яч
хвостовского аванса пять тысяч попали в карман Гей-не, успевшего подхватить
их с полу. Тысяч около сорока отвоевал себе Ржевский, остальные взяла
Галина, которая и закрыла дверь за мужчинами.
-- Я тебя еще выведу на чистую воду! -- выпалила она. -- Не побоюсь
сказать при образованном человеке (это она о Гейне), что я дура, что с таким
поганым "бобром" связалась...
Инженер с журналистом выкатились на улицу.
-- Видишь, какая у меня жизнь, -- сказал Боря.
-- Послушай, а откуда у тебя столько денег?
Ржевский нашептал по секрету, что Хвостов задумал непре-менно покончить
с Распутиным, но никому уже не доверяет, и потому давить Гришку должны
царицынские громилы Илиодора.
-- Еду, брат, в Христианию... от Суворинского клуба.
-- Ну, поздравляю! -- сказал на это Гейне; проводив Ржевс-кого до
игорного клуба, он сразу же позвонил на квартиру Симановича: -- Аарон, надо
срочно спасать нашего друга Григория...
Симанович велел инженеру отправляться обратно на Жуковс-кую и
блокировать в квартире Галину, выпытав у нее все, что она знает о Борьке.
Затем Симанович созвонился с правлением "Фран-ко-Русского банка", вызвав к
телефону директора -- Митьку Рубин-штейна. Банкир, грудью вставая на защиту
Распутина, впредь ни под какие проценты (!) не оплачивал счетов, на которых
было написа-но: "По приказу мин-ра вн. дел"! Таким образом, сионисты сразу
перекрыли для Хвостова шлюзы, ведущие к денежным фондам... Где-то на бегу
Симанович перехватил Манасевича-Мануйлова.
-- На нашего друга замышляется убийство.
-- Старо, как мир.
-- На этот раз очень ново! Григория я уже предупредил, что-бы, пока все
не выяснится, на улицу не высовывался...
Из рассказа ювелира Ванечка понял, что Хвостов, используя мемуары
Илиодора, хотел бы устроить небывалый скандал, заме-шав в него императрицу,
дабы потом у царской семьи не стало смелости держать Распутина в столице.
Хвостов в мемуарах Илио-дора видел некий талисман, могущий избавить страну
от Распути-на, но вслед за падением Распутина последует падение с Олимпа
всех богов земных -- заодно со Штюрмером кувыркнется и он, Ванечка!
Манасевич срочно информировал о заговоре Штюрмера, на что тот отвечал: "Это
фантазия... Вероятно, какие-нибудь жидовские происки и шантаж против
Хвостова, который ненави-дит жидов..." Ванечка никак не ожидал, что Штюрмер
снимет трубку и позвонит самому Хвостову:
-- Алексей Николаич, а какие у вас альянсы с Илиодором? Ответ Хвостова
был крайне неожиданным:
-- Ежемесячно я выплачиваю ему по пять тысяч.
-- За что? -- спросил глава государства.
-- За то, чтобы он не печатал своих мемуаров.
-- Безобразие -- швырять казенные деньги в печку.
-- А хорошо горят, -- отвечал Хвостов. -- А чтобы вам стало жарче, я
сообщаю: немцы тоже замешаны в покупке мемуаров.
-- Так и пускай тратят свою валюту!
-- Вижу, что вам еще не жарко, -- засмеялся Хвостов. -- Тогда подкину
дровишек... Немцы хотят выбрать из книги Или-одора самые похабные места,
фрагменты будут отпечатаны на листовках, которые разбросают с аэропланов над
позициями наших войск. Ну, как?
Штюрмер повесил трубку, посмотрел на Манасевича.
-- Хвостов... пьян, -- сказал он. -- Сегодня я ночую на даче Анны
Александровны и скажу ей в глаза, что дальше никак нельзя терпеть, чтобы во
главе эм-вэ-дэ стоял этот... гопник! Манасевич завел свой "бенц" на восьми
цилиндрах.
-- Поехали к Галочке, -- сказал Симановичу. По дороге купили букет
фиалок -- все-таки дама!
-- Этим бы букетом -- да по морде ее, по морде...
Галину сторожил Гейне; женщина хвасталась, что знает Борь-ку как
облупленного, но... не выдала. В таком деле нужен человек более опытный,
вроде Ванечки; он присмотрелся к квартире, уви-дел немало добра, какого с
писания статеек в газете не наживешь, и вдруг ему стало... дурно!
-- Извините, -- сказал, -- где у вас ванна?
Закрывшись в ванной, моментально обнаружил тайник, в котором лежало
немало денег, спичечный коробочек с необра-ботанными алмазами и много
огнестрельного оружия. Ванечка сказал Галине:
-- Чуточку стало легче. Знаете, у меня диабет. Маленький са-харный
заводик по обслуживанию одной персоны... Кстати, не нужны ли вам карточки на
сахар? Могу. А отчего я вас раньше не видел? Вы так шикарны, мадам...
Поверьте, этот очаровательный синяк даже идет вам. Он напоминает мне
солнечное пятно с кар-тин французских импрессионистов... Ах, Париж, Париж!
Где ты?..
Между болтовней он ловко выудил из Галины, что Борька Ржевский как
уполномоченный Красного Креста торгует на вок-залах столицы правом
внеочередной отправки вагонов. Если фрон-ту позарез нужны гаубицы, то фронт
может подождать -- вагоны отдавались под шоколад фирмы Жоржа Бормана!
Ванечка поцело-вал Галине ручку.
-- Мадам, вы произвели на меня впечатление...
Не отпуская от себя Симановича, он поехал на квартиру к Сте-пану
Белецкому, который прижал палец к губам, давая понять, что имя Распутина в
его доме не произносится. Вкратце Манасевич обрисовал положение с замыслами
министра: Хвостов сам залезал в капкан! Все эти дни шел перезвон между
Белецким и царицей, между Вырубовой и Распутиным, который боялся выставить
нос на улицу. Наконец внутренняя агентура доложила, что Ржевский берет в
полиции фиктивный паспорт на имя Артемьева, и Белец-кий почувствовал себя
стоящим у финиша... Притопывая ногой и прищелкивая пальцами, он позвонил на
станцию Белоостров, от-туда ему ответили, что граница Российской империи
слушает.
-- Вот что, -- сказал в телефон Белецкий, -- позовите-ка к аппарату
начальника погрантаможзаставы станции Белоостров.
-- Полковник Тюфяев у аппарата, -- доложили ему.
-- Это ты, Владимир Александрыч? Здравствуй, полковник. Ну, как у вас
там? Снегу за ночь много навалило?
-- По пояс. Сейчас на перроне дворники сгребают.
-- У меня к тебе дело... Есть такой Ржевский, нововременец и почетный
банкомет Суворинского клуба, кокаинист отчаянный! Сейчас смазывает пятки.
Когда появится в Белоострове, ты...
***
Белоостров. Все граждане империи трясут здесь свои чемода-ны,
предъявляют документы, чтобы (в преддверии зарубежной жизни) проехать в
пределы Великого Княжества Финляндского... Ржевский решительным шагом
мужчины, знающего, что ему нуж-но, отправился в станционный буфет. В дверях
зала ожидания он грудь в грудь напоролся на осанистого жандарма (это был
Тюфяев). Полковник, недолго думая, громадным сапожищем придавил но-сок
писательского штиблета. Ржевский заорал от боли. Последовал официальный
запрос:
-- Какое вы имеете право орать на полковника корпуса погра-нохраны,
находящегося при исполнении служебных обязанностей? На официальный вопрос
последовал болезненный ответ:
-- Вам бы так! Вы ж мне на ногу...
-- По какому праву осмеливаетесь делать замечания?
-- Вы на ногу...
-- Прекратите безобразить, -- отвечал Тюфяев. -- Господа, -- обратился
он к публике (средь которой были переодетые филе-ры), -- прошу пройти для
писания протокола об оскорблении.
-- Мне в буфет надо. Вы же мне сами на ногу...
-- Ничего не знаю. Пройдемте...
Ржевского втянули на второй этаж вокзала, где размещался штаб
жандармской службы. Тюфяев позвонил Белецкому и сказал, что фрукт уже в
корзине, с чем его шамать? Белецкий из Петрограда велел Тюфяеву заставить
Ржевского разболтаться, а протокол о задержании переслать ему. Тюфяев взял у
Боречки паспорт.
-- Бумажка-то липовая, господин... Артемьев?
Ржевский решил запугать Тюфяева именем Хвостова.
-- Смотри! -- показал свои бумаги. -- Кем подписано?..
В ответ получил по зубам и заплакал. Из подкладки его шубы опытные
таможенники выпороли секретное письмо Хвостова к Илиодору. Потом, грубо
третируя близость журналиста к МВД, Ржевского стали избивать. Он кричал
только одно: "Кокаину мне! Кокаину..." Тюфяев снова оповестил Белецкого, что
"про-токол составлен".
-- Ржевский сознался, что едет от Хвостова?
-- Все размолотил. У меня пять страниц. Хвост министра уже прищемлен в
капкане, а теперь, дабы усу-губить его вину перед Царским Селом, Белецкий
велел Тюфяеву:
-- Пропусти Ржевского со всеми деньгами и письмами за гра-ницу. А когда
будет возвращаться -- арестовать...
Распутин был извещен им о заговоре.
-- Хвостов -- убивец, а ты, Степа, -- друг, век того не забуду! Я
царице скажу, какого змия на груди своей мы сами вырастили... Все министеры
-- жулье страшное! Что унутренний, что наружный, что просвещениев, что по
фунансам, -- их, бесов, надо в пястке зажать и не выпущать, иначе они
со-всем у меня избалуются...
8. КОГДА ОТДЫХАЮТ МОЗГИ
Если дрова не колоть, их можно ломать. Разъярясь
оконча-тельно, Хвостов арестовал Симановича, которого доставили в охранное
отделение, где его поджидал сам министр в замыз-ганном пальтишке и
демократической кепочке -- набекрень. Ювелира запихнули в камеру, и в
приятной беседе без свидете-лей Хвостов бил его в морду.
-- Ты передавал в Царское письма Штюрмера и Питирима? Отвечай, что еще
задумала ваша шайка? Какие у тебя связи с Белецким?..
Шестнадцать суток аферист высидел в секретной камере МВД на воде и
хлебе, но не скучал, ибо знал, что хвостовщина обречена на поражение, а
Распутин вскоре станет велик и всемогущ, как никогда. Шима Симанович,
старший сынок его, надел мундир студента-технолога, поехал в Царское Село.
Вырубова провела его к императрице. Выслушав рассказ проворного студента,
как его папочку уволокли агенты Хвостова, Алиса глупейше воскликнула:
-- Это уже революция! Хвостов -- предатель. -- С жиру взбесился, --
уточнила Вырубова. Штюрмер названивал на Фонтанку -- к Хвостову: -- Не
вешайте трубку! Куда делся Симанович? -- Хам с ним... воздух чище. Штюрмер
говорил Манасевичу-Мануйлову.
-- Невозможно разговаривать... Он опять пьян!
Хвостов был трезв. Симанович уже ехал в Нарым, а галдящий табор его
ближайших и дальних родственников изгонялся из сто-лицы без права проживания
в крупных городах. Манасевич тоже видел себя в зеркале со свернутой шеей...
Обычно он беседовал с премьером от 6 до 8 часов утра ("потом я его видел в 4
и в 5 часов. Это был совершенно конченый человек, он при мне засыпал
не-сколько раз... Он как-то умственно очень понизился, но это был очень
хитрый человек!"). Ванечка позвонил в Петропавловскую кре-пость -- Лидочке
Никитиной, чтобы приехала со шприцем и мор-фием. После инъекции Штюрмер
малость прояснился в сознании.
-- Ржевский, -- доложил ему Ванечка, -- уже арестован, а Хвостов,
кажется, избивает его в своем кабинете, потом передаст Степану Белецкому, а
тот выкинет какой-нибудь неожи-данный фортель!
-- Так что же мне делать? -- спросил Штюрмер.
-- Забирайте портфель внутренних дел.
-- Но там же Степан Белецкий... он тоже...
-- Да ну его к черту! -- обозлился Ванечка. Утром 7 февраля состоялась
завершающая эту историю встреча министра и товарища министра -- Хвостова с
Белецким.
-- Итак, -- сказал министр, -- при аресте Ржевского было обнаружено мое
письмо. Естественный вопрос: где оно? Белецкий пошел на разрыв.
-- Если мне не изменяет память, в молодости вы были про-курором ("Да,
вы изучили мою биографию", -- вставил Хвос-тов, чиркая спички), и вы, таким
образом, знаете, что в мест-ностях на военном положении жандармы обладают
правами судебных следователей...
-- Жандармы? -- сказал Хвостов, забавляясь игрой огня. -- Но я ведь не
только министр, я еще и шеф корпуса жандармов его величества. Итак, вторично
спрашиваю -- где мое письмо?
-- Подшили к делу.
-- Ах, портняжка! Чей лапсердак вы шьете?
-- Шьем самое примитивное дело: о преступлениях Ржевского на товарных
станциях столицы и взятках, которые он брал.
-- Вот куда я влип! Но мое-то письмо зачем вам?
-- До свиданья, -- сказал Белецкий, хлопая дверью...
На прощание Хвостов тоже решил трахнуть дверьми мини-стерства
внутренних дел с такой силой, чтобы в Царском Селе вздрогнули все бабы.
Одним махом он убрал с Гороховой охрану, что насмерть перепугало Распутина,
и он скрылся (по некоторым сведениям, варнак эти дни прятался на даче у
Вырубовой).
***
-- Мои мозги здесь отдыхают, -- часто говорил в Ставке царь, и это
правда, ибо всю работу за него проводили генералы, а дела-ми империи
занималась жена... Николай II проживал в доме могилевского губернатора. На
первом этаже размещалась охрана, веж-ливо, но твердо Предлагавшая всем
приходящим сдать огнестрель-ное и холодное оружие. В один из дней к дому
подкатил автомо-биль, за рулем которого сидела красивая женщина, одетая в
доро-гие серебристые меха. Следом за мотором скакала на рысях сотня Дикой
дивизии -- отчаянных головорезов в драных черкесках, об-вешанных оружием
времен Шамиля. Из кабины легко выпрыгнул худосочный генерал в бешмете, с
кинжалом у пояса. При входе в дом его задержали.
-- Будьте любезны, сдайте кинжал и револьвер.
-- Прочь руки! Я брат царя -- великий князь Михаил...
Да, это был Мишка, которого на время войны брат-царь ке-лейно простил;
теперь он командовал необузданной Дикой диви-зией, наводившей ужас на
немецкую кавалерию. Братья скупо об-лобызались. Михаил сбросил лохматую
папаху, показал на заин-девелое окно:
-- Наталья в моторе. Можно ей подняться сюда? Николай II расправил
рыжеватые усы.
-- Дд-а-а... Но лучше пусть едет в гостиницу.
-- Но так же нельзя! Пойми, что я люблю эту женщину. Если ты боишься
Аликс, так я обещаю не проговориться об этом визите,
Император круто изменил тему разговора:
-- Как дивизия? Джигиты не мародерствуют?
-- Да нет, не очень... А ты постарел. Говорят, вдали от Аликс крепко
попиваешь? Смотри, какие мешки под глазами.
-- Пью не больше, чем другие. У меня много неприятностей, -- сознался
царь. -- Не только фронтовых, но и внутренних,
Автомобиль с Натальей тронулся по заснеженной улице Мо-гилева в сторону
вокзала, за ним с воем и визгом поскакала "дикая" конвойная сотня. Михаил
сказал брату, что надо гнать Распутина.
-- Я не вмешиваюсь в твои личные дела (хоть ты не стыдишься вмешиваться
в мои), но послушай, что говорят в народе... Даже мои джигиты уже понимают,
что добром это не кончится, и средь них появились большевики. Война ведется
глупо и неумело. В тылу у тебя -- бестолочь, разруха. Поезда не столько
едут, сколько про-стаивают на разъездах. Надо ввести карточную систему на
все про-дукты, как это сделано у Вилли. А у нас один обжирается в три горла,
а другой не знает, где ему купить хлеба...
-- Мне все это знакомо, -- отвечал царь,
-- Так делай что-нибудь! Это раньше Распутин был лишь анек-дотом, а
теперь это уже громадная язва, от нее надо избавиться.
-- Миша, ты ничего не понимаешь.
-- Объясни, если я не понимаю.
-- У меня роковая судьба...
-- Мама тоже говорит, что ты обречен. Пойми, что мне плевать на шапку
Мономаха, я потерял на нее права после женитьбы на Наталье, но, как брат
брату, я хочу сказать... уступи!
-- Уступать не буду. А рок есть рок.
Михаил нервно подвытянул кинжал из ножен, рывком задви-нул его обратно.
Прошелся. Длинный бешмет хлестал его по ногам.
-- Ты мне часто говорил, что надо уметь идти против течения. А видел ли
ты, как в степях останавливают табун диких лошадей? Это страшная картина!
Когда несется табун, горе тому, кто решит-ся встать на его пути. Но умные
люди выскакивают на скакунах в голову табуна и уводят его за собой куда им
нужно... Мудрость правителя в том и заключается, чтобы не биться лбом о
стенку, а скакать впереди событий, стараясь даже обогнать их.
-- Это красиво, но... -- Николай II полистал важные бума-ги. -- Не
знаю, что делать, -- произнес тихо. -- Надобно утвер-дить государственный
бюджет на шестнадцатый год, уже февраль шестнадцатого. А для этого
необходимо созывать Думу.
-- Так созови.
-- Не хотелось бы... Родзянко снова начнет учить меня, как надо жить.
Левые раскричатся о предательстве в верхах. Даже пра-вые сейчас стараются
испортить мне настроение...
-- Скажи, зачем ты назначил Штюрмера?
-- Владимир Борисыч -- хороший человек.
-- Но этого слишком мало для представительства державы. Обыватель
рассуждает: что это, глупость или измена?
-- Пойдем обедать, -- сказал царь, ставя точку.
Ставка считалась "на походе", и посуда была только металли-ческая
(серебро и золото). Царских лакеев приодели в солдатские гимнастерки. Никто
из генералов не спешил к буфету, пока к вод-ке не приложился его величество.
Николай II трепетною рукой наполнил водкой платиновый стаканчик,
вызолоченный из-нутри. Выпил на "гвардейский манер", как принято пить в
рус-ской гвардии, -- залпом, не морщась. И, соблюдая правила хорошего
офицерского тона, он не сразу потянулся к обильной серии закусок. После царя
к водке подошел Мишка, за ним потянулись генералы. Справа от царя сел брат,
слева Алексеев. Подумав о Наталье, которая одиночничает в гостинице, Миш-ка
дернулся прочь из-за стола.
-- Я, пожалуй, тебя покину, -- сказал он.
-- Передай привет жене, -- ответил царь. -- И не спеши отъез-жать на
фронт. Вопрос о созыве Думы еще не решен, а ты можешь мне понадобиться...
Вечером приходи. Поболтаем.
Вечером его удержала Наталья:
-- Зачем тебе лишний раз перед ним унижаться? Побудь со мною. Ты бы
слышал, что недавно говорил мне Сазонов. Он в ужасном настроении, и поверь,
такое же настроение у всех чест-ных людей. Сазонов сказал, что царица у нас
явно сумасшедшая, она ведет к гибели не только Россию, но и свое
семейство...
Здесь, в Ставке, великий князь узнал одну некрасивую исто-рию. Николай
II был настолько затюкан своей женой, что однаж-ды при появлении Алисы он,
как мальчишка, спрятался под стол. "Пьян был?" -- не поверил Мишка. "Да нет,
-- ответили ему, -- абсолютно трезвый". Император дал брату прочесть
последние письма жены. "Будь стоек -- будь властелином, -- приказывала она.
-- Покажи всем, что ты властелин, и твоя воля будет исполнена...
Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом -- сокруши их
всех... Будь львом в битве против маленькой кучки негодяев и
республиканцев!"
Михаил решил заговорить о другом:
-- А мама состарилась. Так же красится и румянится, но глаза уже
потускнели, ходит медленно... Годы!
-- Мы тоже не молоды, -- согласился царь.
-- Наверное, нас что-то всех ждет... ужасное.
-- Я верю в это, -- отвечал Николай II спокойно. -- Но я не изменю
мотивам самодержавия до конца, каким бы он ни был!
***
Императрица велела срочно вернуть Симановича с дороги в Нарым, а
Белецкий сразу же возродил в подъезде дома в"-- 64 по Гороховой улице службу
охраны и наблюдения. Гришка вернулся на свою квартиру... Первым делом он
учинил выговор филерам:
-- Кой пес из вас написал, будто я дам на колени себе сажал? Ваше дело
-- не болтать, а беречь меня аки зеницу ока...
Митька Рубинштейн подарил ему "просто так" триста тысяч рублей, Гришка
загулял, пел на улице песни и плясал перед про-хожими, чуя победу. Филерские
списки показывают, что Симанович с Гейне таскались на Гороховую до пяти раз
в день. Таскались сами и таскали к Распутину каких-то молоденьких евреек...
Од-нажды, поднимаясь по лестнице, Распутин неопределенно сооб-щил филерам:
-- Там вот наследили, теперь подтирать будем...
Он имел в виду заговор Хвостова и его связь с Илиодором. Вино носили на
квартиру в эти дни ящиками и корзинами. В один из дней, когда филеры мерзли
в подворотне, сверху их окликнул зычный голос Распутина: "Эй, ребята! Валяй
ко мне чай пить". Филеры не отказа-лись. На столе пофыркивал громадный
самовар. Уселись, дуя на замерзшие пальцы. Озирались косо.
-- Собачья у вас жистя, -- пожалел их Распутин.
-- Да уж хужей не придумать, -- отвечал за всех старший Терехов. -- Ты
бы, Ефимыч, хоть к полуночи домой прибре-дал... Жди тебя! У нас ведь тоже
семьи, детишки от рук отби-лись, отцов не видят.
-- Ну, будет скулить. Чай, в окопах на фронте солдатам еще хуже, чем
вам на Гороховой... Чего сахар-то не кладете?
-- Боимся, как бы не обидеть тебя, -- отвечал младший Сви-стунов. --
Нонеча сахарок по карточкам... Оно всем кусается!
-- Клади, -- щедро размахнулся Распутин. -- Меня трудно обидеть. Я
карточек сроду не видывал и, даст бог, так и околею, не повидав, каки оне
таки, эти самые карточки...
Все время трещал телефон. Распутин орал:
-- Нюрка! Скажи, что меня дома нетути...
Был он в состоянии серьезного похмелья, и в разговоре с ним
телохранители вежливо спросили:
-- Чего ты, Ефимыч, кислый сегодня?
-- Покоя не вижу, -- отвечал Распутин. -- Велено мне свы-ше подумать,
как быть с этой занюханной Думой. Клопы там... Пахнет! А буджет без Думы не
зафунансишь. Ты о Думе что кумекаешь?
Терехов, лакая чаек, отвечал добропорядочно:
-- Ежели я о таких материях стану кумекать, так мне от на-чальства по
шапке накладут, так что без пенсии останусь.
-- Я здесь хозяин, вот и ответь как на духу. Терехов поставил блюдце и
вытер мокрые усы.
-- Ну-к, ладно, скажу, как думаю... Пошли-ка ты самого царя в Думу --
вот и пусть сам с нею разбирается.
-- Башка! -- похвалил филера Распутин. -- Тебе в министерах ходить. Я
так и сделаю: папка, скажу, валяй в Думу...
Мнение филера сыграло решающее государственное значе-ние -- Штюрмер
моментально явился в Думу, сообщив Родзянке: "Государь прямо из Ставки едет
сюда.." Хвостов, знавший о раз-говоре филеров с Распутиным, немало хохотал,
когда прослышал, что кадетские лидеры приезд царя в Думу приписывали своему
влиянию. Николай II, прихватив из Ставки брата Михаила, на ав-томобиле --
прямо с вокзала! -- прибыл в Таврический дворец "под несмолкаемые крики
"ура" и приложился к кресту. Государь был очень бледен, и от волнения у него
тряслись руки...". Полити-чески появление в Думе царя не имело никакого
значения, ибо забастовки, потрясавшие страну, уже определяли будущее страны.
Обойдя помещение Думы, царь перекинулся с депутатами незна-чительными
словами, сел в автомобиль и поехал к жене. Зато Мишка остался на заседании,
когда Штюрмер зачитал пустопорожнюю декларацию прави-тель-ства, представ
перед обществом как поли-тическое ничтожество. В ответ выступил язвительный
Пуришкевич, сравнив-ший Штюрмера с гоголевским Чичиковым, который всех в
губернии уже объехал, не знал, куда бы еще нагрянуть, и решил -- черт с ним,
заодно уж заверну и в Думу...
Михаил навестил Родзянку в его председательском кабинете.
-- Что же дальше-то у нас будет? -- спросил он.
-- Паршиво будет, ваше высочество... Садитесь.
-- Благодарю, -- сказал великий князь, присаживаясь. -- Вы бы как
председатель Думы поговорили с моим братцем.
-- Поговорили бы вы как брат с братом. Вам это легче!
-- Я пробовал. Но все бесполезно.
-- А я не только пробовал, я ему даже талдычил, что страна скатывается
в хаос, нас ждут небывалые потрясения, надо спасать монархию, но... увы!
Женское влияние сильнее моего.
-- Я с этой женщиной, -- отвечал Мишка, имея в виду импе-ратрицу, --
дел никаких не имею. Как будто ее не существует.
-- А я ее даже побаиваюсь, -- сознался Родзянко...
Вечерняя мгла закутывала высокие окна Таврического дворца, на улицах
неслышно кружился снег. Зазвонил телефон -- Родзян-ко выслушал, и было
видно, как он внутренне помертвел.
-- Поздравляю! -- сказал, бросая трубку. -- Вот только что убили
Распутина... Убил какой-то граф... на "Вилле Родэ"!
Великий князь и председатель Думы заключили друг друга в крепкие
объятия; Родзянко, не скрывая чувств, даже прослезился на радостях, оба
повернулись к иконе -- благодарили всевышнего.
-- Я позвоню на "Виллу Родэ", -- сказал Мишка.
Владелец шантана Адолий Родэ сказал ему, что час назад была
колоссальная драка, посуды и стекол набили кучу, сейчас здесь сидит полиция,
пишет протоколы. Распутина в основном бил граф Орлов-Денисов, но драка
носила локальный характер -- из-за ка-кой-то пошлой хористки.
-- Так он разве жив? -- в отчаянии спросил Мишка.
-- Распутин вырвался и убежал...
При свидании с Родзянко царь неожиданно согласился с ним, что атмосфера
в столице слишком накалена, надо дать ей чуточку остыть. 27 февраля Николай
II (выдержав истерику жены и рыда-ния Вырубовой) распорядился выслать
Распутина на его родину. Газеты при этом обязались хранить вежливое молчание
-- никаких комментариев... Они и молчали! Только никому не известный жур-нал
"Божия Коровка" проявил гражданскую смелость. Он опубли-ковал странный
рисунок, изображавший ощипанную птицу с длин-ным носом, в зад которой
воткнуто пышное павлинье перо. Лишь очень опытный глаз мог в этой "птице"
угадать Распутина, и рису-нок без помех прошел цензуру. Одновременно с
рисунком "Божия Коровка" поместила сообщение: "По дошедшим до редакции
слу-хам, недавно из Петрограда в Сибирь экстренно выслан вагон с битой
птицей". А через несколько дней царица велела срочно вер-нуть Распутина, и
старательная "Божия Коровка", тихо ползая меж цензурных рогаток, дала такое
объявление: "Редакции журнала стало известно, что на днях из Сибири в
Петроград возвращен вагон с битой птицей..." Распутин в богатейшей шубе,
купленной на деньги Рубинштейна, снова появился на улицах столицы, с высоким
ци-линдром на голове, похожий на купца-старообрядца, гневливо стучал всюду
палкой. "А ваш Хвостов убивец, -- твердил он филе-рам на лестнице, -- зато
Степа -- парень хошь куды!" Он велел дворнику соорудить лавку для сидения
филеров -- пожалел, что они сутками маются на ногах. Сидя на этой лавке,
сунув носы в воротники пальто, филеры горько оплакивали свою незавидную
судьбу:
-- Сколь били его, сколь калечили -- и хоть бы что! Неужто не найдется
героя, который бы пришлепнул его раз и навсегда? Так и сдохнем мы возле этой
двадцатой квартиры...
***
Из рязанской ссылки вернулся и Побирушка!
9. ТОРТ ОТ "КВИСИСАНЫ"
Заговор Хвостова воедино сплотил всю распутинскую
когор-ту, и теперь симановичи, гейне, рубинштейны, манасевичи (и Белецкий!)
стали для Царского Села дороже любого министра. Февраль 1916 года целиком
посвящен небывалому движению авто-мобилей, сновавших от Гороховой до
Александрии: то Симанович визитировал Штюрмера, то Гейне навещал Вырубову...
Ощутив приступ творческого вдохновения, Белецкий рискнул пойти на подлог,
чтобы сразу и навсегда отделаться от Хвостова. Материалы о заговоре против
Распутина он подкинул в "Биржевые Ведомос-ти", а когда газета их
опубликовала, он, дабы замести свои следы, дурно пахнущие, напечатал в
"Новом Времени" письменный про-тест против публикации, делая вид, будто эти
материалы у него выкрали... Он умел "шить дела", но на этот раз сшил белыми
нитками! Справедлива народная поговорка -- на каждого мудреца бывает
довольно простоты. В "желтом доме" на Фонтанке раздался страшный хруст --
это сломали шею Белецкому. Увлекшись добиванием соперника, он не рассчитал
одного -- публикация обна-жила перед обществом всю гниль и разврат в верхах,
и распутинская мафия разом набросилась на него же -- на Белецкого. Его
обо-драли как липку: лишили прав товарища министра внутренних дел, велели
ехать в Иркутск и там потихоньку губернаторствовать... Хво-стов не удержался
-- поздравил его по телефону:
-- Ну что, Степан? Вырыл ты могилу для меня глубокую, а угодил в нее
сам... со женою и со чадами! Езжай, соколик. Си-бирские волки давно
подвывают, желая обглодать твои брен-ные кости.
-- Не я, так другие, -- в ледяной ярости отвечал Белецкий, -- но
столкнут тебя, супостата, в могилу -- поглубже моей!
-- А я не такой дурак, как ты обо мне думаешь, -- сказал ему Хвостов
и... объявил пресс-конференцию для журналистов.
Может, он сошел с ума? Министр внутренних дел (в дни вой-ны!) решил
допустить прессу в потаенное средоточение всей госу-дарственной скверны.
Хвостовщина выписывала одну из сложней-ших синусоид реакционного взлета и
падения. Да! Я вынужден при-знать, что этот толстомясый аферист не боялся
доводить воду до крайних градусов кипения, чтобы с кастрюль срывало крышки.
Кроме головы, ему уже нечего было терять, и Хвостов на прощание устроил
фееричное цирковое представление... Его кабинет за-полнили журналисты.
-- Не смотрите на меня так трагически, -- сказал им Хвостов, искрясь
весельем, -- тут надо смотреть с юмором, не иначе...
Для начала он поведал то, чего не знали другие. Царица устро-ила для
Распутина новогоднюю елку, но Гришка всю ночь кутил с грязными девками,
прибыл домой пьян-распьян, забыв про елку, а утром его будили агенты...
Хвостов описал эту картину:
-- Вставай, говорят, сучий сын, тебя елка с игрушками ждет! Сунули в
нос ему нашатырь -- вздыбнули на ноги. Стоит. Не падает. Можете представить,
в каком виде тащили его на поезд. Но там (!) мерзавец мгновенно
преображается. Всю ночь не спал, а молился. Я же знаю. Бадмаев ему дает
какой-то дря-ни, чтобы зажевать дурной запах во рту... Они, -- сказал
Хвос-тов о царях, -- сами виноваты, что Распутин играет такую роль...
Дикость, мистицизм, отсутствие разума, потеря интеллекта. Возвращаемся к
средневековью.
Стуча кулаком, Хвостов кричал, что, пока он сидит на троне МВД, он
будет портить кровь распутинскому отродью, он будет арестовывать и
обыскивать распутинскую нечисть. Когда его спро-сили об особом уважении к
Белецкому, Хвостов захохотал.
-- Гришка это раньше трепался, что Степа хороший, а я ни к черту не
гожусь. Теперь и Степан испортился... Я много наговорил лишнего, -- сказал
Хвостов в конце интервью, -- но не боюсь: бог не выдаст -- свинья не съест!
Он не просто загасил папиросу в пепельнице -- он растер окурок в труху
с такой ненавистью, будто уничтожал самого Распутина. Ему было обидно, что
цензура зарезала его интер-вью сразу же, и оно появилось в печати только
после Октябрь-ской революции, когда песенка Хвостова была уже спета -- его
повели на расстрел...
***
Чтобы ощутить себя полновластным владыкой в делах рус-ской церкви,
Распутин замышлял создание на Руси патриар-шества, уничтоженного Петром I, а
в патриархи, с помощью Осипенко, карабкался долгогривый Питирим. "Верить ли
в это?" -- спрашивали обыватели. "А почему бы и нет? Мы жи-вем как в
сказке..." Как в сказке в Суворинском клубе работал тотализатор -- позорище,
какое трудно придумать. Юркие жур-налисты делали ставки на министров
падающих, на министров возникающих.
-- Добровольский проскочит в министры юстиции.
-- Добровольский? А кто это такой?
-- Неважно! Ставлю один против десяти, что министр иност-ранных дел
Сазонов падет неслышно, аки лист осенью.
-- Сазонов никогда не падет, ибо он начал эту войну, все договоры в его
руках, к нему привыкли послы Антанты.
-- Ты ничего не понимаешь! Сазонов вслух высказывает страш-ные вещи. Он
говорит, что Россия более не великая держава...
-- Ставлю, что Хвостов вылетит из МВД завтра же!
-- Имею сведения -- через три дня.
-- Почему так поздно?
-- Не знают, кого назначить на его место... Да, не знали. Царь повидал
Распутина.
-- От меня требуют жертвы, Григорий, -- сказал он ему. -- Дума встает
на дыбы -- главным злодеем считают Сухомлинова.
-- Нешто старикашку обидишь?
-- Жертва времени... пойми ты, -- скорбно ответил царь...
-- Зачем ты начинал войну? -- спросил Распутин (мрачно).
-- Я не начинал. Она началась сама по себе... -- Потом Ни-колай II
произнес чувствительные слова: -- Что бы ни случи-лось, Григорий, как бы ни
клеветали на всех нас, я с тобой не расстанусь.
Каждая клятва нуждается в подтверждении делом, и царь про-тянул ему
бумагу -- указ об отставке Хвостова! Распутин, обратясь к иконам, крестился,
а царь спросил -- кого поставить в мини-стры внутренних дел? Один раз на
Хвостове обожглись -- вторич-но промашки делать нельзя... Распутин прикинул
и так и эдак. Ничего не получалось. Из кармана министра не вынешь.
-- А на што новых-то плодить? -- сказал он царю. -- Старикашка в
примерах сидит, пущай и будет унутренним.
-- Белецкий тоже хочет, -- сказал император. -- Говорят, даже с
казенной квартиры не выезжает... ждет падения Хвостова.
-- Степан, -- отвечал Распутин, -- если меня и не убивал, то, видит
бог, убить может... Ну его! А на Штюрмера почила благодать божия. Старикашка
послушный. Спать любит. Признак здоровья.
-- Штюрмера все ненавидят, -- заметил Николай II.
-- А меня -- што? Рази навидят? То-то...
Когда автомобиль с Распутиным, возвращавшимся из Царс-кого Села,
проезжал окраинами столицы, могуче, будто раненые звери, трубили в сумерках
гигантские заводы -- рабочие бастовали. К экономическим требованиям
путиловцы теперь прибавили ло-зунги и политические... Впрочем, все это
Белецкого уже не каса-лось: ему определили оклад в пятьдесят четыре тысячи
рублей, и надо было ехать в Иркутск, но Побирушка ходил за ним по пятам,
божился, что проведет его в сенаторы, а потом... потом и в мини-стры
внутренних дел.
-- Не покидайте казенной квартиры! -- взывал Побирушка. Белецкий
заглянул в кондитерскую "Квисисана" на Невском проспекте, где владелец кафе
Генрик Сартори любезно проводил его в отдел срочных заказов. Контора
благоухала мускатом, имбирем и корицей. Приятная барышня в чистом передничке
раскрыла блокнот.
-- Итак, мсье, что вам угодно от "Квисисаны"?
-- Торт.
-- В какую цену?
-- Сколько бы ни стоил.
-- Именинный? Юбилейный? Даме или мужчине?
-- Одному... хаму, -- сказал Белецкий. Барышня нисколько не удивилась:
-- Хам останется доволен. Как исполнить? Фантазия жандарма работала
превосходно:
-- Сделайте торт в виде кладбища с крестами из чистого бра-зильского
шоколада... Кстати, есть у вас шоколад?
-- "Квисисана" живет еще довоенными запасами.
-- Отлично! -- потер руки Белецкий. -- Взбейте крем цвета навоза, а
внутри торта выкопайте глубокую могилу, чтобы на дне ее сидели лягушки и...
ждали.
-- Из Чего сделать лягушек? -- спросила барышня.
-- Из мыла, -- ответил Степан, недолго думая. -- Возле моги-лы пусть
кондитер поставит гроб из противного желе, которое прошу уснастить горчайшей
хиной. А по краям торта, вроде узора, изоб-разите поучительную надпись: ВОТ
ТВОЯ МОГИЛА. Хорошо если бы вместо сахарной пудры вы посыпали кладбище
стрихнином... вроде выпал легкий снежок. Нельзя? Ядов не держите? Жаль...
-- По какому адресу отправить этот торт? Белецкий оставил ей адрес
квартиры Хвостова.
***
Бывший министр снял крышку с великолепного торта. -- Какая дивная
работа... узнаю мастера Степана! Бывшему министру от бывшего товарища
министра... Приятно посмотреть! Позвонила Червинская -- почти шепотом:
-- Алексей, сразу уничтожай все, что имеешь. Клеопатра решила спасти
своего Антония.
-- Прости, -- ответил Хвостов, -- в двери звонят...
В министерскую квартиру ввалились двое: Манасевич-Мануйлов и Аарон
Симанович -- в пальто нараспашку. Ванечка как опыт-ный шпик сразу же схватил
телефонную трубку:
-- Итак, я слушаю... продолжайте.
По его лицу было видно, что связь Хвостова с Червинской явилась для
Ванечки неприятным сюрпризом.
-- Опоздала ваша знакомая, -- сказал он, вешая трубку. Хвостов не
сдержал приступа лютого антисемитизма:
-- Два жида в три ряда... Ну, ладно, Ванька! Тебя-то я хоть знаю. А
зачем ты привел сюда этого пархатого?
-- Алексей Николаевич, не я же этого жида придумал! Таково желание
государыни императрицы, чтобы Симанович, как ранее пострадавший от вашего
произвола, присутствовал при обыске.
-- Что-о? У меня? У меня и... обыск?
-- Вот письмо от Штюрмера, -- передал ему Ванечка.
Штюрмер писал, что по приказу императора Хвостов обязан снять с себя
все ордена и отправляться в ссылку. Золотой ключ камергера у него отобрали
вместе с футляром. Симанович уже рыл-ся в ящиках стола, выгребая из них на
пол секретные бумаги. Манасевич сам растопил камин и каждую бумагу, в
которой встреча-лось имя Распутина или царицы, бросал в огонь. Хвостов
остолбе-нело наблюдал за уничтожением ценнейшего архива, который он собрал
на посту министра, чтобы историки будущего имели мате-риал о действиях
распутинской мафии...
-- Вы скорпионы! -- кричал он. -- Вы шакалы! Аарон Симанович
наслаждался местью.
-- Против кого ты вздумал идти? Против Григория Ефимыча? Против нас?
Измордуем и оплюем... Ты уже не встанешь!
-- Ванька, -- заорал Хвостов, берясь за канделябр, -- убери эту гнусь,
или я за себя не отвечаю... разнесу ему череп! В кабинет вошла жена,
удивительно спокойная.
-- Что ты, Леша, возмущаешься? -- сказала она. -- Ты сам хотел грязи
как можно больше. И ты нашел самую нечистую яму -- министерство внутренних
дел... Так успокойся: все в по-рядке вещей.
Хвостов выпустил канделябр и зарыдал.
-- Меня, столбового русского дворянина... Я не могу!
-- Тебе, -- отвечала жена, -- было очень приятно взлетать. Так имей же
мужество падать низко. Все пройдет в этом мире, как и мы с тобой, и ничто в
этом мире не вечно. Были мы -- будут другие! Такие же свиньи, как и ты,
дорогой, и как вот эти... господа, что тебя сейчас оскорбляют. Встань выше
этого!
Под конвоем филеров Хвостова доставили на вокзал, посади-ли в вагон,
и... он поехал в историю. Убийцы Распутина из него не получилось, а
получился самый обычный "бульварный романчик" с дамочками, рюмочками,
взяточками, растраточками... Между тем в кулуарах Думы бродил подлинный
убийца -- это лысый, очкастый и вертлявый Пуришкевич, писавший в эти дни о
мини-стерской чехарде:
Их жизни срок сейчас минутен,
Уйдут, оставив серный дым,
А прочен лишь один Распутин
Да долгогривый Питирим...
Черносотенец был поэтом, но своих стихов никогда не печатал -- это ни к
чему, да и цензура их не пропустит! Он явился в кабинет Родзянки и сказал
ему, отчаянно жестикулируя:
-- Разве так убивают? Гришку надо убивать, как режут сви-нью... без
экивоков. Просто взял ножик -- пырь в бок, и готово! Согласен, что противно.
Будут кровь, всякая слизь, и потечет гни-лая сукровица, а волосы
перемешаются с мозгами. Но если это надобно ради спасения драгоценной
монархии и кристальных идей нашего самодержавия, то поверьте, я... готов!
-- Вы больше никому этого не говорите, -- сказал Родзянко.
-- Упаси бог! -- отвечал Пуришкевич. -- Только одному вам как
председателю всероссийского парламента.
***
Революция несентиментальна! Двух заклятых врагов, Хвос-това и
Белецкого, поставили к одной стенке, и под прицелом равнодушных винтовок, за
секунду до залпа, они в последний раз могли плюнуть в глаза друг другу,
могли сказать последнее "прости"!
10. "МЫ ПЛОХО КОНЧИМ..."
Палеолог второпях записывал: "С тех пор, как
Штюрмер стоит у власти, влияние Распутина очень возросло. Кучка ев-рейских
финансистов и грязных спекулянтов, Рубинштейн, Манус и др., заключили с ним
союз и щедро его вознагражда-ют за содействие им... Если дело особенно
важно, то он непос-редственно воздействует на царицу, и она сейчас же отдает
распоряжение, не подозревая, что работает на Рубинштейна и Мануса, которые,
в свою очередь, стараются для Германии... Императрица переживает очень
тяжелую полосу. Усиленные молитвы, посты, аскетические подвиги, волнения,
бессонни-ца. Она все больше утверждается в восторженной мысли, что ей
суждено спасти святую православную Русь и ч