пись: С САМОГО УТРА - ПЕРВЫМ ДЕЛОМ СЫГРАТь НА АККОРДЕОНЕ. Стало даже чуть смешно и стыдно своего вчерашнего страха. Иван повернулся на спину, заложил руки за голову и уставился в потолок. Со стороны окна долетела еще одна волна неопределенно-духовой музыки, похожей на запах еды. К ней примешались густые и жирные голоса солистов, добавлявшие в мелодию что-то вроде навара. "Почему музыка-то?" - подумал Иван и вспомнил: сегодня праздник. День бульдозериста. Демонстрация, пирожки с капустой и все такое прочее - может, и легче будет уходить из города в пьяной суете, по дороге на вокзал спев со всеми что-нибудь на прощание у бюста Бабаясина. В дверь постучали. - Иван! - крикнул Валерка из-за двери. - Встал, что ли? Иван что-то громко промычал, постаравшись не вложить в это никакого смысла. - Договорились, - отозвался Валерка и пробухал сапожищами по коридору. "На демонстрацию пошел" - понял Иван, повернулся к стене и задумался, глядя на крохотные пупырчатые выступы на обоях. Через некоторое время во дворе стихли веселые, праздничные звуки построения и переклички - стало совсем тихо, если не считать иногда залетавших в окно музыкальных волн. Иван поднялся с кровати, по военной привычке тщательно и быстро ее убрал и стал собираться. Надев праздничный ватник с белой нитрокрасочной надписью "Levi's" и дерматиновый колпачок "Adidas", он тщательно оглядел себя в зеркале. Все вроде бы было нормально, но на всякий случай Иван выпустил из-под шапочки-колпачка длинный льняной чуб и приклеил к подбородку синтетическую семечную лузгу, вынутую из аккордеонного футляра. "Теперь - в самый раз", - подумал он, подхватил футляр и оглядел на прощание комнату. Шкаф, женщина с "Запорожцем", кровать, стол, пустые бутылки. Прощание оказалось несложным. Внизу, у выхода на улицу, стоял Валерка. Прислонясь к стене, он курил; как и на Иване, на нем был праздничный ватник, только "Wrangler". Иван не ожидал его здесь встретить, даже вздрогнул. - Чего, - добродушно спросил Валерка, - проспался? - Ну, - ответил Иван. - А ты разве с колонной не ушел? - Ты даешь, мир твоему миру. Сам же орал через дверь, чтоб я подождал. Совсем, что ли, плохой? - Ладно, май с ним, - неопределенно сказал Иван. - Куда пойдем-то теперь? - Куда, куда. К Петру. Посидим с нашими. - Это ж через центр мирюжить, - сказал Иван, - мимо совкома. - Пойдем, не впервой. Иван вслед за Валеркой поплелся по пустой и унылой улице. Никого вокруг видно не было - только откуда-то издалека доносилась духовая музыка, к которой теперь добавились острые и особенно неприятные удары тарелок, раньше отфильтровывавшиеся окном. Улица перетекла в другую; другая - в третью; музыка становилась все громче и наконец полностью вытеснила из ушей Ивана шарканье его и Валеркиных сапог об асфальт. После очередного угла стал виден затянутый красным помост, на котором стоял певец с неправдоподобно румяным лицом; он делал руками движения от груди к толпе и, несмотря на широко открытый рот, ухитрялся как-то удивленно улыбатьса тому, что вот так запросто дарит свое искусство народу. Одновременно с тем, как он стал виден, долетели слова песни: Стра-на моя! Сво-бод-ная! Как бом-ба во-до-род-ная! Тут певца скрыл новый угол, и музыка опять превратилась в мутное месиво из духовых и баритона. Впереди стал виден хвост идущей к центру города колонны, и Валерка с Иваном прибавили шага, чтобы догнать ее и пристроиться. Мимо проплыли хмурый Осьмаков с застиранным воротником плаща и улыбающаяся Алтынина с приколотым бантом. Они стояли в стороне от потока людей, в боковой улочке, возле лошадей, впряженных в огромный передвижной стенд наглядной агитации в виде бульдозера. Вскоре вышли на площадь перед совкомом. Памятник Санделю, Мундинделю и Бабаясину был украшен тяжелыми от дождя бумажными орхидеями, а на острие высоко вознесенной над головой бронзового Бабаясина сабли был насажен маленький подшипник с крючками на внешнем кольце; от этих крючков вниз тянулись праздничные красные ленты. Их сжимали в своих левых кистях человек двадцать членов городского актива - все они были в одинаковых коричневых плащах из клеенки и блестящих от капель шляпах и ходили по кругу, снова и снова огибая памятник, так что сверху, будь оттуда кому посмотреть, увиделось бы что-то вроде красно-коричневой зубчатой шестерни, медленно вращающейся в самом центре площади. Остальные живые шестерни, образованные взявшимися за руки людьми, приводились в движение главной, а зубчатую передачу символизировало крепкое рукопожатие. Иван и Валерка переминались с ноги на ногу, ожидая, когда их колонна вытянется в длинную петлю, чтобы пронестись мимо центральной шестерни. Ждать пришлось долго - руководство с утра здорово устало и крутилось теперь значительно медленнее. - Валер, - спросил Иван, - а чего в этот раз все как-то по-другому? - Радио, что ли, не слушал? Коробку передач усовершенствовали. Новая модель бульдозера теперь будет. Валерка с опасением потер пальцем белые буквы на ватнике - не расплываются ли. Такие случаи бывали. Наконец народу впереди осталось совсем мало, и Иван с Валеркой, взявшись за руки и сцепившись с соседями, прошмыгнули между двух ментов и понеслись к центру площади. Рукопожатие прошло как-то незаметно, если не считать того, что Иван не догадался перекинуть футляр из правой руки в левую сразу - из-за этого он чуть замешкался перед памятником, но все же успел. Руку он пожал редактору "Красного Полураспада" полковнику Кожеурову, а Валерке достался мокрый черный протез совкомовского завкультурой, который, по примете, приносил несчастье. От этого Валерка расстроился и, когда площадь Санделя осталась позади, и народ вокруг опять споро собрался в колонну, он обернулся назад и погрозил кулаком уплывающему серому фасаду с огромными красными словами МИР, ТРУД, МАЙ. Ватник Ивана сильно пропитался водой и отяжелел. Но идти до Петра оставалось недолго. Милиции вокруг становилось все меньше, а пьяных все больше, но казалось, что происходит просто внешнее изменение некого присутствия, общее количество которого остается прежним. Наконец вокруг оказались крытые толем парники проспекта Бабаясина, и Иван с Валеркой, доплыв вместе с толпой до знакомого дома, вышли из колонны и пошли наперерез движению, не обращая внимания на свист и маюги распорядителя. Быстро добрались до знакомого подъезда и поднялись на третий этаж; уже на лестничной клетке возле двери в общежитие, где проживал Петр, запахло спиртным, и Валерка, совершенно забыв зловещую встречу на площади, заулыбался и пихнул Ивана в плечо. Иван как-то неестественно улыбнулся. Общежитие сотрясала музыка. Петр открыл дверь и высунул в проем свою небольшую голову - как всегда, показалось, что он стоит с той стороны дверей на скамеечке. - Привет, - без выражения сказал он. - Ну и гремит, - заходя в коридор, сказал Валерка, - кто это так трудячит? - "Ласковый май", - ответил Петр, уходя по коридору. Петрова комната отличалась от Ивановой расположением кровати и шкафа, количеством бутылок на полу и календарем на стене - здесь голая баба (другая), улыбаясь, протягивала в комнату стакан мандаринового сока - ее выкрашенные зеленым лаком ногти показались Ивану упавшими в стакан и потонувшими в нем мухами. Иван сел на кровать, взял с тумбочки журнал и открыл наугад - на него глянул какой-то старый мушкетер в берете. Между Валеркой и Петром завязался односложный разговор, из которого Иван выцеживал вполуха только редкое Валеркино красное словцо. "В коммунизме есть здоровое, верное и вполне согласное с христианством понимание жизни каждого человека, - писал мушкетер, - как служения сверхличной цели, как служения не себе, а великому целому". Эти слова как-то очень гладко проскользнули в голову, настолько гладко, что совершенно неясен остался их смысл. Иван начал вдумываться в них, и вдруг в комнате стало темнее, и сразу стих разговор за столом. Иван поднял глаза. Мимо окна проплывал огромный снаряд наглядной агитации - плоский фанерный бульдозер алого цвета, со старательно прорисованными зубьями открытого мотора. Поражали в нем и величина, и то, что весь он был выполнен из цельного куска фанеры, специально для этой цели выпущенного местной фабрикой. Но было и какое-то странное несоответствие, которое Иван заметил еще на демонстрации, когда проходил мимо стоящего в боковой улочке снаряда и вглядывался в зеленые магниевые колеса, на которых тот стоял, - это, кажется, было шасси тяжелого бомбардировщика Ту-720. Тогда он не понял, в чем дело, а сейчас - видно, из-за того, что в окне была видна только верхняя часть агитационной громадины - догадался: кабина бульдозера была абсолютно пустой. Не было даже нарисованных стекол - вместо них зияли две пропиленные квадратные дыры, сквозь которые сквозило разбухшее серое небо. Бульдозер проплыл мимо, и Иван, кивая головой набегающим мыслям, погрузился в журнал, дожидаясь, когда все напьются до такой степени, что можно будет незаметно уйти. Статья увлекла его. ... - Какого молота ты там высерпить хочешь? Иван поднял глаза. Валерка и Петр напряженно глядели на него. Тут он вдруг понял, что уже минут пять в комнате стоит полная тишина, и отложил журнал. - Да тут интересно очень, - сказал он, на всякий случай поднося руку к карману, где лежал пистолет. - Философ Бердяев. - И чего же? - странно улыбаясь, спросил Петр. - Чего пишет? - Есть у него одна мысль ничего. О том, что психический мир коммуниста резко делится на царство света и царство тьмы - лагери Ормузда и Аримана. Это в общем манихейский дуализм, пользующийся монистической до... Удара табуреткой в лицо Иван даже не почувствовал - догадался, что получил именно табуреткой, когда увидел с пола, как Петр с этим инструментом в руке делает к нему медленный шаг. Сзади Петра так же медленно пытался остановить Валерка - и успел. Иван потряс головой и вытащил из кармана пистолет. В следующий момент в него попала табуретка, метко пущенная Петром, пистолет отлетел в угол, тихонько хлопнул, и на потолке появилась заметная выщербина. На пол посыпалась штукатурка. - Под блатного косит, ударник, - сказал растерявшемуся Валерке Петр, нагибаясь за пистолетом. - Я полтора года сидел, музыку эту знаю. Сейчас, - повернулся он к Ивану, - будет тебе эпифеномен дегуманизации. Аккордеоном по трудильнику. Он потянулся к футляру. V - Смотря на какую зарплату, - говорил Иван, прижимая к углу рта скомканный носовой платок, - и смотря какую машину. Зря вы думаете, что у вас тут царство тьмы, а у нас - царство света. У нас тоже... Негры всякие бездомные... СПИД разносят... Ничего, кроме каких-то обрывков из телепередачи "Камера смотрит в мир", Ивану не вспомнилось, но этого было достаточно. Валерка с Петром слушали открыв рты - и Ивану даже не хотелось вставать из-за стола. Но было уже пора. - Ты им скажи там, - говорил Валерка, пока Иван надевал ватник, - что мы люди незлые. Тоже хотим, чтоб над головой всегда было мирное небо. Хотим спокойно себе трудиться, растить детей... Ладно? - Ладно, - отвечал Иван, пряча пистолет в футляр с рацией и аккуратно защелкивая никелированные замки, - обязательно скажу. - И еще скажи, - говорил Петр, идя с ним по коридору с одинаковыми резиновыми половиками перед каждой дверью, - что наш главный секрет - не в бомбах и самолетах, а в нас самих. - Скажу, - обещал Иван, - это я понял. - Возьми журнал, - сказал Петр в дверях, - в дороге почитаешь. Иван взял. Потом обнялся на прощание с Петром и притихшим Валеркой и, не оборачиваясь, вышел на улицу. За ним щелкнула дверь. Он спустился вниз, вышел на улицу и глубоко вдохнул воздух, пахнущий мазутом и сырыми досками. В небе ало сверкнуло - Иван шарахнулся было к подъезду ("Неужто?" - мелькнула мысль), но сообразил, что это салют. - Ур-а-а-а! - нестройно закричали на улице. - Ур-а-а-а! - Ура-а-а! - закричал Иван. В небе разорвалась новая пачка ракет, и все опять осветилось - желтые заборы, желтые трехэтажки, желтые полосы не то дыма, не то тумана в близком косматом небе. Издалека-издалека долетел тревожный и протяжный механический вой - словно напоминало о себе что-то огромное и ржаво-масляное, требуя внимания от людей, а может быть - просто поздравляя их с праздником. Потом все стало зеленым. Иван зашагал к вокзалу.