Ганс Шомбургк. Дикая Африка
---------------------------------------------------------------
Hans Schomburgk. Wild und Wilde im Herzen Afrikas (Berlin, 1925)
Перевод с немецкого Алексея Случевского (Усановича)
М.: Армада-Пресс, 1999
---------------------------------------------------------------
Аннотация
Автор книги Ганс Шобургк (1880-1967) совершил десять путешествий по
Черному континенту и видел его и в конце девятнадцатого века и во второй
половине двадцатого. Первое время он был, по собственному его признанию,
одним из тех авантюристов, которые наполнили Южную Африку в период алмазной
и золотой лихорадки. Скачки, карточная игра, мелкие авантюры в "Золотом
городе" - Йоханнесбурге - перемежались в жизни молодого Шомбургка с охотой
на слонов и других крупных животных, которыми изобиловали дебри.
Постепенно бродягу и охотника привлекло интересное и рискованное
ремесло ловца зверей. Позднее Шомбургк превратился в охотника с
киноаппаратом, создателя фильмов о природе и людях Африки. Он стал
исследователем, обогатившим науку знаниями о природе и животном мире этого
материка.
Предисловие Карла Гагенбека
Вряд ли покажется странным мое признание, что книга известного
путешественника и знатока Африки господина Ханса Шомбургка вызвала у меня
особый интерес. Хотя в значительной мере эта книга - описание охотничьих
приключений, автор ее - далеко не только охотник на крупную дичь, но еще и
выдающийся знаток диких животных, более того - их друг.
В этом нет никакого противоречия: каждый настоящий охотник - друг дикой
природы и ее обитателей.
Сколько потребовалось труда и умения, чтобы доставить в Европу живым и
невредимым юного восточно-африканского слона! (Теперь этот слоник - его
зовут Джумбо - живет в моем зоопарке в Штеллингене.) Казалось поистине
чудом, что господин Шомбургк сумел сохранить его на протяжении всего пути к
побережью и благополучно погрузить на корабль. На основании своего опыта
могу утверждать, что такие чудеса под силу лишь тем, кто действительно знает
и любит животных и способен идти ради них на всяческие жертвы.
Я с огромным удовольствием вспоминаю наши многочисленные беседы с
Хансом Шомбургком; они всегда были незабываемо интересны, показывая присущий
ему талант наблюдателя, тонкого знатока зверей и людей. Лучшее
доказательство тому - эта книга.
Хочу особо подчеркнуть ценность многочисленных уникальных фотографий;
многие из них свидетельствуют, помимо прочего, о бесстрашии автора. Надо
отметить и высокое качество снимков - а ведь они сделаны в походных
условиях, обычной переносной камерой, и до проявления пластинки нужно было
сохранять недели, а то и месяцы.
Очень многое из того, что увидел и описал Шомбургк, является новостью
даже для опытных путешественников и ученых-зоологов. Тем более интересной
будет эта книга, написанная столь живым и непринужденным языком, для тысяч
читателей, никогда не бывавших в Африке.
Карл Гагенбек
Штеллинген, 25 сентября 1910 г.
Предисловие автора
Когда в 1910 году, после десятилетнего отсутствия, я вернулся из своего
второго африканского путешествия, у меня ни на миг не возникало мысли о
публикации своих воспоминаний.
Но друзья и знакомые, соединив усилия, не оставляли меня в покое до тех
пор, пока я не согласился выступить перед небольшой аудиторией с рассказом о
части того, что видел и пережил. Это выступление состоялось у меня на
родине, в Бергедорфе.
Мой рассказ, или доклад - называйте, как хотите - имел успех,
ошеломивший в первую очередь меня самого. Это придало мне смелости для новых
публичных выступлений. В прессе появились первые отзывы - надо сказать,
неизменно благожелательные. Тем не менее я долго не мог решиться на печатное
издание своих воспоминаний, хотя у меня сохранились все дневники времен
африканских путешествий. Но дружный натиск родни и знакомых оказался сильнее
моих страхов.
Хочу заранее извиниться перед читателями. Я понимаю, что мой стиль и
язык оставляют желать лучшего. Для меня и теперь было бы легче и приятнее
пробираться под палящим солнцем сквозь заросли, преследуя раненого слона,
чем излагать это на бумаге, сидя за письменным столом. Я не ученый и не
писатель, а всего лишь охотник и путешественник. Но, может быть, именно это
сделает мою книгу понятной и любопытной для широкого круга простых людей.
Книга сопровождается фотографиями, за качество которых я получил в свое
время немало нареканий. В оправдание могу лишь сказать, что делал их сам, в
полевых условиях, обычной камерой. Сделанные за день снимки надо было
проявить как можно скорее. И, поверьте, это не так-то легко и приятно -
после утомительного дневного перехода возиться с фотопластинками в
затемненной, наглухо закупоренной палатке (как правило, заточение разделяли
со мной несколько десятков москитов, и вели они себя весьма недружелюбно).
Большинство пластинок к тому времени оказывалось испорчено. И тем больше
была моя радость, когда хотя бы на одной проступал четкий снимок. Думаю, что
в те годы это была единственная передвижная фотолаборатория в африканском
буше.
Ружья, служившие мне во время охоты, поначалу были английского
производства (до тех пор, пока в Германской Восточной Африке я не
познакомился с винтовкой Маузера). При охоте на слонов я пользовался
двуствольным штуцером шестисотого калибра (около 14 мм). Это ружье стреляло
900-грановой (75 г) свинцовой пулей в стальной оболочке. Вес заряда
составлял 120 гран (10 г) нитроглицеринового пороха; это обеспечивало
достаточную начальную скорость пули, чтобы пробить даже слоновий череп
практически при любом угле стрельбы.
Пользуясь случаем, хочу дать совет всем начинающим охотникам на слонов:
всегда пользуйтесь как можно более крупным калибром. Конечно, неприятно
много часов нести по жаре тяжелое ружье, но погоня за удобством и, как
следствие, выбор более легкого, но слишком малокалиберного оружия рано или
поздно подвергнут вас смертельной опасности. По-моему, лучше пролить
побольше пота, чем однажды оказаться практически безоружным перед раненым
слоном. Правда, у крупнокалиберных ружей сильная отдача, но после некоторой
тренировки к этому привыкаешь; а поначалу можно прикрепить к прикладу
небольшую каучуковую подушечку (неопытный человек, впервые стреляющий из
тяжелого ружья, может получить перелом ключицы). Сам я, смолоду привыкнув к
оружию, очень быстро освоил особенности крупнокалиберных ружей, и при
собственном весе в 130 фунтов поднимал свой штуцер 600-го калибра так же
легко, как обычную охотничью двустволку.
Мне доводилось стрелять и из множества других ружей, но все они
получили отставку после того, как я впервые взял в руки 8-мм винтовку
Маузера. Это великолепное универсальное оружие оказалось пригодным для охоты
на любую дичь, включая буйвола; только при охоте на слона или носорога я
по-прежнему пользовался своей английской двустволкой калибра 600.
Я не буду останавливаться на подробностях, касающихся прочего
экспедиционного снаряжения, так как все это уже не раз описано в других
книгах об африканских путешествиях.
Всюду, где возможно, я старался придерживаться туземных названий. Но
надо иметь в виду, что африканские селения нередко носят имена вождей - в
таких случаях, понятное дело, название может измениться со временем,
особенно если подвиги нового вождя затмевают память о прежнем.
При своих путешествиях я никогда не пользовался чьей-либо финансовой
поддержкой. Теперь мне неприятно вспоминать об этом, но должен признаться,
что основную часть моих средств в то время составляли деньги, вырученные от
продажи слоновьих бивней. И если меня попрекнут количеством убитых слонов,
мне будет нечего сказать в свое оправдание - разве только, что я всегда
строго соблюдал охотничьи правила и никогда, за исключением случаев
непосредственной смертельной опасности, не стрелял в слоних. "Исключением из
исключений" была мать слоненка, названного впоследствии Джумбо, которого мне
удалось доставить в Европу. Чувствуя себя в ответе за толстокожего сироту, я
прилагал все усилия, чтобы сохранить его здоровым и невредимым, и до сих пор
с благодарностью вспоминаю многих людей - военных и администраторов,
полицейских и моряков - которые помогли мне совершить вместе с Джумбо
трудный путь к побережью и далее, морем, до Гамбурга.
То, что эта книга выходит в свет - в немалой степени заслуга моего
друга и покровителя, писателя Филиппа Бергеса. Но мне, похоже, не придется
насладиться видом первого экземпляра, выпущенного типографией. Дело в том,
что уже сейчас, продолжая заниматься корректурой, я веду подготовку новой
экспедиции, на этот раз - в неисследованные области Французского Конго. На
меня по-прежнему сыплются предложения выступить с серией докладов и т.д., но
зов Черного континента - неодолим, и я повинуюсь ему. А потому это
предисловие станет одновременно словом дружеского прощания с читателями,
получившими хоть какое-то удовольствие от моих безыскусных воспоминаний.
Надеюсь, что новая экспедиция принесет новые интересные впечатления - в
общем, опять будет, что рассказать.
И если моя книга увеличит число отважных немецких юношей, готовых
работать в Африке, вести жизнь, полную трудов и лишений - не ради богатства,
а из любви к этой непередаваемо прекрасной необъятной стране - я буду
счастлив.
Ганс Шомбургк
Бергедорф, октябрь 1910 г.
Предисловие к новому изданию
Долгие, страшные годы войны, годы, наполненные горем и кровью, пролегли
между первым изданием этой книжки и тем, которое Вы держите в руках.
Сегодня лик Африки сильно изменился. Германия потеряла свои колонии на
Черном континенте, а тяжелая рука цивилизации протянулась далеко вглубь, к
ранее недоступным внутренним районам. Но я решил оставить книгу без
сокращений и изменений, потому что это - повесть о прошлых временах, когда
люди добивались успеха трудом, мужеством и терпением; об охоте и
приключениях, не связанных с какой-либо определенной эпохой; наконец, это
рассказ о годах моей молодости, когда я был так счастлив, несмотря на все
трудности и лишения. Поэтому мне остается лишь извиниться перед читателями
за стиль книги - нередко он покажется старомодным и примитивным - и
представить мои юношеские воспоминания суду нового, уже послевоенного,
поколения.
Шомбургк
Берлин, 1925 г.
Глава I
Африканские воспоминания 1898-1901 гг.
Странные чувства волновали меня в марте 1898 г. в тот день, когда
семнадцатилетним парнем я впервые ступил на землю Африки. Мои родители,
наконец, смирились с горячим и неизменным желанием сына - сделаться
африканским фермером. И вот теперь, полный радостных надежд и напряженного
ожидания, я ощущал под ногами землю своей мечты. Мой путь лежал в провинцию
Наталь; там, на ферме, принадлежавшей другу отца, мне предстояло начать
практическое изучение выбранного дела.
Первым портом, в который мы заходили, был Капштадт; но этот город,
вполне цивилизованный и похожий на любой европейский, не произвел на меня
никакого впечатления и не запомнился.
Ист-Лондон, куда наш пароход зашел после Капштадта, являл собой зрелище
совсем иного рода. Город, уже получивший имя, еще только создавался; улицы в
подавляющем большинстве были просто песчаными аллеями. На другой стороне
реки раскинулось большое поселение кафров, сразу же вызвавшее у меня
огромный интерес - ведь тут я впервые видел лицом к лицу уроженцев Африки в
естественной обстановке. Здесь же мне довелось посмотреть на парад кафрских
горных стрелков; впечатление, произведенное на меня этими воинами, только
что вернувшимися из очередной экспедиции, осталось неизгладимым.
Следующий порт, Дурбан, был местом высадки, концом морского путешествия
и началом сухопутного. В банке меня ожидал перевод в тысячу марок (т.е. 50
фунтов) - эти деньги предназначались на фермерскую экипировку: покупку
одежды, седел, инструментов и т.д. Но к этому времени перспектива
однообразной работы на ферме представлялась мне уже не такой
соблазнительной. Меня неудержимо влекло вглубь страны, в неизведанные
области, навстречу открытиям, приключениям и охоте на крупную дичь.
Ферма никуда не уйдет, рассудил я, а пока что надо было решить, как
распорядиться своим несметным богатством. Агент моего отца отсчитал мне 50
фунтов - по тем временам солидная сумма. Быстро купив все необходимое, я
отправился, как и планировалось, в Питермарицбург, но там, вместо того,
чтобы сесть на поезд, идущий в Ньюкастл (на ферму отцовского друга), я купил
себе пони, вскочил в седло и, свободный и беззаботный, как птица небесная,
направился прямо к Драконовым горам. К счастью, по дороге я остановился
передохнуть в поместье немецкого колониста. Хозяин, герр Прожевски, уже
сколотил к тому времени миллионное состояние; ко мне он отнесся очень
дружелюбно и терпеливо объяснил всю смехотворность выбранного мною способа
путешествия вглубь Африки. Мне пришлось внять голосу разума и вернуться в
Питермарицбург; таким образом, единственным результатом первой
самостоятельной вылазки стало угрожающее сокращение моей наличности.
В Питермарицбурге я совершенно неожиданно встретил школьного товарища.
Это был Эрнст Кель, уроженец Люнебурга. Он поступил на службу в Горную
полицию Наталя, и по его совету я тоже решил попробовать свои силы в
должности полицейского. На службу в горную полицию брали парней, начиная с
17 лет; хотя столько мне уже исполнилось, выглядел я пятнадцатилетним.
Поэтому поначалу меня отказались принять, но умение ездить верхом и метко
стрелять все же решили дело в мою пользу - адъютант (ныне майор) Диммик
распорядился занести меня в списки.
В Горной полиции Наталя Диммик играл тогда очень своеобразную роль. Для
вооруженной молодежи, находившейся под его командой, он был чем-то вроде
отца - очень строгого и неизменно почитаемого. Особенно глубокое уважение
испытывал к нему я (и это чувство сохранилось до сих пор). Ввиду моей
крайней юности Диммик как бы принял меня под свое покровительство - правда,
это выражалось лишь в повышенной требовательности. Все, что было
обязательным для других, было обязательно и для меня; но мне следовало
выполнять каждое дело хоть немного лучше всех прочих.
Каждому полисмену присваивался номер; мой полковой номер был 2153. В
целом жизнь добровольца, поступившего в ГПН, очень сильно отличалась от
жизни военнослужащего немецкой армии. Горная полиция представляет собой
вооруженные силы, созданные для охраны мира и порядка в пределах провинции;
посылка ее частей за границу могла быть вызвана лишь чрезвычайными
обстоятельствами. Штаб-квартира находилась в Питермарицбурге, и там же
происходило обучение рекрутов. Плата составляла 6 шиллингов в день. На эти
деньги мы должны были обеспечивать пропитание себе и своей лошади. Покупка
лошади, седла и обмундирования также шли за счет новобранца. Правда, на это
предоставлялся кредит, который затем погашался удержанием двух фунтов в
месяц. Бесплатно правительство выдавало только оружие - каждому полагался
карабин и револьвер. Униформа состояла из черной рубашки, черных брюк для
верховой езды, кавалерийских сапог со шнуровкой и белого тропического шлема;
более неудобный и непрактичный наряд нельзя было придумать даже специально.
Уже в конце 1898 г. он использовался только в качестве парадной формы - в
повседневной службе мы перешли на хаки. Вскоре черную форму отменили.
Моими товарищами по службе были в основном очень молодые люди, всего
одним-двумя годами старше меня. Чаще всего это были младшие сыновья
британских аристократических семейств, проходившие в Горной полиции
ученический этап предстоящей им колониальной карьеры. Поначалу мне
приходилось туговато, ведь время обучения - всегда самое трудное, а
поворачиваться требовалось быстро.
Спустя несколько месяцев я уже стоял часовым на посту в одном из
приграничных районов, Грикваленде. Отвесные струи воды низвергались с неба;
только в Африке, в период дождей, бывают такие ливни. Дрожа от холода и
сырости, я кутался в плащ и поглядывал в сторону лагерных огней. Хотя в
мокрой палатке на мокрой земле тоже не сладко, я ни о чем так не мечтал, как
о смене.
Все-таки там, в лагере, несравненно лучше, чем на этом голом холме, и
не так одиноко. Я тоскливо вслушивался в непроглядный мрак. И тут издали,
заглушенные шумом дождя, до меня донеслись звуки немецкой рождественской
песни... А я и забыл, что сегодня праздник.
Первая рождественская ночь вдали от родины! На посту, у рубежей диких
враждебных племен. Я представил себе родителей, друзей, всех, кого люблю -
сейчас они собрались у елки, в камине трещат дрова, и снег искрится за
окном...
В это время послышались шаги. Глубоко вздохнув, чтобы прогнать
воспоминания, я крикнул в тишину:
- Стой! Кто идет?
- Друг, - донеслось снизу. Это была долгожданная смена.
Вернувшись в лагерь, я убедился, что там хорошо, где нас нет: лежа под
плащом, на попоне, я чувствовал себя так же уютно, как если бы устроился на
ночлег прямо в русле грязного ручья.
Так прошло мое первое африканское Рождество. Потом я узнал, что за
ближайшей горой находится миссия траппистов - это оттуда порывами ветра
донесло до меня звуки праздничного гимна.
В Грикваленде начались волнения, и наше подразделение ГПН было
отправлено на патрулирование границы вместе с частями капских горных
стрелков.
Вскоре в нашей части начался тиф; эпидемия приняла такие масштабы, что
нам пришлось вернуться в Питермарицбург, и три четверти личного состава
оказались в лазарете, в том числе и я. Многие умерли, и лишь доброта и
самоотверженность врачей и сестер спасли жизни остальным.
После выхода из лазарета меня, до окончательного выздоровления,
направили на станцию Ван Рюнен; это была самая высокогорная колония в
Натале. День за днем я лазил по склонам, охотился на бушбоков (Tragelaphus
silvaticus) и водяных козлов - тогда они еще водились в тех местах - и
изучал окрестности, не подозревая, что через несколько месяцев этот
живописный край будет охвачен жесточайшим пожаром Бурской войны.
Отсюда, сверху, были видны как на ладони сотни квадратных миль. Сейчас
здесь резвились в зарослях антилопы, перекликались невидимые в густой листве
обезьяны, вдали слышался характерный "лай" бушбоков. Но скоро совсем другие
звери разбудят эхо в скалах: отсюда, со склонов Драконовых гор, будут вести
огонь крупнокалиберные орудия буров, испепеляя занятые англичанами городки в
долинах.
Все мы крепки задним умом. Когда война уже началась, я вспомнил
некоторые эпизоды, оставленные мной без внимания, но много сказавшие бы
более опытному человеку. Например, однажды на станцию пришли два
офицера-артиллериста - как они объяснили, их привлекла хорошая охота в
здешних местах. Я сопровождал их в качестве проводника. Что они мало смыслят
в охоте, да и вообще не очень интересуются, было очевидно. Но я был
настолько наивен, что даже не пытался задать себе вопрос - зачем же они
пришли в горы, и только удивлялся, насколько глубоко в них укоренились
служебные привычки: время от времени оба охотника останавливались и, не
обращая внимания на антилоп, производили инструментальную съемку местности,
исправляя свои карты.
Почти ежедневно кто-нибудь из нас отправлялся верхом вниз, в долину, в
город Гаррисмит; это уже была территория Оранжевой республики. Среди его
жителей, в основном буров, у нас было много друзей.
Когда отпуск закончился, я вернулся в Питермарицбург, и вскоре меня
направили в Зулуленд.
Здесь я познакомился с зулусами. Это, вероятно, самое благородное из
диких племен, обитающих к югу от экватора (или, по верному выражению
полковника Шиля, "наименее неблагородное"). Зулусы прозвали меня "Изипака"
("к" лишь приблизительно соответствует щелкающему звуку в этом слове), что
означает свечку или трубку, поскольку я был худой и гибкий. Впоследствии
один чернокожий миссионер, желая потешить мое самолюбие, перевел это имя как
"струящийся свет", и мне пришлось потрудиться, скрывая неудержимый смех.
То время среди зулусов было очень приятным. Всевозможная дичь водилась
в изобилии. Почти каждый день, когда в предвечерние часы жара немного
спадала, кто-нибудь из нас отправлялся на охоту. Обычную добычу составляли
дрофы, цесарки, карликовые антилопы (Cephalophus Grimmii) или - при большой
удаче - водяной козел (Cervicapra arundinum). Это приятно разнообразило наш
скудный стол. Но охота - лишь отдых и развлечение, кроме нее была и служба -
и вот уже вновь приходилось отправляться в многонедельное патрулирование.
Все пожитки умещались на одном маленьком вьючном пони. Впоследствии, во
время путешествий вглубь страны, когда за мной шел целый караван, мне очень
пригодился приобретенный в юности опыт походной жизни.
Вечером я останавливался вблизи какой-нибудь деревни. Ставил маленькую,
не больше метра высотой, палатку, разводил огонь и готовил еду. Обычно
вскоре из деревни приходили воины-зулусы, познакомиться с пришельцем и
покурить у костра.
Вот юная грациозная девушка подходит к огню; на голове у нее горшок с
пивом. Склонив колени, она протягивает его старейшине деревни, сидящему
рядом со мной. Старейшина делает несколько глотков и, громко рыгнув в знак
того, что напиток высшего качества, передает горшок мне. Предложить гостю
отхлебнуть первым явилось бы вопиющим нарушением этикета - я должен
убедиться, что пиво не отравлено. Как интересно было беседовать с этими
старыми воинами! Многие из них участвовали в знаменитой битве с англичанами
22.I.1879, когда объединенные силы зулусских племен безуспешно пытались
преградить путь английской армии, вторгшейся на их землю.
Они рассказывали о великих охотах, которые устраивал Сетевайо
(Кетчвайо) в те времена, когда бесчисленные стада антилоп бродили по
Зулуленду. Теперь эпидемии чумы и ружья белых оставили лишь незначительную
часть прежнего обилия дичи. Они рассказывали, как однажды Кетчвайо приказал
поймать живьем взрослого льва; на ловлю был снаряжен целый "импи" (полк).
Приказ есть приказ, и ценою жизни десятка воинов лев был пойман и доставлен
великому вождю.
В один из таких вечеров я услышал о медоведе и его повадках. Эта
неприметная птичка отличается удивительной особенностью: она сознательно и
регулярно прибегает к помощи человека. Привлекая внимание своим характерным
чириканьем, она перелетает с куста на куст, пока не приведет идущих следом
за ней людей к дереву, в дупле которого скрыты соты с медом диких пчел.
Когда пчел выкуривают дымом и сладкая добыча извлекается на свет, охотники
обязательно оставляют кусок медового сота своему крылатому помощнику. Зулусы
говорят, что чересчур жадного человека, не вознаградившего хитрую птичку,
ждет неминуемая кара: в следующий раз оскорбленный медовед приведет его к
логову леопарда или к притаившейся в траве черной мамбе. Надо сказать, что
эту историю я слышал только от зулусов - в других районах Африки она или
неизвестна, или считается вымыслом.
Меж двумя рукавами реки Умфолози - Белым и Черным - лежит обширный
район, объявленный заповедником. Но мне удалось получить разрешение на охоту
- с условием добычи не больше двух голов каждого вида антилоп. Моим
проводником стал один из старых воинов Кетчвайо - щуплый, маленький,
сморщенный человек. Он резко отличался от рослых, хорошо сложенных зулусов,
хотя и говорил на их языке. Я думаю, что он был бушменом. Вдоль берегов
Умфолози тянутся густейшие кустарниковые заросли. Проникнуть в эту чащу -
дело совершенно немыслимое, и приходилось ограничиваться скрадыванием дичи
по утрам, на водопое, или перед заходом солнца, когда травоядные покидают
свои лесные укрытия и выходят пастись.
Животный мир этой части Зулуленда довольно богат. Здесь бродили большие
стада водяных козлов и гну, нередко с равнин прибегали к реке табуны зебр.
Встречались и буйволы. Раньше их было значительно больше, но именно эти
могучие звери в максимальной степени пострадали от эпидемии чумы, выкосившей
80% стад. Во многих местах берега реки густо устилали черепа буйволов -
сюда, к воде из последних сил сходились несчастные животные и умирали одно
за другим, на радость грифам.
Хищники представлены несколькими видами мелких кошек, леопардами,
гиенами и дикими собаками. Львы на Умфолози почти не встречаются.
Из крупных животных здесь можно было встретить бегемота - они обитали в
многочисленных заболоченных прудах вдоль берегов - и оба вида носорогов:
белого - великого Мкубо зулусского эпоса - и черного - бедьяна; последний
отличается более сварливым нравом и, несмотря на меньшие размеры, гораздо
опаснее своего собрата, который никогда не нападает на человека, не будучи
раненным.
Охотничьи законы в Родезии соблюдаются весьма строго, и, невзирая на
большой соблазн, я воздерживался от охоты на толстокожих, стараясь держаться
от них подальше, а это не всегда легко. Довольно типичен, например,
следующий случай. Как-то раз на Умфолози прибыли два норвежских зоолога,
занимавшихся сбором коллекций - птиц, рептилий и бабочек - для музея в Осло.
Работа была уже почти закончена, и ученые собирались в обратный путь. Но в
одно прекрасное утро их палатка чем-то не понравилась носорогу, и никогда не
рассуждающий бедьяна, нагнув голову, помчался на врага. К счастью, оба
зоолога находились снаружи. Теперь им оставалось лишь наблюдать, как
рассвирепевший зверь крушит и топчет плоды их многомесячного труда. Не
выдержав, один из норвежцев выстрелил, и прицел оказался настолько верен,
что носорог был убит наповал. В результате ученых оштрафовали на 100 фунтов,
несмотря на то, что выстрел был произведен с целью самообороны от
неспровоцированного нападения.
Однажды меня разбудил громкий хриплый рев, раздавшийся в зарослях
неподалеку от лагеря. Я решил, что в наши края каким-то чудом затесался лев,
схватил винтовку и поспешил в направлении звуков. Прежде, чем мне удалось
пробраться сквозь колючие кусты, все смолкло. Через несколько минут тропинка
вывела на небольшую поляну, и в этот момент проводник, находившийся в двух
шагах впереди меня, внезапно отпрыгнул в сторону с отчаянным криком:
"Ньяти!" Не зная, что обозначает слово "ньяти", я растерянно озирался, и тут
в пятидесяти шагах, ломая ветки, показался буйвол. Опущенная голова и
покрытая пеной морда не оставляли сомнений в серьезности его намерений. В то
время я еще не представлял, насколько опасным противником может быть
африканский буйвол, и потому спокойно поднял ружье. Пуля вошла между
сверкающими красными глазами, и бык, как подкошенный, рухнул наземь; теперь
я увидел, что его шея и бока в крови и страшно изранены. Оказалось, что
звуки, принятые мной за рычание льва, были ревом сражавшихся буйволов. Мы,
вероятно, наткнулись на побежденного - кипя от ярости, он бродил в кустах и,
почуяв людей, решил взять реванш за недавнее поражение.
Наутро я заметил стаю гиеновых собак, пировавших вокруг туши мертвого
буйвола. Надо сказать, что это был единственный случай в моей охотничьей
практике, когда собаки пожирали не свою собственную добычу. Утверждение о
том, что эти животные питаются падалью, ошибочно.
В Зулуленде сохранилась традиция больших охот. Самая внушительная и
красочная, в которой мне удалось принять участие, состоялась в честь приезда
мистера Сандерса (в настоящее время - сэр Чарльз Сандерс), бывшего тогда
резидентом Зулуленда и посетившего наш пост с инспекционным визитом. Вскоре
после восхода на равнине выстроились правильными колоннами более десяти
тысяч воинов-зулусов; при появлении Сандерса его встретил громовой клич:
"Байет!" - приветствие, с которым обращаются только к вождю. Одновременно
воины ритмично ударили копьями о щиты. Эти маленькие круглые щиты входят в
обязательный комплект охотничьего снаряжения зулуса; боевые щиты гораздо
больше и богаче украшены. Множество собак вторило приветственным крикам
громким лаем и завыванием, и все вместе слилось в трудноописуемую какофонию.
Затем вперед выступил колдун. Обратившись к духам великих предков, он
просил их даровать сегодня богатую добычу. Двигаясь вдоль рядов, колдун
осыпал воинов какой-то мелко нарезанной сухой травой, доставая ее из
подвешенного к поясу мешочка. Считается, что поймавший хотя бы одну крупицу
будет особенно удачлив - и, конечно, не преминет уделить колдуну часть дичи.
Когда обряд закончился, главный индуна разъяснил командирам отдельных
импи (подразделений), куда им следует вести своих людей. Колонны отходили
одна за другой в противоположных направлениях, постепенно растягиваясь в
шеренги; в итоге был охвачен участок площадью в несколько квадратных миль.
Расстояние между загонщиками составляло 15-20 шагов. После того как все
заняли свои места, по цепям был передан приказ, и дальше фланги начали
сближаться друг с другом; шеренги загонщиков постепенно сокращались, и
одновременно поднялся невообразимый шум - люди кричали, визжали, ударяли
копьями по щитам и били в небольшие барабаны. Дикие животные, обезумев от
страха, метались в разные стороны, пытаясь вырваться из окружения, но везде
натыкались на удары тяжелых копий. Основную часть добычи составляли бушбоки,
карликовые антилопы и газели, но иногда попадались и более крупные - гну,
водяные козлы и даже зебры. Бывало, что некоторым животным удавалось
прорвать цепь загонщиков, но им вслед летели короткие дротики зулусов -
ассегаи, остальное довершали собаки. Надо заметить, что местные охотничьи
собаки - весьма внушительные звери, отлично справляющиеся со своими
обязанностями; они выведены скрещиванием европейских борзых с кафрскими
сторожевыми породами. Хорошая собака очень ценится, и две-три коровы не
считаются слишком высокой платой.
В прошлом такие большие охоты играли немалую роль в жизни племени, и
потому неудивительно, что зулусы выработали для них специальную
терминологию. Так, место сбора, к которому сходятся охотники, называется
"черепом", а цепи загонщиков - "рогами". Также очень тщательно
сформулированы правила, определяющие, кому принадлежит та или иная добыча
при коллективной охоте. Владельцем убитой антилопы является тот, кто первым
ранил ее, даже если речь идет о незначительной царапине; тому, кто добыл
животное, достается задняя часть туши. Законы эти соблюдаются весьма строго,
в чем я убедился на собственном опыте. Однажды я подстрелил крупного
бушбока; в тот же вечер ко мне пришел какой-то воин и заявил, что антилопа
принадлежит ему, поскольку именно он ранил ее накануне, и указал на след
своего ассегая на задней ноге. Разумеется, я отдал добычу, удовлетворившись
причитающейся мне долей.
По мере того, как "рога" сближались, мы - несколько белых,
участвовавших в охоте, - были вынуждены прекратить стрельбу и перейти на
роль зрителей, чтобы пули дальнобойных ружей не ранили кого-нибудь из
загонщиков. Но туземцы прекрасно обходились и без нашей помощи. Скоро все
было закончено, и сотни убитых антилоп понесли к "черепу", где под
наблюдением индун происходит дележ охотничьей добычи. Затем последовали
благодарственные ритуальные танцы, и люди перешли в другое место, чтобы
повторить загон.
Зулуленд был настоящим рассадником змей - нигде в Африке мне не
встречалось больше ядовитых пресмыкающихся, чем здесь. Чаще всего попадался
буфоттер: я дважды сталкивался с этой опасной змеей, но оба раза отделывался
испугом.
Однажды я скрадывал каменного козла. На мне была обычная полевая форма,
включавшая шерстяные гетры. Почувствовав легкий удар чего-то твердого по
ноге, я подумал, что задел ветку, и сделал нетерпеливое движение, чтобы
освободиться - все внимание было направлено на антилопу. В тот же миг я
ощутил, что вторую ногу сжимает упругое кольцо, глянул вниз и увидел
здоровенного буфоттера - он вонзил зубы в одну из гетр, а змеиный хвост
обвился вокруг другой. К счастью, ядовитые зубы завязли в толстой шерстяной
материи. Обезумев от страха, я сбил гадину на землю стволом ружья и колотил
ее, пока не убил. В результате пострадала винтовка, зато козел мог
благодарить судьбу.
Через некоторое время я, так сказать, провел ночь в одной постели с
буфоттером. Наши постели устраивались тогда очень просто: несколько охапок
травы, а сверху покрывало; подушкой служило седло. И вот однажды утром
выяснилось, что змея устроилась на ночь в траве, на которой я спал - видимо,
ее привлекло тепло. После этого случая я еще долго с повышенным вниманием
относился к устройству своего ложа.
Вскоре мне довелось познакомиться с самой опасной из ядовитых змей
Африки. В тот день, охотясь верхом, я застрелил дукера; антилопа упала в
густой траве в сотне шагов от меня. Я направил лошадь к тому месту, и вдруг
она резко остановилась, испуганно захрапев: навстречу нам из травы с
шипением поднялась черная мамба. Моя реакция была мгновенной: опустив ствол
дробовика, я нажал на спуск. Дробь на короткой дистанции действует подобно
пуле, и выстрел оторвал змее голову.
Слухи о приближающейся войне носились в воздухе, и все же никто не
хотел им верить. В конце сентября меня перевели в Эшове, а через неделю
пришло известие: война объявлена, буры вторглись в Наталь.
Мы ждали отправки на фронт, но были жестоко разочарованы: в Эшове все
шло по-старому, хотя в связи с переходом на военное положение нам прибавили
жалованье. Европейцы по-прежнему играли в поло и в теннис, и в клубах
давались балы. На одном из них, в перерыве между танцами, я узнал, что
назначаюсь комендантом маленького пограничного форта Джалланд, куда и
отправился, едва успев переодеться и собрать вещи.
Гарнизон форта состоял из двенадцати человек, из них двое белых, оба
мои знакомые. Мы вели весьма привольную жизнь. Местность вокруг была
холмистая, и время от времени на одном из дальних холмов показывались
бурские патрули. Обрадовавшись развлечению, мы принимались палить по ним, и
буры отвечали тем же. Эти перестрелки были совершенно безобидным
препровождением времени - нас разделяло не меньше километра, и все
обходилось без жертв.
Но сладкому житью в Джалланде скоро пришел конец - меня назначили
офицером полевой связи, то есть попросту фельдъегерем, и в течение следующих
месяцев я изрядно помотался с депешами и приказами по всей границе, иногда
по двенадцать часов на вылезая из седла. Непосредственного участия в боевых
действиях я не принимал, однако новая должность позволила мне побывать во
многих горячих местах и многое повидать. Тем не менее я думаю, что
воспоминаниям этого периода не место в книге о дикой Африке; англо-бурская
война велась в основном европейцами против европейцев, и я упоминаю о ней
лишь для того, чтобы точнее передать обстановку в стране в те годы.
В июне 1901 г. закончился срок моей службы в Горной полиции Наталя, и я
решил перебраться в Германскую Юго-Западную Африку. Самым быстрым и надежным
считался путь по морю.
Жизнь в портовых городах Южной Африки была очень оживленной. Солдаты и
офицеры, прибывшие в короткий отпуск с театра военных действий, торопились
истратить свое золото, пока их не настигла пуля бородатого бурского
снайпера; клубы, пивные и рестораны были открыты круглосуточно. И повсюду
броские плакаты приглашали всех желающих на вербовочные пункты - шел набор
добровольцев.
Вербовка происходила следующим образом. Уполномоченный офицер сидит за
столом. К нему приближается человек, явно страдающий от многодневного
похмелья. Назвавшись, он кладет на стол матросскую карту - документ,
удостоверяющий, что он уволен с корабля и у судовладельцев нет к нему
никаких претензий. Внешний вид бумаги явно свидетельствует, что она была
куплена в каком-нибудь портовом кабаке; не менее очевидно и то, что корабль,
с которого дезертировал этот матрос, еще стоит в гавани. Но формальности
соблюдены, офицер протягивает новобранцу контракт, и тот подписывается.
Теперь возникает вопрос о роде войск, наиболее подходящем для
новоиспеченного вояки. Все попытки выяснить его склонности и навыки
наталкиваются на подозрительно уклончивые ответы. Наконец отчаявшийся
вербовщик спрашивает:
- А ездить верхом вы умеете? - и слышит твердое "нет".
Офицер облегченно вздыхает:
- Ладно, тогда записываем вас в команду снайперов.
С приходом следующего кандидата вся история повторяется, но с одним
изменением: поскольку доброволец сообщает, что не умеет стрелять - это
единственное, что он утверждает с достаточной уверенностью, - то его
зачисляют в иррегулярную кавалерию.
Наконец, взойдя на гостеприимный борт уютной старой "Гертруды Верман",
я отплыл в Свакопмунд. При взгляде с моря этот город производит довольно
приятное впечатление, которое быстро рассеивается, когда сходишь на берег.
Песок под ногами, песок в пище, песок в постели - повсюду ничего, кроме
песка. Я остановился в лучшем отеле города, он назывался "Князь Бисмарк" и
был построен из старых ящиков из-под виски. Правда, как во всяком приличном
отеле, там имелся бильярд, но, увы - один лишь стол. Шаров не было, и
постояльцы развлекались, закатывая в лузы пробки от пивных бутылок.
Поначалу я собирался поступить на военную службу в Германской
Юго-Западной Африке, но оказалось, что для этого требуется дать
обязательство в течение десяти лет не покидать колоний. Такое условие меня
не устраивало, к тому же я получил телеграмму, из которой явствовало, что
дома срочно необходимо мое присутствие.
И вот я опять взошел на корабль, чтобы после четырехлетнего отсутствия
вернуться на родину.
Глава II
Севернее Замбези
"Зов Востока", воспетый Киплингом, знаком всем, кому посчастливилось
хоть раз в жизни странствовать под пальмами. Едва закончилась моя служба, я
вернулся в Африку. И моя любовь к ней нисколько не умерялась сознанием
правоты того английского писателя, который сказал: "Африка - это реки без
воды, птицы без песен, цветы без запаха; это мужчины, не знающие чести, и
женщины, незнакомые с верностью".
Все так. Но летом 1902 года я опять сошел на африканский берег.
Это было тяжелое время. Только что закончилась англо-бурская война, и
страна лежала в развалинах. Шансов на получение постоянной работы было
немного. Правда, я получил несколько весьма заманчивых предложений, но все
они касались будущего, "когда все войдет в нормальную колею", а в данный
момент никто из знакомых не мог предоставить мне никакого оплачиваемого
занятия. Помыкавшись неделю-другую, я решил вернуться на службу в Горную
полицию и подождать на государственном довольствии - не подвернется ли
впоследствии что-нибудь поинтереснее.
Возвращение в ряды НГП прошло без всяких осложнений - все были мне
рады, и наоборот. Первое время моя служба проходила в Хардинге (в
Грикваленде), затем меня перевели в Каломо, в Северо-Западную Родезию. Там
меня и настигла телеграмма от полковника Мензела, ознаменовавшая поворотный
пункт в моей жизни. Телеграмма гласила:
"Выгодное поручение. Оплачена дорога до водопада Виктория. Прекрасные
возможности для продвижения по службе." Подпись - Мензел.
Я спешно вернулся в Питермарицбург. Затем доехал до Дурбана, оттуда
пароходом до Ист-Лондона и, наконец, поездом через Кимберли - до водопада.
Четырехдневное "путешествие" было утомительным, но не настолько, чтобы
сделать меня нечувствительным к великолепному зрелищу, впервые