на пальму? Желание НЕ трудиться. Имен- но это желание - первопри- чина прогрессирующего раз- вития головного мозга. -- У него просто суицидальные наклонности. -- она погасила сигарету. -- Помнишь, что он про защиту генерального сказал? Советую тебе на учсовет сходить. Повеселишься. Есть такие, знаешь... Любят зверюгу за ус подергать. -- Нет, ты дальше послушай: Прежде, чем сделать шаг впе- ред, нужно освободиться от власти догм военного времени. Чтобы скорее сбросить шлейф тяжелого наследия, чтобы никогда не смогло вернуться Время Чрезвычайных Мер. -- Ты читай, читай, а я пошла, -- сказала Таисия, повязывая шарф, -- мошонку береги. 39. -- Вадим, хочешь я тебе чертеж настоящего кубика принесу, из патента, что ты Америку открываешь, -- сказал Митя, глядя как Вадим прослабляет шпиндель токарного станка. -- Я вам говорил уже, Дмитрий, сам допру, и допер же. Крупные кубические куски текстолита со звоном посыпались в щели станины станка. Вадим полез подниз и начал выковыривать их из стружечного мочала. -- Упорливый он, -- прокомментировал сквозь табачно-желтую седину усов сидящий на табуретке Палыч, -- до всего сам допирает, пора уже его в химики продвигать. -- А что они у тебя такие огромные? -- Митя взял в руку один текстолитовый куб. Куб был увесистый и теплый от резца. По одной из его грязнозеленых граней проходил глубокий дугообразный паз. -- Если на одну сторону таких три нужно, то собранный кубик будет аж пятнадцать сантиментров. Это какие же руки надо иметь, чтобы с ним играть? Один из кубов отличался от прочих цветом и качеством поверхности. На светлобежевых гранях его были уже накернены лунки под болты. Этот куб был особый, любимый больше других. Это на него откромсал Вадим кусок от валявшейся в проходе бронеплиты. Материал был матовый, теплый на ощупь и податливый. Болты шли в него саморезом, как в масло. Дверь в слесарку с шумом распахнулась и помещение мгновенно заполнилось бородой и басом завсектором одноосного упрочнения Бориса Вениаминовича Полстернака. -- Что наш Кулибин там тачает? -- Полстернак протиснулся к шпинделю станка, -- Изумительно, изумительно... и размер подходящий, и колер... Только вот поздно, батюшка, Ёрне Рубик побежден совместными усилиями советской науки и техники, сметен с лица Земли, повержен оземь... Кааак, вы не знали?! Вы не знали, что в Новосибирском отделении Академии Наук создан, наконец, первый отечественный конандрум?! -- Никак нет!! -- вскочил Палыч. -- Внимайте! -- Бориса Вениаминовича несло, -- В отличии от ихней неуклюжей, угловатой и неработоспособной конструкции, нашему детищу, выполненному, кстати, из цельного куска металла, придана рациональная форма шара! Вадим часто моргал, глядя на вещающего Бориса Вениаминовича. -- А название?! Что это такое - Кубик-Рубик? Что это, я вас спрашиваю? -- продолжал тот с напором, усаживая Палыча обратно на табуретку -- То ли дело у нас, у нас все, как всегда, на высоте, наш продукт назван кратко, но лаконично: Шарик-Хуярик. Чувствуете разительность отличия? То-то же... Методика игры, конечно, тоже изменена. Кубик-Рубик, если присутствующие помнят, надо крутить, зато Шарик-Хуярик - глааадить... Как сопло? -- вдруг спросил он без перехода. Вадим икнул: -- Продвигается. -- Ну и славно, -- бормоча под нос, Полстернак двинул к выходу. По дороге он заглянул в гальваническую ванну, где, по его разумению, полагалось находиться никелирующимся деталям сопла. Как он и ожидал, никаких деталей там не было, а висело на проволоках несколько обоюдоострых лезвий. -- Ну и славно, ну и славно... 40. ... если человек говорит о себе во множественном числе: мы - русские, или мы - татары, или мы - немцы, так и знай - дрянной это человечишко, пустой и никчемный. Свое ничтожество прикрывает достоинствами всей нации. Человек стоящий всегда говорит: я - такой то и называет себя по имени, а не по национальности. А раз говорит - мы, значит за спину нации прячется. Подальше держись от такого. Массивная, окованная металлом дверь была заперта. Саша постучал в маленькое окошечко в стене: -- Меня вызывали. На два тридцать, -- начал он. -- Положите ваше удостоверение, -- вслед за голосом из стены, как из спичечного коробка, выдвинулся фанерный ящик. -- Вы имеете в виду удостоверение ударника коммунистического труда? -- Шутки приберегите для бани, а здесь - первый отдел. Пропуск положите! Саша положил, ящик втянулся в стену. -- Пройдите, -- щелкнул замок, и дверь приотворилась. Начальник первого отдела оказался ровно таким, каким и ожидалось: абсолютно незапоминающееся лицо, обрамленное реденькими серыми волосиками. Он не был лыс, просто по всей поверхности головы равномерно просвечивал череп. -- Присаживайтесь, Александр Ильич, -- сказал он без выражения. -- Ну, так что же нам с вами делать? Саша сел. -- А какие у нас с вами дела? -- Только не надо прикидываться казанской простотой, вы прекрасно знаете, зачем вы приглашены. Вами был посещен объект высшей секретности министерства обороны без надлежащего допуска. Собственно говоря, вообще безо всякого допуска. -- Извините меня, пожалуйста, -- сказал Саша, опустив голову, -- я больше не буду. -- Вы получили доступ к передовым рубежам технологии страны. -- Я это сделал помимо воли. Я был принужден. Я их предупреждал. А кстати, вы уверены, что это была самая-пресамая передовая технология? Что передовее уже нет? -- Вы, наверное, не отдаете себе отчета в содеянном, лет тридцать назад вы бы уже не в этом кожаном кресле сидели, если бы у вас вообще еще было на чем сидеть. -- А теперь? -- Что теперь? -- Ну, теперь что, не тридцать лет тому назад, а сейчас, в эпоху зарождения свобод? Когда прорабы перестройки уже взялись за кирки? -- А теперь у нас остается один выход, а именно оформить вам секретность. Тогда информация, обладателем которой вы стали, будет сохранена так же, как если бы вы уже имели допуск к моменту посещения. -- Так за чем же дело стало? -- А дело стало за неопределенностью вашей национальной принадлежности. Обьект, на территорию которого вы тайно проникли, требует высшей формы секретности, нулевой. Эта форма дается только членам высшего управляющего звена. -- Он сделал внушительную паузу. -- а у вас непорядок с анкетой. В графе национальность у вас записано русский. Однако, не могли бы вы произнести вслух ваше имя и отчество, точно как записано в свидетельстве о рождении? -- Могу, там записано Самуил Элевич. -- Так как же это вы, Самуил Элевич, оказались русским? -- А так, что бабушка моя была и есть чистокровная славянка. Да вы же это все прекрасно знаете. -- Конечно, знаем, но нам важно, кем вы сами себя считаете, в душе. Я думаю, мне не надо вам рассказывать о пятой колонне. Так кто вы по национальности, если честно? -- Я, если честно, по национальности Интеллигент. -- Очень хорошо, тогда вы уж нам позвольте решать, за кого вас считать. -- А вот это уже позвольте вам не позво... -- Саша вдруг осекся на полуслове. Он как-то всем существом почувствовал громадную усталость. Не было больше сил шутить и улыбаться. Он вдруг зримо ощутил, как внутри поднимается неотвратимо темная волна. Такое с ним было один раз в жизни, когда пацаны вытащили из подвала дикого, безумно верещащего, драного кота. Мурло держал кота за хвост на весу и методично стукал головой о скамейку. Кот затихал на мгновенье, но тут же начинал извиваться еще ожесточеннее. -- Счас мы ему апендицит удалим, -- сказал Мурло, широко улыбаясь, и вынул бритву. Мурло был старше и сильнее остальных. Следующим, что Саша помнил, были две красные сопли, свисающие у того с подбородка. -- "Я тебе зенки повыколю", -- шипел Мурло, пуская розовые пузыри. Кота нигде не было. ... -- Не тебе, слизь, за меня решать, -- Саша поднялся с кресла, -- ты у себя в огороде курей считай. Что у меня в душе вам важно? По мне лучше в полях под Курском сгинуть, чем такую мразь к душе подпустить. И вдруг он понял, что человек по другую сторону стола испуган. Простой, животный страх застыл в его бесцветных зрачках, в приподнятых вдоль пробора волосиках. Откуда-то сзади слева раздались ленивые, редкие хлопки в ладоши. -- Браво! Браво, давненько я не встречал такой искренности выражения чувств. Саша оглянулся. В проеме приоткрытой боковой двери стоял невысокий человек средних лет в отлично пошитом костюме-тройке. Коротко остриженные, с легкой проседью, волосы стояли ежиком. И весь он был какой-то по спортивному ладный, пышуший уверенностью и здоровьем. -- Оставьте нас пожалуйста на семьнадцать мгновений, -- обратился он к человеку за столом. Тот немедленно вышел. -- Для начала, разрешите представиться, зовут меня, для примера, Олег Олегович. Как мне позволите вас называть? -- Зовите меня просто, Ляксандр, как учит мой уважаемый руководитель. -- Что ж, я ценю ваше чувство юмора. К сожалению вы не вполне понимаете, в какие игры начинаете играть. Заметьте, играть, не зная правил и даже не видя прочих игроков. -- Олег Олегович, у меня возникает ощущение дешевого водевиля. Меня постоянно кто-то пытается закружить в вальсе без спросу. -- Вы знаете, Александр Элевич, в чем ваша проблема? Вы хотите не принимать участия. А это невозможно... Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. -- И что же общество хочет от меня на этот раз? -- Правды. -- Ух ты, вот это да! До сих пор пор общество требовало от меня следовать генлиниям, невзирая ни на что. А теперь, значит, просто правды? -- Да, -- скромно сказал Олег Олегович, -- всего ничего, просто запишите все, что вы здесь говорили, и подпишитесь. Только и всего. Саша замолк в замешательстве. Ничего особенного он вроде не сказал. -- Неужели, вы мне хотите пришить оскорбление должностного лица в процессе исполнения обязянностей? -- Ну что вы, что вы -- рассмеялся Олег Олегович, -- я, если честно, где-то даже с вами согласен. Нет, возьмите бумагу, пишите, а я вам напомню, я тут ваши речи застенографировал слегка. Он достал из кармана блокнот. -- Пишите, "Я это сделал помимо воли", "Я был принужден", написали, хорошо, теперь дальше, "Я их предупреждал". Что же вы не пишите? Саша молча смотрел на бумагу. Перед ним всплыл образ Матвея Игнатьевича. Тот смотрел на него не мигая, мусоля в руке фантик от "Белочки". -- Коробьев то вам чем не пришелся? -- с трудом проговорил он сипло. -- Коробьев сам по себе значения не имеет. Однако, вы не ребенок, должны понимать, министерство обороны это не единый монолитный кулак. В нем, как и в любой организации, происходят внутренние катаклизмы. -- И Коробьев оказался на пути, верно? -- В общем, верно, стоит в проходе, и ни туда, ни сюда. -- Я не смогу этого написать. -- Так это же ваши собственные слова! Вот вы уже половину написали. Подумайте хорошенько, проникновение на территорию военного объекта это серьезное государственное преступление. -- А попустительство в проникновении, вероятно, не менее серьезное? -- Верно, верно, как вы хорошо схватываете! Из вас бы хороший заведующий лабораторией вышел. Да и к Ложакину у вас, как я успел заметить, душа не лежит. -- Ёлки-палки, как же я сразу не догадался! Конечно, это ведь он меня туда без допуска отослал, верно?... Верно? -- Это я в качестве примера привел. Но ведь факт, что вы в младших научных сотрудниках засиделись, ведь факт? -- Олег Олегович, почему вам непременно нужно, чтоб мы кого-нибудь предавали? Даже если в этом нет никакого смысла? Даже если предательство ничего не изменит. Ни для вас, ни для нас. И почему вы, кстати, решили, что моя мечта - это вертикальная карьера? В глазах Олега Олеговича впервые мелькнуло раздражение. -- Ладно, Самуил Ильич, мы друг друга поняли. Идите и пораскиньте мозгами на досуге. Учтите, что от результата будет зависеть ваше будущее. -- Неужели в случае отказа вы меня расстреляете? -- Ну что вы, что вы, вы меня даже напугали, -- рассмеялся Олег Олегович, потом посерьезнел, -- но про науку можете смело забыть. У двери Саша обернулся: -- Один последний вопрос: А зачем вам вообще нужен весь этот фарс? Ведь вы же можете подделать все, что угодно? На лице Олега Олеговича расплылась довольная улыбка: -- Я знал, что вы спросите. Если хотите, это подтверждение профессионализма. Подлинные документы приносят настоящее удовлетворение. Но поняли вы правильно, с вами или без вас, Коробьев уже отработанный материал. Из дневника Каменского Анатомия Выбора страшна. И жуть ее в том, что приняв решение, теряешь альтернативу безвозвратно. Настоящий Выбор это выбор из равных. Если одно из подсовываемых тебе решений явно лучше другого, тогда и выбора-то собственно нет. Просто откидываешь несущественный вариант, и - вперед. Выбор разевает смрадную пасть тогда, когда заранее невозможно определить, какой из вариантов лучше, а точнее - хуже, когда возможности примерно равнозначны, и что самое главное, значимость их велика. Жизнь - честь, успех ценой предательства, вот примеры экстремальных ситуаций, которые до дыр заезжены в книгах и фильмах. Как правило, герои так или иначе справляются с подсунутой им дилеммой и нам показывают картину падения, или шествие под фанфары. Скучно и неинтересно, такой подход не дает добраться до сути самого понятия Выбор. А суть его до слез проста. Выбор из равных, по каким бы критериям он ни происходил, означает одно - проигрыш. Избранный вариант будет всегда казаться хуже упущенного, а вернуться назад и сравнить уже нельзя, поезд ушел. Та птица, что в руках, всегда ворона, а та, что в небе - жарптица, даже если до ловли они были близнецами. Выбор тождественно равен проигрышу. Человек, вставший перед выбором, проигрывает в момент его совершения. Блестяще обыграно это в "Восхождении" Ларисы Шепитько. Главный герой его, Рыбак, встает перед классической дилеммой: предать своих или быть повешенным. Сотников неинтересен, он просто демонстрирует вариант "повешенье". Рыбак избирает предательство, и оказывется смолотым мельницей Выбора - жить после этого он все равно не может. Фильм бьет в корень, маски сорваны, показана гнусная личина Выбора, оба выхода из которого - поражения. Человек проигрывает всегда, а выигрывает только судьба. Выбор поражает без промаха, сражаться с ним, решая его, бесполезно. Будучи преодоленным, он все равно победит, отравит ядом сомнений. Так что же - выхода нет? Есть, и очень простой. Не идти у Выбора на поводу. Свернуть ему шею. Не дать ему подчинить тебя себе. Найти в себе силы, сквозь подсовываемые судьбой сценарии увидеть сердце Выбора, его потроха, и вышибить из него дух. Даже у Рыбака была эта возможность - побег. Шанс не велик, но все же шанс избегнуть провешенных Выбором троп к жертвеннику. Он им не воспользовался. 41. Таисия шла по центральному коридору ЦЗЛ, с брезгливым интересом поглядывая по сторонам. Сквозь прозрачные, по требованию пожарников, двери виднелись приборы и баллоны, воняло этиленом. Бродили люди в белых и синих халатах. Все это почему-то напоминало ей остров доктора Моро. Не хватало только выскакивающих из бочек с песком кадавров. Дверь в сектор одноосного упрочнения тоже была застекленной, но сквозь стекло виднелась мелкоячеистая толстопроволочная решетка. Таисия постучала. -- Открыто, -- прогудел могучий бас откуда-то из недр, она вошла. Обширное помещение напоминало зимовье хищников в центральном зоопарке. Все оно было поделено на секции, забранные такими же мощными решетками, как и дверь. Внутри секций стояли, тускло поблескивая, массивные, приземистые агрегаты. -- Что, не похоже? -- обладатель баса, Борис Вениаминович Полстернак вышел из загона, вытирая большие волосатые руки ветошью. Ветошь была подозрительно орошена красным. -- Не похоже на что? -- спросила Таисия, ища глазами хоть что нибудь, не колющее глаз холодным металлом. -- На лежбище гов... -- он запнулся, -- Вы что заканчивали? -- Литературный, -- ответила она в недоумении. -- Зеер гут, тогда с терминологией знакомы, что, не похож мой танкодром на лежбище говномера-фундаменталиста? -- Вы знаете, до таких глубин мое образование не дотянуло. -- А... говномер-фундаменталист, это ученый, работающий в фундаментальной области, от которой не ждут немедленной отдачи... или вообще отдачи. -- Полстернак закончил утираться, скатал ветошь в шар и метнул его в сторону бочки с надписью "использованое", -- Э, черт, промазал, да, так вот он просто удовлетворяет свое любопытство за чужой счет. -- Откровенно говоря, не похож, -- ответила она, вспоминая свои студенческие мечтания об интервью с нобелевскими лауреатами. -- А мы тут - просто говномеры, или ученые-прикладники. Мы тут не только прикладываемся к бутылке, но еще и наши исследования прикладываются к пользе дела, приносят отдачу, значит. -- Ну что ж, за этим я и приехала, перейдем, пожалуй, к вашим исследованиям. -- Отлично, надпись на двери видели? Низкотемпературная гидроэкструзия полимеров. Небось думали, мы тут струи пускаем? -- Нет, но вы продолжайте, продолжайте. -- Да, так у нас тут твердыни текут как воды. Твердое ведь чем от жидкого отличается, если по Бехтереву? Тем, что форму держит. Так? Так, да не так! От давлений все зависит. Когда давления больше критического, связи молекул трещат и все течет, все изменяется. -- Это как-то очень отвлеченно, Борис Вениаминович, что если нам поближе к реальности? -- А если ближе к телу, то берем болванку, -- он подхватил со стола толстый белый полиэтиленовый цилиндр, -- вонзаем ее в камеру сверхвысокого давления, подаем тормозную жидкость и этим самым давлением жмем в сторону сопла. Болванка подается вперед, течет, как пластилин, и выталкивается наружу через отверстие в сопле тонким прутом с неузнаваемыми свойствами. Отдаленно, что-то вроде холодного волочения проволоки. Гляньте. Он протянул ей нечто, похожее на здоровенный стеклянный гвоздь. Тонкий, прозрачный стержень плавно переходил в круглую белую шляпку. -- Вы постучите об стол, постучите, не бойтесь. Она постучала, зажав в кулачке теплую шляпку. Прозрачный стержень запел как камертон. Так поет хрустальный бокал, если тихонько провести пальцем по краю. -- Ну, можно поверить, что это тот же самый полиэтилен? -- вскричал Полстернак, -- Никогда! В процессе гидроэкструдации молекулы укладываются параллельно и уплотняются до теоретического предела! Твердость полиэтилена приближается к чугуну, он становится жестким и прозрачным. Но отнюдь не хрупким, как чугун. Сломать этот образчик невозможно. -- А шляпка зачем? -- спросила она, внимательно разлядывая образчик. Переход от хрустального стержня к белому диску завораживал взгляд своей плавностью. -- А, это по ихнему сайд эффект. Мы не можем допустить, чтобы болванка прошла насквозь. Давления во много сотен раз больше, чем в канале ствола артиллерийского орудия. То, что вы называете шляпкой - это остаток болванки, не прошедший через сопло. Профиль входной зоны сопла имеет решающее значение. Глядите, это же само совершенство: Полстернак грохнул на стол запасное сопло и развернул его входной зоной к Таисии. Он огладил пальцами полированый хром внутренней гиперболической поверхности, рука скользнула ближе к отверстию, безымянный и средний пальцы прошли насквозь и показались с другой стороны... Таисию вдруг бросило в жар. Она почувствовала легкую дрожь в позвоночнике и холодок у первого шейного позвонка. -- Что-то отверстие великовато, -- с трудом произнесла она осевшим голосом, -- по сравнению с образчиком. -- А, так это ж лабораторный образчик, -- внимательно глядя на нее, ответил Борис Вениаминович, -- а сопло от Большой Берты. Вам не плохо? Но она уже взяла себя в руки. -- Что же, Борис Вениаминович, расскажите, как ваши исследования прикладываются к пользе дела, приносят отдачу, значит. -- Расскажу, расскажу, -- начал он, сдвигая в сторону массивную зарешеченную дверь самого большого загона, -- в процессе подготовки к прогону. Он вошел внутрь. В середине загона стоял массивный агрегат, на первый взгляд напоминавший батискаф сверхглубокого погружения. Каждая деталь в нем дышала мощью. Двадцатисантиметрового сечения бурты и фланцы давали понять, какой толщины сталь пошла на его изготовление. -- К какому прогону? -- спросила Таисия, опасливо двигаясь следом. -- К прогону установки ПУПОГТ-3, она же Большая Берта. А вы как думали, -- продолжил Полстернак, ловя свисающий с потолка пульт управления талью, -- что я вас так просто и отпущу, не дав насладиться? -- Насладиться чем? -- Гидроэкструзией в действии. Это же величественный процесс, достойный кисти мастеров, -- он зацепил крюком массивное кольцо, -- Да, так насчет прикладывания. С этим пока туго. Вроде, наклевывается договор о замене фибергласа в лыжных палках. Запела таль. Трос, хлестнув, натянулся упруго, мотор взвыл натужно. -- Есть еще одно применение, неожиданное, веревку видите на столе, так это не веревка, а раздробленный каландром образчик. Продольная ориентация молекул девяносто восемь процентов. Поперек работает только дальнее взаимодействие, как известно, слабое. Образчик легко мочалится на волокна. Одна проблема, максимальная длина пока два метра двадцать восемь сантиметров. Таисия опять почувствовала головокружение. Как завороженная, следила она за медленным подъемом массивной крышки агрегата. Такие толщины металла она видела раньше только в кино про вскрытие сейфа центрального банка Атланты. Сквозь вой тали доносился гипнотизирующий голос: -- ...Ведем разработку гидроэкструдера непрерывного действия. Патентное бюро, правда ставит палки в колеса, но ничего, пробьемся... "Надо хоть что-нибудь записать", - подумала она и крикнула в тот момент, когда он выключил таль: -- Так это все? -- голос ее неожиданно громко прозвенел в наступившей тишине. -- Что - все? Она понизила тон: -- Это и все прикладывание? Лыжные палки, веревки... хомутов не производите, случайно? Как вам удается фонды выбивать, не будучи говномером-фундаменталистом? -- Хомутов - нет, но... -- Он неожиданно надвинулся, пристально гляда изподлобья, -- тайны хранить умеете? -- Зачем? -- нашлась она. -- Затем, что то, что вы сейчас услышите, разглашению не подлежит. Она молча кивнула. -- Ориентированый полиэтилен обладает колоссальным коэффициентом внутреннего светоудержания. В сочетании с высочайшей продольной прозрачностью это позволяет использовать его в качестве материала оптических сердечников в лазерах дальнего боя для звездных войн. Наш лучевой меч против рейгановского космического щита. При этом размер практически не ограничен, как с рубиновыми сердечниками. Таисия мелко моргала. -- Вы конечно спросите, какого размера оборудование и заготовки понадобятся для производства лазеров, -- поднатужившись, Полстернак вытащил из угла увесистую полиэтиленовую колоду, -- если даже для наших опытов нужны такие массы. Таисия молчала. -- Вы спросите, а я отвечу, титанических, -- продолжал он, досылая колоду в затворную полость агрегата, -- у нас таких мощностей, конечно, нет. Он включил таль на спуск, и сквозь вой мотора добавил -- У нас нет, зато по соседству - есть. Крышка затвора села на место, лязгнули баянеты, повернулись запоры, Борис Вениаминович закрыл решетчатую дверь. -- Где это - по соседству? -- спросила Таисия. Не ответив, он протянул ей большие защитные очки и наушники-глушители. -- Оденьте это на всякий случай. -- На какой случай? -- На случай прорыва болванки. Техника хоть и отработана, но чем черт не шутит, -- он подошел к пульту и взялся за большой красный рубильник, -- а по соседству - это на подземном танковом заводе. Он рванул кверху рычаг. Из сопла пульсирующими толчками пошла кровь, быстро наполняя квадратный резиновый поддон. -- Тормозная жидкость сифонит, пока заготовка по соплу не уплотнится, -- крикнул он сквозь рев высоконапорных насосов. Красный ручей как отрезало, насосы взревели, стрелка манометра резко пошла вверх. Таисия вдруг заметила, что по периметру манометра были наклеены полоски бумаги. Стрелка быстро проскочила первую полоску, с надписью "в стволе противотанкового орудия", через несколько секунд преодолела вторую, вещавшую "на дне Тускарорской впадины". Следующая надпись, на некотором отдалении, гласила "магма в центре Земли". Стрелка бодро приближалась к пугающей черте. Таисия вдруг услышала ритмичные удары. С трудом поняла она, что это отдается в наушниках ее собственный пульс. Тон насосов внезапно изменился, стрелка замерла, недотянув до "центра Земли". Из чрева агрегата, выдавленный безумным давлением, вдруг показался толстый, с два пальца, прозрачный стержень и быстро пополз по валкам рольганга. Стену у окончания рольганга закрывал большой кусок толстого листового железа. Этот лист был установлен после знаменитого пиратского налета на штаб гражданской обороны. Таисия вдруг заметила, что семнадцатый валок окрашен ярко оранжевым. Как только стержень дополз до оранжевого рубежа, Полстернак резко опустил рычаг рубильника. Ничего не изменилось. Насосы пели, стрелка манометра продолжала стоять как вкопаная, стержень бодро полз вперед. Восемнадцатый валок, девятнадцатый... Эксперимент явно шел не так, как предполагалось... Она оглянулась на Бориса Вениаминовича. Тот что-то орал с выпученными глазами. "Голову береги..." - успела она разобрать по губам, прежде чем он прыгнул на нее, охватил, как медведь, своими огромными лапищами, и повернулся спиной к сбесившемуся агрегату. Скорее всем телом, чем ушами, она ощутила громовой удар прорвавшихся тормозных вод, красным конусом обдавших ползагона и ответный колокольный звон листового железа. Когда она приоткрыла глаза, в загоне бесновалось нечто живое. Нечто извивающееся, как бешеный удав, носилось по загону зигзагами, тяжело ударяясь о решетку и оставляя глубокие щербины в стенах. Было невозможно уследить за резкими изменениями траектории. Хлестнув по кожуху породившего его аппарата, уже теряя силы, новорожденный образчик взлетел в последний раз под потолок, нанеся двойной удар по загудевшему в ответ воздухопроводу, и упал на пол, все еще мелко подрагивая концами. Таисия закрыла глаза и бессильно повисла на руках Полстернака. 42. Ночь перед защитой прошла тяжело. Константин Семенович долго не мог заснуть. Все было расписано по нотам. Вопросы из зала, выступления оппонентов, завершающая речь председателя ученого совета. И все же было нервно. Снилась Константину Семеновичу в эту ночь дрянь совершеннейшая. Здоровенные мохнатые пауки мяукали, катаясь в пыли, и кричали: -- Парку поддай, парку! Он осторожно ступал между ними, стараясь не задеть, а те, извиваясь, норовили уцепиться баграми за штанины. Под сапогами поскрипывал полированый дуб большого стола в мраморном кабинете Академии Наук. Ученый совет был поголовно одет в розовые изолирующие противогазы. Вдруг самый крупный паук, сорвав противогаз, рявкнул в ухо: -- Подсекай! Константин Семенович подсек, леса пошла тяжело, натянулась, как струна. Из под воды медленно вытянулась блесна, зацепившая за бороду толстого мужика в нелепом поварском колпаке и белой, заляпанной кровью робе. В руке мужик держал огромный эллиптический мясницкий тесак с налипшими крошками костей и хряща. -- Ты это чего же это мне тут, -- сказал он, с трудом протискиваясь через лунку, -- Я тебя сейчас зарублю. 43. -- А, Саша, заходи, дорогой! -- Ганичев поднял голову и глянул поверх очков, -- как жизнь молодая? -- Хочу вас за помощь поблагодарить, Юрий Сергеевич, -- сказал Саша, -- Вчера получил авторское на "Королевскую змею". -- Ну, поздравляю. -- И еще два положительных решения пришло, на "Стеллу-октангулу" и "Кристаллы". -- Так это же отметить надо! Сейчас чайку заварим! Да ты не стой, садись. Расскажи, над чем работаешь? -- Пытаюсь построить звезду-оборотень. -- Это что за чудо такое? -- Это многоликая звезда, когда из одних и тех же деталей можно собрать разные формы. Существенно разные. -- Что ж, помощь нужна, по патентной линии? -- Наверное уже нет, -- сказал Саша, вынимая лист бумаги, -- вот разве что обходной подписать. -- Что такое, -- опешил Ганичев, -- ты что, другое место нашел? -- Совсем наоборот, другого не нашел, зато это теряю. -- Как же так? -- Да так, очень смешная петрушка получилась. Предложили мне выбирать. Прямо как перед тем камнем на дороге. Знаете, налево пойдешь - кобылу, направо пойдешь - башку. Саша замолк. Ганичев снял очки, протер их зачем-то, откашлялся, потом неуверенно произнес: -- Саша, может я чем то могу помочь? Я хоть и полулиповый, но все же зампарторга. -- Спасибо вам, Юрий Сергеевич, большое, но дело в том, что я сам ухожу. Противник не рассчитал соотношения ценностей. Они думали, я мучиться буду, ночи не спать. Одного не учли, что пребывание в так называемой научной среде большой ценности не представляет. -- Можешь поделиться? -- Я лучше вам аллегорическую версию изложу. Представьте, что вы - подросток, играете во дворе с пацанами. А игра называется "Торжественное повешение кота перед строем". И вам предлагают дернуть за веревку или подвергнуться остракизму. Тонкость заключается в том, что судьба кота предрешена, его все равно удавят. -- Я бы наверное покинул группу, не дожидаясь бойкота. -- Точно! Что я и делаю. Смешно только, что пацаны считают членство в их группе безусловным завоеванием. Прямо по Гарднеру, неявное предположение: "Быть изгнанным равносильно социальной смерти". Им даже не приходит в голову, что кто-то может уйти без сожаления. Мельчают времена! Даже солидного выбора подбросить не могут. То ли дело раньше. Можно было подбочениться и гордо произнести: "А все-таки она вертится!" -- Так ты уже нашел куда уйти? -- Нет еще. Найду чего-нибудь. Для моих занятий форма прикрытия не важна. В крайнем случае пойду поденщиком на овощебазу. -- Занятиями ты изобретательство называешь? -- И это тоже. Кстати, может мы Полстернака зря осмеивали? Движение против законов природы может иногда быть результативным. -- Это ты о законе сохранения энергии? -- И о законе неуменьшения энтропии. Но я не совсем это имел в виду. Не физические законы. -- А что? -- Меня иногда безумно тянет ввязaться в борьбу с главным законом исторического развития Хомы Сапиенсовича. С самым могучим и несокрушимым. -- С каким же это? -- С неотвратимостью всплытия говна. -- Ну, дай бог. Давай обходной. 44. Из дневника Каменского Любое явление - многомерно, любое суждение о нем - плоское сечение. Сколько мне приходилось слышать утверждений, в корне отличных от моих, но принципиально верных! Слова безумно многозначны. Расхожие суждения, как правило, кажутся мне не столько неверными, сколько далекими от сути. Когда слышишь чью-нибудь оценку конкретного человека, так и хочется крикнуть: "Не то!". Не "Не верно", а именно "Не то", мимо. Самые многозначные и всеобъемлющие слова - "хорошо" и "плохо", они же самые бессмысленные. За ними стройными рядами следуют целые армии слов-перевертышей, придуманных для упрощения суждений, которые ничего не упрощают. Особенно верно это по отношению к людям. "Подлец","добряк", "свой в доску","негодяй" и целые сонмища им подобных слов используются не по назначению. Не потому, что они не годны, а потому, что с их помощью можно сделать лишь поверхностные сечения, а зачастую - касательные. Даже умный и дурак легко меняются местами. И все же, мне кажется, есть несколько фундаментальных черт личности, которые определяют если не лицо ее, то хотя бы ее положение среди других. Первая и главная - авторитарность, или способность подавить собеседника психологически. Ничего сильнее "Песни о купце Калашникове и опричнике Кирибеевиче" человечество, пожалуй, уже не напишет. -- В заседание идешь, -- заговорщицки подмигнув, спросила Вероника, дергая рычаг управления главным турникетом. -- В него, -- соучаственно прищурившись, ответил Саша. Из книг Наскок Дон Кихота на ветряную мельницу был одним из наиболее результативных деяний человечества. Защита шла как по маслу. Оппоненты выскакивали из своих норок, как китайские болванчики, Волопас обстоятельно выдавал вызубренные на зубок ответы, прохаживаясь вдоль развешанных на стене листов с формулами и графиками, и периодически тыкал в листы указкой. "Хорошо, что защиту устроил открытую", - думал он - "На закрытой сидело бы пять человек, потом болтовня бы пошла. А так все здесь, и даже представитель Академии Наук. Не скажут потом, что директор их соломенный кандидат". Зал действительно был полон. У дверей даже стояли в проходах. Последний оппонент оттарабанил свое: -- ...но несмотря на все указанные недочеты, представленный сегодня научный труд безусловно заслуживает и несомненно внесет. Председатель научного совета встал и начал: -- Ну что же, уважаемые коллеги, если больше нет желающих высказаться, позвольте мне перейти к завершающей фазе нашего сегодняшнего форума, позвольте предоставить слово... -- Есть вопрос, -- вдруг раздалось из зала. Аудитория разом повернула головы влево. В девятом ряду поднялся неопрятного вида волосатый человек в майке с надписью "Harvard". Председатель научного совета беспомощно оглянулся по сторонам. Президиум остекленел. Волопас размеренными движениями сдвигал и раздвигал телескопическую указку. В глазах представителя Академии Наук блеснул вдруг интерес к происходящему, а этот уже начал. -- Константин Семенович, -- сказал он, -- если я правильно понял, для аппроксимации экспериментальных данных вами применена комплексная форма ряда Фурье. В результате получена главная кривая на листе номер шесть. В таблице на листе номер три, где помещены исходные данные, я вижу четыре значения переменной. Я думаю, всем присутствующим известно, что для корректного использования рядов Фурье, особенно в свете теоремы Вейерштрасса о равномерном приближении тригонометрическими и алгебраическими многочленами, необходимо как минимум пять точек. Не могли бы вы обосновать допустимость привлечения рядов Фурье в вашем случае? Головы повернулись к лобному месту. Над залом зависла тишина. Волопас откашлялся и громко и четко произнес: -- Ты что, не понял? Забыл, что в отдельных, исключительных случаях теория допускает применение рядов Лурье с целью аппроксимации данных даже при недостачточном их количестве? -- По залу прошел облегченный шелест, -- Мы же только вчера это обсуждали, сядь. Но тот продолжал стоять. "Зарубят защиту", - подумал Волопас, - "Такую тщательно разработанную и почти завершенную операцию". И вдруг он вспомнил, где он видел этого чистоплюя. В памяти всплыли вопли начальника отделения и вкус горького миндаля в горле. Волопас почувствовал, что начинает терять самообладание. Сквозь поднимающуюся откуда-то из-под печени волну ярости, он услышал: -- диссертант представил несколько интересных путей изготовления изделий без усадки и короблений толщиной до одного сантиметра и достаточно убедительно доказал невозможность получения больших толщин. Я думаю, аудитории будет интересно услышать, что в министерстве обороны разработана и давно и успешно применяется технология изготовления полиолефиновых плит неограниченной толщины. Я сам присутствовал при формовании блока тринадцати сантиметров толщиной. У нас в экспериментальном цехе лежат пятисантиметровые образцы. Разрешите принести? Не разбирая дороги и царапая ногтями шею под галстуком, Волопас шел по коридору. -- Какой-то щенок, -- бормотал он -- Какой-то щенок. Сзади подбежал Гольденбаум: -- Константин Семенович, Константин Семенович, поздравляю. Волопас остановился, упершись в стену. На стене висела газета под названием "все Об АСУ". -- Поздравляю, Константин Семенович, единогласно, только что закончили, вы представляете, ни одного черного шара, Константин Семенович, ни одного... Волопас как будто не слышал, на сетчатке глаз медленно выкристаллизовывалось двустишие из стенгазеты: Броня стойка и таньки наши быстры, И козлоборцы мужеством полны. Тонкий хриплый свист вырвался из горла генерального, когда информация от сетчатки, пройдя по возбужденным нейронам добралась наконец до головного мозга. Свист перешел в низкий, утробный рев: -- Гаaничева ко мне... Неожиданно успокоившись, он добавил: -- А тебя, Гольденбаум, удавить мало. Вместе с Лурье. 45. Вадим стоял, как вкопанный. Сзади напирала вываливающаяся из троллейбуса толпа... Как любой советский человек Вадим верил в Черту. Даже не то что бы верил, ведь не скажешь же, что веришь в солнце или в небо. Или там в тарифную сетку. Черта просто была. Была, как земля под ногами или снег зимой. Все, кого знал Вадим, были до Черты. Палыч, Евдокия, он сам и даже Генеральный директор объединения, товарищ Константин Семенович Волопас. Те, кто до Черты, были обыкновенными людьми во плоти, умными или глупыми, простыми или сановитыми, все они были здесь, в пределах его мира. За Чертой начиналась страна небожителей. Там обитали космонавты и Людмила Гурченко, Генеральный Секретарь Коммунистической Партии Советского Союза товарищ Михаил Сергеевич Горбачев и подлые южноафриканские наемники. У Черты было судьбоносное свойство отделять мир живых людей от царства привидений. Привидения приходили в жизнь бестелесно, из телевизора и журналов. Со страниц газет или голосами из радио. -- Почем ты знаешь, Палыч, -- говорил Борька, -- а может их и нет вовсе? -- Кого нет? -- спрашивал Палыч. -- Космонавтов. -- Как нет, -- огорошенно замирал Палыч, забыв закусить, -- а это кто? -- он тыкал заскорузлым пальцем в промокшую селедкой газету. -- Лось в манто, -- отвечал Борька, -- может их тебе нарисовали? -- Так не нарисуешь! -- Дуб ты, Палыч, -- продолжал Борька наставительно, - ты картину видел "Прибытие Леонида Ильча Брежнева на Новую Землю"? То-то! Живьем-то ты их видал хоть раз? Когда увидишь, тогда пизди. Палыч квохтал в усы, дожевывая селедку. Вадим не верил Борьке, он знал, что люди за Чертой существуют на самом деле. Просто жизнь у них не такая, особенная у них жизнь, как в кино. Что было правдой, впрочем, это то, что пересечений Черты не наблюдалось. Герои зачертовья вели свою чудную жизнь, а люди дочертовья доканчивали сейчас последний в слесарке технический спирт. -- Вот Вадька, -- продолжал Борька, -- как свой кубон домастрячит, так его рожу везде и выставют. Лысину отмоют и пропечатают. Напишут, мол, простой труженик допек мозгой венгерского умельца. А до того моменту, Палыч, жуй селедку. -- Да чего там, -- стесненно пыхтел Вадим, -- я не за этим. А сам не знал, куда деваться. Потому как врезал Борька в самое скрытое и заветное, в то, чему он сам себе не признавался. Что кубом своим мог он как-то к зачертовью присоседиться, ну хоть как-то, хоть бочком. -- За этим, за этим, -- покровительственно хлопал его Борька по лысине, -- за чем же еще? Кто ж тебе з