вых, кото-рой симпатизировал сам царь, Хвостов сознательно чуточку.... полевел (цвет его "партийных" штанов из черного стал темно-серым). Между прочим, он тишком расспрашивал в Думе о Распутине -- где бывает, стервец, каковы привычки его, мер-завца? Пуришкевич подсказал ему: -- Я давно слежу за Гришкой, он проводит вечера на "Вилле Родэ", но сидит в кабинете, редко выхода в общий зал... Хвостов повадился таскаться на "Виллу Родэ", несколько раз видел Распутина в зале. Гришка сразу же узнал его, но не обращал на депутата никакого внимания. Только однажды, пьяный, он тол-кнул столик Хвостова, и прорвало его старую обиду: -- Пьешь? Жрешь? А кады я приехал в Нижний, у меня гроша за душой не было... Сам к тебе на обед набивался, а ты, голопуп, рази накормил меня? Рази жену свою предъявил мне? Хвостов не стал с ним спорить. Скромнейше сидел, в уголочке, терпеливо слушал, как с эстрады воет старуха цыганка: Обобью я гроб батистом, А сама сбегу с артистом... О политических деятелях иногда судят не по тому, что они говорят и делают, а по тому, что они не сказали и чего не сделали. Хвостов в Думе столь упорно отмалчивался, что за его молчанием грозно чуялось нечто из ряда вон выходящее. Сохра-няя тупое реакционное молчание, он стал лидером фракции правых. Но человеку с такой утробой одного лидерства для про-питания маловато. Таким людям необходим портфель министра внутренних дел!.. I. ВЕРБОВКА АГЕНТОВ Побирушка так жил, так жил... гаже не придумать! Уже в наше время журнал "Вопросы истории" дал картинное описание этого бесподобного жития: "Его квартира была одновременно и часов-ней, и салоном, где встречались гомосексуалисты всего города... ели, пили и здесь ночевали по двое на одной кровати. Перебывало более тысячи молодежи, часто приводимой князем прямо с улицы. Андронников вел себя подозрительно, отлучаясь с кем-либо в ван-ную комнату". От себя дополню: по военным училищам Петербур-га юнкерам был зачитан секретный приказ -- избегать знакомства с князем М.М.Андронниковым (Побирушкой)! Но, как известно, государь "в высоконареченном милосердии своем" покровитель-ствовал педерастам. Стоял, так сказать, на страже их семейного очага! А в длинном списке имен, составленном царицей и Выру-бовой, где все человечество разделялось на "наших" и "не наших", гомосексу-алисты были причислены к таинственной секте "наших"... Иногда я думаю: комики, а не люди! После революции лакей кня-зя, некто Кильтер, дал показания о средствах Побирушки: "Чуть ли не каждодневно брал из банка по тысяче. Вино белое и красное текло рекой. Как-то я купил в английском погребе тысячу бутылок вина, так едва хватило на две недели. Со стола не сходили икра,, балык, анчоусы, торты, дорогие колбасы и прочее". Но с чего такая роскошь, читатель? На это можно ответить вторым вопро-сом: "А на кой же тогда черт существует славная русская кавале-рия?" Конница всегда имеет падеж лошадей, а шкуры павших стоят недешево, иначе с чего бы обувь делали? Весной 1912 года Побирушка увязался в очередную командировку Сухомлинова в Туркестан, где они скупали по дешевке благодатные ферганские земли с хлопком и виноградниками, а продавали их налево по бешеным ценам... Теперь понятно, что Побирушка возле Пяти углов не стоял с озябшею, протянутой к прохожим рукой! Однажды к нему на квартиру вдруг нагрянул директор депар-тамента полиции Степан Белецкий... Нет, нет, читатель! Ты на-прасно плохо подумал. Белецкий был вполне нормальный мужчи-на -- без декадентских выкрутасов, отличный семьянин. Ради ка-кого беса его сюда занесло -- я не знаю. Но все-таки занесло... -- Выпить хотите? -- предложил Побирушка. -- Нельзя. Завтра доклад у министра. Разговорились. Белецкий сказал: -- А ведь я упорно занимаюсь самообразованием. -- Вот как? -- поразился Побирушка. -- Представьте! Именно только попав в департамент полиции, я начал усиленно просвещать себя. И знаете что читаю? -- Эдгара По? -- Пошел он... Я читаю серьезные монографии всемирно из-вестных историков революций -- от Карлейля до Альбера Вандаля. Не скрою, мне интересно знать, что в революциях бывает с таки-ми людьми, как я... Жена говорит: "Степан, не лезь, ты погиб-нешь!" А я уже залез. И уже не выбраться. Сижу по уши и вижу, как жернова крутятся... Из истории же видно, что конец будет один -- повесят или расстреляют. Что лучше -- не знаю. Но это меня на-страивает на боевой лад, и я делаю все, чтобы затоптать искры... -- Наверное, устали, -- посочувствовал Побирушка. -- Зверски! Едва нога таскаю. -- Хотите?.. -- Чего? -- Ну... этого. -- Не понял. -- Отдохнуть, говорю, хотите? Встряхнуться? -- Да не мешало бы... только -- как? Побирушка дал ему порошочек в аптечном фантике, провел в ванную комнату и запер там одного, крикнув ему через дверь: -- Вы понюхайте... весь мир прояснится. Понюхав, Степан вылез в коридор с белым носом-пилочкой. -- А чем вы меня угостили? -- полюбопытствовал. -- Кокаинчик. Первый сорт. -- Я ж не проститутка. Вы бы хоть предупредили... -- Жизнь тяжелая штука, -- философски заметил князь. -- Столько возни, столько крутни, -- огорчился Степан. -- Мне уже сорок. А чего я видел в этой жизни хорошего? -- А вы думаете -- я видел хорошее? -- Одни будни! А я все жду, когда праздник начнется... -- Да, вам тяжело. Вы заходите ко мне почаще. -- Спасибо. А кокаин и правда неплох -- проясняет. Побирушка проводил его до дверей. -- Я знаю одну гимназисточку. Сам-то я этим не интересуюсь, но люди знающие говорят -- дым с копотью... даже кусается! -- Что вы, что вы! -- испугался Белецкий. -- Я человек проч-ных моральных устоев... У меня жена -- сущее золото. Сам-то я сын бакалейного лавочника, а жена -- дворянка из фамилии Дуропов, дочка генерала... Вы мне больше такого не предлагайте! Дверь закрылась, но Побирушка по опыту жизни знал, что она еще не раз откроется перед Белецким. Женщин князь не выносил, и его бедлам навещала только Наталья Илларионов-на Червинская. * * * Откуда она взялась? О-о, эта дама достойна внимания... Нач-нем с того, что она была двоюродной сестрой первого мужа Ека-терины Викторовны Сухомлиновой. В бракоразводном процессе она сначала поддерживала своего брата Бутовича, но затем, оценив преимущества дружбы с министром, переменила фронт -- стала на сторону Сухомлиновых. По документам Червинская представ-ляется мне дамой хитрой, желающей взять от жизни побольше и послаще, что характерно для мещанской натуры. Захудалая барынька из провинции, она была кривлякой и, подобно смолянке, яйца стыдливо именовала "куриными фруктами". Женщина уже в летах, много любившая (но мало любимая), она сохранила неутолимый, волчий аппетит к удовольствиям молодых лет... На широком пиру разгильдяйства военного министерства ей не повезло, ибо Сухо-млинов не нашел дамской должности, и Червинскую пристроил в свою контору Альтшуллер. Но этого, конечно, мало для старею-щей женщины, жившей как на иголках, в тайном предчувствии, что где-то еще томится по ней сказочный принц, который падет к ее ногам и будет умолять о ночи любви. Одетая на подачки Альтшуллера с безвкусной роскошью, мадам Червинская брала гитару с пышным бантом, и министерская квартира наполнялась пением тоскующей львицы из конотопского хутора по названию Утопы: Ты едешь пьяная, ты едешь бледная, по темным улицам -- совсем одна, тебе мерещится дощечка медная и шторы синие его окна... В поисках острых ощущений Червинская ринулась на Англий-ский проспект, где в это время проживал Гришка Распутин. Что у них там было (и было ли вообще что-нибудь) -- я выяснить не мог (В известной книге "Rasputin und die Frauen" ("Распутин и женщи-ны". Берлин, 1927) приведена любопытная таблица взаимоотношений Распутина со столичным обществом; там в числе его прочных "поклон-ниц" обозначена и Н.И.Червинская.). Но генералу Сухомли-нову женщина рассказывала так: -- Григорий понял, что я единственная женщина в мире, на которую он как мужчина не имеет никакого влияния. Однажды потерпев фиаско, он убрал свои лапы, и мы сели пить чай, как бесполые амебы... Хотите, я вас с ним познакомлю? Сухомлинов в ужасе замахал руками: -- Что угодно, только не это чудовище... * * * Сухомлинов твердо отвергал все попытки Распутина устано-вить с ним близкие отношения. Отдадим ему должное -- он посту-пал как порядочный человек. Этой "ошибки" ему уже не испра-вить, и расплачиваться за нее станет его жена... Между тем Ната-лья Илларионовна Червинская, попав в столицу, хотела обойти все рестораны, побывать на всех гуляньях, прокатиться на всех трамваях, даже если один из маршрутов и завозил на городскую свалку! Странное дело: Петербург битком набит мужчинами, и ни один из них не бросился в ноги Червинской, умоляя о знойном счастье. Червинская (чтобы не быть совсем одной) таскала за со-бой племянника Колю Гошкевича, который тоже был устроен Сухомлиновым на теплое местечко. Худосочный юноша с жидень-ким галстуком, уже не голодный, но еще и не сытый, он, конеч-но, никак не мог украсить общество такой дамы, как его неуто-ленная тетушка. Но... ладно! Пошли они в ночной ресторан "Аквариум" на Каменноостровском, ныне Кировском, проспекте, где размеща-ется теперь киностудия "Ленфильм". Сели за столик. Коля Гошкевич оглядел высокие пальмы, увидел, какие роскошные королевы есть на свете, сразу же и бесповоротно осознал все свое ничтоже-ство и надрался так, что через пять минут можно считать -- вроде бы он есть, на самом же деле его нету. Оказавшись в таком невы-годном положении Наталья Илларионовна величественным взо-ром конотопской Клеопатры окинула сверкающий зал и тут... Читатель, прошу тебя сохранять хладнокровие! Тут к ней подошел тот самый "принц", который ей снился в жарких снах. Интересный молодой человек, одетый, как на кар-тинке журнала, пригласил ее к танцу. Это было бразильское танго, "танец, по тем временам считавшийся неприличным", и Червин-ская доказала его неприличие тем, что безбожно прилипала к сво-ему кавалеру: пусть он знает -- ему попалась не холодная рыба! Потом они оставили Колю Гошкевича погибать и дальше, а сами уселись в глубокую тень, где к ним на цыпочках, словно карман-ный вор, приблизился скрипач Долеско, и его скрипка пробура-вила в сердце Червинской огромную кровоточащую рану. "Принц" вел себя идеально (еще бы!), а говорил именно те слова, которых Червинская так давно желала: -- Вы божество мое... Одну ночь любви... Умоляю! При этом глаза его оставались ледяными, а тогда, в этот роко-вой вечер, они казались женщине демоническими. Пили какое-то вино, музыка ликовала, голова кружилась. В синем дыму папиро-сы, с лицом узким, как ликерная рюмка, "принц" шептал ей на ухо: Страстная, безбожная, пустая, Незабвенная. Прости меня! Червинская поняла, что стоит на краю пропасти. -- Я твоя... Увези меня на край ночи, и там я окачу тебя с головы до пяток горячею волной неземной страсти! "Принц" вывел ее из ресторана на улицу, где, как и подобает бульварным романам, его ждал "напиер" на шести цилиндрах в тридцать пять лошадиных сил с корпусом, особо модным в ту пору (типа "кароссери"). На темных улицах фары ослепляли редких прохожих. Червинская всю дорогу подражала главной героине нашу-мевшей недавно кинодрамы "Не подходите к ней с вопроса-ми": склоняя голову на грудь кавалера, она тихо подвывала -- сквозь зубы: А на диване -- подушки алые, Духи д'Орсей, коньяк "Мартель", Твои глаза -- всегда усталые, А губы пьяные -- как хмель.. Приехали. Долго поднимались по лестнице. "Принц" открыл двери в пустую прохладную квартиру с очень богатым убранством. -- Мы выпьем за ночь любви, -- деловито сказал он. Червинская выпила, и... все! Больше она ничего не помнит. Утром проснулась и увидела, что возле окна, тихо беседуя, стоят три незнакомых мордастых господина в одинаковых пиджаках, в гуттаперчевых воротничках на багровых от полнокровия шеях. За-метив, что Червинская открыла глаза, все трое как по команде взялись за спинки венских стульев, поднесли их к самому дивану и сели на них разом, окружив лежавшую женщину. -- Доброе утро, -- сказали они хором. Червинская до глаз натянула на себя одеяло. -- Господи, где я?.. Кто вы такие?.. -- Спокойно. Мы -- контрразведка. Чтобы раз и навсегда испугать эту организацию, дама дико завизжала, но удар пощечины ослепил ее, как вспышка молнии. Тоща она села на постели и стала плакать. -- Без истерик, -- предупредили ее. -- Вы должны отвечать на любой наш вопрос. Быстро. Не думая. Точно. Кратко. В основном ее расспрашивали о конторе Альтшуллера. Она рассказала все что знала, что видела. -- Можете одеваться, -- сказали ей. -- Выйдите, -- попросила она. -- Мадам, это само собой разумеется... Червинская потом говорила жене Сухомлинова: -- Чтоб я треснула, если бы могла снова найти адрес этого дома, где была наша пылкая ночь любви... Ах, какой мужчина! Боже, он, кажется, из британского посольства. Сэр! Нет, лорд! Знаете, что он мне говорил? С ума можно сойти... Он так пылал. Я, конечно, отвергла все его попытки, хотя признаюсь, было нелег-ко устоять перед таким мужчиной. Он обещал мне позвонить. И он действительно позвонил: -- Сегодня вечером в "Фантазии" на Разъезжей. -- Но я сегодня занята. -- Это нас не волнует. Будьте скромно одеты. Фасон вашего платья не имеет для встречи никакого значения. На этот раз "принц" ограничил кутеж бутылкою вишневой воды и заказал для своей дамы мороженое с вафлями. -- Штабс-капитан Никитин... Если это вас интригует! Мы бу-дем платить по сто рублей в месяц. Нас интересует контора Алътшуллера, где вы стучите на машинке, и... полковник Мясоедов. -- Но я Мясоедова видела только один раз. -- Повидайте второй, третий... Мы не спешим! * * * Мясоедов стоял на пороге кабинета Сухомлинова. -- Милости прошу. Что вас привело ко мне? -- Вы разве не узнали меня? -- Простите, -- отвечал старик, -- не упомнил. Мясоедов ощутил неловкость своего появления: -- А я думал, что моя жена Клара Самуиловна... -- Ах, это ваша жена? -- оживился Сухомлинов. -- Ну, как же, как же... Теперь вспомнил! Так это с вашей супругой моя Катерина Викторовна проводила то дивное лето в Карлсбаде? -- Именно так. -- Прошу. Садитесь. Чем могу быть полезен?.. Итак, пора выводить на сцену Мясоедова, которому суждено быть повешенным. В судьбе этого полковника, как в слепой кишке, скопилась масса дрянных нечистот корпуса жандармов, и этот бо-лезненный аппендикс вырежут под вопли всей русской армии. 2. СЛЕПАЯ КИШКА Для начала приведу факт, ускользнувший от внимания, исто-риков... Волынь тогда кишмя кишела шпионами, а правление "Севе-ро-Западного пароходства" давно подозревалось в шпионаже в пользу Германии. Служащий пароходства Моисей Капыльник был взят под стражу, дело его вел советник Квашнин-Самарин. Однаж-ды в ресторане к нему подсел в штатском костюме Мясоедов, сказавший, что, как директор пароходства, он глубоко потрясен арестом своего сотрудника. Квашнин-Самарин понял, что корни этого "потрясения" уходят куда-то очень глубоко, иначе Мясоедов не стал бы тревожиться из-за мелкой конторской вошки. Юрист ответил, что подробности дела не помнит, а о политической сто-роне дела разумно умолчал. По поведению Мясоедова было видно, что он с облегчением распрямился. "Я вам чрезвычайно благода-рен, -- сказал он, -- отныне я считаю Капыльника уволенным... Мне он уже не нужен!" Вскоре в виленскую тюрьму передали по-сылку с продуктами на имя Капыльника, который, покушав кол-баски, тихонько умер. Квашнин-Самарин доложил "наверх" свои подозрения о Мясоедове, но это дело почему-то замяли... Писать о Мясоедове так же трудно, как о Богрове, ибо у Мясоедова, как и у Богрова, полно обвинителей, но еще не вывелись красноречи-вые адвокаты, мастера казуистики. Романист имеет право на свою точку зрения... Удар гонга! -- пограничная станция Вержболово. * * * За этой станцией начинается Германская империя; здесь поез-да делают остановку, работают погранохрана и таможня. Мясоедов был начальником Вержболовского жандармского отделения: пост очень важный! А в пятнадцати верстах от Вержболова находилось охотничье имение кайзера "Роминтен", где Вильгельм II прини-мал у себя Мясоедова; однажды во время обеда, на котором при-сутствовали и берлинские министры, кайзер поднял бокал за здо-ровье "своего друга" жандарма Мясоедова! Русская контрразведка знала об этом, но... Германский император вправе допустить та-кую любезность. Генштаб обеспокоило другое обстоятельство: об-раз жизни полковника. Время от времени, заскучав на перроне Вержболова, он совершал набеги на Вильно, где тогда был един-ственный кафешантан Шумана, и здесь "шампанское лилось рекой, золото сыпалось в карманы заморских див, подвизавшихся на подмостках шантана...". Мясоедов имел затяжную связь с некоей Столбиной, и лакеи кафешантана однажды слышали, как она, сильно пьяная, кричала: -- Ах, ты решил жениться? Хорош женишок... Я тебя как облупленного знаю! Я про тебя такое знаю, что с тебя не только погоны сорвут, но еще и тачку покатаешь на Сахалине... Мясоедов нашел себе жену по другую сторону границы -- в Германии; так в его жизни появилась Клара Самуиловна Гольдштейн, отец которой, кожевенный фабрикант, выехал в Россию, отвалив жениху чистоганом сто пятнадцать тысяч рублей. Скоро контрразведка докопалась, что Мясоедов берет взятки с таможни, тайком -- на служебном автомобиле -- он вывозит в Германию контрабандные товары, очень крупно спекулирует. Налаженные связи еврейской торговой агентуры обеспечивали Мясоедову пол-ную безнаказанность, и поймать его, как ни старались, было невозможно, ибо полковник использовал "пантофельную" почту гер-манских евреев. В 1907 году Столыпин приказал перевести Мясо-едова во внутренние губернии страны "не ближе меридиана Сама-ры" (чтобы оторвать полковника от немецкой клиентуры). Мясо-едову было заявлено: "Вы -- русский офицер, и это звание несов-местимо с тем, чтобы вы заодно служили и экспедитором кайзе-ровских фирм..." Мясоедов от меридиана прусской границы ото-рваться не пожелал и подал в отставку, а в Вильно возникло акци-онерное общество "Русское Северо-Западное пароходство", пред-седателем в котором стал Мясоедов -- для вывески! На самом же деле пароходством управляли родственники Кларочки -- Давид и Борис Фрейберги; конторою ведал русский барон Отто Гротгус, один из видных агентов германского генштаба. Фирма занималась исключительно вывозом евреев-эмигрантов из России и Польши -- для заселения "обетованной земли" в арабской Палестине! Контр-разведка установила, что под русской вывеской отлично замаски-ровался филиал загадочной германской фирмы, связанной с ген-штабом Германии! Расследование отчетности пароходства МВД поручило Отто Фрейнату, который дал о Мясоедове самый блис-тательный отзыв (а позже Фрейната... повесили как крупного не-мецкого шпиона). Так и текла эта жизнь, время от времени преры-ваемая поездками в Германию или набегами на виленский шантан Шумана, где подле Мясоедова появлялась Столбина. -- Вот ты у меня где! -- кричала пассия, показывая кулачок. -- Надавлю раз, и... я ведь все про тебя знаю! Встреча в Карлсбаде жены Сухомлинова с Кларой Самуилов-ной решила все остальное. Началось с перчаток германского про-изводства, а кончилось тем, что мадам полковница явилась на Мойку в гости к госпоже министерше, имея такую дивную муфту... -- Боже, какое чудо! -- ахнула Сухомлинова. -- Скажу по секрету, милочка: муфта стоит полторы тысячи рублей, а продается... всего за сотню. После покупки муфты Мясоедов и предстал перед Сухомлиновым, просясь вновь определиться на воинскую службу. -- Хорошо. У вас, говорят, какие-то были темные пятна... Ну, да ничего! Я о вас поговорю с самим государем. Через двадцать дней после убийства Столыпина (этого главно-го врага Мясоедова!) император подписал указ о принятии Мясо-едова на службу. Сухомлинова сразу же навестили его собственные адъютанты. -- Ваше высокопревосходительство, если этот шахермахерщик станет вашим адъютантом, мы все подаем в отставку... Тогда Сухомлинов, специально для Мясоедова, создал при министерстве особое бюро по борьбе с революционной пропаган-дой в армии и на флоте, куца и посадил Мясоедова -- владычить! Полковник не пролез в адъютанты военного министра, а числился лишь "прикомандированным к военному министру". Заодно уж он собирал для Сухомлинова министерские сплетни, нашептывая на ухо старику: "А ваш помощник Поливанов... знаете, что он ска-зал?.." Был лишь один неприятный момент. Надо было пройти через горнило кабинета министра внутренних дел. -- Вот как? -- удивился Макаров. -- Странно мне видеть вас снова полковником... Как вам удалось определиться на службу? -- По личному повелению его величества. -- Значит, вы перепрыгнули через мою голову? Но теперь-то, надеюсь, вы -- с погонами! -- оставите прежние свои гешефты?.. Нет, не оставил. Макаров докладывал царю, что "Мясоедов связан с еврейским обществом, которое, нарушая русские зако-ны, разоряет Русское государство". Один только человек в семье Сухомлиновых был настроен против Мясоедова и его Клары -- это Наталья Червинская, которая выражала точку зрения контр-разведки. * * * Угадывая желания царя, Сухомлинов делал вид, будто ника-кой Думы не существует, а поэтому докладчиком в Думе по воен-ным делам был его помощник Поливанов... Гучков навестил По-ливанова. -- Можете дать что-либо о Мясоедове? -- Кроме гадостей, о нем ничего более не знаю. -- Схарчим и гадость... Давайте! Поливанов поехал на стрельбище Семеновского полка, где опробовали новое оружие. Автомобиль помощника министра не-чаянно обогнал автомобиль самого министра. Поливанов потом сказал: -- Извините, я случайно перерезал вам дорогу. Сухомлинов с небывалым раздражением отвечал: -- Хорошо, что перерезали только дорогу, а то ведь говорят, что вы и меня зарезать готовы, лишь бы сесть на мое место... После стрельб Поливанов сел в "мотор" министра. -- Я требую сатисфакции по поводу оскорбления меня. Сухомлинов извинился! А затем сказал, что получает теперь анонимки, отпечатанные на машинке, из коих явствует, что По-ливанов не раз жаловался, будто он, Сухомлинов, свалил на него всю работу министерства, а сам катается в командировки, дабы рвать "жирные" прогоны -- жене своей на тряпки. -- Говорили вы так... о тряпках? Поливанов резко прервал разговор с Шантеклером: -- После недоверия, выраженного вами ко мне, я вынужден хлопотать о почетном уходе из военного министерства... Сухомлинов, побывав в Ливадии, сообщил ему: -- Государь изволил меня спрашивать, почему Поливанов, назначенный в Совет, по-прежнему мне помощничает? Все ясно -- отставка. А в спину уходящему Поливанову ми-нистр еще крикнул, что не надо было ему соваться в чужие тряпки: -- Будете знать, как перерезать дорогу старшим! Вскоре Гучков (со слов Поливанова) выступил в Думе против Сухомлинова, обвиняя его в устройстве при Военном министер-стве "охранки" во главе с жандармом Мясоедовым. После этого, указывал Гучков с трибуны, "одна из соседних держав стала зна-чительно осведомленнее о наших военных делах, чем раньше" Петербуржцы рвали из рук газеты -- скандал, опять скандал, да еще какой! В кампанию против Сухомлинова и Мясоедова вклю-чился беспринципный любитель коньяков Борька Суворин, который развернул в своей "Вечерке" картину предательства в военных верхах... В паддоке столичного ипподрома подслеповатый Мясо-едов, часто протирая пенсне, отыскал Суворина средь любителей скакового дерби. -- Это вы, сударь, писали, что я шпион? -- спросил он изда-теля. -- В таком случае как дворянин предлагаю стреляться. -- Да иди ты к черту! -- сказал ему Борька. -- Или у меня дел больше нету, как только с тобой дуэлировать? Мясоедов набил ему морду. После чего он послал секундантов на квартиру к Гучкову, а тот до дуэлей был сам не свой. -- Стреляться? Пожалуйста. Хоть сейчас. Мясоедов целился тщательно и... промахнулся. Гучков (отличный стрелок) выстрелил... в воздух. Наталья Червинская говорила Сухомлинову за ужином: -- Ну, кто был прав? Я предупреждала. Теперь сами видите, что получился какой-то кишмиш на постном масле... Сухомлинову позвонил по телефону Макаров. -- Владимир Александрович, -- сказал министр внутренних дел министру военному, -- должен вас предупредить, что Мясо-едов -- лошадка темная. Департамент давно имеет на него досье. -- Вы бы знали, как я устал от ваших фокусов! -- Хорошо, -- ответил Макаров, -- понимаю, что разговор явно не для телефонов, я напишу вам подробнейший доклад... Пока Макаров писал донесение, Мясоедов по-прежнему око-лачивался при министре. Сухомлинов однажды вручил ему для пе-редачи в Генштаб пакет со сверхсекретным протоколом военного соглашения с Францией. (Позже Сухомлинов оправдывался тем, что пакет был "хорошо заклеен", -- как будто шпионы не умеют открывать заклеенных конвертов! Мясоедов был честнее министра и сознался, что конверт был "почти не заклеен".) Макаров закон-чил писать донесение, на которое Сухомлинов ответил ему опять-таки по телефону, -- ответил так, что можно упасть в обморок: -- Даже если ваши подозрения справедливы и Мясоедов дей-ствительно шпион, то он у меня ничего не узнает... Дураков не учат -- дураков бьют! Но в МВД еще не знали, что секретное письмо Макарова, в котором он вскрыл подпольные связи Мясоедова с германской агентурой, -- это письмо Сухомли-нов дал прочесть самому Мясоедову. "Ну какая наглость!" -- воз-мутился тот. А между тем "наглость" русской контрразведки была построена на железной логике. Вот как строилась схема германско-го шпионажа: Мясоедов и его пароходство -- Давид Фрейберг -- Фрейберг связан с германским евреем Каценеленбогеном -- этот Каценеленбоген связан с евреем Ланцером -- а сам Ланцер являл-ся старым германским разведчиком, давно работавшим против России, и эти сведения были трижды проверены! -- Вы будете меня защищать? -- спросил Мясоедов. -- Извините, голубчик... трудно, -- уклонился Сухомлинов. -- На меня уже и так много разных собак навешали. -- Тогда подаю в отставку. И уехал в Вильно, где гешефты продолжались... * * * Макаров, сухой полицейский педант, принял у себя группу контрразведчиков российского Генштаба. -- Господа, давайте разберемся... Его императорское величе-ство указал нам не тревожить дурака Сухомлинова, а значит, мы не можем трогать и контору Альтшуллера на улице Гоголя... -- Но можно, -- намекнули ему, -- произвести в конторе та-кой "чистый" обыск, что даже пыль останется на своем месте. -- Война с Германией, -- продолжал Макаров, -- начнется через год. Граф Спаноки, австрийский военный атташе, попался на том, что за денежки купил наши секретные карты у барона Унгерн-Штернберга, служащего в фирме, возглавляемой Мясоедовым... Контрразведчики напомнили ему, что этот Унгерн-Штернберг -- ближайший родственник князя Андронникова-Побирушки. Макаров спросил: кто непосредственно держит связь с Альтшул-лером? -- Корреспондентка немецких газет Одиллия Аурих. -- Какие связи с ней установлены? -- Видели ее с Мясоедовым... гуляли по Стрелке. -- Опять Мясоедов! -- воскликнул Макаров. -- Просто язва какая-то, куда ни плюнешь -- попадешь в Мясоедова... Но вот вопрос: какова же та интимная тайна из личной или служебной жизни Сухомлинова, зная которую Альтшуллер держит министра в руках? -- Догадываемся, -- отвечали контрразведчики. -- Очевидно, это связано с отравлением второй жены Сухомлинова. Киевляне твердо убеждены, что, дав жене яд, он зажал ей рот, пока она яд не проглотила. Альтшуллер может его на этом шантажировать! -- Всем на орехи будет, -- закруглил Макаров. -- Диву даюсь, что вокруг российского Марса скопилось столько нечистот и вы-росло столько аппендиксов, которые предстоит удалять сразу же, как только прозвучит первый выстрел битвы с Германией. -- Вы забыли еще о Манасевиче-Мануйлове! -- Вот прорва! Спасибо, что напомнили... Контрразведка выяс-нила, что Мясоедов заодно с провокатором Богровым добывал за границей фиктивные документы для развода Екатерины Викторовны с Бутовичем и для этого выезжал в Германию (не отсюда ли, я думаю, до наших дней тянется вер-сия, что убийство Столыпина было задумано и оформлено в гер-манском генштабе?). Было известно, что Альтшуллер имеет под Веной богатую виллу, на которой гостили оба -- Мясоедов и Су-хомлинов. Наконец, поссорившись с министром, Мясоедов пред-ложил несчастному Бутовичу купить за десять тысяч рублей сек-ретные документы, компрометирующие военного минис-тра (Бутович от сделки отказался)... Гневный душитель революции, Макаров был въедливым и точным механиком потаенного сыска, и казалось, что у царя ни-когда не возникнет желания от него избавиться! 3. МЕДЛЕННОЕ КРОВОТЕЧЕНИЕ Казалось бы, что тут такого -- царь приехал в Москву? А между тем придворная камарилья говорила: "Царь простил мос-квичей". Со времени московского восстания 1905 года Николай II первопрес-тольную вроде проклял; только в 1912 году, в юбилей Бородинской битвы, он впервые рискнул посетить столицу своих предков. Сто лет назад близ старой Смоленской дороги громы-хала битва, отзвуки которой по сю пору слышны в каждом рос-сийском сердце. Бородинские торжества имели немало пом-пезности, дешевой сусальности. Из числа думских депутатов ехать в Бородино пожелали депутаты-крестьяне, но Родзянко сказал им: -- Как поедете? Билетов-то нам не прислали. -- Чего они там боятся? -- спросили крестьяне. -- А черт их знает! Даже я билета не получил... Родзянко еще раз просмотрел церемониал Бородинских тор-жеств и увидел, что его, председателя Думы, в церемонии тоже не учли. Сердитый, назло царю, он сел в поезд и приехал в Москву, где его сразу же осадил церемониймейстер барон Корф: -- Депутаты Думы не имеют права быть при дворе. -- Так что же здесь празднуют? -- зарычал Родзянко. -- Если Бородинские торжества, так это праздник не придворный, а все-народный. Кстати, церемониймейстеры не спасали тогда Россию... Он писал: "На Бородинском поле государь, проходя очень близко от меня, мельком взглянул в мою сторону и не ответил мне на поклон". Царь был уверен, что "толстяка" не изберут в председатели четвертой Думы, а значит, не стоит ему и кла-няться... На Бородинском поле средь местных крестьян нашлись ветхие старцы и старухи, свидетели Бородинской битвы. В тор-жестве принимали участие и французы -- внуки наполеоновс-ких гвардейцев; в суровом молчании, под мирные возгласы рокочущих барабанов французы возложили венки как на фран-цузские, так и на русские могилы. Время стерло следы прежней вражды! В это же время германский рейхстаг, под бурные овации кайзе-ру, вотировал новый закон об увеличении рейхсвера. -- Мы тоже... допингируем, -- говорил Сухомлинов. * * * Николай II был достаточно воспитан, чтобы не выражать свою кровожадность открыто. Зато в охоте проявил себя настоящим убий-цей Кажется, он вступил в негласное соревнование с другим фа-натиком уничтожения природы -- эрц-герцогом Фердинандом, наследником австрийским... Бывали дни (только дни!), когда царь успевал набить тысячу четыреста штук дичи; в особом примечании Николай II записывал в дневнике -- с садизмом: "Убил еще и кошку". Сколько уничтожено им редких животных -- не поддается учету. Для него охота не была охотой, если число жертв не округля-лось двумя нулями. А после кровопролития очень любил взгромоз-диться с ружьем на еще теплые трупы животных, и тогда его фото-графировали... После Бородинских торжеств царь со всем семей-ством отъехал в Польшу -- в заповедное имение Спалу. Его сопро-вождал богатый арсенал орудий убийства и целый штат придвор-ных палачей, готовых помочь царю в уничтожении природы. Был чудесный теплый октябрь, и Крулев ляс затрещал от выстрелов, быстро росла гора окровавленных трупов. В промежутке отдыха цар-ская семья забавлялась, наблюдая за матросом Деревенько, кото-рый, обвешавшись шевронами "за безупречную службу", носился бегом с наследником престола на сытом своем загривке... Гемофилия сделала из ребенка калеку. Однажды в Спале ката-лись по озеру, и, когда подгребли к берегу, мальчик не вытер-пел -- решил первым спрыгнуть на землю. При этом нечаянно ударился о борт лодки. Две недели спустя в паху у ребенка образо-валась кровяная опухоль -- гематома; в Спалу спешно вызвали лучших врачей -- Федорова, Раухфуса, Боткина. В таких случаях необходимо вмешательство хирургии, но гемофилия не допускала применения скальпеля: резать его -- значило тут же убить! 21 ок-тября темпера-тура у Алексея подскочила до 39,8В°. Федоров сказал царю, чтобы он с женою были готовы к самому худшему исходу. Сразу возник вопрос о судьбах престола. "Условный регент" великий князь Михаил под именем графа Брасова околачивался за границей. Породить второго сына царица, в силу женских немощей, была уже не способна. А великие князья Владимировичи, Борис и Кирилл, уже таскались к Щегловитову, спрашивая, ка-кие у них есть юридические права на престол. Ванька Каин ответил им, что прав у них нету, но права сразу появятся, если их мать из лютеранства перейдет в православие. Чтобы добыть права на престол забулдыгам-сыновьям, старая потаскуха Мария Павловна (из дома Мекленбург-Шверинского) разделась и полезла в купель, дабы восприять веру византийскую. Говорят, что дядя Николаша сказал ей: "А чего ты раньше думала, дура старая?.." Об этом Щегловитов моментально сообщил в Спалу. В спальской церкви днем и ночью текли клубы ладана; царь телеграфировал Саблеру, чтобы перед Иверской иконой отслужили торжественную литургию; в столичном Казанском соборе круглосуточно совершали молебны о выздоровлении наследника... -- Можете ли спасти мне сына? -- спросил царь врачей. -- Мы не боги, -- ответил за всех старый Раухфус. 23 октября в Спалу приехал министр иностранных дел Сазо-нов; было очень раннее утро, в охотничьем шале все еще спали, министр пристроился возле камина, наслаждаясь теплом. Он при-вез царю доклад о положении на Балканах, о том, что схватка с германским милитаризмом близится... По лестнице, убранной ро-гами оленей, спустилась умиротворенная сияющая императрица. -- Вы улыбаетесь? Значит, наследнику лучше? -- Нет, -- отвечала Алиса, -- моему сыну хуже. Но я получила телеграмму от Распутина, который написал мне, что господь уви-дел мои слезы и теперь наследник останется жить. Что тут можно сказать? Сазонов промолчал. Днем температура пошла на убыль, а гематома медленно рас-сосалась. Если это чудо, то Распутин и в самом деле святой! Крово-течение наследника и прекращение его давно меня занимали (Здесь же позволю себе выразить благодарность полковнику меди-цинской службы Виталию Сергеевичу Чернобурову, который, будучи уче-ником С.П.Федорова (1869-1936), многое поведал мне из его рассказов о лечении наследника и влиянии Распутина на дела придворной медицины.) Тропинка исторических подозрений заводит нас в клинику докто-ра Бадмаева... Шарлатан снабжал Вырубову странным китайским снадобьем, которое увеличивало любое кровотечение, не только гемо-фи-лическое. Вырубова незаметно подсыпала эту отраву в пищу ребенка, а потом, когда болезнь обострялась, в интригу активно вторгался и сам Распутин, действуя "заговорами" или "божествен-ной силой". Вырубова прекращала давать наследнику бадмаевские травки -- наследник выздоравливал. В любом случае все трое имели выгоду: Распутин усиливал свою власть в царской семье, Вырубо-ва держала в руках Распутина, а Бадмаев обретал право шантажи-ровать обоих, что он очень тонко и делал! Как бы то ни было, но Дума при известии о выздоровлении наследника дружно встала и пропела "Боже, царя храни...". * * * А когда петь закончили, Родзянко решил малость поправить свои отношения с Царским Селом -- он сказал с трибуны: -- Государственная Дума четвертого созыва продолжает свои занятия с неизменным чувством незыблемой преданности своему венценосному вождю... Поручите мне передать государю импера-тору чувство огромной верноподданнической радости по случаю чудесного выздоровления наследника-цесаревича! С линзой в руках я обшарил всю громадную фотографию, на которой -- в развороте амфитеатра Таврического дворца -- откры-вается панорама четвертой Думы; я нашел того, кого искал. Вот он, заложив руки назад, с напряженным вниманием выслушивает речь председателя, а на лице застыла почтительная внимательность... Это Хвостов! "Избранники народа" домогались у Фредерикса "о счастии представиться государю императору", на что Фредерике, переговорив с царем, дал благосклонное согласие. Естественно, что в эту депутацию вошел и лидер правых. Поверх камергерского мундира он укрепил пышный бант из трех национальных цветов имперского флага, а поверх банта нацепил... значок! Николай II, обходя шеренгу "умеренных", спросил Хвостова: -- Что это у вас за значок? -- Значок "Союза русского народа". Согласно чиновному положению ношение значков при фор-менной одежде возбранялось, и царя покоробило это афиширование патриотизма. Неожиданно он повернул обратно, ука-зал пальцем: -- Снимите... вот это! Но, запомнив дерзость Хвостова, государь, конечно, теперь будет и помнить о самом Хвостове. В тамбуре дачного поезда, воз-вращаясь из Царского Села, Хвостов жадно курил, мрачно раз-мышляя: "Черт! Неужели не стану министром внутренних дел?.." * * * Министр внутренних дел Макаров, загруженный ювелирны-ми деталями тончайшего политического сыска, закончил свой очередной доклад императору... Был декабрь 1912 года. -- Благодарю за службу, -- сказал царь, выслушав его, -- а теперь, Александр Александрыч, вы можете подавать в отставку. -- Простите, государь, я не ослышался? Царь повторил. Макаров зарыдал. -- Голубчик мой, -- говорил царь, утешая опричника, -- да что вы так переживаете? Я ведь к вам зла не имею... Люблю вас! -- За что же... за что меня гоните? -- Ах, боже мой, да успокойтесь... -- Чем я не угодил вашему величеству? -- Всем! Всем угодили. Не надо плакать. Непонятно, каковы же причины, по которым убрали Макаро-ва. Субъективно рассуждая, этот старый полицейский волк был "на своем месте". Коковцев -- за него! Царь тоже стоял за Макарова! Тогда... почему же его бессовестно вышибали? Макаров удалился, так и не осознав, что нельзя быть мини-стром внутренних дел, не выказав основательного решпекта Гришке Распутину. На место Макарова царь вызвал из Чернигова клоуна и имитатора Николая Алексеевича Маклакова, вошедшего в исто-рию МВД под кличкою Влюбленная Пантера. В это же время Сте-пан Белецкий лелеял в душе ту мысль, которая уязвляла и душу Хвостова: "Как посмотришь вокруг, так нет ничего слаще эм-вэ-дэ с его рептильными фондами... Неужели я недостоин?" 4. В КАНУН ТОРЖЕСТВА Петербург пробуждался, весь в приятном снегу, тонкие