публиках Средней Азии - "бир-сум", "бир-сом" и "бир-манат". В Иране - "авдаль-халлаж". В Ираке - "джалал-идди". В Монголии - "улан-далай". (Интересно, что во Внутренней Монголии колеса стучат совсем иначе - "ун-гер-хан-хан".) В Афганистане - "накшбанди-накшбанди". В Персии - "карнак-зебуб". На Украине - "трiх-тарарух". В Германии - "вриль-шрапп". В Японии - "додеска-дзен". У аборигенов Австралии - "тулуп". У горских народов Кавказа и, что характерно, у басков - "дарлан-бичесын". В Северной Корее - "улду-чу-чхе". В Южной Корее - "дулду-кванум". В Мексике (особенно у индейцев Уичотль) - "тональ-нагваль". В Якутии - "тыдын-тыгыдын". В Северном Китае - "цао-цао-тантиен". В Южном Китае - "дэ-и-чань-чань". В Индии - "бхай-гхош". В Грузии - "коба-цап". В Израиле - "таки-бац-бубер-бум". В Англии - "клик-о-клик" (в Шотландии - "глюк-о-клок".) В Ирландии - "блабла-бла". В Аргентине..." Андрей перевел взгляд в самый низ страницы, где длинные столбцы перечислений заканчивались коротким заключительным абзацем: "Но, конечно, красивее, задушевнее и нежнее всего колеса стучат в России - "там-там". Так и кажется, что их стук указывает в какую-то светлую заревую даль - там она, там, ненаглядная..." В дверь постучали, и Андрей рефлекторно схватился за рукоять замка, чуть не свалившись с унитаза. - Скоро ты там? - спросил голос в коридоре. - Сейчас, - сказал Андрей и смял газету в неровный ком. "Там-там, - стучали колеса под мокрым заплеванным полом, - там-там, там-там, там-там, тамтам, там-там, там-там, там-там..." В соседнем вагоне была пробка - там шли похороны. Мимо пропускали, но толпа двигалась очень медленно, подолгу застывая на месте. - Бадасов умер, - сказал рядом чей-то голос. Перед Андреем стояла неспокойная девочка с огромными грязными бантами в волосах. Стуча кулаком в стекло, она глядела в окно, иногда поворачиваясь к стоящей рядом матери, одетой в турецкий спортивный костюм. - Мама, - спросила вдруг она, - а что там? - Где там? - спросила мама. - Там, - сказала девочка и ткнула кулаком в окно. - Там там, - с ясной улыбкой сказала мама. - А кто там живет? - Там животные, - сказала мама. - А еще кто там? - Еще там боги и духи, - сказала мама, - но их там никто не видел. - А люди там не живут? - спросила девочка. - Нет, - ответила мама, - люди там не живут. Люди там едут в поезде. - А где лучше, - спросила девочка, - в поезде или там? - Не знаю, - сказала мама, - там я не была. - Я хочу туда, - сказала девочка и постучала пальцем по стеклу окна. - Подожди, - горько вздохнула мать, - еще попадешь. Пьяные проводники, наконец, управились с подстаканником, труп шмякнулся о землю, подпрыгнул и покатился вниз по откосу. Вслед полетели подушка, полотенце, два красных венка и мраморное пресс-папье - покойный, судя по всему, был человек заметный. - Я хочу туда-а, - пропела девочка на несуществующий мотив, - там-там, где боги и духи, там-там, живут на свободе... Мать дернула ее за руку, приложила палец к губам и, сделав страшные глаза, кивнула на толпу скорбящих. Заметив, что Андрей смотрит на девочку, она подняла на него глаза и чуть выгнула брови, как бы приглашая на вершину годов, прожитых неким абстрактным Вахтангом Кикабидзе, чтобы снисходительно улыбнуться оттуда трогательной детской наивности. - Чего это вы на меня так смотрите, - сказал женщине Андрей, - я, может, тоже туда хочу. - Это что, - спросила женщина, - в снежные люди, что ли? Андрей вспомнил цепочку следов на снегу за окном, которую год назад видел из окна ресторана - это явно были отпечатки ботинок, несколько десятков метров тянувшиеся вдоль пути, а затем совершенно неожиданно прервавшиеся, словно тот, кто их оставил, растворился в воздухе. 5 Над столом горела лампа, и Петр Сергеевич пил свой вечерний чай. Он подносил к губам аккуратно обмотанный вафельным полотенцем стакан, дул в него и громко чмокал губами. Чай он всегда пил с легким отвращением, словно целовался с женщиной, которую уже давно не любит, но не хочет обидеть невниманием. - Судить их надо, - вдруг сказал он. - Судить надо этих сволочей, вот что я тебе скажу. - Кого? - спросил Андрей. Он лежал на своем месте, заложив руки за голову, и глядел в потолок, по которому ползла какая-то живая черная точка. - Всех, - сказал Петр Сергеевич и почему-то перешел на шепот. - Весь штабной вагон, начиная с бригадира. Ты посмотри, что делается. Ложек уже нет, привыкли. Ладно. А теперь подстаканники. Где подстаканники, а? Скажи мне, где подстаканники? - Украли, надо думать, - сказал Андрей. - А воры кто? - вскричал Петр Сергеевич тоном Чацкого, устраивающего очередное разоблачение в тамбуре вагона Фамусовых. - Да и не просто воры уже. Это раньше воровали. А теперь - знаешь, как это называется? Родиной торгуют, вот что. - Да бросьте вы, - сказал Андрей. - Вы же не в подстаканнике родились. И не в ложке. - Не в ложке. Да ты что думаешь, мне ложек твоих жалко? Мне девочек жалко, чистых наших девочек, ласточек этих синеглазых, которые в плацкарте себя всякой мрази продают, понял? Андрей промолчал. - Воруют нагло, - сказал Петр Сергеевич, успокаиваясь. - Ничего не боятся. Власть потому что ихняя. - Такого, чтоб не воровали, тут никогда не было, - сказал Андрей. - Нынешние хоть в окна живыми никого не кидают. В запертую дверь купе сильно постучали. - Кто там? - спросил Андрей. - Андрей, это я, - крикнул голос из-за двери. - Открой быстрее! Голос был Гришин. Андрей вскочил на ноги, открыл дверь, и Гриша, скользнув внутрь, сразу же запер ее за собой. Его лицо было в крови, а пиджак испачкан в нескольких местах. Андрей заметил, что на его лацкане уже нет крылатой эмблемы МПС, а на ее месте зияет рваная дыра. - Что случилось? - спросил он, усаживая Гришу на диван. - Напали, - сказал Гриша. - Иду я, значит, из ресторана, один. Уже почти до дома дошел, и тут - представляешь? В переходе между вагонами. Четверо их было. Двое спереди и двое сзади. А у одного, сука, ложка заточенная. - Много отняли-то? - Много, - сказал он, - не спрашивай. Сегодня с Иваном расчет был - все забрали. Козлы. Ботаники. Андрей намочил из графина вафельное полотенце и протянул его Грише. - Что, - спросил он, - не заплатил вовремя? - Да причем тут это, - сказал тот, прикладывая полотенце к скуле. - Это урла какая-то залетная. Не знают, на кого наехали. Ну да я завтра всех тут на уши поставлю. - Может быть, навел кто-нибудь? - Ты что, - сказал Гриша. - Кроме Ивана, никто про это и не знал. А ему это незачем. Я же тебе говорю, просто урла. Петр Сергеевич, до этого деликатно прятавший лицо за газетой, высунулся и сказал: - Вот так, Андрей. Вот так. Говоришь, нынешние из окон не кидают? А надо кидать. Вот именно как раньше делали - руки-ноги вязать, и головой вниз на шпалы. Публично. Тогда и чай будет сладкий, и вежливость в коридоре. И друга твоего никто тронуть не посмеет. - А вы не боитесь, что вас самого выкинут? - спросил Андрей. - Меня-то за что? Я всю жизнь честно работал. Ты пройди по купейным вагонам - половина дверей вот этими руками поставлена. Я при всякой власти нужен. - Двери? - оживился Гриша. - Простите, вас как звать? Петр Александрович, очень приятно. А я Григорий Струпин, директор совместного предприятия "Голубой вагон". Петр Сергеевич пожал протянутую ему руку, улыбнулся и поправил воротник. - Извините за мой внешний вид, - сказал Гриша, широко улыбаясь разбитым ртом и косясь на свой изуродованный лацкан, - так обстоятельства сложились. Мне как раз нужна небольшая консультация насчет дверей. Понятно, не бесплатная - потом по договору проведем. - Ну, если смогу, - проговорил Петр Сергеевич. - Скажите, а замки на дверях действительно из никеля? - Нет, - сказал Петр Сергеевич, - понимаете ли, никелевое только покрытие. А сами замки... - Слышь, Гриша, - сказал Андрей. - Вы тут поговорите пока, а я по коридору пройдусь. Посмотрю на всякий случай, ждет тебя кто-нибудь или нет. Он закрыл за собой дверь. Коридор был безлюден. Андрей дошел до его конца и выглянул в тамбур - там никого не оказалось. С другой стороны вагона было то же самое. Он вернулся к двери в свое купе и услышал за ней оживленный голос Гриши и уклончивое хмыканье Петра Сергеевича. Несколько секунд постояв у порога, он пошел по вагону дальше, остановился у плексигласового кармана на стене и вытащил из него неизвестную брошюру. На обложке была фотография автора, усатого мужчины, похожего на сильно похудевшего, поумневшего и протрезвевшего Ницше, а называлась брошюра "Путеводитель по железным дорогам Индии". В ней не хватало примерно половины страниц, вырванных с мясом со скрепок. Андрей остановился на освещенной площадке перед тамбуром, поставил ногу на треугольную крышку мусорного бака, прислонился плечом к окну и стал читать тот лист, которому предстояло покинуть книгу следующим: "советовал мне преподобный Шри Бававсенаху, я задал себе этот вопрос. Ответ пришел почти сразу - сколько я себя помню, больше всего в жизни я люблю подолгу стоять у открытого окна в коридоре, поставив ногу на треугольную крышку мусорного бака, высунув наружу локти и глядя на несущуюся мимо стену джунглей. Иногда приходится прижиматься плечом к стеклу, пропуская идущих в тамбур, и тогда я вспоминаю, что стою у окна мчащегося по Индии вагона, а все остальное время даже не очень понятно, что происходит и с кем. Не замечали ли вы, дорогой читатель, что когда долго глядишь на мир и забываешь о себе, остается только то, что видишь: невысокий склон в густых зарослях конопли (которую, стоит поезду замедлить ход, рвут специальными палками из соседних окон), оплетенная лианами цепь пальм, отделяющая железную дорогу от остального мира, изредка река или мост в колониальном стиле или защищенная стальной рукой шлагбаума пустая дорога. Куда в это время деваюсь я? И куда деваются эти деревья и шлагбаумы в то время, когда на них никто не смотрит? Да какая мне разница. Важно ведь совсем другое. Ближе всего к счастью - хоть я и не берусь определить, что это такое - я бываю тогда, когда отворачиваюсь от окна и краем сознания - потому что иначе это невозможно - замечаю, что только что меня опять не было, а был просто мир за окном, и что-то прекрасное и непостижимое, да и абсолютно не нуждающееся ни в каком "постижении", несколько секунд существовало вместо обычного роя мыслей, одна из которых подобно локомотиву тянет за собой все остальные, обволакивает их и называет себя словом "я". Опять слышен трубный клич далекого слона, вероятно белого, - счастлив ли..." - Эй! - Андрей поднял глаза. Перед ним стоял Гриша. - Ну чего? Кого-нибудь видел? - Нет, - ответил Андрей. - Ты бы посидел еще полчаса на всякий случай. - Нет, - сказал Гриша, - пойду. Сосед у тебя полезный мужик оказался. Я с ним завтра утром встречу назначил. Ну пока. - Пока. Гриша исчез за дверью тамбура. Андрей закрыл брошюру, сунул ее в карман и пошел к себе в купе. Минут через пять, когда уже был выключен свет и он изо всех сил старался успеть заснуть до того момента, когда Петр Сергеевич начнет храпеть, тот вдруг прокашлялся и сказал: - Слышь, Андрей. А чего это Григорий тебя мистиком называет? Шутит? - Да, - сказал Андрей. - Конечно шутит. Круче него тут мистиков нет. 4 Как всегда, Андрея разбудило радио - бескрайний баритон читал стихи: - Петроградское небо мутилось дождем, в никуда уходил эшелон. Без конца взвод за взводом и вождь за вождем наполнял за вагоном вагон... Петр Сергеевич еще храпел. Андрей поглядел в окно. Небо было низким и серым и, действительно, вовсю мутилось дождем, крошечные капли которого расшибались о стекло. В дверь постучали. - Да-да. Вошел проводник с чаем. Поставив стаканы на стол, он прибрал сторублевку и закрыл за собой щелкнувшую никелированным замком дверь. От этого щелчка проснулся Петр Сергеевич. Странно, но вместо того, чтобы по обыкновению отвернуться к стене и заснуть еще часа на два, он, как на пружине, приподнялся на локте и посмотрел на Андрея совершенно безумным взглядом. - Вы сегодня опять храпели, - сказал Андрей. - Да? А ты свистел? - Свистел, - ответил Андрей. - А сколько времени? - спросил Петр Сергеевич. - Половина десятого. Петр Сергеевич выматерился, вскочил на ноги и принялся торопливо причесываться - оказалось, что он спал в костюме и даже с галстуком на шее. - Вы куда так спешите? - спросил Андрей. - Дела, - сказал Петр Сергеевич, зажал под мышкой потертую кожаную папку, с которой Андрей не видел его уже года три, и выскочил в коридор. Андрей повернулся к стене и закрыл глаза. Стихи по радио кончились, и начались объявления. Андрей повернул ручку громкости против часовой стрелки до упора, но голоса все равно были явственно слышны. "Каждому, каждому в лучшее верится, - пропел детский хор, катится, катится голубой вагон. - Фирма "Голубой вагон", - сказало взволнованное контральто. - Наш поезд - действительно скорый". Это была гришкина реклама. В динамике что-то пискнуло, и жизнерадостный мужской голос продекламировал: "Сигареты марки "Бой". Покурил, и хрен с тобой". Потом была долгая пауза, и, наконец, объявили "Утренний кинозал". - Сегодня мы поговорим о фильме японского кинорежиссера Акиры Куросавы "Додескаден", - гнусаво заговорил ведущий, - снятом в 1970 году по новелле писателя Акутагавы Рюноскэ "Под стук невидимых колес". Собственно говоря, само название фильма и является японской имитацией звука стучащих о рельсы колес. Итак, закройте глаза и представьте себе раннее утро в послевоенном японском вагоне купейного типа. Хлопают двери, в коридор выходят спешащие по своим делам люди. Сквозь закопченные недавними боями стекла уже светит знаменитое японское солнце. И вдруг в толпе появляется первый из героев, которого в вагоне называют "трамвайным сумасшедшим". Дело в том, что этот молодой человек воображает себя водителем невидимого маленького поезда - по-японски "трамвая" - который ездит взад-вперед по реальному вагону. Согласитесь, концепция непростая и требующая осмысления... Андрей встал и начал быстро одеваться. Надев куртку, он плотно застегнул ее на все пуговицы, взял с верхней полки темные очки и кепку с козырьком, потом сунул в карман перчатки и маленький деревянный клин, который вынул из-под матраса. Пока он одевался, радио почти не было слышно, но когда он на секунду замер у дверей, думая, все ли он взял, опять стал слышен вкрадчивый и гнусавый голос: - Надо сказать, что герои фильма занимаются делами, которые с полным правом можно назвать важными и серьезными, - это мелкооптовая торговля, медленное умирание с голоду, воровство, деторождение и так далее. И вот, проводя параллель между жизнью этих людей и действиями "трамвайного сумасшедшего", который взад-вперед бегает по коридору вагона и кричит: "додеска-дэн! додеска-дэн!", имитируя стук существующих только в его сознании колес отдельного маленького поезда, Куросава как бы стремиться показать, что каждый из социально адекватных героев тоже, в сущности, едет по реальному вагону в своем собственном маленьком иллюзорном "трамвае". Но, однако, Куросава не намечает никаких путей выхода из показанного им бесприютного мира. Чего там, напугать людей просто, а вот... В коридоре радио не работало. Андрею повезло довольно быстро - через два тамбура на восток он оказался в совершенно пустом вагоне. Судя по запаху, там морили тараканов, и пассажиры прятались от запаха дихлофоса за плотно закрытыми дверьми. Быстро пройдя по пыльной ковровой дорожке, Андрей замер возле двери служебного купе, где напевающий проводник, склонясь над огромной металлической раковиной, мыл пустые банки из-под пива (в соседнем вагоне их раскрашивали в национальном духе и продавали на Запад). Выждав момент, когда проводник отвернулся, Андрей проскользнул мимо двери и вошел в туалет. Закрывшись, он втиснул клин между дверью и рычагом замка и несколько раз ударил по нему ладонью - теперь проводник не смог бы отпереть дверь с той стороны даже своим ключом. Окно открылось сразу. Андрей выглянул в образовавшийся просвет - все соседние окна были заперты. Он надел перчатки, кепку и очки, повернулся к окну спиной и заведенными назад руками уцепился за верхний край рамы. Потом уперся ногой в дюралевую ручку на стене, изогнулся и стал медленно и осторожно высовываться наружу. Он уже давно мог повторить все необходимые движения с закрытыми глазами, но все равно каждый раз ему на несколько секунд становилось не по себе. В оккультных книгах, которые продавали в тамбуре у ресторана, эта процедура была описана очень запутанно и таинственно, со множеством иносказаний, - о ней явно писали люди, не понимавшие, про что они на самом деле рассказывают. Самым простым эвфемизмом происходящего было выражение "ритуальная смерть". В каком-то смысле так оно и было - то же самое происходило с умершим, которого выдвигали из окна, чтобы сбросить на насыпь. Но, конечно, это было единственным сходством, хотя процедура действительно была довольно рискованной. А что касалось темного подсознательного страха, то от него спасали только трезвость и чувство юмора - Андрей напоминал себе, что попросту лезет на крышу вагона. Над окном был вогнутый карниз для стока воды. Андрей ухватился за его край и подтянулся вверх - теперь он сидел на краю окна, свесив ноги внутрь. Далеко впереди по ходу поезда показалась зеленая полоска кустов, и он полез быстрее, чтобы его не исхлестали ветки. Через несколько секунд он уже был наверху, на ребристой и непривычно широкой крыше вагона, покрытой облупившейся желтой краской и усеянной ржавыми грибами вентиляционных башенок. Встав на ноги, он осмотрелся. Далеко на западе на крыше стояли люди, но отсюда никого нельзя было разглядеть. Перепрыгнув через несколько вагонных стыков, Андрей нашел вмятину, по которой он узнавал место, под которым было купе Хана, и постучал по ней ногой. Хан появился минут через пять - на нем была брезентовая куртка с капюшоном и такие же очки, как у Андрея. Они молча пошли на запад, с разбега перепрыгивая пустоты над резиновыми сочленениями переходов. Вскоре позади осталась скользкая крыша ресторана, вагон с погрантамбуром, и те, кто стоял впереди, стали приветственно махать руками. Андрей узнал нескольких человек и помахал в ответ. В обычном смысле знаком он ни с кем не был - все общение с людьми, которых они с Ханом встречали наверху, сводилось к обмену приветственными жестами. Они миновали неподвижного старика в грязном ватнике и старой военной ушанке - как обычно, он сидел по-турецки в центре крыши и курил длинную трубку с крошечным металлическим чубуком (было непонятно, как он ухитряется зажигать ее на таком ветру). Дальше сидела компания в длинных темно-серых рясах - лица этих людей были скрыты капюшонами, так что нельзя было ничего сказать ни об их поле, ни о возрасте. Расположившись кружком, они изучали непонятную геометрическую фигуру, начерченную углем на крыше вагона. Фигура была та же, что и раньше, - круг с какими-то симметричными линиями, похожими на разомкнутую звезду. Андрей вспомнил, что и прошлым, и даже позапрошлым летом они были заняты тем же самым - было совершенно неясно, с какой целью они так долго смотрят на этот простой рисунок. Вообще, Андрей сомневался, что люди, которых он встречает на крыше, лезут на нее с какой-нибудь определенной целью. У него самого такой цели никогда не было, и он ничего от этих прогулок не ждал. Правда, с Ханом он познакомился именно здесь. В тот раз они не перемолвились ни словом - здесь никто никогда ни с кем не говорил, - но узнали друг друга через день или два, столкнувшись в коридоре. Позже Хан сказал, что подниматься на крышу не только бесполезно, но скорее даже вредно, потому что там человек оказывается только дальше от возможности по-настоящему покинуть поезд, - но все равно они продолжали сюда лазить, просто для того, чтобы хоть на время покинуть осточертевшее пространство всеобщей жизни и смерти. Ни начала, ни конца поезда видно не было - линия вагонов, несколько раз изгибаясь в поле зрения, доходила в обе стороны до горизонта, но все же локомотив где-то существовал, и этому, помимо множества внутривагоннометафизических обоснований, были два прямых доказательства - толстый медный провод в полуметре над головой и иногда доносившийся неведомо откуда тихий протяжный гул. Андрей почувствовал, как Хан дергает его за рукав, и посмотрел туда, куда тот указывал. На соседней крыше стояла довольно странная компания - четверо человек, одетых, словно музыканты, в какие-то преувеличенно-латиноамериканские наряды. В следующую секунду Андрей увидел в их руках инструменты и понял, что это действительно музыканты. Из-за грохота колес музыки совсем не было слышно, но ясно было, что маленький оркестр выкладывается изо всех сил, - тот, что играл на флейте Пана, от напряжения даже чуть приседал на месте, а у гитаристов были такие исступленные лица, словно в руках у них были не гитары, а винтовки, и они шли на штурм бронекупе самого Пабло Эскобара. Андрей перевел взгляд дальше и увидел странного человека с широкой соломенной шляпой за плечами - он стоял опасно близко к краю вагона, пританцовывал на месте и размахивал руками, как будто пытался согреться. Ни этого человека, ни музыкантов Андрей раньше никогда тут не встречал. Поезд мчался к реке, или, может быть, узкому ответвлению озера, над которым был перекинут странный мост - у него были очень низкие ограждения, еле доходившие до крыши поезда. Андрей подумал, что их, наверно, можно было бы перепрыгнуть, и в тот самый момент, когда ему в голову пришла эта мысль, человек с соломенной шляпой на шнурке сильно оттолкнулся от крыши, оторвался от вагона и перелетел над ограждением моста. Несколько секунд Андрей не мог поверить, что это действительно произошло. Потом он упал на живот, подполз к краю крыши и свесился с нее, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Вода под мостом была практически неподвижной, по ее поверхности расходились круги, в центре которых покачивалась похожая на огромную кувшинку соломенная шляпа. Прошло несколько долгих секунд, и над водой показался черный мячик головы. Человек поплыл к берегу, а потом все скрыла заросшая травой насыпь. Андрей поднялся на ноги и поглядел на Хана. Тот восхищенно качал головой и, судя по движениям губ, что-то говорил. Все вокруг смотрели в сторону скрывшейся реки - даже непонятные люди в рясах, обычно не обращавшие никакого внимания на остальных, сейчас стояли на ногах и растерянно глядели на восток, где навсегда остался неизвестный. Только старик в ушанке все так же неподвижно сидел на своем обычном месте и пускал вдаль едва заметные на ветру струйки дыма - было непонятно, то ли он просто ничего не заметил, то ли видел и не такое. Музыканты куда-то исчезли. Андрей поискал их взглядом и увидел несколько маленьких фигурок, прыгающих с вагона на вагон - они успели отойти уже довольно далеко на запад. 3 - Нравится? - спросил Антон. - Только честно. - Что? - Новая серия, - сказал Антон и кивнул на стол. - Почему серия? - удивился Андрей. - Они же все одинаковые. - В этом и концепт, - сказал Антон. - Они номерные, как литографии. Андрей сидел на краю лавки, глядя на пивную банку в руках Антона. Тот тихо что-то мычал и водил по ней маленькой кисточкой, неестественно изогнув шею, чтобы не измазать в краске бороду - тем не менее, на ней уже было несколько белых пятен, которые казались ранней сединой. Несколько готовых расписных банок стояло на столике - на всех был одинаковый рисунок: коридор вагона, по которому с чайными стаканами в руках идут румяные девушки в кокошниках и желтоволосые ребята в красных рубахах, все на одно лицо, похожее на вымя, - было это, как Андрей понял, сознательной и даже подчеркнутой цитатой из Гумилева, потому что из лиц торчали длинные коровьи соски, прыскающие струйками молока, а под рисунком славянской вязью было выведено: Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон. - Так что? - повторил Антон. - По-моему, хорошо, - сказал Андрей. - Только уж очень социально. Все-таки "Будвейзер Господа моего" у тебя куда сильнее был. - Не понимаю, - сказал Антон, - почему, что бы я ни нарисовал, все с "Будвейзером" сравнивают? - Просто вспомнилось, - сказал Андрей. - Действительно гениальная вещь была. Напротив Антона сидела его жена Ольга, которая мелкой шкуркой зачищала поверхность банок. Ее ноги были закрыты одеялом, потому что дверь в купе была снята с петель и по полу сильно дуло. На месте двери висело еще одно одеяло - оно не доставало до пола, и были видны ботинки и шлепанцы проходящих по коридору. Андрей поднял глаза на погнутые петли и покачал головой. - Я понять не могу, как же вы им разрешили дверь снять? - спросил он. - Ведь никто права не имел, если вы не согласны. - А нас никто не спрашивал, согласны мы или нет, - сказал Антон. - Пришли и сказали, что конверсия. Из купейных в плацкартные. Подписать что-то дали, и все. Ну, хватит об этом. Ты кого-нибудь из наших видел? - Гришу часто вижу, - сказал Андрей. - Он сейчас, как они выражаются, поднялся, то есть денег много. Еще Серегу видел недавно. Очень сильно изменился. Не пьет, не курит. Утризм принял. - Это еще что? - Это религия такая, очень красивая. Они верят, что нас тянет вперед паровоз типа "У-3" - они его еще "тройкой" называют, - а едем мы все в светлое утро. Те, кто верит в "У-3", проедут над последним мостом, а остальные - нет. - Да? - сказал Антон. - Надо же. Не слышал никогда. А ты сам его часом не принял? - Нет, не принял, - сказал Андрей. - У меня все по-прежнему. Вот книжку хорошую читаю. Называется "Путеводитель по железным дорогам Индии". Совершенно случайно ее нашел. Потом, если хочешь, дам. - А о чем там? - спросил Антон, поднимая банку над головой и внимательно ее разглядывая. - Даже трудно так сказать. Просто человек едет в поезде по Индии и пишет о том, что с ним происходит. Причем так и не ясно - то ли он действительно по Индии едет, то ли просто так себе представляет. Тебе понравится. - Она у тебя с собой? - спросил Антон. - Да, - сказал Андрей. - Прочти кусочек, а? А то у меня руки в краске. - Какой кусочек? - спросил Андрей. - Любой. - Тогда, - сказал Андрей, - я с того места начну, где сам читаю. Я тебе в двух словах скажу, что там раньше было, - сначала он пишет о том, что видит в окне, а потом начинает описывать тех, кто ему мешает возле этого окна стоять. Очень длинная и желчная классификация. Андрей достал из кармана книжку, открыл ее на заложенной странице и начал читать вслух: "Куда они все идут? Зачем? Разве они никогда не слышат стука колес или не видят голых равнин за окнами? Им все известно про эту жизнь, но они идут дальше по коридору, из сортира в купе и из тамбура в ресторан, понемногу превращая сегодня в очередное вчера, и думают, что есть такой Бог, который их за это вознаградит или накажет. Но если они не сходят с ума, значит, все они знают какой-то секрет. Или это я знаю секрет, которого лучше не знать никому. Нечто такое, из-за чего я уже никогда в жизни не смогу вот так невинно и бессмысленно, белея глазными белками, идти себе по чуть покачивающемуся коридору и даже не отдавать себе отчета в том, что по коридору иду я. Но я ведь не знаю никакого секрета. Я просто вижу жизнь такой, как она есть, трезво и точно, и никогда не смогу принять этот грохочущий на стыках рельсов желтый катафалк за что-то другое. Мне нравится Индия, и поэтому сейчас я еду по Индии. А они просто сумасшедшие, пассажиры сумасшедшего поезда, и во всем, что они говорят, я слышу только стук колес. И оттого, что их много, а я почти один, не меняется ничего..." Андрей услышал какое-то шуршание, поднял глаза и увидел, что жена Антона надевает сапоги. Антон вытирал руки, измазанной в краске тряпкой. - Извини, старик, - сказал он, - мы в театр идем. Ты прочти самую последнюю строчку. Чем там все кончается. Андрей поколебался, открыл последнюю страницу и прочел: "Милость беспредельна, и я точно знаю, что когда поезд остановится, за его желтой дверью меня будет ждать белый слон, на котором я продолжу свое вечное возвращение к Неименуемому". - Понятно, - сказал Антон. - Интересно, конечно. Только читать этого я не буду, спасибо. - Тебе не понравилось? - Я бы не сказал, что мне это понравилось или не понравилось, - ответил Антон. - Просто это не имеет отношения ко мне лично. - Почему? А то, что ты рисуешь, - сказал Андрей и кивнул на расписанные банки, - это разве не то же самое на другом языке? Остановите вагон, и так далее? Или ты это не всерьез? Неискренне? - Что значит "не всерьез, неискренне", - сказал Антон. - Детские какие-то у тебя понятия. Есть жизнь, и есть там искусство, творчество. Соц-арт там, концептуализм там. Модерн там, постмодерн там. Я их уже давно с жизнью не путаю. У меня жена, ребенок скоро будет - вот это, Андрюша, всерьез. А рисовать там можно что угодно - есть всякие там культурные игры и так далее. Так что вагоны я только на пивных банках останавливаю, опять-таки потому, что о ребенке думаю, который вот в этом настоящем вагоне будет дальше ехать. Понимаешь? Он слегка топнул в пол и показал рукой на стену. - Антон, - сказал Андрей, - ты ничего сейчас не слышишь? Антон замер и прислушался. - Нет, - сказал он, - ничего. А что я должен слышать? - Так. Показалось. - Пора идти, - сказала Ольга, отдергивая висящее в дверном проеме одеяло, - опоздаем. - А на что вы идете? - спросил Андрей. - "Бронепоезд 116-511", - ответила Ольга. - Не пугайся, там авангардное прочтение. - Чье прочтение? - спросил Андрей. - "Театр на верхней полке", - сказала Ольга. - У них там все коллективно и анонимно, так что чье там прочтение, никто там не знает. По секрету могу сказать, что декорации там рисовал Антон. Хочешь с нами? Там пройти можно. - Нет, - сказал Андрей, - я еще к Хану зайду. Давно у него не был. - Как он там, кстати, поживает? - спросил Антон. - Нашел себя? - Да, - сказал Андрей, - и еще много другого. Ну пока. - Пока. Привет там всем передавай. 2 На двери в купе Хана висел непонятно откуда взявшийся календарь с котятами, который закрывал знакомую царапину. Несколько секунд Андрей не мог понять, в чем дело, потом огляделся по сторонам, убедился, что не ошибся дверью и постучал. Никто не ответил. Андрей открыл дверь. В купе был неправдоподобный беспорядок - такой, какой возникает только при похоронах, родах и переездах. На диване Хана сидела пожилая полная женщина со следами былого безобразия на отечном лице - возраст уже благополучно эвакуировал ее из зоны действия эстетических характеристик. На полу перед ней стояло несколько чемоданов и накрытая платком корзина, источавшая густой запах колбасы. С верхней полки торчала крошечная детская ножка, обтянутая белым носком, которая чуть качалась в такт вагону. - Здравствуйте, - сказал Андрей. - День добрый, - ответила женщина, поднимая ничего не выражающие глаза. - А где Хан? - Таких тут не живет. - Он что, переехал? - Не знаю, - сказала она, - может, переехал, а может, умер. Мы не знаем. Мы очередники. Нас на площадь вселили. Вы у проводника спросите, он знает. - А вещи? - спросил Андрей, - вещи остались? - Никаких вещей тут не было, - оживляясь, сказала женщина, - что это вы придумываете? Какие такие вещи? - Да нет, - сказал Андрей, - вы не подумайте, что я с претензиями. Я спрашиваю просто. - Пустой диван, - сказала женщина, - полка тоже пустая. Я чужого в жизни не возьму. - Понятно, - сказал Андрей, повернулся и толкнул дверь вбок. - А вы не Андрей? - спросила вдруг женщина. - Андрей. А что? - Тут письмо какое-то лежало. Написано - Андрею, а какому, непонятно. И от кого, непонятно. Может, это вам? - Мне, - сказал Андрей, - давайте. - Где-то оно здесь было, - забормотала женщина, шаря среди вываленного на стол белья. - Разбирать теперь все это полгода. Жизнь страшная стала. В коридоре давка, а сил нет. Ага, нашла. Вот оно. А точно вам? У вас билет ваш есть с собой? - А я безбилетник, - развязно пошутил Андрей. Женщина хмыкнула и протянула Андрею конверт. - Девкам будешь голову морочить, - сказала она с некоторой игривостью. - Все. Больше никаких вещей нету. - Спасибо, - сказал Андрей, убирая письмо в карман. - Большое спасибо. - До свидания, - сказала женщина. Выйдя из купе, Андрей чуть не столкнулся с идущим по вагону проводником, но ни о чем не стал его спрашивать. Петр Сергеевич был пьян и весел. На столе перед ним стояла не обычная бутылка "железнодорожной", а граненый флакон дорогого коньяка "Лазо" с пылающей паровозной топкой на этикетке. Рядом были развернуты какие-то чертежи и синьки - Андрей заметил на одной из них сильно увеличенную ручку дверного замка. Еще было несколько официального вида бумаг с печатями - в них, судя по масляным пятнам, был завернут сервелат, которым Петр Сергеевич успел хищно закусить - казалось, что разбросанные по столу ошметки клевал орел. - Как дела? - Нормально, - ответил Андрей, - а у вас? Петр Сергеевич показал большой волосатый палец. - Завтра меня весь день не будет, - сказал он, - с самого утра. И ночью тоже не приду. Ты за меня бельишко получишь? - Хорошо, - сказал Андрей. - Вы только проводника предупредите. А что, уже тридцатое? - Да, - сказал Петр Сергеевич, - тридцатое. Как время-то летит. Так и пожить не успеешь. Тебе налить? Андрей помотал головой. Сняв ботинки, он улегся на свое место, повернулся лицом к стене и достал из кармана "Путеводитель по железным дорогам Индии", в который было вложено письмо. Поколебавшись секунду, он спрятал конверт назад в карман. "Завтра прочту", - подумал он и наугад раскрыл книгу. "...в сущности, никакого счастья нет, есть только сознание счастья. Или, другими словами, есть только сознание. Нет никакой Индии, никакого поезда, никакого окна. Есть только сознание, а все остальное, в том числе и мы сами, существует только постольку, поскольку попадает в его сферу. Так почему же, думаю я снова и снова, почему же нам не пойти прямо к бесконечному и невыразимому счастью, бросив все остальное? Правда, придется бросить и себя. Но кто бросит? Кто тогда будет счастлив? И кто несчастлив сейчас?" Андрею хотелось спать, и он плохо понимал написанное - слова налезали друг на друга и образовывали перед глазами сложные геометрические конструкции. Он закрыл книгу. - Андрюх, - подал голос Петр Сергеевич, - ну чего ты мурыжишься? Махни стакан. - Правда, не хочу, - сказал Андрей, - спасибо. - Как знаешь. Андрей повернулся на спину, и некоторое время изучал тусклый желтый плафон на потолке. - Петр Сергеевич, - сказал он, - а вы когда-нибудь думали, куда мы едем? - У тебя что, - спросил Петр Сергеевич сквозь пищу, - неприятности, да? Наплюй. Подумаешь там, одну бросил, другую нашел. В плацкарту сходи, там быстро развеешься. Знаешь, сколько там сучек этих? Там их вагон. Были бы деньги. - Ну все-таки. Куда? - Ты чего, сам не знаешь? - Вам что, сказать трудно? - Да нет, не трудно. - Ну так скажите. Куда мы, по-вашему, едем? - Куда, куда. Тебе что, услышать хочется лишний раз? Ясное дело, куда. К разрушенному мосту. Что ты себе смолоду такой херней голову забиваешь, Андрюха? 1 Утро было облачным - вместо неба вверху висела ровная серая поверхность, похожая на потолок в коридоре, только без вентиляционных дырочек. Петр Сергеевич уже ушел. На столе лежала записка для проводника и стояло два стакана с успевшим остыть чаем. Андрей оделся, вынул из кармана письмо и тут же сунул его назад. Потом он запер дверь и сел на стол. Петр Сергеевич терпеть этого не мог, а уж ног на своем диване не простил бы ни за что и никому, но сегодня его можно было не брать в расчет. Андрей никогда не упускал возможности в одиночестве провести пару часов у окна купе. Это было совсем не то же самое, что стоять возле окна в коридоре, где постоянно приходилось пропускать идущий мимо народ и вообще множеством трудноуловимых способов взаимодействовать с окружающими. Андрей не особо верил автору индийского "Путеводителя", писавшему о том, что безмятежному созерцанию ландшафта можно предаваться и перед дверью набитого орущими людьми тамбура. Сегодня день был не очень удачный - в нескольких метрах за окном неслась бесконечная стена деревьев. Обычно такие насаждения закрывали обзор на несколько часов, а иногда и дней, и оставалось только смотреть на полосу травы между поездом и деревьями, разглядывая предметы, выброшенные из когда-то пролетевших здесь вагонов "Желтой стрелы". Сначала все внизу сливалось в однородное серо-зеленое месиво, но через несколько минут глаза привыкали, и становилось достаточно короткой доли секунды, чтобы идентифицировать искусственные вкрапления в пейзаж. Возможно, дело было не в натренированности взгляда, а в воображении, и он успевал не столько разглядеть проносящееся мимо окон, сколько домыслить и воссоздать то, что там должно находиться, пользуясь мельчайшими намеками, которые давал окружающий мир. Но насчет большинства объектов, лежавших на склонах насыпи, ошибиться было трудно. Больше всего было, конечно, пустых бутылок. Зимой они яркими зелеными пятнами выделялись на снегу, а сейчас их можно было отличить от травы только по блеску. Более легкие пивные банки сносило потоком воздуха, и они обычно не отлетали от вагонов так далеко. Изредка попадались довольно странные предметы - например, в одном месте из небольшого болотца торчала свежевоткнувшаяся в грязь картина в огромной золотой раме (Андрею показалось, что это стандартная репродукция "Будущих железнодорожников" Дейнеки.) В другом месте, примерно через километр после картины, мелькнул развалившийся при падении никелированный самовар. А недалеко от него лежал великолепный кожаный чемодан, на котором сидела большая жирная ворона. Повсюду белели яркие пятна использованных презервативов - впрочем, иногда презерватив можно было перепутать с небольшой костью вроде ключицы, а костей в траве валялось почти столько же, сколько бутылок. Особенно много было черепов - потому, наверно, что они оказывались слишком тяжелыми для мелких грызунов, а звери покрупнее боялись подходить близко к грохочущей желтой стене. Некоторые черепа, совсем старые, были до меловой белизны отполированы дождями и ветром, а на тех, что посвежее, еще оставались волосы и куски плоти. Особенно Андрея рассмешил один череп с блестящей дужкой очков, в которых, как показалось, даже сохранились стекла. На кустах и деревьях было множество следов недавних похорон - разноцветные полотенца, одеяла и наволочки. Они развевались по ветру, как флаги, приветствуя новую жизнь, несущуюся вперед и мимо, - так, вспомнил Андрей, сказал, кажется, какой-то поэт, бросившийся потом головой вниз из окна вагона-ресторана. Подушек тоже было много - и совсем еще новых, и уже сгнивших под частыми в это лето дождями. Их хозяева обычно лежали неподалеку в самых разных позах и стадиях разложения, многие, правда, и на насыпи сохраняли стро