л в угол и запыхтел. Часа через полтора было сказано, что
вчерне переложение готово, но хорошо бы, чтобы кто-нибудь помог отшлифовать.
Народ заглянул через плечо труженика: обсуждать было нечего...
Но как сказать другу, что стихи его никуда не годятся, и в сущности -
даже и не стихи?
"Так у тебя же глаголы !",- внезапно воскликнул один из коллег.
" Что? Какие глаголы? При чем тут глаголы?". - залопотал автор.
"Фета знаешь? -
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья..."
-Ну ?-
-Не "ну", а ни одного глагола. И у нас ни одного. Хочешь заменить
шедевр - гони свой. Но, чтобы ни одного глагола..."
Дело было кончено, и стихи пошли в "номер" в первоначальном виде.
Электрон в потенциальной яме
Доклад, посвященный какому-то аспекту эффекта Ганна, был прочитан
молодым московским теоретиком Б-ским. Одним из физтеховцев было сделано
замечание, явно поставившее докладчика в тупик. Вечером Б-ский пришел в
комнату, которую мы делили с обидчиком, объясняться. Я стал свидетелем
весьма поучительного разговора.
" Обсудим бесконечномерный континуум Ферми-частиц, волновая функция на
котором определена всюду, кроме быть может нескольких особых точек, - запел
Б-ский.
"Минуточку, одну минуточку", - прервал его мой сосед. И помолчав секунд
15, спросил: " Это что - электрон в потенциальной яме?".
Лицо Б-ского брезгливо перекосилось. Он тоже помолчал и с видимым
усилием выдохнул, наконец " Да! ". Снова помолчал и продолжил, быстро
набирая первоначальный темп и на глазах расцветая : " Предположим, также,
что волновая функция в начале координат равна нулю..."
"Одну минутку", - снова прервал его сосед. " Это что - электрона в
потенциальной яме нет?".
На секунду мне показалось, что Б-ского стошнит. Он несколько раз
сглотнул. Затем с очевидным омерзением выдавил: " Да! "
Еще 2-3 обмена аналогичными репликами, и вопрос как-то сам собой
прояснился. Б-ский замолчал, встал и вышел.
Через несколько лет воспоминание об этом эпизоде легло в основу
элегического стихотворения:
Теперь все реже говорят
О междолинном переходе.
А все о бабах норовят,
О лесе, пьянке, о погоде.
Но вспомни Вильнюс и Тракай,
Музеум Каунасский
Веселую, как ранний май
Беседу с Б-ским.
И, право, согласишься ты,
Что, как это ни странно,
Есть симпатичные черты
В эффекте Джона Ганна.
* Иностранцы в ФТИ *
Исторический экскурс
Приведенный ниже текст я обнаружил в одной из старых папок. Видно. что
написан он к 50 летнему юбилею Физтеха, но кем - решительно не могу
припомнить. Эссе опровергает мнение, сложившееся у части научной молодежи в
90ые годы: что письменная история началась с них, и что сношения с
иностранцами - открытие последнего времени.
Разные юбилеи, происходившие в последнее время, приучили нас к
ретроспективному описанию событий и явлений. В нашей заметке мы, также,
избегая ненужного оригинальничания, будем, по мере надобности, использовать
архивные материалы, исторические документы и.т.д.
Впервые международные научные связи у нас в стране начал осуществлять
Борис Годунов. В 1609 г. он отправил в Англию " 12 отроков зело прилежных и
ликом прелестных" для обучения ремеслам и наукам. Трое прилежных спились в
кабаках и пропали безвестно. По слухам, одного из них встречали с людьми
Моргана в Бристоле, а потом видели на рее испанского галиона. Трое
прелестных успели в ремеслах, женились на дочках хозяев, обросли семьей, и
не только веру свою изменили, но и самое имя свое. Оставшиеся подались на
родную сторону. Двое умерли от холеры в Париже, одного, как бродягу, забрали
в драбанты. Еще одного в вольном городе Стокгольме заковали в железа и
продали в Туретчину. Двое оставшихся дошли до Польши, но тут случилось на
Руси смутное время и шатание власти. Один прибился ко двору Лжедмитрия, а
второй, аки паки настырный, дошел до Москвы, где и был сварен в кипятке, как
польский шпион.
Однако, начало было положено, и с тех пор русские отроки, гонимые
жаждой знания, в перерывах между смутными временами тянулись на Запад в
Университеты Праги, Гейдельберга, Кембриджа, Парижа, академии Болоньи и
Пармы. Некоторые из них возвращались на Родину вполне невредимыми и много
споспешествовали развитию отечественной науки.
Как известно, приказ об организации ФТИ был подписан в тамбуре поезда
за минуту до отправления. Поезд свистнул и отправился в Москву.
Новорожденный помахал ручкой и остался в Петрограде, вдыхая запах
путешествий и дальних странствий.
Не могло быть никаких сомнений, что установление и расширение
международных научных связей станет одной из главных забот родившегося на
колесах института. Выезды на Запад начались в 1922 году и продолжаются до
настоящего времени. С ошибкой ± 1 человек все сотрудники, благополучно
поработавши в зарубежных лабораториях, вернулись домой, привезя с собой
солидный багаж, в том числе и научный.
После войны количество выездов постоянно увеличивалось. В то же время
много западных ученых потянулось к нам посмотреть своими глазами, а
некоторые и поработать. В Институте за прошедшие годы были и работали физики
из Англии, Австрии, Бельгии, Болгарии, Венгрии, Голландии, обеих Германий,
Дании, Индии, Канады, Китая, Кубы, Ливана, Люксембурга, Монголии, Пакистана,
Польши, Румынии, США, Франции, Финляндии, Чехословакии и Японии. За
последние 5 лет около 1000 иностранных коллег посетило институт по различным
поводам и без повода. За это же время около 300 сотрудников института
выезжали за границу.
Примерно 4 года тому назад Академии Наук, видя заметную тягу персонала
к заграничным вояжам, ввела новую форму поездок: научный туризм. Эта форма
сочетает недостатки как командировок: краткий срок пребывания, насыщенная
программа, так и чистого туризма: высокая стоимость путевки, необходимость
ходить толпой. По обязанностям научный турист не отличается от делегата, но
никаких прав, кроме права заплатить личные деньги за выполнение служебных
обязанностей, не имеет. Форма эта, вначале вызвавшая большое изумление в
научных кругах, постепенно внедряется в жизнь и за границей. Так, на
конференции по полупроводникам в Москве были 2 американца, приехавшие за
свой счет. Остальные 100 американских участников проявили большой интерес к
этому начинанию, но считали его не имеющим перспектив.
Второй по распространенности разновидностью заграничных поездок
является стажировка. Наиболее трудно подобрать кандидатуры для
долговременных стажировок. По установившимся традициям заграничные ученые
выезжают на длительные стажировки с семьей. Это связано с ханжескими нормами
буржуазной морали. Наши молодые ученые выезжают на срок до года в
одиночестве. Предполагается, что чувство долга вытесняет все остальные
рудиментарные инстинкты, которые сублимируются в творческий труд. Однако,
количество желающих сублимировать до сих пор не покрывает потребностей
плана, так что в этом вопросе имеются трудности.
В целом, международные связи развиваются успешно. День юбилея трое
наших сотрудников проведут вдали от родных стен.* Один - в Лондоне, другой
все в том же Бристоле., третий в туманном Стокгольме. Вместе с нами встретит
юбилей американский профессор, покинувший на пол-года солнечную Калифорнию
ради удовольствия поработать с очаровательной Ией Павловной. Вместе с нами
встретят юбилей, также, немецкие, болгарские, югославские коллеги,
работающие в различных лабораториях нашего многонационального института.
----------------------------------------------------------------------------------
* Это эссе перепечатывается накануне 80летия Физтеха. Несмотря на то,
что численность института значительно уменьшилась, не 3, а около 100
сотрудников встретят юбилей вдали от родных стен
* Американец *
Glory, Glory, Alleluia
Весна 1968 года. В холле возле библиотеки слышится довольно громкое
пение. Молодой мужской голос поет: "Glory, Glory, Alleluia".
Т.к. многие мои знакомые уверяли меня, что я - единственный в Физтехе
человек, который громко поет в коридорах, я прежде всего ощупал себя.
Убедившись в собственной невинности, завернул за угол и увидел необычное
зрелище: прекрасно выбритый, тщательно подстриженный молодой человек со
складками на брюках, напоминавшими ножи, стоял перед двумя знакомыми
теоретиками и громко пел, явно пытаясь вовлечь и их в творческий процесс.
Теоретики переминались с ноги на ногу.
Трижды зажигательно пропев куплет, молодой человек поднял руку в
международном приветственном жесте: "Victory",- через 2 дня - День Победы.
Схватив за полу пробегавшего мимо приятеля из теоротдела, я спросил,
как сие знамение понимать.
Молодой американский теоретик Дин попал в Физтех в рамках какого-то,
едва ли не межправительственного соглашения об обмене научными сотрудниками.
Соглашение оговаривало тысячи подробностей. Но не все. Фихтеховский старший
научный сотрудник поехал на год на место Дина один, оставив семью в
Ленинграде ( см. предыдущее эссе ). И чуть не ошалел от радости, когда
узнал, что его оклад составит ~$22000 в год ( эта сумма в 1968 году примерно
эквивалентна $80000 в 1999). Впрочем, довольно скоро его пригласили в
посольство и объяснили, что он должен отдавать в посольство даже не львиную
долю, а практически все деньги. Оставляли на скромную еду и сувениры,
купленные на блошином рынке.
Дин, естественно, приехал на год с женой и тремя детьми (см. предыдущее
эссе), и чуть не уехал обратно, узнав, что его оклад составит 175 руб/месяц.
По курсу черного рынка, т.е. по реальному курсу доллара, это соответствовало
~$420 в год. Но и тут все как-то устроилось. Начальство забегало, и в конце
- концов Дину положили оклад жалования 500 рублей в месяц, поселили в
бесплатной академической квартире на Халтурина, обеспечили еще какими-то
бенефитами. Словом - утряслось.
Дин оказался человеком на редкость приятным, милым воспитанным и
общительным. Через месяц он стал бриться через день, прекратил стричься и
гладить брюки, и месяца через два, если он молчал, его стало невозможно
отличить от физтеховского теоретика.
К тому же он довольно быстро учился говорить по-русски. Любимым его
присловьем стало " Спасибо, я многое понял!".
Пиво
В том же 1968 году мы с другом послали первую в нашей жизни статью
в иностранный журнал. Предприятие было не то, чтобы неслыханным, но
достаточно экзотическим. Некоторые детали будут приведены ниже.
Эта же статья вернулась с довольно благосклонной рецензией, в которой,
впрочем, рецензент отметил, что английский не мешало бы "причесать". В
частности, он рекомендовал ясно указать, где авторы имеют в виду "углы", а
где - "ангелов". Мы поклонились Дину, он поправил текст, и статья была
благополучно напечатана.
Мы пригласили Дина по такому случаю " на пиво", и он охотно согласился.
Решено было свести иностранца в подвал на углу Гоголя и Невского, где тогда
помещалось довольно популярное в городе "заведение". В последний момент
соавтор заболел; и надежды нации сосредоточились на мне.
Когда мы с Невского повернули на Гоголя, я похолодел: очередь была -
метров 150!.
"Дин, - сказал я независимо, - что в этом заведении хорошего? Давай
купим пива и пойдем ко мне домой".
"Давай", - охотно согласился покладистый Дин. Мы зашли в магазин,
известный под названиями "Генеральский" и " На заду у Гоголя". Пива не
было!. И выхода не было.
Я подвел Дина к голове очереди и обратился к людям, которые отстояли 2
часа и приготовились войти в райские врата: " Ребята! Американец к нам на
работу приехал. Надо пивом напоить. Пропустите без очереди, если можете!"
Дин лучезарно улыбался. Мне же, по известному народному выражению
" взбледнулось". Реакция могла последовать "от" и " до". Последовало
10секундное молчание и ..." Ну, американец, - что же, мы не люди? Надо пивом
угостить, известное дело!! Не в хвосте же ему стоять!". Самые ретивые
забарабанили в закрытую дверь. Открыл здоровенный швейцар, пьяный в доску.
Очередь загалдела: "Американец, пиво, бляхя-муха, надо людьми быть...". Дину
все происходящее явно нравилось, и он продолжал счастливо улыбаться.
Выражение лица у швейцара медленно менялось от привычного
" Отскочь, - мало не будет", - до совершенно неопределимого и
непривычного. Наконец, он правой рукой распахнул перед нами дверь, а левой -
полез в карман и вытащил из него леденец в замусоленной бумажке, покрытой
табачными крошками. " Проходи! Американец, надо же!. На...". И ( покраснев,
что выглядело уже абсолютно неописуемо ), протянул Дину конфетку.
Перпендикулярно длинной стене полуподвала стояли столы на 8 человек
каждый. Параллельно второй длинной стене располагалась стойка. Полагалось:
сесть, по меню выбрать один из двух сортов пива и одну из 3х закусок,
значащихся под номерами N1, N2, и N3, и ждать официанта. Мы нашли свободное
место, и я стал растолковывать Дину, что скрывается под номерами. Впрочем,
для того, чтобы это понять, не нужно было быть полиглотом: все три выглядели
отталкивающе. Серый моченый горох (N1), зеленоватая колбаса (N2), и
плавленый сыр (N3), Наконец, качаясь, подошел официант в куртке
неизъяснимого цвета.
"Ну?"-
-"Нам "Московского" четыре бутылки..." - "Кончилось Московское".
"Жигулевского тогда..." - "Ну, закуску говори, какой номер ?"
И тут Дин внезапно протянул руку к стойке и с заметным акцентом сказал:
"Нам, пожалуйста, эту." Я взглянул: на стойке стояло громадное блюдо с
раками. Народ за столом, расчухав акцент, примолк. Но до официанта тонкости
уже не доходили.
" Ревизию ждем, чурка! Не для всякой же чухны раков поставили!!".
" Спасибо, я многое понял", - отозвался Дин, - и не только за нашим -
за двумя соседними столиками замолчали. Даже официант, кажется
восчувствовал.
Я перетрусил не на шутку. "Ребята! Это - американец! К нам на работу
приехал. Надо пивом угостить, чтобы все по человечески!..". И снова
сработало.
Раков, нам, правда, не дали, но домашнюю воблу, соленые сухарики...,
даже моченое яблоко протянул кто-то. Дину объясняли, как варить самогонку,
как пропускать ее через кефир, как опохмеляться. Учили, как ловить раков на
падаль, делать мормышку, выбирать пиво и точить пилу. Даже я не все понимал,
Дин же не понимал ни слова, но чувствуя общую доброжелательность, расцветал
навстречу.
Пиво мы давно допили, но уйти не удавалось: каждый ставил, и на попытку
отказаться обижался не в шутку. Наконец, часов в 11 вечера, перед самым
закрытием, мы насилу выползли из подвала. Шатаясь, мы направились к
Халтурина, по дороге дважды "нарушив" в подворотнях.
Перед своим домом Дин пожал мне руку: " Спасибо, я многое понял!"
"Кубанские казаки"
"Дин, ты до приезда сюда читал какие-нибудь русские книги ? Или
кино наше
смотрел ?" - Да, читал, -
"Что, Толстой, Достоевский...?" - Да, Толстой, Достоевский. Это -
великая литература. -
"Ну. понятно, а как насчет кино ?" - Я смотрел только "Кубанские
казаки". Два раза. -
"Батюшки! Да что ты там нашел? Это же дрянь из дряни! Два раза!!" - Не
только я, почти все мои знакомые смотрели по два и по три раза. -
"И ты помнишь что-нибудь ?. Что ты там запомнил ? Помидоры ? Арбузы ?
Хлеба вы что ли в Америке не видели ? " - Какие помидоры, какие арбузы ? Я
ничего этого не помню. -
" Так что же пленило твое сердце в этой куче дерьма ?" - Что такое
"пленило ? -
" Ну, хорошо, что ты запомнил ?" - Не только я, - все запомнили одно и
то же. Одну сцену. И ради нее и ходили по два и по три раза. -
"???"
-Помнишь, там тракторист и доярка любят друг друга и хотят пожениться
?. И они хотят жить вместе. Но они - из разных колхозов, и должны спросить у
председателей разрешения перейти в другой колхоз. А председатели их не
пускают. Ни одну, ни другого. И вот молодая женщина-невеста стоит на коленях
перед председателем колхоза и просит ее отпустить. Она боится потерять
жениха. Я был тогда маленьким ребенком и мало что понимал, но родители мне
показывали и говорили : "Смотри, помнишь, мы тебе читали про рабство в
Америке и про черных рабов?. Смотри, это все сейчас происходит в России.
Женщина не может выйти замуж, потому, что ее господин не отпускает. Смотри,
это все происходит прямо сейчас !" И я плакал. -
"Боже великий, - подумал я, - это же была самая смешная сцена. Все
хохотали, как сумасшедшие. И никто почти сейчас этой сцены не помнит. И я не
помнил, пока не напомнил Дин. Помнил арбузы, дыни, помидоры, подводы с едой,
горы еды. Андреева, перекидывавшего громадный арбуз из ладони в ладонь. И
как сглатывалась слюна. И потом, когда я подрос, и при мне старшие
вспоминали, как им удавалось нас накормить в 47 ом. А ведь я не в самой
бедной семье рос... И как я ненавидел потом эту мерзость, снятую в голодном
году с подлинно партийным цинизмом. И мы ее по всему миру пихали наравне с
полными собраниями сочинений..."
"Уши Мидаса," - сказал я вслух. - Что ?-
"Ну, шила в мешке не утаишь!" - Что ?-
Я объяснил. - "Спасибо, я многое понял!", - привычно отозвался Дин.
" Нет, - это я многое понял. Тебе, Дин, спасибо".
Славянское прощание
Пришла пора уезжать, и Дин поехал в Москву, в посольство,
выправлять необходимые документы. Вернулся он очень довольным и радостно
возбужденным. Со здоровенным фингалом под левым глазом.
За год работы в Физтехе Дин совершенно опростился, и даже для очень
внимательного и профессионального взгляда стал неотличим от отечественного
теоретика средних лет: потертое пальто, поношенные ботинки, двухдневная
щетина и трехмесячной давности стрижка. По-русски к концу срока он тоже
говорил сносно...
Подошедши к родному посольству, Дин, не замедляя шага и даже не делая
попытки "предъявить", направился к входной двери. Естественно, из будки
выскочило чудище обло, огромно, и лаяй: "Куда?!". Вместо того, чтобы
"предъявить" или ответить по-английски, или хотя бы по-русски сказать, что
он - американец, или уж, на самый худой конец, усугубить акцент, Дин на
самом лучшем своем русском ответил гордо: " В посольство".
"Зачем?" - "За документами." - "Какими, мать твою, документами?!!." - "
На выезд".
Тут чудище с необыкновенной споростью произвело сразу несколько
действий одновременно: выхватило свисток на шнурке и громко засвистело,
схватило Дина за шиворот одной рукой, а второй, оставив свисток болтаться на
шнурке, начало выкручивать ему руку. На естественное сопротивление и вскрик
:"Пустите, больно!!, - милиционер не затруднился "поднести" под глаз. И тоже
весьма профессионально.
На свист из переулка на большой скорости выкатила машина, и Дин
обнаружил себя на заднем сиденье, зажатым между чудищем справа и человеком в
гражданском слева. Габариты соседа слева никак не уступали соседу справа.
Шофер и еще один спутник на переднем сиденье тоже выглядели вполне солидно.
Дин начал говорить по-английски, что он - американский гражданин, что он
требует свидания с консулом, что произошла ошибка...На что сидевший рядом с
шофером, не оборачиваясь, лениво процедил: "Володя". И Володя так перехватил
кисть Дину, что тот почел за лучшее замолчать. Зато, не умолкая, пело
соловьем чудище, рассказывая, как он сразу все понял, что гада этого он
приметил, когда тот только еще подходил и.т.д.
Ехать оказалось совсем недолго. Дин как-то нечувствительно переместился
из машины в довольно хорошо обставленный кабинет, где за столом сидел
сравнительно молодой спортивного вида человек с капитанскими погонами. "Ну,
Смирнов", - обратился капитан к чудищу, и оно снова пропело, как сволочь еще
подходила, а он уже...."Что скажете, гражданин?", - обратился капитан к
Дину. И Дин сказал. На английском. Не стесняясь в выражениях. А фингал как
раз начал наливаться...
И чем ярче светила луна, и чем громче свистал соловей, тем бледней
становился капитан...
Он рявкнул Смирнову: " В коридор выйди, сволочь!". И, оборотясь к Дину,
нежнейшим голосом стал говорить, что произошло ужасное недоразумение, что
как раз сегодня утром они получили предупреждение, что против Американского
Посольства готовится провокация, но что это, конечно, не оправдывает
безобразных действий милиционера, который будет примерно наказан, что они
немедленно вызовут врача и позвонят в посольство, что... Капитан говорил на
чистейшем английском ("King's English", - завистливо вспоминал Дин), и уже к
середине пламенной речи его добродушный Дин совершенно отмяк. И сказал, что
ничего не нужно, никакого врача и никакого консульского работника, и что он
, Дин, все понимает, и что никого не нужно наказывать, а нельзя ли его на
машине подбросить в посольство, где ему назначена встреча.
Капитан едва ли не облобызал Дину руку, и лично провел его через
прихожую на лестницу, где передал гражданину ( или уже товарищу? ) ехавшему
только что на переднем сиденье и так веско произнесшему "Володя". Но
гражданин за эти минуты заметно уменьшился в размерах. Черты лица его
приобрели некоторую утонченность, а глаза светились такой лаской и приязнью,
что невозможно было не поддасться их обаянию.
"Но, самое интересное", - рассказывал Дин, - когда мы шли через
прихожую, там сидел Смирнов. Он видел, КАК меня капитан сопровождает, но в
первый момент ничего не понял. Капитан шел слева от меня. Он распахнул для
меня дверь на лестницу левой рукой и пропустил меня вперед. В этот момент я
обернулся и увидел, что он показывает правой Смирнову кулак. И какой кулак!.
А Смирнов - маленький невзрачный человечек, -сжался на краешке скамьи."
Когда машина остановилась перед входом в посольство, Дин посмотрел на
часы. С того момента, когда чудище выскочило из будки, прошло 20 минут.
" Ну, а сказал ты капитану: " Спасибо. Я многое понял", - спросил я?.
"Нет, кажется, - растерянно отозвался Дин, -" Но я, действительно, многое
понял."
Отступление: Статья в иностранный журнал
Как уже упоминалось, знакомство в Дином состоялось на почве отсылки
в 1968 году первой в нашей с приятелем жизни статьи в иностранный журнал. К
стыду своему, многие детали, неизбежно сопровождавшие этот смелый
гражданский поступок, я напрочь забыл. Помню только, что на заседании
экспертной комиссии следовало доказывать, что в такой статье нет абсолютно
ничего нового ни с практической, ни с теоретической, ни с патентной - ни с
какой точки зрения. Затем следовала душеспасительная беседа в первом и
иностранных отделах. Затем получалась на руки некоторая бумага, которую
вместе со статьей полагалось положить в незапечатанный конверт и оставить в
канцелярии. Затем таинственный "некто" на Главпочтамте эту справку из
конверта вынимал, конверт запечатывал и отправлял в редакцию какой-нибудь
"physica status solidy", издававшейся в ГДР и в невинности ни в чем не
уступавшей нашим журналам .
Может быть и эти детали стерлись бы из памяти, если бы не опера,
написанная моими друзьями к некоторому юбилею и содержащая несколько сцен,
имеющих непосредственное отношение к обсуждаемой процедуре.
Написав статью в "Electronics Letters", я (Л), прихожу на заседание
экспертной комиссии. Комиссия (К) поет на мотив известной "Семеновны"
(Самолет летит - его пилот ведет/ А Семеновна плясать идет). Мне предписан
оперный речитатив:
Л: Прошу подписать акт эксперти-и-и-и-зы!
К А нет ли тут чего,
Чего секретного
Чего запретного,
Чего-нибудь того?
Л: Ни предмета, ни элемента статья не соде-е-е-ржит...
К: Работа ценная,
Работа нужная,
В какой журнал хотите
Вы ее послать ?
Л: В Electronics Letters, Ltd!
К: А нет ли тут чего,
Несимпатичного,
Антипатичного
Чего-нибудь того?
Л: Мы это делаем из престижных и приоритетных соображе-е-е-ений!
К: Работу нужно Вам
Зарегистрировать.
В отделе иностранном
Завизировать.
Л: Прошу извинить за беспокойство-о-о-о. ( В сторону - Азохен вей! )
В кабинете зав. иностранным отделом Г. (Мотив - " Идут за парой парами
/ гремят, звенят гитарами...")
Л: Гонимый экспертизою,
Пришел я к вам за визою.
Хотим статью послать в печать
Г: А нам на это начихать!
Л: Начихать ?
Г: Начихать!
Л: Отчего ж?
Г: ФТП чем для вас нехорош?
Или, скажем, ЖТФ?
А Electronics Letters - блеф!
Л: У нас не та тематика.
Г: Не наша проблематика.
Л: Но там статья увидит свет!
Г. А нам до них и дела нет!
Л: Дела нет?
Г Дела нет
Л: Отчего ж?!!
Г: ФТП чем для вас нехорош?
Или, скажем, ЖТФ?
А Electronics Letters - блеф!
Л: Пожалуюсь я, право.
Г: Ну. это - ваше право.
Идите Вы, ... хоть до ЦК
Л: Там у меня своя рука!
Г: Там рука?
Л: Там рука! А чего ж?!
Г: ФТП чем для вас нехорош?
Или, скажем, ЖТФ?
А Electronics Letters - блеф!
Вместе: А Electronics Letters - блеф!
А Electronics Letters - блеф!
За исключением последнего пассажа с ЦК, составляющего необходимый в
опере фантастический элемент, все остальное, насколько я помню,
воспроизведено с протокольной точностью.
Как показывает список работ, в 1968 году мы опубликовали за границей 5
работ и одну представили на международную конференцию. Причины, по которым
легко было "войти во вкус", понять несложно. Журнал " Физики и Техника
Полупроводников" (ФТП) публиковал работы через 1.5 - 2 года после
представления их в редакцию. В"Журнале Технической Физики" (ЖТФ) публикация
занимала еще больше времени. Упомянутый же "Electoinics Letters" публиковал
статьи через 2 недели после принятия их к печати. Кроме того, в ту пору
относительной научной невинности XEROX'ы даже на Западе встречались далеко
не везде. Чтобы получить оттиск понравившейся работы принято было посылать
первому автору открытку с соответствующей просьбой. Это было одновременно и
знаком внимания, и деликатной попыткой "завязать отношения". Так вот, если
после публикации в ФТП приходили 2 открытки с просьбой об оттиске -
результат можно было считать превосходным. После публикации же в Electoinics
Letters 10-15 открыток были результатом средним.
Повторяя про себя слова поэта: "В чаяньи славы и добра гляжу вперед я
без боязни..", мы с приятелем все несли и несли статьи в иностранный отдел,
а Г их все подписывал и подписывал. Но вот однажды, делая это в очередной
раз, Г с особенной улыбкой сказал: " Ребята, может перерыв сделаете ?". " А
что?", - непонятливо спросили мы. " Да, так", - неопределенно ответил Г.
Мы в очередной раз пропели на экспертной комиссии : "Мы это делаем из
престижных и приоритетных соображе-е-е-ений!", и в очередной раз пришли к Г.
" Оставьте у меня работу на пару дней", - попросил Г.
Через пару дней нас вызвал к себе Очень Важный Господин, скажем NN, и,
не успели мы войти, как он стал кричать. По правде сказать, я опешил. На
меня в детстве кричала тетя, кричали воспитатели в детском саду, учителя в
школе, вожатые в лагере, тренеры в секциях, командир и старшины на торпедном
катере, заместители главного инженера на Кировском заводе...Я уж не говорю о
милиционерах, криках в очередях за пивом и не за пивом, криках в телефонную
трубку. Да и вообще, как сказал когда-то мой дядя, бывший летчик на
торпедоносцах Северного флота, когда я попросил его и теток орать в кухне
потише и не мешать мне готовиться к экзаменам: " Мы, евреи, люди южные, а
потому - страстные. Я, например, не могу не кричать...". Но в Физтехе на
меня не кричал никто. Да что я; - мой друг, - человек гораздо более
находчивый и быстрее соображающий. стоял с раскрытым ртом. NN продолжал
орать, что два каких-то младших научных сотрудника ( эти слова он произносил
примерно с такими же интонациями, с какими женщины произносят слово "вошь" )
опубликовали 40% *) всех работ, напечатанных за границей сотрудниками
ООФА**) . Что он, NN, этого не потерпит, и вообще, что мы о себе думаем.
Мы робко попытались пропеть спасительное: " Мы это делаем из престижных
и приоритетных соображе-е-е-ений!" но NN громовым голосом заявил, что он еще
разберется, на чью мельницу мы льем и собираемся лить, и властным жестом
отослал нас вон.
Мы вышли, как оплеванные, и стали ждать. Дня через два я с утра поехал
к другу домой писать статью. Потом мы через Сосновку прошли к Физтеху и
вошли в главное здание. Висел некролог с портретом NN и обычными казенными
соболезнованиями.
Мы переглянулись. Помолчали. Потом друг мой, человек очень деликатный,
мягкий и воспитанный, жестко сказал: "Ушел от нас, не разобравшись, почему
два научных сотрудника публиковали работы в Electoinics Letters, доктор
наук.......NN". И больше мы к этой теме не возвращались.
В следующем году у нас за границей была опубликована всего одна работа.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------
*) Напомню, что речь шла о пяти работах за год.
**) ООФА - Отделение Общей Физики и Астрономии - одно из Отделений
Академии наук с общим числом сотрудников в несколько тысяч человек
Мюнхенский аспирант
Профессор Янаи приехал в Физтех на 4 дня. Принимать его велено было
приятелю моему и мне. И не потому, к сожалению, что мы пользовались
особенным доверием начальства: Профессор Янаи занимался эффектом, к которому
в Физтехе тогда имели отношение только мы, и сам заявил о желании с нами
встретиться.
Нам дали от Академии наук машину с молчаливым шофером, и мы поехали
показывать профессору город. Выехав на набережную перед Литейным мостом, мы
проехали мимо Военно-Медицинской Академии, переехали на Петроградскую,
полюбовались "Авророй" и зданием Нахимовского Училища, постояли перед
манчжурскими сфинксами и домиком Петра, отдали должное виду через Неву на
"лучшую в мире из оград", Марсово поле, и.т.д., и.т.д. Переехав через Неву
по мосту Лейтенанта Шмидта, мы повернули направо и направились к Новой
Голландии. Я, насколько позволял мой жалкий английский, соловьем разливался
насчет "В гранит оделася Нева..." Вдруг машина неожиданно затормозила и
шофер тихо, но очень веско произнес:
" Скажите ему, что отсюда "Аврора" дала залп по Зимнему Дворцу ". От
неожиданности весь мой пиджин-инглиш вылетел из головы, и...я замолчал.
"В чем дело ?, - спросил профессор Янаи, -что случилось?". И я,
запинаясь и мыча, пролепетал, что, дескать "этот джентльмен просит меня
сказать Вам, что тот линейный корабль, "Аврора", который......". Как мог, я
растолковал, что именно произошло на этом месте 57 лет назад. И вдруг
профессор Янаи произнес фразу, смысл которой я не сразу понял: " Я все
понимаю. Я был аспирантом в Мюнхене в 1944 году." Мы поехали дальше, и
некоторое время тихий ангел осенял автомобиль крылами...
На следующий день с утра и до обеда мы судачили на научные темы, а
затем профессор Янаи внес, на первый взгляд, вполне логичное предложение:
после обеда пойти в Эрмитаж, а дискуссию продолжить вечером у него в номере.
Мы замялись, ясно представляя себе будущие объяснения в известном отделе и,
в то же время не находя сразу благовидного предлога для отказа. Произошла
неловкая пауза, прервал которую Янаи: " Я все понимаю, - сказал он, - я был
аспирантом в Мюнхене в 1944 году."
При ближайшем знакомстве пожилой ( даже по сегодняшним моим понятиям)
японский профессор оказался на редкость обаятельным человеком с
замечательным чувством юмора, склонностью пошутить самому и порадоваться
чужой шутке. На третий день, когда мы не торопясь брели к Физтеху из
столовой Дома Ученых в Лесном, я спросил:
"Профессор Янаи, Вы - строгий преподаватель? Часто у Вас студенты
получают двойки?".
"О, нет, - с видимым сожалением ответил профессор, - я не ставлю двоек.
И студенты злоупотребляют моей добротой. А Вы, - обратился Янаи к моему
приятелю, - Вы строго экзаменуете студентов?".
" Да,- с молодой пылкостью и видимой гордостью ответил мой друг, - я
стараюсь, чтобы студенты хорошо усвоили мой курс!".
" А что Вы делаете, если студенты отвечают плохо?" "
"Я обычно сбиваю их на пол и топчу ногами", - без тени улыбки ответил
наш спутник.
" Я все понимаю. Я был аспирантом в Мюнхене ...", - привычно начал
Янаи, и осекся, глядя на добродушное и приветливое лицо собеседника и на его
отнюдь не излучающую угрозу уютную и приятно полную фигуру.
И мы трое - 70-летний японский профессор и два русских младших научных
сотрудника захохотали так, как редко смеешься вместе даже с близким другом.
Поруганная вера
Немца, как и положено, встречали в Пулково-2 с куском картона, на
котором крупными буквами написаны были его имя и фамилия. Немец вышел к
встречающим с рюкзаком за плечами, чемоданом в левой руке и книгой - в
правой. Пожимая руки, он каждому доверчиво протягивал книгу и проникновенно
говорил: " Моя Библия ". Именно так он именовал английское издание книги
двух блестящих физтеховских теоретиков, Шкловского и Эфроса " Электронные
свойства легированных полупроводников ". "Счастлив познакомиться с людьми,
работающими рядом с этими замечательными физиками", - заявил энтузиаст.
"Работавшими", - поправил кто-то из встречавших. "Все равно !,- воскликнул
прозелит, - эта книга - моя библия. А ваш институт- моя Мекка. У вас в Иоффе
работают лучшие теоретики и экспериментаторы мира !". Хотя у встречавших
была своя точка зрения на затронутую тему, - возражать никто не стал.
Утром за верующим заехали в гостиницу. На туалетном столике рядом с
кроватью лежала книга Шкловского и Эфроса. " Каждый день я читаю эту великую
книгу, - ворковал немец, - и каждый день нахожу в ней все новые и новые
глубины".
Поехали в институт, выпили кофе, стали талдычить " за науку ". Начали с
обсуждения эксперимента, выполненного в Физтехе и в чем то противоречившего
результатам, полученным в лаборатории гостя.
Часа через два гость стал с понятным беспокойством поглядывать по
сторонам, и наконец спросил прямо, где находится туалет. Нашлись желающие
составить компанию, и группа товарищей направилась в конец коридора. Уже на
подходе к храму, шагов за пять, немец стал проявлять признаки нервозности.
Когда открылась дверь предбанника и глазам паломников предстала привычная
картина: сломанный шкаф, пара мешков цемента в углу, несколько списанных
приборов, сорванные краны etc., а запах заметно усилился, гость побледнел и
попятился. Спутники ничего не замечали, и не прекращая научной дискуссии,
начали приготовления к предвкушаемому процессу. Открылось дверь и в само
святилище... Немец выбежал вон. Наши, полагая, что свободный человек в
свободной стране волен делать все, что ему нравиться, сделали дело и
вернулись в комнату, где велась дискуссия.
Продолжения дискуссии, однако, не последовало. Гость сухо заявил, что
ни одной экспериментальной работе, выполненной в "Иоффе" он отныне не
доверяет. И предложил обсудить некий теоретический вопрос.
Начали обсуждать теорию. Через час, однако же, природа взяла свое, и
поклонник "Иоффе", извинившись, вышел. Вернувшись с окаменевшим лицом, немец
долго мыл руки ( на счастье, в комнате оказался умывальник ), но когда в
чистоте сердца предложили ему полотенце, он, только взглянув на когда-то
белое вафельное полотнище, предпочел осушить руки изящными помахиваниями
кистей.
"Скажите, пожалуйста, - спросил неожиданно гость, - где именно работали
в "Иоффе" гг. Шкловский и Эфрос?" - " Да здесь же, на этом этаже и
работали", - простодушно ответили наши. " И, значит, они посещали..." Он
умолк, не договорив.
На следующее утро когда за немцем заехали, на столике у изголовья
лежала обычная Библия на английском языке.
Отступление: Дух Физтеха
Державин приехал. Он вошел
в сени, и Дельвиг услышал,
как он спросил у швейцара:
"Где, братец, здесь нужник?"
А.С. Пушкин
Незабвенный Филипп Филиппович, второй герой Булгаковского "Собачьего
сердца", вещал: " ...Если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер,
начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха..."
Действительно, начало хорового пения в 1985 году, а в особенности,
реформа Гайдара (1992) ознаменовала наступление гениально предсказанной
Филиппом Филипповичем разрухи. Дух Физтеха стал приобретать неожиданный
оттенок и крепнуть год от года. В соответствии со стержневым тезисом
рыночной экономики: " Каждый за себя, один Бог за всех ", - туалеты
разделились на "элитные" и "для населения".
"Элитные" располагаются, естественно, в корпусе, где работает дирекция
и административные службы. В остальных корпусах - "для населения". Тот, кому
при слове "элитные" померещились сады Семирамиды с цветами, туалетной
бумагой, дезодорантом и регулярной уборкой, т.е. с атрибутами американского
придорожного сортира, разумеется, заблуждается. Голландская, и даже немецкая
хозяйка вполне может упасть в обморок уже на подходе к "элитному" заведению.
В данном контексте этот термин просто означает что разбитые унитазы время от
времени заменяются новыми, и раз в неделю моется пол. Что касается туалетов
"для населения", то всякий, кто по камешкам прыгал к унитазу в
среднеазиатском привокзальном сортире, знает о них все необходимое.
"Элитные" знали звездные часы. Когда посетил Физтех южнокорейский
Президент, (впоследствии осужденный за взяточничество), в "элитном"
установили голубые писсуары и унитазы. Когда Физтех в преддверии своего
80-летия готовился встретить именитых гостей, за пол-года до юбилея
приглашены были турецкие строители, отделавшие "элитный" "золотом и
бронзой", (после чего на пол - года туалет был закрыт на ключ и ленточка
была перерезана с последним ударом часов).
Процесс в заведениях "для населения" не знал взлетов, и в конце -
концов даже ко всему привычные россияне возроптали. Сначала, как водится,
начали слать челобитные начальству. Начальство, тоже как водится, исправно
отвечало:
" Как только - так сразу ". Какой-то смельчак после 3х лет
платонических обещаний издал по общеинститутскому Е-mail' вопль: " Когда же
?!!". И по тому же общеинститутскому Е-mail' получил достойный ответ: "
Когда из ООФА*) поступит ЦЕЛЕВОЕ ФИНАНСИРОВАНИЕ". Тут даже самые
непонятливые прозрели и от нелепых мечтаний обратились к Новому Завету :
"Каждый за себя...". "Богатые" зав. лабораториями начали ремонтировать
сортиры за свой счет, и, естественно, запирать их от "чужих". ( Своим
выдавались под расписку ключи или сообщался код кодового замка ). Так же
естественно, "дикое население", стремясь реализовать свои неотчуждаемые
права, начало ломать замки и с особым остервенением гадить в
приватизированных сортирах. Короче говоря, послегайдаровская история
Физтеховских сортиров в миниатюре воспроизвела всю гамму новых общественных
отношений...
Впрочем, несправедливо было бы валить все на новые времена...В соседнем
с Физтехом здании НИИПТа ( Института Постоянного Тока ) году приблизительно
в 1970, задолго до перестройки, в разгар зрелого застоя,
произошла следующая правдивая история. Ждали высокого гостя - министра
энергетики Великобритании. Необходимо было согласовать множество
серьезных вопросов, и рабочая встреча должна была продлиться несколько
часов.
Теперича спрашивается, не захочет ли высокий гость? - Весьма вероятно.
Разумеется, сортир на том этаже, где находился кабинет директора и где
должно было происходить