сами. Он лишил нас веры в бессмертие и избавил от иллюзии безнаказанности зла. Мы поняли, что оружием может быть простой карандаш, удар которым может подарить вам вульгарный перитонит. И лишь расторопность местных санитаров будет залогом благополучного исхода. Уже там, каждый из нас понял, что оружие дает тебе право фактической мощи над местными кишлаками, которые ты можешь снести одним залпом. В частном случае, ты легко можешь столкнуться с ситуацией, когда ты будешь полностью владеть правом казнить или миловать пойманного тобой духа. И никого нисколько не удивит, если ты выйдешь за рамки раз или два, просто, чтобы убедиться, удастся тебе это или нет? И если ты это сделаешь, ты обязательно подсознательно будешь потом стремиться расширить пределы своего могущества, пока не натолкнешься на крепкую стену, границу, установленную твоей судьбой, которая одна лишь способна заставить тебя остановиться. Судьба это как пуля снайпера.Ты живешь пока она летит. Как только ты попадаешь на прицел ты уже не принадлежишь себе до конца. В знак предупреждения ты начинаешь получать мелкие неприятности.Затем, не вняв предупреждениям, ты натыкаешься на прочную стену, которая дает только один выбор либо жить в установленных стеной границах, спрятавшись от предназначенной тебе судьбой пули, либо преодолеть стену и умереть свободным. Главное -- вовремя понять,что ты уже достиг своей стены, познал предел дозволенного, предел своего могущества. Восемьдесят из ста, прибывших в бригаду, достигают этой черты и не преодолевают ее, раз или два перешагнув ее и вернувшись, не справляясь со страхом за собственную проявленную смелость. А вот остальные двадцать переступают эту грань по несколько раз в день, хмелея от чувства свободы, вседозволенности и постоянной угрозы наказания за проявленную дерзость. Сам факт их существования, их способность сохраниться и остаться людьми и есть та мера человеческой удачи, которой определяется мастерство снайпера, отмеряющего дозволенное нам и наказывающего нас за дерзость попытки откусить от жизни больше, за большую цену. Гун говорил нам: Жизнь прекрасна, но не дорога. И главное мы сами должны назначать цену за нее! Важно не продешевить в своей дерзости... . Раз побывав там, за стеной, те двадцать из ста, остаются жить в том мире, где все за все готовы платить любую цену ибо там все прямо, просто и понятно! ... Часто у тебя срывает крышу? , -- я спрашиваю Кешу, пытаясь понять, понимает ли он, что его не понимают другие люди. Последний раз, когда сорвало крышу, я развелся. Сейчас вроде нормально. Никто не жалуется. А вот тот раз, тогда я серьезно все делал.Это они думают, что я только гнал . А я не гнал !!! . Его история меня не удивила. ...Меня выкинули из института. Я вернулся на рудник. Квартиру мне не давали. Поставили на очередь и я стал ждать. С родителями я не стал жить. Съехал от них. Комнату снял у старой казашки, в квартале землянок, где раньше жили основатели рудника зеки и ссыльные работяги. Казашка была бабкой старой закалки курила Беломор , имела наколку на руке и иногда материлась по-русски. Единственным условием, которое она поставила, было условие не есть в ее доме свинину, уважая ее как мусульманку. На том и договорились. Все шло нормально. С бабкой я быстро сдружился. Хохлушка, с которой я жил тогда, расписавшись по глупости, не все делала так, как я хотел. Но это не волновало меня. Я еще сам не знал, чего хочу -- упахивался на шахте до беспамятства. Однажды прихожу домой. Казашка сидит на улице, курит одну папиросу за другой. Вижу, что злая. Захожу в комнату, а там моя хохлушка жарит шкварки, запах на всю землянку! Я ей говорю, что ты делаешь, зачем бабку обижаешь? А она мне отвечает, мол пусть потерпит, не для того ее муж в Афгане воевал, чтобы здесь, дома, мусульман слушаться. Ну тут шторки у меня и упали. Не стал я ее сразу убивать. Выхожу на улицу. Подхожу к апе и говорю: Что я должен сделать, чтобы исправить проступок моей жены? . А что мне делать? Как смыть позор с оскверненного дома?Не убьешь же ты ее за это? , -- спрашивает апа у меня. А почему бы и нет?-- говорю я ей. Дело серьезное и решать его надо по серьезному . Выволакиваю свою благоверную за космы на улицу, срываю бельевую веревку с простынями. Простыню ей на голову, петлю на шею, веревку на столб, табуретку под ноги. Апа молчит, не мешает. Моя стоит с простыней на голове, петлей на шее и только тихо так скулит. Народ смотрю уже сбегаться начал. Люди там разные в землянках живут, многие из них уже рождаются с наколками. Апа вдруг как заорет, что готова простить, чтобы я грех на душу не брал, аллаха побоялся -- вешать грех у них большой. А то я не знаю? Я ей в ответ, а как же насчет оскверненного свининой дома, как быть с неверной? Все вокруг орут. Я решил, раз они предложили ее кончить за осквернение дома, пусть кончают. Только тогда я кончу одного из них, так как, кто мне простит мое безвольное участие в смерти жены. Предлагаю им: я -- жену кончаю, они -- одного из своих. А чтобы долго не выбирали кого кончать,я начал табуретку из под ног у своей хохлушки выбивать.... Потом, когда все закончилось всеобщей мировой попойкой, все недоумевали, как я мог так сделать? А как они могли так сделать? Кто предложил мне такое решение, за которое никто не собирался отвечать? Я сказал я сделал. А они? Тогда ребята без обид, решил я, и начал всех строить. Раз не можешь как я тогда твой номер 320, становись за спину и делай, что я скажу! А казашка оказалась заслуженной бабкой. Надела все свои ордена и пошла в горисполком. В итоге я получил себе хату. Вот только хохлушка моя в тот же вечер чухнула из дома и я ее больше не видел.... Я слушал истории из жизни Кешки и думал, как все мы похожи. Мы все словно ходим по заколдованному кругу, открывая одни и те же двери, не находя разумных, гибких решений из простых бытовых ситуаций. Превращая каждую из них в маленькую собственную войну, уповая на собственное везение, не считаясь с ценой и потерями, переступая через собственные труппы. Государство, пославшее нас туда и не готовое к нашему возвращению, столкнувшись в нашем лице с резким усилением оппозиции , уходит на свою нормальную роль -- применять насилие, следить за соблюдением общественных правил и частных договоров, защищать граждан друг от друга и само государство от нас, избавляясь от взятых когда-то по отношению к нам обязательств. Гун погиб. Под Калатом летом 1982 погиб ротный. Под Сенжераем 22 апреля 1983 рота попала в засаду и там остались многие. Пуля был только контужен -- повезло ему? Жизнь разбросала нас всех. Мы все были там, за этой стеной и каждый сделал свой выбор. Я свой, Гун свой, Пуля свой, ротный свой. Каждый из нас знает, что хочет. Каждый знает, что он может. Мы все знаем, что нас ждет!!! Кешка стучал по струнам, давно уже кем-то изнасилованной гитары. Его не смущало ни ранее утро, ни отсутствие слуха и элементарных навыков. Пытаясь изобразить чье то произведение, плод музыкального творчества, мы в два голоса дружно выводили: ...И проходит радости волна Первых встреч объятья остывают. Видишь, как растет вокруг стена! Там, за ней, тебя не понимают!!!... 24.06.98 г. (с) Павел Андреев, 1998 Павел Андреев. Дым --------------------------------------------------------------- © Copyright Павел Андреев, 1998 Автор ждет Ваших отзывов и комментариев, присылайте их по адресу vova@dux.ru Оригиналы материалов этой страницы расположены на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников" http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm Ў http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm --------------------------------------------------------------- Прапорщик-морпех, недавно прибывший на замену "Пиночету" (прапорщику Шульге, милейшему человеку, волею судеб применившему свое двойное высшее образование на горячем песке Регистана в засадном батальоне, и покинувшему эту дикую страну с тоской от неисполненных до конца желаний -- столько добра в караванах сгорает, а рынки на ридной хохлядчине пустуют), пытаясь пошатнуть неколебимую веру бойцов 2-го засадного батальона в то, что без "Пиночета" на караван лучше не ходить -- трое суток без воды "тянуть пустышку" -- себя не уважать -- объявил войну наркоманам, подрывающим боевую мощь подразделения, проводившего Шульгу и неизвестно что приобретшего в лице целеустремленного морпеха, тоскующего без моря на бескрайних пляжах Регистана. Топор войны был отрыт и немедленно раскрашен в боевые цвета. Раннее утро. Солнышко только встало, но уже жарко. Палатки пустуют, ветераны, дембеля -- все в тени или на арыке. Молодые, ошалев от жары, небоевых задач и количества желающих ставить новые задачи, разбежались по бригаде, делая вид, что работают. В общем, тоска -- пустыня, стоят выгоревшие палатки, солнце в макушку, тишина, от людей только тени остались. И в этой богом забытой дыре, широко расставив ноги, в черном берете, как в пиратском флаге, морпех стоит в ожидании, что сейчас на него вылетит дружная толпа наркоманов, изнуренных зельем, изнывающая и стонущая от желания принять наказание во благо избавления от столь горьких мук дурманящей дряни. Как всегда случается с теми, кто "только с самолета", на нашего героя выползает Паша-Телеграмма. Нормальный малый, проторчал полтора года в штабе бригады, от перенапряжения и стрессов от встреч с теми, кто ходит на караваны и не ходит в штаб, пристрастился к чарсу и т.д. и т.п. В общем, дослужил бы, если бы не проворонил важную телеграмму, за что был удостоен двойной чести -- был избит ногами лично комбригом, а затем сослан искупать свой проступок кровью во второй засадный батальон на оставшийся срок службы. В дружном коллективе 6-й роты 2-го батальона Паша стал "Телеграммой", ибо его "подвиг" не котировался даже среди сосланных в роту из Кабула, где вульгарный обмен простыней на арыке, сопровождался ссылкой в Кандагар и грозной записью в учетной комсомольской карточке, типа -- "продажа государственного имущества иностранным гражданам"(?!). Паша не имел даже этого, о чем говорить? Он начал службу за полгода до ее окончания! Но опыт, даже если он заработан в штабе, остается опытом. Паша нашел свою нишу, он стал наркоманом, которого противно даже не то, что бить, а просто видеть перед собой. Так быстро в батальоне не "опускали" еще никого. Паша побил все рекорды, придав роте статус беспредельной, а себе заслужив покой и уважение -- чужие не трогали -- боялись 6-й роты, а свои не трогали потому, что просто "западло". Он был постоянно обдолбан до неприличия, в любое время суток. И они нашли друг друга! Когда морпех увидел Пашу-Телеграмму, он поначалу не поверил той жуткой реальности, которую не мог нарисовать даже его, распаленный солнцем, покрытый черным беретом, мозг советского прапора. У Паши в руках был целый пакет из-под ракетниц, заполненный незамальцованной пыльцой индийской конопли. Расправа была быстра -- костер и почетный караул у погребального костра, в котором сгорала дрянь. Паша, сердце которого грозило не выдержать такого напряжения, в ответ на злобную речь прапора о поганых наркоманах, предложил неуверенно: "А можно я друзей позову?" "Зови гадов!" -- гнев морпеха не имел границ, как, собственно, и глупость. Пришли почти все, двоих даже принесли! Успели к самому разгару событий, в прямом смысле. Густой дым валил во все стороны, щедро наполняя легкие шальной братии, которая, "зацепившись", уже простила Пашу-Телеграмму за залет. Казнь превратилась в пиршество! Наркоманы падали в дыму один за другим, морпех смутно понимал, что проигрывает, но где и в чем -- понять не мог. Непонятные ощущения заполняли сначала его тело, затем маленький, но пытливый ум. Его зацепило. И зацепило крепко. Когда на дым прибежали те, кому положено на это реагировать, они застали тела наркоманов, валяющиеся вповалку вокруг потухшего костра и прапорщика, сидящего на корточках и счастливо, с глупой улыбкой на лице взиравшего на людей, пытавшихся его поднять. Это была очередная жертва той войны. Вскоре, под Сенджараем , в составе 6-й роты Паша-Телеграмма попал в засаду. Остался чудом жив, получил сильный испуг и орден "Красной Звезды". Морпех отличался храбростью и сноровкой. Однажды летом, на пешем переходе при выдвижении в район засадных действий в составе группы мальчиков с автоматами, будучи "под дурью", он "нашел" свою противопехотку. Его не стало уже в вертолете, при транспортировке в госпиталь. В Созе осталась дочка 3-х лет, старушка мама и стерва жена, от которой он сбежал в Кандагар, где заслужил два ордена "Красной Звезды", погоняло "Дым" и общее уважение братвы 2-го засадного батальона. Шел 1983 год. (с) Павел Андреев, 1998 Павел Андреев. Старый анекдот --------------------------------------------------------------- © Copyright Павел Андреев, 1998 Автор ждет Ваших отзывов и комментариев, присылайте их по адресу vova@dux.ru Оригиналы материалов этой страницы расположены на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников" http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm Ў http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm --------------------------------------------------------------- "Таверна на диком Западе. Заходит ковбой. Дым коромыслом, толпа людей. За крайним столиком, заваленным объедками, пустыми стаканами, опустив голову в огромной шляпе спит бродяга. Ковбой занимает свободное место. От бродяги исходит ужасный запах, но -- делать нечего, мест свободных нет. Ковбой заказывает стаканчик себе, стакан бродяге и вдруг узнает в нем своего старого друга. "Билл, ты ли это, дружище?" -- восклицает ковбой. Бродяга уныло смотрит на старого друга и, с трудом узнавая его, говорит: "Да, это я, Джон." "Что случилось с тобой, старина? Ты ли это? Где твой пистолет, шляпа, дерзкий взгляд? Что убило в тебе того лихого парня, которым ты был 10 лет назад ?" -- спрашивает ковбой. "О, это длинная история, Джон. Но, если ты хочешь, я ее тебе расскажу," -- начинает свой печальный рассказ бродяга Билл. "Помнишь, Джон, у меня была кобыла? Ну, ты еще хотел ее у меня выменять на винчестер? Так вот, проезжаю я через этот убогий городок лет так 8 назад. Жара! Пить хочется -- сил нет терпеть. Заезжаю я в эту чертову таверну, заказываю стакан виски. Только я собраюсь опустошить его, оросить пустыню моего желудка, как вдруг слышу крики и шум. Выхожу и вижу: два индейца стоят и лупят мою лошадь по морде! Я, конечно, выхватываю свой кольт и хлопаю этих уродов на месте! Расстроенный сажусь на свою кобылу и еду в горы. Проходит еще два года. Еду я опять через этот город. Ну, думаю, сейчас я точно выпью виски! Нет же, снова, как только я подношу стакан к пересохшим губам, на улице раздаются глухие удары и шум. Я выбегаю, так и не выпив виски, и вижу! Пятеро индейцев лупят мою лошадь. Я стреляю, убиваю этих наглецов и опять уезжаю без своего виски! И вот, спустя три года после того наглого наезда, я опять оказался в этом городе. И я решил не упустить возможность все-таки выпить положенное. Я взял налитый мне стакан виски. Поднял его, прислушался. На улице стояла идеальная тишина! Я с гордость опрокинул в себя содержимое стакана. Виски еще не успело разогреть мое тело, как с улицы донесся ужасный вопль. Я выбежал на улицу. Это кричала моя умирающая лошадь! В одно мгновение ее разорвала на части огромная толпа индейцев. Я выхватил свой кольт и расстрелял в толпу этих раскрашенных попугаев весь свой запас патронов. Я дрался как лев! Я рвал их руками и зубами! Но вынужден был отступить. Когда ночь накрыла город, я тайком пробрался к таверне и похоронил свою бедную кобылу. Джон, ты помнишь, какая у меня была гнедая?! И вот, Джон, я уже три года, в память о своей гнедой, ношу у себя на шее ее копыта, которые я ей отрезал перед тем как закопать в эту проклятую землю." "Вот так дела, Билл!," -- удивлено вскричал Джон. "Так это воняют копыта твоей гнедой?" "Нет, Джон, это воняют мои носки. Но ты все равно так ничего и не понял," -- печально проговорил Билл. Он был обречен на непонимание." Чувствовалось, что старик рассказывал этот печальный анекдот уже не в первый раз. И, конечно, с каждым разом история дополнялась новыми колоритными подробностями. В купе они были вдвоем. Впереди у каждого было много времени на раздумья. Поезд нес их по просторам Казахстана. Они вместе сели в Новосибирске, впереди их ждала Алма-Ата. Валерин попутчик был старым евреем и ехал к своей дочери. Разговор начался ненавязчиво и, естественно, перешел к знакомству. Борис Абрамович Дрейзин воевал полевым хирургом. Его глаза сохранили озорной блеск и это подтверждало его неподдельный интерес к жизни и к людям. Старик продолжил разговор, начавшийся с печального анекдота про ковбоя. "Вот посмотрите, Валерий, какая жизненная ситуация описана в анекдоте. Ковбой -- дерзкий молодой человек, на счету которого не одна победа, -- будучи сломлен в последнем бою за жизнь своей кобылы, которую любил и ценил, ходит по прерии от кабака к кабаку с ее копытами на шее в знак траура. Очевидно, что для этого парня нет будущего и нет настоящего. Он живет в прошлом. И пахнут, конечно, его носки, но он этого не замечает. Его нет с нами. Он -- в прошлом, а там запаха его носков нет! Когда люди думают о прошлом, они часто восклицают с досадой: "О, черт возьми! Как я мог так поступить? Это же так глупо." Если чувство вины, связанное с каким-либо прошлым событием, достаточно сильно, то человек может на несколько месяцев, а то и лет впасть в состояние постоянного сожаления. Драгоценное время и энергия уходят на то, чтобы сожалеть о сделанном или, наоборот, отложенном, сказанном или утаенном, начатом или безнадежно заброшенном. С точки логики это абсурд, Валерий. Все проблемы настоящего для нашего ковбоя были рождены в прошлом. Эти проблемы обретают силу благодаря работе нашего воображения. А направленная работа воображения может изменить многие отрицательные ситуации в нашей жизни на положительные. Если Вам, Валерий, приходилось чувствовать, что в прошлом Вы сделали что-то не так, то, наверняка, на Вас обрушивалось желание, которое можно выразить следующими словами: "Если бы я только мог вернуться в ту ситуацию, я бы все исправил." Нет, Вы ничего не смогли бы исправить. Вспомните – Вы всегда поступаете наилучшим образом. И Ваше желание что-то изменить в своем прошлом говорит только о том, что теперь Вы стали другим человеком. Тогда же Вы поступили так , как могли поступить, и, если бы снова вернулись в ту ситуацию при тех же обстоятельствах и при этом испытывали те же эмоции, то Вы поступили бы в точности так же, как поступили тогда. Если Вы считаете, что допустили в прошлом какую-то ошибку и сожалеете о ней – это свидетельствует только о том, что теперь Вы стали другим, более зрелым человеком. Если же Вы не изменились, то Вы будете чувствовать по отношению к какому-нибудь своему поступку то же самое, что чувствовали, когда его совершали. Отношение к своему поступку у нашего ковбоя не изменилось, как и он сам. Он полностью принадлежит прошлому, которое в нашем анекдоте пахнет не лучшим образом. Вот такая милая поучительная история, молодой человек. Я Вас наверное утомил? Давайте спать -- это лучший способ обмануть себя и время." ...Группа во главе со взводным втянулась в кишлак. Восемь посыпанных белой пылью, пропитанных потом и усталостью тел, почти не отбрасывая тени на сухую чужую землю, осторожно продвигались по узкому проулку. Он шел в середине группы. На нем был "лифчик", автомат, эРДэ и 148-я рация, которую он принял у оставшегося на броне радиста -- парень порвал связки на правом голеностопе. Группа шла в привычном ритме прочески. Взводный, словно олень, тянул группу за собой. Кишлак был небольшой -- две улочки домов и дувалов на границе зеленки. Все время их движения по этому глинянному хутору его угнетала тишина. Было слишком тихо. Они вышли в прямой и узкий проулок. В конце проулка, упирающегося в дувал, за которым стояла изумрудная стена зелени, стояла подбитая и брошенная еще, видимо, с первых боев БээМПэ, уткнувшаяся своим акульим носом в пробоину в стене. Ему часто доводилось встречать подобные памятники энтузиазму первых боев. Было видно, что машина стояла уже не первый год и на ее корпусе были видны следы бессмысленного расстрела уже мертвой брони. В его голове возникла неожиданная мысль. Узкий коридор высоких глиняных стен дувалов и корпус мертвой машины напомнили ему тир его родной школы, гордость военрука, с доблестью отслужившего полностью свой срок в стройбате. Группа растянулась по проулку. Вид подбитой машины с пыльными следами от обуви на истерзанной броне вызывал чувство беспокойства и настороженности. По знаку взводного все замерли, прижавшись к дувалам. Его опять поразила тишина. Нет, не тишина. А единственный звук, наполнивший сожженный солнцем воздух. За дувалом с непонятной периодичность раздавался стук. Словно кто-то тихо стучал камешком о камешек. Звук был настолько тихим, что казался сначала просто случайным. Судя по напряженным лицам ребят и по тому, как они переглядывались, он понял, что стук слышат все. Возле убитой БээМПэ, в примыкающей стене, был проделан пролом. В него была видна густая зелень сада, наполненного желанной прохладой и влагой. Тишина и полное отсутствие движения воздуха действовали угнетающе. Рация, висевшая на груди Валерия, шипела и хрипела на дежурном приеме. Взводный подошел к нему и начал доклад ротному по рации. Он стоял и слушал их сбивчивый обмен мнениями. Ребята, кто как, стояли прислонившись к дувалу. Замыкающий -- рослый туркмен с пулеметом -- стоял и смотрел в противоположную сторону. "Не думай об этом, делай это!" -- эта фраза была лучшим лекарством от страха, подаренным Валерию в учебке дембелем-сержантом. Он старался не думать о том, что вызывало гнетущее его чувство тревоги, но -- что делать -- он тоже не знал. Кто из них первым услышал этот свист он так и не понял. Неожиданно, словно из под земли, у них за спиной появились два молодых духа. Их первым увидел замыкающий, когда остальные дружно повернулись в сторону пролома возле БМП на негромкий, но четкий свист. Пулеметчик что-то прокричал, все обернулись и увидели, как два молодых духа, обкуренных в "дым", подбадривая себя криками, одновременно целятся по ним из "мух". Замыкающий группу пулеметчик дает по духам длинную очередь. Валерий видит, как, словно в замедленном кино, пули из ПК огненной струей рвут тело одного из духов. Тот, падая под свинцовой струей, успевает выстрелить из "мухи", но не точно. Выстрел летит мимо пулеметчика, рикошетит от дувала и разрывается между ребятами, пытающимися кто стрелять в ответ, кто спрятаться возле мертвой БМП, кто прижаться к дувалу. Второй дух стреляет из "мухи" прицельно и взрыв гаранаты одноразового гранатомета разрывает пулеметчика буквально на "пельмени". Почти одновременная смерть троих прекращает неожиданно начавшуюся стрельбу. Все на мгновение замирает, раненные осколками парни кричат, в поднятой разрывами "мух" пыли лежат два мертвых духа в неестественных позах. Между ними и группой лежат останки их товарища, взявшего на себя весь груз страшной смерти. Мир не перевернулся. Солнце продолжает светить, в этом бесцветном от жары воздухе витает пыль, превращаясь в осязаемый всеми запах смерти. Рация начинает кричать голосом ротного, задавая вопросы о услышанных разрывах и стрельбе. Валерий смотрит по сторонам. Трое из группы серьезно ранены осколками выстрела из гранатомета. У одного порван правый бок, двоих зацепило в спину. Всех троих пытаются привести в себя. Прошло буквально несколько секунд. Никто не успел окончательно прийти в себя. Валерий в замешательстве склонился на остатками тела Мухамеда. Кто знал, что этот парень так плохо кончит. И тут опять раздается свист, громко и вызывающе. Все, что он увидел потом, осталось в его памяти на всю жизнь, превращая ее в ночной кошмар. На голове этого человека, с густой черной шевелюрой, не было чалмы. На нем была зеленная футболка, поверх которой был одет бронежилет, опоясанный пулеметной лентой через плечо. На его ногах были белые кроссовки. Этот человек стоял в проеме и казалось, что сейчас он кивком головы пригласит всех в райскую прохладу сада. Но этого не произошло. Все было иначе. Взводный и еще кто-то из ребят успели первыми открыть стрельбу. Дувал вокруг этого красавца накрылся облаком пыли от пуль, рвущих стену, но не задевающих стрелка из пулемета. Он стоял в проломе и поливал стреляющих в него людей плотным пулеметным огнем. Он дарил смерть, сам каким-то чудом избегая ее. За его спиной кто-то упал, но он продолжал стрелять и его пулемет охотно выполнял его желания, посылая пули почти в упор. Почти каждая из них достигала своей цели, роняя и опрокидывая в пыль молодые, сильные тела. Время словно замерло, давая смерти возможность с полна собрать свой урожай. Спасения не было в запаздалых разрывах гранат, разбрасывающих осколки по узкому, заполненному смертью проулку. Валерий тоже стрелял, он видел как ответным огнем автоматов были сброшены с брони БМП выползающие, словно тараканы на кровавый пир, духи. И только пулемет в проломе продолжал стрелять и стрелять. Ничто не могло восстановить справедливости в этой дуэли всех против одного. Вот уже и его черед. Валерий почувствовал сразу несколько тугих горячих ударов в грудь и руку. От ударов его опрокинуло на спину и он упал, раскинув руки и выронив автомат. Жжение в груди переходило в нестерпимую боль, отнимая силы и прогоняя сознание. Словно в тумане он видел как последним упал взводный, подкошенный очередью. В одно мгновение, длившееся словно вечность, все было кончено. Солнце, пыль, кровь, мертвые тела и брошенное бесполезное оружие. Валерий лежал на спине. Пуля, пущенная пулеметчиком в его грудь, попала в корпус рации и, срикошетив, зацепила левую щеку, обильно испачкав лицо кровью. Глаза, слипшиеся от запекающейся крови, с трудом удалось открыть. Рядом с его лицом он увидел белые кроссовки пулеметчика. Тот стоял рядом и что-то сам себе говорил на непонятном языке. Вдруг он гортанно что-то прокричал в сторону пролома. Ему ответили. Еще мгновение кроссовки постояли на месте и затем начали дикий свой танец. Вращаясь вокруг своей оси, пулеметчик, что-то громко и резко выкрикивая, продолжал расстреливать уже лежащие на земле тела. Он стрелял вращаясь, увеличивая скорость вращения, а горячие гильзы сыпались на тело Валерия и он не мог больше терпеть. Казалось, что его крик вырвет его из этого кошмара... От резкого и сильного толчка Валерий проснулся. В купе тускло горел дежурный свет. За окном слышался ритмичный стук колес. Старик, склонившись на ним, пытался разглядеть лицо Валерия и понять причину его ночного кошмара. "Я кричал во сне?"- спросил старика Валерий. "Да, ты кричал, сынок. Что, старые раны?" - старик пытался заглянуть в глаза Валерия. "Нет,"- ответил Валерий и подумал про себя: "Это прошлое, старик, но ты все равно так ничего и не понял..." (с) Павел АНДРЕЕВ, 1998 Павел Андреев. Пыль Солнце палило почти в макушку. Беготня за неуловимым противником по виноградникам изматывала нещадно. Группы мальчиков с автоматами по 6-8 человек, выполняя приказы-корректировки групп управления, метались, пытаясь выдержать дистанцию между друг другом и график выхода в контрольные точки. Тех стратегов, что рисовали стрелки на картах, по понятным причинам не было рядом с нами и они не смогли разделить нашего энтузиазма, вызванного очередной вводной. Пленный сидел в тени дувала на корточках. Неподалеку, уткнувшись своим хоботом в мутный поток широкого арыка, стоял наш танк, подорванный этим тщедушным худым человеком с мотыгой. Его взяли сразу после взрыва, он прятался в винограднике, в который вели провода от мощного фугаса, заложенного в тело маленького узкого мостика через широкий арык. Если бы не война и серьезность случившегося, можно было подумать, что этот человек хотел подобным образом избавить от ужасных мучений хлипкое, но каким-то чудом выдерживающее жуткое давление многотонной стальной махины танка, тело обычного мостика через арык. Танкисты шустро сновали вокруг танка. Натужно гудели БэТэРы, пытаясь помочь вытащить танк, оказавшийся в ловушке. Медленно, степенно, скрывая силу своего течения, нес свои мутно-желтые воды арык. Эфир был наполнен командами и обрывками фраз из рапортов и приказов. Батальон пытался не расползтись по зеленке, сохранить порядок в кажущемся хаосе движения разрозненных групп. Обычное состояние на проческе, когда кто-то попадает между полупопий аллаха. Обычное "бежим-лежим." Наша группа из восьми человек вылетела к мосту как раз к моменту "раздачи слонов". Покрытые пылью, в хрустящих от пота ХэБэ, обвешанные лифчиками, лентами от ПэКа и "мухами", выдрессированные дембелем -- старшим сержантом Мишей Шикуновым -- мы, возглавляемые дагестанцем Алибеком, выполняющим роль дозорного и минной собаки одновременно, видимо, представляли колоритную картинку должников-интернационалистов. Наше появление было явно заметно среди царившей деловой суеты бронегруппы. Держась в рамках неписанных законов, мы не стали изображать поход к водопою в период засухи, а чинно продемонстрировали, как можно с толком использовать себе на пользу подобные минуты отдыха. Быстро построились, посчитались, "в затылочек" отбежали без лишнего шума в тень уже подмеченного заранее дувала, соблюдая дистанцию прямого оклика, уважая голосовые связки командира. Мгновенно легли, уже по заранее утвержденному порядку определили очередность походов парами к арыку. Чтобы не придавать праздности нашему присутствию, молодые остались стоять, изображая своими тремя телами строй из шести человек, пока сержанты, я и Миша, бодро засеменили с докладом в сторону комбата, стоящего в кружении других офицеров. Выслушав степенный, без подробностей и эмоций доклад старшего группы, комбат, повернувшись спиной к нам обоим, сказал Мише просто и обыденно: "Прочешешь, сынок, правый фланг до рубежа сушилки, что в 300 метрах от нас дальше по арыку, там закрепишься и жди продолжения. Там и отдохнешь. Ваша рота идет дальше. Вы остаетесь с бронегруппой. Все, вперед, сынок !" Второго "индейца" нашел Алибек. Когда мы его увидели, он уже потерял интерес к происходящему и покорно взирал на остальных семерых русских, что окружили его и с нескрываемым интересом мысленно примеряли его шикарные кроссовки, веря заверениям Алибека, что денег у духа не оказалось. Видимо, ссадина с левой стороны челюсти бедолаги была результатом его разговора с Алибеком на тему "шкурных вопросов". Кроме каких-то бумажек у него не оказалось ничего. Даже часов. Хотя, какие часы после Алибека ? Наш "толмач" Эргашев вынес приговор нашей находке -- дух, причем не самый последний, судя по одежде и кроссовкам. Пленный лопотал что-то про виноград, хозяина виноградника, сбежавшего в Пакистан и про машину, что должна была приехать за урожаем винограда по сломанному нами мосту... А вот про мост он пусть комбату расскажет, решили мы. Комбат пришел в сопровождении связиста и пленного худого дехканина с мотыгой, пойманного ранее ребятами из бронегруппы. Наш дух стоял с гордо поднятой головой, на его ногах уже красовались солдатские ботинки без шнурков, явно не соответствуя его расписной роскошной жилетке с оторванным зачем-то карманом. Мы уже знали , что раненный при взрыве танкист скончался в вертолете. Мы так же знали, что он был родом из Волгограда, а это было одно из крупных землячеств в бригаде. Комбат тоже был родом из Волгограда, что, очевидно, шансов духам не прибавляло. Комбат постоял несколько секунд напротив нашего духа. Послушал его лепет, затем, повернувшись в мою сторону, кивнул мне головой в сторону сушилки. Я развернул бедолагу и подтолкнул для скорости. Я первым вошел в сушилку, за мной зашел дух, за ним комбат. В сушилке было темно и сухо. Темнота создавала иллюзию прохлады. Из стен сушилки торчали палки с навешанными на них виноградными кистями, обильно присыпанными мелкой белой пылью. Каждое мое движение поднимало целый рой этих мельчайших частиц и создавало чудную картину их движения в воздухе в свете солнечных лучей, пробивавшихся сквозь дырки в стенах сушилки. Комбат остановился и я хорошо видел его. Дух был между нами и стоял лицом к комбату. "Душман?", -- без обиняков спросил комбат афганца. "Нис, дуст", -- афганец сделал удивленное лицо, голова его задергалась в ритм выговариваемых им со скоростью пулемета слов. "Подойди-ка, сынок", -- подозвал меня комбат и я , стараясь поднять как можно меньше пыли, протиснувшись между жердями с виноградом и афганцем, пошел к нему. "Посмотри за дверью, чтоб не мешали", -- сказал комбат. Я оказался за его спиной. Афганец что-то лопотал, комбат слушал его рассеянно, зачем-то глядя по сторонам. "Значит, много наших ребят положил,"- подвел он итог разговору. Афганец видимо понял перемену, уловив настроение комбата по интонации сказанного им. Он хотел что-то сказать в ответ, для убедительности протянул руки к комбату и тут же получил от него жесткий удар "шито" в живот. Несказанные слова застряли в его горле, задыхаясь, он схватился за живот и согнулся пополам, продолжая хватать воздух ртом."Сынок, дай-ка нож", -- комбат протянул руку, обернувшись вполоборота ко мне. Тут я хочу объяснить, что нож я носил в эРДэ , в специально пришитом кармане на клапане, что позволяло его доставать ,если тянуть строго в верх из-за головы -- без ножен и, если тянуть вправо-вверх -- с ножнами. Вот и весь фокус. Я, не успев понять,что происходит, достал по команде нож в ножнах. Это было моей ошибкой. Комбат, приняв нож из моих рук, с поворота ударил им духа по шее. Дух захрипел и опрокинулся от удара на спину, подняв тучу пыли. Комбат, со словами: "Что ж ты меня позоришь, череп!", швырнул мне, оголив нож, ножны . Ножны попали прямо мне в лицо, ослепив меня на миг. Когда вспышка в глазах и искры от нее прошли, я увидел, как комбат, оседлав тело духа, опрокинутое на спину, раз за разом вгоняет в него нож со словами: "Где ж у него сердце-то ?". Пыль, что кружилась в этом бешенном танце смерти в свете солнечных лучей, рожденном движением двух тел, придавала картине какую-то нереальность. Когда комбат поднялся, я продолжал стоять, завороженный этим солнечным потоком пыли... Я так и запомнил этого духа. Косые лучи солнца сквозь дыры в стене пронзают темноту сушилки. Гроздья винограда, собранные чьими-то заботливыми руками, несмотря на войну и разруху. Подбитый танк. Взорванный мост. Арык с сильным, но медленным течением. Погибший танкист. Наша группа, уставшая, потная, вся в пыли. Комбат с воспаленными глазами. Кажущаяся прохлада сушилки. Тело мертвого духа. Нож в моих руках со следами чужой, густеющей на глазах крови. И пыль. Везде пыль. Мелкая, всепроникающая. Витающая над всем происходящим. Медленно оседающая в черную лужу крови. И лишь в контрасте солнечных лучей и темноты сушилки виден ее танец, наполненный глубоким, как мне тогда показалось, смыслом. Мы все песчинки в шлейфе каких-то движений судьбы. Кого-то она заставляет подняться и кружиться в этом танце света и темноты, а кто-то остается неподвижным и безучастным, как тот дехканин с мотыгой, не подозревающий о том, что ему тоже придется принять уже уготованную ему судьбой участь: Танк удалось вытащить и его утащили в бригаду прибывшие на помощь танкисты. Батальон к вечеру все-таки вышел из зеленки , выполнил поставленную задачу, прочесав район. Мы спали в БэТэРах. Наспех умытые и накормленные. Утром нас ждал марш в другой район боевых действий. Шел третий день бригадного рейда. Я спал в родном БэТэРе. Мне ничего не снилось. И лишь спустя семь месяцев я стал бояться снов, просыпаясь на госпитальной койке от войны, что приходила ко мне по ночам. Война стерла грань между Победой и Поражением. И то и другое я сейчас воспринимаю как очередное испытание жизнью. А тогда я был ей не нужен, потому что принадлежал ей с потрохами, как и все спящие рядом со мной. Со временем все покроется пылью... --------------------------------------------------------------- Зеленка -- зона обильной растительности, виноградники и т.п. ПК -- пулемет Калашникова, калибр 7.62 мм "Муха" -- ручной гранатомет "Нис(т), дуст..." -- "Нет, друг..." (яз. дари) эРДэ -- рюкзак десантника (с) Павел Андреев, 1998 Павел Андреев. Самый легкий день был вчера! --------------------------------------------------------------- © Copyright Павел Андреев, 1998 Автор ждет Ваших отзывов и комментариев, присылайте их по адресу vova@dux.ru Оригиналы материалов этой страницы расположены на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников" http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm Ў http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm --------------------------------------------------------------- Над его головой был белый куполообразный потолок. Голова гудела, создавая какую-то непонятную вибрацию в теле, которая импульсами уходила в ноги, возвращаясь нестерпимой болью. Он судорожно приподнялся на локтях. Очередной приступ боли кинул его голову на подушку, но даже это не смогло заглушить тот поток чувств, который нахлынул от увиденного. Его поразило не столько отсутствие ног, сколько издевательски четко набитые канты на солдатском одеяле, заправленном на его кровати. Укладывая его обрезанное, порванное осколками тело, одеяло откинули ровно на столько, на сколько требовалось, чтобы прикрыть тело раненого. Ниже его колен одеяло лежало нетронутым, сохранив набитые послушной солдатской рукой канты. Нетронутость одеяла вызывающе демонстрировала безразличие к происшедшему -- он теперь занимал ровно наполовину из того, что ему было положено. Граница этой действительности проходила по его кровоточащим культям. Он еще недоконца осознал занимаемое им положение и продолжал воспринимать мир через призму старых, не разрушенных новой действительностью ощущений. Болели несуществующие ампутированные ноги. Дырки в руке и животе не волновали его. В его контуженной голове периодически всплывала одна единственная мысль -- "Живой, зачем живой?" Пытаясь объективно оценить все происшедшее с ним, он старался найти выход из положения, в котором оказался. Его жизнь разделилась на две части -- до того и после того. Эти две части его жизни, словно куски разбитой мозаики, создавали в голове хаос цветного калейдоскопа из событий и людей. В его жизни не было ничего похожего, опираясь на что, он мог бы определить для себя новый порядок вещей.Он интуитивно чувствовал, что необходимые ему знания и навыки находятся внутри него самого, но взрыв проклятой мины перевернул все верх дном. Единственным ресурсом, которым он располагал, из которого он черпал все свою уверенность, было время. Он почти физически ощущал, что он находится в самом центре образовавшейся при взрыве воронки, в которую его затягивает стремительно проносящийся через него поток времени. Стремительное движение жизни пронзало его тело, мозг, не увлекая его за собой. Он реально осознавал, что жизнь, словно вода в стремительном горном потоке, обтекает -- не в силах разрушить -- преграду непоколебимой монолитности его сознания, корн