- Можно сделать и это, мой повелитель. Арияд достоин казни. Да и стражники его тоже. Мы найдем всем им замену. Всех, кто знает о Сауле, нужно убрать... - И нас с тобой тоже? - спросил Каверун и засмеялся. Длинноногие птицы заклекотали, услышав его смех. Он взял из чашки приготовленное для них зерно и вялым движением руки рассыпал его под ногами. Птицы осторожно подошли ближе, фырча на Цофара. Тот сделал шаг назад, освобождая им путь. - Я повинуюсъ, соберу бискурат, хотя и не вижу в этом необходимости, - сказал Цофар, - пойду оповещу судей. Беседку они покинули вдвоем. Шли неспешным шагом в тени пальм, верхушек которых уже коснулся багровый шар солнца. Каверун опирался на посох, рука его подрагивала, и он старался сделать так, чтобы Цофар не заметил этого. Он понимал, что правитель должен казаться не только мудрым любимцем богов, но и сильным, способным до конца дней своих уверенно сжимать рукоять меча и натягивать тетиву лука. Пусть думают, что это так. Сил уже не было, да и никогда он, Каверун, не был воином. С царем Саулом - они ровесники, но как тому удалось сохранить свою силу! Избитый, измученный - он все равно еще вызывает страх; несмотря на годы мускулы бугрятся на теле, а шея - словно бычья. Удержит ли эта шея голову - теперь зависело от него, Каверуна. Об этом было приятно думать. Увидеть царя растерянным, увидеть приговоренным к смерти - в этом тоже есть высшее наслаждение - отмщение. Хотя он, Каверун, уже видел некогда Саула и растерянным и жалким. Там, в пещере аэндорской волшебницы, где тот жаждал узреть тень Самуила. Даже, когда пророк умер, царь верил только его предсказаниям. И все же его, Саула, не смутили эти предсказания, он не отменил сражения, но, очевидно, перехитрил смерть. Наблюдал свою гибель с вершины соседней горы. На горе Гелвуй пал на острие меча его двойник. Давид оплакивал не царя, а двойника. Давид должен был знать о двойниках. Они шли очень медленно. Каверун мысленно все возвращался и возвращался в прошлое. Цофар, полагая, что в эти мгновения правитель продумывает свои решения, молча ступал поодаль. Райский сад окружал их, птицы с ярким оперением порхали о ветки на ветку, под тяжестью виноградных кистей клонилась лоза, мерно лилась вода у искусственного водопада, скользя по мраморным ступенях. Каверун остановился и посмотрел вокруг. В такие мгновения он иногда высказывал свои главные мысли. Цофар достал из-за пояса тростинку и пергамент. И тогда Каверун сказал: - Запиши, мой Цофар, - боги создали людей слишком беспокойными, надо было сотворить людей в виде деревьев, чтобы каждый стоял на своем месте, ждал бы ветра, чтобы отдать свое семя, и не мог бы собирать войска, и не истреблял бы себе подобных. Каждая пальма могла бы быть царем, пальмы живут долго, и их стволы крепче железа. Но людям-деревьям не нужен был бы царь. Они бы не терпели такого, как жестокосердный Саул. - Я не слышал более мудрых мыслей, кроме, конечно, тех, что вы произнесли ранее, - слукавил Цофар, и спрятал пергамент на груди в складках своего платья. Когда они подошли к дворцу, Каверун повелел, чтобы судьям подали снедь и вино, потому что голодный желудок не способствует мудрым решениям и вносит торопливость в речи. Цофар распорядился приготовить для судей голубей, запеченных в пальмовые листья. Блюдо это подавалось в праздничные дни. Не было в этот день никакого праздника, дни Рамарука давно прошли, праздник богини Астарты был еще впереди. Но все должны были осознать - что пленение израильского царя не менее значительный праздник чем те, в которые воздается слава богам, защищающим город. В дворцовых покоях их пути разошлись, Каверун направился к себе в опочивальни, Цофар - в зал, служащий для заседаний совета судий. От еды Каверун отказался и прилег на широкое ложе - он смежил веки и старался заснуть, но сон не шел к нему. Мысли о Сауле не давали покоя правителю... Много лет назад судьба столкнула его с Саулом, много лет назад жизнь его, Каверуна, не стоила и самой мелкой монеты. Заживо были сожжены его собратья, которые могли по ходу небесных светил определять судьбы людей. Таков был приказ царя - изловить и уничтожить тех, кто пытается поставить себя вровень со всемогущим Богом. Но неугодно было даже Богу Израиля умерщвление тех, кто был ближе ему, нежели слепо верящие и курящие фимиам. Божье наказание приходит нескоро, но оно неотвратимо. Царь Саул был лишен своего могущества, злые духи уже тогда начали одолевать его... В то время вновь обрели силу филистимляне, они надвигались на земли Ханаана как саранча, им не было числа, они сжигали все на своем пути, предсказания магов и жрецов не волновали их очерствевшие в боях души. И когда филистимляне вступили в Изреельскую долину, жители окрестных поселений покидали свой кров, бросали своих коз и овец и поспешно уходили в горы. Он, Каверун, был в одном из обозов беженцев, он скрывался от израильтян, выдавая себя за человека из колена Данова, и в то же время больше всего он опасался филистимлян, которые предавали смерти каждого, кто попадался на их пути. Несметным полчищам филистимлян не было конца, они облепили горы Гелвуя, а вдоль побережья из морского города Гиза бесконечной вереницей мчались грозные филистимлянские колесницы. Пыль поднималась до самого неба, скрипели колеса, стонала земля, и было тех колесниц, наверное, не менее тысячи. А со стороны восхода солнца, навстречу филистимлянам, к долине Изреельской вел свое войско Саул, бросивший тщетные попытки изловить прежнего своего любимца Давида, в то время скрывавшегося сначала в пещерах у Мертвого моря, а потом в стане филистимлян. Тогда не до погони было за тем, в ком не зря видел жаждущего захватить престол. Гнев царь вымещал на беженцах, в них видел причины своих поражений. Презирал трусость людскую. Искал повсюду среди них соглядатаев филистимлян. Его, Каверуна, вместе с такими же бедолагами схватили на склонах Гелвуя, долго допрашивали и должны были отпустить, когда один из израильтян опознал в нем бывшего мага, и в течение дня жизнь Каверуна висела на волоске. А вечером сын царя Ионафан велел неожиданно освободить его, накормить и приодеть. Милость эта была вызвана тем, что царь Саул, ранее уничтожавший магов, теперь искал тех из них, кто уцелел, он хотел узнать предсказания своей судьбы, цеплялся за эти предсказания, как за соломинку. Каверуна ночью привели к царскому шатру. "Ничего не опасайся," - сказал Ионафан. "Да, - признался ему Каверун, - я был магом, но это было давно, что сейчас я могу сказать царю, я утратил дар предвидения." - "Успокойся,- сказал Ионафан, - припомни, не остался ли кто из магов в Ханаане, нет ли волшебника, могущего предсказать, чем закончится битва, или умеющего вызывать тени умерших, чтобы у них испросить свою судьбу." Он, Каверун, знал одну волшебницу из Аэндора, но опасался, что указав путь к ней, предаст ее царю, и тот, коли предсказание устрашит его, лишит жизни бедную женщину. Каверун решил молчать, хотя Ионафан обещал сразу же его отпустить, как только будет найден маг или волшебник. Сам Каверун пытался по звездам определить исход битвы, путь звезд был не очень ясен ему, но ничего хорошего они не сулили, говорить об этом он опасался. Все страшились победы филистимлян, они были беспощадны, и если Саул погубил только предсказателей, да говорят, ранее зверски казнил священников из Номвы, то филистимляне всех уничтожали на своем пути. Как и саранча, они не оставляли ничего живого - лишь выжженную землю и мертвые тела тех, кто мирно пас овец на этой земле. Ионафан должен был присутствовать на военном совете, Каверуна он не отпустил от себя. Совет так и не начался. Саул приносил жертвы своему всемогущему Богу, в белых одеждах священника он сидел подле жертвенного огня, и глаза его были неподвижны. Пахло жареным мясом, дым стелился по земле сизой полосой. Тщетно Авенир, сын Нира и главный военачальник Саула, пытался увести царя от костра, тот никого не хотел слушать. "Утром должна начаться битва, - убеждал Авенир, - нам надо спешно подтягивать войска." Потом Авенир долго говорил о том, как надо разделить народ и послать людей из колена Ефремова в обход долины, а воинов из земли Иссахора оставить в засаде, чтобы в решающий миг направить их силы на пользу себе. Но не внимал ему Саул, он смотрел в огонь остановившимися глазами и шептал что-то, видимо, обращаясь к своему Богу. Пришли воины из колена Иудина и сказали, что исполнили повеление Ионафана и вырыли ямы на дорогах, чтобы сдержать движение филистимлянских колесниц. Саул на мгновение прислушался к ним, потом упал на колени и снова что-то зашептал. И он, Каверун, впервые увидел страх, затаившийся в глазах царя. У Каверуна не было жалости к тому, кто истребил магов. Но решалась не только судьба царя. Победа филистимлян была бы гибельной для всего Ханаана. И тогда Каверун сказал Ионафану, что готов исполнить его волю. Ионафан бросился к отцу, сказал ему быстро обо всем. Лицо Саула оживилось... Они быстро собрались в дорогу. Надо было спешить, утром уже могла начаться битва. Аэндор, где жила волшебница, был не столь далеко от Изреельской долины, но долину отделял от него филистимлянский стан и предстояло обойти заставы врага и пробираться потайными горными тропами. Саул и его два оруженосца переоделись в одежды простолюдинов и в темноте, ведомые Каверуном, покинули лагерь израильтян. Каверун не раз исходил эти места и даже в полной темноте шел уверенно и быстро. Они успешно обошли стороной сторожевые посты филистимлян, лишь один раз их окликнули филистимлянские стражники, и тогда по сигналу Каверуна Саул и оруженосцы припали к земле, слились с нею в темноте ночи. Филистимляне прошли рядом, бряцая оружием, и ничего не заметили. Переждав, когда удалятся стражники, Саул и его спутники продолжили свой путь. Тайная тропа уводила в горы и стало трудно передвигаться в темноте. Оступился и чуть было не сорвался вниз оруженосец Саула, но ни разу не преткнулась нога царя, и ступал он след в след ведущему их Каверуну. В течение всего пути Саул не проронил ни слова, и, видимо, был погружен полностью в свои мрачные мысли. Он, Каверун, знал, что раньше не было равных Саулу на поле брани, что сам он из простых пастухов, что избран царем по велению Бога израильтян, выбран и поставлен их пророком Самуилом. Но Самуил отступился от него, и теперь злые духи овладели душой царя. И еще одной причиной томления царя был Давид, юный арфист и сочинитель псалмов, которого вот уже несколько лет Саул тщетно пытался изловить. Тогда никто не понимал, почему царь столь серьезно занят погонями за отроком. Это сейчас, по прошествии многих лет, можно только удивляться прозорливости Саула - ведь он и без всяких предсказаний знал уже тогда, что отрок этот возьмет власть над Израилем, он видел в Давиде соперника, покусившегося на его славу... В ту ночь он, Каверун, чувствовал за спиной тяжелое дыхание царя и понимал, что не дожить до рассвета, если собьется с дороги и не найдет пещеры волшебницы. Но к счастью, ему удалось даже в темноте выйти прямо к тому большому камню, на перекрестке горных троп, за которым и была расположена пещера волшебницы. И трижды прокричал, он словно ночная птица - таков был условный знак. И в тот же момент раздались из-за камня тонкие звуки свирели. И он повел своих спутников на эти звуки, и опять они наткнулись на большой камень, преграждавший путь. Надлежало здесь прочесть заклинание, и он, Каверун, наскоро пробормотал слова, а потом общими усилиями они сдвинули камень с дороги, и открылось отверстие в отвесном уступе горы. Было оно таким темным, будто всю черноту ночи впитало в себя. И тогда царь впервые вздрогнул, но не подал вида, будто его что-то страшит, а напротив, решительно шагнул к зияющей дыре. Саулу пришлось согнуться, стиснуться, чтобы пролезть, и потом, когда они брели в полной тьме по узкому проходу - приходилось идти, склонившись до пояса. Наконец, впереди заметил он, Каверун, неяркое мерцание, и, опередив Саула, стал быстро подниматься к источнику света, пока не открылась перед ним широкая пещера, освещенная голубоватыми огоньками. Не раз он был здесь раньше, приносил пищу затворнице, слушал ее причитания и заклинания, и всякий раз поражался, как умеет она ошеломить, удивить того, кто входит сюда впервые. Оставаясь в тени, волшебница подняла руку с горящим светильником, и царь Саул, оказавшись в круге света и не различая, кто перед ним, отпрянул, и что-то пробормотал, заслоняясь от яркого огня. И потом, когда она осветила себя, - и Саул, и его оруженосцы удивленно ахнули. Их можно было понять, ведь они ждали, что их приведут к дряхлой и умудренной годами старухе, обладающей тайными силами и колдовством, а перед ними предстала женщина с гибким станом и высокой грудью, и глаза ее блестели, словно метали молнии. Саул вздрогнул, он, наверное, решил тогда, что его заманили в ловушку, и стал нащупывать меч, спрятанный под накидкой, а волшебница отпрянула к стене, и глаза у нее потускнели, словно лишились зрачков. Он, Каверун, поднял руку, успокаивая всех, стал объяснять, что все происходящее не принесет никому зла, что гость хорошо заплатит волшебнице. И вдруг разом погасли мерцающие огоньки, и мрак охватил пещеру, а потом вспыхнул яркий свет над головой, и стало светло как днем. Даже он, Каверун, в испуге закрыл лицо руками. Но Саул уже понял, что попал туда, куда стремился, к настоящей волшебнице. Он рванулся к ней, схватил ее за края одежды и отчаянно прокричал: - Не исчезай, поворожи мне и выведи мне всю правду о том, что я попрошу. Я стою перед тем днем, когда солнце может увидеть и славу мою, и мое бесславие... Эхо трижды повторило последнее его слово. Саул говорил слишком заумно, и он, Каверун, понял, что волшебница догадалась, кто стоит перед ней. Она ненавидела Саула и способна была пойти на крайности, и он, Каверун, пытался, очерчивая в воздухе руками круг - знак мира - успокоить ее. Волшебница выставила вперед ладонь, словно загородившись от Саула, и крикнула: - Оставь меня! Каверун, зачем ты привел его? Как он сумел обольстить тебя? - и уже обращаясь к Саулу, прошептала зловеще - Ты умертвил всех ворожей и волшебников, для чего ты расставляешь сети душе моей, для чего возжелал моей гибели? Саул, не выпуская из рук края ее одежды, говорил негромко, тоже почти шепотом, любой более громкий звук в пещере подхватывало эхо. - Не страшись,- продолжал Саул, - клянусь своими сыновьями, не будет тебе никакой беды за твое волшебство. Мне нужен совет, и если ты не можешь его дать, выведи мне из Шеола того, кто всегда вещал мне от имени Господа, кто слышал голос Божий! Выведи мне пророка Самуила! Волшебница рванулась от Саула, пришлось удерживать ее, объяснять, что ей ничего не грозит. - Не страшись, - сказал Саул. - Я щедро одарю тебя. И никто не узнает о твоей пещере, клянусь тебе. Я дам тебе все, что захочешь, только выведи мне Самуила! Его, Каверуна, удивила тогда эта просьба, ему казалось, что царь после смерти пророка стал действовать свободней, что смерть пророка лишила поддержки Давида. Теперь-то он понимает, что Саул был накрепко связан с пророком и хотел освободиться от проклятий Самуила, он надеялся, что смерть смирила старца, что перед ним восстанет из тлена пророк таким, каким был, когда помазал его, Саула, на царство. Каверуну тогда хотелось остановить царя, он уже сожалел, что привел сюда Саула. Но волшебница уже приняла решение, она стала возиться в углу пещеры, потом принесла большой медный котел и залила в него воду. Потом разожгла очаг, и когда вода закипела, стала бросать в котел пахучие травы. И вмиг пещеру заволокло пеленой дыма, и сладкий, дурманящий запах окутал все вокруг. Стало все кружиться, заскользили тени вдоль стен. Каверун всегда удивлялся - зачем надо устраивать целое представление, зачем столько ухищрений, его учитель, египетский жрец, любил тишину, в тишине он уходил в небесные дали, чтобы исчислить судьбы по движению светил. Он тоже мог вызывать тени ушедших, но всегда делал это в уединении... Однако, тогда он, Каверун, не сомневался в волшебной силе аэндорской предсказательницы, не сомневался в том, что она умеет общаться с духами Шеола, что она может менять облик людей. Ведь сумела она изменить себя. Ей было много лет, это он знал точно, но вот предстала перед ними в облике молодой женщины. Напустила в пещере дыма, в дыму всегда кажется, что бродят неясные тени. Теперь-то Каверун знает цену всем этим ухищрениям, и самому приходится прибегать к ним. Люди жаждут чудес, они не будут слушать голос разума, если не убедятся в том, что ты можешь свершать необычное. И все же, тогда в пещере, был не только обман. Ведь звучали, явственно звучали чьи-то голоса, и это не были голоса стражников, которых давно сковала дрема, это все же были голоса из другого мира. Саул смежил веки, он держался рукой за камень в стене, возможно, у него кружилась голова. Ему, Каверуну, тоже почудилось, что все кружится, что стены пещеры надвигаются на него, казалось, все пространство вокруг сужается. Саул широко расставил ноги, чтобы не упасть - В воду смотри, в воду, - шепнула Саулу волшебница. Саул наклонился над медным котлом, из воды выскакивали и лопались пузыри. Шел дурманящий, вгоняющий в сон запах. И Каверун заметил, что лицо волшебницы вмиг состарилось, приобрело прежний, знакомый облик, выступили резкие морщины, она застонала, скорчилась, словно кто-то душил ее, и закричала: - Вижу! Вижу! Словно это Бог, выходящий из земных глубин, он рвется сюда из-под земли! - Какой он видом? - спросил Саул. - Выходит из-под земли престарелый муж, - ответила волшебница, - одетый в длинный плащ, одежда почти истлела на нем, поверх плаща надет эфод первосвященника, глаза у него гноятся... - Это он! Это Самуил! - испуганно прошептал Саул и пал ниц. И сразу тьма окутала пещеру, лишь светилась над кипевшей водой узкая полоса, вставала эта полоса над паром, и виделся в ней облик старца. И послышался хриплый голос. Каверун знал, что волшебница может говорить разными голосами. Она могла бы передать слова Самуила и своим голосом, но так, конечно, было более убедительно. - Для чего ты тревожишь меня, Саул, - прохрипел таинственный голос, - для чего вызвал из бездны Шеола? - Тяжело мне очень, - отозвался Саул, - филистимляне собрали войско, их великое множество и они хотят погубить меня. И Господь отступил от меня, и не отвечает мне ни через священников, ни во сне, ни через божественные камни - урим и туммим. Давид отнимает у меня славу, зачем ты пригрел его? Научи меня, что мне делать? И тут он, Каверун, почувствовал, как холодный испуг проникает в тело, ибо увидел, что тень надвинулась на Саула, и почувствовал гнилостное дыхание, идущее от этой тени и страшный холод бездны. Ноги онемели и словно вросли в камень пещеры, руки стали тяжелыми и не двигались. Это волшебница расплатилась с ним за его неверие. Саул тоже увидел тень, он отпрянул от нее и застонал. - Для чего ты спрашиваешь меня, - раздался голос Самуила, - ты сам знаешь, что Господь отступил от тебя... Господь отнимет царство из рук твоих и отдаст его ближнему твоему. Отдаст Давиду! И предаст Господь тебя в руки филистимлян. И завтра уже ты будешь со мной... И зашипело все вокруг, и вырвались клубы пара из медного котла. Саул пал на землю и задрожал, силы покинули его. И тогда он, Каверун, разбудил стражников, и втроем они вывели Саула наружу и положили под деревом. Уже светлело небо, и надо было спешить, надо было успеть обойти заставы филистимлян. Царь дремал недолго, он вскочил с земли и стал торопить стражников. Весь обратный путь Саул был печален и брел с опущенной головой. Но не стал Саул отменять битву и не отдал приказа к отступлению. Когда взошло солнце, он вышел из шатра, и ни тени сомнения, ни следа усталости от бессонной ночи не было на его лице. Каверун помнит, как удивился этому преображению царя. Войска под звуки шофаров выстраивались в боевые порядки, Ионафан гарцевал на белом коне перед своим отрядом. Единственная колесница, ранее захваченная у филистимлян, окруженная отборными воинами, двигалась рядом с царем. Никого не страшила смерть... Его, Каверуна, тогда щедро вознаградили, и он поспешил покинуть Изреельскую долину, где часом позже пролилось столько крови, что воды рек стали красными, где на склонах горы Гелвуй лег на свой меч, чтобы не быть плененным, царь Саул или тот, кто подменил Саула, его двойник... И если это был двойник, значит, он, Каверун, спас Саула, он провел его к волшебнице. Волшебница хотела отомстить за всех убитых магов и предсказателей и предрекла гибель Саулу, а вышло так, что предупредила она своего врага о грозящей опасности, и тот послал на смерть двойника. Но почему же тогда он, Саул, не пощадил сыновей, не уберег от смерти даже любимого Ионафана? Возможно, он опасался, что Ионафан отнимет у него власть. Сыновей надо опасаться. Вот и теперь любимец Давида, прекрасноликий Авессалом, которого хвалили на все лады, поднял руку на отца... Он, Каверун, давно потерял сыновей, ему некого было опасаться. Он стал правителем, его избрал весь народ города, а ведь он пришел в этот город безвестным, каких-то десять лет назад он был не обременен семьей и сумел прекратить мор, напавший на обитателей города-убежища. Город и был его любимым сыном. Каверун чувствовал, что приход Саула угрожает спокойствию. Да и Саул ли это? Ведь этот пленник не узнал его, Каверуна. Возможно, избитый и находящийся почти без сознания, он не вспомнил ту далекую ночь. Но если бы Саул шел в город и знал, что правителем здесь тот самый маг, который избежал смерти, который помог ему, Саулу, то непременно царь даже стражникам должен был поведать, что знает правителя, должен был бы сразу потребовать встречи... Что-то испугало его. Ускорить казнь или сообщить о поимке Давиду? Какие выгоды из всего этого можно извлечь - эти мысли не давали покоя Каверуну. Его ждали судьи, его торопил Цофар, а он все медлил, все не хотел выходить из своей опочивальни. Глава IX Совет судей, так называемый бискурат, прошел в бесплодных спорах. Верховный правитель так и не появился в большом зале заседаний, поручив Цофару самому распоряжаться. Оживились лишь, когда подали кувшины с шекером, у всех развязались языки. Цофар презирал судей, каждый из них считает себя вершителем судеб. Решения же их давно утратили какое-либо значение. Цофар с трудом сдерживал раздражение. Совершенно напрасно, считал он, Каверун решил обсуждать на бискурате поимку Саула. Теперь эти болтливые старики разнесут весть о пленении царя по всей стране, от Дана до Вирсавии. И Давид, оправившийся после бунта своего сына, может двинуть войска на город-убежище. Из-за одного Саула или того, кто выдает себя за Саула, может погибнуть город. Обо всем этом Цофар говорил на бискурате весьма убедительно, старался показать, что все произносимое им одобрено правителем. Но сидела внутри, как заноза, боязнь, сжимал сердце страх и чудилось: вот он сейчас, пойманный и разоблаченный царь, которому нечего терять, сидит с Каверуном - и говорит Саул правителю о тех далеких днях, когда пропали драгоценные дары из храма Дагона... И чтобы заглушить этот страх, повышал голос свой Цофар на бискурате и даже срывался на крик. - Достоин казни путник, проникший в город обманным путем, мы не можем делать исключений для царя или для того, кто называет себя царем. Мы должны просить правителя немедленно казнить пришельца. Город в опасности, никогда еще беда столь близко не подступала к его стенам, надо сегодня же вынести приговор! - убеждал он судей, поглощавших снедь, которой обильно были уставлены столы. Его поддержал один Иехемон, который все время повторял, что это он узнал царя и старался всех убедить в том, что только его бдительность спасла город. Он оглаживал свою клочковатую бороду и важно вышагивал вдоль пиршественного стола. Был похож он на одну из тех диковинных птиц, которых так обожает верховный правитель. Неожиданно Иехемону стал возражать Мехтор, совершенно недавно назначенный судьей. Этот Мехтор во всех случаях старался доказать, что имеет свое особое собственное мнение. - Какой царь? Побойтесь всесильного Рамарука! - воскликнул Мехтор, удивленно подняв брови. - Всего лишь сумасшедший странник, вообразивший себя царем! Надо провести очищение. Если это настоящий царь, огонь не тронет его! - Не лишено смысла, - поддержал его Цофар. Обряд очищения давно уже был забыт, но ради такого случая, полагал Цофар, можно возобновить старый и проверенный обычай. Давно уже никого не сжигали на площади у крепостных ворот, правда, может не согласиться Каверун, но ради извлечения истины можно пойти и на это, было бы общее решение судей. Но, увы, судьи в один голос запротестовали; возвращаться в старые времена, что скажут жители, возможно ли в городе-убежище столь жестоко испытывать человека, говорим о жестокости филистимлян, и будем сотворять столь же жестокие казни, как и они - это немыслимо! Потом взял слово один из старейших судей, давно уже он потерял слух и, очевидно, даже не понимал, зачем их собрали. Он долго и невразумительно говорил о том старом законе, который хотели ввести еще десять лет назад, о законе, запрещавшем принимать кого-либо в город. - Посмотрите вокруг, - сказал он, разводя трясущиеся руки, - посмотрите - во что мы превратили наше убежище, скоро здесь будет столько иврим, что нам придется принять их веру! И если узнает Давид, что мы впускаем иврим, он завоюет наш город, ему это легко будет сделать, они откроют ему ворота, они встретят его песнопениями и хороводами. Он назначит своих судей, а нас прикажет казнить! Говорил он об этом на каждом бискурате, и слушали его невнимательно. Цофар же одобрил его речи и сказал: - Не исключаю и того, что Давид, узнав о пленении Саула, выступит в поход! А по сему надо как можно скорее казнить пленника! Я полагаю все вы, почтенные судьи, поддержите это решение. Если нету голосов против, я готов пойти и поведать правителю ваше мудрое решение. И возможно, сегодня же ночью царь Саул расплатится за все злодеяния. Мы можем быстро собрать жителей, чтобы не лишать их празднества, ибо великое торжество и большой праздник придет в наш город - праздник исполнения воли богов, праздник отмщения самому страшному извергу и злодею на земной тверди, злодею, одержимому силами зла! Цофар оглядел сидящих за трапезой, полусонные судьи не слушали его. Ему было безразлично - внимают его речам или нет, он добился своего. Всеми судьями принято предложенное им решение. Немедленная казнь - против казни никто не возражает. Цофар уже собрался идти - доложить Каверуну общее решение, когда звуки труб и яркий свет факелов заставили всех встрепенуться. И он увидел, как вносят в трапезную главного священника - Элгоса. Четверо сопровождавших его служек бога Рамарука осторожно опустили паланкин и помогли своему господину присесть на циновку, подставленную Иехемоном. Лицо Элгоса напоминало застывшую маску, он сидел неподвижно, и вокруг воцарилась полная тишина. Никто не шелохнулся. Ведь Элгос и Рамарук неразлучны, там, где находится Элгос, непременно присутствует главный и незримый бог города Рамарук. Бог этот проникает в мысли, для него ничего не остается тайной. Все, что знает Рамарук, известно и Элгосу. Первым решился нарушить молчание Цофар. Он низко поклонился Элгосу и стал объяснять, что бискурат принял решение о немедленной казни Саула. Элгос слушал его, не перебивая. Цофар старался говорить убедительно, сейчас для него было очень важно, что скажет Элгос, необходимо было согласие на казнь. Цофар не сомневался, что казнь будет угодна богу города, а значит и Элгосу. Элгос поднялся с циновки, тотчас к нему подскочили служки, чтобы со всех сторон поддержать его. Элгос отстранился от них и оперся на посох. Его длинная седая борода почти касалась пола. Металось пламя факелов за его спиной. - Огонь Шеола жжет меня, - воскликнул Элгос и поднял руки над головой, -жар огня достиг сердца моего! Иехемон наполнил пиалу шекером и поднес Элгосу, тот резким движением руки отбросил подношение. Смущенный Иехемон низко склонился перед главным священником и прошептал: - Прости грехи мои, заступись перед Рамаруком за меня, оправдан я буду, скажи Рамаруку, что первым я раскрыл коварство Саула, первым опознал злодея! - Рамарук знает об этом, - произнес Элгос и положил ладонь на согбенную спину Иехемона. Этим жестом он давал понять судье, что Рамарук благословляет его, что угодны Рамаруку дела и мысли Иехемона. - Огонь подбирается к городу, - продолжал свои причитания Элгос, - под священным дубом сегодня сидел я. И Рамарук был рядом. И сказал великий хранитель города, всемогущественный Рамарук: "Пойман коварный царь! Вышел он из Шеола и несет несчастья и разорение!" И спросил я Рамарука: "Как спасти город твой?" И ответил мне Рамарук: "Тайное становится явным!" И понял я, что угодны дела наши заступнику и хранителю. Грядет время свершения таинств, и ни один не сокроет своих мыслей. Бойтесь, задумавшие нечестивое таинство, бойтесь, строящие ковы против правителя города! Огонь очищающий уже зажжен Рамаруком! Тот, кто умер, не должен жить дважды! Элгос замолчал, прикрыл веки и беззвучно зашевелил губами. Все почтительно молчали. Элгос говорил с Рамаруком. Этот разговор был понятен только им двоим. Цофар, как и все собравшиеся, поклонялся великому Рамаруку, но голос бога ни разу не был услышан советником правителя. Голос этот звучал только для Элгоса. Элгос был священником Рамарука с незапамятных времен, он был этим священником еще при верховном правителе Гате, который основал этот город-убежище. Цофар подождал пока закончится неслышимый и недоступный ему разговор с Рамаруком и спросил Элгоса: - Какова же будет воля Рамарука? Богу города, полагаю, угодна будет торжественная казнь царя? - Рамарук не поведал мне о торжестве, Рамарук всегда взывает к разуму. Он упомянул о советниках правителя, которые слишком поспешны в своих действиях и чрезмерны в усердии. Усердие и лесть ходят рядом и обнимают друг друга, говорит Рамарук, - сказал Элгос и опустился на циновку. Глаза его закрылись и все поняли, что Элгос вновь взывает к Рамаруку. - Повеление свое высказал великий Рамарук, - наконец торжественно заявил Элгос, - повелевает хранитель города устроить большой суд над царем Саулом. Хочет Рамарук, чтобы злодеяния царя, известные на небесах, были явлены каждому. Объединит жителей города это судилище. Вскроется все тайное. И после справедливого суда повелевает Рамарук казнить вышедшего из тьмы и возвратить его в царство мертвых, где будет обречен на мучения тот, кто приносил тягостные страдания всем живущих на ханаанской земле. Такова воля Рамарука! И едва успел закончить слова свои Элгос, как со всех сторон раздались одобрительные возгласы. И заявляли все, что нету мудрее решения, и никто уже не требовал немедленной казни. Такой исход событий не предвидел Цофар, надо было переубедить Элгоса, но вступать в открытый спор было опасно, оставалась единственная надежда на то, что воля Рамарука могла разойтись с тем, чего желал верховный правитель города Каверун. Такое случалось редко, обычно все повеления Рамарука из уст Элгоса первым выслушивал Каверун. И теперь у Цофара был единственный выход - сослаться на мнение правителя, ведь Каверуну так же, как и ему, Цофару, не понравится промедление. Был уверен Цофар, что пересекались пути правителя и царя, что так же, как и он, Цофар, не желает Каверун делать явными для всех те обстоятельства, которые связывали его с Саулом. И когда смолкли хвалебные речи и возгласы, сказал Цофар: - Почтенный Элгос, ужели настаивает Рамарук на отдалении казни, вина царя очевидна, и здесь, на бискурате, мы уже устроили ему суд, и можем продолжить этот суд и закончить сегодня, а завтра казнить царя, и наш верховный правитель Каверун будет доволен таким решением, и всесильный Рамарук пошлет нам благословение, ибо ждут в подземном царстве Саула, и там уготованы ему вечные мучения... - Есть праведность в твоих словах, Цофар, - сказал Элгос, - все сделаем мы, что угодно Рамаруку, и никогда наш мудрый правитель не перечил повелению небес. Перед тем, как явиться к вам на бискурат, не только взывал я к Рамаруку и имел с ним беседу, но побывал и в покоях правителя, и вместе с правителем вошли мы к узнику, и не видел я доселе более злобного существа. Убедился я, что это Саул. В глазах его играл адский огонь, руки его хватались за невидимый меч. И когда спросил его великий Каверун: "Узнаешь ли ты меня, Саул!" Ответил злодей: "Не пересекались стези наши!" Вот какова хитрость нечестивца! Так и от дел своих будет он отрекаться. И один у нас выход - принародно разоблачить нечестивца. Пусть вся земля Ханаана узнает о злодейских делах Саула. Пусть будет он казнен не только по воле правителя или по повелению Рамарука - пусть весь народ приговорит его к самой мучительной казни! И нечего было сказать Цофару, понял советник, что нужно срочно менять свое мнение, стал говорить о мудрости Рамарука, стал убеждать Элгоса, что и сам был такого же мнения, что сбили его с мыслей некоторые ретивые судьи, для которых любая казнь - праздник, и спешат они привести приговор в исполнение, и настаивают, чтобы не медлить ни дня. И еще сказал Цофар: - Докажем всем народам, что самый справедливый суд на земле - это суд Рамарука, и вершить будем этот суд так, чтобы не осталось ни одной утайки! И в ответ заговорили судьи о мудрости Цофара, о том, что предвидел советник повеление Рамарука, что незрим Рамарук, но в сердце каждого проникает его слово, и хотя не слышно оно, это слово, но человек всегда поступает так, как этого хочет великий Рамарук. И подняли все чаши во здравие Каверуна, и даже Элгос приложился губами к краю своей чаши. И были довольны все - и своей мудростью, и своим решением, и тем, что решение это угодно и Рамаруку, и Каверуну... Следующий день стал суетным для Цофара и не принес успокоения душе, а напротив, поверг в уныние и озлобил. Ничто не радовало его душу. Он проснулся рано и в одиночестве бродил по пустынным помещениям дворца. После вчерашнего, затянувшегося до позднего часа, бискурата он не пошел домой. Так бывало часто в последнее время. Домашняя суета и склоки жен изрядно надоели ему, все опостылело. Сколько бы не приносил сиклей, сколько бы не добывал и вещей и снеди - все равно был не хорош, все равно не насытить было бездонную прорву. Зависть и суета - вот награда за все его рвение. Только он один знает - каких усилий и каких трудов стоила ему вся его дорога во дворец, стать вторым - после Каверуна, стать почти властителем города, не имея во дворце никакой поддержки, смог он только благодаря своему усердию, своему непрекращающемуся труду. Теперь все это могло рухнуть. Предстоящий суд, конечно, вскроет не только деяния Саула, царь не станет молчать - и тогда откроется прошлое его, Цофара. И могут состояться две казни, вместо одной... Надо было что-то срочно предпринимать, но не приходило в голову ничего разумного, и он, Цофар, всегда скорый на решения, в растерянности мерил шагами дворцовые покои. Вытягивались в струнку стражники при его появлении, молча и подобострастно смотрели ему вслед. Он замедлил шаги близ помещения, где теперь находился тот, от которого исходила главная угроза. Каверун, понимал Цофар, никогда бы не согласился на открытый суд, если бы Саул или тот, кто назвал себя Саулом, узнал его, Каверун все продумал, наверняка, все это будет связано с Давидом. Город должен молиться о заблудшей душе Авессалома, после его восстания все ожили, поток его сторонников обогатил не только стражников, всем досталась толика богатства. На Сауле можно заработать больше, чем на этих жалких изгнанниках - как же он, Цофар, об этом не додумался сразу. Каверун в который раз оказался хитрее, чем его главный советник. Так недолго и попасть в немилость. Стражник, карауливший пленника, смотрел на Цофара немигающим взглядом. Цофар сделал шаг к дверям. "Туда опасно входить одному, мой господин," -почтительно произнес стражник. "Я не из робких," - ответил ему Цофар и открыл дверь. Пленник спал, раскинувшись на чистом и мягком ложе, словно не пленен он был, а находился в своей царской опочивальне. Во сне черты его разгладились, и лицо не казалось таким старым, как в тот день, когда увидел его, истерзанного и замученного Ариядом. Цофар пристально вглядывался в пленника - сомнений не могло быть - это Саул - крупный, мясистый нос, густая борода, правда, теперь не такая черная, как раньше, годы побелили ее края. Было почти непреодолимое желание - окриком или пинком поднять пленника, но остановил внезапный страх, подступивший к горлу. Слюна стала вязкой и он с трудом проглотил нечто, вроде твердого комка. Потом резко повернулся и, захлопнув двери, быстрым шагом устремился по переходу, ведущему в его покои. На пути попался под руку дворцовый повар, Цофар накричал на него - вчера было подано слишком много шекера, неразумная щедрость, совет судий превращать в застолье никто не позволит. Повар стоял, потупив голову, смотрел с недоумением своими бараньими глазами. Возможно, он даже не понял, о чем идет речь, но перечить главному советнику не решался. Цофару нужно было на ком-то выместить свое раздражение, показать свою власть, вернуть себе уверенность в делах своих. Он здесь главный советник правителя, он все решает. Рамарук, Элгос могут метать громы и молнии, но будет все так, как решит он, Цофар. Открытый суд над царем? Возможно, это верное решение, Каверун зря решений не принимает. Пусть будет суд. Кто поверит пленнику, если советник правителя заявит: Это нечестивая ложь! Кто подтвердит слова озлобленного и ненавидимого всеми царя... Надо было попытаться пройти к Каверуну, правитель, обычно, вставал поздно, следовало подождать, пока он вкусит пищу, пока придет в доброе расположение духа. Цофар и сам решил пока перекусить и направился в свои покои, когда услышал шум и выкрики у главного входа во дворец. Он хотел послать туда стражника, но вскоре все смолкло. Позже он различил звонкий женский голос, взывающий о помощи. Он пошел на этот зов и вскоре увидел, как трое стражников сдерживают рвущуюся к покоям правителя рыжекудрую миловидную женщину. Сдерживают ее стражники, каждый норовя покрепче прижать красавицу и выказать ей свою симпатию. Она вырывается из их рук, умоляет пропустить, говорит, что от этого зависит жизнь честного человека. Цофар приблизился и повелел стражникам отпустить женщину. - Успокойся, - сказал он ей, - стоит ли беспокоить правителя, я главный советник и все могу решить сам, я могу помочь тебе. Говорил он с ней ласково, узнал, что зовут ее Рахиль, и что она ищет своего мужа, что мужа пытали злые люди, что поверили наговору других злых людей, что она знает доброту правителя, который накажет нечестивых и возвратит ей мужа. Цофар стал объяснять ей, что во дворце нет тюрем, что она ошиблась - все пленники содержатся в сторожевой башне, и если она хочет видеть правителя, то нельзя перед ним появляться в таком виде, сейчас он прикажет служанкам - ее вымоют, умастят маслами, и тогда уже можно будет все обсудить. Он вызвал прислужницу, и та увела стихшую и покорившуюся ей молодую женщину, и Цофар впервые за утро улыбнулся. Он уже готов был поверить, что полоса несчастий миновала, что ждет его при