. Поставив шкатулку на стол, я отправился в ванную - почему-то мне захотелось лишний раз принять душ. Я тщательно вымылся и причесался, намазав волосы гелем. Затем пошел в спальню и надел свой лучший наряд - комбинацию пиджака, рубашки и брюк, снятую с манекена в торговом зале "LovemarX". Откладывать момент истины дальше было невозможно. Вернувшись в гостиную, я открыл шкатулку. Внутри, на красной бархатной подкладке, лежал маленький сосуд темного стекла в виде сложившей крылья мыши. Вместо головы у нее был череп-пробка. Рядом лежала записка. Рама, Пожалуйста, потрать пару минут, чтобы заучить наизусть приветствие, которое по традиции должен произнести молодой вампир. Оно очень простое: "Рама Второй в Хартланд прибыл!" Надеюсь, ты с этим справишься. У тебя может возникнуть вопрос - почему Рама Второй? По традиции к имени вампира в торжественных случаях добавляется номер, который играет роль фамилии. Я, например, Энлиль Седьмой. Это, конечно, не значит, что до меня было шесть Энлилей, а до тебя - один Рама. Их было гораздо больше. Но для краткости мы используем только последний разряд в порядковом числе. Энлиль Одиннадцатый опять будет опять Энлилем Первым. Не волнуйся и не переживай. Все у нас получится. Успеха, Энлиль. Я поглядел на флакон. Видимо, дальнейшие инструкции содержались в препарате. Подъедет черная машина, и меня куда-то повезут... Я вспомнил, что Хартланд - это нечто полумифическое, геополитический фетиш, который мусолят на круглых столах в редакциях национально-освободительных газет, когда надо показать спонсорам, что работа идет полным ходом. Значения этого термина я не знал. Участники этих круглых столов, скорее всего, тоже. Что здесь имеется в виду? Может быть, какое-то сокровенное место? От "heart" - сердце? Наверно, это метафора... Вообще-то, метафоры разные бывают, подумал я. Запрут в комнате с каким-нибудь бомжем и скажут - "хочешь быть вампиром - сожри его сердце..." Вот и будет Хартланд. И что тогда делать? - Скоро узнаем, - сказал в комнате чей-то резкий и решительный голос. Я понял, что это сказал я сам. Одновременно я заметил еще одну странную вещь. Мне казалось, что я полон сомнений и страхов - а мои руки тем временем деловито открыли флакон, вынув из него хрустальный череп... Какая-то моя часть умоляла не торопиться и отложить процедуру - но язык уже взял управление на себя. Во флаконе оказалась ровно одна капля жидкости. Я перелил ее в рот и тщательно втер в верхнюю десну. Ничего не произошло. Я решил, что препарат действует не сразу и сел на диван. Вспомнив про приветствие, которое просил меня выучить Энлиль Маратович, я стал тихо повторять: - Рама Второй в Хартланд прибыл! Рама Второй в Хартланд прибыл! Через минуту у меня возникла уверенность, что забыть этих слов я не смогу уже никогда и ни при каких обстоятельствах. Я перестал бубнить их себе под нос. И тогда стала слышна музыка. Где-то играл реквием Верди (теперь я часто узнавал классику, и каждый раз удивлялся своим обширным познаниям в этой области). Кажется, музыку слушали этажом выше... А может быть, и за стеной - трудно было определить точно. Мне стало казаться, что именно музыка, а не ветер заставляет шторы трепетать. Я расслабился и стал слушать. То ли из-за грозной музыки, то ли из-за мигания вечернего света за развевающейся шторой мне стало казаться, что с миром происходят странные изменения. Почему-то он стал походить на сонное царство. Это было непонятно - я никогда не видел сонного царства, только читал о нем в сказках, и не знал, как оно должно выглядеть. Но я чувствовал, что геометрия старинной мебели, ромбы паркета и облицовка камина идеально подходят для того, чтобы оказаться попросту чьим-то сном... Тут я понял, что думаю о сонном царстве потому, что меня самого клонит в сон. Не хватало только проспать самое важное событие в жизни. Я встал и принялся ходить по комнате взад-вперед. Тут же мне пришло в голову, что я мог уснуть, и мне просто снится, будто я хожу по комнате. А вслед за этим началось страшное. Я понял, что во флаконе мог быть яд. И я мог не уснуть, а умереть, и все происходящее со мной - просто затухание остаточных разрядов в электрических контурах мозга. Эта мысль была непереносимо жуткой. Я подумал, что если бы я спал, то от страха наверняка проснулся бы. Но мне сразу показалось, что мой испуг на самом деле слишком вялый, и именно это доказывает, что я сплю. Или умер. Потому что смерть, понял я, это просто сон, который с каждой секундой становится все глубже - такой сон, из которого просыпаешься не туда, где был раньше, а в иное измерение. И кто знает, сколько времени он может сниться? Может быть, вся моя вампирическая карьера - это просто смерть, которую я пытаюсь скрыть от себя как можно дольше? А "важное событие", которого я жду, и есть момент, когда мне придется окончательно сознаться в этом самому себе? Я попытался отогнать эту мысль, но не смог. Наоборот, я находил все больше подтверждений своей жуткой догадке. Мне вспомнилось, что вампиры во все времена считались живыми мертвецами - днем они лежали в гробах, синие и холодные, а по ночам вставали согреться глотком теплой крови... Может быть, чтобы стать вампиром окончательно, надо было умереть? И эта прозрачная капля из-под хрустального черепа - последний пропуск в новый мир? Я понял, что если я действительно умер, этот страх может нарастать бесконечно. Больше того, он способен длиться всю вечность - время ведь субъективно. Последние химические искры сознания могут выглядеть изнутри как угодно - ничто не мешает им растянуться на много миллионов лет. А вдруг все действительно кончается так? Желто-красные вспышки заката, ветер, камин, паркет - и вечная смерть... И люди не знают ничего про этот ужас, потому что никто не вернулся к ним рассказать. "Libera me, Domine, de morte aeterna..." - пропел далекий голос. Действительно ли наверху играл Верди? Или это мой гибнущий мозг превратил в музыку понимание своей судьбы? Я понял, что если не сделаю над собой усилия и не проснусь, то так и провалюсь навсегда в этот черный колодец, и уже неважно будет, спал я или нет, потому что ужас, который обнажился передо мной, был глубже сна и бодрствования, и вообще всего мне известного. Самым поразительным было то, что вход в ловушку лежал практически на виду - туда вела простая последовательность вполне обыденных мыслей, и было непонятно, почему все без исключения люди еще не попали в эту мертвую петлю ума. "Так это и есть вечная смерть? - подумал я. - Вот про что они поют... Нет, не может быть. Я выберусь отсюда, чего бы мне это не стоило!" Надо было стряхнуть с себя оцепенение. Я охватил себя руками и попытался содрать пленку кошмара - прямо руками, как будто она была чем-то физическим. И вдруг я понял, что это уже не руки. Вместо них я увидел какие-то черные лоскуты, покрытые коротким блестящим мехом наподобие кротовьего. Мои пальцы были сжаты в темные мозолистые кулаки с неправдоподобно большими ороговевшими костяшками, как бывает у фанатичных каратистов. Я попытался разжать их, но не смог - что-то мешало, словно пальцы были стянуты бинтом. Я удвоил усилие, и вдруг мои кисти раскрылись, но не как обычные человеческие пятерни, а как два черных зонта. Я посмотрел на свои пальцы, и понял, что у меня их больше нет. На их месте были длинные кости, соединенные кожистыми перепонками. Сохранился только большой палец, торчавший из крыла, как ствол авиационной пушки. Он кончался кривым и острым ногтем размером с хороший штык. Я повернулся к зеркалу, уже догадываясь, что увижу. Мое лицо стало морщинистой мордой - невообразимой помесью свиньи и бульдога, с раздвоенной нижней губой и носом, похожим на сложенное гармошкой рыло. У меня были огромные конические уши со множеством сложных перегородок внутри и низкий лоб, заросший черной шерстью. Над моей головой высился длинный рог, круто загибающийся назад. Я был низкого роста, с бочкообразным мохнатым торсом и маленькими кривыми ногами. Но самым жутким были глаза - маленькие, хитрые, безжалостные и цинично-умные, как у милиционера с Москворецкого рынка. Я уже видел эту морду на фотографии мыши-вампира desmodus rotundus - только у мыши не было рога. Я, собственно, и стал этой мышью, только очень большой. Если совсем честно, я сильно напоминал черта. Когда эта мысль пришла мне в голову, я подумал, что все-таки не стал еще чертом до конца, поскольку мне не нравится происходящее. И понял, что это ничего не значит - возможно, чертям тоже не нравится быть чертями. Расправленные крылья цепляли за мебель, и я сложил их. Для этого надо было с усилием сжать пальцы - тогда крылья, как два зонта, сворачивались в черные цилиндры, кончавшиеся твердыми как копыта кулаками. Я попытался сделать шаг, но не смог. И понял, что ходить надо особым образом. Чтобы перемещаться, следовало упереться кулаками в пол и перенести легкие задние лапы к новой точке опоры. Кажется, примерно так передвигались гориллы. Я заметил, что перестал думать. Мой ум больше не генерировал бессвязных мыслей - внутреннее пространство, где они раньше клубились, теперь словно пропылесосили - в нем осталось только острое и точное осознание того, что происходит вокруг. Но кроме этого обостренного присутствия появилось нечто, совершенно мне прежде не знакомое. Я находился не только в настоящем. На реальность как бы накладывалось множество мерцающих образов будущего, которые обновлялись с каждым моим вдохом и выдохом. Я мог выбирать между разными вариантами того, что случится. Не знаю, с чем это сравнить - разве с жидкокристаллическим прицелом, сквозь который летчик-истребитель видит мир, одновременно считывая необходимую информацию. Этим прицелом было само мое сознание. Я ощущал присутствие людей. В квартире наверху их было двое. Три человека было на моем этаже, и еще двое внизу. Я мог добраться до любого из них в несколько прыжков и взмахов, но это было ни к чему. Мне хотелось на свежий воздух. Я мог покинуть квартиру через окно, дверь, и... Я не мог поверить, что такая возможность реальна. Но инстинкт уверял меня в этом. Мой ум нарисовал что-то вроде зеленого пунктира, ныряющего в камин и уходящего вверх и в будущее - и я позволил себе совпасть с этим пунктиром. Перед моим лицом мелькнула каминная решетка, потом кирпичи, потом сажа и какая-то стальная скоба, а затем я увидел жестяные полосы крыши и вечернее небо. Конечно, понял я, это просто сон - с такой легкостью можно двигаться только во сне. Я знал, что надо лететь на запад, где меня должны встречать. Перемещаться оказалось просто - достаточно было облокотиться на воздух и наметить направление. Я чувствовал насекомых и птиц, висящих в пространстве. Они появлялись после свистящего выдоха, который естественно вырывался из моих легких при каждом взмахе крыльев. Каждый такой выдох освежал мою картину мира - словно автомобильный дворник проходил по мутному от дождя ветровому стеклу. Я видел внизу дома, машины, людей. Но меня, я был уверен, не замечает никто. Я уже не боялся, что умер - теперь этот страх казался мне смешным. С другой стороны, наяву было бы невозможно покинуть дом по трубе дымохода. Следовательно, я спал. Но в мире было по крайней мере еще одно существо, которому снилось то же самое. Я понял это по далекому крику, который был в точности похож на мой - он сразу сделал мир отчетливее и ярче, словно его осветили вторым солнцем. Ко мне приближался кто-то, похожий на меня. Я полетел ему навстречу, и вскоре мы оказались рядом. Больше всего летящий вампир напоминал заросшую черным мехом свинью с перепончатыми крыльями. Они не росли из спины, как рисуют в церквях у чертей и ангелов, а были натянуты между передними и задними лапами. Возле тела их покрывала короткая черная шерсть. Передние лапы были длинными, и их огромные пальцы, растопыренные в безмерно наглый веер, были соединены черными кожистыми перепонками, образующими большую часть крыла. "С прибытием," сказало существо. "Добрый вечер," ответил я. "Узнаешь? - спросило существо. - Я Митра." Мы могли говорить - но не голосом, а иначе. Это не было телепатией, потому что я не имел понятия, о чем думает Митра. Мы обменивались фразами, состоявшими из слов, но не издавали никаких звуков. Скорее это было похоже на титры, возникавшие прямо в уме. "Как долетел?" спросил Митра, косясь из шерстистой глазницы похожим на маслину глазом. "Нормально. Нас не видят из окон?" "Нет." "Почему?" "Осторожно!" Митра завернул вправо, чтобы облететь угол газпромовского карандаша. Я еле успел повторить его маневр. Убедившись, что препятствий впереди нет, я повторил вопрос: "Почему нас не видят?" "Спроси у Энлиля, - ответил Митра. - Он объяснит." Я понял, куда мы летим. Уже темнело. Город быстро уходил назад - внизу поплыли черные пятна леса, затем мы снизились, и вокруг стал сгущаться туман. Вскоре я совершенно перестал видеть что-нибудь вокруг. Даже Митра, летевший в нескольких метрах впереди, стал невидим. Но я не испытывал никаких трудностей с ориентацией. Мы миновали дорогу, по которой шли машины. Затем долгое время под нами были только деревья - в основном сосны. Потом начались заборы и постройки самого разного вида. Впрочем, если быть точным, я не мог сказать, какого они вида, потому что воспринимал их не зрением, а как бы наощупь - только ощупывал криком. Такие же крики издавал летящий рядом со мной Митра, и это придавало моему восприятию стереоскопическую надежность. Я чувствовал каждую черепицу на крыше, каждый лист на дереве, каждый камешек на земле. Но я не знал, какого все это цвета и как видится глазу, отчего мир казался мне каким-то серым компьютерным макетом, трехмерной симуляцией самого себя. "Где мы?" - спросил я Митру. "Рядом с Рублевкой," ответил он. "Понятно, - сказал я, - где же еще... А почему вокруг этот туман? Я никогда такого не видел." Митра не ответил. И вдруг я второй раз за день испытал приступ острого ужаса. Я ощутил дыру в земле. Она была впереди по курсу. Если бы я смотрел на мир обычными человеческими глазами, я, скорей всего, ничего не заметил бы: вокруг дыры росли деревья, она была со всех сторон окружена забором, а сверху затянута маскировочной сеткой с густо налепленными пластмассовыми листочками (я чувствовал, что это поддельные листья, поскольку все они были одинаковой формы и размера). Даже если бы я разглядел скат земли под сеткой, я принял бы его за овраг. И уж точно я не нашел бы в этом ничего странного - мало ли в ближнем подмосковье оврагов, затянутых маскировочной сеткой. Но я видел дыру не глазами, а своим локатором. И она казалась мне прорехой в мироздании, потому что мой крик улетал в нее и не возвращался. Кажется, внизу пропасть расширялась, хотя наверняка я сказать не мог - это было слишком глубоко. Так глубоко, что мне делалось нехорошо. Или, может быть, дело было не в глубине, а в чем-то другом... Словом, мне ужасно не хотелось приближаться к этому месту, но Митра летел именно туда. Полностью скрытая сеткой, дыра напоминала по форме приплюснутое человеческое сердце - как его рисуют в комиксах. Или, понял я обреченно, пальмовый веер над моей детской кроватью... Дыра была со всех сторон окружена высоким глухим забором, который я заметил еще издали. Но теперь мне стало ясно, что это ограды разных участков, прилегавших друг к другу. Заборы были разной высоты, из разного материла - но смыкались друг с другом так, что ограждение выходило сплошным, без малейшего просвета. Подойти к дыре по поверхности земли было нельзя. "Внимание, - скомандовал Митра, - делай как я!" Выгнув крылья, он спустился к краю сетки, затормозил почти до полной остановки, изящно перегруппировался в воздухе и нырнул под ее край. Я последовал за ним - и, пролетев впритирку к заросшему травой обрыву, ухнул в пропасть. Там было прохладно. На скалистых стенах кое-где росли трава и кусты. Пахло можжевеловым дымом - или чем-то похожим. Я чувствовал множество отверстий и расщелин в камне, но не видел их. Виден был только одинокий огонек на стене обрыва. "Видишь лампу? - спросил Митра. - Тебе туда." "А я доберусь один?" "Тут трудно заблудиться. И потом, ты теперь не один..." Я хотел спросить, что он имеет в виду, но он уже летел вверх. Тут я заметил, что в шахте появился еще один вампир. Он разминулся с Митрой у края пропасти и теперь снижался. Я сообразил, что мне надо быстрее садиться, потому что лететь в узком пространстве вдвоем будет неудобно. Это было неудобно и одному. Я двигался как пловец в бассейне - долетев до одного края, переворачивался и летел к другому, постепенно снижаясь. Вскоре я спустился к источнику света. Он был скрыт полукруглой аркой. Перед ней была небольшая площадка над пропастью, на которую падал желтый электрический луч. Здесь, похоже, мне и следовало приземлиться. Я несколько раз пронесся от одного края расщелины до другого, прикидывая, как это сделать. Крылья второго вампира шелестели всего в нескольких метрах надо мной, и я стал всерьез опасаться, что мы столкнемся. Надо было спешить, и я решил довериться инстинкту. Оказавшись точно над площадкой, я затормозил до полной остановки в воздухе, сжал крылья в кулаки и упал на их роговые костяшки. Движение вышло очень ловким, но слегка патетическим - я оказался в какой-то молитвенной позе, словно преклонил колени перед алтарем. Почти сразу же второй вампир с шорохом приземлился рядом. Я повернул голову, но увидел только его черный силуэт. Вокруг было темно, тихо и сыро. Впереди была арка, вырубленная в камне. За ней, в коротком каменном углублении, горела слабая электрическая лампа в плафоне желтого стекла в виде надрезанного крестом апельсина: она не столько рассеивала тьму, сколько подчеркивала ее. Под лампой была дверь. Она сливалась по цвету со скалой, и я заметил ее только тогда, когда она стала медленно поворачиваться внутрь. Она открылась, но в черном прямоугольнике проема никто не появился. Несколько секунд я колебался, не зная, что делать - то ли ждать приглашения, то ли войти внутрь. Потом я вспомнил про приветствие, которое мне надо было произнести. Похоже, было самое время это сделать. Повторив его про себя, чтобы не ошибиться, я громко сказал: - Рама Второй в Хартланд прибыл! Я понял, что произнес эту фразу своим нормальным человеческим голосом. Я посмотрел на свои руки - и увидел обычные человеческие кулаки, упертые в камень пола. Мой шикарный пиджак был разорван на рукаве и испачкан сажей на локтях. Кроме того, на моей левой кисти была свежая царапина. Я поднялся на ноги. - Гера Восьмая в Хартланд прибыла! Я повернул голову. Рядом со мной стояла та самая девочка с фотографии. Она была выше, чем я думал, худая, в темных штанах и такой же майке. На голове у нее была уже знакомая мне взрывообразная копна волос. - Ну что, - сказал из темноты голос Энлиля Маратовича, - добро пожаловать в мой скромный хамлет, ребята. Раз уж прибыли. И в комнате впереди зажегся свет. УМ "Б" В хамлете Энлиля Маратовича не было никакой мебели, если не считать лестницы-стремянки. Обстановка была аскетичной: подушки скучного серого цвета на полу; выдержанная в такой же унылой гамме круговая фреска, изображавшая похороны неизвестного рыцаря - его провожало в последний путь множество достойных господ в кружевных воротниках, а сам мертвец был в латах с рассеченной грудной пластиной, над которой парил в воздухе светящийся синий комар размером с хорошую ворону. На высоте моих плеч висел широкий медный обруч, прикрепленный к потолку тремя штангами - он занимал почти всю комнату. Почему-то при первом взгляде на металлическое кольцо делалось ясно, что это очень древняя вещь. Энлиль Маратович висел головой вниз, зацепившись за обруч ногами и скрестив руки на груди. На нем был тренировочный костюм из толстого черного трикотажа: отвисший капюшон его куртки казался стоячим воротом нелепой фантастической формы - словно его пытались одеть под вампира на "Мосфильме". - Вы прямо как мобильный вампир, - сказала Гера. - Что? - удивленно переспросил Энлиль Маратович. - По телевизору когда-то такая реклама была. Про вампиров, которые говорят по своим мобильным ночью, чтобы сэкономить на дневных тарифах. А днем спят вниз головой, как летучие мыши. Энлиль Маратович хмыкнул. - Насколько я знаю, - сказал он, - вампиры не экономят на тарифах. Вампиры экономят на рекламе. - Позвольте не поверить, Энлиль Маратович, - сказала Гера. - Мне кажется... То есть не кажется, а я совершенно уверена, что в мире уже много лет идет пиар-кампания по реабилитации вампиров. Взять хотя бы этих мобильных вампиров. Дураку ведь понятно, что это реклама вампиров, а не реклама тарифов... А про Голливуд я вообще не говорю. Я сразу же понял, что она права. Мне пришло в голову огромное количество примеров, которые подтверждали ее слова. По какой-то странной причине люди были склонны идеализировать вампиров. Нас изображали тонкими стилистами, мрачными романтиками, задумчивыми мечтателями - всегда с большой дозой симпатии. Вампиров играли привлекательные актеры; в клипах их с удовольствием изображали поп-звезды. На Западе и на Востоке селебритиз не видели в роли вампира ничего зазорного. Это действительно было странно - растлители малолетних и осквернители могил стояли куда ближе к среднему человеку, чем мы, но никакой симпатии человеческое искусство к ним не проявляло. А на вампиров изливался просто фонтан сочувственного понимания и любви... Только сейчас я понял, в чем дело. Удивительно было, как я не догадался сам. - Так и есть, - сказал Энлиль Маратович. - Все вампиры мира регулярно скидываются на очередной фильм о вампирах, чтобы никто из людей не задумался, кто и как сосет их красную жидкость на самом деле. Но это, конечно, не будет продолжаться вечно. Настанет день, когда симфония человека и вампира перестанет быть тайной. И к этому дню надо заранее готовить общественное мнение. Я решил, что пришло время задать мучивший меня вопрос. - Скажите, Энлиль Маратович, а наш полет... это и было великое грехопадение? - Нет. Такого я не ожидал. Энлиль Маратович улыбнулся. - Великое грехопадение - это узнать то, что я вам сегодня расскажу. Желательно, чтобы ваши головы хорошо работали, поэтому устраивайтесь... И он указал на обруч. Медное кольцо было обтянуто мягкой прокладкой из прозрачного пластика, совсем как турник в спортзале. Подождав, пока Гера освободит стремянку (я хотел ей помочь, но она справилась очень ловко), я залез вверх и повис на кольце вниз головой. Кровь прилила к голове, но я нашел это приятным и умиротворяющим. Гера висела прямо напротив меня, закрыв глаза. На нее падала полоса желтого света от лампы. Ее футболка сбилась вниз, и был виден ее пупок. - Нравится? - спросил Энлиль Маратович. Он обращался ко мне. Я быстро отвел глаза. - Вы о чем? - Висеть так нравится? - Да, - сказал я, - даже не ожидал. Это потому, что кр... красная жидкость приливает к языку? - Именно. Когда вампиру надо быстро восстановить силы и сосредоточиться, это лучший метод. Он был прав - с каждой секундой я чувствовал себя все лучше. Ко мне возвращались потраченные в полете силы. Висеть вниз головой было так же уютно, как сидеть в кресле возле камина. Несколько минут прошли в тишине. - Сегодня вы должны узнать тайну, - сказал Энлиль Маратович. - Но у вас, я думаю, накопилось много вопросов. Может быть, мы начнем с них? - Скажите, чем был наш полет? - спросил я. - Он был полетом. - Я имею в виду, все это снилось? Это особый транс? Или все это было по-настоящему? Что увидел бы сторонний наблюдатель? - Главное условие такого путешествия именно в том, - ответил Энлиль Маратович, - чтобы сторонний наблюдатель его не видел. - Вот это мне и непонятно, - сказал я. - Мы все время летели мимо домов, а в один я вообще чуть не врезался. Но Митра сказал, что нас никому не видно. Как такое может быть? - Ты знаешь про технологию "стелс"? Это нечто похожее. Только вампиры поглощают не радиоволны, а направленное на них внимание. - А мы видны в это время на радаре? - Кому? - Вообще. - Вопрос не имеет смысла. Даже если мы видны на радаре, радар в это время не виден никому. - Я предлагаю сменить тему, - сказала Гера. - Принимается, - ответил Энлиль Маратович. - У меня есть одна догадка, - продолжала Гера. - Мне кажется, я знаю, где жил язык до того, как поселиться в человеке. - И где же? - В этой огромной мыши, которой я только что была? Энлиль Маратович одобрительно крякнул. - Мы называем ее Великой Мышью, - сказал он. - По-английски "Mighty Bat". Смотри не скажи "Mighty Mouse", когда будешь с общаться с американскими друзьями. Наши иногда так говорят по ошибке, а они обижаются. Такая культура, ничего не поделаешь. - Я угадала? - спросила Гера. - И да и нет. - Как это - и да и нет? - Нельзя сказать, что язык жил в Великой Мыши. Он был ею. Очень давно, много десятков миллионов лет назад. Тогда вокруг бродили динозавры, и пищей Великой Мыши была их красная жидкость... Отсюда и выражение "крик Великой Мыши"... Подумай, как это удивительно - кусая человека, ты даешь ему ту же самую команду, которая когда-то лишала воли огромную гору мяса. У меня это просто не укладывается в голове - хочется встать на колени и молиться... Мне захотелось спросить, кому собирается молиться Энлиль Маратович, но я не решился. - А этих огромных мышей находят в ископаемых слоях? - спросил я вместо этого. - Сохранились их скелеты? - Нет. - Почему? - Потому, что это были разумные мыши. Они сжигали своих мертвых. Так же, как это сегодня делают люди. Кроме того, их было не так уж много, поскольку они были вершиной пищевой пирамиды. - А когда они ей стали? - спросил я. - Вампиры всегда были вершиной пищевой пирамиды. Это была первая разумная цивилизация Земли. Она не создавала материальной культуры - зданий, промышленности. Но это не значит, что она была низкоразвитой, совсем наоборот. С сегодняшней точки зрения ее можно назвать экологической. - Что случилось с этой цивилизацией? - Ее уничтожила глобальная катастрофа. Шестьдесят пять миллионов лет назад на Землю упал астероид. Там, где сейчас Мексиканский залив. Над сушей пронеслись огромные волны-цунами, смывшие все живое. Но Великая Мышь сумела пережить их удар, поднявшись в воздух. В Библии осталось эхо этих дней - "земля была пуста и безвидна, и дух божий носился над водою..." - Круто, - сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь. - Пыль сделала небо черным. Наступили темнота и холод. За несколько лет вымерли почти все пищевые цепочки. Исчезли динозавры. Великая Мышь, которая питалась их красной жидкостью, тоже оказалась на грани гибели. Но вампирам удалось выделить из себя свою суть - то, что мы называем "язык". Это была как бы переносная флэш-карта с личностью, сердцевина мозга - своего рода червь, на девяносто процентов состоящий из нервных клеток. Это вместилище индивидуальности стало селиться в черепе других существ, лучше приспособленных к новым условиям жизни, и входить с ними в симбиоз. Подробности, я думаю, не надо объяснять. - Да уж, - сказал я. - А что это были за существа? - Долгое время мы жили в крупных хищниках. Например, в саблезубых тиграх и других больших кошках. Наша культура была в то время, я бы сказал, э-э-э... Довольно пугающей. Героически-насильственной, так сказать. Мы были страшными, прекрасными и жестокими. Но быть прекрасным и жестоким нельзя. И примерно полмиллиона лет назад в мире вампиров началась революция духа... Выражение "революция духа" использовалось в современном дискурсе довольно многообразно и могло значить что угодно. Я выбрал последний запомнившийся мне случай его употребления: - Это как в Киеве на майдане? Энлиль Маратович хмыкнул. - Не совсем. Это было религиозное обращение. Как я уже говорил, вампиры поставили задачу перейти от мясного животноводства к молочному. Они решили создать себе дойное животное. В результате появился человек. - А как вампиры его создали? - Правильнее говорить не "создали" а "вывели". Примерно так же, как собака или овца были выведены человеком. - Искусственный отбор? - Да. Но сначала была проведена целая последовательность генетических модификаций. Это был не первый подобный эксперимент. Великая Мышь ответственна за появление теплокровных животных, главный смысл существования которых заключался в том, чтобы подогревать красную жидкость до оптимальной температуры. Но человек был качественно другим созданием. - Из кого выводили человека? - спросила Гера. - Из обезьян? - Да, - ответил Энлиль Маратович. - А где? И когда? - Продолжалось это довольно долго. Самая последняя генетическая модификация была проведена сто восемьдесят тысяч лет назад в Африке. Именно из этой точки происходит современное человечество. - А по какой методике проводился искусственный отбор? - спросила Гера - Что значит - по какой методике? - Когда выводят молочных коров, отбирают тех, которые дают много молока, - сказала Гера. - В результате появляется корова, которая дает молока больше всех. А какая задача решалась здесь? - Вампиры выводили животное с особым типом ума. - А какие бывают типы ума? - Это серьезная тема, - сказал Энлиль Маратович. - Не соскучитесь? Гера поглядела на меня. - Нет. - Не соскучимся, - подтвердил я. - Хорошо, - сказал Энлиль Маратович. - Только начать придется издалека... Он зевнул и закрыл глаза. Прошла примерно минута тишины - видимо, Энлиль Маратович решил начать не просто издалека, а из такого далека, чтобы в первое время вообще ничего не было заметно. Я решил, что он уснул, и вопросительно посмотрел на Геру. Гера пожала плечами. Вдруг Энлиль Маратович открыл глаза и заговорил: - Есть одна старая идея, которая часто излагается в фантастических и оккультных книгах: людям лишь кажется, что они ходят по поверхности шара и глядят в бесконечное пространство, а в действительности они живут внутри полой сферы, и космос, который они видят - просто оптическая иллюзия. - Знаю, - сказал я. - Это эзотерическая космогония нацистов - они даже собирались строить ракеты, которые полетят вертикально вверх, пройдут сквозь зону центрального льда и поразят Америку. Моя эрудиция не произвела на Энлиля Маратовича впечатления. - На самом деле, - продолжал он, - это чрезвычайно древняя метафора, которая была известна еще в Атлантиде. Она содержит прозрение, которое люди в те времена не могли выразить иначе, чем иносказательно. Прозрение вот в чем: мы живем не среди предметов, а среди ощущений, поставляемых нашими органами чувств. То, что мы принимаем за звезды, заборы и лопухи, есть просто набор нервных стимулов. Мы наглухо заперты в теле, а то, что кажется нам реальностью - просто интерпретация электрических сигналов, приходящих в мозг. Мы получаем фотографии внешнего мира от органов чувств. А сами сидим внутри полого шара, стены которого оклеены этими фотографиями. Этот полый шар и есть наш мир, из которого мы никуда не можем выйти при всем желании. Все фотографии вместе образуют картину мира, который, как мы верим, находится снаружи. Поняли? - Да, - сказал я. - Простейший ум похож на зеркало внутри этого полого шара. Оно отражает мир и принимает решение. Если отражение темное, надо спать. Если светлое, надо искать пищу. Если отражение горячее, надо ползти в сторону до тех пор, пока не станет прохладно, и наоборот. Всеми действиями управляют рефлексы и инстинкты. Назовем этот тип ума "А". Он имеет дело только с отражением мира. Поняли? - Конечно, - сказал я. - А теперь попробуйте представить живое существо, у которого два ума. Кроме ума "А", у него есть ум "Б", который никак не связан с фотографиями на стенах шара и производит фантазмы из себя самого. В его глубинах возникает такое... полярное сияние из абстрактных понятий. Представили? - Да. - Теперь начинается самое важное. Представьте, что ум "Б" является одним из объектов ума "А". И те фантазмы, которые он производит, воспринимаются умом "А" в одном ряду с фотографиями внешнего мира. То, что ум "Б" вырабатывает в своих таинственных глубинах, кажется уму "А" частью отчета о внешнем мире. - Не понимаю, - сказал я. - Так только кажется. Вы оба сталкиваетесь с этим много раз в день. - Можно пример? - спросила Гера. - Можно, - ответил Энлиль Маратович. - Представь себе, скажем... Что ты стоишь на Новом Арбате и смотришь на два припаркованных у казино автомобиля. По виду они почти одинаковые - черные и длинные. Ну, может быть, один чуть ниже и длиннее. Представила? - Да, - сказала Гера. - Когда ты замечаешь разницу в форме кузова и фар, отличие в звуке мотора и рисунке шин - это работает ум "А". А когда ты видишь два "мерса", один из которых гламурный, потому что это дорогущая модель прошлого года, а другой - срачный ацтой, потому что на таком еще Березовский ездил в баню к генералу Лебедю, и в наши дни его можно взять за пятнадцать грин - это работает ум "Б". Это и есть полярное сияние, которое он производит. Но для тебя оно накладывается на две черных машины, стоящих рядом. И тебе кажется, что продукт ума "Б" - это отражение чего-то, действительно существующего снаружи. - Хорошо объясняете, - сказал я. - А разве оно не существует снаружи на самом деле? - Нет. Это легко доказать. Все отличия, которые замечает ум "А", могут быть измерены с помощью физических приборов. Они останутся такими же и через сто лет. А вот те отличия, которые приписывает внешнему миру ум "Б", никакой объективной оценке или измерению не поддаются. И через сто лет никто даже не поймет, в чем именно они заключались. Понятно? - А почему тогда разные люди, увидев эти две машины, подумают одно и то же? Насчет того, что одна гламурная, а другая срачная? - спросила Гера. - Потому что ум "Б" у этих людей настроен на одну и ту же волну. Он заставляет их видеть одинаковую галлюцинацию. - А кто создает эту галлюцинацию? - спросил я. - Ум "Б" и создает. Точнее, множество таких умов, поддерживающих друг друга. Этим люди отличаются от животных. Ум "А" есть и у обезьяны, и у человека. А вот ум "Б" есть только у человека. Это результат селекции, которую провели вампиры древности. - А зачем дойному животному этот ум "Б"? - Тебе еще не ясно? - Нет, - сказал я. Энлиль Маратович посмотрел на Геру. - Тоже нет, - сказала она. - Наоборот, только сильнее запуталась. - А причина одна. Вы до сих пор думаете как люди. В очередной раз услышав этот приговор, я рефлекторно втянул голову в плечи. Гера буркнула: - Научите думать по-новому. Энлиль Маратович засмеялся. - Милая, - сказал он, - у вас в голове пять тысяч маркетологов срали десять лет, а вы хотите, чтобы я там убрал за пять минут... Вы только не обижайтесь. Я ведь вас не виню. Сам таким был. Думаете, я не знаю, о чем вы размышляете по ночам? Отлично знаю. Вы не можете понять, где и как вампиры достают человеческую красную жидкость. Вы думаете о донорских пунктах, об умученных младенцах, о подземных лабораториях и прочей белиберде. Разве не так? - Примерно, - согласился я. - Хоть бы одно исключение за сорок лет, - сказал Энлиль Маратович. - Вот это, если хотите знать, и есть самое поразительное, что я видел в жизни. Эта всеобщая слепота. Когда вы поймете, в чем дело, она тоже покажется вам удивительной. - А что мы должны понять? - спросила Гера. - Давайте рассуждать логически. Если человек - дойное животное, его главным занятием должно быть производство пищи для вампиров. Верно? - Верно. - Теперь скажите, какое занятие у людей самое главное? - Деторождение? - предположила Гера. - Это в цивилизованном мире бывает все реже. И уж точно это не главное занятие человека. Что для человека важнее всего? - Деньги? - спросил я. - Ну наконец. А что такое деньги? - А то вы не знаете, - пожал я плечами. При положении тела вниз головой это было очень странное движение. - Я-то может и знаю. А вот знаете ли вы? - Есть где-то пять... Нет, семь научных определений, - сказал я. - Я знаю, что ты имеешь в виду. Но у всех твоих определений есть один фундаментальный недостаток. Они придуманы с единственной целью - заработать денег. А это все равно что пытаться измерить длину линейки самой линейкой... - Вы хотите сказать, что эти определения неверные? - Не то что бы неверные. Если разобраться, все они говорят одно: деньги - это деньги и есть. То есть не говорят ничего. Но в то же самое время, - Энлиль Маратович поднял палец, вернее, опустил его к полу, - в то же самое время подсознательно люди понимают правду. Вспомни, как представители социальных низов называют хозяев? - Эксплуататоры? - Кровососы? - сказала Гера. Я подумал, что Энлиль Маратович одернет ее, но он, наоборот, довольно хлопнул в ладоши. - Вот! Умница моя. Именно что сосатели красной жидкости. Хотя красную жидкость никто из них в прямом смысле не сосет. Понимаете? - Вы хотите сказать... - начала Гера, но Энлиль Маратович не дал ей закончить. - Да. Именно так. Вампиры уже давно используют не биологическую красную жидкость, а гораздо более совершенный медиум жизненной энергии человека. Это деньги. - Вы серьезно? - спросил я. - Более чем. Подумай сам. Что такое человеческая цивилизация? Это ни что иное как огромное производство денег. Человеческие города - просто денежные фабрики, и только по этой причине в них живет такая уйма людей. - Но там ведь производят не только деньги, - сказал я. - Там... - Там все время идет бурный рост, - перебил Энлиль Маратович, - хотя не до конца понятно, что именно растет и куда. Но это непонятно что растет и растет, и всех очень волнует, быстрее оно растет, чем у других, или медленнее. Потом оно внезапно накрывается медным тазом, и в стране объявляют национальный траур. А потом оно начинает снова расти. При этом никто - вообще никто из тех, кто в городе живет, - этого непонятно чего ни разу не видел... Он сделал широкий жест, как бы указывая на панораму невидимого города за стенами. - Люди производят продукт, о котором не имеют никакого понятия, - продолжал он. - Несмотря на то, что ежедневно думают только про него. Как бы ни называлась человеческая профессия, это просто участок карьера по добыче денег. Человек работает в нем всю жизнь. У него это называется "карьерой", хе-хе... Не подумайте, что я злорадствую, но современное рабочее место в офисе - cubicle - даже внешне похоже на стойло крупного рогатого скота. Только вместо ленты с кормом перед мордой офисного пролетария стоит монитор, по которому этот корм показывают в дигитальном виде. Что вырабатывается в стойле? Ответ настолько очевиден, что вошел в идиоматику самых разных языков. Человек делает деньги. He or she makes money. Мне захотелось возразить. - Деньги - это не производимый продукт, - сказал я. - Это просто одно из изобретений, которые делают жизнь проще. Одно из следствий эволюции, которая подняла человека над животными... Энлиль Маратович насмешливо уставился на меня. - Ты действительно думаешь, что человек поднялся в результате эволюции выше животных? - Конечно, - ответил я. - А разве нет? - Нет, - сказал он. - Он опустился гораздо ниже. Сегодня тол