изни, в которой фигурировали император Циньлун и приблудный комарик. Комариком был Энлиль Маратович, императором - Митра. Суть пьески сводилась к следующему: император заметил, что его укусил комар, пришел в негодование и стал перечислять комару все свои земные и небесные звания - и при каждом новом титуле потрясенный комарик все ниже и ниже склонял голову, одновременно все глубже вонзая свое жало (раздвижную антенну от старого приемника, которую Энлиль Маратович прижимал руками ко лбу) в императорскую ногу. Когда император перечислил наконец все свои титулы и собрался прихлопнуть комарика, тот уже сделал свою работу и благополучно улетел. Этому гэгу искренне хлопали - из чего я заключил, что в зале много представителей бизнеса. Потом были смешанные гэги, в которых участвовали вампиры и халдеи. Это была последовательность коротких сценок и диалогов: - Теперь у нас будет, как выражаются французы, минет-а-труа, - говорил халдей. - Там не минет, там менаж, - поправлял вампир. - M?nage ? trois. - Менаж? - округлял глаза халдей. - А это как? И в зале послушно смеялись. Некоторые диалоги отсылали к фильмам, которые я видел (теперь я знал, что это называется "развитой постмодернизм"): - Желаете гейшу? - спрашивал вампир. - Это которая так глянуть может, что человек с велосипеда упадет? - Именно, - подтверждал вампир. - Нет, спасибо, - отвечал халдей. - Нам бы проебстись, а не с велосипедов падать. Потом со сцены читали гражданственные стихи в духе Евтушенко: "Не целься до таможни, прокурор - ты снова попадешь на всю Россию..." И так далее. Устав стоять, я присел на табурет у стены. Я был совершенно измотан. Мои глаза слипались. Последним, что я увидел в подробностях, был танец старших аниматоров - четырех халдеев, которым меня так и не представили. Они исполнили какой-то дикий краковяк (не знаю почему, но мне пришло в голову именно это слово). Описать их танец трудно - он походил на ускоренные движения классической четверки лебедей, только эти лебеди, похоже, знали, что Чайковским не ограничится, и в конце концов всех пустят на краковскую кровяную. Пикантности номеру добавляло то, что аниматоры были одеты телепузиками - над их масками торчали толстые золотые антенны соответствующих форм. Потом на сцене начались вокальные номера, и теперь можно было подолгу держать глаза закрытыми, оставаясь в курсе происходящего. К микрофону подошел Иегова с гитарой, пару раз провел пальцами по струнам и запел неожиданно красивым голосом: - Я знаю места где цветет концентрат Последний изгнанник не ждущий зарплат Где розы в слезах о зеркальном ковре Где пляшут колонны на заднем дворе... С концентратом все было ясно - я тоже знал пару мест, где он цветет, скажем так. Мне представилась роза и ее отражение в бесконечном коридоре из двух зеркал, а потом зеленые колонны Independence Hall с оборота стодолларовой банкноты спрыгнули во двор и начали танцевать друг с другом танго, имитируя движения Локи и его покорной спутницы. Я, конечно, уже спал. Напоследок, правда, я успел понять, от какой именно капусты образовано слово "капустник". Во сне эта мысль была многомернее, чем наяву: сей мир, думал я, находит детей в капусте, чтобы потом найти капусту в детях. LE YELTSINE IVRE Всю следующую неделю я провисел в хамлете покойного Брамы. Мне непреодолимо захотелось залезть туда, когда машина привезла меня домой утром после капустника. Я так и поступил - и сразу впал в знакомое хрустальное оцепенение. Это был не сон и не бодрствование. Тяжелый темный шар, которым мне представлялось сознание языка, занимал в это время какую-то очень правильную и устойчивую позицию, в зародыше давя все интенции, возникавшие у меня при обычном положении тела. Я смутно понимал, отчего так происходит: действия человека всегда направлены на ликвидацию внутреннего дисбаланса, конфликта между реальным состоянием дел и их идеальным образом (точно так же ракета наводится на цель, сводя к нулю появляющиеся между частями ее полупроводникового мозга разночтения). Когда я повисал вниз головой, темный шар скатывался в то самое место, где раньше возникали дисбалансы и конфликты. Наступала гармония, которую не нарушало ничто. И выходить из этой гармонии языка с самим собой не было ни смысла, ни повода. Однако все оказалось сложнее, чем я думал. На седьмой день я услышал мелодичный звон. В хамлете зажегся свет, и записанный на магнитофон женский голос выразительно произнес где-то рядом: "Ни о чем я так не жалею в свои последние дни, как о долгих годах, которые я бессмысленно и бездарно провисел вниз головой во мраке безмыслия. Час и минута одинаково исчезают в этом сероватом ничто; глупцам кажется, будто они обретают гармонию, но они лишь приближают смерть... Граф Дракула, воспоминания и размышления." Я слез на пол. Было понятно, что включилось какое-то устройство, следящее за проведенным в хамлете временем - видимо, я исчерпал лимит. Подождав час или два, я вновь забрался на жердочку. Через пять минут в хамлете вспыхнул свет, и над моим ухом задребезжал звонок, уже не мелодичный, а довольно противный. Снова включился магнитофон - в этот раз он произнес эпическим мужским басом: "Впавших в оцепенение сынов великой мыши одного за другим уничтожило жалкое обезьянье племя, даже не понимающее, что оно творит. Одни умерли от стрел; других пожрало пламя. Вампиры называли свое безмолвное бытование высшим состоянием разума. Но жизнь - а вернее, смерть - показала, что это был глупейший из их самообманов... Уицлипоцли Дунаевский, всеобщая история вампиров." Я решил схитрить - спрыгнул на пол и сразу же вернулся на серебряную штангу. Через секунду над моим ухом заверещал яростный клоунский голос: "Что скажет обо мне история? А вот что: еще одно чмо зависло в чуланчике! Бу-га-га-га-га!" Я решил больше не спорить с судьбой, вернулся в гостиную и прилег на диван. На самом деле хотелось только одного - снова зависнуть в чуланчике, раздавив надежным черным ядром зашевелившиеся в голове мысли. И плевать на приговор истории... Но я понимал, что лимит выбран. Закрыв глаза, я заставил себя уснуть. Меня разбудил звонок. Это была Гера. - Давай встречаться, - сказала она без предисловия. - Давай, - ответил я, даже не успев подумать. - Приезжай в Le Yeltsine Ivre. - А что это такое? - спросил я. - Это оппозиционный ресторан. Если ты не знаешь, где это, мой шофер за тобой заедет. - У тебя машина с шофером? - удивился я. - Если нужно, у тебя тоже будет, - ответила она. - Попроси Энлиля. Все, жду. Чмоки. И повесила трубку. Шофер позвонил в дверь через полчаса после нашего разговора. За это время я успел принять душ, одеться в свою новую угольно-черную униформу (она выглядела очень аскетично, но ее подбирал целый взвод продавцов в "Архипелаге"), и выпить для смелости полстакана виски. Шофер оказался немолодым мужчиной в камуфляже. У него был слегка обиженный вид. - Что это за "оппозиционный ресторан"? - спросил я. - А за городом, - ответил он. - Минут за сорок доедем, если пробок не будет. Внизу нас ждал черный джип BMW последней модели - я на таких никогда не ездил. Впрочем, новость о том, что я могу завести себе такой же контейнер для стояния в пробках, совершенно меня не вдохновила - то ли я уже воспринимал финансовые возможности своего клана как нечто само собой разумеющееся, то ли просто нервничал перед встречей. Я ничего не слышал про ресторан "Le Yeltsine Ivre". Название перекликалось с известным стихотворением Артюра Рембо "Пьяный корабль". Видимо, имелся в виду корабль нашей государственности, персонифицированный в отце-основателе новой России. Странно, что Геру тянет к официозу, думал я, но, может быть, такие рингтоны сами звенят в душе, когда появляется казенный бумер-2 с шофером... Я стал размышлять, как себя вести, когда мы встретимся. Можно было притвориться, что я не придал ее укусу никакого значения. Сделать вид, что ничего не произошло. Это не годилось: я был уверен, что начну краснеть, она станет хихикать, и встреча будет испорчена. Можно было изобразить обиду - собственно, не изобразить, а просто не скрывать ее. Это не годилось тем более. Мне вспомнилась присказка бригадира грузчиков из универсама, где я работал: "На обиженных срать ездят". Конкурировать с шофером Геры на рынке транспортных услуг я не хотел... Я решил не забивать себе голову этими мыслями раньше времени и действовать по обстоятельствам. "Эльцын Ивр" оказался модным местом - парковка была плотно заставлена дорогими автомобилями. Я никогда не видел такого оригинального входа в здание, как здесь: в кирпичную стену был вмурован настоящий танк, и посетителям приходилось взбираться на башню, над которой была дверь входа. Впрочем, это было несложно - туда вели две ажурных лестницы, расположенных по бокам танка. По многочисленным следам подошв было видно, что экстремалы залезали на танк и спереди - просто для лихости. На пушке висело объявление: "Просьба по стволу не ходить, администрация". Коридор за входом был оформлен в виде самолетного фюзеляжа; входящим улыбалась девушка в форме стюардессы и спрашивала номера посадочных талонов - в заведение пускали только по записи. Видимо, по мысли устроителей, посетители должны были попадать с башни танка прямо в брюхо президентского авиалайнера. Меня ожидал одетый авиастюардом официант, который повел меня за собой. Зал заведения выглядел традиционно, удивляли только огромная эстрада с табличкой "дирижоке с 22.00", и еще круглый бассейн - небольшой и глубокий, с арочным мостиком сверху (рядом в стене была дверь с непонятной надписью "мокрая"). Проход к отдельным кабинетам находился в конце зала. Когда мы приблизились к кабинету, где ждала Гера, я ощутил острый прилив неуверенности в себе. - Извините, - спросил я стюарда, - а где здесь туалет? Стюард показал на дверь неподалеку. Проведя несколько минут в сверкающем помещении с клепаными писсуарами на авиационных шасси, я понял, что дальнейшее изучение своего лица в зеркале ничего не даст. Я вернулся в коридор и сказал стюарду: - Спасибо. Дальше я сам. Подождав, пока он скроется из виду, я нажал ручку двери. Гера сидела в углу комнаты, на куче разноцветных подушек в форме пухлых рельсовых обрезков. На ней было короткое черное платье с глухим воротом. Оно казалось очень простым и вполне целомудренным, но я никогда не видел наряда сексуальнее. У стены стоял стол с двумя нетронутыми приборами. На полу перед Герой был поднос с чайным набором и недоеденным чизкейком. Она подняла на меня глаза. И в ту же секунду мое замешательство прошло - я понял, что делать. - Привет, - сказала она, - ты сегодня какой-то мрачно-решитель... Договорить она не успела - в два прыжка я приблизился к ней, опустился на корточки, и... Тут, надо сказать, произошла маленькая неожиданность, чуть не сбившая меня с боевого курса. Когда наши лица оказалось совсем близко, она вдруг прикрыла глаза и приоткрыла губы, словно ждала не укуса, от которого меня уже не могла удержать никакая сила в мире, а чего-то другого. А когда мои челюсти дернулись, и она поняла, что именно произошло, ее лицо сморщилось в гримасу разочарования. - Тьфу дурак. Как же вы все меня достали... - Извини, - ответил я, отступая в угол комнаты и садясь на горку подушек-рельсов, - но после того, как ты... Я должен был... - Да все понятно, - сказала она угрюмо. - Можешь не объяснять. Я больше не мог себя сдерживать - прикрыв глаза, я отключился от физического мира и принялся всем своим существом подглядывать и подсматривать, выясняя то, о чем я гадал столько ночей - а сейчас, наконец, мог увидеть с полной ясностью. Меня, впрочем, не интересовали вехи ее жизни, секреты или проблемы. У меня хватило такта даже не глядеть в эту сторону. Меня занимало совсем другое - ее отношение ко мне. И это выяснилось сразу. Я не ошибся. Только что я мог ее поцеловать. Она была совсем не против. Она этого даже ждала. Больше того, она не стала бы возражать, если бы все не ограничилось поцелуем, а зашло дальше... Как именно далеко, она не знала сама. Может быть, подумал я, еще не поздно? Открыв глаза, я сделал робкое движение в ее сторону, но она поняла, что у меня на уме. - Нет, дорогой, - сказала она. - Что-нибудь одно - или кусаться, или все остальное. Сегодня, пожалуйста, не приближайся ко мне ближе, чем на метр. Я не собирался так просто сдаваться - но решил немного повременить. - Хочешь есть? - спросила она. Я отрицательно помотал головой, но она все равно кинула мне книжечку меню. - Посмотри. Тут есть прикольные блюда. Я понял, что она старается отвлечь меня, не дать заглянуть в нее слишком глубоко - но я и сам не хотел лезть в ее мир без спроса. То единственное, что меня интересовало, я уже выяснил, а копаться в остальном мне не следовало для своего же блага, тут Локи был совершенно прав. Я чувствовал инстинктом - надо удержаться от соблазна. Я углубился в меню. Оно начиналось со вступления, несколько разъяснившего мне смысл названия ресторана: "Российский старожил давно заприметил вострую особенность нашего бытования: каким бы мерзотным не казался текущий режим, следующий за ним будет таким, что заставит вспоминать предыдущий с томительной ностальгией. А ностальгии хорошо предаваться под водочку (стр. 17-18), закусочку (стр. 1-3) и все то, что обыщется промеж." Мне стало ясно, что Гера имела в виду под "прикольными блюдами" - в книжечке была дневная рыбная вкладка с диковатыми названиями: там, например, присутствовало "карпаччо из меч-рыбы "Net Explorer" под соусом из Лимонов" и "евроуха "Свободу МБХ!" Меня охватило любопытство. Я поднял лежащий на полу радиотелефон, на котором был изображен официант с подносом, и выбрал свободу. Затем я принялся изучать карту вин, предсказуемо названную "работа с документами" - и старательно читал бесконечный список строка за строкой, пока прозрачность Геры не пошла на убыль. Тогда я закрыл книжечку и поздравил себя с победой рыцарства над любопытством. Впрочем, победа была неполной - кое-что я все-таки увидел. Не увидеть этого я просто не мог, как нельзя не заметить гору за окном, с которого откинули штору. В жизни Геры произошло неприятное событие. Оно было связано с Иштар, которую Гера посетила после знакомства с халдеями (процедура была такой же, как в моем случае, только ее представлял обществу Мардук Семенович, а после сеанса ясновиденья ей пришлось отбиваться бутылкой от какой-то озверевшей эстрадной певицы). Между Иштар и Герой что-то случилось, и теперь Гера была в депрессии. Кроме того, она была сильно напугана. Но я не понимал, что именно стряслось на дне Хартланда - это было каким-то образом скрыто, словно часть ее внутреннего измерения была затемнена. С таким я никогда раньше не сталкивался, поэтому не удержался от вопроса: - А что у тебя случилось с Иштар Борисовной? Она нахмурилась. - Сделай одолжение, не будем об этом. Все спрашивают одно и то же - Митра, ты... - Митра? - переспросил я. Мое внимание скользнуло вслед за этим именем, и я понял, что Гера относится к Митре почти так же хорошо, как ко мне. Почти так же. А Митра... Митра ее кусал, понял я со смесью ревности и гнева, он делал это два раза. Она тоже укусила его один раз. Больше между ними ничего не произошло, но и этого было более чем достаточно. Свидетельство их интимной задушевности оказалось последним, что я успел разглядеть в блекнущем потоке ее памяти. Окошко закрылось. А как только оно закрылось, я понял, что безумно хочу укусить ее снова и выяснить, какое место в ее жизни занимает Митра. Я, конечно, понимал, что этого не следует делать. Было ясно: за вторым укусом появится необходимость в третьем, потом в четвертом - и конца этому не будет... Мне в голову даже пришел термин "кровоголизм" - только не по аналогии с алкоголизмом, а как сумма слов "кровь" и "голый", душевная болезнь, жертвой которой я себя уже ощущал - потребность оголять чужую душу при малейшем подозрении... Поддайся искушению раз, потом два, думал я, и высосешь из любимого существа всю красную жидкость. Видимо, что-то отразилось на моем лице - Гера покраснела и спросила: - Что? Что такое ты там увидел? - Митра тебя кусал? - спросил я. - Кусал, - ответила она. - Поэтому я его видеть не хочу. И тебя тоже не захочу, если ты еще раз меня укусишь. - Что, вообще больше ни разу? - Надо, чтобы мы с тобой могли доверять друг другу, - ответила она. - А если мы будем друг друга кусать, никакого доверия между нами уже не останется. - Почему? - Какое может быть доверие, если ты и так все знаешь? Это было логично. - Хорошо, - сказал я. - Я и не стал бы первым. Это ведь ты начала. - Правда, - вздохнула она. - Меня так Локи учил. Говорил, с мужчиной надо быть предельно циничной и безжалостной, даже если сердце велит иначе. В эту зону ее опыта я тоже не заглянул. - Локи? - удивился я. - А что он тебе преподавал? - Искусство боя и любви. Как и тебе. - Но ведь он... Он же мужчина. - Когда были занятия по искусству любви, он приходил в женском платье. Я попробовал представить себе Локи в женском платье и не смог. - Странно, - сказал я. - Меня он, наоборот, учил, что вампир не должен кусать женщину, к которой он... Ну, испытывает интерес. Чтобы не потерять этого интереса. Гера поправила волосы. - Ну как, - спросила она, - не потерял? - Нет, - ответил я. - Я практически ничего и не видел. Можешь считать, я про тебя по-прежнему ничего не знаю. Просто хотелось, чтобы мы были квиты. Когда ты меня укусила у музея... - Ну хватит, - сказала Гера. - Замнем. - Хорошо. Вот только я одного не понял. Я почему-то не вижу, что у тебя случилось с Иштар. Как так может быть? - У нее такая власть. То, что происходит между Иштар и тем, кого она кусает, скрыто от всех остальных. Я тоже не могу узнать, о чем ты с ней говорил. Даже Энлиль с Мардуком не могут. - Мне кажется, что ты напугана. И расстроена. Гера помрачнела. - Я ведь уже попросила, не надо об этом. Может, я позже скажу. - Ладно, - сказал я. - Давай поговорим о чем-нибудь жизнеутверждающем. Как Локи выглядит в женском платье? - Замечательно, - ответила Гера. - Он даже сиськи надевал искусственные. По-моему, ему это очень нравилось. - А что вы проходили в курсе любви? - Локи рассказывал про статистику. - Какую еще статистику? - Тебе правда интересно? Я кивнул. - Он говорил так, - Гера провела ладонью по волосам и нахмурилась, - сейчас вспомню... "Отношение среднестатистического мужчины к женщине характеризуется крайней низостью и запредельным цинизмом... Опросы показывают, что, с точки зрения мужской половой морали, существует две категории женщин. "Сукой" называется женщина, которая отказывает мужчине в половом акте. "Блядью" называется женщина, которая соглашается на него. Мужское отношение к женщине не только цинично, но и крайне иррационально. По господствующему среди мужчин мнению -- так считает семьдесят четыре процента опрошенных - большинство молодых женщин попадает в обе категории одновременно, хоть это и невозможно по принципам элементарной логики..." - А какой делался вывод? - спросил я. - Такой, что с мужчиной надо быть предельно безжалостной. Поскольку ничего другого он не заслуживает. - А надувная женщина у вас тоже была? Гера изумленно посмотрела на меня. - Что-что? - В смысле, надувной мужик? - внес я коррекцию. - Нет, - сказала она. - А у вас была надувная женщина? Я промычал что-то неразборчивое. - А что вы с ней делали? Я махнул рукой. - Красивая хоть? - Давай сменим тему? - не выдержал я. Гера пожала плечами. - Давай. Ты же сам начал. Мы надолго замолчали. - Какой-то у нас странный разговор, - сказала Гера грустно. - Все время приходится менять тему, о чем бы мы ни заговорили. - Мы же вампиры, - ответил я. - Так, наверно, и должно быть. В этот момент принесли уху. Ритуал занял несколько минут. Официанты установили на стол вычурную супницу, сменили нетронутые приборы, расставили тарелки, вынули из дымящихся недр сосуда ярко раскрашенную фарфоровую фигурку с румянцем на щеках - я подумал, что это и есть МБХ, но из надписи на груди стало ясно, что это Хиллари Клинтон. Официант торжественно поднес ее нам по очереди на полотенце (примерно с таким видом, как дают клиенту понюхать пробку от дорогого вина) и так же торжественно вернул в супницу. Хиллари пахла рыбой. Видимо, во всем этом был тонкий смысл, но от меня он укрылся. Когда официанты вышли из кабинета, мы так и остались сидеть на полу. - Есть будешь? - спросила Гера. Я отрицательно помотал головой. - Почему? - спросила она. - Из-за часов. - Каких часов? - Патек Филип, - ответил я. - Долго объяснять. И потом, какое отношение Хиллари Клинтон имеет к евроухе? Она же американка. Это они, по-моему, переборщили. - А такое сейчас везде в дорогих местах, - сказала Гера. - Какая-то эпидемия. И в "Подъеме Опущенца", и в "IBAN Tsarevitch". В "Марии-Антуанетте" на Тверском был? - Нет. - Гильотина у входа. А по залу ходит маркиз де Сад. Предлагает десерты. В "Эхнатоне" был? - Тоже нет, - ответил я, чувствуя себя каким-то деревенским Ванькой. - Там вообще на полном серьезе говорят, что первыми в Москве ввели единобожие. А хозяин почему-то одет Озирисом. Или правильно сказать - раздет Озирисом. - Озирисом? - переспросил я. - Да. Хотя не очень понятно, какая связь. Зато четвертого ноября, в День Ивана Сусанина, он у них пять раз воскресал под Глинку. Специально кипарисы завезли и плакальщиц. - Все национальную идею ищут, - сказал я. - Ага, - согласилась Гера. - Мучительно нащупывают, и каждый раз в последний момент соскакивает. Больше всего, конечно, поражает эта эклектика. - А чего поражаться, - сказал я. - Черная жидкость все дороже, вот культура и крепчает. Скажи, а этот Озирис, про которого ты говоришь, случайно не вампир? - Конечно нет. Это не имя, а просто ролевая функция. Вампир не стал бы держать ресторан. - А вампира по имени Озирис ты не знаешь? Гера отрицательно покачала головой. - Кто это? Секунду я колебался, говорить или нет - и решил сказать. - Мне его Иштар велела найти. Когда увидела, что меня интересуют вещи, про которые она ничего не знает. - Например? - Например, откуда мир взялся. Или что после смерти будет. - Тебе правда это интересно? - спросила Гера. - А тебе нет? - Нет, - сказала Гера. - Это обычные тупые мужские вопросы. Стандартные фаллические проекции беспокойного и неразвитого ума. Что после смерти будет, я узнаю, когда умру. Зачем мне сейчас про это думать? - Тоже верно, - согласился я миролюбиво. - Но раз уж сама Иштар Борисовна сказала, надо его найти. - Спроси Энлиля. - Озирис его брат, и они в ссоре. Энлиля спрашивать нельзя. - Хорошо, - сказала Гера, - я узнаю. Если твой Озирис скажет что-нибудь интересное, расскажешь. - Договорились. Встав с места, я стал расхаживать по комнате - словно чтобы размять ноги. На самом деле они не затекли, просто я решил подобраться к Гере поближе и старался, чтобы мой маневр выглядел естественно. Надо признаться, что эти как бы естественные перемещения по комнате перед активной фазой соблазнения всегда давались мне с усилием, которое почти обесценивало все последующее. В эти минуты я вел себя как сексуально озабоченный идиот (которым я, собственно говоря, и был). Но в этот раз я точно знал, что чувствует Гера, и собирался в полной мере воспользоваться подарком судьбы. Дойдя в очередной раз до окна, я пошел назад к двери, на полпути остановился, повернул под углом девяносто градусов, сделал два чугунных шага в сторону Геры и сел с ней рядом. - Ты чего? - спросила она. - Это, - сказал я, - как в анекдоте. Сидит вампир на рельсе, подходит другой вампир и говорит - подвинься. - А, - сказала Гера и чуть покраснела. - Верно, сидим на рельсах. Она подтянула к себе еще одну подушку-рельс и поставила ее между нами. Я понял, что пространственный маневр получился у меня неизящным. Надо было опять заводить разговор. - Гера, - сказал я, - я знаешь что спросить хотел? - Что? - спросила она, не поворачивая лица. - Про язык. Ты его сейчас чувствуешь? - В каком смысле? - Ну, раньше, в первые месяц-полтора, я его все время чувствовал. Не только физически, а еще и всем... Мозгом, что ли. Или, извиняюсь за выражение, душой. А сейчас уже нет. Прошло. Вообще никаких ощущений не осталось. Я теперь такой же, как раньше. - Это только кажется, - сказала Гера. - Мы не такие, как раньше. Просто наша память изменилась вместе с нами, и теперь нам кажется, что мы были такими всегда. - Как такое может быть? - спросил я. - Иегова же объяснял, - сказала она. - Мы помним не то, что было на самом деле. Память - это набор химических соединений. С ними могут происходить любые изменения, которые позволяют законы химии. Наешься кислоты - память тоже окислится, и так далее. А язык серьезно меняет нашу внутреннюю химию. - Это как-то страшновато звучит, - сказал я. - А чего бояться. Язык плохого нам не сделает. Он вообще минималист. Это сначала, когда он в новую нору перелазит, он обустраивается, притирается, и так далее. Вот тогда колбасит. А потом привыкаем. Его ведь ничего не волнует, он спит все время, как медведь в берлоге. Он бессмертный, понимаешь? Просыпается только баблос хавать. - А во время дегустации? - Для этого ему не надо просыпаться. Что с нами происходит изо дня в день, ему вообще не интересно. Наша жизнь для него как сон. Он его, может быть, не всегда и замечает. Я задумался. Такое описание вполне отвечало моим ощущениям. - А ты баблос уже пробовала? - спросил я. Гера отрицательно покачала головой. - Нам вместе дадут. - Когда? - Не знаю. Насколько я поняла, это будет неожиданностью. Решает Иштар. Даже Энлиль с Мардуком точно не знают, когда и что. Только примерно. Каждый раз, когда я узнавал от Геры что-то новое, я испытывал легкий укол ревности. - Слушай, - сказал я, - я тебе завидую. Мало того, что у тебя машина с шофером, ты все узнаешь на месяц раньше. Как тебе удается? - Надо быть общительнее, - улыбнулась Гера. - И меньше висеть в шкафу вниз головой. - Ты что, всем им постоянно звонишь - Мардуку, Митре, Энлилю? - Нет. Это они мне звонят. - А чего они тебе звонят? - спросил я подозрительно. - Знаешь, Рама, когда ты притворяешься чуть туповатым, ты делаешься просто неотразим. Отчего-то эти слова меня ободрили, и я обнял ее за плечо. Не могу похвастаться, что это движение вышло у меня естественным и непринужденным - но она не сбросила мою ладонь. - Знаешь, чего я еще не понимаю, - сказал я. - Вот я отучился. "Окончил гламурА и дискурсА", как говорит Бальдр. Прошел инициацию и теперь вроде как полноправный вампир. А что я дальше делать буду? Мне поручат какую-то работу? Типа, свой боевой пост? - Примерно. - А что это будет за пост? Гера повернула ко мне лицо. - Ты серьезно спрашиваешь? - спросила она. - Конечно серьезно, - сказал я. - Ведь интересно, что я буду делать в жизни. - Как что? Будешь сосать баблос. Точнее, его будет сосать язык. А ты будешь обеспечивать процесс. Построишь себе дом недалеко от Энлиля, где все наши живут. И будешь наблюдать за переправой. Я вспомнил каменные лодки в водопаде возле VIP-землянки Энлиля Маратовича. - Наблюдать за переправой? И все? - А что ты хотел? Бороться за свободу человечества? - Нет, - сказал я, - про это Энлиль Маратович все уже объяснил. Но я предполагал, что все-таки буду чем-то таким заниматься... - Почему ты должен чем-то таким заниматься? Ты до сих пор думаешь как человек. Я решил пропустить эту шпильку мимо ушей. - Что же я, буду просто жить как паразит? - Так ты и есть паразит, - ответила Гера. - Точнее, даже не сам паразит, а его средство передвижения. - А ты тогда кто? Гера вздохнула. - И я тоже... Она сказала это безнадежно и тихо. Меня охватила грусть. И еще мне показалось, что после этих слов мы стали с ней близки, как не были раньше никогда. Я притянул ее к себе и поцеловал. Впервые в жизни это вышло у меня естественно, само собой. Она не сопротивлялась. Я почувствовал, что нас разделяет только идиотская рельсообразная подушка, которой она заслонилась, когда я сел рядом. Я отбросил ее в сторону, и Гера оказалась в моих руках. - Не надо, - попросила она. Я совершенно точно знал, что она хочет этого не меньше меня. И это придало мне уверенности там, где в другом случае ее могло бы и не хватить. Я повалил ее на подушки. - Ну правда, не надо, - еле слышно повторила она. Но меня уже трудно было остановить. Я принялся целовать ее в губы, одновременно расстегивая молнию на ее спине. - Пожалуйста, не надо, - еще раз прошептала она. Я заткнул ей рот поцелуем. Целовать ее было упоительно и страшно, как прыгать в темноту. В ней чувствовалось что-то странное, отличавшее ее от всех остальных девчонок - хоть мой опыт в этой области был и не особо богат. И я чувствовал, что с каждым поцелуем приближаюсь к тайне. Мои руки блуждали по ее телу все увереннее - даже, наверное, уже не блуждали, а блудили, так далеко я зашел. Она, наконец, ответила на мои назойливые ласки - подняв мою ногу, она положила мое колено себе на бедро. В эту секунду время словно остановилось: я ощутил себя бегуном на стадионе вечности, замершим в моменте торжества. Гонка кончалась, я шел первым. Я завершил последний круг, и прямо впереди была точка ослепительного счастья, от которой меня отделяло всего несколько движений. А в следующий момент свет в моих глазах померк. Я никогда раньше не испытывал такой боли. Какое там, я и не знал, что боль бывает такой - разноцветной, остроугольной и пульсирующей, перетекающей из физического чувства в световые вспышки и обратно. Она ударила меня коленом. Тщательно выверенным движением - специально подняв перед этим мою ногу, чтобы освободить траекторию для максимально бесчеловечного удара. Мне хотелось одного - свернуться в клубок и исчезнуть навсегда со всех планов бытия и небытия, но это было невозможно именно из-за боли, которая с каждой секундой становилась сильнее. Я заметил, что кричу, и попытался замолчать. Это получилось не до конца - я перешел на мычание. - Тебе больно? - спросила Гера, наклоняясь надо мной. Вид у нее был растерянный. - А-а-а-а, - провыл я, - а-а-а. - Извини пожалуйста, - сказала она. - Автоматически получилось. Как Локи учил - три раза просишь перестать, а потом бьешь. Мне очень неловко, правда. - О-о-о... - Дать тебе чаю? - спросила она. - Только он уже холодный. - У-а-а-а... Спасибо, чаю не надо. - Все пройдет, - сказала она. - Я тебя несильно ударила. - Правда? - Правда. Есть пять вариантов удара. Это был самый слабый, "предупреждающий". Он наносится тем мужчинам, с которыми предполагается продолжить отношения. Вреда здоровью не причиняет. - А ты не перепутала? - Нет, не бойся. Неужели так больно? Я понял, что уже могу двигаться, и встал на колени. Но разогнуться было еще трудно. - Значит, - сказал я, - все-таки собираешься продолжить отношения? Она виновато потупилась. - Ну да. - Это тебя Локи научил? Она кивнула. - А где ты так удар поставила? Ты же говоришь, что тренажера у вас не было. - Не было, - сказала она. - Локи надевал вратарскую раковину. Из хоккейного снаряжения. Я об нее все колени отбила, даже сквозь накладки. Знаешь какие синяки были. - И какие там еще удары? - А почему тебе интересно? - Так, - сказал я. - Чтобы знать, чего ждать. Когда продолжим отношения. Она пожала плечами. - Называются так - "предупреждающий", "останавливающий", "сокрушающий", "возмездия" и "триумфальный". - И что это значит? - По-моему, все из названий понятно, - ответила она. - Предупреждающий - ты знаешь. Останавливающий - это чтобы парализовать, но не убить на месте. Чтобы можно было спокойно уйти. А остальные три - уже серьезней. - Позволь тебя поблагодарить, - сказал я, - что не отнеслась ко мне серьезно. Буду теперь каждое утро звонить и говорить спасибо. Только если голос будет тонкий, ты не удивляйся. У Геры на глазах выступили слезы. - Я же тебе говорила - не приближайся ко мне ближе чем на метр. Где, интересно, в этом городе девушка может чувствовать себя в безопасности? - Я же тебя укусил, - сказал я. - Я видел, что ты совсем не против... - Это было до укуса. А после укуса у девочек меняется гормональный баланс. Это физиологическое, ты все равно не поймешь. Типа как доверие ко всем пропадает. Все видится совершенно в ином свете. Очень мрачном. И целоваться совсем не тянет. Поэтому я тебе и сказала - или кусать, или все остальное. Ты думал, я шучу? Я пожал плечами. - Ну да. По ее щекам потекли ручейки слез - сначала по правой, потом по левой тоже. - Вот и Локи говорил, - сказала она, всхлипывая, - они всегда будут думать, что ты шутишь. Поэтому бей по яйцам со всего размаха и не сомневайся... Гад, довел меня до слез. - Это я гад? - спросил я с чувством, похожим на интерес. - Мне мама говорила - если парень доводит тебя до слез, бросай и не жалей. Ей мать то же самое советовала, а она не послушала. И с моим отцом потом всю жизнь мучилась... Но у них это хоть не сразу началось. А ты меня во время первого свидания плакать заставил... - Я тебе завидую, - сказал я. - У тебя такие советчики - бей по яйцам со всего размаху, бросай и не жалей. А мне вот никто ничего не советует. До всего надо самому доходить. Гера уткнулась лицом в колени и заплакала. Морщась от боли, я подполз к ней поближе, сел рядом и сказал: - Ну ладно тебе. Успокойся. Она тряхнула головой, словно сбрасывая мои слова с ушей, и еще глубже уткнулась головой в колени. Тут до меня дошел весь абсурд происходящего. Она только что чуть меня не убила, разревелась от жалости к себе, и в результате я превратился в монстра, о приближении которого ее давным-давно предупреждала мамочка. И все звучало так убедительно, что я уже успел ощутить всю тяжесть своей вины. А ведь это, как она совершенно правильно заметила, было наше первое свидание. Что же будет потом? Со второй попытки мне удалось подняться на ноги. - Ладно, - сказал я, - я поеду. - Доедешь сам? - спросила она, не поднимая глаз. - Постараюсь. Я ожидал, что она предложит мне свою машину, но она промолчала. Дорога до двери была долгой и запоминающейся. Я перемещался короткими шажками, и за время путешествия разглядел детали интерьера, которые раньше укрылись от моего взора. Они, впрочем, были банальны: микроскопические фрески с видами Сардинии и советские партбилеты, прибитые кое-где к стенам мебельными гвоздями. Дойдя до двери, я обернулся. Гера все так же сидела на подушках, охватив руками колени и спрятав в них лицо. - Слушай, - сказал я, - знаешь что... - Что? - спросила она тихо. - Когда будешь мне следующую стрелку назначать, ты это... Напомни, чтобы я конфету смерти съел. Она подняла лицо, улыбнулась, и на ее мокрых щеках появились знакомые продолговатые ямочки. - Конечно, милый, - сказала она. - Обещаю. ОЗИРИС Звонок в дверь раздался, когда я доедал завтрак - ровно в десять часов, одновременно с писком часов. Я никого не ждал. На пороге стоял шофер Геры в своем камуфляже. Вид у него был даже еще более обиженный, чем в прошлый раз. От него сильно пахло мятными пастилками. - Вам письмо, - сказал он, и протянул мне конверт желтого цвета, без марки и адреса. Такой же точно, в каком Гера когда-то прислала мне свою фотографию. У меня екнуло в груди. Я разорвал конверт прямо на лестнице. Внутри был лист бумаги, исписанный от руки: Привет, Рама. Мне ужасно неприятно, что во время нашей встречи все так получилось. Я хотела позвонить и спросить, все ли у тебя прошло, но подумала, что ты обидишься или примешь это за издевательство. Поэтому я решила сделать тебе подарок. Мне показалось, что тебе тоже хочется машину как у меня. Я поговорила с Энлилем Маратовичем. Он дал мне новую, а эта теперь твоя, вместе с шофером. Его зовут Иван, он одновременно может быть телохранителем. Поэтому можешь взять его с собой на наше следующее свидание... Ты доволен? Будешь теперь реальным пацаном на собственной бэхе. Надеюсь, что чуточку подняла тебе настроение. Звони. Чмоки. Гера ЗЫ Я узнала адрес Озириса - через Митру. Иван знает, где это. Если захочешь туда поехать, просто скажи ему. ЗЫЫ Баблос - уже скоро. Знаю точно. Я поднял глаза на Ивана. - А какая теперь машина у Геры? - "Бентли", - ответил Иван, обдав меня ментоловым облаком. - Какие будут распоряжения? - Я спущусь через пятнадцать минут, - сказал я. - Пожалуйста, подождите в машине. Озирис жил в большом дореволюционном доме недалеко от Маяковки. Лифт не работал, и мне пришлось идти пешком на шестой этаж. На лестнице было темно - окна на лестничных площадках были закрыты оргалитовыми щитами. Такой двери, как в квартиру Озириса, я не видел уже давно. Это был прощальный привет из советской эры (если, конечно, не ретроспективный дизайнерский изыск): из стены торчало не меньше десяти звонков - все старые, под несколькими слоями краски, подписанные грозными фамилиями победившего пролетариата: "Носоглазых", "Куприянов", "Седых", "Саломастов" и так далее. Фамилия "Носоглазых" была написана размусоленным химическим карандашом, и это отчего-то заставило меня нажать соответствующую кнопку. За дверью продребезжал звонок. Я подождал минуту или две, и позвонил Куприянову. Сработал тот же самый звонок. Я стал нажимать кнопки по очереди - все они были подключены к одной и той же противно дребезжащей жестянке, на зов который никто не шел. Тогда я постучал в дверь кулаком. - Иду, - раздался голос в коридоре. Дверь открылась. На пороге стоял худой бледный человек с усами подковой, в черной кожаной жилетке поверх грязноватой рубахи навыпуск. Мне сразу померещилось в нем что-то трансильванское, хотя для вампира у него был, пожалуй, слишком изможденный вид. Но я вспомнил, что Озирис толстовец. Возможно, таков был физический эффект опрощения. - Здравствуйте, Озирис, - сказал я. - Я от Иштар Борисовны. Усатый мужчина вяло зевнул в ладонь. - Я не Озирис. Я его помощник. Проходите. Я заметил на его шее квадратик лейкопластыря с бурым пятном посередине, и все понял. Квартира Озириса по виду казалась большой запущенной коммуналкой с пятнами аварийного ремонта - следами сварки на батарее, шпаклевкой на потолке, пучком свежих проводов, протянутых вдоль древнего как марксизм плинтуса. Одна комната, самая большая, с открытой дверью, выглядела полностью отремонтированной - пол в ней был выложен свежим паркетом, а стены выкрашены в белый цвет. На двери красным маркером было написано: МОСКВА КОЛБАСНЯ СТОЛИЦА КРАСНАЯ Похоже, там и правда был духовный и экономический центр квартиры - оттуда долетала бодрая табачная вонь и решительные мужские голоса, а все остальное пространство было погружено в ветхое оцепенение. Говорили в комнате, кажется, по-молдавски.