лаждением. Дождь перестал, но они все шли под зонтиком. У ее подъезда остановились, зонтик был отдан ей и закрыт. "Не уходите еще", - взмолился Кречмар и, держа руку в кармане пальто, попробовал большим пальцем снять с безымянного обручальное кольцо - так, на всякий случай. "Постойте, не уходите", - повторил он и наконец судорожным движением освободился от кольца. "Уже поздно, - сказала она, - моя тетя будет сердиться". Кречмар подошел к ней вплотную, взял за кисти, хотел ее поцеловать, но попал в ее шапочку. "Оставьте, - пробормотала она, наклоняя голову. - Оставьте, это нехорошо". "Но вы еще не уйдете, у меня никого нет в мире, кроме вас". "Нельзя, нельзя", - ответила она, вертя ключом в замке и напирая на дверь. "Завтра я буду опять ждать", - сказал Кречмар. Она улыбнулась ему сквозь стекло. Кречмар остался один, он, отдуваясь, расстегнул пальто, почувствовал вдруг легкость и наготу левой руки, поспешно надел еще теплое кольцо и пошел к таксомоторной стоянке. IV Дома ничего не изменилось, и это было странно: жена, дочь, Макс принадлежали точно другой эпохе, мирной и светлой, как пейзажи ранних итальянцев. Макс, весь день работавший в театральной своей конторе, любил отдыхать у сестры, души не чаял в племяннице и с нежным уважением относился к Кречмару, к его суждениям, к темным картинам по стенам, к шпинатному гобелену в столовой. Кречмар, отпирая дверь своей квартиры, с замиранием, со сквозняком в животе, думал о том, как сейчас встретится с женой, с Максом, - не почуют ли они измену (ибо эта прогулка под дождем являлась уже изменой - все прежнее было только вымыслом и снами), быть может, его уже заметили, выследили, - и он, отпирая дверь, торопливо сочинял сложную историю о молодой художнице, о бедности и таланте ее, о том, что ей нужно помочь устроить выставку... Тем живее он ощутил переход в другую, ясную, эпоху, которую он за один вечер так лихорадочно опередил, - и, после мгновенного замешательства от вида неизменившегося коридора, от белизны двери в глубине, за которой спала дочка, от честных плеч Максова пальто, любовно надетого горничной на плюшевую вешалку, от всех этих домашних знакомых примет, наступило успокоение: все хорошо, никто ничего не знает. Он пошел в гостиную: Аннелиза в клетчатом платье, Макс с сигарой да еще старая знакомая, вдова барона, обедневшая во время инфляции и теперь торговавшая коврами и картинами... Неважно, что говорили, - важно только это ощущение повседневности, обыкновенности, простоты. И потом, в мирно освещенной спальне, лежа рядом с женой, Кречмар дивился своей двойственности, отмечал свою ненарушимую нежность к Аннелизе, - и одновременно в нем пробегала молниевидная мысль, что, быть может, завтра, уже завтра, да, наверное, завтра... Но все это оказалось не так просто. И во второе свидание, и в последующие Магда искусно избегала поцелуев. Рассказывала она о себе немного - только то, что сирота, дочь художника, живет у тетки, очень нуждается, хотела бы переменить свою утомительную службу. Кречмар назвался Шиффермюллером, и Магда с раздражением подумала: "Везет мне на мельников", - а затем: "Ой, врешь". Март был дождливый, ночные прогулки под зонтиком мучили Кречмара, он предложил ей как-то зайти в кафе. Кафе он выбрал маленькое, мизерное, зато безопасное. У него была манера, когда он усаживался в кафе или ресторане, сразу выкладывать на стол портсигар и зажигалку. На портсигаре Магда заметила инициалы "Б. К.". Она промолчала, подумала и попросила его принести телефонную книгу. Пока он своей несколько мешковатой, разгильдяйской походкой шел к телефону, она быстро посмотрела на шелковое дно его шляпы, оставшейся на стуле, и прочла его имя и фамилию (необходимая мера предосторожности против рассеянности художников при шапочном разборе). Кречмар, нежно улыбаясь, принес книгу, и, пользуясь тем, что он смотрит на ее шею и опущенные ресницы, Магда живо нашла его адрес и телефон и, ничего не сказав, спокойно захлопнула потрепанный, размякший голубой том. "Сними пальто", - тихо сказал Кречмар, впервые обратившись к ней на "ты". Она, не вставая, принялась вылезать из рукавов макинтоша, нагнув голову, наклоняя плечи то вправо, то влево, и на Кречмара веяло фиалковым жаром, пока он помогал ей освободиться от пальто и глядел, как ходят ее лопатки, как собираются и расходятся складки смугловатой кожи на позвонках. Это продолжалось мгновение. Она сняла шляпу, посмотрелась в зеркало и, послюнив палец, пригладила на висках темно-каштановые акрошкеры. Кречмар сел рядом с ней, не спускал глаз с этого лица, в котором все было прелестно: и жаркий цвет щек, и блестящие от ликера губы, и детское выражение удлиненных карих глаз, и чуть заметное пятнышко на пушистой скуле. "Если мне бы сказали, что за это меня завтра казнят, - подумал он, - я все равно бы на нее смотрел". Даже легкая вульгарность, берлинский перелив ее речи, ахи и смешки перенимали особое очарование у звучности ее голоса, у блеска белозубого рта, - и, смеясь, она сладко жмурилась. Он хотел взять ее руку, но она и этого не позволила. "Ты сведешь меня с ума", - пробормотал Кречмар. Магда хлопнула его по кисти и сказала, тоже на "ты": "Веди себя хорошо, будь послушным". Первой мыслью Кречмара на другое утро было: "Так дальше невозможно. Следует взять для нее комнату - без тетки. Так устроить, чтобы ей не служить. Мы будем одни, мы будем одни. Обучать арсу аморису. Она еще так молода. Удивительно, как это у нее нет жениха или друга..." "Ты спишь?" - тихо спросила Аннелиза. Он притворно зевнул и открыл глаза. Аннелиза, в голубой ночной сорочке, сидела на краю постели и читала письма. "Что-нибудь интересное?" - спросил Кречмар, глядя на ее пресно-белое предплечье. "Он просит у тебя опять денег. Говорит, что жена и теща больны, что против него интригуют, - нужно дать". "Да-да, непременно", - отвечал Кречмар, необычайно живо представив себе покойного отца Магды, - тоже, вероятно, старого, малодаровитого, разжеванного жизнью художника. "А это - приглашение в "Палитру", придется пойти. А это - из Америки". "Прочти вслух", - попросил он. "Глубокоуважаемый господин Кречмар. Мой поверенный сообщает мне о том живом и беспристрастном внимании, которое вы уделили делу о нарушении моих прав. Я предполагаю..." Тут затрещал телефон на ночном столике. Аннелиза цокнула языком и взяла трубку. Кречмар, растерянно глядя на ее белые пухлые пальцы, сжимающие черную трубку, вчуже слышал микроскопический голос, говоривший с другого конца. "А, здравствуйте", - воскликнула Аннелиза и сделала мужу ту определенную, пучеглазую гримасу, по которой он всегда знал, что звонит баронесса, большая телефонница. Он потянулся за письмом из Америки, лежащим на перине, и посмотрел на подпись. Вошла Ирма, всегда приходившая по утрам здороваться с родителями. Она молча поцеловала отца, молча поцеловала мать, которая то слушала, то восклицала и порою кивала вместе с трубкой. "Чтобы никаких сюрпризов няне сегодня не было", - тихо сказал Кречмар дочке, намекая на какое-то недавнее прегрешение. Ирма улыбнулась. Она была некрасивая, со светлыми ресницами, с веснушками над бледными бровями и очень худенькая. "До свидания, спасибо, до свидания", - облегченно проговорила Аннелиза и звонко повесила трубку. Кречмар принялся за чтение письма. Аннелиза держала дочь за руки и что-то ей говорила, смеясь, целуя ее и слегка подергивая после каждой фразы. Ирма все улыбалась и скребла ногой по полу. Опять затрещал телефон. Кречмар приложил трубку к уху. "Здравствуй, Бруно Кречмар", - сказал незнакомый женский голос. "Кто говорит?" - спросил Кречмар и вдруг почувствовал, словно спускается на очень быстром лифте. "Нехорошо было меня обманывать, - продолжал голос, - но я тебя прощаю. Ты слушаешь? Я хотела только тебе сказать, что..." "Ошибка, это другой", - хрипло сказал Кречмар и разъединил. В то же мгновение с ужасом подумал, что как он давеча слышал голос, просачивавшийся с того конца, и даже как будто различал слова, так и Аннелиза теперь могла все слышать. "Что это было? - с любопытством спросила она. - Отчего ты такой красный?" "Какая-то дичь! Ирма, уходи, нечего тебе тут валандаться. Совершенная дичь. Уже десятый раз попадают ко мне по ошибке. Он пишет, что, вероятно, приедет зимой в Берлин и хочет со мной познакомиться". "Кто пишет?" "Ах, господи, никогда ничего сразу не понимаешь. Ну вот этот самый, карикатурист, из Америки. Этот самый Горн..." "Какой Горн?" - уютно спросила Аннелиза. V Вечерняя встреча выдалась довольно бурная. Весь день Кречмар пробыл дома, боясь, что Магда позвонит опять. Это следовало в корне пресечь. Когда она вышла из "Аргуса", он прямо с того начал: "Послушай, Магда, я тебе запрещаю звонить мне. Это черт знает что такое. Если я тебе не сообщил моей фамилии, значит, были к тому основания". "Всего лучшего", - спокойно проговорила Магда и пошла не оглядываясь. Он дал ей отойти, постоял, беспомощно глядя ей вслед. Какой промах - надо было смолчать, она в самом деле подумала бы, что ошиблась... Тихонько обогнав ее, Кречмар пошел рядом. "Прости меня, - сказал он. - Не нужно на меня сердиться, Магда. Я без тебя не могу. Вот я все думал: брось службу, это так утомляет тебя. Я богат. У тебя будет своя комната, квартира, все, что хочешь". "Я понимаю, в чем дело, - проговорила Магда холодным голосом. - Ты, вероятно, все-таки женат, как я и думала сначала. Иначе ты не был бы со мной так груб по телефону". "А если я женат, - спросил Кречмар, - ты со мной больше не будешь встречаться?" "Мне какое дело? Надувай ее, ей, должно быть, полезно". "Магда, не надо!" - воскликнул Кречмар опешив. "А ты меня не учи". "Магда, послушай, это правда - у меня жена и ребенок, но я прошу тебя, эти насмешки лишние... Ах, погоди, Магда!" - добавил он, всплеснув руками. "Поди ты к дьяволу!" - крикнула она и захлопнула ему дверь в лицо. "Погадайте мне", - сказала она хозяйке. Та вынула из ящика колоду карт, столь сальных, что из них можно было сварить суп. Появился богатый брюнет, потом козни, хлопоты, какая-то пирушка... "Надо посмотреть, как он живет, - думала Магда, облокотясь на стол. - Может быть, он все-таки шантрапа, и не стоит связываться. Согласиться? Не рано ли?" Через день она позвонила ему снова. Аннелиза была в ванной. Кречмар заговорил почти шепотом, посматривая на дверь. Несмотря на боязнь, он испытывал большое счастье оттого, что Магда его простила. "Мое счастье, - сказал он, вытягивая губы, - мое счастье". "Слушай, когда твоей жены не будет дома?" - спросила она со смехом. "Не знаю, - ответил Кречмар, похолодев, - а что?" "Я хочу к тебе прийти на минутку". Он помолчал. Где-то стукнула дверь. "Я боюсь дольше говорить", - пробормотал Кречмар. "Какой ты трус. Помни, что если я к тебе приду, то поцелую". "Сегодня не знаю, не выйдет, - сказал он через силу. - Если я сейчас повешу трубку, не удивляйся, вечером увижу, мы тогда..." Он повесил трубку и некоторое время сидел неподвижно, слушая гром сердца. "Я действительно трус, - подумал он. - Она в ванной еще провозится с полчаса..." "У меня маленькая просьба, - сказал он Магде при встрече. - Сядем в автомобиль, покатаемся". "В открытый", - вставила Магда. "Нет, это опасно. Обещаю тебе хорошо себя вести", - добавил он, любуясь при свете фонаря ее по-детски поднятым к нему лицом. "Вот что, - заговорил он, когда они очутились в таксомоторе. - Я на тебя, конечно, не в претензии за то, что ты мне звонишь, но я прошу и даже умоляю тебя больше этого не делать, моя прелесть, мое сокровище ("Давно бы так", - подумала Магда); во-вторых, объясни мне, как ты узнала мою фамилию". Она безо всякой надобности солгала, что его, дескать, знает в лицо одна ее знакомая, которая их видела вместе на улице. "Кто такая?" - спросил с ужасом Кречмар. "Ах, простая женщина, родня, кажется, кухарки или горничной, служившей у тебя когда-то". Кречмар мучительно напряг память. "Я, впрочем, сказала ей, что она обозналась, - я умная девочка". В автомобиле переливались пятнистые потемки, она сидела до одури близко, от нее шло какое-то блаженное, животное тепло, мимо окон проносился шумный сумрак ночного Тиргартена... "Я умру, если не буду ею обладать, или свихнусь", - подумал Кречмар и сказал: "В-третьих, насчет твоего переселения. Найди себе квартирку в две-три комнаты с кухней. Я за все заплачу. С условием, что ты мне позволишь к тебе заглядывать". "Ты, кажется, забыл, Бруно, наш утренний разговор". "Но это так опасно, - воскликнул Кречмар. - Вот, например, завтра я буду один приблизительно с четырех до шести. Но мало ли что может случиться..." Он себе представил, как жена ненароком воротится с дороги... Молодая художница, нужно ей помочь устроить выставку. "Но я же тебя поцелую, - тихо сказала Магда. - И знаешь, все в жизни всегда можно объяснить". Всякая мысль о Магде, о ее тонком отроческом сложении и шелковистой коже всегда вызывала у него дрожь в ногах, желание застонать. Обещанное прикосновение казалось таким блаженством, что дальше некуда. Однако за этим еще открывалась новая, невероятная даль: там ждал его взгляда тот самый образ, который еще недавно множество живописцев так равнодушно и плохо рисовали, поднимая и опуская глаза. Но об этих скучных солнечных часах в студиях Кречмар ровно ничего не знал. Мало того, на днях старый доктор Ламперт показывал ему пачку рисунков углем, сделанных за последний год его сыном, а среди них был портрет голой стройной девочки с ожерельем на шее и с темной прядью вдоль склоненного лица. "Горбун вышел лучше", - заметил Кречмар, вернувшись к другому листу, где был изображен бородатый урод со смело прочерченными морщинами. "Да, талантлив", - добавил он, захлопнув папку. И все. Он ничего не понял. И сейчас его тряс озноб, он ходил по кабинету и смотрел в окно, и справлялся о времени у всех часов в доме. Магда уже опоздала на двадцать минут. "Подожду до половины и спущусь на улицу, - прошептал он, - а то уже будет поздно, поздно, - у нас так мало времени..." Окно было открыто. Сиял мокрый весенний день, по желтой стене дома напротив струилась тень дыма из теневой трубы. Кречмар высунулся по пояс, опираясь пальцами о подоконник. "Боже мой, следовало ей твердо сказать: ко мне нельзя". В это мгновение он завидел ее - она переходила улицу, без пальто, без шляпы, словно жила поблизости. "Есть еще время сбежать, не пустить", - подумал он, но вместо этого вышел в прихожую и, когда услышал ее легкий шаг на лестнице, бесшумно открыл дверь. Магда, в коротком ярко-красном платьице, с открытыми руками, улыбаясь, взглянула в зеркало, потом повернулась на одной ноге, приглаживая затылок. "Ты роскошно живешь", - сказала она, сияющими глазами окидывая широкую прихожую, пистолеты и сабли на стене, прекрасную темную картину, кремовый кретон вместо обоев. "Сюда?" - спросила она, толкнув дверь, и, войдя, продолжала бегать глазами по сторонам. Он, замирая, взял ее одной рукой за талию и вместе с ней глядел на люстру, на шелковую мебель, словно и сам был чужой здесь, - но видел, впрочем, только солнечный туман, все плыло, кружилось, и вдруг под его рукой что-то дивно дрогнуло, бедро ее чуть поднялось, она двинулась дальше. "Однако, - сказала она, перейдя в следующую комнату, - я не знала, что ты так богат, какие ковры..." Буфет в столовой, хрусталь и серебро так на нее подействовали, что Кречмару удалось незаметно нащупать ее ребра и - повыше - горячую, нежную мышцу. "Дальше", - сказала она облизнувшись. Зеркало отразило бледного, серьезного господина, идущего рядом с девочкой в красном платье. Он осторожно погладил ее по голой руке, теплой и удивительно ровной,- зеркало затуманилось... "Дальше",- сказала Магда. Он жаждал поскорее привести ее в кабинет, сесть с ней на диван; вернись жена, все было бы просто: посетительница, по делу... "А там что?" - спросила Магда. "Там детская. Ты все уже осмотрела, пойдем в кабинет". "Пусти", - сказала она, заиграв ключицами. Он всей грудью вздохнул, словно не дышал все то время, пока держал ее, идя с нею рядом. "Детская, Магда, - я тебе говорю: детская". Она и туда вошла. У него было странное желание вдруг крикнуть ей: пожалуйста, ничего не трогай. Но она уже держала в руках толстую морскую свинку из плюша. Он взял это из ее рук и бросил в угол. Магда засмеялась. "Хорошо живется твоей девочке", - сказала она и открыла следующую дверь. "Магда, полно, - сказал с мольбой Кречмар. - Не юли так. Отсюда не слышно, кто-нибудь может прийти. Все это страшно рискованно". Но она, как взбалмошный ребенок, увернулась, через коридор вошла в спальню. Там она села у зеркала, перекинула ногу на ногу, повертела в руках щетку с серебряной спиной, понюхала горлышко флакона. "Пожалуйста, оставь", - сказал Кречмар. Тогда она вскочила, отбежала к двуспальной кровати и села на край, по-детски поправляя подвязку и показывая кончик языка. "...А потом застрелюсь..." - быстро подумал Кречмар. Но она опять отскочила и, увильнув от его рук, выбежала из комнаты. Он кинулся за ней. Магда захлопнула дверь и, громко дыша и смеясь, повернула снаружи ключ (ах, как колотила в дверь бедная Левандовская!..) "Магда, отопри", - тихо сказал Кречмар. Он услышал ее быстро удаляющиеся шаги. "Отопри", - повторил он громче. Тишина. Полная тишина. "Опасное существо, - подумал он. - Какое, однако, фарсовое положение". Он испытывал страх, досаду, мучительное чувство обманутой жажды... Неужели она ушла? Нет, кто-то ходил по квартире. Кречмар легонько стукнул кулаком и крикнул: "Отопри, слышишь!" Шаги приблизились. Это была не Магда. "Что случилось? - раздался неожиданно голос Макса. - Что случилось? Ты заперт" (Боже мой, ведь у Макса был ключ от квартиры!). Дверь открылась, Макс был очень красен. "В чем дело, Бруно?" - спросил он с тревогой. "Глупейшая история... Я сейчас тебе расскажу... Пойдем в кабинет, выпьем по рюмке". "Я испугался, - сказал Макс. - Я думал, бог знает что случилось. Хорошо, знаешь, что я зашел. Аннелиза мне говорила, что будет дома к шести. Хорошо, что я пришел раньше. Хорошо, знаешь. Я думал прямо не знаю что. Кто тебя запер?" Кречмар стоял к нему спиной, доставая бутылку коньяку из шкапа. "Ты никого не встретил на лестнице?" - спросил он, стараясь говорить спокойно. "Нет, я приверженец лифта", - ответил Макс. "Пронесло", - подумал Кречмар и очень оживился. "Понимаешь, какая штука, - сказал он, наливая коньяк, - был вор. Этого не следует, конечно, сообщать Аннелизе, но был вор. Понимаешь, он думал, очевидно, что никого нет дома, знал, что ушла прислуга. Вдруг слышу шум. Выхожу в коридор, вижу: бежит человек - вроде рабочего. Я за ним. Хотел его схватить, но он оказался ловчее и запер меня. Потом я слышал, как стукнула дверь - вот я и думал, что ты его встретил". "Ты шутишь", - сказал Макс с испугом. "Нет, совершенно серьезно..." "Но ведь он, вероятно, успел стащить что-нибудь. Нужно проверить. Нужно заявить в полицию". "Ах, он не успел, - сказал Кречмар. - Все это произошло мгновенно, я его спугнул". "Но как же он проник? С отмычкой, что ли? Невероятно! Пойдем посмотрим". Они прошли по всем комнатам, проверили замки дверей и шкапов. Все было чинно и сохранно. Уже к концу их исследования, когда они проходили через библиотечную, у Кречмара вдруг потемнело в глазах, ибо между шкапами, из-за вертучей этажерки, выглядывал уголок ярко-красного платья. Каким-то чудом Макс ничего не заметил, хотя рыскал глазами по сторонам. В столовой он распахнул створки буфета. "Оставь, Макс, довольно, - сказал Кречмар хрипло. - Ясно, что он ничего не взял". "Какой у тебя вид, - сказал Макс. - Бедный! Я понимаю, такие вещи действуют на нервы". Донеслись звуки голосов. Явились Аннелиза, бонна, Ирма, подруга Ирмы - толстая, с неподвижным кротким лицом, но аховая озорница. Кречмару казалось, что он спит, и вот - тянется, тянется самый страшный сон, который он когда-либо видел. Присутствие Магды в доме было чудовищно, невыносимо. Он предложил всем отправиться в театр, но Аннелиза сказала, что утомлена. За ужином он напрягал слух и не замечал, что ест. Макс все посматривал по сторонам - только бы сидел на месте, только бы не разгуливал. Была ужасная возможность: дети начнут резвиться по всем комнатам. Но, к счастью, подруга Ирмы скоро ушла. Ему казалось, что все они - и Макс, и жена, и прислуга, и он сам - беспрестанно как-то расползаются по всей квартире и не дают Магде выскользнуть, выбраться, - если вообще она собирается это сделать. Больше компактности, сыграем, что ли, в преферанс. В десять Макс наконец ушел. Прислуга замкнула за ним дверь на цепочку, задвинула стальной засов, включила контрольный звонок - теперь не выбраться, заперта. "Спать, спать", - сказал Кречмар жене, нервно зевая. Они легли. Все было тихо в доме. Вот Аннелиза собралась потушить свет. "Ты спи, - сказал он, - а я еще пойду почитаю. У меня сон пропал". Она дремотно улыбнулась. "Только потом не буди меня", - пробормотала она. В спальне потемнело. Все было тихо, выжидательно тихо, казалось, что тишина не выдержит и вот-вот рассмеется. В пижаме и в мягких туфлях Кречмар бесшумно пошел по коридору. Странно сказать: страх рассеялся; кошмар теперь перешел в то несколько бредовое, но блаженное состояние, когда можно сладко и свободно грешить, ибо жизнь есть сон. Кречмар на ходу расстегнул ворот пижамы: все в нем содрогалось, - ты сейчас, вот сейчас будешь моей. Он тихо открыл дверь библиотечной и включил свет. "Магда, сумасшедшая", - сказал он жарким шепотом. Это была красная шелковая подушка с воланами, которую он сам же на днях принес, чтобы на полу, у низкой полки, просматривать фолианты. VI Магда сообщила хозяйке, что скоро переезжает. Все складывалось чудесно - она и не мечтала, что Кречмар столь богат. В воздухе его жилья она почуяла добротность и основательность его богатства. Жена, судя по портретам, нимало не походила на даму с властным лицом, опухшими ногами и тяжелым характером, которую Магда представляла себе; напротив, это, видно, была смирная, нехваткая женщина, которую можно отстранить без труда. Сам Кречмар не только не был Магде противен - он даже нравился ей. У него была мягкая, благородная наружность, от него веяло душистым тальком и хорошим табаком. Разумеется, густое счастье ее первой любви было неповторимо. Она запрещала себе вспоминать Мюллера, меловую бледность его щек, горячий мясистый рот, длинные, всепонимающие руки. Когда она все-таки вспоминала, как он покинул ее, ей сразу опять хотелось выпрыгнуть из окна или открыть газовый кран. Кречмар мог до некоторой степени успокоить ее, утолить жар, - как те прохладные листья подорожника, которые так приятно прикладывать к воспаленному месту. А кроме всего - Кречмар был не только прочно богат, он еще принадлежал к тому миру, где свободен доступ к сцене, к кинематографу. Нередко, заперев дверь, Магда делала перед зеркалом страшные глаза или расслабленно улыбалась, а не то прижимала к виску подразумеваемый револьвер, и ей сдавалось, что у нее это выходит вовсе не хуже, чем в Холливуде. После вдумчивых и осмотрительных поисков она нашла в отличном районе неплохую квартирку. Кречмар так растерялся и обмяк после ее визита, что она пожалела его, сразу взяла деньги, которые он ей сунул во время обычной прогулки, - и в подъезде поцеловала его. Пламя этого поцелуя осталось при нем и вокруг него, будто смутный цветной ореол, в котором он вернулся домой и который он не мог оставить в передней, как шляпу, и, войдя в спальню, он недоумевал, неужто жена не увидит по его глазам, что случилось. Но Аннелиза, трицатипятилетняя мирная Аннелиза ни разу не подумала о том, что муж может ей изменить. Она знала, что у Кречмара были до женитьбы мелкие увлечения, она помнила, что и сама, девочкой, была тайно влюблена в старого актера, который приходил в гости к отцу и смешно изображал говор саксонца; она слышала и читала о том, что мужья и жены вечно изменяют друг другу, - об этом были и сплетни, и поэмы, и анекдоты, и оперы. Но она была совершенно просто и непоколебимо убеждена, что ее брак - особенный брак, драгоценный и чистый, из которого ни анекдота, ни оперы не сделаешь. Раздражительность и нервность мужа она обьясняла погодой - май выдался необыкновенно странный, то жарко, то ледяные дожди с градом,который звякал о стекла и таял на подоконниках. "Не поехать ли нам куда-нибудь? - вскользь предложила она. - В Тироль, скажем, или в Рим?" "Поезжай, если хочешь, - ответил Кречмар. - У меня дела по горло, ты отлично знаешь". "Да нет, я просто так", - примирительно сказала Аннелиза и отправилась с дочкой смотреть слоненка в Зоологическом саду. Другое дело Макс. История с запертой дверью оставила в нем неприятный осадок. Кречмар не только не заявил в полицию, но даже как будто рассердился, когда Макс опять об этом заговорил. Человек, который вступает врукопашную со взломщиком, не так-то легко примиряется с этим. Макс невольно задумывался - старался установить, не заметил ли он все-таки кого-нибудь подозрительного, когда входил в дом, направляясь к лифту. Ведь он был наблюдателен, - он заметил, например, кошку, которая выскочила из палисадника, девочку в красном платье, для которой придержал дверь, пучок звуков, доносившихся из швейцарской, где играло радио. Очевидно, взломщик притаился, пока полз вверх тонкостенный лифт. Но откуда все-таки это зыбкое неприятное чувство? В молодости он как-то упустил жениться, жил один, был давно в связи с пожилой женщиной, увядшей актрисой, которая все еще ухитрялась ему изменять и потом всякий раз валялась у него в ногах, несказанно его этим смущая; дельно заведовал театральной конторой, слыл отличным гастрономом и немного этим гордился; писал, несмотря на свою толщину, стихи, которые никому не показывал, и состоял в обществе покровителей животных. Супружеское счастие Кречмаров было для него чем-то пленительно святым. Когда, через несколько дней после истории со взломщиком, телефонная Парка соединила его с Кречмаром, пока тот говорил с кем-то другим, Макса так ошеломили невольно перехваченные слова, что он проглотил кусочек спички, которой копал в зубах. Слова были такие: "... не спрашивай, а покупай, что хочешь, только не звони мне..." "Но ты не понимаешь, Бруно..." - привередливо и нежно проговорил женский голос. Тут Макс повесил трубку, судорожным движением, словно нечаянно схватил змею. Вечером, сидя в смугло-озаренной гостиной с сестрой и зятем, Макс не знал, как держаться, о чем говорить. Он был из тех впечатлительных людей, которые краснеют до слез от чужой неловкости. Теперь же случилось нечто во сто крат худшее. "Нет, нет, это ошибка, это глупое недоразумение", - уговаривал он себя, глядя на спокойное лицо Кречмара, читавшего журнал, на его мягкие домашние туфли, на тщательность, с которой он разрезал страницы ножом из слоновой кости... "Не может быть... Меня навела на эти мысли тогдашняя история. Слова, которые я выхватил из воздуха, объясняются как-нибудь очень просто. И как же можно обманывать Аннелизу?" Она сидела в углу дивана и подробно, добросовестно рассказывала содержание пьесы, которую недавно видела. У нее были светлые, пустые глаза, лоснился нос - тонкий, милый нос. Макс кивал и улыбался. Он, впрочем, не понимал ни слова, точно она говорила по-русски или по-испански. VII Между тем Магда сняла приглянувшуюся ей квартиру, наняла кухарку, накупила немало хозяйственных вещей, начиная с сервиза и кончая туалетной бумагой, заказала визитные карточки и занялась прихорашиванием комнат. Любопытно, что, невзирая на то, что Кречмар щедро - и даже с каким-то умилением - раскошелился, платил-то он, собственно говоря, вслепую, ибо не только не видел снятой квартирки, но даже не знал адреса: Магда уговорила его, что этак гораздо забавнее, будет ему сюрприз, ничего, что несколько дней пройдет без встреч, она по телефону сообщит ему адрес, когда все будет готово, и тогда он сразу примчится. Прошла неделя, предполагалось, что она позвонит в четверг, и он весь день сторожил телефон. Но телефон блестел и молчал. В пятницу он решил, что Магда надула его и навсегда исчезла. Под вечер явился Макс (эти посещения были теперь адом для Макса), Аннелизы не было дома. Макс сел в кабинете против Кречмара и не знал, о чем говорить. Кречмар давно заметил, что Макс держится странно. "Вероятно, с делами неурядицы", - смутно подумал он. Макс курил и смотрел на кончик своей сигары. Он даже как будто похудел за последнее время. "Выследил, - с минутным содроганием подумал Кречмар. - Ну и пускай. Он мужчина, он должен понять". (Это была очень фальшивая мысль). Вошла Ирма, и Макс оживился, посадил ее к себе на колени, смешно екнул, когда она, садясь, нечаянно въехала кулачком в его упругий живот. Аннелиза вернулась. Кречмару вдруг показалась невыносимой перспектива ужина, длинного вечера. Он объявил, что не ужинает дома, пожал плечами, когда жена ласково спросила, почему он раньше не предупредил, поцеловал дочку в лоб и, торопясь, вышел. Им владело одно желание: во что бы то ни стало, сейчас же, разыскать Магду - судьба не имела права, посулив такое блаженство, притвориться, что ничего не обещано. Его охватило такое отчаяние, что он решился на довольно опасный шаг. Он знал,что прежняя ее комната выходила во двор, он знал также, что она там жила со своей теткой. Туда-то он и направился. Проходя через двор, он увидел какую-то горничную, стелившую в одной из нижних комнат у открытого окна постель. "Фрейлейн Петерс? - переспросила она. - Кажется, съехала. Впрочем, посмотрите сами. Пятый этаж, левая дверь". Кречмару открыла растрепанная женщина с красными глазами, но цепочки не сняла, говорила с ним через щелку. "Я хочу узнать новый адрес фрейлейн Петерс, - сказал Кречмар. - Она тут жила со своей теткой". "С теткой?" - не без интереса произнесла женщина и только тогда сняла цепочку. Она его ввела в крохотную комнату, где все дрожало и звякало от малейшего движения и где на клеенчатой скатерти стояли тарелки с картофельным пюре, соль в прорванном мешочке, три пустые бутылки из-под пива, и, как-то загадочно улыбаясь, предложила ему сесть. "Если бы я была ее теткой, - сказала она подмигнув, - то, вероятно, я не знала бы ее адреса. Тетки, - добавила она, - никакой, собственно, у нее нет". "Пьяна", - подумал с тоской Кречмар. "Послушайте, - проговорил он, - я вас прошу сказать мне, куда она переехала". "Она у меня снимала комнату", - задумчиво сказала та, с горечью размышляя о неблагодарности Магды, скрывшей богатого друга и новый свой адрес, который, впрочем, оказалось нетрудно вынюхать. "Как же быть? - воскликнул Кречмар. - Где же я могу узнать?" Хозяйке стало жаль его. Она не могла решить, удовольствие или неприятность доставит она Магде тем, что сообщит адрес этому нарядному, взволнованному синеглазому господину, - но было так грустно смотреть на него, что она, вздохнув, дала ему нужную справку. "И за мной раньше охотились, и за мной, - бормотала она, провожая его, - да-да, и за мной..." Было около восьми, легкие сумерки оживлялись нежными оранжевыми огнями, небо было еще совсем голубое, и от него кружилась голова. "Сейчас будет рай", - подумал Кречмар, летя в таксомоторе по дымчатому асфальту. На двери была ее визитная карточка. Угрюмая бабища с красными, как сырое мясо, руками пошла о нем доложить. "Уже кухарку завела, - восторженно подумал Кречмар. - Вот мы какие". "Пожалуйте", - сказала та, вернувшись. Он пригладил волосы и вошел. Магда в кимоно лежала на цветистой кушетке, заломив обнажившиеся руки; на животе у нее покоилась корешком вверх открытая книга. Комната была донельзя безвкусно обставлена, и это его растрогало. "Ну, здравствуй", - сказала Магда, протягивая руку с несвойственной ей ленивой томностью. "Ты как будто знала, что я сегодня приду, - прошептал он, сдерживая смех. - Спроси, как я выюлил твой адрес". "Я ж тебе написала адрес", - проговорила она, держа его за пальцы. "Нет, это было уморительно, - продолжал Кречмар, не слушая ее и с нарастающим чувством наслаждения глядя на эти подвижные губы, которые он сейчас поцелует. - Это было уморительно... И ты очень гадкая, что выдумала тетку". "Зачем ты ходил туда? - произнесла Магда недовольно. - Ведь я же написала тебе мой адрес. Справа наверху, совершенно отчетливо". "Наверху? Отчетливо? - удивленно повторил Кречмар. - О чем ты?" Она хлопнула по книге и слегка привстала. "Да ведь письмо ты получил?" "Какое письмо?" - спросил Кречмар и вдруг приложил ладонь ко рту, и глаза его расширились. "Я сегодня утром послала тебе письмо, - сказала Магда, глядя на него с любопытством. - Я так рассчитала, что ты с вечерней почтой получишь его и сразу придешь". "Не может быть", - выговорил Кречмар. "Ах, я могу тебе пересказать. Дорогой, любимый Бруно, гнездышко свито, и я жду тебя. Только не целуй слишком крепко, а то у твоей девочки может закружиться голова... Все". "Магда, - сказал он тихо. - Магда, что ты наделала... Ведь я ушел раньше. Ведь почта приходит в без четверти восемь. Ведь сейчас ..." "Опять я виновата, - сказала она. - Не смей на меня сердиться. Я ему так мило пишу, а он... Прямо обидно". Она дернула плечами, взяла книгу и повернулась на бок. На левой странице была картинка: Грета Гарбо, гримирующаяся перед зеркалом. Кречмар мельком подумал: "Как странно, - случается катастрофа, а человек замечает какую-то картинку". Часы показывали без двадцати восемь. Магда лежала, изогнутая и неподвижная, как ящерица. "Ты же меня погубила... Ты меня", - начал он, но не докончил и выбежал из комнаты, загремел вниз по лестнице, замахал проезжавшему таксомотору, вскочил в него и, сидя на краешке, подавшись вперед, глядел на спину шофера и бормотал: "Что же это такое, господи... я не успею... я не успею..." Автомобиль остановился. Он выпрыгнул. Близ палисадника знакомый почтальон, расставив ноги хером, говорил с толстяком швейцаром. "Мне есть письма?" - задыхаясь, спросил Кречмар. "Только что отнес к вам наверх", - ответил почтальон с дружелюбной улыбкой. Кречмар поднял глаза. Окна его квартиры были нежно освещены. Он почувствовал, что теряет власть над собой, и, чтобы только не оставаться на одном месте, вошел в дом, начал подниматься. Одна площадка. Вторая. Молодая художница, ей нужно устроить выставку. Знаешь, был вор, я хотел его схватить... Землетрясение, бездна... Она уже прочла, она уже все знает. Кречмар, не дойдя до своей двери, вдруг повернул и побежал вниз. Мелькнула кошка, гибко скользнула сквозь решетку. Через пять минут он опять вошел в ту комнату, в которую недавно входил с таким счастливым трепетом. Магда лежала на кушетке все в той же позе застывшей ящерицы. Книга была открыта все на той же странице - гримирующаяся Грета. Он сел поодаль на стул и принялся трещать суставами пальцев. "Перестань", - сказала Магда, не поднимая головы. "Ну что же, письмо пришло?" "Ах, Магда..." - тихо произнес он и прочистил горло. Потом снова прочистил еще громче и сказал петушиным голосом: "Поздно, поздно, почтальон уже выходил". Он встал, прошелся раза два по комнате, высморкался и сел снова на то же место. "Она читает все мои письма, ты ведь это знаешь..." - проговорил он, глядя сквозь дрожащий туман на носок своего башмака и легонько топая им по расплывчатому узору на ковре. "Ты бы ей запретил". "Ах, Магда, что ты понимаешь в этом... Так было заведено, так было всегда... Особенно по вечерам. Были всякие смешные письма... Как ты могла... Я просто не знаю, что она сделает теперь. Ведь не может быть такого чуда... Ну, хоть этот раз, хоть этот, - была занята другим, отложила, забыла... Ты понимаешь, Магда, что это бессмысленно, - чудес не бывает". "Ты только не выходи в прихожую, когда она прикатит. Я одна к ней выйду". "Кто? Когда?" - спросил он, неясно представив себе почему-то давешнюю полупьяную женщину. "Когда? Вероятно, сейчас. У нее ведь теперь есть мой адрес". Кречмар все не понимал. "Ах, ты вот о чем, - сказал он наконец. - Вот о чем... Боже мой, какая же ты глупая, Магда. Поверь, что как раз это никак не может случиться. Все - но только не это..." "Тем лучше", - подумала Магда, и ей стало вдруг чрезвычайно весело. Посылая письмо, она рассчитывала на гораздо меньшее: муж не показывает, жена злится, топает ногами, старается вырвать... Первая брешь сомнения была бы пробита, и это облегчило бы Кречмару дальнейший путь. Теперь же случай помог, все разрешилось одним махом. Она отложила книгу и посмотрела с улыбкой на его дрожащие губы. С ним происходило неладное, - наступила чрезвычайно важная минута, - и если не принять должных мер... Магда вытянулась, хрустнула плечами, почувствовала в своем стройном теле вполне приятное предвкушение и сказала, глядя в потолок: "Пойди сюда, Бруно". Он подошел; сокрушенно мотая головой, сел на край кушетки. "Обними же меня, - произнесла она жмурясь, - уж так и быть - я тебя утешу". VIII Берлин, майское утро, еще очень рано. В плюще егозят воробьи. Толстый автомобиль, развозящий молоко, шелестит шинами, словно по шелку. В слуховом окошке на скате черепичной крыши отблеск солнца. Воздух еще не привык к звонкам и гудкам и принимает, и носит эти звуки как нечто новое, ломкое, дорогое. В палисадниках цветет сирень; белые бабочки, несмотря на утренний холодок, летают там и сям, будто в деревенском саду. Все это окружило Кречмара, когда он вышел из дома, где провел ночь. Он чувствовал мертвую зыбь во всем теле - и есть хотелось, и вместе с тем поташнивало, и все было какое-то чужое; неуютное прикосновение белья к коже, нервное ощущение небритости. Не диво, что был он так опустошен: эта ночь явилась той, о которой он, в конце концов, только и думал с маниакальной силою всю жизнь. Разнузданность этой шестнадцатилетней девочки лишь обострила его счастье - уже по тому, как она сводила лопатки, мурлыкала, закидывала голову, когда он только еще раздевал ее, щекотал ее губами, Кречмар понял, что не холодноватая поволока невинности ему нужна, а вот именно эта резвая природная отзывчивость. Тогда и он сразу, как в самых своих распущенных снах, сбросил с себя привычное бремя робкой и неуклюжей сдержанности. В этих снах, посещавших его так давно, ему постоянно мерещилось, что он выходит из-за скалы на пустынный пляж, и вдруг навстречу - молоденькая купальщица. У Магды был точь-в-точь снившийся ему очаровательный очерк, - развязная естественность наготы, точно она давно привыкла бегать раздетой по взморью его снов. Она была подвижна и неугомонна - жаркое дыхание, акробатические ласки, после краткого полуобморока она оживлялась снова, - подпрыгивала на матраце и, смеясь, перелезала через грядку кровати и ходила по комнате, нарочито виляя отроческими бедрами, глядясь в зеркало и грызя сухую, оставшуюся с утра булочку. Заснула она как-то вдруг - будто замолкла на полуслове, - уже тогда, когда в комнате электричество стало оранжевым, а окно дымно-синим. Кречмар направился в ванную каморку, но, добыв из крана только несколько капель ржавой воды, вздохнул, двумя пальцами вынул из ванны мочалку, посмотрел на подозрительное розовое мыло, подумал, что прежде всего придется научить Магду чистоте. Брезгливо одевшись и положив на столике записку, он полюбовался, как спит Магда, прикрыл ее периной, поцел