литка молочнаго шоколада, какъ въ бeдной провинцiальной семьe. Я иногда спрашивалъ себя, за что, собственно, ее люблю, -- можетъ быть, за теплый карiй раекъ пушистыхъ глазъ, за естественную боковую волну въ кое-какъ причесанныхъ каштановыхъ волосахъ, за круглыя, подвижныя плечи, а всего вeрнeе -- за ея любовь ко мнe. Я былъ для нея идеаломъ мужчины: умница, смeльчакъ. Наряднeе меня не одeвался никто, -- помню, когда я сшилъ себe новый смокингъ съ огромными панталонами, она тихо всплеснула руками, въ тихомъ изнеможенiи опустилась на стулъ и тихо произнесла: "Ахъ, Германъ..." -- это было восхищенiе, граничившее съ какой-то райской грустью. Пользуясь ея довeрчивостью, съ безотчетнымъ чувствомъ, быть можетъ, что, украшая образъ любимаго ею человeка, иду ей навстрeчу, творю доброе, полезное {27} для ея счастья дeло, я за десять лeтъ нашей совмeстной жизни навралъ о себe, о своемъ прошломъ, о своихъ приключенiяхъ такъ много, что мнe самому все помнить и держать наготовe для возможныхъ ссылокъ -- было бы непосильно. Но она забывала все, -- ея зонтикъ перегостилъ у всeхъ нашихъ знакомыхъ, исторiя, прочитанная въ утренней газетe, сообщалась мнe вечеромъ приблизительно такъ: "Ахъ, гдe я читала, -- и что это было... не могу поймать за хвостикъ, -- подскажи, ради Бога", -- дать ей опустить письмо равнялось тому, чтобы бросить его въ рeку, положась на расторопность теченiя и рыболовный досугъ получателя. Она путала даты, имена, лица. Понавыдумавъ чего-нибудь, я никогда къ этому не возвращался, она скоро забывала, разсказъ погружался на дно ея сознанiя, но на поверхности оставалась вeчно обновляемая зыбь нетребовательнаго изумленiя. Ея любовь ко мнe почти выступала за ту черту, которая опредeляла всe ея другiя чувства. Въ иныя ночи -- лунныя, лeтнiя, -- самыя осeдлыя ея мысли превращались въ робкихъ кочевниковъ. Это длилось недолго, заходили онe недалеко; мiръ замыкался опять, -- простeйшiй мiръ; самое сложное въ немъ было разыскиванiе телефоннаго номера, записаннаго на одной изъ страницъ библiотечной книги, одолженной какъ разъ тeмъ знакомымъ, которымъ слeдовало позвонить. Любила она меня безъ оговорокъ и безъ оглядокъ, съ какой-то естественной преданностью. Не знаю, почему я опять впалъ въ прошедшее время, -- но все равно, -- такъ удобнeе писать. Да, она любила меня, вeрно любила. Ей нравилось разсматривать такъ {28} и сякъ мое лицо: большимъ пальцемъ и указательнымъ, какъ циркулемъ, она мeрила мои черты, -- чуть колючее, съ длинной выемкой посрединe, надгубье, просторный лобъ, съ припухлостями надъ бровями, проводила ногтемъ по бороздкамъ съ обeихъ сторонъ сжатаго, нечувствительнаго къ щекоткe, рта. Крупное лицо, непростое, вылeпленное на заказъ, съ блескомъ на маслакахъ и слегка впалыми щеками, которыя на второй день покрывались какъ разъ такимъ же рыжеватымъ на свeтъ волосомъ, какъ у него. А сходство глазъ (правда, неполное сходство) это уже роскошь, -- да и все равно они были у него прикрыты, когда онъ лежалъ передо мной, -- и хотя я никогда не видалъ воочiю, только ощупывалъ, свои сомкнутыя вeки, я знаю, что они не отличались отъ евойныхъ, -- удобное слово, пора ему въ калашный рядъ. Нeтъ, я ничуть не волнуюсь, я вполнe владeю собой. Если мое лицо то и дeло выскакиваетъ, точно изъ-за плетня, раздражая, пожалуй, деликатнаго читателя, то это только на благо читателю, -- пускай ко мнe привыкнетъ; я же буду тихо радоваться, что онъ не знаетъ, мое ли это лицо или Феликса, -- выгляну и спрячусь, -- а это былъ не я. Только такимъ способомъ и можно читателя проучить, доказать ему на опытe, что это не выдуманное сходство, что оно можетъ, можетъ существовать, что оно существуетъ, да, да, да, -- какъ бы искусственно и нелeпо это ни казалось. Когда я вернулся изъ Праги въ Берлинъ, Лида на кухнe взбивала гоголь-моголь... "Горлышко болитъ", -- сказала она озабоченно; поставила стаканъ на плиту, отерла кистью желтыя губы и поцeловала мою руку. {29} Розовое платье, розовые чулки, рваные шлепанцы... Кухню наполняло вечернее солнце. Она принялась опять вертeть ложкой въ густой желтой массe, похрустывалъ сахарный песокъ, было еще рыхло, ложка еще не шла гладко, съ тeмъ бархатнымъ оканiемъ котораго слeдуетъ добиться. На плитe лежала открытая потрепанная книга; неизвeстнымъ почеркомъ, тупымъ карандашемъ -- замeтка на полe: "Увы, это вeрно" и три восклицательныхъ знака со съeхавшими на-бокъ точками. Я прочелъ фразу, такъ понравившуюся одному изъ предшественниковъ моей жены: "Любовь къ ближнему, проговорилъ сэръ Реджинальдъ, не котируется на биржe современныхъ отношенiй". "Ну какъ, -- хорошо съeздилъ?" -- спросила жена, сильно вертя рукояткой и зажавъ ящикъ между колeнъ. Кофейныя зерна потрескивали, крeпко благоухали, мельница еще работала съ натугой и грохоткомъ, но вдругъ полегчало, сопротивленiя нeтъ, пустота... Я что-то спуталъ. Это какъ во снe. Она вeдь дeлала гоголь-моголь, а не кофе. "Такъ себe съeздилъ. А у тебя что слышно?" Почему я ей не сказалъ о невeроятномъ моемъ приключенiи? Я, разсказывавшiй ей уйму чудесныхъ небылицъ, точно не смeлъ оскверненными не разъ устами повeдать ей чудесную правду. А можетъ быть удерживало меня другое: писатель не читаетъ во всеуслышанiе неоконченнаго черновика, дикарь не произноситъ словъ, обозначающихъ вещи таинственныя, сомнительно къ нему настроенныя, сама Лида не любила преждевременнаго именованiя едва свeтающихъ событiй. {30} Нeсколько дней я оставался подъ гнетомъ той встрeчи. Меня странно безпокоила мысль, что сейчасъ мой двойникъ шагаетъ по неизвeстнымъ мнe дорогамъ, дурно питается, холодаетъ, мокнетъ, -- можетъ быть уже простуженъ. Мнe ужасно хотeлось, чтобы онъ нашелъ работу: прiятнeе было бы знать, что онъ въ сохранности, въ теплe или хотя бы въ надежныхъ стeнахъ тюрьмы. Вмeстe съ тeмъ я вовсе не собирался принять какiя-либо мeры для улучшенiя его обстоятельствъ, содержать его мнe ни чуть не хотeлось. Да и найти для него работу въ Берлинe, и такъ полномъ дворомыгъ, было все равно невозможно, -- и, вообще говоря, мнe почему-то казалось предпочтительнeе, чтобы онъ находился въ нeкоторомъ отдаленiи отъ меня, точно близкое съ нимъ сосeдство нарушило бы чары нашего сходства. Время отъ времени, дабы онъ не погибъ, не опустился окончательно среди своихъ дальнихъ скитанiй, оставался живымъ, вeрнымъ носителемъ моего лица въ мiрe, я бы ему, пожалуй, посылалъ небольшую сумму... Праздное благоволенiе, -- ибо у него не было постояннаго адреса; такъ что повременимъ, дождемся того осенняго дня, когда онъ зайдетъ на почтамтъ въ глухомъ саксонскомъ селенiи. Прошелъ май, и воспоминанiе о Феликсe затянулось. Отмeчаю самъ для себя ровный ритмъ этой фразы: банальную повeствовательность первыхъ двухъ словъ и затeмъ -- длинный вздохъ идiотическаго удовлетворенiя. Любителямъ сенсацiй я однако укажу на то, что затягивается, собственно говоря, не воспоминанiе, а рана. Но это -- такъ, между прочимъ, безотносительно. Еще отмeчу, что мнe теперь какъ то легче пишется, разсказъ мой тронулся: я уже попалъ {31} на тотъ автобусъ, о которомъ упоминалось въ началe, и eду не стоя, а сидя, со всeми удобствами, у окна. Такъ по утрамъ я eздилъ въ контору, покамeстъ не прiобрeлъ автомобиля. Ему въ то лeто пришлось малость пошевелиться, -- да, я увлекся этой блестящей синей игрушкой. Мы съ женой часто закатывались на весь день за-городъ. Обыкновенно забирали съ собой Ардалiона, добродушнаго и бездарнаго художника, двоюроднаго брата жены. По моимъ соображенiямъ, онъ былъ бeденъ, какъ воробей; если кто-либо и заказывалъ ему свой портретъ, то изъ милости, а не то -- по слабости воли (Ардалiонъ бывалъ невыносимо настойчивъ). У меня, и вeроятно у Лиды, онъ бралъ взаймы по полтиннику, по маркe, -- и ужъ конечно норовилъ у насъ пообeдать. За комнату онъ не платилъ мeсяцами или платилъ мертвой натурой, -- какими-нибудь квадратными яблоками, разсыпанными по косой скатерти, или малиновой сиренью въ набокой вазe съ бликомъ. Его хозяйка обрамляла все это на свой счетъ; ея столовая походила на картинную выставку. Питался онъ въ русскомъ кабачкe, который когда-то "раздраконилъ": былъ онъ москвичъ и любилъ слова этакiя густыя, съ искрой, съ пошлeйшей московской прищуринкой. И вотъ, несмотря на свою нищету, онъ какимъ-то образомъ ухитрился прiобрeсти небольшой участокъ въ трехъ часахъ eзды отъ Берлина, -- вeрнeе, внесъ первыя сто марокъ, будущiе взносы его не безпокоили, ни гроша больше онъ не собирался выложить, считая, что эта полоса земли оплодотворена первымъ его платежомъ и уже принадлежитъ ему на вeки вeчные. Полоса была длиной въ двe съ половиной теннисныхъ {32} площадки и упиралась въ маленькое миловидное озеро. На ней росли двe неразлучныя березы (или четыре, если считать ихъ отраженiя), нeсколько кустовъ крушины, да поодаль пятокъ сосенъ, а еще дальше въ тылъ -- немного вереска: дань окрестнаго лeса. Участокъ не былъ огороженъ, -- на это не хватило средствъ; Ардалiонъ по-моему ждалъ, чтобы огородились оба смежныхъ участка, автоматически узаконивъ предeлы его владeнiй и давъ ему даровой частоколъ; но эти сосeднiя полосы еще не были проданы, -- вообще продажа шла туго въ данномъ мeстe: сыро, комары, очень далеко отъ деревни, а дороги къ шоссе еще нeтъ, и когда ее проложатъ неизвeстно. Первый разъ мы побывали тамъ (поддавшись восторженнымъ уговорамъ Ардалiона) въ серединe iюня. Помню, воскреснымъ утромъ мы заeхали за нимъ, я сталъ трубить, глядя на его окно. Окно спало крeпко. Лида сдeлала рупоръ изъ рукъ и крикнула: "Ардалiо-ша!" Яростно метнулась штора въ одномъ изъ нижнихъ оконъ, надъ вывeской пивной, видъ которой почему-то наводилъ меня на мысль, что Ардалiонъ тамъ задолжалъ немало, -- метнулась, говорю я, штора, и сердито выглянулъ какой-то старый бисмаркъ въ халатe. Оставивъ Лиду въ отдрожавшемъ автомобилe, я пошелъ поднимать Ардалiона. Онъ спалъ. Онъ спалъ въ купальномъ костюмe. Выкатившись изъ постели, онъ молча и быстро надeлъ тапочки, натянулъ на купальное трико фланелевые штаны и синюю рубашку, захватилъ портфель съ подозрительнымъ вздутiемъ, и мы спустились. Торжественно сонное выраженiе мало {33} красило его толстоносое лицо. Онъ былъ посаженъ сзади, на тещино мeсто. Я дороги не зналъ. Онъ говорилъ, что знаетъ ее, какъ Отче Нашъ. Едва выeхавъ изъ Берлина, мы стали плутать. Въ дальнeйшемъ пришлось справляться: останавливались, спрашивали и потомъ поворачивали посреди невeдомой деревни; маневрируя, наeзжали задними колесами на куръ; я не безъ раздраженiя сильно раскручивалъ руль, выпрямляя его, и, дернувшись, мы устремлялись дальше. "Узнаю мои владeнiя! -- воскликнулъ Ардалiонъ, когда около полудня мы проeхали Кенигсдорфъ и попали на знакомое ему шоссе. -- Я вамъ укажу, гдe свернуть. Привeтъ, привeтъ, столeтнiя деревья!" "Ардалiончикъ, не валяй дурака", -- мирно сказала Лида. По сторонамъ шоссе тянулись бугристыя пустыни, верескъ и песокъ, кое-гдe мелкiя сосенки. Потомъ все это немножко пригладилось -- поле какъ поле, и за нимъ темная опушка лeса. Ардалiонъ захлопоталъ снова. На краю шоссе, справа, выросъ ярко-желтый столбъ, и въ этомъ мeстe отъ шоссе исходила подъ прямымъ угломъ едва замeтная дорога, призракъ старой дороги, почти сразу выдыхающейся въ хвощахъ и дикомъ овсe. "Сворачивайте", -- важно сказалъ Ардалiонъ и, невольно крякнувъ, навалился на меня, ибо я затормазилъ. Ты улыбнулся, читатель. Въ самомъ дeлe -- почему бы и не улыбнуться: прiятный лeтнiй день, мирный пейзажъ, добродушный дуракъ-художникъ, придорожный столбъ. О, этотъ желтый столбъ... Поставленный {34} дeльцомъ, продающимъ земельные участки, торчащiй въ яркомъ одиночествe, блудный братъ другихъ охряныхъ столбовъ, которые въ семи верстахъ отсюда, поближе къ деревнe Вальдау, стояли на стражe болeе дорогихъ и соблазнительныхъ десятинъ, -- онъ, этотъ одинокiй столбъ, превратился для меня впослeдствiи въ навязчивую идею. Отчетливо-желтый среди размазанной природы, онъ вырасталъ въ моихъ снахъ. Мои видeнiя по немъ орiентировались. Всe мысли мои возвращались къ нему. Онъ сiялъ вeрнымъ огнемъ во мракe моихъ предположенiй. Мнe теперь кажется, что увидeвъ его впервые я какъ бы его узналъ: онъ мнe былъ знакомъ по будущему. Быть можетъ, я ошибаюсь, быть можетъ я взглянулъ на него равнодушно и только думалъ о томъ, чтобы сворачивая не задeть его крыломъ автомобиля, -- но все равно: теперь, вспоминая его, не могу отдeлить это первое знакомство съ нимъ отъ его созрeвшаго образа. Дорога, какъ я уже сказалъ, затерялась, стерлась; автомобиль недовольно заскрипeлъ, прыгая на кочкахъ; я застопорилъ и пожалъ плечами. Лида сказала: "Знаешь, Ардалiоша, мы лучше поeдемъ прямо по шоссе въ Вальдау, -- ты говорилъ, тамъ большое озеро, кафе". "Ни въ коемъ случаe, -- взволнованно возразилъ Ардалiонъ. -- Во-первыхъ, тамъ кафе только проектируется, а, во-вторыхъ, у меня тоже есть озеро. Будьте любезны, дорогой, -- обратился онъ ко мнe, -- двиньте дальше вашу машину, не пожалeете". Впереди, шагахъ въ трехстахъ, начинался сосновый боръ. Я посмотрeлъ туда и, клянусь, почувствовалъ, {35} что все это уже знаю! Да, теперь я вспомнилъ ясно: конечно, было у меня такое чувство, я его не выдумалъ заднимъ числомъ, и этотъ желтый столбъ... онъ многозначительно на меня посмотрeлъ, когда я оглянулся, -- и какъ будто сказалъ мнe: я тутъ, я къ твоимъ услугамъ, -- и стволы сосенъ впереди, словно обтянутые красноватой змeиной кожей, и мохнатая зелень ихъ хвои, которую противъ шерсти гладилъ вeтеръ, и голая береза на опушкe... почему голая? вeдь это еще не зима, -- зима была еще далеко, -- стоялъ мягкiй, почти безоблачный день, тянули "зе-зе-зе", срываясь, заики-кузнечики... да, все это было полно значенiя, все это было недаромъ... "Куда, собственно, прикажете двинуться? Я дороги не вижу". "Нечего миндальничать, -- сказалъ Ардалiонъ. -- Жарьте, дорогуша. Ну, да, прямо. Вонъ туда, къ тому просвeту. Вполнe можно пробиться. А тамъ ужъ лeсомъ недалеко". "Можетъ быть, выйдемъ и пойдемъ пeшкомъ", -- предложила Лида. "Ты права, -- сказалъ я, -- кому придетъ въ голову украсть новенькiй автомобиль". "Да это опасно, -- тотчасъ согласилась она, -- тогда, можетъ быть вы вдвоемъ (Ардалiонъ застоналъ), онъ тебe покажетъ свое имeнiе, а я васъ здeсь подожду, а потомъ поeдемъ въ Вальдау, выкупаемся, посидимъ въ кафе". "Это свинство, барыня, -- съ чувствомъ сказалъ Ардалiонъ. -- Мнe же хочется принять васъ у себя, на своей землe. Для васъ заготовлены кое-какiе сюрпризы. Меня обижаютъ". {36} Я пустилъ моторъ и одновременно сказалъ: "Но если сломаемъ машину, отвeчаете вы". Я подскакивалъ, рядомъ подскакивала Лида, сзади подскакивалъ Ардалiонъ и говорилъ: "Мы сейчасъ (гопъ) въeдемъ въ лeсъ (гопъ), и тамъ (гопъ-гопъ) по вереску пойдетъ легче (гопъ)". Въeхали. Сначала застряли въ зыбучемъ пескe, моторъ ревeлъ, колеса лягались, наконецъ -- выскочили; затeмъ вeтки пошли хлестать по крыльямъ, по кузову, царапая лакъ. Намeтилось впрочемъ что-то вродe тропы, которая то обростала сухо хрустящимъ верескомъ, то выпрастывалась опять, изгибаясь между тeсныхъ стволовъ. "Правeе, -- сказалъ Ардалiонъ, -- капельку правeе, сейчасъ прieдемъ. Чувствуете, какой расчудесный сосновый духъ -- роскошь! Я предсказывалъ, что будетъ роскошно. Вотъ теперь можно остановиться. Я пойду на развeдку". Онъ вылeзъ и, вдохновенно вертя толстымъ задомъ, зашагалъ въ чащу. "Погоди, я съ тобой!" -- крикнула Лида, но онъ уже шелъ во весь парусъ, и вотъ исчезъ за деревьями. Моторъ поцыкалъ и смолкъ. "Какая глушь, -- сказала Лида, -- я бы, знаешь, боялась остаться здeсь одна. Тутъ могутъ ограбить, убить, все что угодно". Дeйствительно, мeсто было глухое. Сдержанно шумeли сосны, снeгъ лежалъ на землe, въ немъ чернeли проплeшины... Ерунда, -- откуда въ iюнe снeгъ? Его бы слeдовало вычеркнуть. Нeтъ, -- грeшно. Не я пишу, -- пишетъ моя нетерпeливая память. Понимайте, какъ хотите, -- я не при чемъ. И на желтомъ {37} столбe была мурмолка снeга. Такъ просвeчиваетъ будущее. Но довольно, да будетъ опять въ фокусe лeтнiй день: пятна солнца, тeни вeтвей на синемъ автомобилe, сосновая шишка на подножкe, гдe нeкогда будетъ стоять предметъ весьма неожиданный: кисточка для бритья. "На какой день мы съ ними условились? -- спросила жена. Я отвeтилъ: "На среду вечеромъ". Молчанiе. "Я только надeюсь, что они ее не приведутъ опять", -- сказала жена. "Ну, приведутъ... Не все ли тебe равно?" Молчанiе. Маленькiя голубыя бабочки надъ тимьяномъ. "А ты увeренъ, Германъ, что въ среду?" (Стоитъ ли раскрывать скобки? Мы говорили о пустякахъ, -- о какихъ-то знакомыхъ, имeлась въ виду собачка, маленькая и злая, которою въ гостяхъ всe занимались, Лида любила только "большихъ породистыхъ псовъ", на словe "породистыхъ" у нея раздувались ноздри). "Что же это онъ не возвращается? Навeрное заблудился" . Я вышелъ изъ автомобиля, походилъ кругомъ. Исцарапанъ. Лида отъ нечего дeлать ощупала, а потомъ прiоткрыла Ардалiоновъ портфель. Я отошелъ въ сторонку, -- не помню, не помню, о чемъ думалъ; посмотрeлъ на хворостъ подъ ногами, вернулся. Лида сидeла на подножкe автомобиля и посвистывала. Мы оба {38} закурили. Молчанiе. Она выпускала дымъ бокомъ, кривя ротъ. Издалека донесся сочный крикъ Ардалiона. Минуту спустя онъ появился на прогалинe и замахалъ, приглашая насъ слeдовать. Медленно поeхали, объeзжая стволы. Ардалiонъ шелъ впереди, дeловито и увeренно. Вскорe блеснуло озеро. Его участокъ я уже описалъ. Онъ не могъ мнe указать точно его границы. Ходилъ большими твердыми шагами, отмeривая метры, оглядывался, припавъ на согнутую ногу, качалъ головой и шелъ отыскивать какой-то пень, служившiй ему примeтой. Березы глядeлись въ воду, плавалъ какой-то пухъ, лоснились камыши. Ардалiоновымъ сюрпризомъ оказалась бутылка водки, которую впрочемъ Лида уже успeла спрятать. Смeялась, подпрыгивала, въ тeсномъ палевомъ трико съ двуцвeтнымъ, краснымъ и синимъ, ободкомъ, -- прямо крокетный шаръ. Когда вдоволь накатавшись верхомъ на медленно плававшемъ Ардалiонe ("Не щиплись, матушка, а то свалю"), покричавъ и пофыркавъ, она выходила изъ воды, ноги у нея дeлались волосатыми, но потомъ высыхали и только слегка золотились. Ардалiонъ крестился прежде чeмъ нырнуть, вдоль голени былъ у него здоровенный шрамъ -- слeдъ гражданской войны, изъ проймы его ужаснаго вытянутаго трико то и дeло выскакивалъ натeльный крестъ мужицкаго образца. Лида, старательно намазавшись кремомъ, легла навзничь, предоставляя себя въ распоряженiе солнца. Мы съ Ардалiономъ расположились по-близости, подъ лучшей его сосной. Онъ вынулъ изъ печально похудeвшаго портфеля тетрадь ватманской бумаги, карандаши, {39} и черезъ минуту я замeтилъ, что онъ рисуетъ меня. "У васъ трудное лицо", -- сказалъ онъ, щурясь. "Ахъ, покажи", -- крикнула Лида, не шевельнувъ ни однимъ членомъ. "Повыше голову, -- сказалъ Ардалiонъ, -- вотъ такъ, достаточно". "Ахъ покажи", -- снова крикнула она погодя. "Ты мнe прежде покажи, куда ты запендрячила мою водку", -- недовольно проговорилъ Ардалiонъ. "Дудки, -- отвeтила Лида. -- Ты при мнe пить не будешь". "Вотъ чудачка. Какъ вы думаете, она ее правда закопала? Я собственно хотeлъ съ вами, сэръ, выпить на брудершафтъ". "Ты у меня отучишься пить", -- крикнула Лида, не поднимая глянцевитыхъ вeкъ. "Стерва", -- сказалъ Ардалiонъ. Я спросилъ: "Почему вы говорите, что у меня трудное лицо? Въ чемъ его трудность?" "Не знаю, -- карандашъ не беретъ. Надобно попробовать углемъ или масломъ". Онъ стеръ что-то резинкой, сбилъ пыль суставами пальцевъ, накренилъ голову. "У меня по-моему очень обыкновенное лицо. Можетъ быть, вы попробуете нарисовать меня въ профиль?" "Да, въ профиль!" -- крикнула Лида (все такъ же распятая на землe). "Нeтъ, обыкновеннымъ его назвать нельзя. Капельку выше. Напротивъ, въ немъ есть что-то странное. {40} У меня всe ваши линiи уходятъ изъ-подъ карандаша. Разъ, -- и ушла". "Такiя лица, значитъ, встрeчаются рeдко, -- вы это хотите сказать?" "Всякое лицо -- уникумъ", -- произнесъ Ардалiонъ. "Охъ, сгораю", -- простонала Лида, но не двинулась. "Но позвольте, при чемъ тутъ уникумъ? Вeдь, во-первыхъ, бываютъ опредeленные типы лицъ, -- зоологическiе, напримeръ. Есть люди съ обезьяньими чертами, есть крысиный типъ, свиной... А затeмъ -- типы знаменитыхъ людей, -- скажемъ, Наполеоны среди мужчинъ, королевы Викторiи среди женщинъ. Мнe говорили, что я смахиваю на Амундсена. Мнe приходилось не разъ видeть носы а ля Левъ Толстой. Ну еще бываетъ типъ художественный, -- иконописный ликъ, мадоннообразный. Наконецъ, -- бытовые, профессiональные типы..." "Вы еще скажите, что всe японцы между собою схожи. Вы забываете, синьоръ, что художникъ видитъ именно разницу. Сходство видитъ профанъ. Вотъ Лида вскрикиваетъ въ кинематографe: Мотри, какъ похожа на нашу горничную Катю!" "Ардалiончикъ, не остри", -- сказала Лида. "Но согласитесь, -- продолжалъ я, -- что иногда важно именно сходство". "Когда прикупаешь подсвeчникъ", -- сказалъ Ардалiонъ. Нeтъ нужды записывать дальше этотъ разговоръ. Мнe страстно хотeлось, чтобы дуракъ заговорилъ о двойникахъ, -- но я этого не добился. Черезъ нeкоторое {41} время онъ спряталъ тетрадь, Лида умоляла показать ей, онъ требовалъ въ награду возвращенiя водки, она отказалась, онъ не показалъ. Воспоминанiе объ этомъ днe кончается тeмъ, что растворяется въ солнечномъ туманe, -- или переплетается съ воспоминанiемъ о слeдующихъ нашихъ поeздкахъ туда. А eздили мы не разъ. Я тяжело и мучительно привязался къ этому уединенному лeсу съ горящимъ въ немъ озеромъ. Ардалiонъ непремeнно хотeлъ познакомить меня съ директоромъ предпрiятiя и заставить меня купить сосeднiй участокъ, но я отказывался, да если и было-бы желанiе купить, я бы все равно не рeшился, -- мои дeла пошли тeмъ лeтомъ неважно, все мнe какъ-то опостылeло, скверный мой шоколадъ меня раззорялъ. Но честное слово, господа, честное слово, -- не корысть, не только корысть, не только желанiе дeла свои поправить... Впрочемъ, незачeмъ забeгать впередъ. -------- ГЛАВА III. Какъ мы начнемъ эту главу? Предлагаю на выборъ нeсколько варiантовъ. Варiантъ первый, -- онъ встрeчается часто въ романахъ, ведущихся отъ лица настоящаго или подставного автора: День нынче солнечный, но холодный, все такъ же бушуетъ вeтеръ, ходуномъ ходитъ вeчно-зеленая листва за окнами, почтальонъ идетъ по шоссе задомъ напередъ, придерживая фуражку. Мнe тягостно... {42} Отличительныя черты этого варiанта довольно очевидны: вeдь ясно, что пока человeкъ пишетъ, онъ находится гдe-то въ опредeленномъ мeстe, -- онъ не просто нeкiй духъ, витающiй надъ страницей. Пока онъ вспоминаетъ и пишетъ, что-то происходитъ вокругъ него, -- вотъ какъ сейчасъ этотъ вeтеръ, эта пыль на шоссе, которую вижу въ окно (почтальонъ повернулся и, согнувшись, продолжая бороться, пошелъ впередъ). Варiантъ прiятный, освeжительный, передышка, переходъ къ личному, это придаетъ разсказу жизненность, особенно когда первое лицо такое же выдуманное, какъ и всe остальныя. То-то и оно: этимъ прiемомъ злоупотребляютъ, литературные выдумщики измочалили его, онъ не подходитъ мнe, ибо я сталъ правдивъ. Обратимся теперь ко второму варiанту. Онъ состоитъ въ томъ, чтобы сразу ввести новаго героя, -- такъ и начать главу: Орловiусъ былъ недоволенъ. Когда онъ бывалъ недоволенъ, или озабоченъ, или просто не зналъ, что отвeтить, онъ тянулъ себя за длинную мочку лeваго уха, съ сeдымъ пушкомъ по краю, -- а потомъ за длинную мочку праваго, -- чтобъ не завидовало, -- и смотрeлъ поверхъ своихъ простыхъ честныхъ очковъ на собесeдника, и медлилъ съ отвeтомъ, и наконецъ отвeчалъ: Тяжело сказать, но мнe кажется -- -- "Тяжело" значило у него "трудно". Буква "л" была у него какъ лопата. Опять же и этотъ второй варiантъ начала главы -- прiемъ популярный и доброкачественный, -- но онъ какъ то слишкомъ щеголеватъ, да и не къ лицу суровому, застeнчивому Орловiусу бойко растворять ворота {43} главы. Предлагаю вашему вниманiю третiй варiантъ: Между тeмъ... (пригласительный жестъ многоточiя). Въ старину этотъ прiемъ былъ баловнемъ бiоскопа, сирeчь иллюзiона, сирeчь кинематографа. Съ героемъ происходитъ (въ первой картинe) то-то и то-то, а между тeмъ... Многоточiе, -- и дeйствiе переносится въ деревню. Между тeмъ... Новый абзацъ: ...по раскаленной дорогe, стараясь держаться въ тeни яблонь, когда попадались по краю ихъ кривые ярко бeленые стволы... Нeтъ, глупости -- онъ странствовалъ не всегда. Фермеру бывалъ нуженъ лишнiй батракъ, лишняя спина требовалась на мельницe. Я плохо представляю себe его жизнь, -- я никогда не бродяжничалъ. Больше всего мнe хотeлось вообразить, какое осталось у него впечатлeнiе отъ одного майскаго утра на чахлой травe за Прагой. Онъ проснулся. Рядомъ съ нимъ сидeлъ и глядeлъ на него прекрасно одeтый господинъ, который, пожалуй, дастъ папиросу. Господинъ оказался нeмцемъ. Сталъ приставать, -- можетъ быть, несовсeмъ нормаленъ, -- совалъ зеркальце, ругался. Выяснилось, что рeчь идетъ о сходствe. Сходство такъ сходство. Я не при чемъ. Можетъ быть, онъ дастъ мнe легкую работу. Вотъ адресъ. Какъ знать, можетъ быть что-нибудь и выйдетъ. "Послушай-ка ты (разговоръ на постояломъ дворe теплой и темной ночью), какого я чудака встрeтилъ однажды. Выходило, что мы двойники". Смeхъ въ темнотe: "Это у тебя двоилось въ глазахъ, пьянчуга". {44} Тутъ вкрался еще одинъ прiемъ: подражанiе переводнымъ романамъ изъ быта веселыхъ бродягъ, добрыхъ парней. У меня спутались всe прiемы. А знаю я все, что касается литературы. Всегда была у меня эта страстишка. Въ дeтствe я сочинялъ стихи и длинныя исторiи. Я никогда не воровалъ персиковъ изъ теплицъ лужскаго помeщика, у котораго мой отецъ служилъ въ управляющихъ, никогда не хоронилъ живьемъ кошекъ, никогда не выворачивалъ рукъ болeе слабымъ сверстникамъ, но сочинялъ тайно стихи и длинныя исторiи, ужасно и непоправимо, и совершенно зря порочившiе честь знакомыхъ, -- но этихъ исторiй я не записывалъ и никому о нихъ не говорилъ. Дня не проходило, чтобы я не налгалъ. Лгалъ я съ упоенiемъ, самозабвенно, наслаждаясь той новой жизненной гармонiей, которую создавалъ. За такую соловьиную ложь я получалъ отъ матушки въ лeвое ухо, а отъ отца бычьей жилой по заду. Это ни мало не печалило меня, а скорeе служило толчкомъ для дальнeйшихъ вымысловъ. Оглохшiй на одно ухо, съ огненными ягодицами, я лежалъ ничкомъ въ сочной травe подъ фруктовыми деревьями и посвистывалъ, безпечно мечтая. Въ школe мнe ставили за русское сочиненiе неизмeнный колъ, оттого что я по-своему пересказывалъ дeйствiя нашихъ классическихъ героевъ: такъ, въ моей передачe "Выстрeла" Сильвiо наповалъ безъ лишнихъ словъ убивалъ любителя черешенъ и съ нимъ -- фабулу, которую я впрочемъ зналъ отлично. У меня завелся револьверъ, я мeломъ рисовалъ на осиновыхъ стволахъ въ лeсу кричащiя бeлыя рожи и дeловито разстрeливалъ ихъ. Мнe нравилось -- и до сихъ поръ нравится -- ставить слова въ глупое положенiе, сочетать {45} ихъ шутовской свадьбой каламбура, выворачивать наизнанку, заставать ихъ врасплохъ. Что дeлаетъ совeтскiй вeтеръ въ словe ветеринаръ? Откуда томатъ въ автоматe? Какъ изъ зубра сдeлать арбузъ? Втеченiе нeсколькихъ лeтъ меня преслeдовалъ курьезнeйшiй и непрiятнeйшiй сонъ, -- будто нахожусь въ длинномъ коридорe, въ глубинe -- дверь, -- и страстно хочу, не смeю, но наконецъ рeшаюсь къ ней подойти и ее отворить; отворивъ ее, я со стономъ просыпался, ибо за дверью оказывалось нeчто невообразимо страшное, а именно: совершенно пустая, голая, заново выбeленная комната, -- больше ничего, но это было такъ ужасно, что невозможно было выдержать. Съ седьмого класса я сталъ довольно аккуратно посeщать веселый домъ, тамъ пилъ пиво. Во время войны я прозябалъ въ рыбачьемъ поселкe неподалеку отъ Астрахани, и, кабы не книги, не знаю, перенесъ ли бы эти невзрачные годы. Съ Лидой я познакомился въ Москвe (куда пробрался чудомъ сквозь мерзкую гражданскую суету), на квартирe случайнаго прiятеля-латыша, у котораго жилъ, -- это былъ молчаливый бeлолицый человeкъ, со стоявшими дыбомъ короткими жесткими волосами на кубическомъ черепe и рыбьимъ взглядомъ холодныхъ глазъ, -- по спецiальности латинистъ, а впослeдствiи довольно видный совeтскiй чиновникъ. Тамъ обитало нeсколько людей -- все случайныхъ, другъ съ другомъ едва знакомыхъ, -- и между прочимъ родной братъ Ардалiона, а Лидинъ двоюродный братъ, Иннокентiй, уже послe нашего отъeзда за что-то разстрeлянный. Собственно говоря, все это подходитъ скорeе для начала первой главы, а не третьей... {46} Хохоча, отвeчая находчиво, (отлучиться ты очень не прочь!), отъ лучей, отъ отчаянья отчаго, Отчего ты отчалила въ ночь? Мое, мое, -- опыты юности, любовь къ безсмысленнымъ звукамъ... Но вотъ что меня занимаетъ: были ли у меня въ то время какiе-либо преступные, въ кавычкахъ, задатки? Таила-ли моя, съ виду сeрая, съ виду незамысловатая, молодость возможность генiальнаго беззаконiя? Или можетъ быть я все шелъ по тому обыкновенному коридору, который мнe снился, вскрикивалъ отъ ужаса, найдя комнату пустой, -- но однажды, въ незабвенный день, комната оказалась не пуста, -- тамъ всталъ и пошелъ мнe навстрeчу мой двойникъ. Тогда оправдалось все: и стремленiе мое къ этой двери, и странныя игры, и безцeльная до тeхъ поръ склонность къ ненасытной, кропотливой лжи. Германъ нашелъ себя. Это было, какъ я имeлъ честь вамъ сообщить, девятаго мая, а уже въ iюлe я посeтилъ Орловiуса. Онъ одобрилъ принятое мной и тутъ же осуществленное рeшенiе, которое къ тому же онъ самъ давно совeтовалъ мнe принять. Недeлю спустя я пригласилъ его къ намъ обeдать. Заложилъ уголъ салфетки с боку за воротникъ. Принимаясь за супъ, выразилъ неудовольствiе по поводу политическихъ событiй. Лида вeтренно спросила его, будетъ ли война, и съ кeмъ. Онъ посмотрeлъ на нее поверхъ очковъ, медля отвeтомъ (такимъ приблизительно онъ просквозилъ въ началe этой главы), и наконецъ отвeтилъ: {47} "Тяжело сказать, но мнe кажется, что это исключено. Когда я молодъ былъ, я пришелъ на идею предположить только самое лучшее ("лучшее" у него вышло чрезвычайно грустно и жирно). Я эту идею держу съ тeхъ поръ. Главная вещь у меня, это -- оптимизмусъ". "Что какъ разъ необходимо при вашей профессiи", -- сказалъ я съ улыбкой. Онъ исподлобья посмотрeлъ на меня и серьезно отвeтилъ: "Но пессимизмусъ даетъ намъ клiентовъ". Конецъ обeда былъ неожиданно увeнчанъ чаемъ въ стаканахъ. Лидe это почему-то казалось очень ловкимъ и прiятнымъ. Орловiусъ, впрочемъ, былъ доволенъ. Степенно и мрачно разсказывая о своей старухe-матери, жившей въ Юрьевe, онъ приподнималъ стаканъ и мeшалъ оставшiйся въ немъ чай нeмецкимъ способомъ, т. е. не ложкой, а круговымъ взбалтывающимъ движенiемъ кисти, дабы не пропалъ осeвшiй на дно сахаръ. Договоръ съ его агентствомъ былъ съ моей стороны дeйствiемъ, я-бы сказалъ, полусоннымъ и странно незначительнымъ. Я сталъ о ту пору угрюмъ, неразговорчивъ, туманенъ. Моя ненаблюдательная жена, и та замeтила нeкоторую во мнe перемeну. "Ты усталъ, Германъ. Мы въ августe поeдемъ къ морю", -- сказала она какъ-то среди ночи, -- намъ не спалось, было невыносимо душно, даромъ что окно было открыто настежь. "Мнe вообще надоeла наша городская жизнь", -- сказалъ я. Она въ темнотe не могла видeть мое лицо. Черезъ минуту: {48} "Вотъ тетя Лиза, та, что жила въ Иксe, -- есть такой городъ -- Иксъ? Правда?" "Есть". "... живетъ теперь, -- продолжала она, -- не въ Иксe, а около Ниццы, вышла замужъ за француза-старика, и у нихъ ферма". Зeвнула. "Мой шоколадъ, матушка, къ черту идетъ", -- сказалъ я и зeвнулъ тоже. "Все будетъ хорошо, -- пробормотала Лида. -- Тебe только нужно отдохнуть". "Перемeнить жизнь, а не отдохнуть", -- сказалъ я съ притворнымъ вздохомъ. "Перемeнить жизнь", -- сказала Лида. Я спросилъ: "А ты бы хотeла, чтобы мы жили гдe-нибудь въ тишинe, на солнцe? чтобы никакихъ дeлъ у меня не было? честными рантье?" "Мнe съ тобой всюду хорошо, Германъ. Прихватили бы Ардалiона, купили бы большого пса..." Помолчали. "Къ сожалeнiю, мы никуда не поeдемъ. Съ деньгами -- швахъ. Мнe вeроятно придется шоколадъ ликвидировать". Прошелъ запоздалый пeшеходъ. Стукъ. Опять стукъ. Онъ, должно быть, ударялъ тростью по столбамъ фонарей. "Отгадай: мое первое значитъ "жарко" по-французски. На мое второе сажаютъ турка, мое третье -- мeсто, куда мы рано или поздно попадемъ. А цeлое -- то, что меня разоряетъ". Съ шелестомъ прокатилъ автомобиль. "Ну что -- не знаешь?" {49} Но моя дура уже спала. Я закрылъ глаза, легъ на-бокъ, хотeлъ заснуть тоже, но не удалось. Изъ темноты навстрeчу мнe, выставивъ челюсть и глядя мнe прямо въ глаза, шелъ Феликсъ. Дойдя до меня, онъ растворялся, и передо мной была длинная пустая дорога: издалека появлялась фигура, шелъ человeкъ, стуча тростью по стволамъ придорожныхъ деревьевъ, приближался, я всматривался, и, выставивъ челюсть и глядя мнe прямо въ глаза, -- -- онъ опять растворялся, дойдя до меня, или вeрнeе войдя въ меня, пройдя сквозь меня, какъ сквозь тeнь, и опять выжидательно тянулась дорога, и появлялась вдали фигура и опять это былъ онъ. Я поворачивался на другой бокъ, нeкоторое время все было темно и спокойно, -- ровная чернота; но постепенно намeчалась дорога -- въ другую сторону, -- и вотъ возникалъ передъ самымъ моимъ лицомъ, какъ будто изъ меня выйдя, затылокъ человeка, съ заплечнымъ мeшкомъ грушей, онъ медленно уменьшался, онъ уходилъ, уходилъ, сейчасъ уйдетъ совсeмъ, -- но вдругъ, обернувшись, онъ останавливался и возвращался, и лицо его становилось все яснeе, и это было мое лицо. Я ложился навзничь, и, какъ въ темномъ стеклe, протягивалось надо мной лаковое черно-синее небо, полоса неба между траурными купами деревьевъ, медленно шедшими вспять справа и слeва, -- а когда я ложился ничкомъ, то видeлъ подъ собой убитые камни дороги, движущейся какъ конвейеръ, а потомъ выбоину, лужу, и въ лужe мое, исковерканное вeтровой рябью, дрожащее, тусклое лицо, -- и я вдругъ замeчалъ, что глазъ на немъ нeтъ. "Глаза я всегда оставляю напослeдокъ", -- самодовольно cказалъ Ардалiонъ. Держа передъ собой и {50} слегка отстраняя начатый имъ портретъ, онъ такъ и этакъ наклонялъ голову. Приходилъ онъ часто и затeялъ написать меня углемъ. Мы обычно располагались на балконe. Досуга у меня было теперь вдоволь, -- я устроилъ себe нeчто вродe небольшого отпуска. Лида сидeла тутъ же, въ плетеномъ креслe, и читала книгу; полураздавленный окурокъ -- она никогда не добивала окурковъ -- съ живучимъ упорствомъ пускалъ изъ пепельницы вверхъ тонкую, прямую струю дыма; маленькое воздушное замeшательство, и опять -- прямо и тонко. "Мал