киным.
   - То-ой, черт! Чего мордой-то мотаешь? А то  тресну  вот  по  зубам.  А
насчет пособничества ворам, Василь Фокич, это ты напрасно. Тьфу,  окаянная
сила! Чего брыкаешься?.. Я, можно сказать, весь в ярости против них. А  ты
- пособник!
   - Скорее, скорее ты седлай! - торопил его Сережкин. - Проспал,  да  еще
копается.
   - Проспал, - ворчал Лубников. - Вовсе  и  не  проспал,  а  так,  прилег
только. Какой уж сон, когда ехать надо.
   - Готово, что ли?
   - Готово. А мне-то кого заседлать - Зорьку  ай  Буланца?  -  спрашивал,
почесываясь, Лубников.
   - Да хоть самого черта седлай! - крикнул, выйдя из терпения,  Сережкин.
- Если через пять минут не будешь готов, один  поскачу  и  брошу  в  тайге
твоего Рубанка.
   Лубников побежал к соседнему стойлу и в темноте ворчал:
   - "Брошу Рубанка". Смотри-ка, пробросаешься... Где  это  видано,  чтобы
такое добро бросали.
   Но оседлал он на этот раз быстро. Сережкин вывел  Рубанка  из  конюшни,
осветил карманным фонарем часы.
   - Почти час потеряли. Ну, если  не  догоним!..  -  Он  не  договорил  и
прыгнул в седло. Сытый жеребец отпрянул в сторону и пошел маховитой рысью.
   Сережкин пустил лошадь галопом и долго, напрягаясь, прислушивался.  Но,
кроме глухого щелкающего стука копыт,  ничего  не  слышал.  Перед  глазами
бежала травянистая дорога, словно три параллельные тропы,  где-то  впереди
совсем близко она пропадала и никак не могла  пропасть.  Изредка  с  боков
набегали  придорожные  кусты  так  близко,  что  с  непривычки   Сережкину
казалось, вот-вот смахнут они его своими  черными  мохнатыми  шапками.  Но
кусты надвигались, вырастали до больших  размеров  и  пропадали,  и  снова
перед глазами были  три  тропы,  коротко  обрывающиеся  впереди,  и  снова
чмокающее щелканье копыт по грунту.
   Так размеренным гулким галопом проскакал Сережкин, а  за  ним  Лубников
почти полпути до самой Каменушки, мелкой протоки Бурлита. И когда  жеребец
разбрызгивал на переезде речную  воду,  старшина  уловил  отчетливый  стук
мотора.
   - Догнали! - крикнул он во все горло.
   - Чегой-то? - переспросил, подскакивая, Лубников.
   - Догнали, говорю! - Сережкин придержал жеребца и спросил Лубникова:  -
Слышишь?
   - Мотор, - сказал Лубников.
   - Ну, теперь-то не уйдут, голубчики.
   Сережкин знал, что от Каменушки Бурлит делает самую  большую  петлю,  а
дорога напрямую идет до переправы.
   Дальше поехали медленнее. Несколько минут они слышали, как стучал мотор
все тише и тише и, наконец, замер. Лодка ушла по кривуну.
   Когда они подъехали к переправе, было уже совсем светло, хотя солнце не
выкатилось еще из-за покрытых белой дымкой сопок. Вся  переправа  состояла
из одного бата - длинной  долбленой  лодки.  Батчик  -  сухонький  пожилой
нанаец Арсе, равнодушный и молчаливый.  На  противоположном  берегу  возле
избы перевозчика сидели три человека. Двое поджидали  оказию,  третий  был
Арсе.
   На переправу обычно заходят все лодки, идущие по Бурлиту, чтобы забрать
или высадить пассажиров, заправиться  горючим  и  просто  порасспросить  о
таежных новостях.
   Сережкин слез с лошади, передал повод Лубникову:
   - Останься пока здесь, только в кусты уведи лошадей и сам спрячься.
   Затем с высокого лесистого бугра стал махать  фуражкой.  Его  заметили.
Арсе неторопливо столкнул в воду  бат  и,  работая  двухлопастным  веслом,
переехал реку.
   - Не проходила лодка сплавщиков? - спросил его Сережкин.
   - Нет, - ответил Арсе, посасывая трубочку.
   - Хорошо. Перевези-ка меня, друг Арсе. - Сережкин прыгнул в бат,  лодка
осела под его грузным телом.
   Нанаец молча оттолкнулся и направил бат  поперек  реки.  Вода  курилась
молочным туманом, чуть розоватым на стрежне, подкрашенным зарей.
   - А что эти двое, - кивнул Сережкин в сторону сидевших возле избы, - на
станцию ехать собрались?
   Перевозчик утвердительно кивнул головой.
   - Ягоду синюю торговать, - сказал он, помедлив.
   -  Хорошо,  -  заметил  Сережкин.  -  А  ты,  друг  Арсе,  как   сарыч,
неразговорчив. Скажи, у тебя бывали когда-нибудь  радости,  чтоб  смеяться
захотелось?
   - Берег подходит, - ответил Арсе и указал трубочкой на нос бата.
   - Ах ты, какой деревянный, ей-богу! -  воскликнул  Сережкин  и  с  ходу
выпрыгнул на берег. Он  подсел  на  бревно  к  двум  женщинам  с  большими
корзинами.
   - Ну что, бабочки, божий дар везете продавать?
   Одна, что помоложе, в пестрой косыночке, в  синих  резиновых  тапочках,
игриво прыснула в руку и спросила:
   - А что - конфисковать хочешь?
   - Будет тебе! Нашла с кем шутить! -  укоризненно  оборвала  ее  пожилая
напарница в повязанном углом платке и в улах.
   "Ишь ты какая баба-яга", - подумал про нее Сережкин и встал  с  бревна.
Он подошел к реке, вода все так же кудрявилась парным дымком, но уже  того
легкого настроения у него не  было.  Он  вдруг  почувствовал,  как  звенит
голова, гудят и ноют отяжелевшие ноги, от жажды пересыхает рот.
   - Эх, напиться, что ли? - Он зачерпнул пригоршнями теплую речную воду и
внезапно услышал отдаленный стрекот мотора.
   - Бабочки, идет моторка. Тащите сюда корзины! - скомандовал им Сережкин
и  сам  побежал  навстречу,  подхватил  корзины  и  поволок  их  к  самому
приплеску.
   - Да будет вам, - гудела пожилая женщина и шла покорно за старшиной.
   - Вот здесь садитесь и машите, кричите. Они обязательно возьмут вас.  -
Сережкин подбодряюще  улыбнулся  и  пошел  к  прибрежным  кустам.  Там  он
спрятался в развесистом кусту жимолости и стал наблюдать за рекой.
   Вскоре из-за кривуна вышла черная  моторка  сплавщиков.  В  ней  сидели
четверо. Сережкин сразу узнал Рябого, тот развалился, откинувшись на борт.
Положив голову на его колени, свернулась клубком Нюрка. Кроме них, в лодке
сидели еще двое мужчин.
   Ягодницы с берега замахали руками.
   - Завернем? - спросил моторист Рябого.
   - А чего ж, - ответил тот. - По десятке с носа - и то хорошо.
   Лодка,  разворачиваясь,  заскользила  к  берегу.  Мотор  несколько  раз
булькнул, как бутыль, в  которую  наливают  воду,  и  умолк.  Затем  лодка
бесшумно ткнулась в песочную отмель.
   - Заходи, пошевеливайся, - скомандовал Рябой ягодницам и осекся, увидев
Сережкина, выходящего из кустов.
   Если бы  перед  Рябым  появился  сейчас  уссурийский  тигр,  он  бы  не
растерялся так, как от появления Сережкина. Он так  и  застыл  с  открытым
ртом и поднятой рукой, которой хотел принимать корзины.
   - Не ждал? - спросил Сережкин, и его  широкоскулое  лицо  расплылось  в
довольной улыбке.
   - А, старшина! - наконец воскликнул Рябой. - Ты что, с  неба  свалился?
Ну проходи, проходи... Тоже до станции?
   - Да нет, подальше провожу вас, - ответил Сережкин и перешел на строгий
начальнический тон. - Прошу всех разобрать свои вещи и вынести  из  лодки.
Проверка.
   В лодке лежало всего два объемистых рюкзака. Моторист и рабочий  быстро
выпрыгнули из лодки. Рябой и Нюрка  замешкались  на  минуту,  Нюрка  взяла
сначала один рюкзак, но Рябой выразительно посмотрел на нее, она  потащила
за лямку и другой.
   - Товарищ старшина, эти вещи я  везу  начальнику  районной  милиции,  -
сказала Нюрка. - Поэтому вы их здесь не смотрите.
   - А вот я есть здесь и начальник  милиции,  и  участковый,  вся  власть
тут... Давай, давай, - ответил Сережкин, подхватывая  рюкзаки.  -  Смелее!
Вот так.
   Он рывком расстегнул первый рюкзак и воскликнул:
   - Гляди-ка,  хорошие  отрезы  вы  начальнику  милиции  везете!  Все  из
переваловского магазина. Вот он обрадуется. Это ты везешь такой подарок? -
спросил он Рябого.
   - Это ее вещи, - кивнул он на  Нюрку.  -  Я  к  ним  не  имею  никакого
отношения.
   Нюрка, заложив руки в  карманы  фуфайки,  презрительно  смерила  Рябого
взглядом:
   - Проходимец ты, Рябой! Из воды сухим хочешь выйти? Думаешь, я такой же
холуй тебе, как Варлашкин? Плевала я тебе в рожу!..
   - Убью! - бросился на Нюрку Рябой, но  перед  ним  встал  с  пистолетом
Сережкин.
   - Зачем же? Пусть живет, - сказал старшина. - Поехали, -  пригласил  он
всех в лодку.
   - Может, поинтересуешься своими письмами? - спросил Рябой.
   - Возьми их себе на память, - ответил Сережкин.
   Рябой бросил скомканные конверты и пошел первым в лодку.
   - Нет, ты погоди, - остановил его Сережкин. - Ты ко мне поближе сядешь.
   Сережкин пропустил на нос моториста и рабочего, затем подсадил Нюрку  и
ближе к себе Рябого. Сам старшина сел за руль, завел мотор, и тронулись.
   Рябой молча смотрел в воду. Видно  было  по  бугристым  надбровьям,  по
сильно поджатым тонким губам, что он напряженно о чем-то  думает.  Наконец
он повернулся к Сережкину и сказал:
   - Не могу понять... как ты догадался?
   Сережкин  раскрыл  планшетку,  вынул  этикетку,  найденную  под  кустом
жимолости, затем среди кусков крепдешина нашел  один  с  белой  меткой  и,
приложив к нему этикетку, спросил:
   - Видишь? Тикеточку ты обронил на тропинке возле стана.
   - Ну-ка, ну-ка! - Рябой ринулся к Сережкину, глаза его остро  блеснули,
словно вспыхнули, и увесистый кулак мелькнул в воздухе.
   Старшина рывком уклонился.
   - Еще одна попытка, - внушительно сказал Сережкин, - и ты  приедешь  на
станцию дырявым. А я не хочу этого. Ведь тебе надо еще в  тайгу  съездить,
показать, где остальные вещи спрятаны.
   - Ничего я вам не покажу, - угрюмо и безнадежно ответил Рябой.
   Лубников, привязав лошадей в кустах, побежал по берегу за лодкой.
   - Василь Фокич! - крикнул он. - А мне-то какая задача дальнейшая?
   - Домой поезжай, - ответил из лодки Сережкин.
   Обратно конюх скакал с не меньшей скоростью, ведь он вез такую новость!
А к вечеру уже все Переваловское знало, как он, Лубников, на самом юру  на
Бурлите настиг контрабандита Рябого и передал его из  рук  в  руки  самому
Сережкину.



        6

   Через день в районной милиции Рябой все-таки согласился идти в тайгу  и
показать спрятанные вещи. Запираться дальше  не  было  смысла.  Нюрка  все
рассказала, и ее выпустили накануне. В кабинете начальника  милиции  Рябой
сказал ей на прощание:
   - Ты передай  Варлашкину,  что  я  завтра  вечером  приеду  на  стан  с
кем-нибудь. Пусть все приготовит...
   - Может, не стоило бы ее туда пускать?  -  осторожно  спросил  Сережкин
Конькова.
   - А что?
   - Варлашкин вещи может перепрятать.
   Коньков засмеялся:
   - Неужто ты знаешь, где они спрятаны? - Затем он снисходительно оправил
погон у Сережкина и добавил озабоченно: - По совести говоря,  милый  Вася,
не верю я Рябому. Прогуляемся мы с ним по тайге и ни  с  чем  вернемся.  А
Нюрка убедить их сможет, она слово дала.
   - Все-таки не  надо  было  Нюрку  выпускать,  -  с  сожалением  заметил
старшина.
   - Да что она тебе далась. Никуда она не денется до самого суда.
   - Она-то не денется, да мы с тобой тайгой поедем, еще и вечером.
   - Уж не боишься ли ты засады, доблестный лыцарь!
   - Да ну тебя к черту! - выругался Сережкин.
   Из показаний Нюрки, которые  затем  признал  и  Рябой,  следовало,  что
Варлашкин по договоренности с ним устроил скандал на селе, а Нюрка  недели
за две принесла ему слепки с ключей Ускова. Прямого участия в грабеже  она
не принимала. Магазин обокрал один Рябой.
   В коридоре милиции Нюрку поджидал Усков.
   - Может, вместе поедем в Переваловское, а? Нюрка? - робко предложил  он
ей, когда  она  вышла  из  кабинета  начальника.  -  Я  и  насчет  подводы
договорился.
   Нюрка саркастически улыбнулась:
   - Больше твои ключи не понадобятся... по крайней мере мне.
   - Ну зачем ты об этом? - с мучительной гримасой сказал Усков. - Ну, был
грех... Что ж теперь, через это и в душу плевать?
   - Эх, грех! Мало бьют вас, дураков... Вот в чем грех-то, - сказала  она
с какой-то злобной горечью и пошла к выходу.
   За ней посеменил Усков. Возле двери она обернулась к нему  и  процедила
сквозь зубы:
   - Не ходи за мной... Тошно мне, понимаешь, тыквенная голова.
   Она быстро вышла, хлопнув дверью перед самым носом Ускова.
   На следующий день Коньков и Сережкин сопровождали  Рябого  в  тайгу  на
поиски вещей. До переправы они добрались уже в сумерках. На той стороне их
поджидал грузовик из Переваловского. Шофер лежал на фуфайке  под  машиной,
оттуда торчали его сапоги.
   - Эй, шофер! - крикнул  Коньков.  -  Машину  готовь!  -  Но  сапоги  не
пошевелились. - Спит, каналья, - беззлобно выругался Коньков.
   Молчаливый и строгий, как  бронзовый  бог,  Арсе  усадил  их  в  бат  и
оттолкнулся сначала шестом, потом взял весло.
   Рябой, ехавший всю дорогу ссутулившись, в бату ожил и зорко посматривал
на противоположный берег На середине реки он неожиданно навалился на  один
борт, ухватился за другой руками, и бат мгновенно перевернулся.
   Первым вынырнул Арсе;  маленький,  с  угловатым  черепом  и  жиденькими
белыми волосами, он был похож на старого  водяного  духа.  Ухватившись  за
корму опрокинутого бата, он крутил головой, фыркал и никак не мог  понять,
что произошло. Коньков не умел плавать, он тоже держался за  бат,  высунув
из воды свое острое лицо, и сокрушенно ахал:
   - Ах, черт! Очки-то мои, очки! Как же я буду теперь без них?
   К берегу, вымахивая черными рукавами рубахи, плыл Рябой. За ним в  пяти
метрах Сережкин.  Поодаль  мирно  колыхались  на  волнах  две  милицейские
фуражки.  Течение  уносило  их  от  плывущих.  Рябой  первым  достал  дно.
Разбрызгивая воду, он бежал к берегу  Вот  он  уже  выпрыгнул  на  зеленый
откос, а там в десяти шагах и тайга... Но в  это  время  грохнул  выстрел.
Рябой обернулся и застыл. Сережкин стоял по грудь в воде с  наведенным  на
него пистолетом.
   -  Правильно,  -  говорил,  приближаясь  к  нему,  старшина.  -   Зачем
рисковать?
   - Ну что ж, твоя взяла, - сказал Рябой.
   - Моя всегда берет, - ответил Сережкин.
   - М-да, - протянул Рябой и усмехнулся.
   Выстрел разбудил шофера, он стоял теперь возле машины и тупо смотрел на
происходящее. Это был молодой парень в облезлой сиреневой майке.
   - Что смотришь? - окликнул его Сережкин. - Видишь, бат уплывает. Помочь
людям надо.
   - Это можно, помочь-то, - тихо сказал  парень  и  стал  неловко,  будто
стесняясь, раздеваться. Затем нагим забежал  по  берегу  напротив  бата  и
медленно пошел в воду, сводя лопатки.
   Наконец бат вытащили. Коньков, весь мокрый, худенький, без очков,  стал
сразу меньше и теперь сильно смахивал на подростка в форме.
   - Ты мне, сукин сын, ответишь за эту баню! - кричал  он  на  Рябого.  -
Смотри, не вздумай еще чего учинить. Башку сниму!
   Он сел с шофером в кабину. Сережкин с Рябым в кузов.
   - Машину в тайге не останавливай,  кто  бы  ни  встретился,  -  наказал
Сережкин шоферу. - Понял?
   Тот согласно кивнул головой, включил зажигание, и поехали...
   Из-за помутневших в белесой пелене вечернего  тумана  сопок  выкатилась
огромная красная луна.  Она  замелькала  в  ветвях  придорожных  деревьев,
словно хотела заглянуть и получше рассмотреть, что же это за машина? Рябой
сидел у  кабинки  и  посматривал  по  сторонам.  Сережкин  подпрыгивал  на
корточках возле борта. Под каждым из них  натекли  и  поблескивали  черные
лужицы.
   - Держись крепче, старшина, а то, не ровен час, на  ухабе  выбросит,  -
мрачно сострил и усмехнулся Рябой.
   Сережкин уловил в  позе,  в  жестах  Рябого  какую-то  настороженность,
ожидание чего-то важного, внезапного.  Эта  настороженность  передалась  и
Сережкину, взвинтила нервы, обострила внимание.
   Когда переезжали мелкий серебристый поток Каменушки, Рябой  вскочил  на
ноги и крикнул шоферу:
   - Щука, щука на дороге!.. Останови!
   Действительно, на каменистой дороге, возле самой воды, лежала  огромная
щука, будто сама выпрыгнувшая из воды.
   Шофер притормозил машину. И Сережкин вдруг  увидел,  как  в  прибрежных
кустах промелькнули тени, четко на луне холодным стеклышком блеснул  ствол
ружья.
   - Гони! - гаркнул он на шофера и, выхватив пистолет,  выстрелил  поверх
кустов.
   Машина, взревев, рванулась прямо  на  кусты,  в  которых  была  засада.
Сережкин осадил Рябого и, припав к борту, отчетливо крикнул:
   - Уложу первого, кто двинется!
   Машина стремительно шла на засаду, тени в кустах  скрылись...  Секунда,
две, три... но впереди все еще маячит этот проклятый  куст.  Как  медленно
движется и время и машина! Кровь в висках стучит так,  что  заглушает  рев
мотора,  и  Сережкину  кажется,  будто  машина  стоит  на  месте,  а  куст
отдаляется и становится маленьким. "Когда-то я уже испытывал  все  это,  -
мелькнуло у него в сознании. - Но где?"
   - Трусы! - прошипел Рябой. - Будьте вы прокляты!
   Машина уже разбрасывала колесами последний галечник прибрежного откоса.
Вот она  выскочила  на  лесную  травянистую  дорогу  и  понеслась.  Засада
осталась позади.



        7

   Всю ночь Сережкин просидел в стане сплавщиков, охраняя Рябого. Коньков,
потеряв очки в Бурлите, сказал: "Я теперь все равно что обезоружен",  -  и
ушел еще с вечера спать в палатку.
   На рассвете лениво подошла к костру закутанная в шаль Нюрка. Присела.
   - Что, не спится? - спросил ее Сережкин.
   - Вот посмотреть пришла на  вожачка,  -  усмехнувшись,  сказала  она  в
сторону Рябого. Тот отвернулся.
   - Кто ж его избрал вожаком-то?
   - Глупость наша да трусость, - ответила  она,  глядя  в  костер  широко
раскрытыми глазами. - А подлость поддержала... Как  же!  Каждому  хотелось
поближе быть к вожачку-то, позаметнее. - Она горько усмехнулась, встала  и
поплелась в палатку.
   Варлашкин с компанией появились только утром. Они шли  гуськом  хмурые,
молчаливые. Видно было по лицам, что они перебранились и были сильно не  в
духе.
   - Сложите ружья! - приказал им Сережкин.
   Они равнодушно положили ружья, даже не посмотрев ни на  Рябого,  ни  на
Сережкина. Старшина указал им место  у  костра  рядом  с  Рябым,  сам  сел
напротив.
   Приятели Варлашкина были  крупные,  как  на  подбор,  детины.  Особенно
выделялся светлобородый Ипатов, с лицом упрямым, но добродушным. Когда  он
запрокидывал от дыма лицо, шея троилась - такие  бугристые  сильные  мышцы
были у него.
   Сережкин вдруг начал  испытывать  чувство  крутой  горячей  злости.  Он
вспомнил свой приход сюда,  их  равнодушные  уклончивые  лица.  Представил
себе, как они с ружьями протопали за ночь двадцать  с  лишним  километров.
Ради чего? Ради мести ему,  старшине?  Нет,  к  Сережкину  они  не  питали
никакой злобы. Это видно было и по их лицам и по тому, что  они  не  стали
стрелять. Ведь легко могли бы застрелить его  из  кустов,  оставаясь  сами
невредимыми. Значит, у них не было к нему злобы. Но что же тогда заставило
их идти скандалить в село, чтобы помочь Рябому обворовать магазин и теперь
вот пытаться освободить его? Что?
   - Ну как, неудачной охота на Сережкина оказалась?  -  спросил  старшина
Ипатова.
   - Какая там охота! - ответил тот. - Просто  попугать  хотели,  да  сами
испугались.
   - А рыбу где такую крупную взяли? Ту, что на дороге положили.
   - Вон, Варлашкин достал,  -  ответил  второй  парень  и  усмехнулся.  -
Приманочка, говорит, клюнет, мол, Сережкин - тут мы его и накроем.
   - Что ж вы, Ипатов, друзья с ним, что ли? - указал старшина на Рябого.
   - У меня среди трусов нет друзей, - ответил за него Рябой, презрительно
сплевывая.
   Ипатов молчал, но Сережкин заметил, как заходили его узловатые желваки.
"Эге, брат, ты как бык - грозен, да ленив", -  подумал  Сережкин  и  решил
расшевелить парня.
   - Ну, может, были с ним друзьями?
   - Нет, - угрюмо ответил Ипатов.
   - Может, он тебе платил за помощь? - допытывался Сережкин.
   - Он те заплатит! - криво усмехнулся Ипатов. - Да и не  нужна  мне  его
плата.
   - Так что же ты, из интересу пошел скандалить на село?
   - Пошел... просто так... - Ипатов помолчал и добавил: - Как все, так  и
я.
   - Эх!.. - воскликнул Сережкин и выругался, скорее от удивления, чем  по
злобе. - И ты тоже пошел на село, как все? - спросил он Варлашкина.
   - А то что ж, - ответил тот. - Приказано было...  Ну  мы  и  палили  по
верхам.
   - Да кто же приказал-то?
   - Рябой.
   - Зачем же слушался?
   - А как же не слушаться? У него сила...
   - А у вас? Вот у него, у него, - показывал Сережкин на сидящих. - Разве
у вас нет силы? Неужто послабее Рябого будете?
   Рябой грыз ветку  и  смотрел  на  них,  прищурившись.  Ипатов  по-бычьи
исподлобья смерил его ответным  взглядом  и  сказал,  больше  обращаясь  к
Рябому, чем к Сережкину:
   - Наша-то сила не мерена...
   Помолчали.
   - Он вас гнул, а вы терпели, - снова заговорил Сережкин. - Так неужто ж
вам нравилось его самоуправство?
   - Не нравилось, - ответил Ипатов. - А если  терпели,  значит,  свернуть
ему шею время не подошло... не накипело.
   - Под защитой старшины-то все  вы  смелые,  -  сказал  Рябой,  поджимая
тонкие губы.
   Ипатов  снова  исподлобья  посмотрел  на  Рябого,  но  только   глубоко
вздохнул.
   - Так что ж, он сам расправлялся с теми, кто не подчиняется? -  спросил
Сережкин.
   -  Нет,  больше  все  вот  этот,  Варлашкин,  -  раздался  голос  сзади
Сережкина.
   Он обернулся. За ним стояли  еще  человек  семь  сплавщиков,  незаметно
подошедших к костру.
   - Этот холуй продался Рябому, - пояснили из толпы.
   - Нет, постой, постой, я скажу, - расталкивая  людей,  вырвался  вперед
узкоплечий мужичок в расстегнутой фуфайке. Сережкин признал в нем Фомкина.
- Он же, паразит, по отдельности нам бока мял. Дай-кась я  ему  в  ломаную
переносицу хрясну! Хоть разок! - рванулся он к Варлашкину.
   - А что, и стоит пощупать их с Рябым-то, - поддержал его кто-то.
   Толпа загудела и стала обступать Рябого и Варлашкина.
   Варлашкин беспокойно заерзал, бросая из-под  лохматых  нависших  бровей
опасливые взгляды. Рябой не шелохнулся,  все  так  же  покусывал  веточку,
словно никого и не было.
   - Вот паразит! Он еще и не замечает нас! Бей его, ребята!
   - Стой! - крикнул Сережкин и поднял руку. - Осади назад! Храбрецы!
   - Как же так получается? - обратился к ним старшина.  -  Вас  много,  и
ничего сделать с Рябым не могли, а я один - и вот обезвредил его...
   - Так на то вы и власть!
   - Вам положено.
   - Мы что? Мы - посторонние, - раздались возгласы из толпы.
   - Значит, не накипело, - снова угрюмо пробасил Ипатов.
   - Эх вы, люди-головы! - воскликнул Сережкин и почесал затылок.



        8

   Поздно ночью сильно постучали в окно избы милиционера Сережкина.
   Татьяна вскочила с постели в одной рубашке, подошла к окну и,  приложив
ладони козырьком к щекам, стала всматриваться через стекло.
   - Никак, Вася! - радостно воскликнула она и пошла открывать дверь.
   - Ну, слава богу! - лепетала она сонным голосом через минуту, зажигая в
чулане лампу. - Неделю не был дома. Ну, что там у тебя?
   - Обыкновенно, порядок наводил, - ответил Сережкин, с  трудом  стягивая
волглые сапоги. Он не любил расписывать дома о своих делах.
   - Навел порядок-то? Ну и хорошо. Поужинаешь?
   - Нет, молочка, пожалуй, выпью.  Отнеси-ка  мой  портупей  на  стол,  -
сказал он, подавая Татьяне снаряжение. - Эх, хоть высплюсь! - Он аппетитно
потянулся.
   Татьяна поставила на стол глиняный горшок молока, сама ушла в  соседнюю
комнату.
   Сережкин выпил залпом молоко,  погасил  лампу,  постоял  с  минуту  над
кроватью сына.
   - Спит, кочедык, - ласково пробасил он и положил  на  подушку  мальчика
горсть нешелушеных лесных орехов.
   А через минуту всю избу заполнил громкий затяжной  храп  Сережкина,  от
которого тихо и жалобно тренькали оконные стекла.

   1954