Подождите-ка, - сказал я испуганно, - мы так не договаривались! Говорили, что будет просто дегустация... - Это и есть просто дегустация. Но живая эмоциональная реакция укушенного во все времена была единственным сертификатом подлинности события. Поэтому вынимай из него всю клубничку, понял? Доставай то, что он прячет глубже всего и сильнее всего стыдится. Выверни его наизнанку. Но будь готов к тому, что он попытается тебя остановить. - А вдруг ему это удастся? - спросил я. - Боишься? - Боюсь, - признался я. - Тогда тебе надо определиться, кто ты, - сказал Энлиль Маратович. - Сопля из спального района или комаринский мужик. - Кто? - переспросил я. - Комаринский мужик. Так говорят, если ты не просто вампир, а еще и настоящий мужчина. Так кто ты? Соплей из спального района я точно быть не хотел. - Комаринский мужик, - ответил я решительно. - Докажи. Прежде всего себе. И всем остальным заодно. Это проще, чем ты думаешь. Сосредоточься на дегустации. Чего ты боишься? У тебя есть конфета смерти, а у халдея ее не будет. - А вы мне хорошую дали? - взволновался я. - Не просроченную? - Узнаем, - улыбнулся Энлиль Маратович. Вспомнив, что нужно собраться с воинским духом, я сделал требуемую комбинацию вдохов и выдохов и сразу ощутил прыгучую легкость во всем теле. Все было как во время моих занятий с Локи, но кое-что оказалось новым и неожиданным: я знал, что происходит у меня за спиной. Я чувствовал очертания коридора, поверхность стен и пола со всеми их неровностями - словно видел их каким-то рыбьим глазом на затылке. Это было головокружительно. Двери зала раскрылись, и в коридоре появились Мардук Семенович и Локи. По их виду было ясно - произошло что-то неожиданное. - Ну, кто? - спросил Энлиль Маратович. - Слушай, - сказал Мардук Семенович, - ваще труба. Они Семнюкова выбрали. Замминистра. - Бля, - пробормотал Энилиль Маратович, - вот только этого не хватало. Ну, попали... - Что такое? - спросил я испуганно. - Так, - сказал Энлиль Маратович, - отдавай конфету... А, ты съел уже... Хе-хе-хе, не бойся, не бойся. Шучу. Слушай, ты его только не до конца убивай, ладно? А то мы понесем тяжелую утрату. Лебединого озера по телевизору, конечно, не будет, но человек все равно заметный. - Я никого не собираюсь убивать, - сказал я. - Мне бы самому в живых остаться. - А можешь в принципе и убить, - продолжал Энлиль Маратович задумчиво. - Только если красиво. Проведем как автокатастрофу... И он подтолкнул меня к дверям, за которыми шумели голоса и музыка. Его прикосновение было мягким и дружеским, но мне показалось, что я гладиатор, которого бичами выгоняют на арену. В зале произошли перемены - теперь его освещало электричество, и он действительно напоминал арену цирка. Фуршетные столы сдвинули к стенам. Халдеи толпились вокруг пустого пятна в центре, образовав живое кольцо. Их было больше, чем раньше - видимо, многие аристократично подъехали ко второму акту. В толпе изредка попадались человеческие лица - это были вампиры. Они ободряюще улыбались мне среди сверкающих золотым равнодушием личин. На некоторых халдеях был странный наряд - подобие пушистой юбки то ли из перьев, то ли из длиннорунной овчины. Таких было всего несколько человек, и все они отличались хорошим физическим развитием: видимо, это был халдейский шик для героев фитнесса. Один из таких полуголых геркулесов стоял в пустом центре зала, скрестив руки на груди. На его металлическом лице играли безжалостные электрические блики. Верхняя часть его тела состояла из волосатых бугристых мышц; солидный пивной животик лишал его облик гармонии, зато добавлял жути. Я подумал, что если бы гунны или вандалы оставили после себя скульптурные памятники, это были бы портреты подобных тел. В черных кущах на его груди висела цепочка с амулетами - что-то тотемное, какие-то зверьки и птицы. Если бы я не понимал ответственности момента сам, я бы догадался обо всем по глазам глядящих на меня вампиров. С одной стороны был наш хрупкий мир, защищенный только вековым предрассудком да конфетой смерти - а с другой было беспощадное человеческое стадо... Я решил на всякий случай собраться с духом еще раз. Повторив требуемую комбинацию вдохов и выдохов, я подошел к полуголому халдею, по-военному строго кивнул и сказал: - Здравствуйте. Как вы знаете, сегодня мы выступаем, э-э-э... в тандеме, так сказать. Наверно, нам следует познакомиться. Мое имя Рама. А как зовут вас? Я знаю только вашу фамилию. Маска повернулась в мою сторону. - Мне кажется, - сказала она, - ты должен выяснить это сам. Или нет? - Значит, вы не будете возражать, если я вас... - Буду, - решительно ответила маска. В зале засмеялись. - В этом случае мне придется применить насилие, - сказал я. - Разумеется, в строго необходимых пределах. - Давай посмотрим, - ответил Семнюков, - как это будет выглядеть. Я сделал шаг в его сторону, и он встал в небрежную боксерскую стойку. Один удар этого кулака мог убить меня на месте, поэтому я решил не рисковать и не подходить к нему слишком близко спереди. Я решил подойти к нему сзади. Это стоило мне боли в мышцах и суставах, зато действительно получилось красиво, как и заказывал Энлиль Маратович. Вся последовательность движений, которые привели меня в заданную точку, заняла не больше секунды. Зато это была очень длинная секунда, растянувшаяся для меня в целое гимнастическое выступление. Сначала я сделал медленный и неуверенный шаг ему навстречу. Он глумливо раскинул руки в стороны, словно собираясь встретить меня объятиями. И тогда я рванулся вперед. Он даже не понял, что я сдвинулся с места, а я уже проныривал под его рукой. К тому моменту, когда он заметил мое движение, я успел, оказавшись у него в тылу, зеркально скопировать его глумливую позу - прислониться к его спине раскинуть руки в стороны. Он начал разворачиваться. И тогда, рискуя вывернуть шею, движением одновременно как бы ленивым и неправдоподобно быстрым, я повернул голову и клацнул зубами. Без ложной скромности говорю, что эта секунда была достойна кинематографа - и даже, возможно, скоростной съемки. Когда Семнюков развернулся ко мне, я был уже вне зоны досягаемости его кулаков. Я так и не повернулся к нему лицом. Но когда он шагнул в мою сторону, я, не глядя, остановил его жестом. - Стоп, - сказал я, - стоп. Все уже случилось, Иван Григорьевич. Я вас цапнул. Теперь наши функции меняются на противоположные. Мне надо спровоцировать вас на агрессию, а вы должны изо всех сил сопротивляться. - Весь зал знает, что я Иван Григорьевич, - ответил Семнюков. Чмокнув несколько раз губами (я делал это исключительно для драматизма - и, может быть, еще из подражания старшим вампирам), я сказал: - Предлагаю джентльменское соглашение. Прямо перед вашими ногами проходит толстая темная линия - я имею в виду орнамент, который украшает пол. Видите? Я не видел эту линию сам - но точно знал, где она проходит, словно навигационная система в моей голове произвела все требуемые расчеты. У Энлиля Маратовича явно был какой-то особый сорт конфет смерти, командирский. - Будет считаться, - продолжал я, - что вы проиграли, если вы пересечете эту линию. Идет? - А зачем мне это джентльменское соглашение? - спросил Семнюков. - Для того, чтобы недолго побыть джентльменом. - Интересно, - сказал Семнюков вежливо, - ну что же, попробуем. Я почувствовал, как он сделал шаг назад. Нахмурив брови я изобразил на лице крайнюю сосредоточенность. Прошло около минуты, и в зале наступила абсолютная тишина. Тогда я заговорил: - Итак, что сказать о вашей душе, Иван Григорьевич? Есть известное мнение, что даже в самом дурном человеке можно найти хорошее. Я так долго молчал, потому что искал это хорошее в вас... Увы. Есть только две черты, которые придают вам что-то человеческое - то, что вы педераст, и то, что вы агент Моссад. Все остальное невыразимо страшно. Настолько страшно, что даже мне, профессиональному вампиру, делается не по себе. А я, поверьте, видел бездны... Семнюков молчал. Над залом повисла напряженная тишина. - Мы знаем, Рама, что ты видел бездны, - сказал за моей спиной голос Энлиля Маратовича. - Их тут все видели. Постарайся не сотрясать воздух впустую. Про эту ерунду всем известно, и никакой это не компромат. - Так я и не привожу эти сведения в качестве компромата, - ответил я. - Скорей наоборот. Если вы хотите самую грязную, самую страшную, самую стыдную и болезненную тайну этой души, извольте... Я опущу детали личной жизни этого господина, умолчу о его финансовой непорядочности и патологической лживости, потому что сам Иван Григорьевич не стесняется ничего из перечисленного и считает, что все эти качества делают его динамичным современным человеком. И в этом он, к несчастью, прав. Но есть одна вещь, которой Иван Григорьевич стыдится. Есть нечто, спрятанное по-настоящему глубоко... Может, не говорить? Я чувствовал, как в зале сгущается электричество. - Все-таки наверно придется сказать, - заключил я. - Так вот. Иван Григорьевич на дружеской ноге со многими финансовыми тузами и крупными бизнесменами, некоторые из которых здесь присутствуют. Все это очень богатые люди. Иван Григорьевич тоже известен им как крупный бизнесмен, чей бизнес временно находится в доверительном управлении группы адвокатов - поскольку наш герой уже много лет на государственной службе... Я почувствовал, как голова Семнюкова задвигалась из стороны в сторону, словно он что-то отрицал. Я замолчал, полагая, что он хочет ответить. Но он не стал говорить. - Так вот, господа, - продолжил я. - Самая стыдная, темная и мокрая тайна Ивана Григорьевича в том, что доверительное управление, акции и адвокаты - это туфта, и никакого реального бизнеса у него нет. А есть только пара потемкинских фирм, состоящих из юридического адреса, названия и логотипа. И нужны эти фирмы не для махинаций, а для того, чтобы делать вид, будто он занимается махинациями. Кстати, интересное наблюдение, господа - на примере Ивана Григорьевича можно ясно сформулировать, где сегодня проходит грань между богатым и бедным человеком. Богатый человек старательно делает вид, что у него денег меньше, чем на самом деле. А бедный человек делает вид, что у него их больше. В этом смысле Иван Григорьевич, безусловно, бедный человек, и своей бедности он стыдится сильнее всего - хотя большинство наших соотечественников сочли бы его очень богатым. У него придумано много способов скрывать реальное положение дел - есть даже такая нетривиальная вещь как потемкинский офшор. Но в действительности он живет на взятки, как самый заурядный чиновник. И пусть это довольно крупные взятки, все равно их не хватает. Потому что тот образ жизни, который ведет Иван Григорьевич, недешев. И уж конечно он не ровня тем людям, с которыми гуляет в Давосе и Куршевеле... Вот. - А я знал, - сказал мужской голос в группе халдеев. - А я нет, - откликнулся другой. - И я тоже нет, - произнес третий. Иван Григорьевич переступил черту на полу. Кажется, он сделал это незаметно для себя - но роковой шажок увидели многие, и в зале раздались веселые крики "зашел, зашел!" и "продул!", словно мы были на съемках телевикторины. Иван Григорьевич смиренно кивнул головой, признавая поражение, а потом бросился на меня с кулаками. Я не видел его, но чувствовал. Его рука неслась к моему затылку. Я отклонил голову, и его кулак, появившись из-за моей спины, медленно пронесся мимо моего уха. Я увидел на его запястье белый кружок часового циферблата с раздвоенным крестом "Vacherone Constantine". Самым странным было то, что события в физическом мире происходили крайне медленно, но мои мысли двигались в привычном темпе. "Почему крест раздвоенный?" - подумал я и дал себе команду не отвлекаться. Мне вспомнился совет, который Гектор дал перед поединком Парису в фильме "Троя": "думай только о его мече и о своем". Но вместо мечей мне вдруг представилась психоаналитическая кушетка. Какая же мерзость этот дискурс... Все последующее произошло в реальном времени практически мгновенно, но по моему субъективному хронометру было операцией примерно такой же длительности, как, скажем, приготовление бутерброда или смена батарейки в фонарике. Прежде чем Иван Григорьевич достиг места, где я стоял, я прыгнул в сторону, согнулся в воздухе, и, когда его туша поехала мимо, поймал ее за плечо, позволив инерции его движения рвануть меня за собой. Мы поплыли сквозь пространство вместе, как пара фигуристов. Он был слишком большим, чтобы бить его голым кулаком. Требовалось что-то тяжелое, желательно металлическое. Единственным подобным предметом, до которого я мог дотянуться, была его маска. Я сорвал ее, размахнулся ей в воздухе и обрушил на его голову равнодушное золотое лицо. Сразу после удара я отпустил его плечо, и мы разделились. Маска осталась в моей руке. Ничего сложного во всем этом не было, только от рывков и напряжения болели суставы. После того, как я приземлился, он сделал несколько шагов и рухнул на пол лицом вперед (я подумал, что он решил уйти от позора, притворившись оглушенным). Видимо, я не зря вспомнил про Гектора. Мизансцена до того напоминала эпизод из "Трои", где Брэд Питт убивает великана-фессалийца, что я не удержался от соблазна побыть немного Ахиллесом. Шагнув к толпе халдеев, я прижал к лицу маску Ивана Григорьевича, оглядел их и громко повторил слова Брэда Питта: - Is there no one else? Ответом, как и в фильме, было молчание. Маска оказалась неудобной - она давила на нос. Сняв ее, я увидел, что золотой нос расплющен, как от удара молотком. Возможно Иван Григорьевич и не притворялся. - Рама, - негромко сказал Энлиль Маратович, - не надо перебарщивать. Все хорошо в меру... Повернувшись к эстраде, он хлопнул в ладоши и скомандовал: - Музыка! Музыка сняла охватившее зал оцепенение. К Ивану Григорьевичу подошли несколько халдеев, склонились над ним, подняли и повлекли к выходу. Увидев, что он перебирает ногами, я успокоился. Халдеи приходили в себя - разбредались по залу, разбирали напитки, вступали в беседы друг с другом. Меня обходили стороной. Я стоял в пятне пустоты с тяжелой маской в руке, не зная, что делать дальше. Энлиль Маратович сурово поглядел на меня и сделал мне знак подойти. Я был уверен, что получу выволочку. Но я ошибался. - Очень хорошо, - тихо сказал он, хмуря брови. - С этим сучьем только так и можно. Молодец. Напугал их всех до усрачки. Вот что значит молодые мышцы, я так уже не могу. - Почему только мышцы? - обиделся я. - По-моему, главную роль сыграл интеллект. Энлиль Маратович сделал вид, что не услышал этого замечания. - Но это еще не все, - сказал он. - Теперь постарайся им понравиться. Поучаствуй в их разговорах. С этими словами он погрозил мне пальцем. Со стороны наш разговор выглядел так, словно строгий папаша отчитывает нашкодившего сынишку. Несоответствие мимики словам было забавным. - Поработать королевой бала? - спросил я. - Раздеваться не надо, - ответил Энлиль Маратович. - И цепи с пуделем тоже не будет. Достаточно познакомиться с самыми важными гостями - чтобы они знали тебя лично. Идем, я тебя представлю. И улыбайся всем как можно шире - они должны быть уверены, что ты холодная лицемерная сволочь. СОЛДАТЫ ИМПЕРИИ Энлиль Маратович подтолкнул меня в сторону трех халдеев, что-то обсуждавших неподалеку, и пошел за мной следом. Когда мы приблизились, их разговор стих, и они уставились на нас. Энлиль Маратович успокоительно вытянул перед собой руки с растопыренными пальцами. Я вдруг понял смысл этого древнего жеста: показать собеседнику, что в руках у приближающегося нет ни ножа, ни камня. - Все, - сказал Энлиль Маратович весело, - сегодня больше не кусаем. Я парня уже отругал за хамство. - Ничего-ничего, - ответил крайний халдей, сутулый невысокий мужчина в хламиде из серой ткани, усыпанной мелкими цветами. - Спасибо за увлекательное зрелище. - Это профессор Калдавашкин, - сказал мне Энлиль Маратович. - Начальник дискурса. Несомненно, самая ответственная должность в обществе садовников. Он повернулся к Калдавашкину. - А это, как вы уже знаете, Рама Второй. Прошу любить и жаловать. - Полюбим, полюбим, - сощурился на меня Калдавашкин старческими синими глазами, - не привыкать. Ты, я слышал, отличник дискурсА? По ударению на последнем "а" я понял, что передо мной профессионал. - Не то чтобы отличник, - ответил я, - но с дискурсОм у меня определенно было лучше чем с гламурОм. - Отрадно слышать, - сказал Калдавашкин, - что такое еще случается в Пятой Империи. Обычно все бывает наоборот. - В Пятой Империи? - удивился я. - А что это? - Разве Иегова не объяснял? - удивился в ответ Калдавашкин. Я подумал, что могу просто не помнить этого, и пожал плечами. - Это всемирный режим анонимной диктатуры, который называют "пятым", чтобы не путать с Третьим Рейхом нацизма и Четвертым Римом глобализма. Эта диктатура анонимна, как ты сам понимаешь, только для людей. На деле это гуманная эпоха Vampire Rule, вселенской империи вампиров, или, как мы пишем в тайной символической форме, Empire V. Неужели у вас в курсе этого не было? - Что-то такое было, - сказал я неуверенно. - Ну да, да... Бальдр еще говорил, что культурой анонимной диктатуры является гламур. - Не культурой, - поправил Калдавашкин, подняв пальчик, - а идеологией. Культурой анонимной диктатуры является развитой постмодернизм. Такого мы точно не проходили. - А что это? - спросил я. - Развитой постмодернизм - это такой этап в эволюции постмодерна, когда он перестает опираться на предшествующие культурные формации и развивается исключительно на своей собственной основе. Я даже смутно не понял, что Калдавашкин имеет в виду. - Что это значит? Калдавашкин несколько раз моргнул своими глазами-васильками в прорезях маски. - Как раз то самое, что ты нам сегодня продемонстрировал во время своей речи, - ответил он. - Ваше поколение уже не знает классических культурных кодов. Илиада, Одиссея - все это забыто. Наступила эпоха цитат из телепередач и фильмов, то есть предметом цитирования становятся прежние заимствования и цитаты, которые оторваны от первоисточника и истерты до абсолютной анонимности. Это наиболее адекватная культурная проекция режима анонимной диктатуры - и одновременно самый эффективный вклад халдейской культуры в создание Черного Шума. - Черного шума? - переспросил я. - А это еще что? - Тоже не проходили? - поразился Калдавашкин. - Чем же вы тогда занимались-то? Черный Шум - это сумма всех разновидностей дискурсА. Другими словами, это белый шум, все слагаемые которого продуманы и проплачены. Произвольная и случайная совокупность сигналов, в каждом из которых нет ничего случайного и произвольного. Так называется информационная среда, окружающая современного человека. - А зачем она нужна? Обманывать людей? - Нет, - ответил Калдавашкин. - Целью Черного Шума является не прямой обман, а, скорее, создание такого информационного фона, который делает невозможным случайное понимание истины, поскольку... Энлиль Маратович уже толкал меня по направлению к следующей группе халдеев, и я не услышал конца фразы - только виновато улыбнулся Калдавашкину и развел руками. Впереди по курсу появился халдей в синем хитоне, маленький и женственный, с наманикюренными длинными ногтями. Вокруг него стояла группа почтительных спутников в золотых масках, похожая на свиту. - Господин Щепкин-Куперник, - представил его Энлиль Маратович. - Начальник гламура. Безусловно, самая важная должность среди наших друзей-садовников. Я уже понял, что сколько будет халдеев, столько будет самых важных должностей. Щепкин-Куперник с достоинством наклонил маску. - Скажите, Рама, - благозвучным голосом произнес он, - может быть, хотя бы вас мне удастся излечить от черной болезни? Вы ведь еще такой молодой. Вдруг есть шанс? Вокруг засмеялись. Засмеялся даже Энлиль Маратович. Меня охватила паника. Только что я на ровном месте опростоволосился с дискурсом, который, по общему мнению, знал очень неплохо. А с гламуром у меня всегда были проблемы. Сейчас, подумал я, окончательно опозорюсь - что такое "черная болезнь", я тоже не помнил. Надо было идти напролом. - Кому черная болезнь, - сказал я строго, - а кому и черная смерть... Смех стих. - Да, - ответил Щепкин-Куперник, - это понятно, кто бы спорил. Но отчего же вы, вампиры, даже самые юные и свежие, сразу одеваетесь в эти угольно-черные робы? Отчего так трудно заставить вас добавить к этому пиру тотальной черноты хоть маленький элемент другого цвета и фактуры? Вы знаете, каких усилий стоила мне красная бабочка вашего друга Митры? Я понял наконец, о чем он говорит. - У вас такой замечательный, глубокий курс гламурА, - продолжал Щепкин-Куперник жалобно. - И все же на моей памяти со всеми вампирами происходит одно и то же. Первое время они одеваются безупречно, как учит теория. А потом начинается. Месяц, максимум год - и все понемногу соскальзывают в эту безнадежную черную пропасть... Как только он произнес эти слова, вокруг мгновенно сгустилось ледяное напряжение, которое было ощутимо почти физически. - Ой, - прошептал он испуганно, - простите, если сказал что-то не то... Я понял, что это шанс проявить себя с лучшей стороны. - Ничего-ничего, - сказал я любезно, - вы очень остроумный собеседник, и неплохо осведомлены. Но если говорить серьезно... У нас, сосателей, действительно есть определенная тенденция к нуару. Во-первых, как вы, наверно, знаете, это наш национальный цвет. Во-вторых... Неужели вы не понимаете, почему это с нами происходит? - Клянусь красной жидкостью, нет, - ответил Щепкин-Куперник. Похоже, он испытал большое облегчение, так удачно миновав опасный поворот. - Подумайте еще раз, - сказал я. - Что делают вампиры? - Управляют ходом истории? - подобострастно спросил Щепкин-Куперник. - Не только, - ответил я. - Еще вампиры видят ваши темные души. Сначала, когда вампир еще учится, он сохраняет унаследованный от Великой Мыши заряд божественной чистоты, который заставляет его верить в людей несмотря на все то, что он узнает про них изо дня в день. В это время вампир часто одевается легкомысленно. Но с какого-то момента ему становится ясно, что просвета во тьме нет и не будет. И тогда вампир надевает вечный траур по людям, и становится черен, как те сердца, которые ежедневно плывут перед его мысленным взором... - Браво, - рявкнул рядом Мардук Семенович. - Энлиль, я бы занес это в дискурс. Щепкин-Куперник сделал что-то вроде книксена, который должен был выразить его многообразные чувства, и отступил с нашего пути вместе со своей свитой. Следующая группа, к которой меня подвел Энлиль Маратович, состояла всего из двух халдеев, похожих друг на друга. Оба были пожилые, не особо опрятные, жирные и бородатые, только у одного из-под маски торчала рыжая борода, а у другого - серо-седая. Седобородый, как мне показалось, пребывал в какой-то полудреме. - Вот это очень интересная профессия, - сказал мне Энлиль Маратович, указывая на рыжебородого. - Пожалуй, важнейшая на сегодняшний день. Прямо как в итальянской драме. Господин Самарцев - наш главный провокатор. - Главный провокатор? - спросил я с удивлением. - А что именно вы делаете? - Вообще-то это абсолютно издевательское название, - пробасил Самарцев. - Но ведь вы, вампиры, любите издеваться над беззащитными людьми. Как ты только что всем напомнил в предельно наглой форме... Я опешил от этих слов. Самарцев выждал несколько секунд, а потом ткнул меня пальцем в живот и сказал: - Это я показываю, что именно я делаю. Провоцирую. Получается? И все вокруг весело заржали. Я тоже засмеялся. Как и положено провокатору, Самарцев был обаятелен. - На самом деле я менеджер будущего, - сказал он. - Так сказать, дизайнер завтрашнего дня. А должность так называется потому, что провокация в наше время перестала быть методом учета и стала главным принципом организации. - Не понимаю. Как это провокация может быть методом учета? - Запросто, - ответил Самарцев. - Это когда у самовара сидят пять эсеров и поют "вихри враждебные веют над нами". А среди них - один внедренный провокатор, который пишет на остальных подробные досье. - Ага. Понял. А как провокация может быть методом организации? - Когда провокатор начинает петь "вихри враждебные" первым, - ответил Самарцев. - Чтобы регистрация всех, кто будет подпевать, велась с самого начала. В идеале, даже текст революционной песни сочиняют наши креативщики, чтобы не было никакого самотека. - Понятно, - сказал я. Самарцев снова попытался ткнуть меня пальцем в живот, но в этот раз я подставил ладонь. - Это, естественно, относится не только к революционным песням, - продолжал он, - а ко всем новым тенденциям вообще. Ждать, пока ростки нового сами пробьются сквозь асфальт, сегодня никто не будет. - Почему? - спросил я. - Потому что по этому асфальту ездят серьезные люди. Ростки на спецтрассе никому не нужны. Свободолюбивые побеги, которые взломают все на своем пути, в наше время принято сажать в специально отведенных для этого местах. Менеджер этого процесса естественным образом становится провокатором, а провокация - менеджментом... - А товарищ ваш чем занимается? - спросил я. - Молодежная субкультура, - сказал седой, зевнув. - Вот как, - ответил я. - Как, слабо вытащить меня на майдан? - С вами это не получится, - ответил седой, - говорю со всей молодежной прямотой. - Вы вроде не очень молоды, - заметил я. - Правильно, - согласился он. - Но я же не говорю, что я молод. Наоборот, я довольно стар. И об этом я тоже говорю со всей молодежной прямотой. - Слушайте, - сказал я, - а может вы скажете, кому из наших молодых политиков можно верить? Я ведь не только вампир. Я еще и гражданин своей страны. Седой халдей переглянулся с Самарцевым. - Э, - сказал Самарцев, - да ты, я вижу, провокатор не хуже меня... Знаешь, что такое "уловка-22"? Это я помнил из дискурса. - Примерно, - ответил я. - Это ситуация, которая, если так можно выразиться, исключает саму себя. Мертвая логическая петля, из которой нет выхода. Из романа Джозефа Хеллера. - Правильно, - сказал Самарцев. - Так вот, "уловка-22" заключается в следующем: какие бы слова ни произносились на политической сцене, сам факт появления человека на этой сцене доказывает, что перед нами блядь и провокатор. Потому что если бы этот человек не был блядью и провокатором, его бы никто на политическую сцену не пропустил - там три кольца оцепления с пулеметами. Элементарно, Ватсон: если девушка сосет хуй в публичном доме, из этого с высокой степенью вероятности следует, что перед нами проститутка. Я почувствовал обиду за свое поколение. - Почему обязательно проститутка, - сказал я. - А может это белошвейка. Которая только вчера приехала из деревни. И влюбилась в водопроводчика, ремонтирующего в публичном доме душ. А водопроводчик взял ее с собой на работу, потому что ей временно негде жить. И там у них выдалась свободная минутка. Самарцев поднял палец: - Вот на этом невысказанном предположении и держится весь хрупкий механизм нашего молодого народовластия... - Так значит у нас все-таки народовластие? - В перспективе несомненно. - А почему в перспективе? Самарцев пожал плечами. - Ведь мы с вами интеллигентные люди. А значит, взявшись за руки все вместе, мы до смерти залижем в жопу любую диктатуру. Если, конечно, не сдохнем раньше времени с голоду. Специалист по молодежной культуре тихо добавил: - Залижем любую, кроме анонимной. Самарцев пнул его локтем в бок. - Ну ты замучил своей молодежной прямотой. Видимо, удар локтем окончательно разбудил молодежного специалиста. - А насчет молодых политиков, - сказал он, - толковые ребята есть. Пусть никто не сомневается. И не просто толковые. Талантищи. Новые Гоголя просто. - Ну, у тебя-то Гоголи каждый день рождаются, - проворчал Самарцев. - Не, правда. Один недавно пятьсот мертвых душ по ведомости провел, я тебе рассказывал? Три раза подряд. Сначала как фашистов, потом как пидарасов, а потом как православных экологов. В общем, на кого страну оставить, найдем. Энлиль Маратович потащил меня прочь. - Нарекаю тебя Коловратом! - крикнул Самарцев мне вслед, - Зиг Хайль! Меня представили одетому под вампира начальнику зрелищ - невысокому щуплому человеку в черной хламиде. Маска была ему так велика, что казалась шлемом космонавта. Глаза в ее прорезях были большими и печальными. Почему-то мне показалось, что он похож на принявшего постриг Горлума. - Господин Модестович, - сказал Энлиль Маратович. - Очень много сделал для нашей культуры - вывел ее, так сказать, в мировой фарватер. Теперь у нас тоже регулярно выходят красочные блокбастеры о борьбе добра со злом, с непременной победой добрых сил в конце второй серии. Модестович был о себе более скромного мнения. - Неудачно шутим о свете и тьме, - сказал он, приветственно шаркнув ножкой, - и с этого живем-с... - Рад знакомству, - сказал я. - Знаете, я давно хотел спросить профессионала - почему во всех достижениях нашего кинопроката обязательно побеждает добро? Ведь в реальной жизни такое бывает крайне редко. В чем тут дело? Модестович откашлялся. - Хороший вопрос, - сказал он. - Обычному человеку это было бы сложно объяснить без лукавства, но с вами можно говорить прямо. Если позволите, я приведу пример из сельского хозяйства. В советское время ставили опыты - изучали влияние различных видов музыки на рост помидоров и огурцов, а так же на удои молока. И было замечено: мажорная тональность способствуют тому, что овощи наливаются соком, а удои молока растут. А вот минорная тональность музыки, наоборот, делала овощ сухим и мелким, и уменьшала надои. Человек, конечно же, не овощ и не корова. Это фрукт посложнее. Но та же закономерность прослеживается и здесь. Люди изначально так устроены, что торжество зла для них невыносимо... - А почему люди так устроены? - А об этом, - сказал Модестович, - я должен спросить у вас с Энлилем Маратовичем. Такими уж вы нас вывели. Факт есть факт: поставить человека лицом к лицу с победой зла - это как заставить корову слушать "лунную сонату". Последствия будут самыми обескураживающими - и по объему, и по густоте, и по жирности, и по всем остальным параметрам. С людьми то же самое. Когда вокруг побеждает зло, им становится незачем жить, и вымирают целые народы. Наука доказала, что для оптимизации надоев коровам надо ставить раннего Моцарта. Точно так же и человека следует до самой смерти держать в состоянии светлой надежды и доброго юмора. Существует набор позитивно-конструктивных ценностей, которые должно утверждать массовое искусство. И наша задача - следить за тем, чтобы серьезных отступлений от этого принципа не было. - Что за набор? - спросил я. Модестович закатил глаза - вспоминая, видимо, какой-то вшитый в память циркуляр. - Там много позиций, - сказал он, - но есть главный смысловой стержень. Халдей должен, так сказать, подвергать жизнь бесстрашному непредвзятому исследованию и после мучительных колебаний и сомнений приходить к выводу, что фундаментом существующего общественного устройства является добро, которое, несмотря ни на что, торжествует. А проявления зла, как бы мрачны они ни казались, носят временный характер и всегда направлены против существующего порядка вещей. Таким образом, в сознании реципиента возникает знак равенства между понятиями "добро" и "существующий порядок". Из чего следует вывод, что служение добру, о котором в глубине души мечтает каждый человек - это и есть повседневное производство баблоса. - Неужели такое примитивное промывание мозгов действует? - спросил я. - Э-э, юноша, не такое оно и примитивное. Человек, как я уже сказал, сложнее помидора. Но это парадоксальным образом упрощает задачу. Помидору, чтобы он дал больше сока, надо действительно ставить мажорную музыку. А человеку достаточно объяснить, что та музыка, которую он слышит, и есть мажор. Который, правда, искажен несовершенством исполнителей - но не до конца и только временно. А какая музыка будет играть на самом деле, совершенно неважно... Энлиль Маратович, явно подуставший от этой беседы, воспользовался моментом, дернул меня за рукав и сказал: - А вот, кстати, начальник фольклора. Им оказался попахивающий потом толстяк, похожий на провокатора Самарцева, только без бороды и харизмы. Его фамилию мне не назвали, представив по имени - "Эдик" (увидев в прорезях маски фиолетовые мешки под его полными боли глазами, я отчего-то подумал, что это уменьшительное от "Эдип"). - Что свежего в фольклоре? - спросил я. - Анекдоты есть? - В основном про лабрадора Кони, - ответил Эдик. - А почему про лабрадора? - Думаете, это трусость? - усмехнулся Эдик. - Совсем наоборот. Среди нашей элиты распространено убеждение, что реальный правитель России - это древний пес Песдец, с пробуждения которого в нашей стране началась новая эпоха. В разных культурах его называют по разному - Гарм, Ктулху и так далее. Утверждают, что именно он был представлен нашему обществу как "лабрадор Кони". Имя "Кони" - это слово "инок" наоборот, что указывает на высшую степень демонического посвящения. А слово "лабрадор" образовано от "лаброс" и "д'Ор", что означает "Золотой Топор", один из титулов архистратига тьмы. Появление Лабрадора предрекал еще Хлебников в своих палиндромах - помните это смутное предчувствие зажатого рта: "Кони, топот, инок - но не речь, а черен он..." Президентская форма правления существует у нас главным образом потому, что статус президентской собаки очень удобен. Он позволяет неформально общаться с большинством мировых лидеров. Как говорится, президенты приходят и уходят, а пиздец остается... Эдик встретился глазами с Энлилем Маратовичем и торопливо добавил: - Но все-таки, согласитесь, приятно, когда это пиздец с человеческим лицом! - Это несколько выходит за рамки устного народного творчества, - процедил Энлиль Маратович, - это уже устное антинародное творчество... И потащил меня прочь. Следом меня представили начальнику спорта, бодрому качку в такой же пушистой овчинной юбке, какую носил мой соперник по поединку. Наверно, из-за этого неприятного совпадения, на которое мы оба не могли не обратить внимания, наш разговор оказался коротким и напряженным. - Как относишься к футболу? - спросил начальник спорта, окидывая меня оценивающим взглядом. Мне померещилось, что он каким-то рентгеном замерил объем моих мышц прямо под одеждой. Я остро ощутил, что действие конфеты смерти прошло. - Знаете, - сказал я осторожно, - если быть до конца честным, главная цель этой игры - забить мяч в ворота - кажется мне фальшивой и надуманной. - А, ну тогда играй в шахматы. Про шахматы я мог бы сказать то же самое - но решил не ввязываться в беседу. Знакомства продолжались долго. Я, как мог, любезничал с масками; они любезничали со мной, но по настороженным огонькам глаз в золотых глазницах я понимал, что все в этом зале держится только на страхе и взаимной ненависти - которая, впрочем, так же прочно скрепляет собравшихся, как могли бы христианская любовь или совместное владение волатильными акциями. Иногда мне казалось, что мимо нас проходят известные люди - я узнавал то знакомую прическу, то манеру сутулиться, то голос. Но полной уверенности у меня никогда не было. Один раз, правда, я голову готов был дать на отсечение, что в метре от меня стоит академик Церетели - доказательством была особая замысловатая умелость, с которой тот нацепил звезду героя на свою хламиду: кривовато, высоковато и как был чуть нелепо, так что издалека было видать трогательно неприспособленного к жизни подвижника духа (я видел по телевизору, что в такой же манере он плюхал ее на лацкан своего пиджака). Но Энлиль Маратович провел меня мимо, и я так и не узнал, верна моя догадка или нет. Наконец меня представили всем, кому следовало, и Энлиль Маратович оставил меня в одиночестве. Я ожидал, что на меня обрушится шквал внимания, но в мою сторону почти не смотрели. Про меня сразу забыли - халдеи равнодушно проходили мимо, даже не удостаивая меня взглядом. Я взял с фуршетного стола стакан жидкости красного цвета с пластиковой соломинкой. - Что здесь? - спросил я оказавшегося рядом масочника. - Комаришка, - презрительно буркнул он. - Кто комаришка? - обиделся я. - Коктейль "комаришка", водка с клюквенным соком. В некоторых стаканах просто сок, а у коктейля трубочка заостренная - как игла шприца. Сказав это, он подхватил два коктейля и понес в другой угол зала. Я выпил коктейль. Потом второй. Потом прошелся взад-вперед по залу. На меня никто не обращал внимания. Sic transit glamuria mundi /прим. - так проходит мирской гламур, лат./, думал я, прислушиваясь к журчащим вокруг светским разговорам. Беседовали о разном - о политике, о кино, о литературе. - Это охуенный писатель, да, - говорил один халдей другому. - Но не охуительный. Охуительных писателей, с моей точки зрения, в России сейчас нет. Охуенных, с другой стороны, с каждым днем становится все больше. Но их у нас всегда было немало. Понимаете, о чем я? - Разумеется, - отвечал второй, тонко играя веком в прорези маски. - Но вы сами сейчас заговорили об охуенных с другой стороны. Охуенный с другой стороны - если он действительно с другой стороны - разве уже в силу одного этого не охуителен? Были в толпе и западные халдеи, приехавшие, видимо, делиться опытом. Я слышал обрывки английской речи: - Do Russians support gay marriage? - Well, this is not an easy question, - дипломатично отвечал голос с сильным русским акцентом. - We are strongly pro-sodomy, but very anti-ritual... /прим. - в России поддерживают гомосексуальные браки? - Это сложный вопрос. Мы за содомию, но против ритуала.../ И еще, кажется, было несколько нефтяников - это я заключил по часто долетавшему до меня выражению "черная жидкость". Я вернулся к столику и выпил третий коктейль. Вскоре мне стало легче. На сцене вовсю шел капустник. Вампиры показывали халдеям что-то вроде программы художественной самодеятельности, которая, видимо, должна была придать взаимным отношениям сердечную теплоту. Но получалось это не очень. К тому же, по репликам вокруг я понял, что эту программу все видели много раз. Сначала Локи танцевал танго со своей резиновой женщиной, которую ведущий, высокий халдей в красных робах, почему-то назвал культовой. Сразу после номера группа халдеев поднялась на сцену и вручила Локи подарок для его молчаливой спутницы - коробку, обернутую в несколько слоев золотой бумаги и перевязанную алым бантом. Ее долго открывали. Внутри оказался огромный фаллоимитатор - "член царя Соломона", как его называли участники представления. На боку этого бревна из розовой резины виднелась надпись "И это пройдетЪ!" Я подумал, что это ответ на бессмертное двустишие с бедра учебного пособия. Из комментариев окружающих стало ясно, что эта шутка тоже повторяется из года в год (в прошлом году, сказал кто-то, член был черным - опасная эскапада в наше непростое время). Затем на сцену вышли Энлиль Маратович и Митра. Они разыграли пьеску из китайской ж