Оцените этот текст:


--------------------
Виктоp Пелевин. Бубен верхнего мира.
========================================
HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5
--------------------





     Войдя в тамбур, милиционер мельком глянул на  Таню  и  Машу,  перевел
взгляд в угол и удивленно уставился на сидящую там женщину.
     Женщина и вправду выглядела дико. По ее монголоидному лицу,  похожему
на загибающийся по краям трехдневный блин из столовой, нельзя было  ничего
сказать о ее возрасте - тем более что глаза женщины были  скрыты  кожаными
ленточками и бисерными нитями. Несмотря на теплую погоду, на голове у  нее
была меховая шапка, по которой проходили три широких кожаных полосы - одна
охватывала лоб и затылок, и с нее на лицо, плечи и грудь свисали тесемки с
привязанными к ним медными человечками, бубенцами и бляшками, а две других
скрещивались на макушке, где была укреплена грубо сделанная  металлическая
птица, задравшая вверх длинную перекрученную шею.
     Одета женщина была в широкую самотканую  рубаху  с  тонкими  полосами
оленьего меха, расшитую кожаной тесьмой, блестящими пластинками и  большим
количеством маленьких колокольчиков, издававших при каждом  толчке  вагона
довольно  приятный  мелодичный  звон.  Кроме  этого,  к  ее  рубахе   было
прикреплено множество мелких предметов непонятного назначения  -  железные
зазубренные стрелки, два ордена "Знак Почета", кусочки жести с выбитыми на
них лицами без ртов, а с правого плеча на георгиевской ленте  свисали  два
длинных ржавых гвоздя.  В  руках  женщина  держала  продолговатый  кожаный
бубен, тоже украшенный множеством  колокольчиков,  а  край  другого  бубна
торчал из вместительной теннисной сумки, на которой она сидела.
     - Документы, - подвел итог милиционер.
     Женщина никак не отреагировала на его слова.
     - Она со мной едет, - вмешалась Таня. - А документов  у  нее  нет.  И
по-русски она не понимает.
     Таня говорила устало, как человек, которому по нескольку раз  в  день
приходится повторять одно и то же.
     - Что значит документов нет?
     - А зачем пожилая женщина должна возить с собой документы? У нее  все
бумаги  в  Москве,  в  министерстве  культуры.  Она  здесь  с  фольклорным
ансамблем.
     - Почему вид такой? - спросил милиционер.
     - Национальный костюм, - ответила  Таня.  -  Она  почетный  оленевод.
Ордена имеет. Вон, видите - справа от колокольчика.
     - Тут вам не тундра. Это называется нарушение общественного порядка.
     - Какого порядка? - повысила голос Таня. - Вы что охраняете? Лужи эти
в тамбурах? Или их вон?
     Она кивнула в сторону двери, из-за которой летели пьяные крики.
     - В вагоне сидеть страшно, а вы, вместо того чтобы порядок навести, у
старухи документы проверяете.
     Милиционер с сомнением посмотрел на ту, кого Таня назвала старухой  -
она тихо сидела в  углу  тамбура,  покачиваясь  вместе  с  вагоном,  и  не
обращала никакого внимания на скандал по ее поводу. Несмотря  на  странный
вид, ее небольшая фигурка излучала такой покой  и  умиротворение,  что,  с
минуту поглядев на нее, лейтенант смягчился, улыбнулся чему-то далекому, и
машинальные фрикции его левого  кулака  вдоль  висящей  на  поясе  дубинки
затихли.
     - Зовут-то как? - спросил он.
     - Тыймы, - ответила Таня.
     - Ладно, - сказал милиционер, толкая вбок  тяжелую  дверь  вагона.  -
Смотрите только...
     Дверь за ним закрылась, и летевшие из вагона вопли стали  чуть  тише.
Электричка затормозила,  и  перед  девушками  на  несколько  сырых  секунд
возникла бугристая асфальтовая платформа, за  которой  стояли  приземистые
здания со множеством труб разной высоты и диаметра; некоторые из них слабо
дымили.
     - Станция Крематово, - сказал из динамика бесстрастный женский голос,
когда двери захлопнулись, - следующая станция - Сорок третий километр.
     - Наша? - спросила Таня. Маша кивнула и посмотрела на Тыймы,  которая
все так же безучастно сидела в углу.
     - Давно она у тебя? - спросила она.
     - Третий год, - ответила Таня.
     - Тяжело с ней?
     - Да нет, - сказала Таня, - она тихая. Вот так же и сидит  все  время
на кухне. Телевизор смотрит.
     - А гулять не ходит?
     - Не, - сказала Таня, - не ходит. На балконе спит иногда.
     - А самой ей тяжело? В смысле, в городе жить?
     - Сперва тяжело было, - сказала Таня, - а потом пообвыклась.  Сначала
все в бубен била по ночам, с невидимым кем-то  дралась.  У  нас  в  центре
духов много. Теперь они ей вроде как  служат.  На  плечо  эти  два  гвоздя
повесила, вон видишь? Всех победила. Только во время салюта до сих  пор  в
ванной прячется.
     Платформа  "Сорок  третий  километр"  вполне  соответствовала  своему
названию.  Обычно  возле  железнодорожных  станций  бывают  хоть  какие-то
поселения людей, а здесь не было ничего, кроме кирпичной избушки кассы,  и
увязать это место можно было только с  расстоянием  до  Москвы.  Сразу  за
ограждением начинался лес и тянулся насколько хватало глаз -  даже  неясно
было, откуда на платформе взялось несколько потертых пассажиров.
     Маша, сгибаясь под тяжестью сумки, пошла вперед. Следом, с  такой  же
сумкой на плече, пошла  Таня,  а  последней  поплелась  Тыймы,  позвякивая
своими колокольчиками и поднимая подол рубахи, когда надо было перешагнуть
через лужу. На ногах у нее были синие  китайские  кеды,  а  на  голенях  -
широкие кожаные чулки, расшитые бисером. Несколько раз  обернувшись,  Маша
заметила, что к левому чулку Тыймы пришит круглый циферблат от будильника,
а к правому - болтающееся  на  унитазной  цепочке  копыто,  которое  почти
волочилось по земле.
     - Слышь, Тань, - тихо спросила она, - а что это у нее за копыто?
     - Для нижнего мира, - сказала Таня. - Там  все  грязью  покрыто.  Это
чтоб не увязнуть.
     Маша хотела было спросить про циферблат, но передумала. От  платформы
в лес вела хорошая асфальтовая дорога, вдоль которой росли два ровных ряда
старых берез. Но через  триста  или  четыреста  метров  всякий  порядок  в
расположении деревьев пропал, потом незаметно сошел на нет асфальт, и  под
ногами зачавкала мокрая грязь.
     Маша подумала, что жил когда-то на  свете  начальник,  который  велел
проложить через лес асфальтовую  дорогу,  но  потом  выяснилось,  что  она
никуда не ведет, и про нее забыли. Грустно было Маше  глядеть  на  это,  и
собственная жизнь, начатая двадцать пять лет назад неведомой волей,  вдруг
показалась ей такой же точно дорогой - сначала прямой и ровной, обсаженной
ровными рядами простых истин, а потом забытой  неизвестным  начальством  и
превратившейся в непонятно куда ведущую кривую тропу.
     Впереди мелькнула привязанная к ветке березы  белая  тесемка.  -  Вот
здесь, - сказала Маша, - направо в лес. Еще метров пятьсот.
     - Что-то близко очень, - с сомнением сказала Таня. -  Непонятно,  как
сохранился.
     - А тут никто не ходит, - ответила Маша.  -  Там  же  нет  ничего.  И
колючкой пол-леса отгорожено.
     Действительно, скоро впереди появился невысокий бетонный столб, в обе
стороны от которого уходила провисшая колючая проволока. Потом стали видны
еще несколько столбов - они были старые и со  всех  сторон  густо  обросли
кустами, так что заметить  проволоку  можно  было  только  подойдя  к  ней
вплотную. Девушки молча пошли  вдоль  проволочной  ограды,  пока  Маша  не
остановилась возле очередной белой тесемки, свисающей с куста.
     - Здесь, - сказала она.
     Несколько рядов проволоки были задраны  и  перекручены  между  собой.
Маша и Таня поднырнули под нее без труда, а Тыймы полезла почему-то задом,
зацепилась рубашкой и долго звенела  своими  колокольчиками,  ворочаясь  в
узком просвете.
     За проволокой был такой же лес, как и  до  нее,  и  не  было  заметно
никаких следов человеческой деятельности. Маша уверенно двинулась вперед и
через несколько минут  остановилась  у  оврага,  на  дне  которого  журчал
небольшой ручей.
     - Пришли, - сказала она, - вон в тех кустах.
     Таня поглядела вниз.
     - Не вижу.
     - Вон хвост торчит, - показала Маша, - а вон крыло. Пошли, там  спуск
есть.
     Тыймы вниз не пошла - она села на Танину сумку, прислонилась спиной к
дереву и замерла. Маша с Таней, цепляясь за  ветки  и  скользя  по  мокрой
земле, спустились в овраг.
     - Слышь, Тань, - тихо сказала Маша, - а ей что, посмотреть  не  надо?
Как она будет-то?
     - Это ты не волнуйся, - сказала Таня,  вглядываясь  в  кусты,  -  она
лучше нас знает... Действительно. И как только сохранился.
     За кустами было что-то темное, грязно-бурое и очень старое. На первый
взгляд это напоминало  могильный  холмик  на  месте  погребения  не  очень
значительного  кочевого  князя,  в  последний  момент  успевшего   принять
какое-то странное христианство: из длинного  и  узкого  земляного  выступа
косо торчала широкая крестообразная конструкция из искореженного  металла,
в которой с некоторым усилием  можно  было  узнать  полуразрушенный  хвост
самолета, при падении отвалившийся от фюзеляжа. Фюзеляж почти весь ушел  в
землю, а в нескольких метрах перед ним сквозь орешник  и  траву  виднелись
контуры отвалившихся крыльев,  на  одном  из  которых  чернел  расчищенный
крест.
     - Я по альбому смотрела,  -  нарушила  молчание  Маша,  -  вроде  это
штурмовик   "Хейнкель".   Там   две   модификации   было   -    у    одной
тридцатимиллиметровая пушка под фюзеляжем,  а  у  другой  что-то  еще.  Не
помню. Да и не важно.
     - Кабину открывала? - спросила Таня.
     - Нет, - сказала Маша. - Одной страшно было.
     - Вдруг там нет никого?
     - Да как же, - сказала Маша, - фонарь-то цел. Гляди.  -  Она  шагнула
вперед, отогнула несколько веток  и  ладонью  отгребла  слой  многолетнего
перегноя.
     Таня наклонилась и приблизила лицо к стеклу. За ним виднелось  что-то
темное и, кажется, мокрое.
     - А сколько их там было? - спросила она. - Если  это  "Хейнкель",  то
ведь и стрелок должен быть?
     - Не знаю, - сказала Маша.
     - Ладно, - сказала Таня, - Тыймы определит. Жаль, фонарь закрыт. Если
бы хоть волос клок или косточку, куда легче было бы.
     - А так она не может?
     - Может, - сказала Таня, - только дольше. Темнеет  уже.  Пошли  ветки
собирать.
     - А на качество не влияет?
     - Что значит "качество"? - спросила Таня. - Какое тут  вообще  бывает
качество?
     Костер разгорелся и давал уже  больше  света,  чем  закрытое  низкими
облаками вечернее небо. Маша заметила, что  у  нее  появилась  нетерпеливо
приплясывающая на траве длинная тень, и ей стало немного не по себе - тень
явно чувствовала себя уверенней,  чем  она.  Маша  ощущала,  что  в  своем
городском платье она выглядит глупо, зато наряд  Тыймы,  на  который  весь
день с недоумением пялились  встречные,  в  прыгающем  свете  костра  стал
казаться самой удобной и естественной для человека одеждой.
     - Ну что, - сказала Таня, - скоро начнем.
     - А чего ждем-то? - шепотом спросила Маша.
     - Не торопись, - так же тихо ответила Таня, - она сама знает, когда и
что. Ничего ей говорить сейчас не надо.
     Маша села на землю рядом с подругой.
     - Жуть берет, - сказала она и потерла ладонью то место на куртке,  за
которым было сердце. - А сколько ждать?
     - Не знаю. Всегда по-разному бывает. Вот в  прошлом  году...  -  Маша
вздрогнула. Над поляной пронесся  сухой  удар  бубна,  сменившийся  звоном
множества колокольчиков.
     Тыймы стояла на ногах, нагнувшись вперед, и вглядывалась в  кусты  на
краю оврага. Еще раз ударив в бубен,  она  два  раза,  перемещаясь  против
часовой стрелки, обежала поляну,  с  удивительной  легкостью  перепрыгнула
стену кустов и исчезла в овраге. Снизу донесся ее жалобный и  полный  боли
крик, и Маша решила, что Тыймы сломала себе  ногу,  но  Таня  успокаивающе
прикрыла глаза.
     Из оврага понеслись частые удары бубна и  быстрое  бормотание.  Потом
стало тихо, и Тыймы появилась из кустов. Теперь она двигалась  медленно  и
церемониально; дойдя до центра поляны, она остановилась,  подняла  руки  и
стала ритмично постукивать в бубен. Маша на всякий случай закрыла глаза.
     К ударам бубна  вскоре  добавился  новый  звук  -  Маша  не  заметила
момента, когда он появился, и сначала  не  поняла,  что  это.  Сначала  ей
показалось, что рядом играет неизвестный смычковый инструмент, а потом она
поняла, что эту пронзительную и мрачную ноту выводит голос Тыймы.
     Казалось, этот  голос  возникал  в  совершенно  особом  пространстве,
которое он  сам  создавал  и  по  которому  перемещался,  наталкиваясь  на
множество объектов неясной природы,  каждый  из  которых  заставлял  Тыймы
издать несколько резких гортанных звуков. Отчего-то Маша представила  себе
сеть, которая волочится по дну темного омута, собирая все, что  попадается
навстречу. Вдруг голос Тыймы за что-то зацепился - Маша почувствовала, что
она пытается освободиться, но не может.
     Маша открыла глаза.  Тыймы  стояла  недалеко  от  костра  и  пыталась
вытащить свою кисть из пустоты. Она изо всех сил дергала рукой, но пустота
не поддавалась.
     - Нилти доглонг, - угрожающе сказала Тыймы, - нилти джамай!
     У Маши возникло ясное  ощущение,  что  пустота  перед  Тыймы  сказала
что-то в ответ.
     Тыймы засмеялась и встряхнула бубном.
     - Nein, Herr General, - сказала она, - das hat mit Ihnen gar nicht zu
tun. Ich bin hier wegen ganz anderer Angelegen-heit.
     Пустота что-то спросила, и Тыймы отрицательно покачала головой.
     - Она что, по-немецки говорит? - спросила Маша.
     - Когда камлает, говорит, -  сказала  Таня.  -  Она  тогда  по-любому
может.
     Тыймы еще раз попыталась выдернуть руку.
     - Heute ist schon zu spat, Herr General. Verzeirheng, ich hab es sehz
eilig, - раздраженно бросила она.
     На этот раз Маша почувствовала исшедшую из пустоты угрозу.
     - Wozu? - презрительно крикнула Тыймы, сорвала с  плеча  георгиевскую
ленту с двумя ржавыми гвоздями  и  раскрутила  ее  над  головой.  -  Нилти
джамай! Бляй будулан!
     Пустота отпустила ее руку с такой быстротой, что Тыймы  повалилась  в
траву. Упав, она засмеялась, повернулась к Тане  с  Машей  и  отрицательно
покачала головой.
     - Что такое? - спросила Маша.
     - Плохо дело, - сказала Таня. - В нижнем мире твоего клиента нет.
     - А может, она не до конца досмотрела? - спросила Маша.
     - А какой там, по-твоему, конец? Там никакого  конца  нет.  И  начала
тоже.
     - Что же делать теперь?
     - Можно в верхнем посмотреть, - сказала Таня, - только  шансов  мало.
Ни разу не получалось еще. Но попробовать, конечно, можно.
     Она повернулась к Тыймы,  которая  по-прежнему  сидела  на  траве,  и
ткнула пальцем вверх. Тыймы кивнула, подошла к лежащей у дерева  теннисной
сумке и вынула оттуда другой бубен. Потом она достала банку  кока-колы  и,
тряхнув головой, сделала несколько глотков, чем-то напомнив  Маше  Мартину
Навратилову на Уимблдонском корте.
     Бубен верхнего мира звучал иначе: тише  и  как-то  задумчивей.  Голос
Тыймы, взявший длинную заунывную ноту,  тоже  изменился  и  вместо  страха
вызвал у Маши умиротворение и легкую грусть. Повторялось то же самое,  что
и несколько минут назад, только теперь  происходящее  было  не  жутким,  а
возвышенным и неуместным  -  потому  неуместным,  что  даже  Маша  поняла:
совершенно незачем тревожить те области мира, к которым обращалась  Тыймы,
подняв лицо к темному небу в просветах между ветвями и легонько постукивая
в свой бубен.
     Маше вспомнила старый мультфильм  про  похождения  маленького  серого
волка в каких-то очень тесных, густо и мрачно  размалеванных  подмосковных
пространствах; в мультфильме все это иногда исчезало  и  непонятно  откуда
появлялся залитый полуденным солнцем простор,  почти  прозрачный,  где  по
бледной акварельной дороге шел вдаль еле прорисованный перышком странник.
     Маша  потрясла  головой,  чтобы  прийти  в  себя,  и  огляделась.  Ей
показалось, что составные части окружающего - все  эти  кусты  и  деревья,
травы и темные облака, только что плотно  смыкавшиеся  друг  с  другом,  -
раздвинулись под ударами бубна, и  в  просветах  между  ними  открылся  на
секунду странный, светлый и незнакомый мир.
     Голос Тыймы на что-то наткнулся, попытался пройти дальше, не  смог  и
застыл на одной напряженной ноте.
     Таня дернула Машу за руку.
     - Ты смотри, есть, - сказала она, - нашли. Сейчас подсечет... - Тыймы
воздела руки вверх, пронзительно крикнула и повалилась в траву.
     До Маши донесся далекий гул самолета. Он приходил непонятно откуда  и
звучал долго, а когда затих, в овраге раздалась целая серия звуков: стук в
стекло, лязганье ржавого железа и тихий, но отчетливый мужской кашель.
     Таня встала, сделала несколько шагов в сторону  оврага,  и  тут  Маша
заметила стоящую на краю поляны темную фигуру.
     - Шпрехен зи дойч? - хрипло проговорила Таня.
     Фигура молча двинулась к огню.
     - Шпрехен зи дойч? - пятясь, повторила Таня, - глухой, что ли?
     Красноватый свет костра упал на крепкого мужика лет сорока в  кожаной
куртке и  летном  шлеме.  Подойдя,  он  сел  напротив  хихикнувшей  Тыймы,
скрестил ноги и поднял глаза на Таню.
     - Шпрехен зи дойч?
     - Да брось ты, - спокойно сказал мужик, - заладила.
     Таня разочарованно присвистнула.
     - Кто будете? -  спросила  она.  -  Я-то?  Майор  Звягинцев.  Николай
Иванович. А вы вот кто?
     Маша с Таней переглянулись.
     - Непонятно, - сказала  Таня,  -  какой  еще  майор  Звягинцев,  если
самолет немецкий?
     - Самолет трофейный, - сказал майор.  -  Я  его  на  другой  аэродром
перегонял, а тут...
     Лицо майора Звягинцева перекосилось - было  видно,  что  он  вспомнил
что-то до крайности неприятное.
     - Так вы что, - спросила Таня, - советский?
     - Да как сказать, - ответил  майор  Звягинцев,  -  был  советский,  а
сейчас не знаю даже. У нас там все иначе.
     Он поднял взгляд на Машу; та отчего-то смутилась и отвела глаза.
     - А вот вы здесь к чему, девушки? - спросил он. - Ведь пути  живых  и
мертвых различны. Или не так?
     - Ой,  -  сказала  Таня,  -  извините  пожалуйста.  Мы  советских  не
тревожим. Это из-за самолета так вышло. Мы думали, там немец.
     - А немец вам зачем?
     Маша подняла глаза  и  поглядела  на  майора.  У  него  было  широкое
спокойное лицо, слегка курносый нос и многодневная щетина на щеках.  Такие
лица нравились Маше - правда, майора  немного  портила  пулевая  дырка  на
левой скуле, но Маша уже давно решила, что совершенства в мире нет,  и  не
искала его в людях, а тем более в их внешности.
     - Да понимаете, - сказала Таня, - сейчас  ведь  время  такое,  каждый
прирабатывает как может. Ну и мы вот с ней... - Она кивнула на безучастную
Тыймы. - Короче, работа у нас такая. Сейчас  ведь  все  отсюда  валят.  За
фирму замуж выйти - это четыре косаря зеленых. А мы в среднем  за  пятьсот
делаем.
     - Что же, с усопшими? - недоверчиво спросил майор.
     -  Да  подумаешь.  Гражданство-то  остается.  Мы  с  таким   условием
оживляем, чтоб женился. Обычно немцы бывают. Немецкий труп у нас  примерно
как живой негр из Зимбабве идет или русскоязычный еврей  без  визы.  Лучше
всего, конечно, - испанец из "Голубой дивизии", но это  дорогой  покойник.
Редкий. Ну и итальянцы еще есть, финны. А  румын  с  венграми  даже  и  не
трогаем.
     - Вот оно что, - сказал майор. - А долго они потом живут?
     - Да года три, - сказала Таня.
     - Мало, - сказал майор. - Не жалко их?
     На минуту Таня задумалась, ее красивое лицо стало совсем серьезным, и
между бровями  наметилась  глубокая  складка.  Наступила  тишина,  которую
нарушало только потрескивание сучьев в костре да тихий шелест листвы.
     -  Строгий  вопрос,  -  сказала  она  наконец.  -  Вы  как,   всерьез
спрашиваете?
     - На всю катушку. - Таня подумала еще чуть-чуть. - Я так  слышала,  -
заговорила она, - есть закон земли и есть закон неба.  Проявишь  на  земле
небесную силу, и все твари придут в движение,  а  невидимые  -  проявятся.
Внутренней основы у них  нет,  и  по  природе  они  всего  лишь  временное
сгущение тьмы. Поэтому и недолго остаются в круговороте превращений.  А  в
глубинной сути своей пустотны, оттого не жалею.
     - Так и есть, - сказал майор. - Крепко понимаешь.
     Морщинка между таниных бровей разгладилась.
     - А вообще, если честно - работы столько, что и  думать  некогда.  За
месяц обычно штук десять делаем, зимой меньше. На Тыймы в  Москве  очередь
на два года вперед.
     - А эти, которых вы оживляете, они что, всегда соглашаются?
     - Почти, - сказала Таня. -  Там  же  тоска  страшная.  Темно,  тесно,
благодати нет. Скрежет. Правда, как у вас, не знаю, из верхнего мира у нас
еще клиента не было. Но, конечно, и внизу все мертвецы разные.  Год  назад
под Харьковом такое было - жуть. Танкист один из "Мертвой головы" попался.
Одели мы его, значит, помыли, побрили, объяснили  все.  Вроде  согласился.
Невеста у него хорошая была, Марина с журфака. Сейчас за японского морячка
вроде пристроили...  Господи,  видели  б  вы,  как  они  всплывают...  Как
вспомню... Про что это я говорила?
     - Про танкиста, - сказал майор.
     - А, ну да. Короче, мы ему денег дали немного,  чтоб  человеком  себя
почувствовал. Он, понятно, пить начал, сначала  они  все  пьют.  И  тут  в
какой-то палатке ему водку не продали. Рубли попросили. А  у  него  только
купоны были и марки  оккупационные.  Так  он  им  сначала  из  парабеллума
витрину разнес, а ночью на "тигре" приехал и  все  ларьки  перед  вокзалом
утрамбовал. С тех пор танк этот часто по  ночам  видят.  Так  и  ездит  по
Харькову, коммерческие палатки давит. А днем исчезает. Куда - непонятно.
     - Бывает такое, - сказал майор, - в мире много странного.
     - С тех пор мы только по вермахту работать стали. А с СС никаких дел.
Они все двинутые какие-то.  То  сельсовет  захватят,  то  петь  начнут.  А
жениться не хотят, устав запрещает.
     Над поляной пронесся сильный порыв  холодного  ветра.  Маша  оторвала
завороженный  взгляд  от  майора  Звягинцева  и  увидела,  как   из   трех
ответвлений стоявшего на краю поляны дерева вышли три прозрачных  человека
неопределенного вида. Тыймы испуганно вскрикнула и мгновенно забилась Тане
за спину.
     - Ну вот, - пробормотала Таня, - начинается. Да не бойся  ты,  дуреха
старая, не тронут.
     Она встала и пошла навстречу  прозрачным  людям,  издалека  делая  им
успокаивающие жесты, совсем как нарушивший правила водитель  остановившему
его инспектору. Тыймы сжалась в комок, вдавила голову  в  колени  и  мелко
затряслась. Маша на всякий случай подвинулась ближе к костру и вдруг  всем
телом почувствовала  обращенный  на  нее  взгляд  майора  Звягинцева.  Она
подняла глаза. Майор печально улыбнулся.
     - Красивая вы, Маша, - тихо сказал он. - Я  ведь,  когда  Тыймы  ваша
звать меня стала, в саду работал. Звала она, звала, надоела страшно. Хотел
уж вас всех шугануть, выглянул, значит, и тут вас увидел, Маша. И  так  вы
меня поразили, слов не найду. В школе у меня подруга была  похожая,  Варей
звали. Такая же, как вы, была, и  тоже  нос  в  веснушках.  Только  волосы
длинные носила. Любил я ее. Если б не вы, Маша, я бы сюда пришел разве?
     - А у вас там что, сад есть? - чуть покраснев, спросила Маша.
     - Есть.
     - А как это место называется, где вы живете?
     - У нас никаких названий нет, - сказал майор. -  Поэтому  и  живем  в
покое и радости.
     - А как там у вас вообще?
     - Нормально, - сказал майор и опять улыбнулся.
     - Что, - спросила Маша, - и вещи есть, как у людей?
     - Как вам сказать, Маша. С одной стороны как бы есть, а  с  другой  -
как бы нет. В общем,  все  такое  приблизительное,  расплывчатое.  Но  это
только если вдуматься.
     - А где вы живете?
     - У меня там как бы домик с участком. Тихо так, хорошо.
     - А машина есть? - спросила Маша и сразу же смутилась,  таким  глупым
показался ей собственный вопрос.
     - Если захочется, бывает. Отчего не быть.
     - А какая?
     - Когда как, - сказал майор. - И печь бывает микроволновая, и  это...
машина стиральная. Стирать только  нечего.  И  телевизор  цветной  бывает.
Правда, канал всего один, но все ваши в нем есть.
     - Телевизор тоже когда какой?
     - Да, - сказал майор. - Когда "Панасоник" бывает, когда  "Шиваки".  А
как припомнишь - глядь, и нет ничего. Только пар зыбкий клубится...  Да  я
же говорю, все как у вас. Единственно, названий нет. Безымянно все. И  чем
выше, тем безымянней.
     Маша не нашлась, что еще спросить, и замолчала,  обдумывая  последние
слова майора. Таня тем временем что-то горячо доказывала  трем  прозрачным
людям:
     - А я вам еще раз говорю, что она от  грома  шаманит,  -  долетал  ее
голос, - все по закону. Ее в детстве молнией ударило, а потом ей дух грома
кусочек жести подарил, чтоб она себе козырек сделала... А чего это  я  вам
предъявлять буду? Почему она с собой носить должна? Никогда таких  проблем
не возникало... Постыдились бы к старой женщине придираться.  Лучше  бы  в
Москве с народными целителями порядок навели. Такая чернуха  прет  -  жить
страшно, а вы к старухе... И пожалуюсь...
     Маша почувствовала, как майор прикоснулся к ее локтю.
     - Маша, - сказал он, - я пойду сейчас. Хочу тебе одну  вещь  подарить
на память.
     Маша заметила, что майор перешел на "ты", и ей это понравилось.
     - Что это? - спросила она.
     - Дудочка, - сказал майор.  -  Из  камыша.  Ты,  как  от  этой  жизни
устанешь, так приходи к моему самолету. Поиграешь, я к тебе и выйду.
     - А в гости к вам можно будет? - спросила Маша.
     - Можно, - сказал майор. - Клубники поешь. Знаешь, какая у  меня  там
клубника.
     Он поднялся на ноги.
     - Так придешь? - спросил он. - Я ждать буду.
     Маша еле заметно кивнула.
     - А как же вы... Вы ведь живой теперь?
     Майор пожал плечами, вынул из кармана  кожаной  куртки  ржавый  ТТ  и
приставил к уху.
     Грохнул выстрел. Таня обернулась и в  страхе  уставилась  на  майора,
который  пошатнулся,  но  удержался  на  ногах.  Тыймы  подняла  голову  и
захихикала. Опять подул  холодный  ветер,  и  Маша  увидела,  что  никаких
прозрачных людей на краю поляны больше нет.
     - Буду ждать, - повторил майор  Звягинцев  и,  покачиваясь,  пошел  к
оврагу, над которым разлилось еле видное радужное сияние. Через  несколько
шагов его фигура растворилась в темноте,  как  кусок  рафинада  в  стакане
горячего чая.
     Маша глядела в окно тамбура на проносящиеся мимо огороды и  домики  и
тихо плакала.
     - Ну чего ты, Маш,  чего?  -  говорила  Таня,  заглядывая  подруге  в
заплаканное лицо. - Плюнь, бывает такое.  Хочешь,  поедем  с  девками  под
Архангельск. Там в болоте Б-29 лежит  американский,  "Летающая  крепость".
Одиннадцать человек, всем хватит. Поедешь?
     - А когда вы ехать хотите? - спросила Маша.
     - После пятнадцатого. Ты,  кстати,  пятнадцатого  приходи  к  нам  на
праздник  чистого  чума.  Придешь?  Тыймы  мухоморов  насушила.  На  бубне
верхнего мира тебе постучим, раз уж понравилось так. Слышь, Тыймы,  правда
здорово будет, если Маша к нам в гости придет?
     Тыймы подняла лицо и широко улыбнулась в ответ, показывая  коричневые
осколки зубов, в разные стороны торчащие из десен.  Улыбка  вышла  жуткая,
потому что глаза Тыймы были скрыты свисающими с шапки кожаными  ленточками
и казалось, что она улыбается одним только ртом,  а  ее  невидимый  взгляд
остается холодным и внимательным.
     - Не бойся, - сказала Таня, - она добрая.
     Но Маша уже смотрела в окно,  сжимая  в  кармане  подаренную  майором
Звягинцевым камышовую дудочку, и напряженно о чем-то думала.

Last-modified: Mon, 26 Oct 1998 04:44:19 GMT
Оцените этот текст: