Я подошел к двери. В центре комнаты стоял большой обеденный стол, за которым сидело четверо человек с картами в руках. Другой мебели в комнате не было, только на полу лежали какие-то укладки, сумки и спальные мешки. У всех картежников на шеях были куски пластыря, как у открывшего мне дверь молдаванина. Разговор стих - картежники уставились на меня. Я молча глядел на них. Наконец самый крупный, быковатого вида, сказал: - Сверхурочные? Три тарифа или сразу нахуй. - Сразу нахуй, - вежливо ответил я. Усатый произнес что-то по-молдавски, и картежники потеряли ко мне интерес. Усатый деликатно тронул меня за локоть. - Нам не сюда. Нам дальше. Идемте, покажу. Я пошел за ним по длинному коридору. - Кто эти люди в комнате? - Гастарбайтеры, - ответил молдаванин. - Наверно, так правильно назвать. Я тоже гастарбайтер. Мы остановились в самом конце коридора. Молдаванин постучал в дверь. - Что такое? - послышался тихий голос. - Тут к вам пришли. - Кто? - Вроде ваши, - сказал молдаванин. - Люди в черном. - Сколько их? - Одни, - ответил молдаванин, покосившись на меня. - Тогда пускай. И скажи пацанам, чтобы курить завязывали. Через час обедаем. - Понял, шеф. Молдаванин кивнул на дверь и поплелся назад. На всякий случай я постучал еще раз. - Открыто, - сказал голос. Я отворил дверь. Внутри было полутемно - окна были закрыты шторами. Но я уже научился узнавать место, где живет вампир, по какому-то неуловимому качеству. Комната напоминала кабинет Брамы - в ней была такая же картотека высотой до потолка, только попроще и подешевле. В стене напротив картотеки была глубокая ниша для кровати (кажется, это называлось альковом - слово я знал, но никогда раньше их не видел). Перед альковом стояло самодельное подобие журнального столика - старый обеденный стол красного дерева с отпиленными до середины ножками. На нем была куча разнообразного хлама - какие-то обрезки ткани, линейки, механическая рухлядь, фрагменты плюшевых игрушек, книги, громадные мобильники эпохи первоначального накопления, блоки питания, чашки и так далее. Самым интересным объектом мне показался прибор, похожий на образец научно-технического творчества душевнобольных - керосиновая лампа с двумя круглыми зеркалами, укрепленными по бокам так, чтобы посылать отражение огонька друг в друга. Рядом с журнальным столом стояло желтое кожаное кресло. Я подошел к алькову ближе. Внутри была кровать, накрытая стеганым покрывалом. Над ней висел черный эбонитовый телефон сталинской эпохи, окруженный нимбом карандашных записей. Рядом была кнопка звонка - вроде тех, что я видел на лестнице. Озирис лежал на боку, заложив стопу одной ноги на колено другой, словно тренируя ноги для позы лотоса. На нем был старый хлопковый халат и большие очки. Его голова и лицо напоминали лысеющий кактус: такой тип растительности можно получить, если сначала постричься наголо, а потом неделю не бриться, отпуская щетину на щеках и голове одновременно. Его кожа была вялой и бледной - мне пришло в голову, что он проводит большую часть времени в темноте. Несколько секунд он равнодушно смотрел на меня, а потом протянул для пожатия кисть руки - мягкую, прохладную и белую. Чтобы пожать ее, мне пришлось сильно наклониться вперед и опереться о захламленный стол. - Рама, - представился я. - Рама второй. - Я слышал про тебя. Ты теперь вместо Брамы? - Наверно, можно сказать и так, - ответил я. - Хотя у меня нет чувства, что я вместо кого-то. - Присаживайся, - сказал Озирис и кивнул на кресло. Перед тем как сесть, я внимательно осмотрел пыльный паркет под креслом и даже подвигал кресло по полу. Озирис засмеялся, но ничего не сказал. Когда я сел, голову Озириса скрыл угол ниши - видны остались только его ноги. Видимо, кресло было установлено в таком месте специально. - Я от Иштар Борисовны, - сообщил я. - Как дела у старушки? - благожелательно спросил Озирис. - Вроде нормально, - ответил я. - Только много пьет. - Ну да, - сказал Озирис. - Что ей теперь остается... - В каком смысле? - Тебя это не касается. Можно узнать причину твоего визита? - Когда меня представили Иштар Борисовне, - сказал я, - она обратила внимание на то, что я много думаю об абстрактных вопросах. О том, откуда взялся мир. О Боге. И так далее. Я тогда действительно размышлял на эти темы. В общем, Иштар Борисовна велела вас найти, потому что вы хранитель сакрального предания и знаете все ответы... - Знаю, - подтвердил Озирис, - как не знать. - Может быть, вы дадите мне что-нибудь почитать? Я имею в виду, что-нибудь сакрально-вампирическое? Озирис выглянул из алькова (его лицо появлялось передо мной, когда он наклонялся вперед). - Почитать? - спросил он. - Я бы рад. Но у вампиров нет сакральных текстов. Предание существует только в устной форме. - А нельзя его услышать? - Задавай вопросы, - сказал Озирис. - Кто такая Иштар? - Вампиры верят, что это великая богиня, сосланная на эту планету в древние времена. Иштар - это одно из ее имен. Другое ее имя - Великая Мышь. - За что ее сослали? - Иштар совершила преступление, природу и смысл которого мы никогда не сумеем понять. - Иштар Борисовна? - удивился я. - Преступление? Когда я с ней общался, мне... - Ты общался не с Великой Мышью, - перебил Озирис. - Ты общался с ее сменной головой. - А что, есть разница? - Конечно. У Иштар два мозга, спинной и головной. Ее верховная личность связана со спинным мозгом, который не знает слов, поэтому общаться с верховной личностью затруднительно. Вернее, вампиры общаются с ней, когда принимают баблос. Но это очень своеобразное общение... - Хорошо, - сказал я. - Допустим. А почему для ссылки выбрали нашу планету? - Ее не выбрали. Она изначально была создана для того, чтобы стать тюрьмой. - Я не понял, - сказал я. - Где-то на Земле была построена тюрьма, в которой заперли великую богиню? - У этой тюрьмы нет адреса. - Вообще-то по логике вещей, - заметил я, - адрес тюрьмы там, где находится тело Иштар. - Ты не понял, - ответил Озирис. - Тело Иштар - это тоже составная часть тюрьмы. Тюрьма не где-то, она везде. Она устроена так, что если ты начинаешь глядеть на стену своей камеры в лупу, ты попадаешь в новую камеру. Ты можешь поднять пылинку с пола новой камеры, увеличить ее под микроскопом, и увидеть следующую камеру, и так много-много раз. Это дурная бесконечность, организованная по принципу калейдоскопа. Даже иллюзии здесь устроены так, что любой их элемент сам распадается на неограниченное число иллюзий. Сон, который тебе снится, каждую секунду превращается во что-то другое. - Весь мир и есть такая тюрьма? - Да, - сказал Озирис. - И построена она, что называется, на совесть, вплоть до мельчайших деталей. Вот, например, звезды. Люди в древности верили, что это украшения на сферах вокруг земли. В сущности, так и есть - их главная функция быть золотыми точками в небе. Но одновременно можно полететь к любой из этих точек на ракете, и через много миллионов лет оказаться у огромного огненного шара. Можно спуститься на планету, которая вращается вокруг этого шара, поднять с ее поверхности кусок какого-нибудь минерала и выяснить его химический состав. Всем этим орнаментам нет конца. Но в таких путешествиях нет смысла. Это просто экскурсии по казематам, которые никогда не станут побегом. - Секундочку, - сказал я. - Допустим, наша планета была создана для того, чтобы стать тюрьмой, а звезды - просто золотые точки в небе. Но ведь вселенная со звездами существовала задолго до появления нашей планеты. Разве не так? - Ты не представляешь, насколько хитро устроена тюрьма. Здесь полно следов прошлого. Только этого прошлого на самом деле не было. - Это как? - А так. Создание мира включает изготовление фальшивой, но абсолютно достоверной панорамы минувшего. Но вся эта бесконечная перспектива в пространстве и времени - просто театральная декорация. Кстати сказать, это уже поняли астрономы и физики. Они говорят, что если пустить в небо луч света, через много лет он прилетит с другой стороны космоса... Вселенная замкнута. Подумай сам, даже свет не может вылететь из этого мира. Надо ли доказывать, что мы в тюрьме? - Может быть, свет не может вырваться из этого мира, - сказал я, - но ведь мысль может? Ведь вы сами говорите, что астрономы и физики сумели найти границы пространства и времени. - Да, - ответил Озирис, - сумели... Но что это значит, не понимает ни один астроном или физик, поскольку такие вещи не видны человеческому уму, а только следуют из разных формул. Это все тот же дурной калейдоскоп, про который я говорил - только применительно к формулам, теориям и смыслам. Побочный продукт ума "Б", жмых, возникающий при производстве баблоса. Озирис произносил "жмых" как "змых". Я не был уверен, что точно знаю смысл этого слова - кажется, так назывались отходы масличных растений после выжимки масла. Это был сельскохозяйственный термин. Наверно, Озирис почерпнул его у своих молдаван. - Подождите-ка, - сказал я, - вы всерьез хотите сказать, что знание человека об устройстве вселенной - это жмых? Озирис высунулся из своей ниши и посмотрел на меня, как на идиота. - Я не то чтобы сильно хочу что-то сказать, - ответил он, - но так и есть. Подумай сам, откуда взялась вселенная? - То есть как откуда? - Раньше у людей над головой была сфера с золотыми точками. Как она стала вселенной? С чего все началось? Я задумался. - Ну как... Люди стали изучать небо, смотреть на него в подзорную трубу... - Вот именно. А зачем? Я пожал плечами. - Я тебе напомню, - сказал Озирис. - Великие открытия в области астрономии - Галилея, Гершеля и так далее - были сделаны в надежде разбогатеть. Галилей хотел продать подзорную трубу правительству Венеции, Гершель старался развести на деньги короля Георга. Вот оттуда эти звезды и галактики к нам и приплыли. Причем обрати внимание - баблос кончается мгновенно, а жмых остается навсегда. Это как в стойбище охотников на мамонта: мясо съедают сразу, но за годы накапливается огромное количество ребер и бивней, из которых начинают строить жилища. Именно из-за этих ребер и бивней мы сегодня живем не на круглом острове во всемирном океане, как когда-то учила церковь, а висим в расширяющейся пустоте, которая, по некоторым сведениям, уже начинает сужаться. - И микромир тоже жмых? - спросил я. - Ну да. Только не думай, что жмых - это нечто низменное. Я имею в виду исключительно происхождение этих феноменов. Их, так сказать, генеалогию. - Давайте с самого начала по-порядку, - сказал я. - А то мы как-то быстро скачем. Вот вы говорите, что Великую Мышь сослали на Землю. А откуда сослали? И кто сослал? - Это и есть самое интересное, - ответил Озирис. - Наказание Иштар заключалось в том, что она забыла, кто она и откуда. Изначально она даже не знала, что ее сослали - она думала, будто сама создала этот мир, просто забыла, когда и как. Затем у нее появились в этом сомнения, и она создала нас, вампиров. Сначала у нас были тела - мы выглядели, как огромные летучие мыши. А потом, когда с климатом стали происходить катастрофические перемены, мы эволюционировали в языки, которые стали вселяться в живых существ, лучше приспособленных к новым условиям. - Зачем Иштар создала вампиров? - Вампиры с самого начала были избранными существами, которые помогали Великой Мыши. Нечто вроде ее проекций. Они должны были найти смысл творения и объяснить Великой Мыши, зачем она создала мир. Но это им не удалось. - Да, - сказал я. - Понимаю. - Тогда вампиры решили хотя бы комфортабельно обустроиться в этом мире, и вывели людей, создав ум "Б". Ты знаешь, как он работает? Я отрицательно помотал головой. Озирис усмехнулся. - На самом деле знаешь. Это все знают. Но не все знают, что они это знают. "Вначале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог... Все через Него начало быть, и без Него ничего не начало быть, что начало быть..." Ты понимаешь, о чем это? - Я понимаю, что значит "и дух божий носился над водою", - сказал я. - Энлиль Маратович показал. А про это мы не говорили. - Эти слова объясняют принцип работы ума "Б". Ключевая фраза здесь "и слово было у Бога, и слово было Бог". Она означает, что ум "Б" состоит из двух отражающих друг друга зеркал. - Что это за зеркала? - Первое зеркало - это ум "А". Он одинаков во всех живых существах. В нем отражается мир. А второе зеркало - это слово. - Какое слово? - Любое, - ответил Озирис. - В каждый момент перед умом "А" может находиться только одно слово, но они меняются с очень высокой скоростью. Быстрее, чем стреляет авиационная пушка. Ум "А", с другой стороны, всегда абсолютно неподвижен. - А почему там именно слова? - спросил я. - Я, например, практически не думаю словами. Я чаще всего думаю картинками. Образами. - Любая из твоих картинок тоже сделана из слов, как дом сделан из кирпичей. Просто кирпичи не всегда видны за штукатуркой. - А как слово может быть зеркалом? Что в нем отражается? - То, что оно обозначает. Когда ты ставишь слово перед умом "А", слово отражается в уме, а ум отражается в слове, и возникает бесконечный коридор - ум "Б". В этом бесконечном коридоре появляется не только весь мир, но и тот, кто его видит. Другими словами, в уме "Б" идет непрерывная реакция наподобие распада атома, только на гораздо более фундаментальном уровне. Происходит расщепление абсолюта на субъект и объект с выделением баблоса в виде агрегата "М-5". По сути мы, вампиры, сосем не красную жидкость, а абсолют. Но большинство не в силах этого постичь. - Расщепление абсолюта, - повторил я. - Это что, такая метафора, или это настоящая реакция? - Это мать всех реакций. Подумай сам. Слово может существовать только как объект ума. А объекту всегда необходим воспринимающий его субъект. Они существуют только парой - появление объекта ведет к появлению субъекта, и наоборот. Чтобы появилась купюра в сто долларов, должен появиться и тот, кто на нее смотрит. Это как лифт и противовес. Поэтому при производстве баблоса в зеркалах денежной сиськи неизбежно наводится иллюзия личности, которая этот баблос производит. А отсюда до "Войны и Мира" уже рукой подать. - Вы бы попроще, - попросил я. - Где находятся эти зеркала? В сознании? - Да. Но система из двух зеркал не висит там постоянно, а заново возникает при каждой мысли. Ум "Б" сделан из слов, и если для чего-то нет слова, то для ума "Б" этого не существует. Поэтому в начале всего, что знают люди, всегда находится слово. Именно слова создают предметы, а не наоборот. - А что, для животных нет предметов? - Конечно нет, - ответил Озирис. - Кошке не придет в голову выделять из того, что вокруг нее, например, кирпич. До тех пор, пока кирпич в нее не бросят. Но и тогда это будет не кирпич, а просто "мяу!" Понимаешь? - Допустим. - Хорошо, - сказал Озирис. - Теперь можно объяснить, что за непредвиденный эффект возник в уме "Б". Этот ум оказался отражением нашей вселенной. Но это только полбеды. Вселенная, в которой мы очутились после этого великого эксперимента, тоже стала отражением ума "Б". И с тех пор никто не может отделить одно от другого, потому что теперь это одно и то же. Нельзя сказать: вот ум, а вот вселенная. Все сделано из слов. - А почему ум "Б" - это модель вселенной? - Любые два зеркала, стоящие напротив друг друга, создают дурную бесконечность. Это и есть наш мир. Халдеи носят на поясе двустороннее зеркало, которое символизирует этот механизм. Я с сомнением посмотрел на керосиновую лампу с двумя зеркалами, стоящую на столе. Она никак не тянула на модель вселенной. Мне пришло в голову, что это устройство может сойти в лучшем случае за первый российский лазер, сконструированный самородком Кулибиным в Самаре в 1883 году. Но тут же я понял, что с таким пиаром этот прибор действительно станет моделью вселенной, где я родился. Озирис был прав. - Точно так же, как Великая Мышь, - продолжал Озирис, - человек встал перед вопросом - кто он и за что сюда сослан. Люди начали искать смысл жизни. И, что самое замечательное, они стали делать это, не отвлекаясь от основной функции, ради которой их вывели. Скажем прямо, человечество не нашло смысла творения, который устроил бы Великую Мышь. Но зато оно пришло к выводу о существовании Бога. Это открытие стало еще одним непредвиденным эффектом работы ума "Б". - Бога можно как-нибудь ощутить? - Он недоступен уму и чувствам. Во всяком случае, человеческим. Но некоторые вампиры верят, что мы приближаемся к нему во время приема баблоса. Поэтому раньше говорили, что баблос делает нас богами. Он посмотрел на часы. - Но лучше один раз попробовать, чем сто раз услышать. КРАСНАЯ ЦЕРЕМОНИЯ Три следующих дня моей жизни бесследно исчезли в хамлете - канули в серую мглу, как справедливо заметил граф Дракула. А утром на четвертый день позвонил Энлиль Маратович. - Ну вот, Рама, - сказал он, - поздравляю. - А что случилось? - спросил я. - Сегодня красная церемония. Тебе дадут попробовать баблос. Важный день в твоей жизни. Я молчал. - За тобой должен был заехать Митра, - продолжал Энилиль Маратович, - но его не могут найти. Я бы и сам за тобой съездил, но занят. Можешь приехать на дачу к Ваалу? - Куда? - К Ваалу Петровичу. Это мой сосед. Твой шофер знает. - Наверно могу, - ответил я. - Если шофер знает. А когда там надо быть? - Поезжай не спеша. Без тебя не начнут. Гера тоже там будет. - А как одеться? - Как угодно. Только ничего не ешь. Баблос принимают на голодный желудок. Ну все, жму. Через двадцать минут я был в машине. - Ваал Петрович? - спросил Иван. - Знаю. "Сосновка-38". Торопимся? - Да, - ответил я. - Очень важное дело. Я так нервничал, что впал в транс. Шоссе, по которому мы ехали, казалось мне рекой, которая несет меня к пропасти. В голове была полная сумятица. Я не знал, чего мне хочется больше - как можно быстрее оказаться у Ваала Петровича, или, наоборот, поехать в Домодедово, купить билет и улетучиться в какую-нибудь страну, куда не нужна виза. Впрочем, улетучиться я не мог, потому что не взял с собой документов. Машин было мало, и мы добрались до места назначения быстро, как редко бывает в Москве. Проехав через похожий на блок-пост КПП, Иван затормозил на пустой парковке возле дома. Дом Ваала Петровича напоминал нечто среднее между зародышем Ленинской библиотеки и недоношенной Рейхсканцелярией. Само здание было не так уж велико, но широкие лестницы и ряды квадратных колонн из темно-желтого камня делали его монументальным и величественным. Это было подходящее место для инициации. Или какой-нибудь зловещей магической процедуры. - Вон ее новая, - сказал Иван. - Что - "ее новая"? - Машина Геры Валентиновны. Которая "Бентли". Я посмотрел по сторонам, но ничего не увидел. - Где? - Да вон под деревом. Иван ткнул пальцем в сторону кустов, росших по краю парковки, и я заметил большую зеленую машину, в которой было нечто от буржуазного комода, принявшего вызов времени. Комод стоял в траве далеко за краем асфальтовой площадки, и был наполовину скрыт кустами, поэтому я не разглядел его сразу. - Посигналить? - спросил Иван. - Не надо, - ответил я. - Пойду посмотрю. Задняя дверь машины была приоткрыта. Я заметил за ней какое-то движение, а потом услышал смех. Мне показалось, что смеется Гера. У меня появилось нехорошее предчувствие. Я пошел быстрее, и в этот момент сзади раздался автомобильный гудок. Иван все-таки нажал на сигнал. В салоне появилась голова Геры. Рядом мелькнула еще одна, мужская, которой я не узнал. - Гера, - крикнул я, - привет! Но дверь салона, вместо того, чтобы раскрыться до конца, вдруг захлопнулась. Происходило что-то непонятное. Я застыл на месте, глядя, как ветер треплет привязанную к дверной ручке георгиевскую ленточку. Было непонятно, куда идти - вперед или назад. Я уже склонялся к тому, чтобы повернуть назад, когда дверь распахнулась, и из машины вылез Митра. Вид у него был растрепанный (волосы всклокочены, желтая бабочка съехала вниз) и крайне недружелюбный - такого выражения лица я никогда у него раньше не видел. Мне показалось, что он готов меня ударить. - Шпионим? - спросил он. - Нет, - сказал я, - я просто... Увидел машину. - Мне кажется, если машина стоит в таком месте, дураку понятно, что подходить к ней не надо. - Дураку может и понятно, - ответил я, - но я ведь не дурак. И потом, это не твоя машина. Из машины вылезла Гера. Она кивнула мне, виновато улыбнулась и пожала плечами. - Рама, - сказал Митра, - если тебя мучает, ну... Как это сказать, одиночество... Давай я пришлю тебе препараты, которые остались от Брамы. Тебе на год хватит. Решишь свои проблемы, не мучая окружающих. Гера дернула его за рукав. - Перестань. Я понял, что Митра сознательно пытается меня оскорбить, и это почему-то меня поразило - вместо того, чтобы разозлиться, я растерялся. Наверно, я выглядел глупо. Выручил автомобильный гудок, раздавшийся за моей спиной - Иван просигналил еще раз. - Шеф, - крикнул он, - тут спрашивают! Я повернулся и пошел на парковку. Возле моей машины стоял незнакомый человек в черной паре - низенький, полный, с подкрученными усами, похожий на пожилого мушкетера. - Ваал Петрович, - представился он и пожал мне руку. - А вас вроде должно быть двое? Где Гера? - Сейчас подойдет. - Чего такой бледный? - спросил Ваал Петрович. - Боишься? - Нет, - ответил я. - Не бойся, - сказал Ваал Петрович. - Во время красной церемонии уже много лет не случается неожиданностей. У нас отличное оборудование... Ага, вы и есть Гера? Очень приятно. Гера была одна - Митра остался возле машины. - Ну что, друзья, - сказал Ваал Петрович, - прошу за мной. Он повернулся и зашагал к своей рейхсканцелярии. Мы пошли следом. Гера избегала смотреть в мою сторону. - Что происходит? - спросил я. - Ничего, - сказала она. - Ради Бога, давай сейчас не будем, ладно? Хоть этот день не надо портить. - Ты больше не хочешь меня видеть? - Я к тебе хорошо отношусь, - сказала она. - Если хочешь знать, гораздо лучше, чем к Митре. Честно слово. Только не говори ему, ладно? - Ладно, - согласился я. - Скажи, а ему ты тоже по яйцам дала? Или это только мне - из-за хорошего отношения? - Я не хочу обсуждать эту тему. - Если ты так хорошо относишься ко мне, почему ты проводишь время с Митрой? - Сейчас у меня такой период в жизни. Рядом должен быть он. Ты не поймешь. Или поймешь неправильно. - Куда уж мне, - ответил я. - А будет другой период? Когда рядом буду я? - Возможно. - Какая-то мыльная опера, - сказал я. - Честное слово. Я даже не верю, что ты мне это говоришь. - Потом тебе все станет ясно. И давай на этом закончим. Изнутри обиталище Ваала Петровича совершенно не соответствовало своему тоталитарно-нордическому экстерьеру. Прихожая была обставлена в духе ранней олигархической эклектики - с рыцарем-меченосцем, помещенном между немецкой музыкальной шкатулкой и мариной Айвазовского. От дачи какого-нибудь вороватого бухгалтера интерьер отличался только тем, что рыцарский доспех и Айвазовский были подлинными. Мы прошли по коридору и остановились у высокой двустворчатой двери. Ваал Петрович повернулся к нам с Герой. - Перед тем, как мы войдем внутрь, - сказал он, - нам надо познакомиться поближе. Шагнув ко мне, он приблизил свое лицо к моему и клюнул подбородком, словно его клонило в сон. Я вынул из кармана платок, чтобы промокнуть шею. Но укус был высокопрофессиональным - на платке не осталось следа. Ваал Петрович прикрыл глаза и зачмокал губами. Так продолжалось около минуты. Мне стало неловко - и захотелось укусить его самому, чтобы понять, на что именно он столько времени смотрит. Наконец, он открыл глаза и насмешливо поглядел на меня. - Собрался в толстовцы? - Что вы имеете в виду? - Озириса. Планируешь вступить в его секту? - Пока нет, - ответил я с достоинством. - Просто, э-э-э, расширяю круг знакомств. Энлилю Маратовичу не говорите только. Зачем старика расстраивать. - Не скажу, не бойся, - ответил Ваал Петрович. - Ничего, Рама. Дадим тебе баблос, и не надо будет ходить ни к каким сектантам. Я пожал плечами. Ваал Петрович шагнул к Гере, наклонился к ее уху и кивнул, словно отвечая на какой-то ее тихий вопрос. Раньше я не видел, чтобы вампир кусал двоих подряд за такой короткий срок - но Ваал Петрович, видимо, был опытным специалистом. Издав несколько чмокающих звуков, он сказал: - Приятно познакомиться с такой целеустремленной особой. С Герой он держал себя гораздо галантней. Да и времени на нее потратил меньше. - Почему-то все мои знакомства в последнее время сводятся к одному и тому же, - пробормотала Гера. - Ничего личного, - ответил Ваал Петрович. - Эти укусы носят служебный характер. Мне надо знать, как правильно вести инструктаж, а для этого следует четко представлять себе ваш внутренний мир, друзья мои. Итак, прошу... И он распахнул двери. За ними оказался ярко освещенный круглый зал. В нем преобладали два цвета - золото и голубой. В голубой были выкрашены стены, а золото блестело на пилястрах, лепнине плафона и рамах картин. Сами картины были малоинтересны и походили своим успокаивающим однообразием на обои - романтические руины, конные аристократы на охоте, галантные лесные рандеву. Роспись потолка изображала небо с облаками, в центре которого сверкало золотом огромное выпуклое солнце, подсвеченное скрытыми лампами. У солнца были глаза, улыбающийся рот и уши; оно было немного похоже на Хрущева, затаившегося на потолке. Его довольное круглое лицо отражалась в паркете. Ослепленный этим великолепием, я замешкался в дверях. Гера тоже остановилась. - Входите, - повторил Ваал Петрович. - У нас не так много времени. Мы вошли в зал. В нем не было обстановки, если не считать пяти больших кресел, полукругом стоящих у камина в стене. Кресла были какого-то высокотехнологичного военно-медицинского вида, с сервоприводами, держателями, полушлемами и множеством сложных сочленений. Рядом был плоский пульт управления, поднятый над полом на стальной ножке. В камине горел огонь, что показалось мне странным, поскольку работал кондиционер. У огня хлопотали два халдея в золотых масках. - Интересно, - сказал я, - здесь у вас совсем как у Энлиля Маратовича. У него тоже круглый зал, тоже камин в стене и кресла. Только там, конечно, все скромнее. - Ничего удивительного, - сказал Ваал Петрович. - Все помещения, служащие одной функции, имеют между собой нечто общее. Как все скрипки имеют одинаковую форму. Присаживайтесь. Он жестом велел халдеям удалиться. Один из них задержался, чтобы насыпать в камин углей из бумажного пакета с надписью "BBQ Charcoal". - Во время красной церемонии, - пояснил Ваал Петрович, - принято жечь ассигнации. Это не имеет никакого практического смысла, просто одна из наших национальных традиций, отраженных в фольклоре. Мы не стеснены в средствах. Но жечь все-таки предпочитаем старые купюры с Гознака - из уважения к человеческому труду... Он поглядел на часы. - А сейчас мне надо переодеться. Пожалуйста, ничего пока не трогайте. Согрев нас ободряющей улыбкой, Ваал Петрович вышел вслед за халдеями. - Странные кресла, - сказала Гера. - Как зубоврачебные. Я посмотрел на них внимательнее. Мне они показались больше похожими на декорацию для съемок космической одиссеи. - Да, странные, - согласился я. - Особенно этот нагрудник. На каждом кресле было приспособление, как в фильмах про звездную пехоту - такие штуки опускались на грудь космонавтам, чтобы удерживать их на месте при посадке и взлете. - Это для того, чтобы мы не свалились на пол, если начнем биться в конвульсиях, - предположил я. - Наверно, - согласилась Гера. - Тебе не страшно? Она отрицательно помотала головой. - Митра сказал, это очень приятное переживание. Сначала будет чуть больно, а потом... - Ты можешь больше не говорить мне про Митру? - сказал я. - Пожалуйста. - Хорошо, - ответила Гера. - Тогда давай помолчим. До возвращения Ваала Петровича мы больше не разговаривали - я с преувеличенным интересом разглядывал картины на стенах, а она сидела на краю кресла, глядя в пол. Когда Ваал Петрович вошел в зал, я не узнал его. Он успел переодеться в длинную робу из темно-красного шелка, а в руке держал инкассаторский саквояж. Я вспомнил, где видел такую же робу. - Ваал Петрович, вы были в кабинете у Энлиля Маратовича? Ваал Петрович подошел к камину и положил саквояж на пол возле решетки. - Неоднократно, - ответил он. - Там картина на стене, - продолжал я. - Какие-то странные люди в цилиндрах сидят у огня. Привязанные к креслам. А во рту у них что-то вроде кляпов. И рядом еще один человек в красной робе, вот прямо как на вас. Это и есть красная церемония? - Да, - сказал Ваал Петрович. - Точнее, так она выглядела лет двести назад. Тогда она была сопряжена с серьезным риском для здоровья. Но сейчас это совершенно безопасная процедура. - А как они глотали баблос? - спросил я. - Я имею в виду те, кто на картине. У них же во рту кляпы. - Это не кляпы, - ответил Ваал Петрович, подходя к пульту управления. - Это специальные приспособления, на которые крепилась капсула с баблосом, сделанная из рыбьего пузыря. Одновременно они защищали от травм язык и губы. Сейчас мы пользуемся совсем другой технологией. Он нажал кнопку на пульте, и нагрудники с жужжанием поднялись над креслами. - Можете садиться. Я сел в крайнее кресло. Гера устроилась через два кресла от меня. - Приступим, - сказал я. - Мы готовы. Ваал Петрович посмотрел на меня с неодобрением. - А вот легкомыслия не люблю. Откуда ты знаешь, готовы вы или нет, если тебе даже не известно, что сейчас произойдет? Я пожал плечами. - Тогда объясните. - Слушайте очень внимательно, - сказал Ваал Петрович. - Поскольку я знаю, какой ерундой забиты ваши головы, хочу сразу сказать, что опыт, который вы сейчас переживете, будет для вас неожиданным. Это не то, что вы предполагаете. Чтобы понять, что произойдет на самом деле, следует с самого начала усвоить одну довольно обидную для самолюбия вещь. Баблос сосем не мы. Его сосет язык. - Разве мы не одно целое? - спросила Гера. - До определенной границы. Она проходит именно здесь. - Но ведь мы что-то ощутим, верно? - О да, - ответил Ваал Петрович. - И в избытке. Но это будет совсем не то, что испытывает язык. - А что испытывает язык? - спросил я. - Я не знаю, - ответил Ваал Петрович. - Этого никто не знает. Такого я не ожидал. - Как же это? - спросил я растеряно. Ваал Петрович расхохотался. - Помнишь картину, которая висит у тебя в кабинете? - спросил он. - Где картотека? Наполеон на лошади? - Если честно, - сказал я, - меня уже давным-давно замучило это постоянное сравнение вампира с лошадью. - Последний раз, клянусь. Как ты полагаешь, лошадь знает, что думает Наполеон? - Думаю, что нет. - И я так думаю. Но когда Наполеон скачет по полю перед своей армией, он и лошадь кажутся одним существом. В некотором роде они им и являются... И когда Наполеон треплет свою верную лошадь рукой по шее... - Можете не продолжать, - сказал я. - Непонятно, зачем вообще объяснять что-то лошади. Наполеон бы этого точно не стал делать. - Рама, я понимаю твои чувства, - ответил Ваал Петрович. - Но жизнь гораздо проще, чем принято думать. В ней есть две дороги. Если человеку повезет, невероятно повезет - вот как повезло тебе и Гере - он может стать лошадью, которая везет Наполеона. А еще он можешь стать лошадью, которая всю жизнь вывозит неизвестно чей мусор. - Хватит коневодства, - сказала Гера. - Давайте о деле. - С удовольствием, - ответил Ваал Петрович. - Итак, красная церемония состоит из двух частей. Сначала язык сосет баблос. Это высшее таинство, которое есть в мире вампиров. Но, как я уже говорил, происходит оно не с нами, и мы мало знаем про его суть. В это время ваши переживания будут весьма разнообразными, но довольно неприятными. Даже болезненными. Придется потерпеть. Это понятно? Я кивнул - Затем боль проходит и наступает вторая часть опыта, - продолжал Ваал Петрович. - Если говорить о физиологической стороне, происходит следующее: насосавшись баблоса, язык выбрасывает прямо в мозг вампира дозу допамена, сильнейшего нейротрансмиттера, который компенсирует все неприятные переживания, связанные с первой частью опыта. - А зачем их надо компенсировать? - спросил я. - Ведь боль уже прошла. - Верно, - сказа Ваал Петрович. - Но о ней остались неприятные воспоминания. А нейротрансмиттер, выделяемый языком, настолько силен, что меняет содержание памяти. Вернее, не само содержание, а, так сказать, связанный с ним эмоциональный баланс. И окончательное впечатление, которое остается у вампира от красной церемонии, является крайне позитивным. Настолько позитивным, что у многих возникает психологическая зависимость от баблоса, которую мы называем жаждой. Это, конечно, парадоксальное чувство, потому что сам по себе прием баблоса довольно болезненная процедура. - Что такое "нейротрансмиттер"? - спросил я. - В нашем случае - агент, который вызывает в мозгу последовательность электрохимических процессов, субъективно переживаемых как счастье. У обычного человека за похожие процессы отвечает допамин. Его химическое название - 3,4-дигидроксифенилэтиламин. Допамен - весьма близкое вещество, если смотреть по формуле - справа в молекуле та же двуокись азота, только другие цифры по углероду и водороду. Название с химической точки зрения неточное. Его придумали в шестидесятые, в шутку: "dope amen", "наркотик" и "аминь". Пишется почти как "dopamine". Вампиры тогда интенсивно изучали химию своего мозга. Но потом работы были свернуты. А вот название прижилось. - А почему были свернуты работы? - спросил я. - Великая Мышь испугалась, что вампиры научатся сами синтезировать баблос. Тогда мог нарушиться вековой порядок. Если тебе интересно, можно углубиться в тему. Написать формулу допамена? Я отрицательно помотал головой. - Допамен близок к допамину по механизму действия, - продолжал Ваал Петрович, - но значительно превосходит его по силе, примерно как крэк превосходит кокаин. Он впрыскивается языком прямо в мозг и мгновенно создает свои собственные нейронные цепи, отличающиеся от стандартных контуров человеческого счастья. Поэтому можно совершенно научно сказать, что в течение нескольких минут после приема баблоса вампир испытывает нечеловеческое счастье. - Нечеловеческое счастье, - мечтательно повторил я. - Но это не то, что ты себе представляешь, - сказал Ваал Петрович. - Лучше не иметь никаких ожиданий. Тогда не придется разочаровываться... Ну, с объяснениями вроде все. Можно начинать. Мы с Герой переглянулись. - Поднимите ноги и разведите руки в стороны, - велел Ваал Петрович. Я осторожно принял требуемую позу, положив ноги на выдвинувшуюся из под кресла подставку. Кресло было очень удобным - тело в нем практически не ощущалось. Ваал Петрович нажал кнопку, и нагрудник опустился, мягко нажав на мою грудь. Ваал Петрович пристегнул к креслу мои руки и ноги фиксаторами, похожими на кандалы из толстого пластика. Потом он проделал то же самое с Герой. - Подбородок вверх... Когда я выполнил команду, он надвинул на мой затылок что-то вроде мотоциклетного шлема. Теперь я мог шевелить только пальцами. - Во время церемонии, - сказал Ваал Петрович, - может показаться, что тело перемещается в пространстве. Это иллюзия. Вы все время остаетесь на том же самом месте. Помните об этом и ничего не бойтесь. - А зачем тогда вы меня пристегиваете? - спросил я. - Затем, - ответил Ваал Петрович, - что эта иллюзия крайне сильна, и тело начинает совершать неконтролируемые движения, чтобы скомпенсировать воображаемые перемещения в пространстве. В результате можно получить серьезную травму. Такое раньше бывало весьма часто... Ну-с, готово. Кто-нибудь желает спросить что-то еще? - Нет, - ответил я. - Учтите, - сказал Ваал Петрович, - после начала процедуры дороги назад не будет. Можно только дотерпеть до конца. Так что не пытайтесь снять фиксаторы или встать из кресел. Все равно не выйдет. Понятно? - Понятно, - отозвалась Гера. Ваал Петрович еще раз внимательно осмотрел меня и Геру - и, видимо, остался доволен результатом. - Ну что, вперед? - спросил он. - В темноту, назад и вниз, - сказал я. - Удачи. Ваал Петрович отошел за кресло, пропав из моего поля зрения. Я услышал тихое жужжание. Откуда-то справа из шлема выдвинулась маленькая прозрачная трубочка и остановилась прямо над моим ртом. Одновременно на мои щеки с двух сторон надавили валики из мягкой резины. Мой рот открылся, и в ту же секунду с края трубочки сорвалась ярко-малиновая капля и упала мне в рот. Она упала мне точно на язык, и я рефлекторным движением прижал ее к десне. Жидкость была густой и вязкой, остро-сладкой на вкус - словно кто-то смешал сироп и яблочный уксус. Мне показалось, что она мгновенно впиталась в десну, как если бы там открылся крохотный рот, который втянул ее в себя. У меня закружилась голова. Головокружение нарастало несколько секунд и кончилось полной пространственной дезориентацией - я даже порадовался, что мое тело надежно закреплено и не может упасть. А потом кресло поехало вверх. Это было очень странно. Я продолжал видеть все вокруг - Геру, камин, стены, солнце на потолке, Ваала Петровича в темно-красной мантии. И вместе с тем у меня было четкое ощущение, что кресло с моим телом поднимается. Причем с такой скоростью, что я чувствовал перегрузку - как космонавт в стартующей ракете. Перегрузка нарастала, пока не сделалась такой сильной, что мне стало трудно дышать. Я испугался, что сейчас задохнусь и попытался сказать об этом Ваалу Петровичу. Но рот не подчинялся мне. Я мог только шевелить пальцами. Постепенно дышать стало легче. Я чувствовал, что двигаюсь все медленнее и медленнее - словно приближаюсь к невидимой вершине. Стало ясно, что я вот-вот ее перевалю, и тогда... Я успел только сжать пальцы в кулаки, и мое тело ухнуло в веселую и жуткую невесомость. Я ощутил холодную щекотку под ложечкой, и со страшной скоростью понесся вниз - все так же сидя на месте в неподвижном кресле. - Закрой глаза, - сказал Ваал Петрович. Я поглядел на Геру. Ее глаза были закрыты. Тогда я тоже зажмурился. Мне сделалось страшно, потому что ощущение полета стало всепоглощающим и абсолютно реальным, а вокруг уже не было неподвижной комнаты, чтобы ежесекундно убеждать меня в том, что происходящее - просто вестибулярная галлюцинация. Я попытался открыть глаза, и понял, что не могу. Кажется, я замычал от страха - и услышал тихий смешок Ваала Петровича. Теперь к моим галлюцинациям добавились зрительные. У меня была полная иллюзия полета сквозь ночное небо, затянутое тучами - вокруг было темно, но все-таки в этой темноте присутствовали облака еще более плотного мрака, похожие на сгустки пара, и я проносился сквозь них с невероятной скоростью. Казалось, вокруг меня образовалась какая-то пространственная складка, принимавшая на себя трение о воздух. Время от времени что-то внутри моей головы сжималось, и направление полета менялось, из-за чего я и