же устали высовывать головы через форточку, чтобы разглядеть сбоку от нашего корпуса, там вдалеке у ворот, масштабную стройку. Сдается мне, что с памятником получилось так же, как в старом анекдоте про психов. Имеется в виду тот случай, когда сердобольный главный врач-новатор построил для психических больных бассейн с вышкой для прыжков в купель. Он договорился с пациентами, что прыгать в бассейн могут все без разбора. Однако воду в него будут закачивать только в те дни, когда весь коллектив продемонстрирует полнейшую дисциплину, образцовое поведение. Никого особо не беспокоили следы массового травматизма у больных: главное - вовремя поддержать энтузиазм у пациентов, тягу к жизни и спорту. Все поголовно хвалили главного врача той психиатрической больницы, называя его добрейшим и милейшим человеком. Хвалили и мы нашего Леонида Григорьевича! По-моему, Леня вел какую-то воспитательную игру с нами! Иначе как понимать его действия: сперва, раздал котят, затем, тихо их изъял и передал в детские сады города и в скаутские лагеря; обещал установить памятник кошечке Люси, но тянет с выполнением клятвенного обещания. И вдруг, даже в столь щекотливом вопросе, я нашел, как мне казалось, правильный ответ: все опять сводилось к разным микробам, точнее, к этологическим различиям представителей микробного мира, живущим внутри людей. Иван Петрович Павлов, и ему подобные личности, как известно, считали, что мысль, рождается в нейронах - в клетках головного мозга. Но я-то знаю, что эта версия - чушь несусветная, проще говоря, собачья чушь! Потому, наверное, академик и поставил собаке, а не кошке, памятник. Великий ученый, словно, создавал символ своей гениальной ошибки - красивой, но недоброкачественной, гипотезе. Такую уж болезнь задали Павлову вирусы, живущие в его нейронах! Академик, по моему разумению, явно переоценивал потенциал человека, вообще, и человеческого мозга, в частности. У нейрона ресурса достаточно только на то, чтобы исполнить роль биологической антенны, приемника, трансформатора, хранилища, передатчика образа мысли, но содержащей строгий и экономный набор информации. Скорее всего, такое заимствование осуществляется из Вселенского информационного поля, или от людей, других источников - из книг, например, являющихся своеобразным "промежуточным носителем" информации. Но в таких ресурсных полях информация уже закодирована "словом", понятным клетке мозга, с ним она работает, как с готовым продуктом. Творцом же Мысли, Слова является Бог. Люди только трансформируют их через нейроны, определяя ими свои поведенческие реакции. Странно, но Павлов был потомственным семинаристом. Ему бы не стоило так переоценивать психические возможности людишек, являющихся весьма несовершенными тварями. А он пытался заставить их конкурировать с Богом. Даже со Сталиным, с его системной, академик не смог сражаться на равных, и все его попытки обращения к мировой общественности с критикой режима страны, в которой он жил, закончились печально. Коварный политический деспот выстроил для великого ученого и его собачек великолепный лабораторный комплекс, который по существу стал тюрьмой для Павлова. Там в "Башне молчания" и закончил свою жизнь академик! Но, может быть, руками земного дьявола Бог наказывал ученого за вероотступничество, за его сомнения в реальности Божьего промысла. Не помогали Павлову и его скоротечные моления. Как бы в насмешку и назидание, был разрушен храм на углу площади перед Московским вокзалом, на купола которого обычно крестился Иван Петрович, и на том месте было возведено бездарное архитектурное творение - круглая "будка" выхода из метро. Свои заблуждения относительно человека Павлов мог легко соотнести со святыми словами. Он-то понимал толк в вещих мыслях. Однако мирская суета захватили ученого - так хотелось прослыть первооткрывателем физиологических тайн высшей нервной деятельности человека. Но слово "Высшая" должна вести человеческую интуицию к Господу Богу, а не к "высоким" человеческим инстанциям - не к сверхчеловеку! Павлов попался на мякине, а за тем уже следовали и методологические ошибки и ошибки реальных научных выводов. Сказано же Богословом Иоанном о Боге: "В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков". А дальше можно было вспомнить и слова из Первой книги Моисеевой: "И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их". Павлову стоило, прежде всего, проникнуть в логику этих слов. Разобраться в сути Вселенской мудрости. А она-то заключалась в том, что человек приближен к Богу по образу, но не по содержанию. Значит и мысль рождается у Бога, а не у человека в голове. Человек же имеет возможность общаться только с готовыми образами слова. Человеку дарится мысль в готовом виде - благодаря Слову, то есть сигналу-символу. Бог наградил человека языковыми возможностями, и это был еще один готовый подарок. Не человек изобрел эти возможности, - он не родил сам себя! Живая материя только потому и живая, что в нее Бог вдохнул жизнь, вселив душу, и в положенное время Он отзовет ее из бренного тела! К сожалению, человек не способен проникать настолько глубоко в суть явлений, чтобы формулировать имманентную тайну. Ему дана способность лишь фиксировать внешние контуры образов. Но Божественная тайна относительно всех первопричин любых явлений останется неразгаданной человеком. Человек не является творцом "сущего", он всегда останется лишь компилятором Божьей Мысли и Божьего Слова. Светлое причастие - дарованное счастье!.. для всех без разбора, без страшного укора: и для святого, и вора. Мечта стучит кровью в борцах за здоровье: для психа-экзекутора, новатора-узурпатора, беса-экспроприатора. Всюду чума ХХ века рушит мозг человека. Но прописано у Него: Нет праведного ни одного. Вокруг людских слов поля плодородные: Познайте истину, и истина сделает вас свободными. Да, да, Люси диктовала мне этот стих. И я воспринимал его как готовый образ, он не рождался в клетках моего головного мозга. Я предполагал, что Люси сейчас на трансцендентальном уровне делилась откровениями только со мной, но я ошибался. Вдруг заговорил Микробник, словно бы начиная оживать под воздействием неведомой силы. И он тоже, стоя рядом с нами у окна и взирая на Кошечку, пробормотал сбивчиво, неуверенно и тихо стихи, одномоментно попавшие и в мой мозг. Значит, ни у него и не у меня в нейронах зародились рифмы, - они были транспортированы туда телепатической силой. Микробник, помолчав несколько минут, заговорил более твердым голосом: - Если верить разбираемой гипотезе, то необходимо соглашаться с тем, что на каком-то повороте судьбы Ивана Петровича Павлова, в клетки его организма вселились микробы, искажавшие код мыслей, воспринимаемых из Вселенского информационного поля. Все это и привело к недопониманию некоторых основ мирозданья, известных только самому Творцу - Богу и, видимо, в некоторой мере Дьяволу. Микробник не обращался к нам напрямую с этими словами, он говорил в пространство, глядя на Люси. Да он просто разговаривал с ней, находясь в состоянии медитации. - Возможна и другая версия: Информационное поле тоже подвержено засорению бракованными мыслями. Тогда необходимо согласиться с тем, что Бог наделил ученых, мыслителей особой миссией. Они как бы инвентаризируют информационный "брак". Успехи науки только к тому и сводятся, чтобы последовательно, совершенствуя научные взгляды, вычищать информационное поле от ошибочных постулатов. Для этого необходимо неустанно рыться в мусоре, в хламе информации, выуживая из нее наиболее достойные представления. Брак же последовательно отметается, уничтожается. - Иван Петрович Павлов, - продолжил разговор Микробник, - все же, был явно избранным человеком. Его испытаниями Бог лишь преподавал урок всем остальным. Однако, как показывает история, большинство людей тупы и примитивны. Мотивация их поступков до изумления откровенно глупа! Словно, они стремятся показать, что руководствуются даже не законами живой природы - к примеру, обезьян, ослов, шакалов - а черпают утилитарные реакции из неорганической химией. Вот их схема: "Н" и "Н" встретил "О" - образовался треугольник. По горячке совокупились, но получилась только вода, то есть "Н2О". Примерно по той же схеме, но с наибольшими эмоциями, происходит иной "групповичок": сливаются в экстазе такие компонентов, как "С2", "Н5", "ОН". Тогда получается компания неорганического характера, называемая обывателем "водяра". Конечно, можно предложить более дифференцированную матрицу: например, сперва встречаются и сливаются в гомосексуальном дуэте две молекулы углерода, образуя единую структуру - "С2". Затем по принципу простого подобия отыскивают друг друга пять недоумков водорода и к ним присоединяются, уже зарание слившиеся в единый радикал "ОН". Так формируется тесная компания, как говорил один из героев знаменитого детектива, "именуемая в простанародие - "банда"! Такие речи уже можно считать серьезной заявкой на оригинальное научное обобщение. Честно говоря, я не ждал такой заявки от Микробника - он, все же, слыл у нас человеком, погруженным в микробиологию и инфекционные болезни, но никак не в социальную психологию. Скорее всего, брат Дмитрий читал мои мысли, либо это святая кошечка делилась с ним и со мной одновременно своими потусторонними возможностями. Правда, в это время она, сидя на столбике забора, умывала лапками свою милую мордашку. Может быть, вот так и намываются, так называемые, гениальные человеческие идеи. Не важно, кто тебя заводит в нужный локус информационного поля, любой посредник из числа "посвященных" выполняет такую задачу эффективнее, чем коллега по работе. - Природа объединения людей в "прайды" почти неорганического качества проста. - продолжил лекцию Микробник. - Слабые, но жадные до жратвы и удовольствий люди, как правило, оказываются менее адаптивными, если они пытаются оторвать себе место под солнцем в одиночку. Они изначально ущербны - либо интеллектуально, либо из-за дефектов здоровья, наконец, по причине сниженного волевого потенциала. Как может, например, усилить свой потенциал наркоман или алкоголик? Да только объединившись с себе подобными субъектами. Нормальные-то люди не захотят с ним тесно общаться, включать его в свою стаю. Меня сильно интриговали высказывания Дмитрия, потому что они полностью соответствовали моим воззрениям. Мне только хотелось сейчас насладить собственное любопытство, то есть дослушать его до конца и как бы со стороны. А он и не собирался останавливать поток откровений: - Не стоит утрировать примеры. Можно обратиться к простым, но весьма распространенным случаям из жизни: например, к мигрантам. В столицу, да и в Санкт-Петербург валят толпами из провинции "смелые" и "решительные", готовые "без страха и упрека" взбираться вверх по лесенке социальных предпочтений. Что же роднит таких людей? Что заставляет их объединяться и теснить старожилов нашего города? Да все та же неограниченная жажда "потреблять"! Естественно, за счет других. Дмитрий по-прежнему ни на кого из нас не обращал внимания, он находился в шизофреническом полети и просто мыслил вслух. Однако режим его повествования гипнотизировался движением лапок Люси. Микробник следил за ее мягкими жестами, видимо, воспринимая их как оркестр движения палочки дирижера. Мне он показался все еще отстраненным, но одухотворенным, а потому восхитительно красивым. Его отличала красота, даруемая светлой мыслью и Божественным даром к высокому творчеству. Микробник был в ночном колпаке с кисточкой, в кальсонной паре, прикрытой накинутым на плечи больничным халатом, щетина на его щеках давно оформилась в неухоженную бороду, но такие мелочи совершенно не портили титана мысли. Ручеек, лившийся сейчас из него, не стоило останавливать, и мы продолжали слушать внимательно своего товарища. - В первом Псалме сказано, по-моему, замечательно: "Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей; но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!" - продолжил Дмитрий. - Лучшего руководства к действию при выборе линии поведения и не придумаешь. Но так действуют борцы-одиночки (для нашего примера, большинство стационарных жителей). А те, кто тянется к законам неорганической химии, исповедуют иные принципы. Они усиливают себя, объединяясь в землячества, партии, банды. Дима, безусловно, прав: я вдруг вспомнил некоторые свои житейские коллизии. Когда готовился к защите докторской диссертации, то в Ученый совет явился посланник вот такого "объединения". Он был делегирован "сворой" приезжих шавок. У него, безусловно, имелся личный интерес. Выходец из глубокой украинской провинции он готов был поставить на карту честь и совесть, даже здравый смысл, лишь бы "использовать момент". Задача того говнюка была проста - надо было попытаться как-то скомпрометировать меня, выдумав невероятную историю о моих мнимых нарушениях, скажем, оформления документов для защиты. Там же, при подаче диссертации в Ученый совет, требуется масса заключений с подписями и печатями. Кто знает, а вдруг какая-нибудь подпись или дата окажется слегка смазанной промокашкой, или вовсе будет отсутствовать в документе? К моему счастью, отважный пилигрим, кстати, в свое время получивший от меня помощь в решении своих научных дел, не смог ничего накопать. Он не сумел теперь "отблагодарить" меня за доброту. Не нашлось дефектов в моих документах, а тягаться со мной в дискуссии о научных выводах у "жалкого шакала" ума не хватало. Я тоже, как и Дима, сейчас вспомнил продолжение Псалма первого, адресованного к порядочным людям: "И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет". В моей жизни все успелось! Воспоминания отогнало новое замечание Дмитрия: - Не стоит обижаться на таких людей и пытаться за зло платить злом же. Ведь порядочные люди сильны своими убеждениями даже в одиночку. А проходимцы могут оставаться на плаву, только объединив себе подобных. Они готовы ради собственных сучьих интересов творить козни. Надо отдать этих несчастных на суд Господа. Помните, как в Псалме сказано: "Не так - нечестивые; но они - как прах, возметаемый ветром. Потому не устоят нечестивые на суде, и грешники - в собрании праведных. Ибо знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет". И опять наш Микробник был прав. Я тоже не стал марать рук о того мерзавца, пытавшегося меня утопить. Он, дурачок, не понимает до сих пор, что Суд Божий может обрушить наказание даже не на его голову, а ударить еще больнее - принести страшное горе близким, его детей! Человек должен спешить искупить свои грехи самостоятельно иначе грядет огромное несчастье - ведь Дьявол может вмешаться в вечный торг за человеческие души, а у него аппетиты немеряны! Но это уже не мое дело, не мой выбор. Я же предпочел устраниться от возмездия - не надо стоять на "пути грешных". Я, пожалуй, теперь и фамилию того типа не вспомню, а Возмездие уже давно включило на него "счетчик"! В голове почему-то вертелись слова Евангелиста Луки; "Он же сказал им: где труп, там соберутся и орлы". Посмотрите, как легко объединяются в "своры" жалкие люди, мерзавцы - они слетаются на поклев собственного трупа, думая при этом, что клюют чужую мертвичину! Я неоднократно убеждался на примерах моих товарищей - тоже "белых ворон" - что подобные истории часто повторяются. Это, можно сказать, явление универсальное в ученом мире, да и в простой жизни. Ущербные, но хищные прибегают, к, так называемой, "реакции группирования". Тот же социальный инструмент используют слабые, малоадаптивные подростки. И как трудно, с неохотой идут на группирование достойные люди. Так не надо давать повод для того, чтобы слетались на свой шабаш, на поклев орлы-стервятники - охотники за мертвечиной. Не надо быть политическим трупом! Микробнику стал вторить и Чертежник - чувствуется, что, побывав в отделении интенсивной терапии из-за коллизий со здоровьем, они оба успели многое переосмыслить. Брат Николай тоже взялся за цитирование Священного писания, но его качнуло волной к другому "борту": - Друзья, братья, я хотел бы напомнить вам Псалом четвертый: "Гневаясь, не согрешайте; размыслите в сердцах ваших, на ложах ваших, и утишитесь". Оба "толмача" поникли головами. Сдается мне, что среди предков у них затерялись и служители культа, иначе, откуда быть такой натуральной скорби, проникновенности и умению к месту вытащить из кладовых памяти подходящее моменту Вещее Слово. Вот опять выявилось генетическое блудодействие и микробные транскрипции, проходящие через века, годы и расстояния. Я охнуть не успел, как оба "толмача" скатились на первую ступень транса и, закатив глаза, запричитали: - "О, бездна богатства и примудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!". Этот текст, мне помнится, был зачитан из Послания Святого Апостола Павла Римлянам, кажется, из 11 главы. Но я перехватил у медитирующих инициативу и продолжил чтение следующей цитаты из того же послания. Это был еще тот вопрос: "Ибо кто познал ум Господень?" Но оба шамана, углубляясь в религиозный транс, доходящий почти до творческого фанатизма, всхлипнув, словно, от обиды за то, что у них отбирают последнюю краюху хлеба насущного, встрепенулись. Братья Николай и Дмитрий перед самым глубоким "погружением" обогнали меня, заключив диспут еще одной цитатой из Послания Апостола Павла: - "Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки. Аминь". 3.4 На этом акценте мысли эфирное тело кошечки Люси пропало, растворилось в воздухе. И забвение моментально прошло, все старожилы нашей палаты превратились в обычных земных людей, в меру религиозных, но крайне любопытных и охочих до впечатлений, склонных потреблять пищу земную и любить порочных российских женщин. Витя - наш признанный поэт - ударил лично меня в солнечное сплетение - а, может быть, и значительно ниже, - так больно своим поэтическим мастерством, что я, от душивших меня слез, ослеп и потому не видел, а только услышал, как зарыдали остальные члены нашего дружного коллектива: Я на одной ноге вращаюсь, мечтою мощно насыщаюсь, К делам земли, слегка горя, лечу к тебе - в далекие края: слежу, как тело обнаженное, тугое, солью раздраженное, уже творит ошибок страсть, алкает сказку, пищу, власть. К чему нам много говорить. Пора пришла: хочу любить! Уста их Произносят надутые слова; они оказывают лицемерие для корысти. Витя - этот поэтический демон - затуманил мои больные мозги надолго, и я, к стыду своему, не увидел, как вошла в палату Инна Станиславовна. Я только почувствовал всеми фибрами души ее вхождение в наш каземат, где душилась прежней администрацией свободная любовь. Орган мой откликнулся на ее приход так же ясно и многообещающе, как может откликаться и все остальное тело на дуновение весеннего ветра или парную баню. Мой восторг нельзя было не заметить, ибо он выступал впереди меня ровно настолько, насколько мог к тому времени. Душа моя впечатлялась сильно, словно только что с нее содрали толстую шкуру социальных ритуалов. Ориентируясь на шелест шагов и чуть слышное шуршание одежд, на аромат духов, я с полного разворота грохнулся перед любимой женщиной на колени, и приклонил "буйну голову". Так стареющие герои-генералы в восторге приклоняют голову перед знаменем дивизии, с боями прошедшей через огонь сражений. Эффект был невообразимый, особенно, если учесть, что при этом я опрокинул тумбочку, на которой стоял графин, полный питьевой воды, и несколько стаканов с чайными ложками в них. Из лужи и осколков стекла, перемешанных с фрагментами моего разбитого сердца, меня вынимали теплые, нежные руки. Наши остолопы, конечно, застыли, как участники финальной сцены гениальной комедии Николая Васильевича Гоголя - "Ревизор". Эти ироды зажали аплодисменты и крики "бис-с!" А, вместе с тем, мне было необходимо сказать наедине моей возлюбленной многое - да, да, многое из того, что я таил в закромах своей души уже долгие годы. Ведь это она была той "мечтой", о ней Витя упоминал в своем гениальном стихе. У каждого человека своя мечта, и любой праведник идет к претворению ее в жизнь исключительно своим путем. Один мечтает о "бутылке", другой - о "последнем глотке", третий - о карьере, четвертый - о деньгах. А я всю жизнь мечтал о женщине-сказке, о той единственной и неповторимой, выдуманной мною. Я понимал, что тешил себя несбыточными иллюзиями, но все равно мечтал! Сейчас, стоя на коленях, я лепетал свои скромные признания, а Инна Станиславовна тем временем пыталась пригладить остатки волос на моей низко опущенной голове. Я словно бы подставлял шею для того, чтобы на нее взгромоздили и потуже затянули хомут, а в затылок влепили крутой щелбан. Я, обоссавшийся от восторга и вымоченный водой из разбившегося графина, сдавался на милость победителю! А ей, я это чувствовал, нравилась такая ситуация. Но я-то знал, что победа ей самой выйдет боком, потому что нельзя воспринимать с восторгом унижение мужчины, его откровения и раскованность необходимо ценить. Ей следовало встать рядом со мной на колени в лужу, лить слезы и прямо сейчас начать ублажать меня половыми излишествами... а она медлила... а мои остолопы смотрели во все глаза... а у меня отекала мошонка! С колен она пыталась приподнять меня, но я сопротивлялся, как бы дичился ее нежности, - я целовал ее руки и уже подбирался к ногам, а там и к бедрам, и выше - к ажурным трусикам. Но остолопы - мои коллеги - разинули рты: словно в планетарии они дожидались восхождения Полярной Звезды или Солнечного Затмения! Им, видимо, чудилось приближение самых горячих сцен, - и они хотели "поучаствовать". Нет сомнения, что все - в том числе и она сама - надеялись, что половой акт обязательно свершится, именно сейчас, на глазах у доверенных лиц, то есть прилюдно. Но я-то понимал, что "святое" нельзя творить в антисанитарных условиях, практически, во время надвигающегося обхода лечащего врача. Однако, честно говоря, я уже сам начинал ощущать в себе приток сил и раскрутку основной "пружины", готовой вот-вот сорваться. Но у интеллигентного мужчины в нужный момент всегда должен срабатывать стопор, даже если ему это дорого обходится! Но я почему-то скосил глаза влево, тут же почувствовав благородный трепет: на полу лежала, оброненная Инной Станиславовной в борьбе с весом моего коленопреклоненного тела, книга... На лицевой стороне обложки было написано: Павел Катаев - "Один в океане". Информационная молния больно резанула по интеллекту. Я моментально накрыл книгу своим распластанным телом. Мой мозг отдельно от тела уплыл в прошлое, в детство: подмосковное Переделкино, Писательский городок, дачи великих писателей и наша ватага ребятишек - наследников мастеров слова и маститых адмиралов флота Российского. Разница в возрасте с Павкой Катаевым и Женькой Чуковским у нас была в три года, - они оставались старшими, лидерами. Но они были компанейскими парнями и меня с братом втянули в свою компанию. К тому времени я же слыл аутистом, то есть "вещью в себе". Они интересовали меня постольку поскольку, честно говоря, мне было интересней лежать на животе в песочнице и наблюдать передвижения муравьев. Я пытался расшифровать законы их передвижений. Но душа и мозг неожиданно развернулись к исследованию нового чувства, возникшего как удар грома среди безоблачного неба. Ирочка - юная балерина терзала меня необходимостью лицезрения ее регулярных тренировок. Та гимнастика тела, наверное, была обычной для людей, посвятивших себя этому серьезному и трудному виду искусств. Мой выбор предмета увлечения - почти, что любви - в основных чертах сближал меня с Всесоюзным Старостой Михаилом Ивановичем Калининым. Он тоже имел обыкновение скользить на подобных "арбузных корках". Я был пажом и галантным кавалером избранницы. Мы с ней представляли собой занятную пару: она высокая и стройная, а мой рост достигал отметины - "от горшка два вершка". Но я уже тогда был способен любить и, что самое главное, демонстрировать это чувство, одновременно исследуя его резонанс в моих органах и тканях. Имя "Ирина" на всю жизнь останется для меня тем локусом минорисом, на котором я буду скользить и спотыкаться с невероятным упорством. Вдруг очень болезненная заноза воткнулась мне прямо в продолговатый мозг. Но я не мог понять: по какому случаю это несчастье?! Что-то беспокоило память и сознание: может быть, к плохой погоде?! Нет, нет, переживание явно цеплялось за что-то личное. И тут я понял, в чем дело. Один мой давний приятель - сейчас уже, к сожалению, числящийся среди тех, кто пребывает на том свете, - рассказывал, что с ним происходила примерно такая же история и тоже с девочкой по имени Ира, занимавшейся балетом. Его детский роман состоялся в Переделкине. Мы не успели с ним договорить до конца, не удосужились обсудить детали. Так ведь всегда бывает: вытесняешь "второстепенное" ответственными делами и важными разговорами. А потом, через десяток лет, понимаешь, что к тому разговору вернуться уже нет никакой возможности. Но сейчас мне казалось, что я трансформирую информацию не о собственных переживаниях, - пожалуй, уж слишком гладко все у меня получается. Скорее всего, нынешние мысли прилетели по трансцендентальной связи от того человека и переплелись с обрывками моих давних ощущений, теперь уже сильно подзабытыми. Но какое это имеет значение, если мне так хорошо и славно вспоминать былое вновь и вновь! Воспоминания детства унесли меня от Инны Станиславовны - вот она мужская верность, особенно, если ее носитель аутист. Перевернув книгу, я рассматриваю на задней обложке фотографию Павла и читаю краткое посвящение: "родился в Москве в 1938 году. Он не остался в тени знаменитых отца Валентина Катаева и дяди Евгения Петрова и обрел в литературе свое собственное лицо. Опубликовал несколько повестей, получил известность как автор детских книг. Роман "Один в океане", сюжет которого выстроен на ассоциациях рассказчика, представляет творчество Павла Катаева с неожиданной стороны". Теперь внимательно рассматриваю "собственное лицо". С фотографии, срок исполнения которой, видимо, более ранний, чем издание книги, на меня смотрит человек с основательно подкрашенными волосами - о, эта попытка скрыть седину, подретушировать следы надвигающейся старости может говорить о многом! Он лысоват больше, чем надо в том возрасте, с открытым лбом и большими ушами, почти, как у китайца, хорошо знающего, что такая анатомия - свидетельство мудрости и тонкости восприятия. Массивный нос - это уже лесть "мужскому достоинству", расположенному значительно ниже. Вялые губы бабника подтверждают и, вместе с тем, корректируют собственные слишком высокие представления о "мужественности". Глаза могут оказаться молодецки-бесстыжими, но они предусмотрительно спрятаны за максимальный прищур. В общей сложности, это физиономия, скорее татарина вперемешку с одесским, но только не московским евреем. Мне он чем-то напоминал Буша-младшего, только генетические корни у моего приятеля были спрятаны в крымских степях и одесских катакомбах, а у нынешнего американского президента - в степях и в каньонах Техаса. Более глубокие биологические раскопки не имело смысл проводить, потому что они не определяли главный этап закладки поведенческой программы у этих двух персонажей. Главное, что тот и другой не тянули на звание "гениальных личностей", а были простыми, земными людьми - "Божьими тварями", как говорится. Причем, я был склонен воспринимать достоинства обоих в меньшей степени, как "Божьи". Мне казалось, что в большей мере к ним подходит понятие "твари". Только в религиозном значении, то есть как "тварный", иначе говоря, сотворенный Богом, видимый и духовный. Что-то в них было такое, что предупреждало: за ребятками тянется след специфических поступков, которые не стоило идеализировать. Самое приятное: они и сами не стремились идеализировать свои достоинства, хотя пыжились самоуважением средней степени тяжести, как говорят врачи. Я задумался над тем, чем же Павел напоминает мне Буша-младшего?.. Все ясно: в том и другом случае речь идет о мужчине, который желает казаться "мужчиной-гигантом", но на самом деле в нем слишком много скрытой женственности, идущей от актерства. Все решительные мужские жесты - как-то, похлопывание по заднице супруги перед телекамерами (Буш-младший), или стремление подтвердить справедливость ореола бабника (Катаев-младший) - исходят не от "маскулинности". Упитанная "фемининность" от рождения поселилась в сердцах двух сравниваемых персонажей. Актерство по женскому типу - вот она скрытая пружина этой парадоксальной "мужественности". Как заметил бы психоаналитик, "истероидный радикал", среди "шизотимности" и "эпилептоидности", превалирует в психологии таких личностей. Память сохранила детские заявки Павлика: "Я обязательно стану хирургом - буду оперировать в мирное время, а для войны подготовлюсь на звание летчика-истребителя". Вот они далекие планы жизни, а теперь реальное их осуществление - "опубликовал несколько повестей, получил известность как автор детских книг". Установки Буша-младшего оставим в покое: у них в Америке не все так просто. Да и вообще - стоит больше заниматься "отечественными проблемами", чем лезть в таинственные дебри других континентов, иных сообществ. Американцы и "без сопливых обойдутся"! С колен я поднялся самостоятельно и, уже не замечая никого, прошел в свой угол, грохнулся на койку. Мне не терпелось прочесть единственный роман, рожденный на склоне лет моим товарищем по детским забавам. Через десяток, другой страниц почувствовал, что писательская техника знакома - конечно, это метод его отца, использованный в "Святом колодце", "Траве забвенья" и других поздних произведениях. Тогда маститый писатель стал называть себя самым первым "мовистом" в России. Но то был прыжок в "новое", еще малоизвестное нашему "серому читателю". А совершал тот прыжок с парашютом новой марки Валентин Катаев - один из творцов соцреализма, в зубах навязший своими штампами - "Время, вперед!", "Белеет парус одинокий", да и всей тетралогией "Волны Черного моря", "Сын полка" и прочим. То были идеологические штампы, умело вырабатываемые за письменным столом талантливым человеком, хорошо понимающим, что если не успеешь ты выполнить социальный заказ, то тебя обойдут другие. Но есть-то было надо, необходимо добиваться места под солнцем! Валентину Катаеву приходилось выполнять и другие социальные заказы: например уговаривать Ивана Бунина вернуться на "родину". Но мудрец и знаток жизни - Бунин сорвался с крючка, хотя именно он когда-то учил писательскому мастерству способного выпускника Одесской гимназии Катаева. Он мог бы, кажется, и больше доверять своему былому ученику и пойматься на блесну его идеологического спиннинга. Бог хранил великого русского писателя, лауреата Нобелевской премии. Но это сберегло и Валентина Катаева от грехопадения: что бы он делал остаток жизни, усади он своего учителя в казематы ЧЕКА. Уверен, что Павел Катаев чем-то отличается от своего знаменитого отца и дяди! Я читал недетский роман моего товарища и понимал, что у Павла появилось что-то в виде добавки к основному творческому рецепту отца. И это "что-то" было заимствованно, скорее у Владимира Набокова, чем у близких родственников. Тот тоже славился склонностью к воровству ценностей по части "метода" - уж находки Ивана Бунина в области стихосложения молодой шустрец Набоков обобрал основательно! Павел добавил к тому еще и "винегрет" из писательской техники истинных "западников". Всему виной, конечно, Сартр со своим пикантным экзистенциализмом в литературе. А за ним тянется и Генри Миллер с излишней раскованностью и длинными разговорами о "суете вокруг дивана". Кафка, покашливая туберкулезными бактериями, помогает Павлу плести сети мифологизмов. Да и другие "революционеры" в искусстве сорить словами помогли "детскому писателю" по-современному преобразить собственное творчество. В такой каше видятся и следы особой жидкости из-под Юза Алешковского. Очень скромные намеки на гениальную алкогольную раскованность, смешанную со специфической энцефалопатией, идущую от незабвенного Венедикта Ерофеева, от его "Москва - Петушки", можно подметить в частых разговорах о "выпивке". Смак от таких занятий муссируется даже тогда, когда выпивается всего одна бутылочка пива! Но у каждого свои аппетиты - претензий в этой части к автору быть не может. У меня давно создалось впечатление, что многие современные писатели как бы объединились в страстном желании "выпрыгнуть из собственных порток". Особенно это заметно по Виктору Ерофееву. Но я не отношу такие занятия к преступлениям и уважаю новых творцов стихов и прозы. Не надо забывать, что они полновластные и законные наследники революционных преобразований в литературе. Приятно, что нынешнее поколение писателей является максимально образованными, хотя бы по российским меркам, профессионалами - языковедами, душеведами, философами, историками, публицистами. Кто из них в строю писателей есть первый, а кто - второй? - не имеет большого значения. Я ведь и сам, занявшись художественной литературой, фиксировал у себя те же особенности. Но меня до того муштровала основная профессия - необходимостью проведения тщательных исследований, ответственностью за точность их результатов, обоснованность выводов. Мучила обязанность предварительного написания массы научных статей, разбросанных теперь по различным изданиям. После цифры "100" - я перестал их считать. Правда, теперь я полагаю, что и писать их было не нужно! Больше всего, наверное, меня дисциплинировало, совершенствовало "строевой шаг" и "боевую выправку" - это последовательное выполнением кандидатской и докторской диссертаций по проблемам медицины. Когда ты видишь, что за твои ошибки или верхоглядство идет расплата жизнями и здоровьем людей, то невольно исправляешься. В ту же кучу тренирующих обязательств можно свалить и чтение лекций, да участие в различных конференциях, совещаниях, заседаниях и прочее... От того мы с Павлом находились в неравных условиях, но читали, видимо, одни и те же книги, да размышляли над схожими загадками жизни в бытовом ее виде, так сказать. Иначе говоря, нас вел Господь Бог к выполнению индивидуальной миссии разными путями, но окончательная посылка была схожей. Мы были обязаны озвучивать, так сказать, "глас вопиющего в пустыне". Вот мы и спотыкаемся с моим былым товарищем, примерно, об одни и те же камни. И не нам судить, как удается выполнять наказ евангелиста Марка: "Глас вопиющего в пустыне: приготовьте пути Господу, прямыми сделайте стези Ему". Читая дальше роман Павла, обходя его повести, выпестованные в духе соцреализма, натыкаюсь на имя Катя. Тогда вспоминается первый рассказ Павла Катаева, опубликованный очень давно в журнале "Юность", еще в ту пору, когда его главным редактором был знаменитый Валентин Катаев. Рассказ назывался, кажется, "Жадная Катя". Почему-то застрял Павлик на том женском имени. Хорошо помню, что прочел я его очень давно, сидя в маленьком зале библиотеки Ленинградского нахимовского военно-морского училища, где тогда меня учили уму-разуму. Был удивлен: Павел отступил от "детской программы" - ни стал ни летчиком, ни хирургом, а пошел по стопам отца. Те его первые шаги были косолапыми! Рассказ был слабым, потому что писатель только рождался, переживая тяжелый период новорожденности, грудного вскармливания. Но я был рад реальному известию о том, что "жив еще курилка"! Сильно запеленованный, стиснутый жгутами политической цензуры и, видимо, мудрыми советами маститого отца, да святой памятью знаменитого дяди, молодой писатель мучил свою "Жадную Катю" немыслимо. Я сопереживал Кате, ее горькой доле и тому, как ее унижал молодой писатель. Родись Павел Катаев позже, скажем, во времена Виктора Ерофеева, то он, скорее всего, начал бы и детские рассказы и повести с путаного экзистенциализма. Полагаю, что и его "первая Катя" выглядела бы привлекательнее и наряднее. Он описал бы свою "первую женщину" иначе: любовь комсомолки, не побоявшейся взвалить на хрупкие женские плечи тяжелый груз недолговечных отношений с перспективным молодым писателем, была бы выдержана в пастельных тонах! Подозреваю, что трудности идеологических маневров при написании рассказа, первые личные впечатления о разнополой любви, суровая судьба простенькой девушки заставили молодого писателя решительно шагнуть в детскую литературу. Эта область "вещих слов", скорее всего, - менее трудоемкая, неплохо оплачиваемая, более независимая идеологически. А рядом были великолепные примеры: друг детства Женька Чуковский, владевший секретами наблюдения за крепостью мастерства своего великого деда, проживал на соседней даче. Наверняка, он из чувства молодежной солидарности мог порассказать за бутылочкой пива Павлику Катаеву массу интересного. Правда, сам Женька остался верен своему детскому прагматизму, всегда меня поражавшему: он не стал детским писателем, напрочь забыл о судьбе дедовского "мойдодыра", а занялся постижением операторского искусства на Всесоюзном телевидении, мимоходом выбрав в жены себе дочь великого композитора. Детские книг Павла Катаева я не читал - охотно верю, что они достойного качества - и, как писатель, он выпал из моего поля зрения после знакомства с первым рассказам на долгие годы. И вот теперь - надо же - "возвращение на круги своя"! Это очень приятно! Любой писатель - это уникальное явление в том смысле, что Бог выбрал конкретного человека, чтобы продиктовать ему свои мысли. Слова могут быть и писательского выбора, но мысли-то только Божьи или дьявольские. Иных не существует! Миссия писателя, оказывается, сводится к подпитке информационного поля, трансформации Божьих мыслей на промежуточный носитель, а уж с него пойдет наполнение "голов трудящихся". Не делай того Бог, то утратит человечество память о маршрутах поиска нужного локуса информации. Вот почему одному вменяется в обязанность делиться представлениями о красоте, тогда такой автор много работает, оттачивая метод общения со словом, учится плести "ажурное" произведение искусств. А само-то слово при этом может быть обращено, скажем, к рассуждению о правилах сервировки обеденного стола. Но это будет посыл человеку навыка воспитания своей души красотой. Это будет разновидностью суфизма - то есть воспитанием красотой! Другого своего адепта Бог надоумит делиться историческим опытом или философскими размышлениями, тогда рождается "плотная проза": в ней мыслям просторно, а словам тесно. Она будет совершенствовать интеллект человека, общественное самосознание. Но для такой прозы Павлу было необходимо все же прежде стать "хирургом" или "летчиком-истребителем". Нужно покрутиться в своей "основной профессии" лет так тридцать, а уж потом, постигнув святая свя