санях, подобии настоящих кораблей с парусами. Любит пускать на воду молодых диких уток и гусей, подаренных ему царицею. И как раду- ется их радости! Точно сам он водяная птица. * * * Говорит, что начал впервые думать о море, когда про- чел сказание летописца Нестора о морском походе киев- ского князя Олега под Царьград. Если так, то он воскре- шает в новом древнее, в чужом родное. От моря через сушу к морю - таков путь России. Иногда кажется, что в нем слились противоречия двух родных ему стихий - воды и огня - в одно существо, странное, чуждое - не знаю, доброе или злое, божеское или бесовское - но нечеловеческое. * * * Дикая застенчивость. Я видела сама, как на пышном приеме послов, сидя на троне, он смущался, краснел, по- тел, часто для бодрости нюхал табак, не знал, куда девать глаза, избегал даже взоров царицы; когда же церемония кончилась, и можно было сойти с трона, рад был, как школьник. Маркграфиня Бранденбургская рассказывала мне, будто бы при первом свидании с нею царь - правда тогда совсем еще юный - отвернулся, закрыл лицо ру- ками, как красная девушка, и только повторял одно: "Je не sais pas m'exprimer. Я не умею говорить..." Скоро, впро- чем, оправился и сделался даже слишком развязным; пожелал убедиться собственноручно, что не от природ- ной костлявости немок зависит жесткость их талий, удив- лявшая русских, а от рыбьего уса в корсетах. "II pourrait etre un peu plus poli! Он бы мог быть повежливее!"-за- метила маркграфиня. Барон Мантейфель передавал мне о свидании царя с королевою прусскою: "Он был настолько любезен, что подал ей руку, надев предварительно до- вольно грязную перчатку. За ужином превзошел себя: не ковырял в зубах, не рыгал и не производил других неприличных звуков (il n'a ni rote ni pete)". Путешествуя по Европе, требовал, чтоб никто не смел смотреть на него, чтоб дороги и улицы, когда он проез- жал по ним, были пусты. Входил и выходил из домов потайными ходами. Посещал музеи ночью. Однажды в Голландии, когда ему нужно было пройти через залу, где заседали члены Генеральных, Штатов,- просил, чтобы президент велел им повернуться спиною; а когда те, из уважения к царю, отказались,- стащил себе на нос парик, быстро прошел через залу, прихожую и сбежал по лест- нице. Катаясь в Амстердаме по каналу и видя, что лодка с любопытными хочет приблизиться,- пришел в такое бешенство, что бросил в голову кормчего две пустые бу- тылки и едва не раскроил ему черепа. Настоящий дикарь- каннибал. В просвещенном европейце - русский леший. Дикарь и дитя. Впрочем, все вообще русские - дети. Царь среди них только притворяется взрослым. Никогда не забуду, как на сельской ярмарке близ Вольфенбют- теля герой Полтавы ездил верхом на деревянных лошад- ках дрянной карусели, ловил медные кольца палочкой и забавлялся, как маленький мальчик. Дети жестоки. Любимая забава царя - принуждать людей к противоестественному: кто не терпит вина, масла, сыра, устриц, уксуса, тому он, при всяком удобном слу- чае, наполняет этим рот насильно. Щекочет боящихся щекотки. Многие, чтоб угодить ему, нарочно притворя- Ются, что не выносят того, чем он любит дразнить. Иногда эти шутки ужасны, особенно во время святоч- ных попоек, так называемого славления. "Сия потеха Святок,- говорил мне один старый боярин,- так проис- хоДИТ трудная, что многие к тем дням приуготовляются, Как бы к смерти". Таскают людей на канате из проруби в прорубь. Сажают голым задом на лед. Спаивают до Смерти. Так, играя с людьми, существо иной породы, фавн Или кентавр, калечит их и убивает нечаянно. В Лейдене, в анатомическом театре, наблюдая, как пропитывают терпентином обнаженные мускулы трупа и заметив крайнее отвращение в одном из своих русских спутников, царь схватил его за шиворот, пригнул к столу и заставил оторвать зубами мускул от трупа. Иногда почти невозможно решить, где в этих шутках кончается детская резвость и начинается зверская лютость. Вместе с дикою застенчивостью - дикое бесстыд- ство, особенно с женщинами. "Il faut que Sa Majeste ait dans ie corps une legion de demons de luxure. Мне кажется, что в теле его величества - целый легион демонов похоти",- говорит лейб-медик Блюментрост. Он полагает, что "скорбутика" царя про- исходит от другой застарелой болезни, которую получил он в ранней молодости. По выражению одного русской) из новых, у царя - "политическое снисхождение к плотским грехам". Чем больше грехов, тем больше рекрут - а они ему нужны. Для него самого любовь - "только побуждение натуры". Однажды в Англии, по поводу жалобы одной куртизанки, недовольной подарком в пятьсот гиней, он сказал Менши- кову: "Ты думаешь, что и я такой же мот, как ты? За пять- сот гиней у меня служат старики с усердием и умом; а эта худо служила - сам знаешь чем!" Царица совсем не ревнива. Он рассказывает ей все свои похождения, но всегда кончает с любезностью: "ты все-таки лучше всех, Катенька!" О денщиках царя ходят странные слухи. Один из них, генерал Ягужинский, угодил, будто бы, царю такими сред- ствами, о которых неудобно говорить. Красавец Лефорт, по слову одного здешнего старичка-любезника, находил- ся у царя "в столь крайней конфиденции интриг амур- ных", что они имели общую любовницу. Говорят, и ца- рица, прежде чем сойтись с царем, была любовницей Мен- шикова, который заменил Лефорта. Меншиков, этот "муж из подлости происшедший", который, по изречению самого царя, "в беззаконии зачат, во грехах рожден матерью и в плутовстве скончает живот свой",- имеет над ним почти непонятную власть. Царь, бывало, бьет его, как собаку, повалит и топчет ногами; кажется, всему ко- нец; а глядишь - опять помирились и целуются. Я соб- ственными ушами слышала, как царь называл его своим "Алексашею миленьким", "дитятком сердешненьким" (sein Herzenkind), и тот отвечал ему тем же. Этот бывший уличный пирожник дошел до такой наглости, что однаж- ды, правда, во хмелю, сказал царевичу: "Не видать тебе короны, как ушей своих. Она моя!" 8 октября Сегодня хоронили одну голландскую купчиху, стра- давшую водянкою. Царь собственноручно сделал ей опе- рацию, выпустил воду. Она, говорят, умерла не столько от болезни, сколько от операции. Царь был на похоронах и на поминках. Пил и веселился. Считает себя великим хирургом. Всегда носит готовальню с ланцетами. Все, у кого какой-нибудь нарыв или опухоль, скрывают их, чтоб царь не начал их резать. Какое-то болезненное анатоми- ческое любопытство. Не может видеть трупа без вскры- тия. Ближайших родных своих после смерти анатомирует. Любит также рвать зубы. Выучился в Голландии у площадных зубодеров. В здешней кунсткамере целый мешок вырванных им гнилых зубов. Циничное любопытство к страданиям и циническое милосердие. Своему пажу арапчонку собственноручно вытянул глисту. Во всем существе - сочетание силы и слабости. Это и в лице: страшные глаза, от одного взора которых люди падают в обморок, глаза слишком правдивые; и губы тон- кие, нежные, с лукавой усмешкой, почти женские. Под- бородок мягкий, пухлый, круглый, с ямочкой. О простреленной при Полтаве шляпе нам прожужжали уши. Я не сомневаюсь, что он может быть храбрым, осо- бенно в победе. Впрочем, все победители храбры. Но так ли он всегда был храбр, как это кажется? Саксонский инженер Галларт, участвовавший в Нарв- ском походе 1700 года, рассказывал мне, что царь, узнав о приближении Карла XII, передал все управление вой- сками герцогу де-Круи, с инструкцией, наскоро написан- ной, без числа, без печати, совершенно будто бы неле- пою (nicht gehauen, nicht gestochen), а сам удалился в "сильном расстройстве". У пленного шведа, графа Пиппера я видела медаль, выбитую шведами: на одной стороне царь, греющийся при огне своих пушек, из коих летят бомбы на осажден- ную Нарву; надпись: Петр стоял у огня и грелся - с на- меком на апостола Петра во дворе Каиафы; на другой - русские, бегущие от Нарвы и впереди Петр; царская ко- рона валится с головы, шпага брошена; он утирает слезы платком; надпись гласит: вышед вон, плакал горько. Пусть все это ложь; но почему об Александре или Цезаре так и солгать никто не посмел бы? И в Прутском походе случилось нечто странное: в самую опасную минуту перед сражением царь готов был покинуть войско, с тою целью, чтобы вернуться со свежими силами. А если не покинул, то только потому, что отступ- ление было отрезано. "Никогда,- писал он Сенату,- как я начал служить, в такой дисперации не были". Это ведь тоже почти значит: "вышед вон, плакал горько". Блюментрост говорит - а врачи знают о героях то, чего не узнают потомки - будто бы царь не выносит ни- какой телесной боли. Во время тяжелой болезни, которую считали смертельною, он вовсе не был похож на героя. "И не можно думать,- воскликнул при мне один рус- ский, прославлявший царя,- чтобы великий и неустра- шимый герой сей боялся такой малой гадины - тарака- нов!" Когда царь путешествует по России, то для его ноч- легов строят новые избы, потому что трудно в русских деревнях отыскать жилье без тараканов. Он боится также пауков и всяких насекомых. Я сама однажды наблюдала, как, при виде таракана, он весь побледнел, задрожал, лицо исказилось - точно призрак или сверхъестественное чудовище увидел; кажется, еще немного, и с ним сделался бы обморок или припадок, как с трусливою женщиною. Если бы пошутили с ним так, как он шутит с другими - пустили бы ему на голое тело с полдюжины пауков или тараканов - он, пожалуй, умер бы на месте, и уж, конечно, историки не поверили бы, что победитель Карла XII умер от прикосновения тараканьих лапок. Есть что-то поразительное в этом страхе царя испо- лина, которого все трепещут, перед крошечной безвредной тварью. Мне вспомнилось учение Лейбница о монадах: как будто не физическая, а метафизическая, первоздан- ная природа насекомых враждебна природе царя. Мне был не только смешон, но и страшен страх его: точно я вдруг заглянула в какую-то древнюю-древнюю тайну. * * * Когда однажды в здешней кунсткамере ученый немец по- казывал царице опыты с воздушные насосом, и под хру- стальный колокол была посажена ласточка, царь, видя, что задыхавшаяся птичка шатается и бьется крыльями, сказал: - Полно, не отнимай жизни у твари невинной; она - не разбойник. - Я думаю, детки по ней в гнезде плачут!- приба- вила царица; потом, взяв ласточку, поднесла ее к окну и пустила на волю. Чувствительный Петр! Как это странно звучит. А меж- ду тем, в тонких, нежных, почти женственных губах его, в пухлом подбородке с ямочкой, что-то похожее на чув- ствительность так и чудилось мне в ту минуту, когда ца- рица говорила своим сладким голоском с жеманно-при- торной усмешечкой: "детки по ней в гнезде плачут!" Не в этот ли самый день издан был страшный указ: "Его Царское Величество усмотреть соизволил, что у каторжных невольников, которые присланы в вечную работу, ноздри выняты малознатны; того ради Его Цар- ское Величество указал вынимать ноздри до кости, дабы, когда случится таким каторжным бежать,- везде уТаиться было не можно, и для лучшей поимки были знатны". Или другой указ в Адмиралтейском Регламенте: "Ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет". * * * Жесток ли он? Это вопрос. "Кто жесток, тот не герой"- вот одно из тех изре- чений царя, которым я не очень верю: они слишком - для потомства. А ведь потомство узнает, что, жалея ла- сточек, он замучил сестру, Царевну Софью. мучает жену и, кажется, замучает сына. Первую жену - Евдокию Лопухину. * * * Так ли он прост, как это кажется? Тоже вопрос. Знаю, сколько нынче ходит анекдотов о саардамском царе-плот- нике. Никогда, признаюсь, не могла я их слушать без скуки: уж слишком все они нравоучительны, похожи на картинки к прописям. "Verstellte Einfalt. Притворная простота",- сказал о нем один умный немец. Есть и у русских пословица: про- стота хуже воровства. В грядущих веках узнают, конечно, все педанты и школьники, что царь Петр сам себе штопал чулки, чинил башмаки из бережливости. А того, пожалуй, не узнают, что намедни рассказывал мне один русский купец, под- рядчик строевого леса. - Великое брусье дубовое лежит у Ладоги, песком засыпано, гниет. А людей за порубку дуба бьют плетьми да вешают. Кровь и плоть человечья дешевле дубового леса! Я могла бы прибавить: дешевле дырявых чулков. "C'est un grand poseur! Это большой актер!"- сказал о нем кто-то. Надо видеть, как, провинившись в наруше- нии какого-нибудь шутовского правила, целует он руку князю-кесарю: - Прости, государь, пожалуй! Наша братия, кора- бельщики, в чинах неискусны. Смотришь и глазам не веришь: не различишь, где царь, где шут. Он окружил себя масками. И "царь-плотник" не есть ли тоже маска - "машкерад на голландский манир?" И не дальше ли от простого народа этот новый царь в мнимой простоте своей, в плотничьем наряде, чем старые московские цари в своих златотканых одеждах? - Ныне-де стало не по-прежнему жестоко,- жало- вался мне тот же купец,- никто ни о чем доложить не смеет, не доводят правды до царя. В старину-то было по- проще! Царский духовник, архимандрит Феодос, однажды, при мне хвалил царя в лицо за "диссимуляцию", Притворство (лат. dissimulatio). которую будто бы "учителя политичные в первых царствования полагают регулах". Правило, принцип (лат. regula). * * * Я не сужу его. Говорю только то, что вижу и слышу. Героя видят все, человека - немногие. А если и сосплетни- чаю - мне простится: я ведь женщина. "Это человек и очень хороший, и очень дурной",- сказал о нем кто-то. А я повторяю еще раз: лучше ли он, хуже ли людей, не знаю, но мне иногда кажется, что он - не совсем человек. * * * Царь набожен. Сам читает Апостол на клиросе, Апостол- часть Нового Завета, включающая Деяния св. Апостолов, Послания св. Апостолов и Апокалипсис (Откровение). поет так же уверенно, как попы, ибо все часы и службы знает наизусть. Сам сочиняет молитвы для солдат. Иногда, во время бесед о делах военных и государ- ственных, вдруг подымает глаза к небу, осеняет себя кре- стным знамением и произносит с благоговением из глуби- ны сердца краткую молитву: "Боже, не отними милость Свою от нас впредь!" или: "О, буди. Господи, милость Твоя на нас, яко же уповахом на Тя!" Это не лицемерие. Он, конечно, верит в Бога, как сам говорит, "уповает на крепкого в бранях Господа". Но иногда кажется, что Бог его - вовсе не христианский Бог, а древний языческий Марс или сам рок - Немезида. Если был когда-нибудь человек, менее всего- похожий на хри- стианина, то это Петр. Какое ему дело до Христа? Какое соединение между Марсовым железом и Евангельскими лилиями? Рядом с набожностью кощунство. У князя-папы, шутовского патриарха, панагию заменя- ют глиняные фляги с колокольчиками. Евангелие - кни- га-погребец со склянками водки; крест - из чубуков. Во время устроенной царем, лет пять тому назад, шу- товской свадьбы карликов, венчание происходило при все- общем хохоте в церкви; сам священник от душившего его смеха едва мог выговаривать слова. Таинство напоминало балаганную комедию. Это кощунство, впрочем,- бессознательное, детское и дикое, так же, как и все его остальные шалости. Прочла весьма любопытную новую книжку, изданную в Германии под заглавием: "Curieuse Nachricht von der itzigen Religion I.K.M. in Russland Petri Alexieviz und seines grossen Reiches, dass dieselbe itzo fast nach Evaiigelische-Lutherischen Grundsatzen eingerichtet sei". "Курьезное Известие о религии царя Петра Алексее- вича о том, что оная в России ныне почти по Еванге- лически-Лютеранскому закону установлена". Вот несколько выписок: "Мы не ошибемся, если скажем, что Его Величество пред- ставляет себе истинную религию в образе лютеранства. Царь отменил патриаршество и, по примеру протестант- ских князей, объявил себя Верховным Епископом, то есть, Патриархом церкви Российской. Возвратясь из путешест- вия в чужие земли, он тотчас вступил в диспуты со своими попами, убедился, что они в делах веры ничего не смыслят, и учредил для них школы, чтоб они прилежнее учились, так как прежде едва умели читать. И ныне, когда руссы разумно обучаются и воспитыва- ются в школах, все их суеверные мнения и обычаи должны исчезнуть сами собою, ибо подобным вещам не может ве- рить никто, кроме самых простых и темных людей. Систе- ма обучения в этих школах совершенно лютеранская, и юношество воспитывается в правилах истинной евангели- ческой религии. Монастыри сильно ограничены, так что не могут уже служить, как прежде, притоном для мно- жества праздных людей, которые представляют для госу- дарства тяжелое бремя и опасность бунта. Теперь все монахи обязаны учиться чему-нибудь полезному, и все устроено похвальным образом. Чудеса и мощи также не пользуются прежним уважением: в России, как и в Гер- мании, стали уже верить, что в этих делах много на- плутано". Я знаю, что царевич читал эту книжку. С каким чув- ством он должен был ее читать? * * * Однажды при мне, за стаканом вина, в дубовой ро- щице в Летнем саду у дворца, где царь любит беседо- вать с духовенством, администратор духовных дел, архи- мандрит Феодос рассуждал о том, "коих ради вин и в каком разуме были и нарицалися императоры римские, как языческие, так и христианские, понтифексами, архиереями многобожного закона". Выходило так, что царь есть вер- ховный архиерей, первосвященник и патриарх. Очень ис- кусно и ловко этот русский монах доказывал, по Левиа- фану английского атеиста "Гоббезиа" (Гоббса), civitatem et ecclesiam eandem rem esse, что "государство и церковь есть одно и то же", разумеется,не с тем, чтобы преобразить государство в церковь, а наоборот, церковь в государ- ство. Чудовищный зверь-машина. Левиафан проглатывал Церковь Божию, так что от нее и следа не оставалось. Рассуждения эти могли бы послужить любопытным па- мятником подобострастья и лести монашеской изволению государеву. * * * Говорят, будто бы еще в конце прошлого 1714 года, царь, созвав духовных и светских сановников, торжествен- но объявил, что "хочет быть один начальником Россий- ской Церкви и представляет учредить духовное собрание под именем Святейшего Синода". * * * Царь замышляет поход на Индию по стопам Алек- сандра Великого. Подражание Александру и Цезарю, со- единение Востока и Запада, основание новой всемирной монархии - есть глубочайшая и сокровеннейшая мысль русского царя. Феодос говорит в лицо государю: "Ты бог земной". Это ведь и значит: Divus Caesar, Кесарь божественный, Кесарь - Бог. В Полтавском триумфе русский царь представлен был на одной аллегорической картине в образе древнего бога солнца, Аполлона. * * * Я узнала, что мертвые головы, которые торчат на кольях у Троицкой церкви против Сената, головы расколь- ников, казненных за то, что они называли царя Анти- христом. 20 октября На кухню к нам заходит старенький инвалид-капте- нармус. Жалобное, точно изъеденное молью, существо, с трясущейся головою, красным носом и деревянною но- гою. Сам себя называет "магазейною крысою". Я его угощаю табаком и водкою. Беседуем о русских военных делах. Он все смеется, говорит веселыми прибаутками "слу- жил солдат сто лет, не выслужил ста реп; сыт крупицей, пьян водицей; шилом бреется, дымом греется; три у него доктора: Водка, Чеснок да Смерть". Поступив почти ребенком в "барабанную науку", уча- ствовал во всех походах от Азова до Полтавы, а в награду получил от царя горсть орехов, да поцелуй в голову. Когда говорит о царе, то как будто весь преобра- жается. Сегодня рассказывал о битве у Красной Мызы. - Стояли мы храбро за дом Пресвятой Богородицы, за его, государево пресветлое величество и за веру хри- стианскую, друг за друга умирали. Возопили все великим гласом: "Господи Боже, помогай!" И молитвами москов- ских чудотворцев шведские полки, конные и пешие, пору- били. Старался также передать мне речь царя к войскам: "- Ребятушки, родил я вас потом трудов моих. Госу- дарству без вас, как телу без души, быть нельзя. Вы любовь имели к Богу, ко мне и к отечеству - не щадили живота своего..." Вдруг вскочил на своей деревянной ноге; нос покраснел еще больше; слезинка повисла на кончике, как на спелой сливе роса; и махая старою шляпенкой, он воскликнул: - Виват! Виват! Петр Великий, Император Всерос- сийский! При мне еще никто не называл царя императором. Но я не удивилась. В мутных глазах магазейной крысы за- блестел такой огонь, что странный холод пробежал по телу моему - как будто пронеслось предо мной видение Древнего Рима: шелест победных знамен, топот медных когорт и крик солдат, приветствие "Кесарю божествен- ному": Divus Caesar Imperator! 23 октября Ездили в Гостиный двор на Троицкой площади, ма- занковый длинный двор, построенный итальянским архи- тектором Трезина, с черепичною кровлею и крытым хо- дом под арками, как где-нибудь в Вероне или Падуе. Заходили в книжную лавку, первую и единственную в Петербурге, открытую по указу царя. Заведует ею тере- дорщик Василий Евдокимов. Типографский рабочий (одна из специальностей). Здесь, кроме славянских и переводных книг, продаются календари, указы, реляции, азбуки, планы сражений, "царские персоны", то есть порт- реты, триумфальные входы. Книги идут плохо. Из целых изданий в два, три года ни одного экземпляра не продано. Лучше всего расходятся календари и указы о взятках. Случившийся в лавке цейхдиректор первой петербург- ской типографии, некий Аврамов, очень странный, но глу- пый малый, рассказывает нам, с какими трудами перево- дятся иностранные книги на русский язык. Царь посто- янно торопит и требует, под угрозой великого штрафа, то есть плетей, чтобы "книга не по Конец рук переведе- на была, но дабы внятным и хорошим штилем". А пере- водчики жалуются: "от зело спутанного немецкого штиля невозможно поспешить; вещь отнюдь невразуменная, стро- потная и жестокая, случалось иногда, что десять строк в день не мог внятно перевесть". Борис Волков, пере- водчик иностранной коллегии, придя в отчаяние над пе- реводом Le jardinage de Quintiny (Огородная книга) и боясь царского гнева, перерезал себе жилы. Нелегко дается русским наука. Большая часть этих переводов, которые стоят неимо- верных трудов, пота и, можно сказать, крови-никому не нужна и никем не читается. Недавно множество книг, нe проданных и не помещавшихся в лавке, сложили в амбар на оружейном дворе. Во время наводнения залило их водою. Одна часть подмочена, другая испорчена коно- пляным маслом, которое оказалось вместе с книгами, а треью съели мыши. 14 ноября Были в театре. Большое деревянное здание, "комеди- альный амбар", недалеко от Литейного двора. Начало пред- ставления в 6 часов вечера. "Ярлыки", входные билеты, на толстой бумаге, продаются в особом чулане. За самое последнее место 40 копеек. Зрителей мало. Если бы не Двор, актеры умерли бы с голоду. В зале, хотя стены обиты войлоками, холодно, сыро, дует со всех сторон. Сальные свечи коптят. Дрянная музыка фальшивит. В партере все время грызут орехи, громко щелкая, и ругаются. Играли Комедию о Дон Педре и Дон Яне, русский перевод не- мецкой переделки французского Дон Жуана. После каждо- го явления, занавес, "шпалер", опускался, оставляя нас в темноте, что означало перемену места действия. Это очень сердило моего соседа, камергера Бранденштейна. Он го- ворил мне на ухо: "Какая же это, черт, комедия; eich Hund von Komodie ist dasi" Я едва удерживалась от смеха. Дон Жуан в саду говорит соблазненной им жен- щине: "Приди, любовь моя! Вспомяни удовольствования пол- ное время, когда мы веселость весны без препятия и овощь Любви без зазрения употреблять могли. Позволь чрез смотрение цветов наши очи и чрез изрядную оных воню чувствования наши наполнить". Мне понравилась песенка: Кто любви не знает, Тот не знает обманства. Называют любовь богом, Однако ж, пуще мучит, нежели смерть. После каждого действия следовала интермедия, кото- рая оканчивалась потасовкою. У Биберштейна, успевшего заснуть, вытащили из кар- мана платок, а у молодого Левенвольда серебряную та- бакерку. Представлена была также Дафнис, гонением любовного Аполлона в древо лавровое превращенная. Аполлон грозит нимфе: ц Склоню невольно тя под мои руки, Да не буду так страдати сей муки. Та отвечает: Аще ты так нагло поступаешь, То имети мя отнюдь да не чаешь. В это время у входа в театр подрались пьяные конюхи. Их побежали усмирять; тут же высекли. Слова бога нимфы заглушались воплями и непристойной бранью. В эпилоге появились "махины и летания". Наконец, утренняя звезда, Фосфорус, объявила: Тако сие действо будет скончати: Покорно благодарим, пора почивати. Нам дали рукописную афишу о предстоящем в другом балагане зрелище: "С платежом по полтине с персоны, итальянские марионеты или куклы, длиною в два аршина, по театру свободно ходить и так искусно представлять будут, как почти живые. Комедию о Докторе Фавсте. Також и ученая лошадь будет по-прежнему действовать". Признаюсь, не ожидала я встретить Фауста в Петер- бурге, да еще рядом с ученою лошадью! Недавно, в этом же самом театре, давались "Драгие смеяныя", или "Дражайшее потешение", Presieuses ri- dicules Мольера. В современном переводе "Смехотворные жеманницы". Я достала и прочла. Перевод сделан, по приказанию царя, одним из шутов его, "Самоедским Королем", должно быть, с пьяных глаз, потому что ничего понять нельзя. Бедный Мольер! В чудовищных самоед- ских "галантсриях" - грация пляшущего белого медведя. 23 ноября Лютый мороз с пронзительным ветром- настоящая ледяная буря. Прохожие не успевают заметить, как отмо- раживают носы и уши. Говорят, в одну ночь между Пе- тербургом и Кроншлотом замерзло 700 человек рабочих. I..., На улицах, даже в середине города, появились волки. На днях, ночью, где только что играли Дафниса и Апол- лона,- волки напали на часового и свалили его с ног, другой солдат прибежал на помощь, но тотчас же был рас- терзан и съеден. Также на Васильевском острове, близ дворца князя Меншикова, среди бела дня, волки загрыз- ли женщину с ребенком. Не менее волков страшны разбойники. Будки, шлаг- баумы, рогатки, часовые с "большими грановитыми дуби- нами" и ночные караулы наподобие Гамбургских, по- видимому, ничуть не стесняют мазуриков. Каждую ночь - либо кража со взломом, либо грабеж с убийством. 30 ноября Подул гнилой ветер - и все растаяло. Непроходимая грязь. Вонь болотом, навозною жижей, тухлою рыбою. повальные болезни - горловые нарывы, сыпные и брюш- ные горячки. 4 декабря Опять мороз. Гололедица. Так скользко, что шагу сту- пить нельзя, не опасаясь сломить шею. И такие перемены всю зиму. Не только свирепая, но и как будто сумасшедшая при- рода. Противоестественный город. Где уж тут искусствам и наукам процветать! По здешней пословице - не до жиру, быть бы живу. 10 декабря Ассамблея у Толстого. Зеркала, хрустали, пудра, мушки, приседанья и шарканья - совсем как в Париже или в Лондоне. фижмы и фантанжи, как в Европе, где-нибудь Сам хозяин - человек любезный и ученый. Переводит "Метаморфосеос, то есть Пременение Овидиево" и "Нико- лы Махиавеля, мужа благородного, флорентийского, уве- щания политические". Танцевал со мной менуэт. Говорил "куплименты" из Овидия - сравнивал меня с Галатеей за белизну кожи, "аки мрамора", и за черные волосы, "аки цвет гиацинта". Забавный старик. Умница, но в высшей степени плут. Вот некоторые изречения этого но- вого Макиавелли: "Надобно, когда счастье идет, не только руками, но и ртом хватать, и в себя глотать". "В высокой фортуне жить, как по стеклянному полу ходить". "Без меры много давленный цитрон вместо вкусу, дает горечь". "Ведать разум и нрав человеческий - великая фило- софия; и труднее людей знать, нежели многие книги наи- зусть помнить". Слушая умные речи Толстого - он говорил со мной то по-русски, то по-итальянски - под нежную музыку фран- цузского менуэта, глядя на изящное собрание кавалеров и дам, где все было почти совсем как в Париже или Лон- доне, я не могла забыть того, что видела только что по дороге: перед сенатом, на Троицкой площади те же самые колья с теми же самыми головами казненных, которые торчали там еще в мае, во время маскарада. Они сохли, мокли, мерзли, оттаивали, опять замерзали и все-таки еще не совсем истлели. Огромная луна вставала из-за Троиц- кой церкви, и на красном зареве головы чернели явствен- но. Ворона, сидя на одной из них, клевала лохмотья кожи и каркала. Это видение носилось предо мной во время бала. Азия заслоняла Европу. Приехал царь. Он был не в духе. Так тряс головою и подергивал плечом, что наводил на всех ужас. Войдя в залу, где танцевали, нашел, что жарко, и захотел открыть окно. Но окна забиты были снаружи гвоздями. Царь велел принести топор и вместе с двумя денщиками при- нялся за работу. Выбегал на улицу, чтобы видеть, как и чем окно заколочено. Наконец-таки добился своего, вы- нул раму. Окно оставалось открытым недолго, и на дворе опять начиналась оттепель, ветер дул прямо с запада. Но все-таки по комнатам пошли такие сквозняки, что легко одетые дамы и зябкие старички не знали, куда деваться. Царь устал, вспотел от работы, но был доволен, даже повеселел. - Ваше Высочество,- сказал австрийский резидент Плейер, большой любезник,- вы прорубили окно в Ев- ропу. * * * На сургучной печати, которою скреплялись письма царя Россию во время его первого путешествия по Европе, представлен молодой плотник, окруженный корабельными инструментами и военными орудиями с надписью: "Аз бо семь в чину учимых и учащих мя требую". * * * Другая эмблема царя: Прометей, возвращающийся к лЮДЯМ от богов, с зажженным факелом. * * * Царь говорит: "Я создам новую породу людей". - Из рассказов "магазейной крысы": царь, желая, чтобы везде разводим был дуб, садил однажды сам дубовые желуди близ Петербурга, по Петергофской дороге. Заме- тив, что один из стоявших тут сановников трудам его ус- мехнулся,- царь гневно промолвил: - Понимаю. Ты мнишь, не доживу я матерых дубов. Правда. Но ты - дурак. Я оставляю пример прочим, дабы, делая то же, потомки со временем строили из них кораб- ли. Не для себя тружусь, польза государству впредь. * * * Из тех же рассказов: "По указу его величества ведено дворянских детей записывать в Москве и определять на Сухареву башню для учения навигации. И оное дворянство записало детей своих в Спасский монастырь, что за Иконным рядом, в Москве, учиться по-латыни. И услыша то, государь жесто- ко прогневался, повелел всех дворянских детей Москов- скому управителю Ромодановскому из Спасского мона- стыря взять в Петербург, сваи бить по Мойке-реке, для строения пеньковых амбаров. И об оных дворянских де- тях генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин, светлейший князь Меншиков, князь Яков Долгорукий и прочие сенаторы, не смея утруждать его величества, мило- стивейшую помощницу, государыню Екатерину Алексеев- ну просили слезно, стоя на коленях; токмо упросить от гнева его величества невозможно. И оный граф и генерал- адмирал Апраксин взял меры собою представить: велел присматривать, как его величество поедет к пеньковым амбарам мимо оных трудившихся дворянских детей, и, по объявлении, что государь поехал к тем амбарам, Ап- раксин пошел к трудившимся малолетним, скинул с себя кавалерию и кафтан и повесил на шест, а сам с детьми бил сваи. И как государь возвратно ехал и увидел адми- рала, что он с малолетними в том же труде, в битии свай употребил себя,- остановяся, говорил графу: - Федор Матвеевич,- ты генерал-адмирал и кавалер, для чего ты бьешь сваи? И на оное ему, государю, адмцрал ответствовал: - Бьют сваи мои племянники и внучата. А я что за человек? Какое имею, в родстве, преимущество? А пожа- лованная от вашего величества кавалерия висит на дре- ве-я ей бесчестия не принес. И слыша то, государь поехал во дворец, и чрез сутки учиня указ об освобождении малолетних дворян, опреде- лил их в чужестранные государства для учения разным художествам,- так разгневан, что и после биения свай не миновали в разные художества употреблены быть". * * * Один из немногих русских, сочувствующих новым по- рядкам, сказал мне о царе: - На что в России ни взгляни, все его имеет началом, и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут. Сей во всем обновил, или паче вновь родил Россию. 28 декабря Вернулся царевич так же внезапно, как уехал. * * * 6 января 1715. У нас были гости: барон Левенвольд, австрийский резидент Плейер, ганноверский секретарь Вебер, царский лейб-медик Блюментрост. После ужина, за стаканами рейн- ского, зашла речь о вводимых царем новых порядках. Так как не было никого постороннего и никого из рус- ских, говорили свободно. - Московиты,- сказал Плейер,-,делают все по при- нуждению, а умри царь - и прощай наука! Россия - страна, где все начинают и ничего не оканчивают. На нее действует царь, как крепкая водка на железо. Науку в подданных своих вбивает батогами и палками, по русской пословице: палка нема, да даст ума; нет того спорее, что Кулаком по шее. Правду сказал Пуффендорф об этом на- роде: "рабский народ рабски смиряется и жестокостью в страсти воздерживаться в повиновении любит". Можно бы о них сказать и то, что говорит Аристотель о всех вообще варварах: "Quod in libertate mali, in servitute boni sunt. в свободе - злы, в рабстве - добры". Истинное просве- щение внушает ненависть к рабству. А русский царь, по самой природе власти своей - деспот, и ему нужны рабы. Вот почему усердно вводит он в народ цифирь, навигацию, фортификацию и прочие низшие прикладные знания, но никогда не допустит своих подданных до истинного про- свещения, которое требует свободы. Да он и сам не понима- ет и не любит его. В науке ищет только пользы. Perpetuum mobile, эту нелепую выдумку шарлатана Орфиреуса, пред- почитает всей философии Лейбница. Эзопа считает вели- чайшим философом. Запретил перевод Ювенала. Объявил, что "за составление сатиры сочинитель будет подвергнут злейшим истязаниям". Просвещение для власти русских царей все равно, что солнце для снега: когда оно слабо, снег блестит, играет; когда сильно - тает. - Как знать,- заметил Вебер с тонкой усмешкой,- может быть, русские более сделали чести Европе, приняв ее за образец, нежели она была того достойна? Подража- ние всегда опасно: добродетели не столь к нему удобны, как пороки. Хорошо сказал один русский: "Заразительная гнилость чужеземная снедает древнее здравие душ и тел российских; грубость нравов уменьшитесь, но оставленное ею место лестью и хамством наполнилось; из старого ума выжили, нового не нажили-дураками умрем!" - Царь,- возразил барон Левенвольд,- вовсе не та- кой смиренный ученик Европы, как о нем думают. Однаж- ДЫ, когда восхищались при нем французскими нравами и обычаями, он сказал: "Добро перенимать у французов художества и науки; а в прочем Париж воняет". И при- бавил с пророческим видом: "Жалею, что город сей от смрада вымрет". Я сам не слышал, но мне передавали и другие слова его, которые не мешало бы помнить всем друзьям русских в Европе: "L'Europe nous est necessaire pour quelques dizaineS d'annees'; apres' sela nous lui tour- nerons ie dos. Европа нам еще нужна на несколько десят- ков лет; после того мы повернемся к ней спиною". Граф Шиппер привел выдержки из недавно вышедшей книжки La crise du NorcT-о войне России со Швецией, Северный кризис (франи,.). где доказывается, что "победы русских предвещают све- топреставление", и что "ничтожество России есть усло- вие для благополучия Европы". Граф напомнил также слова Лейбница, сказанные до Полтавы, когда Лейбниц был еще другом Швеции: "Москва будет второй Турцией и откроет путь новому варварству, которое уничтожит все европейское просвещение". Блюментрост успокоил нас тем, что водка и венериче- ская проказа (venerische Seuche), которая в последние годы с изумительной быстротой распространилась от гра- ниц Польши до Белого моря,- опустошат Россию меньше чем в одно столетие. Водка и сифилис - это, будто бы, два бича, посланные самим Промыслом Божиим для из- бавления Европы от нового нашествия варваров. - Россия,- заключил Плейер,- железный колосс на глиняных ногах. Рухнет, разобьется - и ничего не оста- нется! Я не слишком люблю русских; но все-таки я не ожи- дала, что мои соотечественники так ненавидят Россию. Кажется иногда, что в этой ненависти-тайный страх; как будто мы, немцы, предчувствуем, что кто-то кого-то непременно съест: или мы - их, или они - нас. 17 января - Так как же вы полагаете, фрейлин Юлиана, кто я такой, дурак или негодяй? - спросил меня царевич, встретившись со мной сегодня поутру на лестнице. Я сначала не поняла, подумала, он пьян, и хотела пройти молча. Но он загородил дорогу и продолжал, гля- дя мне прямо в глаза: - Любопытно было бы также знать, кто кого съест - мы вас, или вы нас? Тут только я догадалась, что он читал мой дневник. Ее высочество брала его у меня ненадолго, тоже хотела прочесть; царевич, должно быть, заходил к ней в комнату, когда ее не было там, увидел дневник и прочел. Я так смутилась, что готова была провалиться сквозь землю. Краснела, краснела до корня волос, чуть не пла- кала, как пойманная на месте преступления школьница. А он все смотрел, да молчал, как будто любовался моим смущением. Наконец, сделав отчаянное усилие, я снова попыталась убежать. Но он схватил меня за руку. Я так и обмерла от страха. - А что, попались-таки, фрейлен,- рассмеялся он ве- селым, добрым смехом.- Будьте впредь осторожнее. Хо- рошо еще, что прочел я. а не кто другой. Ну и острый же язычок у вашей милости - бритва! Всем досталось. А ведь, что греха таить, много правды в том, что вы говорите о нас, ей, ей, много правды! И хоть не по шерстке глади- те, а за правду спасибо. Он перестал смеяться, и с ясной улыбкой, как товарищ товарищу, крепко пожал мне руку, точно в самом деле благодарил за правду. Странный человек. Странные люди вообще эти рус- ские. Никогда нельзя предвидеть, что они скажут или сделают. Чем больше думаю, тем больше кажется мне, что есть в них что-то, чего мы, европейцы, не понимаем и никогда не поймем: они для нас-как жители другой планеты. 2 февраля Когда я проходила сегодня вечером по нижней гале- рее, царевич, должно быть, услыхав шаги мои, окликнул меня, попросил зайти в столовую, где сидел у камелька, один, в сумерках, усадил в кресло против себя и загово- рил со мной по-немецки, а потом по-русски, так ласково, как будто мы были старыми друзьями. Я услышала от него много любопытного. Но всего не буду записывать: небезопасно и для меня и для него, пока я в России. Вот лишь несколько от- дельных мыслей. Больше всего удивило меня то, что он вовсе не такой защитник старого, враг нового, каким его считают все. - Всякая старина свою плешь хвалит,- сказал он мне русской пословицей.- А неправда у нас, на Руси, весьма застарела, так что, хоромины ветхой всей не разобрав и всякого бревна не рассмотрев,- не очистить древней гни- лости... Ошибка царя, будто бы, в том, что он слишком то- ропится. - Батюшке все бы на скорую руку: тяп-ляп и корабль. А того не рассудит, что где скоро, там не споро. Сбил, сколотил, вот колесо, сел да поехал, ах, хорошо; оглянулся назад - одни спицы лежат. 18 февраля У царевича есть тетрадь, в которую он выписывает из Церковно-Гражданской Летописи Барония статьи, как сам выражается, "приличные на себя, на отца и на дру- гих - в такой образ, что прежде бывало не так, как ныне". Он дал мне эту тетрадь на просмотр. В заметках виден ум пытливый и свободный. По поводу некоторых слишком чудесных легенд, правда, католических,- примечание в скобках: "справиться с греческим";' "вещь сумнительная"; "сие не весьма правда". Но всего любопытнее показалось мне заметки, в ко- торых сравнивается прошлое чужое с настоящим рус- ским. "Лето 395.- Аркадий цесарь повелел еретиками звать всех, которые хоть малым знаком от православия отли- чаются". Намек на православие русского царя. "Лето 455.- Валентин цесарь убит за повреждение уставов церковных и за прелюбодеяние". Намек на унич- тожение в России патриаршества, на брак царя с Екате- риною при жизни первой жены, Авдотьи Лопухиной. "Лето 514.- Во Франции носили долгое платье, а короткое Карлус Великий запрещал; похвала долгому, а короткому супротивное". Намек на перемену русского платья. "Лето 814.- Цесаря Льва монах прельстил на иконо- борство. Также и у нас". Намек на царского духовника, монаха Федоса, который, говорят, советует царю отменить почитание икон. "Лето 854.- Михаил цесарь церковными Тайнами играл". Намек на учреждение Всепьянейшего Собора, свадьбу шутовского патриарха и многие другие забавы царя. Вот еще некоторые мысли. О папской власти: "Христос святителей всех уравнял. А что говорят, без решения Церкви спастися не можно - и то ложь явная, понеже Христос сам сказал: веруяй в Мя жив будет вовеки; -а не в церковь Римскую, которой в то время не было, и покамест проповедь Апостольская в Рим не дошла, много людей спаслося". "Магометанские злочестия чрез баб расширилися. Охо- та баб к пророкам лживым". В целых ученых исследованиях о Магомете сказано меньше, чем в этих четырех словах, достойных великого скептика Бейля! Намедни Толстой, говоря о царевиче, сказал мне со своею лисьей усмешкой: - К приведению себя в любовь - сей наилучший спо- соб: в нужных случаях уметь прикрыться кожею простей- шего в скотах. Я не поняла тогда; теперь только начинаю понимать. В сочинении одного старинного английского писате- ля - имя забыла - под заглавием Трагедия о Гамлете, принце Датском, этот несчастный принц, гонимый врага- ми, притворяется не