й. Обычно он говорил об этом неохотно и мало, какими-то намеками. А мама, наоборот, любила это подчеркивать и гордилась, но отцу это не нравилось. Отец часто повторял: "Я старый разведчик". Конечно, он был коммунистом, он вступил в партию еще при Никите Сергеевиче, когда был совсем молодой. Потом настало время Леонида Ильича. Над Леонидом Ильичом все смеялись и называли его "Блеванид", в этом было что-то родственное, домашнее. Отец делал вид, что сердится, но на самом деле ему тоже было смешно. Он родился на Украине, в деревне под Киевом. Его мать, марусина бабушка, осталась одна, когда он был совсем маленький, ее муж бросил их, а потом его забрали и посадили Отец со своей матерью где-то скрывались. Бабушка рассказывала Марусе, что ее мужа забрали, а потом отпустили, потому что он понравился сестре какого-то важною начальника, чуть ли не Якира. И она требовала, чтобы он на ней женился. Тому ничего не оставалось делать. Он приехал к бабушке, дал ей денег, посмотрел на сына и уехал. С тех пор она его не видела. Она слышала, что во время войны, когда немцы входили в Киев, он застрелился, потому что был начальником НКВД и слишком много знал. Во время войны от немцев скрываться было проще, чем от своих. К тому же, бабушка снова вышла замуж, а ее новый муж прекрасно говорил по-немецки. Скоро немцы и вовсе стали их друзьями. Сын доставлял бабушке много беспокойства. Он все время хулиганил, подрывал снаряды, дрался и бабушка уставала его пороть. После войны он убежал в Херсон, и там поступил в мореходное училище. Он мечтал стать капитаном. В Херсоне было много беспризорников, они жили в подвалах, где потеплее, и даже в люках. Отец Маруси любил драться. Он часто сам начинал ссору по пустякам, а потом это перерастало в драку. Дрались ремнями, кастетами, иногда ножами. Особым шиком считалось иметь финку. Отец Маруси на всю жизнь сохранил слабость к таким ножам. Потом, когда Маруся уже училась в школе, у них в доме всегда было полно финских ножей. Марусину маму это раздражало, и она как-то сказала Марусе, что до женитьбы отец был первым матерщинником в пароходстве, у него была кличка "Жлоб", которая осталась и до сих пор. Маруся помнила, как однажды, когда они уже ложились спать, на улице под окном какие-то пьяные юнцы стали ругаться матом. Отец был уже раздет, он высунулся в окно и приказал им наткнуться. В ответ его послали подальше. Тогда он схватил финку и, как был, в трусах, выскочил во двор. Марусина мама завизжала, во дворе послышался топот. Маруся выглянула и увидела, что алкаши разбегаются. Потом они собрали большую компанию и подстерегали его вечером, но он возвращался в капитанской форме, и они почему-то его не тронули, может, не узнали. Отец утверждал, что испугались. А тогда, после войны, марусина бабушка устроилась в городе Жмеринке и звала отца помогать строить дом. Отец приехал, они таскали на себе кирпичи, рыли ямы для фундамента, штукатурили, красили. Дом стоял рядом с другими точно такими же, посередине проходила улица, вся изрытая ямами и колдобинами, а по краям ее шли две тропинки и канавы, в которые сливали помои. На улице в лужах валялись пустые консервные банки, и из земли торчали ржавые пружины. Маруся помнила, как по этой улице на телеге, запряженной клячей, проезжал Абрам и покупал разный хлам. Он был старьевщиком. Дедушка говорил, что Абрам богатый, что он миллионер. Маруся не верила, она видела, что он покупает разную дрянь, и сам грязный и оборванный. Он любил, когда дети приносили ему пустые бутылки, за это он дарил им шарики. Он был в грязной засаленной кепке, старом рваном пиджаке и таких же брюках. Это ничуть не бросалось в глаза, потому что в Жмеринке все одевались так же. Дедушка Маруси тоже ходил всегда в старой фуражке, в которой он работал на паровозе, и еще у него были сапоги, носок он не носил, только портянки. Когда он их наматывал на ноги, он объяснял Марусе, как это надо делать, чтобы они не натирали ног. Маруся помнила, как они развевались на ветру, когда бабушка их сушила. Отец же Маруси, наоборот, любил одеваться красиво. Когда в первый раз он поплыл за границу, он сразу же купил себе там модные темные очки. Марусины дедушка и бабушка любили, чтобы все было скромно и не одобряли этого стремления выделиться. С какого времени отец работал в КГБ. Маруся точно не знала. Скорее всего, как только стал плавать за границу. Отец называл кэгэбэшников "серые", и в голосе его звучала гордость. Он хотел, чтобы брат Маруси тоже работал в КГБ. Но марусин брат совсем не походил на отца. Он любил поспать и поесть, был очень послушный и никогда ни с кем не спорил. Он все повторял за отцом. Как-то Маруся случайно наткнулась на старую пожелтевшую тетрадь, там фиолетовыми чернилами были переписаны стихи о море и дальних плаваниях. Маруся тогда еще не знала этих стихов и спросила у отца, что это. А он сказал: "Это великий русский поэт Гумилев". Когда Маруся училась в пятом классе, марусина мама обнаружила у отца любовницу. Отец тогда писал диссертацию по морскому праву и ходил в Публичную библиотеку. А потом оказалось, что не в библиотеку, а к любовнице. Марусина мама звонила всем знакомым и рассказывала эту историю с подробностями. Маруся все слышала и выучила наизусть. Какая любовница была страшная, ротик как бритвой прорезан, и волоски у нее были реденькие, а познакомил ее с отцом такой-то журналист, представитель богемы. Маруся потом встречала статьи этого журналиста в центральной прессе и всякий раз удивлялась, что он из богемы. Все статьи были посвящены советскому образу жизни и коммунистической партии. Еще там речь шла о каком-то шприце, который отец передал своей любовнице, каких-то записках и о том, как мама приехала из отпуска ночью, а отца не было дома, и унитаз был ужасно грязный, что почему-то и вызвало у нее подозрения больше всего. Маруся как раз тогда украла краски в универмаге, и отец ее даже не бил, зато мама избила очень сильно. Потом ей стало понятно, почему он был такой добрый. Вообще они с братом боялись отца. Он часто их наказывал. Он не разрешал Марусе дружить со Степановой, с которой они вместе украли краски. Однажды Степанова пришла к Марусе, когда никого не было дома. Они сидели на кухне и смотрели в окно, чтобы не пропустить отца. Они рассчитали, что, пока он будет подниматься по лестнице, Степанова успеет убежать наверх. Маруся нашла у отца в баре вино в красивой плетеной бутылке с яркой фирменной этикеткой, и они пили его из чашек. Вдруг она увидела, как внизу к парадной идет отец с дипломатом и в форменном капитанском кителе. Степанова в ужасе вскочила, схватила свой портфель, дубленку, сапоги и бросилась вверх по лестнице. Там она затаилась. А Маруся от страха была ни жива - ни мертва. Она не ожидала, что он вернется так скоро. Ее всю трясло. Но отец тогда ничего не заметил. x x x Маруся рассеянно следила глазами за прохожими. Кругом люди куда-то торопились, тащили сумки, толкались, ругались. Инвалид с костылем и красной рожей шел по середине улицы и толкал всех. Маруся шла на собрание, где должна была организовываться новая партия. Ее специально пригласил ее знакомый Петр Сергеевич. Петр Сергеевич очень просил, ему хотелось, чтобы было побольше народу. У них был общий знакомый, и Марусе было неудобно отказываться. Он жил в новом районе, когда Маруся вышла из метро, вокруг было много деревьев, на них уже появились листочки. Дом она нашла почти сразу, поднялась в лифте на девятый этаж. Дверь открыл сам хозяин, в белой рубашке с расстегнутым воротником. "Проходите, Маруся. - сказал он, радостно потирая руки, - вы не последняя." Из кухни выглянула бледная жена с изможденным лицом и поздоровалась. Следом за ней вышел великовозрастный сын Петра Сергеевича и тоже поздоровался. В комнате уже сидел, забившись в угол дивана, какой-то бородатый карлик. "Это наш замечательный художник - прошу!" Петр Сергеевич протянул руку: "Знакомьтесь! Илья Петрович!" Илья Петрович посмотрел на Марусю исподлобья и что-то пробурчал. "Очень приятно, - сказала Маруся. "А пока посмотрите, вот пресса!" - хозяин сделал широкий жест рукой. Везде - и на столах, и на подоконнике, и даже на пианино были разложены газеты и журналы, в названиях которых обязательно присутствовали слова "свободный", "независимый", "демократический". "Хотите, я покажу вам свои книги?" Тут из комнаты вышел молодой человек гигантского роста в пляжной рубашке с пальмами и в белых брюках, а за ним маленькая девушка в очках с химической завивкой и в сиреневом блестящем платье. "Знакомьтесь, - сказал Петр Сергеевич, - Рома и Света." Потом Петр Сергеевич подвел Марусю к книжному стеллажу. "Вот посмотрите, здесь у меня Бердяев, Библия с рисунками Доре, а вот - воспоминания Станиславского. А эту книгу я приобрел при очень интересных обстоятельствах", - Петр Сергеевич указал на огромный старинный фолиант в золоченом переплете и пустился в длинное и подробное описание того, как несколько лет тому назад он шел по улице и встретил школьниц, несших в школу огромные пакеты с макулатурой, как он долго упрашивал их показать ему содержимое этих пакетов, и как, наконец, он добился своего, и в одном из пакетов оказалась эта книга, а потом он познакомился и подружился с одной из этих школьниц, она была еще пионерка... Маруся рассеянно слушала. Тут из передней послышался радостный смех. "А, вот еще! Пришли, пришли!" - Петр Сергеевич прервал свой рассказ и заспешил к гостям. В комнату вошла дама в очках с рыжими взлохмаченными волосами, в брюках и в белом пиджаке, под которым виднелся вязаный шерстяной жилет, она вся была обвешана цепочками и бусами. В руках она держала матерчатую сумку, из которой торчали кульки. За ней вошел мужчина в полосатом костюме, галстуке и розовой рубашке, на носу его топорщились очки в пластмассовой оправе. "Знакомьтесь, знакомьтесь, - нетерпеливо сказал Петр Сергеевич, и в голосе его послышались какие-то визгливые нотки. - Это Наталья Дмитриевна, а это - Игорь Николаевич". Не успели гости сесть, как в дверь снова позвонили. На этот раз пришел молодой человек с лысой яйцеобразной головой и густой бородой, тоже в очках. "А это - наш дорогой Владимир Иванович, молодой ученый. И, конечно, поэт в душе. Ну-с, а теперь прошу всех присаживаться. Поговорим о деле. Собственно для чего мы здесь собрались? Россия сейчас почти погибла, интеллигенция полностью оторвана от народа, она стоит на коленях, а культура растоптана. Наша задача - возродить культуру, а культура растоптана. А для того, чтобы возродить культуру, нужно поднять интеллигенцию с колен, духовно преобразить..." "Да, - вмешался сын Петра Сергеевича с горящими глазами, - свобода Для нас дороже жизни." "Браво, браво, молодой человек," - сказал Игорь Николаевич, который сидел рядом с Марусей. "Да, да, - подтвердил Петр Сергеевич, - но коммунистов мы не берем в нашу партию. Единственно, кого не берем. - это коммунистов..." "Ну и зря, - вмешался Игорь Николаевич, - коммунисты тоже неплохие ребята..." Тем временем жена Петра Сергеевича неслышными шагами ходила взад-вперед и накрывала на стол. На столе появилась белая скатерть, а затем соленая рыба, ветчина, огурцы, потом горячая картошка и бутылка водки. Петр Сергеевич предложил всем перекусить и продолжить обсуждение. Все с аппетитом принялись за еду. Петр Сергеевич налил водки и предложил тост за свободу и демократию. Все с энтузиазмом выпили, причем Петр Сергеевич встал, обошел всех и старательно чокнулся с каждым. Потом последовал тост за женщин. "Скажите, пожалуйста, - сказал Петр Сергеевич, уже немного расслабившись, - почему это я женщин люблю, а они меня - нет?" "Об этом лучше спросить у вашей супруги," - заметила Наталья Дмитриевна. "Видишь ли, миленький, - комариным голоском проговорила бледная иссушенная жена Петра Сергеевича. - ты любишь разных женщин, а каждая женщина хочет быть избранницей". При этом она так жалобно протянула слово "избранница", что Маруся подумала, что она сейчас разрыдается. Петр Сергеевич уставился на жену, глаза его были непроницаемы, как пуговицы, только где-то там, в самой глубине, теплился безумный огонек. Игорь Николаевич, сидевший рядом с Марусей, совсем осовел, он ослабил себе ремень на брюках и развалился на диване. Л Наталья Дмитриевна говорила без умолку. Она рассказывала про экстрасенсов, о том, что у нее самой недавно открылись сверхъестественные способности, и от нее глохнут телевизоры. А недавно она была на выставке в музее Достоевского - при этих словах она указала на бюст писателя, стоявший на книжной полке в углу комнаты - и там на картинах не было ничего, кроме квадратов и кружочков, но эти квадраты и кружочки так и высасывали из нее всю энергию... Бородатый карлик, сидевший рядом с Натальей Дмитриевной, болезненно поежился в кресле. Наталья Дмитриевна повернулась к нему: "Вам холодно?" Карлик доверчиво закивал головой и обхватил свои плечи руками. "А знаете, почему вам холодно? - вдруг сказала Наталья Дмитриевна, - Потому что у вас низкая жизненная программа!" Карлик вжался в кресло. Наступила неловкая пауза. "Да, а вот я еще знаю, - сказала подруга высокого Ромы Света, чтобы немного разрядить обстановку, - одна моя знакомая была на сеансе экстрасенса. Потом проснулась ночью, а ее руки сами так себя и массируют, так и массируют. А она на свои руки смотрит и запоминает, - где какая точка находится..." "Да, Светочка, вот видите, - сказала Наталья Дмитриевна, - а я вот сама чувствую, что все наше поле здесь очень густо сконцентрировано, надо немного разрядить." При этих словах она вдруг замолчала и сосредоточенно уставилась на противоположную стену. Маруся чувствовала себя не очень уютно. Тем временем кто-то вспомнил про академика Сахарова. "А, - сказала Наталья Дмитриевна, мгновенно очнувшись, - Сахарова на семь лет раньше забрал к себе Космос." "Почему?"- спросил Игорь Николаевич. "Грешок какой-нибудь был. И это подпортило его ауру," - пояснила Наталья Дмитриевна. "Понятно, - задумчиво сказал Игорь Николаевич, - в его ауре дырка образовалась и через эту дырку..." "Да, да, точно! Я вот сама, будучи уже не слишком молодой, вдруг что-то поняла. Схватила свою дочь под мышку и побежала креститься. Не в какой-нибудь там собор, а в обыкновенную церквушку на Охтинском кладбище. И оказалось - не просто так - там ведь вся моя родня похоронена, а я-то этого тогда не знала, но вот как-то почувствовала. Вот я и окрестилась - надо же мне приобрести покровительство космических сил." "Да, возможно, вы правы, - сказал Петр Сергеевич. - Но посмотрите, что сейчас с Россией! До чего ее довели! Ведь она уже почти погибла!" "А вам не кажется, что Россия это заслужила?" - свысока спросила Наталья Дмитриевна. "Каким же образом?" - спросил Петр Сергеевич. Тут с дивана поднялся Владимир Иванович. "Вы все немного ош-шибаетесь, - заикаясь сказал он, - вот я п-пишу д-диссертацию как раз по теме русской и-истории. вот мы с моим р-р-руководи-телем н-недавно обсуждали как раз этот в-вопрос. Я вам с-сейчас все объясню. Вы п-п-просто заблуждаетесь..." "Да, да, - подтвердила Наталья Дмитриевна, - вы человек высокой цели. У вас высокая жизненная программа." "Спасибо," - вежливо сказал Владимир Иванович, но продолжить не успел. "А теперь чай," - объявил сын, появившись в комнате с кухни. "Так каковы же цели и средства вашего движения? - спросила Наталья Дмитриевна, - Нужно же определиться. Ведь без этого же ничего не получится." "Послушайте, - Петр Сергеевич мечтательно посмотрел в окно, - ведь встречаются два человека - мужчина и женщина - и мужчина говорит женщине: "Я тебя люблю" Какие здесь цели? Какие средства? Брак это цель? Или средство? Здесь так просто не ответишь. Я написал книгу. Эта книга будет издана, - возможно, при помощи мюнхенских друзей из христианской демократической партии. Регистрировать наше общество мы не будем, я поклялся, пока советская власть существует не вступать с ней ни в какие отношения. Я же и в психушке в свое время сидел." "Какой ужас! - сказала Наталья Дмитриевна - Подлецы! Они хотели бы и саму свободу в психушку посадить! Но настоящего интеллигента не сломишь ни тюрьмой, ни психушкой!" "Постойте, постойте, я же хотел рассказать, - в волнении вскочил с места Петр Сергеевич, - у меня во дворе стояла березка. И она погибла. А я отломил от нее ветку, и это была просто березовая палочка. И я воткнул ее в землю и поливал. Я думал - я буду поливать ее семь лет! И она все же зазеленеет. И я поливал ее год, но ничего не произошло. Потом пришла зима, все засыпал снег, а весной я снова стал ее поливать. И вот однажды утром я увидел на ней маленький зеленый листик. Я так трясся над ним, я боялся, ведь вокруг ходят люди, бегают кошки и собаки, но все обошлось. И потом из листика получились веточки, а потом выросла целая березка. Я эту березку посвятил одной девочке, одной пионерке, - при этом Петр Сергеевич посмотрел на Марусю, - вот Марусенька знает, как мы познакомились. Я ее любил такой возвышенной любовью, я давал ей книжки читать и разговаривал с ней Я вообще люблю женщин в таком возрасте. Однажды я встретил женщину, ей было лет семь, не больше, гораздо меньше, чем Лизе, но она меня поняла, она прекрасно поняла все, что делалось в моей душе. И она меня полюбила. В таком возрасте женщинам еще не свойственно все то мелкое и низкое, что появляется в них позже. Поэтому именно в этом возрасте они для меня наиболее привлекательны. И эта женщина - звали ее Лиза - она стала со мной встречаться, и мы с ней разговаривали. Я ее всему учил. Я ее научил даже целоваться." Жена Петра Сергеевича заерзала на стуле и многозначительно закашлялась, но Петра Сергеевича было уже не остановить. "Я помню, я пришел к ней домой, а ее родители куда-то ушли, и мы сидели с ней при свечах, а вокруг было темно, и все так романтично. Я принес ей цветы, моей милой крошке. Вы, конечно, подумали про Набокова, про "Лолиту", но я должен сказать, что не читал этой книжки, хотя и слышал, о чем она. Но у нас все было по-другому! Я в душе художник! И у меня были другие мотивы, совершенно возвышенные мотивы! Вы понимаете, в этом возрасте женщины еще ничего не знают, им все интересно, вот я и учил ее всему, вы понимаете, всему... Но потом каким-то образом узнал ее папа, и у меня были неприятности! Я даже не знаю как, неужели она обо всем рассказала?" Тут Петр Сергеевич осекся и обвел всех взглядом. На его губах показалась пена, он явно выпил лишнего. Опять воцарилось неловкое молчание. Игорь Николаевич добродушно улыбнулся и сказал: "Ну конечно, кто же такие вещи папе рассказывает!" Все смущенно захихикали. "Так что же вы все-таки хотите основать? Что-то вроде масонской ложи? Или ордена?" - спросила Наталья Дмитриевна. "Нет, как вам объяснить... Это будет такая новая форма объединения людей. Вот я написал книгу, я хочу ее напечатать, там все изложено, это новая теория, вы все ее прочитаете и поймете. На основе этого мы и объединимся. Для нас самое главное - свобода. Ради свободы мы готовы на смерть." "А вы знаете, - сказал Игорь Николаевич, - тут недавно образовалась новая партия, - я, кстати, как раз с этого собрания - и там программа как раз совпадает с вашей. Может, вам просто присоединиться?" Петра Сергеевича это немного задело. "Нет, - сказал он, - мы все же лучше отдельно. Не думаю, что мысли из моей книги могут совпадать с программой этой партии." "И зря, - Игорь Николаевич был настроен очень благодушно. - А хотите, завтра же о вашей организации узнает вся страна? Или даже весь мир? Я, кстати, являюсь внештатным корреспондентом газеты "Путь к свободе"" И он открыл свой дипломат и вытащил оттуда толстую пачку каких-то бумажек. "Можете и подписаться заодно. Подписка на месяц стоит пятьдесят рублей." "Да, да, я сейчас, - засуетился Петр Сергеевич и дрожащими руками стал выворачивать карманы. - Но у меня здесь только двадцать пять." "Это не беда. Давайте, сколько можете, остальное потом. А вот вам пока экземплярчик. Эта газета издается на всех языках, ее читают во всем мире. А мне пора," - и корреспондент поспешно направился в прихожую. Маруся решила воспользоваться случаем и уйти. Было уже поздно. В прихожей Петр Сергеевич обратился к Марусе. "Маруся, а у вас ведь тоже есть знакомые. Вы должны нам помочь - рассказать о нашей новой организации." "Конечно," - сказала Маруся. Ей не хотелось никого обижать. "Ну ладно, ладно, - вдруг заторопился Петр Сергеевич, и в глазах его появилось беспокойство, - я вам еще позвоню. Вот я недавно видел сон - будто кто-то меня торопит, что именно сейчас время настало, именно сейчас пора, только бы не пропустить, только бы не опоздать. Как будто кто меня подталкивает, как будто кто шепчет в ухо." Петр Сергеевич замолчал, как будто к чему-то прислушивался. Маруся тем временем незаметно вышла. Она шла к метро мимо автоматов с газированной водой и деревьев, одно из которых, наверное, посадил Петр Сергеевич. В двух метрах впереди вприпрыжку бежал корреспондент газеты "Путь к свободе". *** Маруся училась в специализированной немецкой школе. Там же учился и Гриша, но он был на три года младше. К ним часто приезжали немцы, в основном из ГДР. С немцами общаться было разрешено, это должно было способствовать лучшему изучению разговорного языка. Как-то марусина подруга Света Митина, которая была комсоргом класса, пригласила ее и еще нескольких мальчиков и девочек к себе на день рождения. У Светы была очень большая задница, и, кроме этого, еще одна замечательная особенность: с первого класса она носила одну и ту же прическу - заплетала две косички и укладывала их на голове в виде корзиночки, а по бокам завязывала два пышных банта. Мальчиков у них в классе было мало и она попросила привести с собой еще, хоть каких-нибудь. Маруся шла с Машей Степановой и с Кучей. По дороге у метро они увидели каких-то прыщавых юношей, которым явно было нечего делать. Они подошли к ним и предложили пойти на день рождения. Юноши с радостью согласились. У Светы мальчиков оказалось не так уж мало, а наоборот, она перестаралась, и девочек было только три, а мальчиков восемь. Причем был даже мужик, бритый, похожий на уголовника, он одиноко сидел в светиной комнате и пил водку из горлышка бутылки. Он ни с кем не разговаривал. Маруся пыталась завязать с ним разговор, но он только криво усмехался и пил. Еще был мальчик из параллельного класса, рыжий и тщедушный, о котором ходили слухи, что он уже побывал в милиции, правда, никто не знал, за что. И еще Маруся встретила там Вову Гольдмана. Он тогда уже ушел из школы, и вел себя совсем как взрослый, на нем были джинсы и серая рубашка. Маруся помнила, как в седьмом классе Света пришла в школу вся растрепанная, в платье мятом и запачканном цементной пылью, а в волосах у нее торчали разные бумажки. Она сидела на уроках, как сомнамбула, и на все вопросы только улыбалась. Марусе показалось, что от нее пахнет вином. Потом Вова Гольдман рассказал ей, что Света Митина пришла к нему, а он тогда был с другом, которому уже исполнилось восемнадцать лет, и они выпивали. Света попросила у Вовы учебник, а у Вовы давно уже не было никаких учебников, он просто ждал, когда же его выгонят из школы. И Света это знала, но все равно не уходила, а сидела и ждала чего-то. Друг Вовы осмотрел Свету с головы до ног, а потом предложил пойти прогуляться. Они пошли гулять и зашли в подвал. Там они стали Свету крутить и вертеть, а потом раздели. Она хихикала и не сопротивлялась. А потом Вова рассказал Марусе, что они с ней по очереди посношались. Маруся ему не очень-то тогда поверила, но все могло быть. Позже, уже в десятом классе, она подумала, что, скорее всего, это была правда. Маруся уже давно не видела Вову, поэтому обрадовалась. Там был и Коммунист, который Марусе в последнее время порядком надоел. Все сидели за столом и пили. Еды было мало, все разные огрызки, куски хлеба и салат из капусты с подсолнечным маслом. Зато очень много выпивки: и портвейн, и водка, и сухое, и даже коньяк. Света пила очень много и как-то лихорадочно. Маруся уже была у Светы в гостях, правда, очень давно, классе в четвертом. Света тогда любила Пушкина и хотела походить на Татьяну. Она пригласила к себе на день рождения Марусю и еще двух мальчиков. Мальчики эти были самые хорошие ученики в их классе и самые вежливые, к тому же у них были самые приличные родители. Это Маруся знала от своей мамы. У Светы их тоже встретила бабушка, она была очень старая и говорила по-французски. Мама Светы рассадила всех за стол и каждому дала вышитую салфеточку с инициалами. Когда все поели, мама сказала: "А теперь давайте играть! Светочка, пойди, переоденься!" Света ушла и вернулась в розовом платье из сатина, очень длинном и с большим вырезом на груди и на спине. Она взяла в руки веер и грациозно присела. Все захлопали в ладоши, а бабушка в кресле даже завсхлипывала. Потом поставили маленький круглый столик на одной ножке, а на него - зажженную свечу. Света села в бархатное кресло и взяла в руки куриное перо. Рядом стояла старинная чернильница в виде зайчика. Мама Светы сказала: "Это живая картина. Мы раньше очень любили играть в живые картины. Сейчас покажем, как Татьяна пишет письмо Онегину. А ты. Марусенька, будешь няней." Марусе на плечи накинули большой пуховый платок, и она, сгорбившись, встала рядом со Светой. Света, томно обмахиваясь веером, облокотилась о столик и взяла в руки перо. "Не спится, няня, здесь так душно... - проговорила она, - открой окно да сядь ко мне..." Маруся молчала, покачивая головой. "Ну, Марусенька, продолжай! - мама Светы думала, что Маруся тоже знает эти стихи, но Маруся не знала, что дальше, и сказала: "Да чего уж там, милая..." Все засмеялись, а Марусе стало стыдно. "Ну ладно, - сказала светина мама, - а теперь мы потанцуем!" Снова зажгли свет, и на старый проигрыватель поставили пластинку с музыкой. "Это па-де-катр, - сказала мама. - меня еще моя мама учила." Она обратилась к бабушке и сказала: "Сейчас станцуем па-де-катр. Его нужно танцевать вчетвером. Я научу." Маруся встала в паре с толстым Димой, а Света взяла за руку Алешу. "И раз, и два, - повторяла мама, и торжественно вышагивала впереди всех, вытяну в одну руку вперед, а второй придерживая край платья. Дима все время наступал Марусе на ноги и ужасно сопел. Наконец музыка кончилась. Все сели на диван, и мама Светы ласково обратилась к Марусе: "Марусенька, у тебя такой приятный мягкий выговор! Это украинский, по-моему? Вы же с Украины?" Маруся до этого жила в Жмеринке и ездила туда каждое лето, но в этом вопросе она почувствовала какой-то подвох и ничего не ответила, покраснев. Потом все опять сели за стол и пили чай с пирогом с лимоном. Марусе он очень понравился, и она съела целых четыре куска. А теперь Маруся даже не могла узнать эту комнату, здесь было пусто, и посередине стоял прямоугольный стол, у стены продавленный диван, а на полу валялись пустые бутылки. Тут в коридоре раздался какой-то шум. В комнату вбежал бородатый тщедушный мужичок небольшого роста. Он держал в руках бутылку портвейна и тряс ею. "Ужас, ужас, - вопил он, - прийти на день рождения к семнадцатилетней девушке с бутылкой! Девушкам дарят цветы, а не эту гадость! Кому же это могло прийти в голову!" "А, - устало протянула Света, - это папашка, познакомьтесь. Папа, да перестань ты, ради Бога!" Но тот и не думал успокаиваться. "А ты замолчи, когда говорят старшие! Я все равно узнаю, и вам же будет хуже!" Марусю это очень удивило, ведь на столе стояла целая батарея бутылок, почему же он придирался именно к этой? А бутылку, оказывается, принес Вова Гольдман и забыл на кухне. Теперь он сидел страшно злой и уже собирался уходить. Света умоляюще посмотрела на него. Маруся встала и сказала: "Извините, это я принесла. Другого подарка под рукой не оказалось, вот я и решила..." "Ах, Марусенька, что же с вами стало! Ведь вы всегда были такой приличной девушкой! И родители у вас, по-моему, очень достойные! Почему же такой странный подарок? Почему такое убожество? Зачем непременно напиваться? Давайте лучше с вами потанцуем!" Он подскочил к Марусе, сжал ей руку в своей потной ладони и закружил по комнате. В это время кто-то включил проигрыватель. Это был тот же самый проигрыватель, и даже пластинка была старая! Маруся подумала, что, наверное, они ее так и не снимали, и все время ставили лишь эту пластинку. Из соседней комнаты доносились какие-то звуки, шарканье, кашель. Наконец танец закончился. Маруся вышла в коридор и увидела, что из приоткрытой двери выглядывает светина мама. Она очень постарела и опухла. На ней был рваный халат, волосы висели сосульками. Она криво улыбнулась и закрыла дверь. А Вова Гольдман уже надевал куртку. Света цеплялась за его рукав. "Я тебя прошу, останься, ты испортишь мне весь день рождения! Ведь это же единственный раз, когда ты пришел, и вот опять уходишь! Я прошу тебя, хочешь, я перед тобой на колени встану!" - Света уже рыдала, но Вова холодно отстранил ее от двери и сказал: "Пошла вон! Надоела!" И хлопнул дверью. Света так рыдала, что из соседней комнаты вышел Коммунист и, икнув, спросил у Маруси: "Чего это с ней?" "Да, Гольдман ушел - а она его любит, и вот видишь..." ''А-а-а!" - Коммунист взял Свету за руку и повел за собой. Маруся пошла за ними. Там Коммунист посадил Свету на стул и стал старательно целовать взасос. Вид у него был такой, как будто он выполняет тяжелую работу. Наконец Света перестала рыдать и склонилась к Коммунисту на плечо. Посидев так немного, она встала и вышла из комнаты, на прощанье игриво помахав ручкой. Тогда Коммунист схватил со стола бутылку водки и стал жадно пить, причем первый глоток он выплюнул за окно, приговаривая: "Дезинфекция - прежде всего! Чистота - залог здоровья!" Маруся поняла, что пора уходить, и вышла в коридор Она хотела попрощаться со Светой, но ее нигде не было. Наконец она открыла дверь ванной. Света была там, она стояла на коленях в луже собственной блевотины. Она подняла на Марусю мутные глаза, икнула и сказала: "Мурка, а помнишь, как мы с тобой танцевали па-де-катр?" Примерно через неделю, утром, прийдя в школу, Маруся увидела, что все бегают по коридору и шепчутся, а их классная руководительница вся растрепанная, с черными потеками краски у глаз, выходит из кабинета директора. Оказывается, директору позвонили из отделения милиции и сообщили, что учащаяся их школы была задержана у гостиницы за приставание к иностранцам. Сперва долго не могли выяснить, какая это учащаяся, потому что она наврала фамилию, назвавшись Степановой, и к директору потащили Машу, но Маша с негодованием все отрицала, и потом только выяснилось, что это Света. Света после школы пошла к гостинице, может, она так уже не в первый раз ходила, но она говорила, что в первый, и ей, конечно, поверили. Ну конечно, она пошла не в школьной форме, она переоделась в кофточку с блестками и черную короткую юбку, накрасила губы и глаза и встала у входа, как будто кого-то ждала. Швейцар ее спрашивал, кого она ждет, и что она делает, она сказала, что ждет маму, что ее мама здесь работает. А потом подошли два немца, один постарше, а второй совсем молодой. Ей понравился тот, что постарше, и она заговорила с ним по-немецки. Он отвечал ей благосклонно, они познакомились, и он пригласил ее в номер. Но когда она с немцем входила в гостиницу, ее задержал мужик в штатском и попросил предъявить документы. Это швейцар, конечно, капнул. Она стала рыдать, немец быстро смотался, а Свету доставили в отделение милиции, где стали выяснять ее личность. В школе целую неделю продолжались ужасные разборки. На комсомольском собрании Свету убрали из комсоргов, а на ее место выбрали другую девочку. Потом Свету и вовсе забрали из школы. Гриша тоже знал обо всем этом, но ничего особенного не говорил, а все молчал. У него вообще была теория, что говорить надо как можно меньше, потому что, когда ты говоришь, даже о погоде, ты все равно даешь про себя какую-то информацию. Почти все школьные полруги Маруси вышли замуж за иностранцев. Маруся же какое-то время жила с Костей, потом, после того, как он попал в психбольницу, она его бросила и жила одна. Почти все мужики вызывали у нее отвращение, и она общалась, в основном, с Павликом. Подруга Маруси Степанова рассказывала ей: "Ты не знаешь, что значит трахаться по дружбе! Бывает, ночью сидишь за бутылочкой, разговариваешь, и ему на тебя наплевать, и тебе на него тоже, и вдруг трахнешься. Просто по дружбе. Нет, тебе этого не понять." Степанова вышла замуж за немца. На ее свадьбе был один француз, друг степановского мужа. Он ничего не пил, только воду, и все говорили, что он бывший алкоголик. Над ним все хохотали, а кто-то предложил налить ему воды из унитаза. Француз по-русски не понимал ни слова. Подруга Степановой Лара сразу же уселась ему на колени. Лара была наряжена в балетную пачку и прозрачную черную блузку. У француза был довольный вид, и он победоносно оглядывался по сторонам, словно приглашая всех разделить его триумф. На его лице словно было написано: "Да, мы, французы, настоящие мужчины!" Рядом сидела еще одна подруга Степановой, Наташа, и с завистью смотрела на Лару. Казалось, она ждала, когда Лара хоть на минутку сойдет с колен француза, хоть в туалет, но Лара и не думала ухолить. Она сидела прочно. Позже Маруся узнала, что Лара вышла за него замуж и уехала в Париж, а там с ним развелась и теперь живет с миллионером, и у нее много машин и разных вилл. Была еще одна подруга, Ира, она тоже нашла себе француза, но ей француз попался какой-то ненормальный. Он был совершенно плюгавый, слабоумный и постоянно нес всякую чушь. Он говорил: "Vous, les russes, vous, allez, avec les drapeaux rouges dans les rues" и так далее. Маруся купила в подарок на свадьбу Ларе и Ире деревянные расписные ложки, и принесла их, а там был только этот ненормальный француз, больше никого. Он быстро-быстро, с обезьяньей ловкостью перебрал все ложки, выбрал себе те, что получше, завернул их в бумажку и убрал в чемодан. Потом сел и, как ни в чем не бывало, стал насвистывать "Марсельезу". Ира уехала с ним во Францию, но он там оказался наркоманом, и она от него ушла. Что с ней стало потом, Маруся не знала. Говорили, что она торговала сигаретами в русском ресторане на площади Этуаль, что в переводе значит "Звезды". "Vous allez avec les drapeaux rouges dans les rues..." *** "Какая сегодня хорошая погода! Солнце светит и небо синее! Я вышел из квартиры и наткнулся на привычную надпись на стенке "Пива и баб!" Она была здесь всегда. Потом я поскакал вниз. Во дворе на скамейке сидели три старухи. "Здравствуйте!" - сказал я им. "Здравствуй, здравствуй!" - ответили они. Я был в хорошем настроении. Мне еще надо было зайти в овощной магазин. В два часа ко мне собирался прийти мой новый знакомый Вольфганг. Я хотел купить зеленый салат и огурец. Я так долго выбирал огурец, что продавщица стала орать. Но я сказал: "Спокойней, пожалуйста, за свои деньги я имею право выбрать тот огурец, который мне нравится". Наконец я нашел подходящий огурец, не очень крупный и твердый. Салат выбрать мне не дали, пришлось взять, какой был. Конечно, в Западном Берлине я покупал овощи совершенно другие: чистые, крупные и упакованные в отдельные мешочки. Но все равно, этот магазин мне настроения не испортил. Я купил еще сметаны и пошел на рынок. Там я купил зелени и немного пококетничал с грузином. Грузин шутил, а я смеялся. Но цену за помидоры он все равно не сбавил. Тогда я не стал дальше с ним разговаривать, пошел туда, где мясо, купил целого кролика и отправился домой. Дома меня утке ждал Игорек, он работал поваром в кафе и был моим другом. Одно время, когда он жил у меня, он подавал мне по утрам кофе в постель. Он просто божественно готовит. Стол он накрыл очень красиво, нарезал огурец в форме цветочков и пошел тушить кролика. А я стал одеваться, краситься и причесываться. Ровно в два часа раздался звонок. Это пришел Вольфганг. Мы поцеловались. По-русски он не говорит, и мы объяснялись жестами. Но нам и не нужно говорить, достаточно взглядов. Потом пришла моя мама, я хотел познакомить ее с Вольфгангом, чтобы он тоже ей прислал приглашение в Мюнхен. Мама была просто как королева, в черном пиджаке и белой юбке, в ушах черные клипсы, волосы она уложила очень красиво. Она выглядела очень аристократически. Вольфганг поцеловал ей руку. Тут появился Игорек. Он принес на большом блюде кролика, украшенного зеленью. Я громко сказал: "Просто прелесть! Надо же, скобарь, а так все вкусно приготовил!" Вольфганг вежливо улыбнулся, но все равно ничего не понял, а моя мама засмеялась. Чтобы Игорек не обижался, я его пригласил к столу. А то еще в следующий раз не придет. Ах как я устала - это я о себе так иногда говорю, в женском роде. Ко мне заходил Колобок. Мне нужно было с ним серьезно поговорить. Я слышал, что он втихаря отбивает у меня Кшиштофа. Ах он сволочь, педераст проклятый! Ведь это я сам их познакомил, своими руками! Кто бы мог подумать, что у такого урода, как Колобок, могут быть какие-то шансы! Без меня он вечно сидел бы в говне вместе со своей мамой! Я его сделал человеком! И что же получил? Теперь он отбивает у меня моего лучшего друга! Ну, я все же думаю, это он Кшиштофу не очень-то нужен - уж больно Колобок страшный, лысый, прыщавый, глаза какие-то красные, зубы желтые. Но все же нужно его отвадить, нужно с ним разобраться. Ах, сука! - я помню, как он своей ногой о Кшиштофа терся под столом! А потом его по руке гладил! Я тогда так ужасно нажрался и вырубился! А вдруг у них что-то было, и Кшиштоф меня бросит? Нет, эту паскуду надо проучить! Как только он пришел, я ему сразу сказал: "Что ж это ты, сука, так себя непорядочно ведешь? Где ж это в приличных домах ты видел такое поведение? Или ты в приличных домах никогда не был, в первый раз пустили? А может, ты считаешь, что так и надо? Что, с друзьями так поступают?" А он говорит: "Я вообще не понимаю. Павлик, чего ты так расстраиваешься. Я не знаю, в чем дело, объясни, пожалуйста." "Ты дурочку не валяй, - говорю я, - ты зачем к Кшиштофу клеился? Ты что, не знаешь, что он мой?" А он говорит: "Это просто я тогда по пьянке, а потом между нами ничего не было". Тут я подумал, что это ужасно, они ведь могут меня обманывать, а я ничего не могу сделать, я даже не буду знать, встречаются они или нет. Вот так и надейся на друзей! А Кшиштоф мне так нравится, он такой красавец! Но я не стал показывать Колобку, что расстроился. Я все равно сам по его поведению обо всем догадаюсь. Я не стал его отталкивать. Зачем мне нужно это надиралово? В конце концов, я таких Кшиштофов еще десять штук найду с моей внешностью. Им цена пятачок пучок в базарный день. Марусик мне что-то совсем не звонит. Очень гордая стала. Но она мне не особо и нужна, со старухой я больше не переписываюсь. Мне теперь французский ни к чему, я решил устроиться в Берлине. Мне нашли одну девицу, у нее палатка был русский немец, и его фамилия была Шуман. Но он потом развелся с ее мамашей, и даже в паспорте себе национальность написал "русский", потому что тогда русских немцев преследовали. Хорошо хоть фамилию не стал менять, может, решил, что за еврея сойдет, хотя неизвестно, кем лучше было тогда быть. А эта девица оказалась не такая дура, и когда стала получать паспорт, то записала себе национальность "немка". И я договорился, что мы соч