой. Единственные политические события, к которым, видимо, лорд Байрон проявлял серьезный интерес в период времени, отраженный в мемуарах, были связаны с именем Наполеона. Вот как выглядят заключительные строки его дневника, который он вел некоторое время и из которого мистер Мур приводит столько цитат: "19 апреля 1814 года. На обоих полюсах лежит лед, на северном и на южном - все крайности одинаковы; истинное горе - удел лишь высших к низших, одинаковый удел императора и нищего, у первого из которых отняли трон, а у второго - медный грош. Впрочем, есть же золотая середина, будь она неладна; этот небесный экватор, никто не знает, где он, разве что на картах и таблицах. Все вчера лишь озаряли путь к могиле пыльной {49}. Не буду больше вести дневник - он озаряет лишь путь вспять, и, чтобы никогда не возвращаться, подобно псу, к блевотине своей памяти, я вырываю оставшиеся чистыми страницы этой тетради и пишу ипекакуаной: Бурбоны - вновь короли Франции!!! К черту философию! Я уже давно презираю себя и всех людей, но никогда прежде не плевал я в лицо своих собратьев. Шут мой! Я схожу с ума!" {50} (с. 513, 514). Лорд Байрон хотел сослужить добрую службу мистеру Колриджу. Он уговаривал мистера Мюррея напечатать "Кристабель". Он пытался через мистера Мура убедить мистера Джеффри дать в "Эдинбургском обозрении" положительную рецензию на поэму. Но мистер Джеффри вовсе не собирался компрометировать свое издание, публикуя в нем честный и непредвзятый отчет о каком бы то ни было литературном произведении даже ради того, чтобы угодить своему новому другу лорду Байрону. А потому эта прелестная небольшая поэма попала в лапы к одному из сподручных мистера Джеффри, который сочетал в себе глубочайшее невежество и редчайший идиотизм с беспредельно злобной мстительностью и самым бесстыдным литературным бесчестием. "Эдинбургское обозрение" и прежде являло множество ярчайших примеров подобных качеств, однако в статье о "Кристабели" Колриджа все эти свойства слились самым поразительным образом. Решительно все, что только можно, было искажено, фальсифицировано, подтасовано, вывернуто наизнанку. Разумеется, критикам обозрения не удалось растоптать поэтическую славу мистера Колриджа - она была и остается за пределами их досягаемости, - однако журнал подорвал шансы Колриджа на известность, притупив своей рецензией интерес к поэме в пору ее публикации, именно в то время, когда привлечь к поэту внимание - давно им заслуженное - было бы не только справедливо, но и благородно; впрочем, ни того, ни другого невозможно было ожидать от "Эдинбургского обозрения". Хотелось бы сказать еще пару слов о фигурах речи мистера Мура. Вот любопытный пример: "В нравственном чувстве, столь естественно выраженном в этом письме, есть некое здоровье, свидетельствующее о том, что горение страсти не коснулось душевной цельности и первозданности" (с. 231, 232). Спрашивается, какая связь между горением страсти и душевной цельностью? Одно слово, сапоги всмятку. Мистеру Муру свойственно выдумывать метафоры, в которые лучше не вникать. Все его изобразительные средства строятся на несовместимости и несуразной фантазии. Во всех его произведениях не найдется ни одного исключения из этого правила. Чем более вникаешь в его образы, тем более несовместимыми и несообразными они выглядят. В биографии он часто стремится к простоте - похвальная цель, однако для того, кто так глубоко погряз в риторике фальшивых эмоций, едва ли достижимая. Он пишет метафорами, сам того не замечая, и, всякий раз пытаясь писать естественно и просто, при этом будучи не в состоянии зафиксировать внимание на центральном образе, он скатывается на еще более причудливый и вычурный язык и окончательно вязнет в хаосе нагроможденных друг на друга фигур речи. Приведем один пример наугад: "Когда мы обращаемся к его необузданному жизненному пути, финалом которого считалась женитьба, к быстрому и неукротимому потоку, по которому неслась его жизнь, подобно пылающей комете преодолевая все мытарства, приключения, успехи, увлечения; когда мы ощущаем жар всего того, что запечатлелось в его судьбе; когда мы наблюдаем, как с присущей ему опрометчивой лихостью он ворвался в брак, - нас ничуть не удивит, что за какой-нибудь год ему не удалось до конца оправиться от своего замешательства или опуститься до того покорного поведения, какого требовали от него навязчивые соглядатаи. С тем же успехом можно было бы ожидать, чтобы конь наподобие того, какой был у Мазепы, стоял неподвижно, не закусывал бы удила, не бил бы копытом" (с. 649, 650). Чего здесь только нет! Какой хаос из коней, комет, бурных потоков, смущений, покорного поведения - примерно так написана вся книга. Том изобилует массой аллюзий по поводу лиц, которые никогда не навязывались общественному вниманию, чьи имена и обстоятельства жизни не следовало бы выставлять на свет. В целом это сочинение непоучительно для читателя, не делает чести автору и не достойно предмета изображения; автор с явной выгодой для себя спекулирует на читательской страсти к сплетне, заручившись почтительным отношением ко всякому расхожему предрассудку, ко всякому мнению и положению, которое распространяется влиятельными читателями. Среди них особое внимание уделяется прессе: "разнообразно одаренный" мистер Томас Барнз из "Таймс"; "виртуозный и предприимчивый" мистер Хогг из "Блэквудз мэгэзин" {51}; самый одаренный из критиков" мистер Джеффри и прочие удостаиваются самой щедрой и искренней похвалы, за что, разумеется, платят тем же. Discedo, Alcasus puncto illius, Ille meo quis? Quis, nisi Callimachus? {*} {* Он восклицает, что я - Алкей, ну что мне ответить? Я отвечаю, что он - Каллимах {52} (лат.; пер. Н. Гинибурга) [Гораций. Послания. II, 2, 99-100].} По причинам, указанным в начале этой статьи, мы повременим говорить о личности лорда Байрона, а также о некоторых других вещах вплоть до выхода второго тома. Под другими вещами мы имеем в виду его увлечения, а также то, в каком виде предстает в его похождениях и в переписке нравственность высших слоев английского общества. Мы весьма подробно остановились на содержании и форме тома "Мемуаров", вкратце обрисовали основной смысл книги, снабдив ее теми замечаниями, какие были продиктованы чувством морального долга, состоящего в том, чтобы представить нашему читателю истинное значение и цели ряда ничтожных умозаключений и ошибочных предположений, которые облечены в бесконечные метафоры, выглядят лишь на первый взгляд разумными и либеральными и преследуют единственную цель - оправдать все злоупотребления и заблуждения, от которых выигрывает аристократия. Во втором томе мистер Мур окажется в более рискованном положении. Отдать должное своим друзьям, которых уже нет, и при этом угодить тем, кто жив, чьего благорасположения он так ревностно добивался в своих сочинениях, будет невозможно, тем более учитывая то время, о котором пойдет речь во втором томе. Он по своему обыкновению попытается совместить одно с другим, а потому уже сейчас можно предвидеть, что из этого получится. ПРИМЕЧАНИЯ  В основу настоящего издания в части, касающейся романов Томаса Лава Пикока, положен текст наиболее полного на сегодняшний день и компетентного с точки зрения аппарата десятитомного собрания сочинений писателя под ред. X. Ф. Д. Бретт-Смита и С. Е. Джонса, вышедшего в Лондоне ограниченным тиражом в 675 экземпляров в 1924-1934 гг. (Халлифордовское собрание сочинений) {Peacock Thomas Love. The Works: In 10 vols / Ed. by H. F. B. Brett-Smith, a. C. E. Jones. L.; N. Y., 1924-1934. (Halliford edition).}. Составитель и переводчики также пользовались двухтомным собранием "Романы Томаса Лава Пикока" под ред. Дэвида Гарнетта {Peacock Thomas Love. The novels: In 2 vol. / Ed. with Introd. and Notes by D. Garnett. L.; Rupert Hart Davis, 1948.}, в котором были сделаны некоторые текстологические уточнения, а также усовершенствован аппарат. Что касается эссеистического наследия Пикока, здесь за основу взят текст издания "Томас Лав Пикок: воспоминания, эссе, рецензии" под ред. Хауворда Миллза {Peacock Thomas Love. Memoirs of Shelley and Other Essays and Reviews / Ed. by H. Mills. L.; Rupert Hart Davis, 1970. 240 p.}, которое является первым полным собранием нехудожественной прозы писателя. Стихотворения Пикока, данные в разделе "Приложения", взяты из Халлифордовского собрания сочинений писателя. Расположения эпиграфов и сносок сохранены, как в рукописях Пикока. Примечания к тексту, принадлежащие Пикоку, помечены - "Примеч. автора". Поэтические переводы, включенные в тексты повестей и эссе, кроме особо оговоренных случаев, выполнены С. Бычковым. Некоторые переводы Шекспира, Мильтона, Попа выполнены Е. Суриц. Переводы античных авторов, строки которых составили эпиграфы, особенно в повести "Усадьба Грилла", даны в переводе не с подлинника, но с английского, поскольку английский перевод выполнен Пикоком. Исключение составили те случаи, когда к переводу авторов, цитируемых Пикоком, обращались такие переводчики, как В. А. Жуковский, Н. И. Гнедич, В. Иванов, С. В. Шервинский, С. А. Ошеров, М. Л. Гаспаров, Б. И. Ярхо. ПИСЬМА И ДНЕВНИКИ ЛОРДА БАЙРОНА, ИЗДАННЫЕ МУРОМ  Впервые напечатано в апрельском номере "Вестминстерского обозрения" за 1830 г. В 1830 г. Мур опубликовал "Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями 0 его жизни", где весьма произвольно обошелся с эпистолярным наследием поэта. "Письма и дневники" вышли в издательстве Джона Марри. - Джон Марри (Меррей) (1745-1793), английский издатель, близкий знакомый Байрона, опубликовавший также произведения Джейн Остен, Крабба. 1 старший Брут - Под этим именем обычно подразумевается Люций Юний Брут (VI в. до н. э.), один из организаторов республики в Риме, проявивший героическое спокойствие при умерщвлении его сыновей. 2 ...в притворном безумии Эдгара... - Имеется в виду сын Глостера из трагедии "Король Лир" Шекспира, притворившийся безумным, чтобы спастись от смерти, а затем чтобы быть подле слепого отца. 3 ...с напускной глупости Леона. - Имеется в виду персонаж комедии Флетчера "Женись и управляй женой" (1647), которая в известной степени является драматургической парафразой "Укрощения строптивой" Шекспира. Леон притворяется глупым и когда его собираются взять в солдаты, и когда женится. Притворная глупость помогает ему избежать военной службы и подчинить себе жену. 4 Солон уговаривал Креза... - Имеются в виду Солон (между 640 и 635-ок. 559 до н. э.), афинский мудрец, и Крез (595-546 до н. э.), последний царь Лидии с 560 г. Богатство Креза вошло в поговорку. 5 Многие из его признаний капитану Медвину...- Томас Медвин (1788-1869), троюродный брат Шелли, с которым он был близок в детские годы, затем - в Италии; поэт, драматург, издатель Байрона. 6 ...мистеру Ли Ханту... - Ли Джеймс Генри Хант (1784-1859) - английский публицист и поэт-романтик. В 1828 г. опубликовал воспоминания "Лорд Байрон и некоторые из его современников", где высказал резкие суждения о поэте. 7 "Я, чтоб читатель-скромник не бранил... Статью - хвалебных отзывов букет". - Байрон. Дон-Жуан. Песнь I, 209, 210 (пер. Т. Гнедич). 8 Одно письмо мистеру Далласу. - Роберт Чарлз Даллас (1754-1824) - английский писатель, дальний родственник Байрона. 9 ...сонм маленьких Босуэллов... - см. примеч. 12 к "Усадьбе Грилла". 10 Тростинкой преградите путь Отелло, / И он свернет... - Шекспир. Отелло. Акт 5. Сц. 2 (пер. Б. Пастернака). 11 Он был весьма дурного мнения о правдивости мистера Хобхауса... - Эти раздраженные слова относятся к Джону Кэму Хобхаусу (1786-1869), английскому политическому деятелю, другу Байрона, душеприказчику поэта, автору комментариев в 4-й песни "Чайльд Гарольда", посвященной ему. 12 "Глаз человеческий не слыхал... что такое был мой сон". - Шекспир. Сон в летнюю ночь. Акт 4. Сц. 1 (пер. Н. Сатина). 13 "Друзья, я могу рассказать вам чудеса... Герцог кончил обедать". - Шекспир. Сон в летнюю ночь. Акт 4. Сц. 2 (пер. Н. Сатина). 14 ...в "Книге судного дня". - "Книга судного дня", кадастровая книга, представляла собой земельную опись Англии, произведенную Вильгельмом Завоевателем в 1085-1086 гг.; считалась основным документом при разборе тяжб о недвижимости. 15 "Коротка ль, высока ль - баба дрянь всегда". - Шекспир. Генрих IV. Ч. 2. Акт. 5 Сц. 3 (пер. Е. Бируковой). 16 Харроу - одна из девяти старейших привилегированных мужских школ; находится в пригороде Лондона, основана в 1571 г. 17 Прием, из жизни взятый, не из книг... Но чрезмерна плата... - Пикок ошибочно отсылает к Песни 1 поэмы; см. Песнь 2, 35 (пер. Т. Гнедич). 18 Свинья, имея один желудь... - Источник цитаты неизвестен. 19 В 1807 году он издал небольшой том своих стихов... - Имеется в виду первый поэтический сборник "Часы досуга", первоначально названный "Ювенилия". 19а "Сказки Матушки Гусыни" - сборник шуточных сказок и стихотворений, опубликованный Джоном Ньюбери (1713-1767). 20 Хейне - см. примеч. 217 к "Усадьбе Грилла". 21 ...озадаченные переводом Попа... - Имеется в виду перевод "Илиады" в 1715 г. героическими куплетами. 22 ...отрывком Мильтона о Левиафане... - Левиафан - в библейской мифологии морское животное. В Библии упоминается как пример непостижимости божественного творения (Иов 40, 20-41, 26) либо в качестве враждебного богу могущественного существа, над которым он одерживает победу в начале времен (Пс. 73/74). Видимо, имеется в виду Песнь 10 "Потерянного рая" Мильтона, где есть упоминание Пифова. 23 ...начало "Писем" Дионисия... - Дионисий Галикарнасский (даты рождения и смерти неизв.) - греческий ритор и историк 2-й пол. I в. до н. э. В "Письмах", помимо рассуждений об ораторах и писателях Древней Греции, развивает свое понимание литературного стиля. 24 Хорн Тук - см. примеч. 25 к "Усадьбе Грилла". 25 ...анонсируется "Дева озера"... - поэма Вальтера Скотта, относящаяся к 1810 г. Здесь впервые возникает тема горной Шотландии. 26 ...прожить еще год в Гранте... - прозвище Кембриджского университета (по англосаксонскому названию реки Кэм). 27 ...второй - тем, что безжалостно высек... кого тот расхваливал. - Имеется в виду сатирическая поэма Байрона "Английские барды и шотландские обозреватели" (1809), ставшая откликом поэта на отрицательный отзыв о сборнике "Часы досуга", напечатанный в 1807 г. в "Эдинбургском обозрении". Поэма была направлена не только против главного редактора Джеффри, не и против поэтов Саути, Скотта, Вордсворта, Колриджа и Мура, чей "романтизм" представлялся Байрону избыточным и во многом ложным. 28 "Этот плут - мой честный друг, сэр" - Шекспир. Генрих IV. Ч. 2. Акт 5. Сц. 1 (пер. Е. Бируковой). 29 ...лорд Карлайлъ - Фредерик Хаувард Карлайль (1748-1825), опекун лорда Байрона с 1799 г. (родственник со стороны матери), автор трагедии "Месть отца", которую отметили С. Джонсен и Г. Уолпол; жестоко высмеяв в "Английских бардах". 30 ...из Роскомона... - Уэнтворт Диллон, четвертый граф Роскомон (1633?-1685) - автор прозаического перевода "Науки поэзии" Горация, первый критик, кто хвалебно отозвался о "Потерянном рае" Мильтона. 31 профессор Смит - Сидни Смит (1771-1845), один из создателей "Эдинбургского обозрения", профессор философии, один из самых остроумных людей своего времени; его высмеял Байрон в "Английских бардах и шотландских обозревателях". 32 Уильям Гелл (1777-1836) - английский географ, автор ряда трудов о Греции. В августовском номере "Ежемесячного обозрения" за 1811 г. Байрон опубликовал свою рецензию на книги Гелла "География Аттики" и "Путеводитель по Греции". 33 В 1811 году Байрон лишился матери и двух близких друзей... - Ср.: "Какое-то проклятие тяготеет надо мной и моими близкими. Я еще не успел похоронить мать; и вот один из лучших моих дру