стати, ты завила волосы, - замечаю я. - Да? - Очень кстати, - но заметно, что она сердится не на самом деле. - Знаешь, в последний день я очень нервничаю. Не из-за себя, из-за тебя. Хотел ты этого или нет, теперь ты мне дорог, хотя иногда кажется, что я тебя совсем не знаю. Я этого не хотел, Вера, ты же знаешь. - Гоген не говорит со мной о деле, которым ты занимаешься, - продолжает Мухина, садясь на подушку, чтобы чувствовать себя выше. - У Ван Гога и Ренуара я, естественно, не могу спрашивать. Ты тоже не говоришь мне ничего. Я понимаю, что меня твое задание почти никак не касается. Но ты можешь хотя бы успокоить меня, сказать, что тебе ничего не угрожает, что ты не дашь втянуть себя в эту игру... - Какую игру? - Цепочка самоубийств. Это же просто игра, как ты не понимаешь! Сейчас мне хочется верить, что это не так, но еще совсем недавно я думала, что ты нужен Ван Гогу, чтобы стать одним из звеньев в череде смертей. - И ты молчала? - Я вообще редко молчу, по твоим словам, - огрызнулась Мухина. - Я тебе с самого начала говорила, чтобы ты был осторожен. Или ты не помнишь? Помню что-то такое. Ну, так я осторожен. Осторожен! Осторожен! Раз-раз! Я пытаюсь делать гимнастику, не вставая с постели - тянусь руками к носкам ног, спрятанным под одеялом с веселыми мишками (одеяло моего "братца" - вполне в его стиле). - Есть задание, Вера, - должен же я тоже дать кому-нибудь задание. - Прочитай эту книжку до вечера и скажи потом, что ты думаешь о тексте, авторе и возможном читателе. Я стараюсь выглядеть совершенно серьезным, протягивая ей покет-бук, экстравагантно подаренный мне Малевичем. - О чем книжка? - она взвешивает текст на ладони, очевидно, для того, чтобы определить, о чем на страницах идет речь. - Фантастика? - Детектив, - отвечаю я. - А зачем его читать? - удивляется Мухина, иногда моя симпатия к ней принимает грандиозные формы. - Сальвадор Дали вырвал из этой книжки листок для предсмертной записки, - говорю я. - Ладно, я прочту, - она прячет книгу под одеяло, чтобы вдруг не забрал, если сейчас передумаю. Я действительно решаю в шутку отобрать у Мухиной только что переданную ей книгу, и между нами завязывается смешная потасовка. Запутавшись в одеяле, я падаю на ковер, откатываюсь в сторону, чтобы приготовиться к новомузлодейскому нападению на рыжую противницу, но перед этим выгибаю спину и, потягиваясь, почти делаю "мостик". Отсюда, с ковра у кровати мне хорошо видна перевернутая небом вниз балконная дверь, а за ней - в полупрофиль, руки спокойно лежат на оградке, стоит Жоан Миро. 37. Плохой детектив Мухина сидит на кровати. Я - по-прежнему на полу. Миро посоветовал нам не вставать и не делать слишком резких движений. Ему легко просить нас об этом - в руке Миро держит увесистый тускло-черный пистолет. - Если хочешь, я расскажу тебе все, что об этом думаю, - предлагает Миро, прохаживаясь по спальне. О чем "об этом"? Ах да, об этом! - Твой брат решает убить себя, - начинает Миро построение своих тезисов, которые, судя по первому из них, будут предельно серьезны. - Почему он решает это сделать - неизвестно, но это решение не может отменить даже его любовница, Яблонская. В последние дни он говорил очень много, как будто боялся - что-то очень важное останется за кадром. Тогда я уже знал, что Дали собирается убить себя. Думаю, знал не я один - смерть Сальвадора давала знать о своем приближении знаками, наполнившими его жизнь... - Какими знаками? - это я. - Не перебивай! - мой телефон, который Миро держал в руке, летит в мою сторону, ударяется об пол и исчезает под кроватью, а после этого спокойно, сдержанным голосом: Пожалуйста, не перебивай, пока я не закончу. И ты тоже помолчи, ладно? - обращается он к Мухиной, та кивает, все же подняв при этом брови. - Очень важно не мешать мне сейчас говорить, иначе я собьюсь с мысли, - продолжает Миро. - Я мало что понимал из того, о чем говорил Сальвадор. Он взял привычку изъясняться символами и многослойными метафорами. Думаю, по сложности оборотов он дал бы тогда фору десяти талмудистам. Я не понимал твоего брата, и он понимал это. Когда я видел его в последний раз... Это было за день до его смерти, мы встречались здесь, в этой квартире. Он уже не выглядел ни напуганным, как раньше, ни отстраненным, как еще раньше. Он взял меня за руку, вот так, - Роден взял меня за руку, но рукопожатие как бы соскользнуло, и его пальцы удержали только мой мизинец. - И он сказал мне: "Послушай меня, Жоан, и запомни все, что я скажу". И я запомнил. Это было не сложно. Миро стал у окна. Сейчас я обратил внимание на то, что передо мной достаточно немолодой мужчина. В такового Миро на глазах превращался из человека неопределенного возраста (двадцать восемь-тридцать восемь). А может, в какой-то момент его жизнь раздвоилась и расчетверилась, расколовшись о неведомый рядовым дилерам наркотик, и он стал стремительно стареть, набирая годы, как гроссмейстер набирает очки, играя сразу на нескольких досках. - Дали сказал мне: "Все это - чехарда. Когда ты прыгаешь, ты как бы жив, когда опускаешься - как бы нет. Если ты в прыжке - сейчас опустишься на землю. Если на земле - сейчас прыгнешь...." - Он и прыгнул, - сказал я, позабыв про настоятельную рекомендациювоздержаться от замечаний. И я тут же пожалел, что открыл рот - Миро навис надо мной угловатым монументом гнева, и от дула пистолета, надавившего на мой правый глаз, по поверхности мозга разбежались оранжевые круги. Пауза. Миро молчит. Мухина молчит. Я больше всех молчу. - Ллладно, - произносит Миро, убирает пистолет, выпрямляется и встряхивает головой, что поймать недалеко улетевшую мысль. - Продолжим. - Миро снова поймал мой мизинец в капкан своих деревянных пальцев. - Затем Дали сказал мне следующее: "Мы больше никогда не увидимся. Это ни плохо, ни хорошо. Так нужно для того, чтобы разрушить Тренинг. Когда все, кто составлял Тренинг, погибнут один за другим, Тренинг перестанет существовать как общность людей и начнет свое существование в новом качестве". После этих слов он замолчал. Он замолчал, глядя на нас в упор. Мы, судя по всему, являли собой нерадостную картину. Мухина к тому моменту уже поняла, что в конце рассказа Миро нас застрелит, и слушать ей стало не интересно. Я же, напротив, старательно погружался в этот аудио-бред, производимый Миро, и, наверно, тоже неважно выглядел поэтому. - Плохо выглядите, мальчики и девочки, - сказал Миро без интонации, затем продолжил: Я спросил его: "В какое качество перейдет Тренинг?" "Тренинг станет просто идеей, понятием. А каждый из нас станет составляющей частью этой идеи. Мы будем существовать в веках как письменность и получим подлинную жизнь в апокрифичных текстах, как все праведники, что упомянуты в Пятикнижии". Миро отдышался, вытер каплю слюны со щеки стволом пистолета. - Именно это твой брат мне и сказал. Слово в слово. А после этого он попросил: "Жоан, пообещай мне, что, когда Тренинг призовет тебя к твоему новому существованию, ты пойдешь на зов, не оглядываясь назад. Пообещай мне!" - Миро сжал мой мизинец так, что тот хрустнул. - И я пообещал, что мне оставалось делать! Тогда Дали взял мой палец, как я держу сейчас твой, - тиски его пальцев стали еще крепче. - Хрясть! Он сломал мне мизинец на левой руке. "Чтобы ты не забыл про обещание", - сказал Дали, и больше я его не видел. Он отпустил мою руку. Мой мизинец, как ни странно, не был сломан, как у Миро. - Я сделал из этого разговора только один вывод, - задумчиво произнес Миро. - Кто-то целенаправленно и профессионально свел твоего брата с ума. Кто? Тот, кто на самом деле стоит за Тренингом. Подозреваемых несколько. ЭтоВан Гог, манипулятор высокого класса, он на это способен. Это Яблонская - она была ближе всех к Дали и даже не скрывала своего участия в Тренинге. Это Роден, он, по твоим словам, собирался убить и меня, и Ван Гога. Это ты - неизвестно откуда взявшийся наследничек, о котором неделю назад никто и понятия не имел. Миро собирался назвать еще кого-то, но решил, что мною список подозреваемых в совершении самоубийств можно закончить. - Из меня плохой детектив, - признался Миро. - У меня не хватает нервов на дедукцию, - кривая улыбка. - И в то же время я понимаю, что, бездействуя, подвергаю свою жизнь ежеминутной угрозе. Поэтому я решил избавиться от всех подозреваемых. Ван Гога сейчас ищут, Родена, наверно, уже нашли - он в Киеве. Яблонскую этим вечером ждет встреча с Шагалом. Ты оказался первым в моем списке личных визитов, потому что у меня к тебе есть один приватный вопрос. Знаешь, какой? Он прищурился, глядя на меня, словно рассматривал насекомое. - Вижу - знаешь, - легкий укоряющий стук дула пистолета о мой лоб. - Два кило. Отдай их, они тебе все равно теперь ни к чему. 38. Правила меняются - О чем он? - тихо спрашивает Мухина. - О кокаине, - говорю я. - Миро думает, что я взял два килограмма кокаина, который принадлежал ему и Сальвадору. - Как будто это не так! - ехидно перебил меня Миро. - Постарайся вспомнить, Альбрехт, напрягись. Синяя спортивная сумка... Весит два килограмма... - Синяя сумка? - переспрашивает вдруг Вера. - Ее переложили на антресоли. Только в ней не было наркотиков - сумка набита всякой ерундой. В ней, кажется, несколько фонариков, какие-то провода, электрическая отвертка и много коробок с шурупами. - Коробки открывали? - интересуется Миро, пистолет направлен на мою самоотверженно завирающуюся подругу. - Нет, - говорит Мухина. Что ты делаешь, Вера? Чего ради ты это делаешь? Даже если Миро подпустит тебя достаточно близко, ты не успеешь продемонстрировать ему технику захвата, как демонстрировала мне десять минут назад. Миро готов стрелять в любую секунду, и, наблюдая за их беседой, я не мог понять, то ли эта секунда, покачиваясь, немного отдаляется, то ли, наоборот, стремительно приближается отрывающимся от рельс паровозом. - Где сумка? - спрашивает Миро. - Принести? - предлагает Мухина. - Просто скажи, где она. - За ванной, перед кухней полка под потолком. Сумка возле коробки с елочными игрушками. Интересно, он сейчас за ней пойдет? - Нет, - отвечает Миро невидимому оппоненту, поднимая при этом руку с пистолетом. - На антресоли я полезу без вас. - Она врет, - говорю я. - Нет там никаких антресолей. И сумки там нет. Если хочешь получить свои наркотики, давай переговорим об этом. Я думаю, мы сумеем договориться... - Нет, дорогой мой! Переговоров больше не будет, - Миро теряет самообладание. - Что, мальчишка, совсем смерти не боишься?! Тоже надеешься на веки вечные перевоплотиться в книжку про Тренинг? Мне страшно, а ведь я почему-то был уверен, что за несколько минут до своего полного исчезновения, страх не может набрать такой силы. - Самое. Важное. В туалете. Пикассо. Записка, - скажу честно, зубы дрожали, поэтому приходилось произносить фразы не длиннее одного-двух слов. - Он. Оставил записку. Я нашел. Ее. - Интересно, - Миро на какое-то время забыл про спусковой крючок. - Где же ты ее нашел? Я сам там все осмотрел. Два раза. Дар членораздельной речи вернулся ко мне из чистилища, на краю которого я балансировал с пулей, что замерла перед моим носом в ожидании скорого освобождения. - Пикассо оставил записку изнутри на крышке коробки для туалетной бумаги. Я подумал сейчас, что тебе интересно будет узнать, что написал перед смертью Пикассо. Ведь я стер эту надпись и никому о ней не говорил, так что, если бы ты меня убил минуту назад, то потерял бы одну очень важную информацию об этом вашем Тренинге. Миро облизнул губы, Мухина тихо кашлянула. - Что же там было написано? - спросил Миро. - Что написал Пикассо на этой чертовой коробке для сраной бумаги? - Не сраной, - поправил я. - Это была коробка для рулона туалетной бумаги. - Не вздумай смеяться надо мной! - неожиданно высокой нотой взвизгнул Миро. - Не вздумай! Он обхватил мою голову левой рукой и чуть не вдавил мне в череп ствол пистолета. Сквозь обхват я слышал, как кричит Вера и монотонно диктует Миро: - До пяти. Слышишь, Альбрехт? Считаю только до пяти. Повтори, пожалуйста, текст, который был написан нашим общим знакомым Пабло Пикассо незадолго до смерти. Ты меня хорошо слышишь? Имитация кивка, исходящая от меня. - Раз. Два. Три. Он очень быстро считает. - Четыре. Сказать правду? Убьет. Неправду - все равно убьет. Правда и неправда одинаково обесценились для меня в эту минуту, и я выдавил из себя, сквозь толщу заполненного бицепсом пиджачного рукава, сжимавшего мою голову: - "Жоан Миро". Пикассо написал: "Жоан Миро". Собственный голос и пронзительный крик Веры - последнее, что я слышал. Темнота в глазах мгновенно и невыносимо посветлела, словно залитая проявочным раствором, и я подумал, что меня уже скорее нет, чем есть, значит, Миро уже нажал на курок. 39. Белые буквы И что? И что? И что? Это снова мой голос. Словно царапина от кредитной карточки на компакт-диске - снова и снова я твержу эту словесную формулу, которая должна магическим образом вытащить меня из безвременья и беспонятья, в которых я оказался, потеряв нити, связывавшие с замечательной действительностью. "И что?" И что, и что, и что, и что, и что, и что? Увесистая пощечина возвращает все на время утерянные связи. Это Мухина. - Прекрати истерику, - говорит она. Я прекращаю, обнаруживая при этом, что никаким делом, кроме упомянутой выше истерики, я не был занят. - Где Миро? - спрашиваю я. Мухина кивает в сторону кухни. - С ним все нормально? Какой дурацкий вопрос задал я только что! - Нет, - говорит Вера. - С Миро все ненормально. Я встаю с ковра и иду в коридор, откуда уже виден Миро. Вернее, только его ноги. Подошвы ботинок находятся в метре над полом, и непонятные силы слегка прокручивают покойника то по часовой стрелке, то против часовой. - Как это случилось? - спрашиваю я Веру, вернувшись в спальню. - С кем? - переспрашивает она. - С тобой или со мной? - С Миро. Он повесился. - Да, я знаю, - отвечает Мухина. - Не могу точно сказать, как это произошло. Я была очень напугана. - Все позади, - пытаюсь я ее успокоить. - Забудь. - Ничего не позади! - она всхлипывает. - Миро висит за стеной, а ты говоришь "Забудь!" - Как он повесился? - мне действительно важно это знать. - Не знаю, - Мухиной совсем не хочется вспоминать события последнего часа. - Когда ты назвал его имя, он резко отпустил твою голову, и ты ударился об угол кровати. После этого Миро вышел из комнаты, а я пыталась привести тебя в чувство. Когда я пошла за водой для тебя, он уже был мертв. - А записка? - Что записка? - Оставил ли он какую-нибудь записку? - спрашиваю я. - Понятия не имею. Хочешь - сам иди на кухню и смотри. И я отправляюсь на кухню, перед этим максимально нежно чмокнув Мухину в нервно наморщенный нос. Первое, что я вижу возле трупа - это синяя спортивная сумка, из которой вывалено на пол все содержимое - какие-то коробки, железные банки и куски провода. Все перемешано страшным образом, сумка и рухлядь подернуты кокаиновым инеем. Основная часть порошка причудливыми Карпатами рассыпана на черной пластиковой столешнице. Это больше, чем я когда-нибудь видел, больше, чем хотел бы увидеть. На переменчивой поверхности кокаиновых барханов можно ясно разглядеть буквы имени - как в детстве, тайные письмена, оставленные пальцем на песке у кромки моря. "Роден". Значит, все-таки Роден. Что ли коксу понюхать? В данный момент эта идея кажется предельно неуместной, но я, тем не менее, нюхаю немного с помощью соломинки для коктейля, а потом еще. - Ренуар? Привет, это Альбрехт. Ты не мог бы поскорее приехать ко мне домой?... Я не хочу объяснять по телефону... Одним словом, здесь нужнауборка... К сожалению, я не смогу тебя дождаться, но Вера будет дома... Мне нужно уходить. Я тебе потом расскажу. Увидимся вечером. До вечера оставалось не так много времени. Разговор с Мухиной о злополучной сумке я решил перенести на ночь. 40. Клубная смерть Миро не существовал больше, но от этого не перестал источать угрозу. Благодаря этому неугомонному покойнику жизнь Яблонской должна была прекратиться в ближайшее время. Я чувствую, что Шагал все-таки согласился на убийство звезды. Высокая мотивация? Поднимаясь на ее этаж, я больше всего боялся обнаружить двусмысленную пустоту за дверью. Снова не знать, что с ней, как не знаю этого сейчас, не знать, жива ли. Нервничаю. Привязанности. Дверь открыла Алиса. Яблонской дома не было. Где она? - Ты так и будешь стоять на пороге? Я вхожу в квартиру и только теперь замечаю, что глаза у девочки заплаканы, а нижняя губа струится прикушенной полосой. Выглядит Алиса жалко. - Сколько тебе лет? - спрашиваю я. Еще при первой встрече с девочкой мне хотелось это узнать. Она не отвечает - мол, не твое дело. - Где Яблонская? - В клубе. Она выступает там сегодня. - Чего ревешь? Алиса думает: сказать - не сказать? Говорит. - Я ей совсем не нужна. - А она тебе? - Не знаю. Теперь не знаю, - она снова готова была заплакать. Я присел на диван - "на дорожку", перед поездкой в клуб Яблонской, где певица сегодня выступает. У Шагала наверняка есть билет на этот концерт. - Почему ты думаешь, что ты ей не нужна? - я не собирался лезть Алисе в душу, просто искренне хотелось ее поддержать. - Я не думаю, а знаю, - резко ответила девочка. - У нее есть другая. Ее она любит по-настоящему. А я для нее всего лишь домашний зверек, с которым можно играть, пока не надоест. - Яблонской угрожают большие неприятности, - невпопад сказал я. - Не поверишь, - ответила Алиса. - Мне все равно. Я пожал плечами и поднялся с дивана - пора двигаться дальше. - Почему ты ее ждешь тогда, если тебе все равно? - спросил я на прощание. - А я не жду, - ответила Алиса и чмокнула меня в щеку - то ли был поцелуй, то ли не было. - Я здесь живу. А Яблонская живет теперь в другом месте. "В другом" означало - "с другой". Мне очень жаль, Алиса, что все именно так. Я и сам ревную это странное существо, Татьяну Яблонскую, которую почти не знаю, к другим существам, которых совсем не знаю. Все вокруг очень странное и недружелюбное, мне тоже так кажется в эту минуту. - В клуб к Яблонской, - сказал я Гогену сквозь телефонный звонок, заполнивший салон автомобиля. На проводе был Ренуар. Ренуар: Мы прибрали у тебя в квартире, вынесли все лишнее. Можешь не волноваться. Дюрер: Как Вера? Ренуар: В порядке. Сидит рядом. Передать ей что-нибудь? Дюрер: Да, передай ей что-нибудь. Ренуар (мимо телефонной трубки): Альбрехт передает тебе привет и обнимает. Он очень рад, что с тобой все хорошо. (Дюреру): У меня вопрос по поводу того, что лежало на столе в кухне. Это твое или оно принадлежало Миро? Дюрер: Теперь можно считать, что это - мое. Ренуар: Извини, что я вмешиваюсь не в свое дело, но зачем тебе столько этого? Дюрер: Я разберусь с этим, Огюст. Ты прочитал белые буквы на столе? Ренуар: Да. Очень интересная надпись. Где ты? Дюрер: Встречаюсь с Яблонской в ее клубе через десять минут. Ренуар: С Яблонской? Дюрер: А что тебя удивляет? Ренуар: Я думал, она уже... Ладно. Созвонимся позже. Он дал отбой как-то слишком торопливо. Я попросил Гогена вести машину быстрее. У клуба мы оказались не через десять минут, а через шесть. Первый знакомый, которого я встретил в холле - Марк Шагал. Он уже собирался уходить. "Я случайно услышал, что концерта не будет", - сказал он. Значит, я опоздал. 41. Борьба с пустотой Если бы только шахматы! Теперь другой незримый символ маячил внутри и снаружи моего истощенного мозга. Символ, символизирующий сам себя, древний и банальный, как сама жизнь. Я о смерти. Этого явления стало слишком много вокруг меня - мои новые знакомые один за другим выбывают из ротации, и ничего с этим поделать я не могу, лишь стою и слушаю, как рвется паутина невидимых связей, стою и слушаю, словно юный природовед, которого кульминация бабьего лета застала в тихом неподвижном лесу. Мне жаль. Вот что я могу сказать. Жаль Дали и Пикассо, Миро и Яблонскую. Жаль Родена, который, судя по всему, тоже скоро перейдет из разряда близких знакомых в разряд незнакомых понятий. Даже Шагал, убивший только что мою несбывшуюся любовницу, вызывает у меня жалость - ведь очень скоро и его не станет, как не станет Ван Гога, Ренуара и, наверно, Дюрера. Я успел забыть свое настоящее имя, и оно звучало в моих мыслях словно чужое. - Эй, Шагал, подожди! - я догнал его на улице. - Чего тебе? - видно Шагал не настроен был сейчас общаться. Понимаю. - Яблонская... - я немного запыхался. - Она... - Да, - бросил Марк в сторону. Он уже был возле своей машины. - Почему это случилось? - спрашиваю я. Шагал остановился. - Что? - он удивлен. - Почему вы убили Яблонскую? - расшифровываю я свой вопрос. - А кого нужно было убить? Меня? Родена? Миро? Тебя? - Почему вообще нужно было кого-то убивать? - Если удалить одно звено, вся цепь развалится, - Шагал явно повторял чьи-то слова. - Если удалить именно то звено, которое нужно. - А ты уверен, что Яблонская была именно тем звеном? Шагал пожал плечами. - Не уверен, - он открыл дверцу автомобиля. - Но меня это не особо волнует. А вот почему тебя это так взволновало, Альбрехт? Действительно, почему? - Пока, Альбрехт. - Пока, Марк. Если бы я мог удалить этот разговор из случившегося, обязательно нажал бы "Delete". Нет смысла обсуждать с убийцей убийство, все равно, что беседовать с лунатиком о Луне. Восемь часов вечера. Одна публика прибывала, другая публика покидала клуб, обсуждая отмену концерта. Я стоял на площадке перед клубом, и был совсем один - движущаяся вокруг толпа помогала ощутить чувство агрессивной пустоты, хорошо знакомое, хорошо забытое, хорошее чувство. С этого момента я свободен. Расследование истории взаимопроникающих самоубийств закончено - персонажи истории мертвы, а заказчик повествования находится в бегах. Самое время навестить родителей. 42. Родительский вечер Я - единственный ребенок у них. Мои родители родились в один день, и им в этом году исполняется пятьдесят пять. Я очень люблю стариков и пока, к сожалению, не нашел способ демонстрировать им свою любовь. Я позвонил им, чтобы предупредить - я в Киеве, через пол часа приеду. Трубку взял папа. - Здравствуй, папа. Я в Киеве. Через пол часа приеду. - Приезжай, дорогой. Ты надолго в Киев? - Еще не знаю. Мама дома? - Вышла в магазин. - Ну, давай, пап. Скоро увидимся. - Купи торт. Гоген был мрачен - видно, ему досталось от Ренуара за сегодняшний визит Миро через балкон. - Где Ван Гог? - поинтересовался я. - Уже вернулся в Киев? - Не знаю, - нехотя ответил Гоген. - По вопросам, касающимся задания, контактируй с Ренуаром. - Какого задания, Поль? Нет никакого задания. Закончилось. - Я не знаю и знать не хочу, что ты делаешь для Винни, - произнес Гоген. - Я просто твой телохранитель. И не путай меня с кем-то другим. - Сердишься? - На тебя? За что? Ну да, вроде не за что. Я уже успел присвоить имени "Огюст Роден" ярлык прошедшего времени, поэтому, когда это имя высветилось на экране телефона, я погрузился в шок на несколько секунд, но все же ответил. Роден: Альбрехт, я все знаю. Ренуар рассказал мне. Дюрер: О чем, Огюст? Роден: Не притворяйся. Я знаю о том, что я - следующий.Скажи, это правда? Правда ли, что Роден написал мое имя? Дюрер: Послушай, Роден, но ведь это же глупо! Миро перед смертью пишет твое имя на моем столе. Ну и что? Каким образом это происшествие может привести к твоей смерти? Роден: Сразу видно, что ты ничего не знаешь о Тренинге. Личность может противостоять любой силе, кроме своей собственной. Я получил указание, и теперь... Его последние слова потонули в помехах. Дюрер: Роден, успокойся. Давай встретимся, вместе разберемся во всем, что случилось за последние дни... Роден: Я во всем уже разобрался, Альбрехт. Запомни имя - Франсиско Гойя. Он должен последовать за мной, как обещал это Тренингу. Слышно было, что он вот-вот прервет связь. Мы вырулили на набережную. - Роден, не бросай трубку! Давай встретимся прямо сейчас! Ты где? И мы встретились прямо сейчас - ведь это именно его автомобиль несся по встречной полосе в клубах звуковых сигналов. Роден, откинувшись назад, сжимает руль прямой левой рукой, правой все еще придерживая телефон возле уха. Это едет самоубийца. Он целится в опору моста, но машину выносит на встречную полосу. Гоген резко бросает наш автомобиль на обочину, и совсем рядом раздаются три лязгающих удара, один за другим. Это Роден таранит нашу полосу - его искореженная машина, вертясь в искрах и скрежете, словно в замедленном видео проплывает за стеклами мерседеса. В машине уже нет водителя - тело Миро лежит в пяти метрах отсюда. Я решил не ехать к родителям в этот вечер. 43. Ночная литература Вместо этого я отправился домой. Домом я привык именовать любое место, где остались мои вещи. А поскольку в квартире Дали, доставшейся мне во временное пользование, кроме вещей находился еще и человек, ожидавший моего возвращения - Вера Мухина, то это место на карте Печерска я мог с уверенностью называть своим домом. Мухина не ждала, что я приду так рано - я получил удивленный поцелуй в скулу и вошел в комнату, по дороге сбросив усталые туфли. - Где кокаин? На кухне? - спросил я. - Да, - ответила Мухина. - Я убрала его со стола - пересыпала в банки от крупы. - У Дали были банки для крупы? - удивился я. - Интересно, что он с ней делал, с этой крупой? - Он - ничего, - сказала Вера. - Домработница готовила ему еду. И из крупы, наверно, тоже. - Будешь нюхать? Отрицательный ответ. Тогда я тоже повременю с этим. - Почему ты мне ничего не говорила про сумку с кокаином? - Я не знала, что в коробках спрятан наркотик, - ответила Вера. - Здесь было много хлама, когда мы с тобой сюда въехали. Часть выбросили по моей просьбе, часть я положила на антресоли. И эту сумку тоже. - Не видел я никаких антресолей, - признаюсь я. - Иди посмотри, - предлагает Вера. - Возле двери в кухню нужно забраться на стул и отодвинуть циновку. Но у меня нет настроения исследовать сейчас пустоту за циновкой. - Книжку прочитала? - интересуюсь я, включая компьютер. - Боевик этот? - переспрашивает Мухина. - Пять страниц осилила - больше не смогла. Ты что, читаешь такое? - Я такое пишу. - У тебя что-то случилось? - спрашивает Мухина. - Ничего, - говорю. - Случилось с Яблонской и Роденом. А со мной - ничего. - Что с ними? - Яблонскую убили, Роден покончил с собой. Три человека в один день, если считать Миро. События развиваются слишком быстро. Скоро они разовьются до такого состояния, что поглотят и нас с тобой. - Давай уедем отсюда, - невпопад предлагает Мухина. Хорошая идея, Вера. Я уже об этом думал. Я иду на кухню. Очень чисто, никаких следов самоубийства. На крюк, с которого не так давно свисала провод, заканчивавшийся трупом Миро, вернули люстру. Исследую кухонные полки: рядом с банками кофе и чайным сервизом в коробке - четыре небольших емкости для сыпучих продуктов. Все, кроме одной, той, которая с надписью "Рис", доверху наполнены кокаином. В банке "Рис" - рис. Я ставлю банку с не рисом на стол, и с этого момента начинается самое сложное в моей жизни противостояние. Альбрехт Дюрер против двух килограммов кокаина. Мухина неслышно вошла на кухню. - Зачем ты это делаешь? - спрашивает она. - Что "это"? - спрашиваю я, хотя и так понимаю, что она имеет в виду - мои ноздри окружены белой пушистой каймой. - Кокаин. Зачем он тебе? "Зачем я ему?" - вот более уместный вопрос. - Я, как и каждый человек, не хочу быть человеком, - произношу я, слова при этом вываливаются из приоткрытого рта, словно стеклянные шарики. -Наркотики помогают избавляться от человеческого состояния. Пусть на время, но все же помогают. Она не понимает о чем я, и даже не делает вид, что понимает. Или, наоборот, делает вид, что не понимает. Одно и то же. - Зачем ты мне дал эту книгу, про подростков в метро? - спрашивает Вера. - Это что, лучшее твое произведение? - "Средство от скуки"? От остальных примеров моего творчества эта книга ничем не отличается, - признаюсь я. - Просто, судя по всему, это была последняя книга, которую прочитал Дали. - И ты решил ее испробовать на мне? Хотел узнать, выброшусь ли я из окна после прочтения? - непонятно, то ли она шутит, то ли говорит серьезно. Вера включила кухонный телевизор - на небольшом экране Гарри Каспаров ставил мат очередному новейшему компьютеру. Эта картинка задержалась перед глазами не надолго - Мухина переключила на музыкальный канал. - Тебе не кажется это странным? - спросила она. - Что ты имеешь в виду под словом "это"? - Ну, вообще все это... - она замялась. - Все эти убийства и самоубийства. Твоя книга, которую Дали прочитал перед смертью. Почему именно твоя? Он ведь даже не знал о том, что ты существуешь. Тем более не знал, что ты как-то связан с его жизнью. То есть, со смертью. - Я и не был никак связан с Дали, - говорю я. - До того момента, как ты с Гогеном ввалилась в мою жизнь. И все это уже не кажется мне странным. История, в которую я против своей воли ввязался, она не странная, тут требуется другое слово... Это слово я не мог подобрать. Кончиком столового ножа я зачерпнул из банки еще горку кокса и шумно втянул его внутрь головы. И продолжил: - У меня всегда, и сейчас тоже, такое ощущение, что я принимаю участие в какой-то игре, - я внимательно слушал свой голос, пытаясь понять, о чем говорю. - В этой игре каждую минуту возникают новые правила, и часть из этих правил я создаю сам. Но цель игры для меня такая же загадка, как и для остальных ее участников. Фигур на доске осталось мало, и скоро исход партии определится. Но мы с тобой, Вера, так и не узнаем, кто победил, потому что не знаем, кто играет. - Ты бредишь, - с грустью произнесла Мухина. - Снова бредишь шахматами. Что значит "снова"? - Ты разговариваешь во сне, - объясняет она. - У меня иногда складывается впечатление, что я сплю с гроссмейстером. Зазвонил телефон, я взглянул на часы - слишком поздно для телефонных звонков. - Возьми трубку, - попросил я Веру. Она вышла из кухни, что послужило поводом очередной атаки на кокаиновый запас. - Тебя, - сказала Мухина, протягивая мне трубку. - Это Ренуар. - Альбрехт, прости, что так поздно. Завтра днем приезжает Винни - он только что мне звонил. Пожалуйста, подготовься к встрече с ним. Я имею в виду твои записи. Ты фиксировал события последних дней? - Я ничего не записывал, - признался я. - Но ничего и не забыл. Во сколько встречаемся? - Перезвоню утром и скажу. Я сел за компьютер, чтобы начать заполнять пробел в позабытом мною дневнике. - Я иду спать, - сказала Мухина. - Спокойной ночи. На экране нотбука со щелчком возникло окно "Новое сообщение". Сообщение было от Малевича. Он приглашал меня на занятия Тренинга. 44. Страхи и подозрения Ван Гог очень плохо выглядел, что было не в его стиле. Ренуар был бодр как всегда, но менее весел, чем обычно. - Значит, Роден назвал Франсиско Гойю... - Винсент в задумчивости повторял эту фразу в третий раз. - События начинают происходить быстрее, чем я рассчитывал. - Ты давно видел Гойю? - спросил у него Ренуар. - Месяца три назад, - ответил Ван Гог. - Старик всегда прятался от людей, а с началом этой истории, он, наверно, лег на самое дно. - Что будем делать? - поинтересовался Ренуар. - Поговорим об этом потом. Ван Гог заказал стакан минеральной воды и наблюдал теперь за восхождением вереницы пузырьков к вершине водяного столбика. - Можно вопрос? - это я. Взгляд поверх стакана. - Конечно, Альбрехт. - Когда мою миссию можно считать завершенной? Что необходимо для того, чтобы я мог выйти из этой игры? Ван Гог глядит на меня еще более задумчиво. - Позволь и мне спросить тебя, Альбрехт. Что ты называешь "этой игрой"? Ответ не был мною подготовлен. - Ну, все это. Все, что происходит со мной, - сказал я. - Все это скоро закончится, Альбрехт, - голос Винсента был холоден. - Если использовать твою терминологию, то мы находимся в финале игры. Ты сам поймешь, что все закончилось, поверь мне. - Огюст, дай Альбрехту денег, - обратился Ван Гог к Ренуару. Ренуар положил на стол длинный пузатый конверт. - Здесь пять тысяч, - сказал Ренуар. - Твой гонорар за последнюю неделю. - Хорошо зарабатываешь, - усмехнулся Ван Гог. - Я хотел узнать некоторые подробности насчет смерти Миро. Кто первым обнаружил труп - ты или Мухина? - Вера, - ответил я. - Я лежал без сознания, когда он повесился. - Значит, у нее была возможность изменить надпись, оставленную Миро на столе... - произнес Ренуар. - Она не стала бы этого делать, - сказал я. - Зачем ей? - Могла, - согласился с Ренуаром Ван Гог. - Это объясняет многие несоответствия. Официант принес мой кофе по-ирландски. - Кстати, по поводу записки Миро, - Винсент положил на стол фотографию кокаиновых букв, сделанную, очевидно, Ренуаром. - Мне не хотелось бы, чтобы у тебя дома хранилось такое количество кокаина. Тем более я не хочу, чтобы ты злоупотреблял наркотиками, как это делали твои покойные друзья. Гоген заберет сегодня весь порошок, оставит тебе несколько грамм. Сколько у тебя кокса? - Думаю, килограмм, - я успел предусмотрительно перепрятать половину сыпучей находки. - Мне показалось, что там было гораздо больше, - заметил Ренуар. - Я не взвешивал, - парировал я. - Теперь по поводу Тренинга, - произнес Ван Гог. - Ты должен ответить согласием на предложение Малевича. Лучше, если ты сделаешь это сейчас. Ренуар подключил мой нотбук к телефонной розетке рядом со столиком. - А если я не хочу на Тренинг? - поинтересовался я. - Как ты можешь хотеть или не хотеть идти на Тренинг, если даже не знаешь, что это такое? - удивился Винсент. - Вот поэтому и не хочу, - ответил я. - Потому, что не знаю. - Винни, может, ты в двух словах расскажешь Альбрехту про Тренинг? - предложил Ренуар. - Чтобы наш юный друг смог побороть свой страх перед неведеньем. - ОК, в двух словах, - согласился Ван Гог. Видно было, он пока не знал, что за слова это должны быть. - Самое главное, что есть в Тренинге - это то, что его как бы нет, - вдруг после утомительной паузы сказал он. - Как бы? - переспросил я. - Тренинг - он такой же, как тот, кто приходит на Тренинг, только лучше, - продолжил Ван Гог. - Ты сам все поймешь. Тем, кто смог пройти первую ступень, вторая обычно дается легко. - А ты прошел и вторую? - задал я Винсенту провокационный вопрос. - Я не говорил о том, что прошел первую, - ответил он и начал собираться, рассовывая по карманам телефон, зажигалку и зубочистки, похищенные со стола. Я начал писать ответное сообщение Малевичу. - У тебя вообще все в порядке? - вдруг спросил меня Ван Гог. - Нет, - ответил я, подумав. - Что тебя беспокоит, Альбрехт? Откуда столько участливости? - Меня беспокоит то, что я по-прежнему не знаю, что я должен делать, - говорю я. - Я выполняю задание, которое мне больше, чем не понятно - оно мне не известно. - Ты все делаешь хорошо, - Ван Гог улыбается. - Что тебе делать? Живи! Пиши! Наслаждайся жизнью! Винни ушел, а Ренуар проследил, чтобы я отправил Малевичу письмо с предложением о встрече, и тоже убежал. Глядя на его круглую спину, я понял, кого он мне напоминает - суетливого кролика из "Алисы в стране чудес". 45. Подготовка к родам Малевич перезвонил, когда я подъехал к дому. Он предлагал встретиться завтра в 10.00 на том же месте, возле шахматистов. "Не бери с собой ничего, - посоветовал он. - Тебе все выдадут на Тренинге. И зубную щетку тоже. Захвати пять тысяч долларов - плата за трехдневный курс". Тренинг оказался дорогим удовольствием. Я решил тут же сообщить об этом Ренуару - отдавать Малевичу свою пятерку, полученную недавно, мне совсем не хотелось. Квартира показалась мне пустой, когда я вошел. Мухина не спала. Она, обычно наполнявшая собойвсю квартиру, теперь заполняла только свой халат, да и то не на все сто, а процентов на шестьдесят - безо всяких диет она заметно похудела в последнее время. - Случилось что-то? - спросил я, бросив пиджак на пол. В кресло через всю комнату, особенно такую огромную, как эта, брюки добросить практически невозможно, я это знал, но всегда надеялся на чудо. Я плюхнулся на кровать рядом с Верой, отчего она подскочила. - Просто задумалась! - сказала Мухина. - Аль, для меня это очень важно...Скажи, что ты меня не любишь! - Я тебя не люблю! - совершенно искренне произнес я, не успев даже задуматься, зачем она об этом попросила. - И я тебя не люблю! - так же искренне выпалила Мухина, и после этого объяснения в нелюбви, поставившего все, что едва заметно качнулось в воображении Мухиной, на свои места, Мухина снова заполнила квартиру, и все, наверно, снова стало хорошо - в ее понимании. - Гоген унес весь кокаин, - сообщила Вера. - Кроме того, который ты снова запрятал на полку возле кухни. - Завтра утром я уеду на три дня, - сообщил я. - Может быть, не вернусь. - Ты так просто об этом говоришь, - замечает она. Что я мог ей ответить? Прошла ночь, о чем будильник возвестил в девять, и вместе с утром появилось решение. - Давай сделаем ребенка, - предложил я Мухиной, разбудив ее нежно, насколько мог. - Зачем? - отвечает Вера, даже не взглянув на меня сонными глазами. - Вера, у меня слишком мало времени, - говорю я. - Я не могу сейчас объяснять, зачем нужны дети. Я тебе потом расскажу, если получится. Мухина начинает понимать, что насчет ребенка я говорю серьезно, и садится на кровати. - Ты серьезно? - зачем-то спрашивает она. Да, Вера, я серьезно. Она отталкивает меня. Более резко, чем я мог ожидать. - Альбрехт, мне кажется, из-за больших количеств кокаина ты сошел с ума, - выносит она приговор. - Ребенок от тебя - это совсем не то, что мне нужно. Тем более, сейчас. - Не сейчас, - поправляю я. - Только через девять месяцев. Почему ты не хочешь? Я думал, что ты согласишься сразу. - Напрасно ты так думал! - она почти переходит на крик. - Я действительно успела привязаться к тебе, но этого недостаточно для того, чтобы рожать от тебя ребенка. Ты - наркоман, а мне не нужен ребенок от наркомана. Тебя могут убить в любую минуту, - она задумывается. - А ребенку нужен живой отец. И отец, который нужен моему ребенку, он совсем не похож на тебя... Продолжать? Или этого достаточно? Достаточно. На часах уже 9.10. Скоро нужно уходить. Очень жаль, Вера, но мне это действительно необходимо. Левой рукой я нахожу на полу пистолет - после последнего визита Миро он всегда лежит здесь, под кроватью. И Мухина понимает, что ей все-таки придется произвести на свет мальчика или девочку, а, может, и двойняшек, зачатых под дулом пистолета. 19.20 - я иду в душ, захватив оружие с собой. 19.35. Уже оделся. Звонит Гоген и спрашивает, скоро ли я выйду - пора ехать. - Пока, Вера. Мне пора ехать. Она не отвечает, и я ухожу. 46. Тренинг. Продолж